Джеймс Сириус Поттер (джен)

Сталь ударила о камень.

Мальчишка едва успел пригнуться — клинок, сверкнув в тусклом свете, пронёсся над макушкой и врезался в стену, оставив после себя лишь тишину и неприятный звон в ушах.

Он рванулся в сторону, выставив палочку — и сразу же помещение ослепил залп заклятий. Ещё один взмах, и новый нож сорвался с руки противника. На этот раз отцовский клинок целился прямо в лицо.

Подросток пригнулся, едва успев уйти в сторону.

— Слабак, — голос рядом был хриплым, а взгляд метал молнии.

Он рухнул на колени, хватая ртом воздух. Запястье вспыхнуло болью — царапина, но достаточно глубокая, чтобы кровь сочилась между пальцев. Задел, паскуда.

— Встань! — рявкнул отец, не давая ни секунды передышки. — На поле боя не просят пощады. Либо держишься до конца, либо тебе конец.

О, пощады он просить точно не собирался — уж он-то знает, что с отцом это бесполезно.

— Быстрее, — сипло бросил тот, и в его глазах читалось лишь разочарование. — Ты думаешь, враг будет ждать, пока ты соберёшься с духом?

Джим скривил губы в отвращении. Благо, отец не обратил на нечто столь незначительное никакого внимания.

Фигура отступила на шаг и одним незаметным движением спрятала палочку. Тишина била по ушам, когда отец уже отвернулся. Ни слова, ни взгляда — только тяжёлые шаги, уходящие прочь.

И это было в порядке вещей. Джеймс уже и не помнил, было ли когда-нибудь по-другому.

Они жили вдвоём, будто отрезанные от остального мира. Их дом стоял на отшибе, дальше которого уже не было, казалось, ничего. В самом доме — сырость, тишина и вечно пахло спиртом. Ветер выл в щелях, сквозь прогнившие рамы пробивался холод, а по ночам стены стонали, будто строение было живым существом, запертым в этом проклятом месте.

Но Джеймс не считал это место домом. Ни в каком виде. Где это видано, чтобы человек не мог чувствовать себя в безопасности в собственном доме?

Удар из-за угла. Заклятие в спину. Лезвие в темноте. Никогда нельзя было расслабляться.

Со временем Джим привык. Точнее, смирился. Тренировки стали такой же частью его жизни, как дыхание. Внезапные нападения — почти смешно. Отец сам выдумывал врагов, чтобы сын не забывал: доверять нельзя никому.

Он уже и не вспомнит, когда закончилось его детство. Но где-то в четыре он усвоил свой первый жестокий урок. Маленький, наивный, он пошёл за женщиной в плаще, которая ласково протянула руку. А потом тёмная комната, верёвки на запястьях и холодный смех.

Только потом выяснилось, что всё это — постановка. Отец «организовал» похищение, чтобы увериться в своих бредовых идеях ещё больше. Джим до сих пор вздрагивал от того воспоминания. Вкус этой дерьмовой жизни он ощутил именно тогда, и с тех пор она его не отпускала.

От невесёлых мыслей его отвлек стук в окно.

Джеймс молча снял конверт с совиной лапы. Пергамент был плотным, чуть шершавым под пальцами. Он развернул его, пробежался глазами по строчкам — губы дрогнули в едва уловимой усмешке, а глаза заискрились предвкушением.

На деле это означало одно — пора на финишную прямую его давно лелеемой задумки. Но для этого требовалась последняя бумажка, без которой не сдвинешься больше ни на шаг — магическое свидетельство о рождении.

Джеймс привычно закатил глаза. Отец снова валялся пьяный в своей спальне. Храп стоял такой, что стены дрожали. Подходить к нему в таком состоянии точно было не самой лучшей идеей — но ждать, пока тот очнётся, он не собирался.

Он с раздражением захлопнул дверь и пошёл туда, куда ходить было «строго-настрого запрещено» — в кабинет. Естественно, ему запрещалось заходить в кабинет отца — как же иначе. Но Джим слишком давно перестал уважать эти правила. Слишком давно перестал уважать отца.

Поэтому плевать он хотел на эти запреты.

Щёлкнула дверь — и его обдало спертым запахом жжёного табака, чернил и пыли. В груди появилась тяжесть, словно в комнате стоял не воздух, а густой дым.

Бумаги и книги были разбросаны так, будто их листали в бреду (что не сильно удивило). На страницах — нервные каракули, оборванные фразы, кляксы. Схемы, выведенные дрожащей рукой, стрелки, какие-то цифры. Всё это напоминало не записи учёного, а сумасшедшего, фанатично одержимого единственной идеей.

Джеймс скользнул взглядом по столу и уже хотел оставить это занятие — очередная бессмысленная писанина. Но тут заметил аккуратный чертёж, на котором линии складывались в нечто слишком упорядоченное, слишком чёткое для прочего отцовского бреда. Заметки о времени. Формулы, руны. Какая-то механика.

Стоит ли говорить, что, когда до его недоумевающего мозга дошло, что именно он сейчас видит, Джеймс замер, не веря своим глазам. Взгляд просматривал руну за руной — и у него внутри всё похолодело.

Джим осторожно провёл пальцем по бумаге, боясь того, что означает сам факт её существования. Перед ним была ни много ни мало — схема модификации маховика времени. Артефакт смог бы перемещать в прошлое на годы...

Он хорошо знал: подобными вещами запрещено было заниматься без особого допуска. Маховики сами по себе не представляли угрозы: они ограничены, давно изучены, и не ломают мироздание. Именно поэтому их использование было разрешено, но лишь в учебных целях или для точечных задач Министерства.

Опасность начиналась там, где кто-то пытался их изменить. Вскрыть внутренний механизм и подогнать его под собственные нужды. Такие модификации рушили баланс. Можно было застрять в бесконечной петле. Стереть прошлое. Создать парадокс, который прогрызёт дыру в ткани мира и потянет за собой всё вокруг.

Поэтому право вносить хоть какие-то изменения имели только сотрудники Отдела Тайн. И даже среди них — единицы.

— Ты рехнулся, старик, — вслух пробормотал он, складывая листы, хотя прекрасно знал, что отец ничего не слышит — пьянка надёжно выбрасывала его из мира.

Работа ещё не была завершена.

Но уже почти.

«Ну уж нет, папаша», — решил он, качая головой. — «С твоим вымоченным в спирту мозгом, присыпанным ПТСР, тебе нельзя доверять нечто столь важное».

Джеймс поднял палочку. Кончик дрожал, и он сжал её крепче. Один росчерк — и дело решено. Бумаги вспыхнут, от них останется пепел. Всё, что отец строил ночами, задыхаясь в табачном дыму и корпя над схемами, исчезнет. Но, по крайней мере, они все останутся живы.

Заклинание уже крутилось на кончике языка, но... Но что-то помешало ему это сделать.

Ему нужно было подумать. Тем более, время у него есть.

После этого он целыми днями прокручивал в голове возможности, а затем за это же себя и ругал. Эти мысли возвращались вновь и вновь, заставив его окончательно забыть обо всех первоначальных планах. Джим вспоминал каждую руну, пока они не выжглись на внутренней стороне его век. Но слишком велика была цена ошибки.

* * *

Очередное заклинание отразилось отработанным движением волшебной палочки. Но когда отец кинулся врукопашную, тут уж пиши пропало. Хоть Гарри Поттер и был низок ростом — Джим в свои пятнадцать уже был на полголовы выше, — всё равно сил и опыта не хватало.

Отец, низкий, жилистый, с глазами, полными ярости, двигался так, будто не чувствовал возраста и усталости. От него несло перегаром, но это не мешало: каждый его шаг, каждый удар были выверены. Машина для убийств.

Кулак угодил в рёбра, вырвав стон. Джим попытался перехватить руку, но тот сбил его с ног. Пальцы впились в воротник, резко подняли и прижали к стене. Каменная кладка ударилась о позвонки, выжимая из лёгких последний глоток воздуха.

— Ты жизни не видел, щенок, — прошипел он в лицо, так близко, что аж противно. — И смерти не видел. Никогда нельзя расслабляться.

Пальцы ещё сильнее сжали ткань, неприятно давя на горло.

— Ты должен быть готов абсолютно ко всему.

Джеймс задыхался, но молчал. Он ненавидел его. Как же он его ненавидел. Он до крови прикусил язык, чтобы, не дай Мерлин, не выплюнуть это ему в лицо.

Вдруг в одно мгновенье ярость испарилась из глаз напротив, оставив только пустоту. Отец отцепил пальцы, развернулся и приготовился уйти.

— Я зайду к Северусу, — Джеймс едва сдерживал дрожь в голосе.

Замедлил шаг, обернулся через плечо. При упоминании этого имени взгляд отца слегка смягчился. Казалось, что в их доме это слово было ещё одним своеобразным заклинанием.

Но через секунду лицо его снова ожесточилось, глаза вновь сжались в холодные щели, а в комнате повисла привычная тягучая тьма.

— Останься там. Я не хочу больше тебя сегодня видеть.

— С радостью, — пробормотал Джеймс сквозь зубы, когда отец уже отвернулся. Уж кто-кто, а он тут находиться хотел меньше всего.

— Чего ты там бормочешь? — резкий вопрос разрезал воздух, заставляя его вздрогнуть.

— Так точно, сэр, — по привычке вырвался чёткий рапорт.

— Так-то лучше.

Дверь захлопнулась. Джеймс остался стоять в коридоре, ощущая, как напряжение медленно сползает с плеч. Тяжёлый запах табака постепенно сменялся холодной пустотой, напоминавшей о том, что сейчас он один — и это было странно приятно.

Воздух за окном был резким и влажным, предвещая дождь. Солнце садилось за деревья, и длинные тени, растягиваясь по полу, делали помещение ещё более чужим и холодным. Никаких соседей, ни души рядом — лишь тишина и скрип половиц.

Он сжал палочку в руке и сосредоточился. И вот, мгновением позже, мир вокруг завертелся, вырвав его из удушья отцовского дома, и Джеймс оказался в совершенно другом месте.

Он стоял на узкой, замызганной улице. Паучий тупик — так местные называли эту невзрачную улочку в бедном квартале Коукворта — был довольно унылым местечком. Дома стояли близко друг к другу, кирпичи были чёрные от сажи, а окна заколочены или покрыты ржавой решёткой. Звуки города доносились издалека: глухой стук фабричных молотов, свист пара из труб, ворчание стариков, перебирающих на рынке последние монеты.

Джеймс шагнул вперёд, слушая, как обувь отбивает шаги по влажной брусчатке. Он подошёл к дому, который был его единственным прибежищем. Когда-то здесь была руина: крыша провалилась, стены треснули, окна зияли пустыми глазницами. Теперь же всё выглядело иначе. Джим знал, что Снейп восстанавливал всё собственными руками. Деревянные балки сияли тёплым коричневым, а в оконных рамах горел мягкий свет.

Он мягко постучал. Дверь открылась почти мгновенно, и на пороге возник знакомый силуэт — высокий, худой, с привычной строгой осанкой и взглядом, который мгновенно считывал всё. Внутри, несмотря на бедность квартала, царила тёплая и ровная атмосфера: книги аккуратно выстроены на полках, лампы отбрасывали мягкий свет, а запах трав и настоек обволакивал комнату, делая её оазисом в этом промышленном и грязном окружении.

— Ты вовремя, — хмыкнул он, пропуская Джеймса внутрь.

Подросток снял с себя плащ и повесил его на крючок у двери. Северус, снова вернувшись к своим заметкам, кивнул в сторону стола.

— Садись, — сказал он ровно, но с лёгкой теплотой. — Ужин ждёт тебя уже десять минут.

Парень устроился напротив, и на мгновение в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим шипением чайника. Северус разлил тёмный настой по слегка сколотым чашкам, поставил перед Джеймсом блюдо с тушёными овощами и мясом, а сам взял нож и вилку.

— Что у тебя на уме? — проницательно спросил он, когда они начали есть.

Джеймс сжал пальцы вокруг вилки. Он посмотрел на Северуса и выдавил одно слово, которое расставило всё на свои места:

— Отец.

Северус понимающе хмыкнул, но глаза остались внимательными.

— Твой отец многое пережил, Джим. И это сломало его. Но... — он на мгновенье задумался, — на самом деле он не плохой человек.

Джеймс скривился. Издевательская ухмылка прошлась по губам, и он фыркнул:

— Ты всё время пытаешься его оправдать. И говоришь это только потому, что он тебя уважает. На самом деле ты, наверное, единственный, кто может его терпеть.

Северус только кивнул, не пытаясь спорить.

Взяв нож, Джеймс разрезал мясо, но мысли всё равно вертелись вокруг отца. Война, которая продлилась семь долгих лет, оставила на нём свой отпечаток. Затем и шесть лет Азкабана, убившего остатки здравого смысла. Джеймс пытался это понять, но, не сказать, что у него всегда получалось. Гарри Поттер когда-то был героем, а теперь — отбитым воякой и уголовником, всюду видящим опасность, который вцепился в Джеймса и растил его с фанатичной жестокостью. Его характер был настолько невыносимым, что постепенно отпугнул всех бывших друзей.

— И как ты только это делаешь? — тихо выдохнул Джеймс, всё ещё витая в своих мыслях и разглядывая Северуса.

— Долгие годы тренировок, — неопределённо хмыкнул тот, вспоминая что-то своё.

Джеймс не до конца понимал, о чём он, но не стал зацикливаться. Тишина снова окутала комнату. Огонь в камине мягко мерцал, отбрасывая длинные тени на стены.

Северус был его опекуном всё то время, пока отец сидел в тюрьме. Именно здесь, в этой скромной комнате с мягким мерцанием камина и запахом старого дерева, проходили его лучшие годы. Но законодательство магической Британии — сплошная параша, учитывающая интересы родителей, а не детей. Джеймс иногда ловил себя на мысли, что без Северуса он бы просто повесился, рано или поздно.

— Эх… жалко, что не ты мой отец… — пробормотал он вслух, развалившись на диване. — Ну, или дед.

В глазах Северуса мелькнула какая-то лёгкая печаль и горечь, губы дрогнули, но Джеймс этого не заметил.

— По возрасту, скорее, подходит второе… — неопределённо хмыкнул он. Взгляд его при этом скользнул куда-то за пределы комнаты, в далёкие воспоминания, по-видимому, не слишком счастливые.

Они уже привычно уютно устроились на диване, телевизор тихо гудел фоном, а огонь в камине отражался в глазах, делая их золотистыми от мерцающего света. Джеймс почувствовал странное спокойствие, которое наступало только здесь.

— Эй, Сев… — сказал он, поворачиваясь к тому, кому мог доверять.

— Что? — Северус не сразу оторвал взгляд от огня.

— Если бы ты мог путешествовать на годы в прошлое… что бы ты изменил?

Маг замер, ушел куда-то в себя. В его глазах будто пролетела вся его жизнь. Но затем он слегка тряхнул волосами, растрепал чёрные вихры мальчишке рядом и покачал головой:

— Ничего, Джим. Мне кажется, что всё так, как и должно быть.

Джеймс нервно улыбнулся. Ему показалось, что он мог совершить самую большую ошибку в своей жизни. Но он был подростком, а когда они, вообще, не совершают ошибок?

* * *

Джеймс снова оказался в кабинете отца и вполне целенаправленно. Он медленно обошёл стол, присел на край стула и снова внимательно вгляделся в чертежи. Уже знакомые линии и руны теперь казались почти родными.

Всё почти готово. Лишь последний штрих — нужен был сам маховик, сердце всей конструкции.

Когда-то давно, ещё до его рождения, все маховики в Министерстве были уничтожены. После окончания войны, когда страна начинала восстанавливаться, партия была закуплена из Америки. И, как знал Джеймс, один такой маховик находился у Гермионы Грейнджер — бывшей лучшей подруги отца. Очередной человек, не выдержавший поганого характера Гарри Поттера. Отец, полный глупой гордости и обиды, посчитал это предательством, поэтому на самом последнем моменте его работа застопорилась — он думал, где ещё можно раздобыть магический артефакт.

Джеймс фыркнул, глядя на чертежи.

— Как хорошо, что я этим не страдаю, отец… — мрачно пробормотал он, сжимая пальцы на рукоятке палочки. — Это ещё одна черта, что отличает нас друг от друга.

На улице дождь поднимал холодные брызги, ударяя о капюшон плаща, но мысли были заняты только одной целью. Он вышел из сырого переулка и направился к знакомому магическому строению, которое посещал довольно часто — везде краше, чем в доме родном.

Здесь, несмотря на неприятную погоду, среди аккуратно выложенных камней и подстриженного газона, царила живая, домашняя магия, свет мерцал мягче, а воздух наполнялся ароматом трав, заполняя ноздри теплом и покоем.

Домик был маленьким, но чрезвычайно милым. Узкие окна с разноцветными витражами отбрасывали на улицу пятна света, деревянные балки крыши блестели от дождя, а из трубы тихо поднимался дымок.

Джеймс постучал, и дверь почти сразу распахнулась.

— Здарова, пацан, — проговорил рыжий здоровяк и отбил пять. — Проходи, не стой под дождём. Чего это к нам явился, а?

— Привет, Рон, — Джеймс нервно усмехнулся, чувствуя, как слегка дрожат кончики пальцев. — Надеюсь, Гермиона дома.

— Дома, — кивнул Рон, изменив тон на тихий заговорческий. — Но я бы, на твоём месте, сейчас её не тревожил. Дети в Норе, мы наконец-то отдыхаем. Книжки, руны, всё как всегда.

Джеймс проследовал за ним в гостиную. Стены здесь были выкрашены в тёплый цвет, а на полках стояли книги и странные магические приборы.

— Не говори ерунды, Джеймса я всегда рада видеть. — он оглянулся и улыбнулся, когда в дверях появилась Гермиона. Её взгляд был одновременно строгим и тёплым, как будто она пыталась одновременно и упрекнуть, и обнять. Сделала она, конечно же, второе.

— На твоём лице столько надежды, так что я никогда не поверю, что ты пришел повидаться и справиться о нашем здоровье, — она нахмурилась, покачивая головой, но в глазах мелькнула мягкость.

Джеймс сделал шаг назад, слегка опустив взгляд, стараясь не выдавать истинного волнения, напустив чуть притворного. Он любил этих двоих, но ни о чём другом он думать сейчас не мог. Он слишком загнал себя с этой опасной идеей, и теперь даже спать не мог спокойно.

— Гермиона… — начал он тихо, — мне нужен маховик времени. Завтра выступают «Визг Банши», и… отец точно не отпустит.

«Визг Банши» были самой популярной магической рок-группой этого десятилетия. Ни для кого не было секретом, как Джим от них фанател. И, конечно, завтрашний концерт хорошо ложился на его ложь.

Она приподняла бровь, слегка отстранившись, и взгляд её стал строгим и осуждающим — она не понимала такого фанатичного воспитания. Их отношения с Гарри Поттером когда-то испортились окончательно, и Гермиона тоже была обижена на него. Хотя к Джеймсу относилась с нежной заботой.

Гермиона молча изучала его глаза, будто проверяя решимость и ответственность. Видимо, она нашла то, что искала, потому кивнула и направилась к шкафу. Тонкий шлейф стыда за наглое враньё прошелся по его разуму, но он быстро его отринул.

— Ладно, — сказала она наконец. — Но береги его.

Она вытянула руку с золотыми часами на цепочке, и Джеймс во все глаза уставился на причудливый механизм. Он аккуратно взял их в руки, пальцы дрогнули от ощутимого волнения.

— Спасибо, — почти шёпотом произнёс он.

— Пожалуйста, — хмыкнула ведьма, но в её голосе всё же прозвучала тень строгости.

— Не попадись. Повеселись там, ребёнок. — Рон кашлянул в кулак, словно подчеркивая момент серьёзности, и хлопнул Джеймса по плечу.

Джеймс кивнул, крепче сжимая цепочку. На миг в его голове мелькнула мысль о том, что стоило бы признаться, вскрыть всё — чтобы умные люди его отговорили от безумной авантюры. Но образ отца тут же встал перед глазами, как и причина, по которой, как был уверен Джеймс, он всё это затеял — и решение стало окончательным.

Он спрятал маховик в складках плаща, попрощался, чувствуя, как в груди барабанит сердце, и вышел обратно в дождь.

Холодные капли моментально пробрались под воротник, но он этого почти не ощущал. Всё, что имело значение, теперь находилось у него в руках — сердце механизма, способное изменить всё: либо окончательно уничтожить, либо подарить надежду.

Джеймс осторожно открыл дверь в отцовский кабинет. Он был здесь за последнюю неделю чаще, чем за всю жизнь. Тишина встретила его тяжёлым, вязким дыханием старых стен, пахнущих пылью, чернилами и крепким спиртом, впитавшимся в дерево — привычные запахи. Постоянство успокаивало. Скоро, как он надеется, эта привычка выветрится из их жизней, как и запах алкоголя.

Он шагнул внутрь и сразу направился к шкафу в углу. Дверца подалась с глухим скрипом, и его пальцы наткнулись на мягкую ткань. Мантия-невидимка скользнула в руки, прозрачная, как вода, и он машинально прижал её к груди.

Он сел, склонился над бумагами и почувствовал дрожь: от предвкушения или от страха — уже трудно было сказать.

Отец был талантливым артефактором, планомерно убивающим свой талант и топившим его в алкоголе и паранойе. Модификация, что он разрабатывал, переносила не куда угодно, а в конкретный год. В фиксированную точку. Вся схема была выверена под одну-единственную дату, и изменить её было невозможно без полной переделки. Джим это понимал: он кое-что знал о рунах, о принципах, на которых держатся артефакты. Но знаний не хватало, чтобы самому перешить конструкцию.

К счастью, он догадывался, в какой именно год собирался отправиться отец — год, когда была убита его жена. Именно после этого события крыша у и без того надломленного ветерана войны поехала окончательно.

Джеймс закрыл дверь кабинета и на секунду прислонился к ней лбом, словно выдыхая последние сомнения. Он поставил лампу ближе к столу, зажёг её, и мягкий свет пролился на чертежи.

Каждое движение он выполнял так, будто от этого зависела судьба мира — впрочем, так оно и было.

— Так… опорная руна… здесь усиление потока… — пробормотал он, повторяя вслух, как если бы это помогло ему быть сосредоточеннее.

В груди жгло. Волнение переплеталось с тем тихим восторгом, что бывает у детей, когда они тайком готовят шалость. Но это была не шалость. Это был прыжок в бездну.

Он проверял руны одну за другой, останавливаясь, чтобы сравнить с пометками отца. Некоторые символы были настолько сложными, что у него рябило в глазах, но он всё равно старательно продвигался вперёд.

— Так… ещё немного, — он крепче сжал зубы.

Маховик дрогнул, внутри него щёлкнула крошечная шестерёнка. Джеймс задержал дыхание, глядя, как символы вспыхнули, ожили. Всё. Конструкция приняла изменения. Ну...

Сейчас или никогда.

Он встал, повесил цепочку на шею и сделал три оборота.

Мир взорвался движением. Всё завертелось, расплылось, потянулось в спираль. Казалось, пол ушёл из-под ног, а стены растаяли. Холодный ветер сорвал дыхание.

Он ударился о деревянный пол, вскочил и обернулся. Это был тот же дом… и в то же время — совсем другой. Глухой, пустой, будто вымерший. В углу паутина, мебели практически нет, окна забиты досками. В воздухе стоял запах пыли и сырости.

«Так, я точно куда-то переместился…» — нервно подумал Джеймс, ладонью вытирая холодный пот со лба. Кажется, только сейчас до него начало доходить, что именно он натворил.

Взгляд упал на маховик. Золотые часы почернели, по ободу побежали трещины, и вот уже из сердцевины пошёл едкий дымок.

— Только не это… — прошептал он, но в тот же миг раздался громкий хлопок.

Механизм дернулся, будто в предсмертной судороге, и Джеймс с криком выронил его на пол. Корпус раскололся, дым клубами повалил изнутри. Всё. Добито окончательно.

Он смотрел на обугленные остатки, и в голове раздался какой-то отстранённый голос:

«Ну… палёные они всё равно были нерабочие.»

Ладно. Сначала цель — потом уже разбираться, как возвращаться назад.

Джеймс глубоко вдохнул, крепче сжал в руках мантию и представил себе то место, которое всегда хранил в сердце, даже если видел его в осознанном возрасте только лишь однажды.

Резкий рывок, неприятное сжатие груди, и через мгновение он ступил на влажную землю. Холодный ветер ударил в лицо, но сразу стало ясно: что-то не так.

Джеймс обругал себя в голове уже сотню раз, он понимал, каким глупым и поспешным было его решение — действовать без тщательно продуманного плана. Да и в принципе действовать — сущая глупость. Недаром он Поттер. Поэтому он много чего ожидал, пока приходил в себя после особенно неудачного перемещения. Чего он точно не ожидал, так это пустыря на месте родительского дома.

Перед ним раскинулось голое пространство, заросшее колючими кустами и сорняками.

Джеймс окаменел. В груди неприятно заныло. Он резко вскинул голову и огляделся.

Никаких истерик. Паника пыталась прорваться, но он стиснул зубы и заставил себя мыслить трезво.

«Нужно добраться до Хогвартса. Вот уж кто точно достаточно монументален, чтобы существовать в любом времени. Найти Макгонагалл, получить от неё по шапке, а затем благополучно вернуться домой. Точно. Это и есть план.»

Он поднял воротник плаща, натянул мантию-невидимку и приготовился аппарировать снова. Хогсмит принял его резким ударом воздуха в грудь и премерзким чувством тошноты. Он слишком часто перемещался за последние десять минут.

Джеймс едва устоял на ногах, обхватив себя руками и удерживая мантию-невидимку, — на мгновение ему показалось, что он действительно вернулся в привычное время.

— Ладно… вперёд, — прошептал он и рванул бегом.

Камни мостовой под ногами отдавали гулко, пальцы дрожали. Из деревни он выбежал почти вслепую, и знакомая дорога к замку показалась бесконечной. Башни возвышались над горами, окна тускло светились. Джеймс замер лишь на миг — и снова рванул вперёд, пересек поле, нырнул под своды, толкнул тяжёлые двери.

Знакомая кошка громко мявкнула, но его это совсем не волновало. Бежать становилось всё тяжелее, но он не мог и не хотел останавливаться. Вверх, по лестницам, мимо портретов, чьи обитатели вглядывались в пустоту ошарашенными взглядами, и каменных горгулий. Лестницы, словно чувствовали чужака, скрипели и поворачивались, но он не сбавлял темпа.

— Директор Макгонагал! — выкрикнул он, распахивая дверь в кабинет.

Свет камина ослепил после мрака коридоров. Взгляд упал на две фигуры.

Одна — знакомая до боли: высокая женщина в зелёной мантии, с прямой осанкой и напряжённым лицом, резко обернувшаяся на его голос.

Но рядом с ней…

Седой старик в длинной мантии и с блестящими очками на кончике носа. Его голубые глаза с искорками спокойного удивления уставились прямо на Джеймса.

Тот застыл, ощутив, как дыхание перехватило, а кровь отлила от лица.

— Д-д-директор Дамблдор?!

«Всё пошло совсем не так, как планировалось», — эта мысль жгла разум Джеймса, пока он наблюдал за суматохой в кабинете директора Хогвартса, которую сам же и устроил.

Появление Северуса немного его воодушевило, но взгляд, полный ненависти, тут же вернул с небес на землю. А палочка, направленная прямо в лицо, заставила окончательно стушеваться.

— Северус, мальчик мой, не нужно необдуманных действий, — мягко проговорил Дамблдор, положив ладонь на плечо зельевара.

— Что этот делает здесь!? — голос его звенел от ярости, и Джеймсу стало не по себе. Ещё никогда он не видел Снейпа таким — его лицо, обычно бледное и каменное, теперь налилось серо-бурым оттенком, словно вены с каждой секундой наполняла одна лишь ненависть.

Эти дурацкие волосы, торчащие в разные стороны, эти очки, которые Северус ни с чем бы не перепутал. Конечно, ведь Джеймс выглядел как копия своего деда. Именно эта деталь, которую он сам ещё не осознавал до конца, разжигала в Снейпе целый вулкан негативных эмоций.

— Кто вы, молодой человек, и как вы сюда попали? — обратился уже Дамблдор, сверкая проницательными глазами.

Джеймс сглотнул.

— Эм… Джеймс. Джеймс Поттер. Я… необдуманно использовал маховик...

Взрыв эмоций последовал мгновенно. Северус вздрогнул, как от пощёчины, будто его худшие опасения подтвердились. Его палочка дрогнула, но теперь ещё увереннее смотрела прямиком в лоб неизвестному. Джеймсу стоило огромных усилий чисто рефлекторно не выбить её из руки мага.

Макгонагалл резко вдохнула, её пальцы судорожно сжали край стола.

— Это… невозможно, — прошептала она.

А Дамблдор… Дамблдор улыбнулся.

— Очень интересно, — сказал он, и в его голосе звучало столько детского энтузиазма, от которого у Джеймса по спине пробежали мурашки.

— Северус, — деликатно остановил его от смертоубийства Дамблдор.

Джеймс почувствовал, как его сердце колотится где-то в горле. Он огляделся: три пары глаз, полных недоверия. И один взгляд — ненависти. И, главное, что он понятия не имел, с чем это связано.

— Я… я из будущего, — начал он, понимая, насколько безумно это звучит. — Я использовал модифицированный маховик времени, чтобы…

— Я не собираюсь слушать этот бред! — вдруг заорал зельевар, будто больше не мог этого выдержать.

Джеймс стоял, словно парализованный. Он не понимал, почему Сев реагирует так… так.

Для Снейпа же происходящее казалось очередным чудовищным розыгрышем судьбы. Его ненависть к Джеймсу Поттеру была вечной, застарелой раной, и теперь казалось, что даже смерть не остановила старого врага. Даже так Поттер нашёл способ вернуться, чтобы снова и снова разрушать его жизнь. Но где же тогда Лили?

Дамблдор поднял палочку, явно намереваясь аккуратно обезоружить разъярённого зельевара. Но Джеймс вдруг шагнул вперёд и опередил его:

— Нет, — выдохнул он, стараясь говорить твёрдо, хотя голос и дрогнул. — Вы правы. Мы так далеко не уедем. Позвольте Северусу… посмотреть в мой разум.

Комната погрузилась в тягостную тишину, когда Джеймс произнёс эти слова. Даже Дамблдор, обычно невозмутимый, слегка приподнял брови, а Макгонагалл лишь крепче сцепила пальцы, будто готовая в любой момент вмешаться. Снейп не сводил с юноши взгляда, палочка всё ещё дрожала в его руке — от ярости, переполнявшей его до боли в висках.

Джеймс медленно вдохнул и присел — теперь все трое смотрели на него сверху вниз, что сделало для него всё ещё неуютнее.

— Если это очередная пакость... — Северус скривился и шагнул ближе. Его голос был при этом низким и хриплым. — Легилименс.

Взгляд Снейпа прорвал завесу. Перед ним разверзлось нечто, что он скорее счёл бы дурной шуткой.

Сначала — лица. Два лица: знакомое, ненавистное — и другое, то, которое он каждый день видит в зеркале. И между ними — не вражда, а… тепло. Тепло, которого в памяти Джеймса Поттера просто не могло быть. Северус вздрогнул, но путь уже был выбран.

Он видел их вместе: этот мальчишка и другой — тот, что с тёмными, спутанными волосами и глазами Лили. Гарри Поттер. Только старше. В этом не было никакого смысла, и он стал ещё больше раздражаться.

Но память упрямо вела его дальше: фрагменты, куски, словно нарочно отобранные. Мальчишка — Джеймс — давал лишь то, что хотел. Не показывая ничего лишнего — только то, что необходимо. Он не сопротивлялся, наоборот — сам выстраивал дорожку мыслеобразов, ведя по ней, как по коридору.

И эта демонстративная открытость настораживала больше всего.

В груди Северуса нарастало подозрение. Его враг был бы способен на подобное. Подстроить фальшивые воспоминания, скроить их из своих изощрённых фантазий и бросить в лицо, чтобы унизить. Но тут было нечто странное.

Подобный дар был слишком редок и требовал невероятного мастерства. Северус знал в Магической Британии всего пятерых магов, владеющих окклюменцией. Один был мёртв. Второй гнил в Нурменгарде. Третий находился в этой же комнате, наблюдая с интересом за каждым его движением. Четвёртый был страшнейшим магом столетия. Пятый — он сам.

Этот мальчишка просто не мог подобному ни у кого научиться.

Снейп бы всё бросил. Не стал бы больше ничего слушать, не от этого человека.

Но... Юный Джеймс Поттер, пятнадцати лет от силы, не мог знать того, что знал этот мальчик. Он не мог знать о Гарри Поттере, о его взрослом облике, о тяжести, отлитой в его взгляде. Не мог вообразить всё это.

И главное — слишком мрачно. Слишком темно. Воспоминания были пропитаны какой-то чуждой хтонью, обрывками борьбы, криками, ночами без сна.

Джеймс Поттер, которого он знал, был заносчивым самодовольным ублюдком, но не тем, кто способен придумать для себя жизнь, полную такой тьмы.

Северус вынырнул из сознания мальчишки, чувствуя горечь на языке. Его пальцы крепче стиснули палочку, но не из-за готовности атаковать. Ему казалось, что под его ногами качнулся пол.

Невозможное слишком уверенно смотрело на него из глубины чужой памяти. Он заставил себя выровнять дыхание, но взгляд его оставался прикован к мальчишке.

Тот сидел всё так же спокойно, будто не он только что открыл часть своей души незнакомому человеку. Ах, ну да... очень даже знакомому, как же он мог об этом забыть.

Снейп не сводил глаз.

Нет. Этому нельзя верить. Он должен найти подвох. Воспоминания поддельны, они обязаны быть поддельными. Иначе…

Это какой-то дурдом.

Макгонагалл с тревогой смотрела на него, будто пытаясь угадать, что он такого увидел, раз вся кровь отлила от его лица.

А мальчишка — Поттер — снова подал голос.

— Ты видел, — тихо сказал он. — Я не лгал.

Северус ощутил, как ярость и растерянность сливаются воедино, прожигая его изнутри. От греха подальше, он решил молчать, тихо устроившись в кресле в углу. К такому его жизнь точно не готовила. Ему многое стоило обдумать.

Тишина длилась слишком долго. Снейп так и остался в кресле, отвернувшись к стене, будто выжидая, пока мир перестанет раскачиваться.

Дамблдор наконец заговорил — всё так же мягко, но с тем особым нажимом, который не оставлял выбора:

— И всё же, юноша… кто вы на самом деле?

Джеймс сглотнул, опустил глаза, а потом всё же поднял взгляд прямо в голубые глаза директора.

— Я… сын Гарри Поттера, — выдохнул он.

Макгонагалл резко подалась вперёд, словно её ударили током.

— Ч-что вы сказали?

— Отец… он сделал модификацию для маховика времени. — Джеймс говорил поспешно, почти сбивчиво, будто пытался выговорить всё, пока не сорвался голос. — Какой сейчас год?

— Тысяча девятьсот девяносто шестой, — без колебаний ответил Дамблдор, пристально наблюдая за его реакцией.

Джеймс замер, будто его обдало холодным душем. Он тяжело выдохнул и машинально опёрся о колени, уставившись в свои ботинки.

— Девяносто шестой… — он прошептал почти неслышно. — Нет… Я думал… я был уверен, что отец хотел в две тысячи седьмой. Я… — юноша сжал кулаки так сильно, что костяшки побелели. — Я думал, он хочет предотвратить смерть мамы.

Макгонагалл побледнела ещё сильнее, хотя, казалось, это невозможно.

— Если я здесь… — Джеймс поднял глаза, в которых уже плескался ужас. — Тогда что же он хотел предотвратить?

Он сунул руку в карман и достал сложенный платок. Развернув, осторожно положил на стол. На ткани лежали чёрные обугленные кусочки, перемешанные с золотистым песком. Они больше походили на пепел, чем на магический артефакт.

— Вот всё, что осталось, — хрипло сказал он. — Маховик сгорел. Но я помню модификацию наизусть.

Надежда едва успела мелькнуть в глазах Макгонагалл — и тут же погасла, когда он добавил:

— Только нужен именно тот самый маховик.

Тишина снова упала на кабинет. Даже Дамблдор выглядел задумчиво-сдержанным.

— Где же мы возьмём… — начала Минерва и осеклась.

— К счастью, — перебил её Джеймс с кривой усмешкой, — я запомнил серийный номер.

Он заметил, как они все уставились на него, и, не удержавшись, добавил насмешливо:

— Вопреки расхожему мнению, не все Поттеры имбецилы. Ну, или не до конца...

Макгонагалл вспыхнула румянцем и отвернулась.

— В моё время их закупали из Америки, — сказал Джеймс уже серьёзнее, царапая на кусочке пергамента последние цифры. — Судя по номеру, он был произведён ещё в шестидесятых. Значит, сейчас он должен быть там.

— Его можно заказать. Нужно отправить официальный запрос в МАКУСА, но они не сделают всё это быстро. Ждать придётся минимум три недели. — Дамблдор сцепил пальцы и наклонил голову. — И что же нам с тобой всё это время делать?

Об этом никто их них не знал, поэтому на какое-то время комната погрузилась в раздумья.

— В любом случае, нужно будет поработать с его внешностью, Альбус — очень уж мальчик походит на своего тёзку.

— Возможно, — проговорил он, слегка наклонившись к Макгонагалл, — мы могли бы оформить его как нового ученика. Уверен, что, как и молодой Гарри, мальчик был бы счастлив познакомиться со своими молодыми родителями.

Но Джеймс вдруг резко вскочил.

— Нет! — выпалил он, отчаянно размахивая руками. — Я… я не хочу его видеть! Пожалуйста!

Все взгляды тут же вперились в него, полные шока. Юноша замер, краснея и слегка стушевываясь.

— Я закончил Хогвартс, — добавил он, стараясь придать голосу уверенность, — если это важно.

Он машинально провёл рукой по карману и достал письмо, которое когда-то спрятал туда, казалось, целую вечность назад. Развернув его, Джеймс показал результаты ЖАБА, аккуратно подписанные.

Макгонагалл слегка наклонила голову, недоуменно его разглядывая. Он совсем не выглядел как выпускник. Однако табель говорил сам за себя — как и магия, говорившая о его подлинности.

— Поймите, молодой человек: нам было бы спокойнее, если бы вы оставались в пределах нашей досягаемости. Поэтому отпустить вас на все четыре стороны мы просто не можем.

— Я могу быть каким-то молодым волшебником, который на три недели приехал на практику. Я бы хотел помочь профессору Снейпу, — добавил он, пытаясь улыбнуться. — Я могу варить зелья, делать что угодно. Мне необязательно учиться.

Дамблдор тихо рассмеялся, но в глазах его, казалось, интерес засиял ещё ярче.

— Очень хорошо, — сказал он, мягко и спокойно. — Мы постараемся обеспечить эту просьбу.

Какой-то задушенный звук донёсся из угла, где сидел ещё один участник их занимательной беседы.

— Никто не спросит у меня, нужен ли мне помощник, не так ли, Дамблдор? — как-то хрипло и устало проговорил Северус.

Он продолжал сидеть в кресле, скрестив руки, наблюдая за всем с непроницаемым выражением лица. Это был риторический вопрос.

* * *

Джеймс шел рядом с Северусом по тёмным коридорам подземелья. Он невольно теребил шнурок, свисающий с его шеи — Дамблдор наложил иллюзию, и теперь его кожа казалась бледнее, почти прозрачной, глаза черными, как смоль, а волосы аккуратно уложенными, без привычной взъерошенности. В зеркале он почти не узнавал самого себя.

Когда дверь за ними с глухим стуком захлопнулась, они оказались в сыром, прохладном подземелье — личной лаборатории Снейпа. Воздух был густым от запаха трав и зелий, котлы тихо пузырились, изредка испуская тонкий, сизый дым.

— Ничего не трогай без разрешения, — прохрипел Северус.

— Так точно, — автоматически отозвался Джеймс, опуская взгляд, чтобы не попасть под колкий взор.

Снейп бросил на него раздражённый взгляд, думая, что это насмешка. На деле же его тон так сильно походил на тон его отца, поэтому он совершенно непроизвольно ответил именно так.

— Это моя личная лаборатория. В этом году я преподаю Защиту, поэтому классы зельеварения занимает другой преподаватель, — он резко обернулся, придирчиво оглядел Джеймса с ног до головы, скривился и отвернулся обратно. — Ты будешь ассистировать этим… «мелким вредителям», которые по недоразумению называются студентами.

— Понял.

— Сколько тебе лет? — хмуро поинтересовался Снейп, двигаясь между котлами, пальцами едва касаясь края одного из них.

— Пятнадцать.

— Тогда откуда у тебя результаты ЖАБА?

Джеймс слегка смутился, фыркнул и провёл взглядом вдоль рядов котлов, слегка наклонив голову и сжав кулаки, чтобы скрыть дрожь.

— Мой отец… сложный человек. Я бы назвал его дерьмовым, но мой Северус однажды пообещал вымыть мне рот с мылом за такие слова, — сказал он, украдкой наблюдая за реакцией. Её не было. Снейп смотрел на него с пустым взглядом и каменным лицом.

— Законы магической Британии паршивы. Будто дети — собственность родителей. Они могут делать с ними всё, что захотят, и никто не поможет. Я долго копался в юридической базе… пытался найти лазейку. И тогда узнал об эмансипации. Вот только для этого нужно было закончить школу. Поэтому я экстерном сдал последние три курса за один год. Результаты у меня уже были на руках, почти всё было готово. Но вмешался злой рок — отец со своими чертежами и моё фамильное любопытство.

Снейп скривился, словно горькая полуулыбка Джеймса раздражала его.

— И почему же сын Гарри Поттера считает его дерьмовым отцом? — с интересом спросил он, выделив это слово, будто в насмешку. Глаза его при этом так ядовито заблестели, что Джеймс чуть не подавился воздухом. Северус никогда не был таким… едким и неприкрыто злым.

— О, я думаю, виновата семилетняя война и шесть лет в Азкабане, — деланно непринужденно отозвался Джеймс, глядя на ближайший котёл, где уже кипело зелье от фурункулов. Что-то в Хогвартсе не меняется никогда — малышня всё проклинает друг друга, и в итоге половина школы вечно ходит покрытая пятнами.

Северус, кажется, ожидал совсем другого ответа, но быстро вернул на лицо привычную язвительную усмешку и скрестил руки на груди.

— И за что же великий избранный сидел в магической тюрьме?

— Тройное убийство с особой жестокостью, поджог и уничтожение чужого имущества на сорок тысяч галеонов и оставление ребёнка в опасности (но это я так, за это его не судили), — без заминки, даже не задумываясь, выдал он.

Наступила звенящая тишина. Джеймс сделал глубокий вдох, посмотрел в пол и продолжил:

— Когда мне был год, оставшиеся Пожиратели Смерти решили отомстить… они убили маму. С тех пор отец сошёл с ума окончательно. Он видел свою жизнь только в мести, выслеживал их сам, никому не верил и хотел найти их любой ценой. И когда я говорю «любой», я имею в виду именно это. Когда мне было четыре, он их обнаружил… и забыл обо всём на свете. Было много крови. И огонь... Он был повсюду. Меня вынес аврор, который прибыл на вызов. А отца скрутили. Он безумно хохотал и, казалось, больше ни о чём не переживал. У него будто больше не осталось целей в жизни.

Он оперся локтем о край стола, сжав зубы, чтобы не выдать дрожь в голосе.

— Конечно, мне старались не рассказывать подробности. Но в то время каждая газета Соединённого Королевства сочла своим долгом напечатать всё на первой полосе. А в Хогвартсе тогда ходило множество злых языков…

Джеймс замолчал, закусив губу. Потом, собравшись с духом, снова заговорил, решившись поднять взгляд.

— Ты был моим опекуном все эти шесть лет, пока его не было. И это были лучшие шесть лет моей жизни. Но единственное, чего я тебе никогда не прощу — при всём уважении и любви, так это того, что ты не стал бороться с этими дебильными законами, а просто отдал меня ему, когда он того потребовал.

Снейп на мгновение замер, будто пытаясь переварить сказанное. Его чёрные глаза блестели, как жидкий обсидиан, отражая пламя из-под ближайшего котла.

— Не тешь себя какими-то глупыми надеждами, — наконец произнёс он, раздраженно отряхивая невидимую пыль со своей мантии. — Я этого не делал. Я не он. И я не был твоим опекуном.

Он так сильно заслушался историей Джеймса, что допустил маленькую оплошность — нож соскользнул со стола и с глухим звоном упал на каменный пол прямо под ноги мальчишке. Это добавило огня в его раздражение — нельзя было отвлекаться. И тем более — показывать свою некомпетентность перед этим сопляком.

— Точно, — глухо отозвался Джеймс, наклоняясь и машинально подбирая инструмент. — Хоть это и невероятно сложно, я должен научиться вас разделять. — Он положил серебряный нож на край стола, даже не глядя, и вновь встретился взглядом со Снейпом. — Иначе мы все тут сойдём с ума.

Северус на это только презрительно хмыкнул.

* * *

Джеймса поселили на третьем этаже — в жилом крыле, куда редко заходили ученики без особой надобности. Его покои оказались скромными, но просторными, с высоким окном, выходящим на северные склоны. Здесь было тихо: лишь иногда доносилось приглушённое эхо ветра за окном или звонкий смех Леди Игретты, портрет которой висел аккурат перед входом в его обитель.

Недалеко отсюда располагался кабинет Защиты от тёмных искусств. На самом деле Джеймс и не предполагал, что Северус когда-то преподавал защиту. И всё же теперь ему пришлось признать: как мало он, оказывается, вообще знал о нём. Здесь этот человек был каким-то... совершенно отличным от того Северуса, которого видел он лично на протяжении большей части своей жизни.

В Большом Зале его представили как Джона Уитмора, практиканта, прибывшего для временной стажировки. Ему даже оформили все необходимые документы, обеспечив полную достоверность. Лица учеников и преподавателей сделались любопытствующими — сам Джеймс не помнил, было ли нечто подобное в годы его обучения, но директор Дамблдор убедил его в безопасности данной затеи. Хотя, старик был настолько странным, что он бы не удивился, если бы тот оставался спокоен даже при наступлении конца света, заедая его лимонными дольками. Попробовал Джим это прославленное лакомство, которое директор, судя по всему, предлагает всем подряд — ну, так себе...

И вот сейчас он, сидя в учительской, проверяет непонятные каракули второкурсников, краем уха ловя хихиканье и тихие разговоры профессора Трелони с профессором Вектор. Они, казалось, совершенно не замечали лишнего уха — или, скорее, им просто не было до него никакого дела.

Из коридора доносился быстрый перестук шагов учеников, перемежавшийся возгласами и смехом. Джеймс отметил, что все эти привычные шумы, с которыми он когда-то сталкивался как ученик, теперь звучали иначе.

Он вздохнул, снова опустив взгляд на каракули. Что именно пытались выразить второкурсники этим набором кривых букв, совсем отдалённо складывающихся в нужные термины, Джеймс понять не мог.

Тихий, словно птичий щебет, смешок профессора Трелони заставил его на мгновение оторваться от пергамента. Он почувствовал на себе любопытные взгляды. Обе женщины теперь смотрели на него поверх чашек с чаем.

— Мистер Уитмор, мы просто не можем не поинтересоваться, — голос профессора Вектор звенел, как колокольчик, выдавая сдержанное любопытство. Сибилл Трелони парила за её плечом, её огромные глаза за стёклами очков были широко раскрыты, словно она пыталась разглядеть у него на лбу знаки судьбы. — Вы так усердно трудитесь. Позволите бестактный вопрос?

Джеймс отложил перо, улыбаясь вполне вежливо.

— Конечно, профессор.

— Вы невероятно юны для преподавательской должности, — вступила Сибилл, драматично понизив голос до таинственного шёпота. — Позвольте спросить, в каких годах измеряется ваш земной путь?

Две пары глаз с любопытством изучали его.

— Двадцать, — солгал он просто, стараясь, чтобы голос звучал ровно и нейтрально.

В учительской повисло короткое, комичное молчание. Затем обе женщины синхронно ахнули, будто на их глазах Дамблдор обратился домовым эльфом.

— Двадцать! — воскликнула профессор Трелони, её большие глаза стали ещё больше, напоминая прозрачные стеклянные шары. — Ни за что бы не сказала!

— Это комплимент, — поспешно добавила профессор Вектор, кивая с ободряющей улыбкой. — В наши годы так ценится молодая кровь. О, не то чтобы мы были уже совсем древними! — она снова засмеялась, и этот смех был уже немного нервным.

Внезапно дверь учительской слегка приоткрылась, спасая его от этого до жути неловкого разговора, и сквозняк заставил бумаги на столе слегка зашуршать. Джеймс вздрогнул и поднял голову, ловя движение человека у порога.

— Уитмор, за мной.

Он, не задумываясь, вскочил и последовал за Снейпом по коридорам замка. Их путь погрузился в полумрак, и лишь тусклый свет факелов отражался от холодных каменных стен. Когда они прошли через массивную дверь кабинета ЗОТИ, Северус одним движением руки запер её за Джеймсом. Щёлкнул замок — и коридорный шум остался позади.

— Насколько у тебя хорошо Защитой от тёмных искусств? — хмуро поинтересовался Снейп, развернувшись к нему. Чёрные глаза пронизывали насквозь.

— Очень хорошо, — отозвался Джеймс, даже не задумываясь.

— От скромности вы не умрёте, Поттер, — ядовито плюнул Северус, прекрасно помня, как Джим ненавидел сравнение с отцом. — Впрочем, как и ваш отец.

На самом деле Джеймс действительно не бахвалился. Он был хорош в Защите — неудивительно, ведь с детства жил в условиях, когда приходилось воевать с собственным отцом, терроризирующим его и имеющим настоящий боевой опыт. Дом, где он рос, давно стал полем сражений: не проходило и дня, чтобы в спину ему не целилось очередное проклятие. Для Гарри Поттера война никогда не заканчивалась, а значит, что и для его сына тоже.

Северус, впрочем, не был тем человеком, который верит на слово. Он молча вытащил палочку, и в воздухе заискрила магия. И полетело: заклятие за заклятием, одно быстрее другого. Джеймсу не нужно было думать, все движения были выработаны до автоматизма. Несколько минут они обменивались ударами, и, когда, наконец, Северус опустил палочку, в кабинете стояла оглушительная тишина, нарушаемая только стуком старинных часов.

— Достаточно, — холодно произнёс он. — Ты прав. Для твоего возраста — недурно.

Джим усмехнулся, скорее криво, чем победно.

— Не обольщайся. Будешь ассистировать и старшим курсам тоже, — резко добавил Снейп, словно между делом. — Если собираешься изображать из себя стажёра, то выполняй свои обязанности до конца.

— Так точно, сэр. Что мне нужно делать?

— Для начала прочитай программу, — Снейп ткнул пальцем в тяжёлую кожаную папку, лежавшую на краю стола.

Кожа была потёртой, края страниц тёмные от частого использования. Джим, хмыкнув, пролистал пару страниц.

— Ученики старших курсов кажутся взрослыми, — продолжил Северус сухо, совершенно не обращая внимание на то, что те, о ком он так пренебрежительно отзывается, являются ровесниками Джима, — но мозгов от этого у них больше не становится.

Он еле сдержал короткий смешок. Всё-таки что-то от того знакомого ему Северуса всё ещё ощущалось в этом.

— Они всё такие же паскудники, — отрезал Снейп, и в его голосе ясно слышалось раздражение. — Думают о чём угодно, кроме того, что действительно важно. Если ты не установишь свой авторитет с самого начала, они тебя сожрут.

Северус сам не знал, зачем рассказывает всё это мальчишке. Возможно, просто вспомнился собственный первый опыт преподавания — тогда он был не настолько молод, как этот юноша, но всё же зелен и неопытен, поэтому пришлось хлебнуть сполна. Этот мальчишка, похожий лицом на ненавистного Джеймса Поттера, сейчас скорее напоминал его самого в те годы.

К тому же, кто, если не он, мог знать цену дерьмовым отцам?

* * *

Северус был прав: старшекурсники — просто черти.

Их взгляды прожигали насквозь, снисходительные ухмылки раздражали до скрежета зубов. Никто не относился к нему всерьёз — не мудрено, он ведь младше любого шестикурсника. Но они-то ведь об этом даже не знают!

Они переглядывались, хмыкали, а за его спиной наверняка отпускали издевательские комментарии. Как там говорил Северус — установить авторитет? Вот только осталось придумать, как именно это сделать...

Щёлкнула дверь — и он дёрнулся, палочка сама оказалась в руке.

— Да расслабься ты, Уитмор, — лениво бросил кто-то с задней парты. — Тут никто не собирается тебя убивать.

Смех прокатился по рядам, и у него затряслись руки в жажде придушить этого придурка. Джеймс реагировал на каждое резкое движение. Едва кто-то резко вставал, громко захлопывал книгу или стучал дверью — он либо вскидывал палочку, либо рефлекторно пригибался, автоматически ища укрытие. Со стороны это выглядело странно и даже смешно. Впрочем, смешного в этом не было ничего.

Именно поэтому окружающие предпочитали держаться от него подальше. Закатывали глаза, крутили пальцем у виска, смеялись за спиной, но, в основном, просто сторонились. А ведь в школе, тем более — магии, никак без резких движений. Для Джеймса же каждый такой миг превращался в испытание. Ещё когда он был в своём времени, однокурсники считали его пришибленным. Друзей у него не было, если не считать кузенов Уизли, с которыми он общался по привычке — как с единственными, кто знал о причинах чуть больше остальных и не задавал лишних вопросов.

На парте рядом с дверью хлопнули учебником так резко, что Джеймс едва не дёрнулся снова.

— Сидите тихо, — прошипел он раздражённо, мысленно призывая Северуса поторопиться. Уж при нём такого бардака не было никогда.

Но Северус, разумеется, на мысленный призыв не явился. Только десяток насмешливых глаз уткнулись в него с видом кошек, играющих с мышью. Шестикурсники развалились на партах, один демонстративно зевнул, другой начал что-то рисовать и хихикать с друзьями. В сторону третьей парты Гриффиндора он не смотрел принципиально — иначе тогда, возможно, Дамблдору придётся искать нового стажёра, потому что предыдущий захлебнётся собственной желчью.

— Сдайте свои эссе, чтобы профессор Снейп не тратил на это время.

Шорох поднялся сразу: пергамент зашуршал, кто-то завозился, кто-то специально с громким вздохом полез в сумку.

Снейп ураганом влетел в аудиторию, мантия взвилась за его спиной, словно сама по себе живая. Огромных усилий стоило Джеймсу не всадить в него проклятье на чистом рефлексе.

Атмосфера поменялась, как будто температура воздуха упала на несколько градусов. Дальше урок прошел вполне сносно — при «грозной летучей мыши» вести себя по-свински решительно никто не осмеливался.

К сожалению, урок был долгим, поэтому Джим не избежал прямого взгляда на Гарри Поттера, и, кажется, не смог сдержать эмоций в своих глазах. Он не знал, что именно отец увидел на его лице в тот миг, когда их взгляды все же встретились. Возможно, это была просто гримаса отвращения. Возможно, это была вся накопленная за годы ярость, вся горечь и боль, которую он обычно прятал чисто из страха перед ним. Сейчас же, когда тот был всего лишь подростком, Джим мог ненавидеть его открыто совершенно безнаказанно.

Но что-то Гарри Поттер в его лице прочел точно. В любом случае, последствия этого он услышал уже на выходе из кабинета:

— Этот Уитмор меня ненавидит, — слышно было обиженный голос мальчишки, который пытался скрыть это за напускной злостью, — Они со Снейпом точно не родственники? Так рожу перекосило… может, это у них семейное — ненавидеть Поттеров с первого взгляда?

— Может, он просто волнуется из-за того, что это его первый урок, — заметила Гермиона, но голос её прозвучал неуверенно.

Он шагнул в коридор, стараясь выглядеть невозмутимо. Голоса сразу же смолкли, и он, высоко задрав подбородок и ни на кого не глядя, прошествовал в сторону своих покоев. Ему плевать, что они его обсуждают. Уж он-то знает — Гермиона не думает о нём плохо, а мнение Гарри Поттера уже долгое время не имеет для него никакого значения.

Он свернул за угол и уже собирался толкнуть дверь, когда совсем близко из рамы донёсся вкрадчивый, немного усталый голос:

— Чего это ты такой напряжённый, Джимми?

Джеймс резко поднял глаза. На тёмном фоне потемневшего полотна проступал тонкий силуэт дамы с высокой причёской и бледным лицом, на котором особенно выделялись глаза — яркие, искрящиеся смешинками.

— Леди Игретта, ну мы же с вами договаривались, — прошептал он, озираясь по сторонам.

— Никого здесь нет, — хохотнула она, беспечно рассматривая свои изящные ноготки. — Только ты да я, а я уж точно никому не проболтаюсь.

— Всё равно, — буркнул Джеймс, всё ещё напряжённо оглядывая коридор. — Мало ли кто услышит.

Леди Игретта Элеонора фон Амарант, похоже, стала его единственной собеседницей и почти что другом в этом враждебном к нему мире. Она принадлежала к тем портретным обитателям замка, что никогда не смирятся с собственной заточённостью. Она говорила о своей «раме» так же, как другие о тесной обуви или неудачном платье — раздражённо, но с оттенком иронии. Впрочем, даже находясь в заточении, она умела производить впечатление. Её взгляд всегда был чуть насмешливым, губы — приподнятыми в загадочной полуулыбке, а голос — певучим и невероятно красивым, с лёгкой язвительной ноткой, добавляющей перчинку в её образ.

— Я видел его, — выдохнул Джеймс, прижимаясь плечом к холодному камню. — Отца.

Игретта чуть склонила голову, и по её губам скользнула мягкая, почти материнская улыбка.

— Ах, вот оно что. Ну, и что же тебя так потрясло? — её голос прозвучал ласково, будто она заранее знала ответ.

Джеймс стиснул пальцы на рукаве мантии.

— Ничего. Это просто был он, и этого достаточно.

Игретта тихо рассмеялась, но не насмешливо, а нежно, с тёплой иронией.

— О, дорогой мой Джимми... Юный мальчишка Гарри Поттер — всего лишь подросток. Импульсивный, горячный, иногда слишком прямолинейный... но добрый. Добрый и отважный. И пока ещё точно не тот ужасный тиран, о котором ты говорил. Он ещё просто-напросто не успел таким стать.

Он сжал губы, но не ответил. И лишь спустя какое-то время, уже почти шёпотом, выдохнул:

— Мне-то с этого что? Я просто даже смотреть на него не хочу.

Игретта чуть подалась вперёд, её силуэт в раме будто стал ближе, а голос зазвучал мягче и серьёзнее:

— Своей обидой ты вредишь только себе, Джеймс. — Она прищурилась, словно хотела взглядом прожечь его насквозь. — Ему-то ведь всё равно. Он не знает ничего — ни о тебе, ни о вашей общей драме.

Джеймс закрыл глаза, упёршись лбом в холодный камень.

— Это просто нечестно...

Она чуть склонила голову, когда он повернулся к ней, и долго молчала, будто заглядывая ему в душу:

— Постарайся отпустить это, дорогой. Не стоит жить ненавистью.

Он резко выпрямился, заставил себя вдохнуть глубже, прогнать дрожь из пальцев. Больше ни слова не сказал — просто кивнул портрету, словно обещал подумать, хотя сам прекрасно знал: думать о её словах он не хочет.

Тяжёлой рукой Джеймс толкнул дверь в свои покои и скрылся за ней.

Джеймс был слишком мал, когда умерла мама, чтобы понять скорбь и горечь утраты или оплакать её как следует. Но с годами он всё чаще ловил себя на том, что пытается заполнить пустоту — угадывал, каким был её смех, как звучал её голос, о чём она мечтала. Отец никогда не упоминал о ней, и сам Джеймс боялся спрашивать. Лишь от Уизли он знал обрывки — тёплые истории, яркие штрихи. И всё же чаще всего он сам создавал её образ — рисовал в воображении улыбку, придумывал взгляд, жесты, интонации. Он бережно хранил этот хрупкий, нарисованный портрет, думая, что примерно такой она и была.

И только сейчас он понял, как сильно обманывал себя всё это время: всё, что он пытался придумать, было лишь бледной тенью. Реальность не поддавалась воображению — она оказалась в тысячу раз лучезарнее, добрее и прекраснее.

Большой зал шумел и гудел, как всегда во время ужина. Под звёздным потолком сияли сотни свечей, длинные столы были заполнены разговорами, смехом и грохотом тарелок. Джеймс сидел в Большом зале за столом преподавателей, и в этом положении зрителя, отделённого от привычного шума и тесноты, было что-то странное: словно он сам перестал быть частью происходящего, превратился в постороннего наблюдателя.

Взгляд его вновь и вновь возвращался к столу Гриффиндора. Среди десятков лиц он безошибочно находил одно — рыжие волосы, чуть более тёмные, чем у дяди Рона, мягкий изгиб плеч, яркая улыбка, которую он всегда так отчаянно пытался представить. Джинни Уизли смеялась вместе с друзьями, откидывала голову, шутливо толкая кого-то локтем.

И это была самая прекрасная картина, которую он когда-либо видел. От этой мысли становилось одновременно и невыносимо больно, и бесконечно тепло.

Он сидел, не отрывая взгляда, и чувствовал, как где-то внутри поднимается то странное, вязкое чувство, которое невозможно было назвать одним словом. Это была какая-то смесь тоски, любви и надежды. Переплетённая в тугой узел, она вызывала желание то ли смеяться, то ли задохнуться.

Джеймс не заметил, как ужин закончился, как столы опустели, а разговоры и смех постепенно растворились в коридорах. Не заметил, как поднялся из-за стола, всё ещё не открывая взгляда от матери, как шаг за шагом начал приближаться к её миниатюрному силуэту.

Но прежде, чем он успел сделать хоть что-то глупое, резкий, возмущённый голос резанул по ушам:

— ТЫ ЧЁ ПЯЛИШЬСЯ, ФУФЕЛ?!

Джеймс дёрнулся так, будто его ударили током.

Резкий окрик выстрелил по нервам, и тело сработало быстрее разума. В одно мгновение он схватил Рона за запястье и вывернул руку так, что тот сдавленно охнул и чуть не согнулся пополам.

— Эй-эй-эй! — взвыл Уизли, пытаясь вывернуться. — Ты чего творишь, псих?!

Только сейчас, со смесью раздражения и неловкой досады, до него начало доходить, кто он и где он. Джеймс покосился по сторонам, чтобы удостовериться, что никто не стал свидетелем этой сцены.

Мысль о том, что Рон мог решить, будто Джеймс смотрит на Джинни как-то неподобающе, вызвала жгучую тошноту. С другой стороны, что это еще за «фуфел»?

Он перевёл дух, чтобы изгнать неловкость из своего разума, чуть ослабил хватку и уже почувствовал, как раздражение начинает превращаться в знакомое, почти мальчишеское озорство. В будущем они с Роном будут смеяться друг над другом, подначивать и подкалывать. Сейчас же у него вдруг появилось редкое и сладкое преимущество — он почти преподаватель. И может наказать Рончика совершенно официально.

Джеймс почти почувствовал, как губы сами растягиваются в кривую улыбку. Он знал, что скользкие растения, прыгающие под ноги, Рон просто ненавидит… О да. Это будет идеальное «воспитательное» наказание.

— Что ж мистер Уизли, — с напускной серьёзностью протянул Джеймс, наконец отпуская его руку. — Минус десять баллов и наказание в теплицах за оскорбление. Профессор Стебель как раз выводит новые вьюнки.

— Чего?! — Рон возмутился так искренне, что Джеймсу пришлось подавить смешок.

Когда он вернётся обратно в своё время, он непременно вспомнит этот момент, чтобы ещё раз посмеяться.

— Завтра после занятий, — с важностью кивнул Джеймс, наблюдая, как из-за угла выныривает отец, и поспешил ретироваться. — в теплице номер три.

Он свернул в соседний коридор, уходя прочь от студенческого шума. Каменные своды давили тишиной, только шаги отдавались гулким эхом. Он сам не понимал, куда идёт, просто позволял ногам нести его, лишь бы не находиться рядом с так хорошо знакомыми людьми, которые были ему слишком близки и в то же время недосягаемо далеки. Так он блуждал по Хогвартсу, не повстречав ни одного живого взгляда.

И только поздним вечером, когда в окнах башен уже начал гаснуть свет, ученики разошлись по спальням, а коридоры стали напоминать заброшенные катакомбы, Джеймс заметил, что случайно забрёл в подземелья. Перед ним оказался знакомый поворот, за которым открылся узкий коридор, почти лишённый факелов. Воздух здесь был холодным и влажным. Где-то дальше располагалась личная лаборатория Северуса.

Он уже собирался повернуть обратно, но из глубины коридора донёсся низкий, гулкий голос. Он знал, что Северус по вечерам чем-то занимался, и после этих занятий всегда пребывал злым как тысяча чертей. Любопытство вцепилось в него, как кошка в занавеску. Джеймс едва не выругался вслух. Все плохие истории так и начинаются…

Достав из сумки мантию-невидимку, он накрылся ею и осторожно приблизился к двери, из-за которой пробивался тусклый зеленоватый свет.

— Концентрируйтесь, Поттер. Отсеките эмоции, бездарный мальчишка!

Голос Снейпа разрезал тишину так резко, что воздух словно дрогнул.

Ответ прозвучал глухо и напряжённо, будто отец даже не старался сдерживать раздражение:

— Я пытаюсь…

— Мне надоело с вами возиться, Поттер, — с презрительным шипением навис над ним Северус. — Уходите, раз не можете отнестись к этому ответственно. В следующий раз я не буду так снисходителен.

Джеймс вздрогнул, прижимаясь к холодному камню, когда услышал скрежет ножек стула и быстрые шаги в сторону двери. Сердце застучало в висках. Эта сцена, свидетелем которой он стал совершенно случайно, так живописно напомнила ему собственные тренировки, что стало дурно.

… «может, это у них семейное — ненавидеть Поттеров с первого взгляда» … — неожиданно всплыла фраза, услышанная им совсем недавно.

Мимо Джеймса пронёсся лёгкий ветерок — отецпод мантией-невидимкой спешил скрыться из холодных подземелий. Сам же он скинул свою и, поддавшись порыву, медленно вошел в лабораторию. Мужчина стоял у стола, опираясь руками о край, и не поднимал глаз.

— Почему ты ненавидишь Гарри Поттера, Северус?

Для Джеймса это не имело никакого смысла. В его времени Северус был, казалось, единственным во всём мире человеком, который видел хорошее в его отце.

Снейп резко выпрямился, и его глаза сверкнули багряным огнём.

— Это не смешно, — гневно рявкнул он и метнулся к выходу, захлопнув дверь с такой силой, что затряслись стены.

Джеймс остался стоять один в вязкой тишине лаборатории. И так и не понял, в какой именно момент он пошутил.

Эта ситуация не отпускала его несколько дней, пока он не встретил причину большей части своих невесёлых мыслей. Ночью, в тёмном коридоре.

Ему бы не обращать внимания. Всем было бы лучше, если бы Джеймс сделал вид, что не заметил Гарри Поттера, сидящего на полу и смотрящего пустым взглядом в стену. Или если бы снял баллы и отправил того в башню Гриффиндора. Но когда Джим поступал так, как было бы лучше?

Джеймс сжал кулаки, внутренне сопротивляясь, но слова сами сорвались с языка:

— Что случилось, Поттер?

Тишина в коридоре была густой и звенящей. Отец медленно повернул голову, и в его глазах отразилось немое отчаяние человека, чей мир в миг перевернулся с ног на голову.

— Мой отец был козлом, — глухо произнёс Гарри, совершенно не обращая внимание на то, что говорит с «Уитмором, который его ненавидит». Он провёл рукой по лицу, словно хотел стереть новую правду.

Джеймс выдохнул сквозь сжатые зубы, а потом неожиданно хмыкнул. Ирония ситуации была настолько чудовищной, что в нём поднялся горький, почти истерический смех, который он с трудом сдержал.

— О, поверь, ты в этом не уникален, — прохрипел он. — Мой тоже.

Гарри нахмурился, словно не сразу понял, что именно услышал. Его губы дрогнули в попытке усмехнуться, но в глазах мелькнула настороженность. Похоже, он, наконец, осознал, с кем именно разговаривает. Однако отчаянная потребность найти хоть какой-то ответ оказалась сильнее гордости.

— И как ты с этим справился? — спросил он с вызовом, но в глазах читалась неподдельная жажда понять.

— Никак, — отрезал Джеймс, и его собственные обиды подступили комком к горлу. — У нас отвратительные отношения.

Повисла тишина, тяжёлая, как влажный воздух подземелий. Он ждал кивка согласия. Но Гарри лишь смотрел на него с непониманием.

— И... и всё? Ты просто... отказываешься от него?

— А что еще делать с людьми, которые приносят одни разочарования? — ядовито бросил Джеймс.

Наступила пауза, тяжелая и многословная в своем молчании.

— Я не могу его ненавидеть, — тихо, но с какой-то железной уверенностью произнес Гарри. — Он вел себя ужасно. Но... он мой отец. Я верю, что в нем было что-то хорошее. Иначе... иначе моя мама никогда бы его не полюбила.

Джеймс снова хмыкнул, не желая примерять эти слова на себя. Тем более, у них совершенно разные ситуации. Он понятия не имел, что такого натворил Джеймс Поттер старший, но то, что он ничего плохого не сделал своему сыну, Джим знал точно.

Отец снова уставился в стену, и его голос стал почти шепотом, полным незаживающей боли.

— Но это не меняет ничего. Его уже давно нет. И я бы все отдал... Чтобы он был просто жив.

Джеймс не нашел, что ответить, да и не хотел слишком много об этом думать. Момент прошёл, невидимая ниточка доверия оборвалась. Гарри Поттер неловко поднялся с пола и ушел в темноту коридора, не оборачиваясь и не прощаясь, чтобы больше никогда не возвращаться к этому разговору.

Парень остался стоять в коридоре, вслушиваясь в пустоту, куда ушли шаги отца. Пазл начал постепенно складываться: Гарри Поттер сейчас должен был заниматься окклюменцией с Северусом. Кажется, он начинает понимать, что именно здесь происходит. Но ему нужно было узнать наверняка.

— Северус, — выдохнул он, как только закрыл за собой дверь. — Ты ненавидишь Гарри Поттера из-за его отца?

— Хватит этого фамильярства, — холодно оборвал Снейп, даже не поднимая головы. Сейчас он был особенно не в форме — запивал свою горечь и обиды таким же горьким янтарным напитком.

— Профессор Снейп, — с нажимом произнёс Джеймс, чувствуя, что уже подошёл близко к истине, — вы поэтому возненавидели меня, как только увидели? Потому что я похож на него?

Северус медленно поднял взгляд. В тёмных глазах мелькнуло что-то, отдалённо напоминающее удивление, но оно мгновенно сменилось привычным презрением.

— «Похож»? — он почти выплюнул это слово. — Ты — его отражение. И хватит этих игр. Если мы были так близки в твоём будущем, как ты утверждаешь, ты должен был знать.

Джеймс стиснул кулаки, чувствуя, как что-то болезненно ёкает внутри. Нет, он не знал. Даже предположить не мог.

— Но… — слова сами вырвались наружу, — ты никогда не говорил плохо о моём деде. Ты говорил, что он был популярным, но много лет бегал за бабушкой. А она всё время его отшивала. Ты приводил его в пример — когда причитал об упрямстве Поттеров, если я снова вытворял что-то глупое. Но никогда… никогда не говорил, что ненавидел его.

Казалось, это откровение разозлило Северуса ещё больше.

— Ложь! — отрезал он, и голос его похолодел, став ещё опаснее. — Никогда в своей жизни я бы не подумал об этом, а тем более не сказал бы вслух!

— Но это так! — упрямо ответил Джеймс, чувствуя в груди бессильный протест.

— Значит, это какое-то неправильное будущее, — со злобным шипением бросил Снейп. — Ничего подобного просто не может быть.

Джеймс невольно отшатнулся, но глаз не отвёл. Да, он Поттер, и он упрям.

— Это печально, что ты так думаешь, Северус, — тихо сказал Джеймс, стараясь удержать взгляд, хотя каждое слово давалось с трудом.

Тишина ударила сильнее любого крика.

— Потому что, я думаю, там ты счастлив. Когда я спросил тебя, что бы ты изменил в своей жизни, ты ответил — ничего, — продолжил он. — И я тебе поверил.

— Это самый идиотский бред, который я слышал в своей жизни! — рявкнул он, и стены дрогнули от силы его голоса. — Не было ни минуты, ни одной чёртовой секунды в моей жизни, когда бы я ни о чём не жалел!

— Ладно, мы поговорим ещё, когда ты придёшь в себя. Выпей мятный настой имбирного корня. Не знаю, обнаружил ли ты уже, что он помогает — ты не уточнял, когда впервые его использовал. Но тебе точно станет лучше.

Парень медленно развернулся, с трудом разгибая задеревеневшее от неподвижной позы тело, и, не сказав больше ни слова, направился к выходу. Он ощущал на себе пронзительный, колючий взгляд чёрных глаз, но так и не оглянулся.

* * *

За то короткое время, что Джеймс пробыл в этом времени, он уже успел выучить все черты характера Гарри Поттера. Совершенно не желая этого, естественно.

Повышенное чувство справедливости, импульсивность и упрямство, вспыльчивость — и в то же время странная скромность, даже застенчивость, что не вязалась с образом героя. И, конечно же, та самая слепая смелость, граничащая с безрассудством.

Джеймс видел все эти черты в себе — и это бесило его до дрожи. Осознание того, что в юности Гарри Поттер практически ничем не отличался от него, било по самому больному. Как будто вся ненависть к нему оборачивалась внутрь, в сторону самого себя. Но он продолжал упрямо отрицать это для собственного же душевного равновесия. Только вот от правды не убежишь…

И всё же судьба подкинула ему горький бонус: кое-где они с отцом были до нелепости разными.

Гарри Поттер совершенно не замечал Джинни Уизли. Вот придурок.

Всю жизнь Джеймс был уверен, что его мама — легендарная красавица, самая крутая девчонка на курсе, — была мечтой любого мальчишки. Включая Гарри Поттера. В его голове давно сложилась картинка: дерзкая, рыжая, с огненным характером, вечно в центре внимания. Разумеется, такой девушкой должен был увлекаться весь курс, и уж тем более его отец.

Но в реальности оказалось всё с точностью до наоборот.

Только слепой не видел, что она буквально сгорает от влюблённости, пряча это за колкостями и насмешками. Она смотрела на него так, что Джеймсу самому становилось неловко, будто он подглядывает за чем-то сокровенным в её душе.

А отец... отец жил в своём замкнутом мире, никак не замечая очевидного. И чем больше Джеймс наблюдал, тем сильнее крепло ощущение: «Как же ты вообще ухитрился жениться на ней, кретин?»

Джеймс сидел за столом, уставившись в пергаменты, и мысли его текли сами собой, рвано и спутанно. Его ум, перегруженный хаосом, никак не мог ухватиться за одну мысль. Сможет ли он вернуться домой? Как предотвратить мамину смерть, если он промахнулся с годом?

На фоне происходило что-то будничное: Снейп мерил шагами пространство перед классом, сухим голосом что-то пояснял, студенты что-то записывали. Сейчас помощь Джеймса не требовалась, поэтому он позволил себе дрейфовать в размышлениях. И лишь краем сознания отмечал, как отец с дядей Роном перешёптываются на задней парте.

Рон наклонился к нему и что-то сказал. Джеймс не расслышал слов, но выражение лица отца уловил мгновенно. Плечи чуть дрогнули, губы напряглись, а затем Гарри зажал указательный палец зубами, словно хотел удержать рвущийся наружу хохот. Но не удержал.

Тихий, задушенный фырк прорвался сквозь стиснутые зубы.

И Джеймс застыл.

В аудитории раздался звук, которого Джеймс никогда в жизни не слышал — смех Гарри Поттера. А сейчас этот случайный секундный смешок прозвучал так неожиданно живо, что всё остальное потеряло смысл.

Снейп уже взорвался, голос его взметнулся над классом, резкий, обрушившийся на ненавистного студента, но Джеймс не слышал ни слова. Он просто был настолько шокирован, что завис до конца лекции. Когда аудитория начала пустеть, он всё ещё сидел, словно окаменев.

Джеймс опомнился только тогда, когда в разум вонзился ледяной голос:

— Вы весь день витаете в облаках. Перестаньте спать, Уитмор.

Он вздрогнул и моргнул, не сразу понимая, что аудитория уже почти пуста. Лишь редкие голоса студентов растворялись в коридоре. Северус стоял рядом, сложив руки за спиной, и смотрел сверху вниз так, будто видел его надоедливой букашкой.

Джеймс отстранённо повернул к нему голову и пробормотал, будто обращаясь к самому себе:

— Он смеялся...

Северус прищурился, уголки рта дрогнули в тени чего-то, похожего на презрение.

— Поразительное открытие, — отозвался он холодно.

Это было слишком неожиданно, и только сейчас до него медленно начинало доходить. Неужели он когда-то был настолько человечным и… живым?

С того дня сознание Джима будто слегка переменилось.

Северус, похоже, смирился с его присутствием. По крайней мере, больше не смотрел так, будто собирался испепелить на месте. Иногда даже позволял себе обронить короткое замечание или пустить в его сторону безобидную язвительную фразу. Это было почти как раньше, но... не до конца. Теперь Северус, казалось, видел в нём собеседника, с которым можно разделить презрение к Гарри Поттеру. И это новое положение дел казалось Джеймсу, к его же собственному удивлению, странным и неудобным.

Оно казалось ему вывернутым наизнанку, неестественным, будто кто-то перепутал все детали в хорошо знакомом механизме. Джим привык к обычному порядку их разговоров: он сам — с горечью и злостью — поливает отца грязью, а Северус, в противовес, встаёт на его защиту. В этом была странная, но устоявшаяся логика их споров. И потому, когда расклад сместился — когда Снейп вдруг перестал оправдывать и начал сам бросать в Гарри обвинения, — Джиму стало не по себе.

Хрупкая конфигурация рухнула, и её обломки впивались в Джеймса острыми краями. Северус, казалось, с лёгкостью принял его молчаливое присутствие за согласие и теперь с наслаждением размахивал кистями, рисуя карикатуру на его отца — самодовольного, избалованного славой позёра, купающегося в лучах незаслуженного обожания. И каждый такой комментарий вызывал у Джеймса тихий, но яростный внутренний бунт. И что ещё удивительнее, где-то глубоко в груди неожиданно проснулось желание возразить.

Он закусывал губу, заставляя себя молчать, и чувствовал, как привычная горечь обиды на отца внезапно обретает странный, неприятный привкус — привкус несправедливости, которую он теперь наблюдал со стороны.

Защищать отца? Серьезно, Джимми?

Джим понял, что бороться с собственными противоречивыми чувствами — занятие безнадёжное. Каждый раз, когда Северус начинал в своей обычной язвительной манере бросать в Гарри обвинения, причём максимально далёкие от правды, внутри него что-то вздрагивало.

Он не хотел ни соглашаться со Снейпом, ни вступать в открытую полемику. Но и молчать было сложно. Чтобы сохранить хотя бы минимальное душевное равновесие, Джеймс решил свести разговоры об отце до минимума. Как отвлечь Северуса от Гарри? Легко. Занять любимым делом — варкой зелий. И Джеймс воспользовался этим без промедления.

И если он хотел хоть немного смягчить Снейпа, заставить того позволить свободно передвигаться по лаборатории, придётся дать ему нечто, от чего ему не позволит отказаться собственное любопытство. И Джеймс нашёл способ. Он начал рассказывать о зельях, которые Северус изобретёт в будущем.

— Это будет смесь, которая упростит очищение ядов… — говорил он, — Она станет одной из твоих самых известных разработок.

В лаборатории царил знакомый полумрак вместе с запахом трав и экстрактов, смешивавшихся в неповторимый букет алхимической магии. Джеймс расставлял ножи и ступки, аккуратно взвешивал ингредиенты и добавлял их по инструкции. Каждое движение казалось медленным ритуалом, но одновременно и спасительным якорем от внутренней сумятицы.

— Ты неплохо разбираешься в зельях, — пробормотал Северус, скользнув взглядом по его действиям.

— Учился у лучших, — спокойно ответил Джеймс, следя, как жидкость в котле меняет цвет, и удовлетворённо улыбнулся результату.

Снейп приподнял бровь, и в его голосе прозвучала лёгкая нота удивления:

— Ты так хорошо о нём отзываешься… Неужели он в твоём будущем был… настолько хорошим опекуном?

Джеймс почти усмехнулся. Он успел достаточно его изучить. Этот Северус, похоже, никогда не видел себя рядом с ребёнком, и это объясняло многое.

— Когда я родился, ты уже давно был на пенсии, — спокойно проговорил он, периодически помешивая варево. — Но, когда пошёл на первый курс, вернулся в школу зельеваром, чтобы присмотреть за мной. Когда я закончил — снова уволился.

Уголок рта Снейпа дёрнулся вниз, образуя на его бледном, аскетичном лице гримасу глубочайшего отвращения. Казалось, сама атмосфера классной комнаты, пропитанная подростковым духом, была ему ненавистна.

— Фу… — выдохнул он, и в этом шипящем звуке сконцентрировалась вся его неприязнь. — Я ненавижу преподавать. Не представляю, что может меня заставить сюда вернуться добровольно.

— Вот и ответ на твой вопрос, — в голосе звучала странная смесь иронии и чего-то почти что нежного.

Снейп отвернулся к иллюзорному окну, за которым клубился свинцовый туман.

— Конченый мир, — с отвращением пробурчал он.

Джеймс покачал головой, с внезапной ясностью осознавая весь сюрреализм момента.

— Н-да уж, ты не врал, когда говорил, что в молодости был сволочью. А я и не верил.

Злобный взгляд вперился в него, холодный и точный, как будто пытался пробить насквозь.

— Да я шучу, шучу, — Джеймс поспешил поднять руки в знак поражения.

— Неужели в том нелепом будущем, — прошипел Снейп с ледяным презрением, — моё чувство юмора деградирует до столь примитивного уровня?

— О, — Джим едва заметно ухмыльнулся. — Ты станешь родоначальником подобного юмора.

— Дурдом, — прозвучало коротко и весомо.

Джеймс не мог не согласиться.

Джеймс твёрдо избрал для себя тактику и собирался её придерживаться: чтобы хоть как-то укрепить своё положение в Хогвартсе, нужно не только умничать и храбриться, но и показывать, что он может реально научить чему-то полезному.

Вот и сейчас, когда Северус, как всегда, не появлялся в классе ранее положенного времени, Джим мариновался в одном кабинете с шестикурсниками, справедливости ради, поглядывающими на него уже не так скептически, как даже ещё неделю назад.

Идея пришла внезапно: «Почему бы не показать им хват палочки, как у авроров?»

Гарри Поттер всегда настаивал именно на этом хвате. Джеймс не знал, откуда именно его отец это выучил — ведь тот никогда не был аврором. Возможно, когда-то, ещё до ссоры, ему показал это дядя Рон.

Он прошёлся между партами, приосанился, словно в голове включился внутренний «режим инструктора», и взмахнул собственной палочкой, демонстративно меняя положение кисти. Это движение сразу привлекло внимание, и Джеймс чуть выдохнул: ну, хотя бы неловко покашливать не пришлось...

— Я вижу, что вам скучно. Смотрите, — сказал он, — если держать палочку так, угол чуть ниже, пальцы расслаблены… движения становятся короче и точнее. Рука меньше устаёт. Это то, чему учат авроров с первого курса подготовки.

Шёпот прокатился по рядам. Несколько наименее скептично настроенных студентов начали пробовать сами. Гермиона нахмурилась, держа палочку в новом положении, и наконец подняла руку:

— Но… почему нас этому не учат? — спросила она подозрительно. — Это же действительно удобнее.

Джеймс пожал плечами, словно бы эта глупость его никогда не волновала.

— То же самое, что с пером, — спокойно пояснил он. — Можно держать как угодно, и получится достаточно сносно. Люди привыкают, и на этом всё. А правильный хват, да, он быстрее, экономит силы, но нужен не всем. В обычной жизни уж точно. Поэтому и переучивают только в школе авроров.

— Но если это настолько практично… — пробормотал кто-то с задней парты.

— Большинство людей предпочитают привычное, — Джеймс усмехнулся. — Я просто решил занять вас, а то, смотрю, зеваете. Профессор Снейп будет не очень рад видеть эту картину.

Класс тихо хихикнул, и впервые за всё время Джеймс почувствовал, что эти звуки направлены не против него. Какое-то время студенты неловко переглядывались, а потом всё же начали пробовать.

Победа?

Ну, шажок точно сделан — уже что-то.

Распахнулась дверь, и Снейп, как водилось, влетел коршуном в полутёмное помещение. Его чёрная мантия разрезала воздух, а шёпот и смех шестикурсников мгновенно осели в гробовой тишине.

— Сели, — коротко бросил он, даже не взглянув на аудиторию, бесшумно двинулся к кафедре и начал лекцию.

Джеймс, по привычке, уселся за стол и снова ушел в свои мысли, подтянув к себе пергаменты с эссе. Мысленно он уже скривился, предчувствуя очередной бред, но рука сама собой ухватила перо и привычным движением принялась черкать на полях. Так бы он и просидел до конца урока, но его отвлёк знакомый голос.

— Профессор Снейп, — подняла руку Гермиона, — а почему вы не используете хват, как у авроров? Это же намного удобнее.

Джеймс вскинул голову и уставился на руку Северуса. А ведь действительно... Почему он не делает этого сейчас? В его времени Сев держал палочку точно так же, как и он сам.

Взгляд Снейпа скользнул к Гермионе — холодный и колючий.

— Я похож на аврора, мисс Грейнджер? — отозвался он своим бархатно-ядовитым тоном.

В классе прокатился смешок, нервный и мгновенно подавленный. Джеймс нахмурился и покачал головой. Он подумает об этом позже. А пока снова уткнулся в чужие каракули.

Когда колокол прогремел, Снейп без лишних слов собрал новые эссе, отпуская студентов. Джеймс подхватил свои пергаменты, сунул их под мышку и вышел вслед за остальными.

Этот урок был для него последним на сегодня. Замок словно выдохнул вместе с ним: где-то наверху перекликались портреты, вдалеке хлопнула дверь, на лестницах звенел смех учеников, уставших от долгого дня и радующихся отдыху. Джеймс размеренно мерил шагами коридоры, прислушиваясь к звукам замка, то и дело поглядывая на потолок или цепляясь взглядом за изгиб витражей.

Он любил гулять по замку. Каждый день проходил от северной башни до южной, петлял в подземельях, иногда заглядывал на кухню. В выходной он в очередной раз рассматривал портреты, прислушиваясь к их приглушенным разговорам.

Вдруг из-за поворота донёсся голос.

Нежный. Красивый. Неповторимый. Он очень постарается никогда не забывать звук этого голоса.

— Гарри, ты можешь, пожалуйста, потренировать вечером со мной Патронус?

Он остановился, вжавшись плечом в холодную стену.

— Разве у тебя не замечательно получается?

Джеймс скосил глаза в сторону поворота, но шагнуть ближе так и не решился.

— Эм… ну, мне кажется, он стал похуже, чем раньше. Думаю, тренировка бы не помешала.

— О, Джин, прости, — отец негромко усмехнулся, — мы сегодня с Роном пойдём в Хогсмид за наборами по уходу за метлой. Но тебе может помочь Гермиона, она-то уж точно не пойдёт с нами.

Гарри хихикнул, будто нелюбовь Гермионы к самому слову "квиддич" его невероятно забавляла. Джеймс захотел побиться затылком о камень. Ну как можно так сильно тупить...

— О, нет, всё хорошо, — поспешно отозвалась Джинни. — Я думаю, что справлюсь сама.

— Ну ладно тогда, увидимся.

Шаги удалились.

Джеймс всё ещё был неподвижен, чувствуя, как ладони неприятно вспотели. Когда он решил продолжить свой путь, быстро понял, что мама всё ещё стоит на месте. Взгляд её был устремлён в ту сторону, куда только что ушёл отец. И она выглядела такой печальной, что он не смог остановить себя от глупых действий. Джеймс сжал кулаки так сильно, что ногти впились в кожу.

— Не волнуйся, он ещё поймёт, кого упускает. И вы будете вместе. Я это точно знаю.

Он даже не успел осознать, что сказал это вслух. Джинни дёрнулась и резко обернулась. В её глазах была настороженность и дикая неловкость. Впрочем, как и у него. Джеймс замер, чувствуя, как горло пересохло.

— Прости, это не моё дело, — он попытался выдавить улыбку, но она вышла кривой и совсем неуверенной. Вот дурень.

— Да уж, это не твое... ваше дело, мистер Уитмор.

Она сказала это тихо, но твёрдо, с той самой ноткой, которая напоминала Джеймсу о её упрямстве и строгости, о которых он раньше только слышал.

— Извини, — выдохнул он, чувствуя, как краснеют уши. — Иногда язык работает быстрее головы.

Джинни чуть дольше, чем нужно, смотрела на него, будто пытаясь решить, что перед ней за странный человек. Потом отвела взгляд, сложила руки на груди и коротко кивнула:

— Бывает.

Джеймс смотрел на маму и не мог поверить своему счастью. Она была жива. Настоящая. Теплая, живая, рядом с ним — и говорила с ним. Он всё ещё не привык к этому чувству — будто кто-то подарил ему шанс на чудо, и теперь он должен хвататься за каждую секундочку, прежде чем кто-то догадается и вырвет это чудо из его рук. Он почти физически ощущал, как тикают часы. Каждая минута с ней — словно капля воды в пустыне. Джеймс сжал пальцы на ремешке сумки и глубоко вдохнул.

Он прокашлялся, пытаясь вернуть себе хотя бы каплю уверенности:

— Эм… ну, я не хочу, чтобы ты чего-то не того подумала, но… не хочешь сходить в Хогсмид? Чисто по-дружески. Мне сегодня вечером делать нечего, и тебе, как я случайно услышал, тоже.

Джинни моргнула, удивлённо склонив голову.

— А это не будет странно? — скептически пробормотала она.

Джеймс смутился, от нервов подёргивая ногой:

— Э.. ну, наверное, будет…

Она посмотрела на него чуть внимательнее, словно взвешивая его предложение, а потом внезапно, будто до чего-то дойдя, переменила взгляд на более уверенный:

— А знаешь что? А пошли.

Джеймс даже растерялся от такой неожиданной лёгкости ответа.

— Серьёзно? — переспросил он, не веря своей удаче.

— Серьёзно, — Джинни слегка пожала плечами, как будто это было самое естественное решение на свете. — Как друзья, конечно.

— Конечно, как друзья, — поспешно согласился Джеймс.

Джинни коротко кивнула и развернулась, направляясь к лестнице. Джеймс на секунду замер, наблюдая за тем, как она идёт по коридору, уверенно и легко, а потом спохватился и поспешил за ней. Он очень надеялся, что директор не настучит ему по голове за такую вольность.

Хогвартс в это время казался особенно тихим: за окнами густел вечер, факелы отбрасывали дрожащие тени на стены, а большинство учеников уже направлялись в сторону волшебной деревеньки.

Они вышли во двор, и прохладный воздух обдал их лица. Джинни поправила ворот мантии, вдохнула свежесть и обернулась к нему:

— Ну, веди.

— Эм… — Джеймс почесал затылок. — Тогда «Три метлы»?

— Поддерживаю, — кивнула она, слегка улыбнувшись.

Судя по некоторой скованности движений, она все ещё чувствовала себя не в своей тарелке. На самом деле, Джинни и сама не знала, почему согласилась. Ей было так обидно, что Гарри снова не обратил на неё никакого внимания, что захотелось хоть кому-то выговориться. Тем более, что этот Уитмор сам поднял эту тему.

Тропа вела их мимо замка, по склону, прямиком к Хогсмиду. Джинни шла с руками в карманах, чуть сутулясь от прохлады, а Джеймс ловил себя на том, что просто смотрит на неё и улыбается. Этот момент казался нереальным — словно он попал в какую-то сказку. Или в свой сон.

И сердце его билось так быстро, что он боялся, будто Джинни услышит. Он заставил себя отвести взгляд и посмотреть на деревню впереди: огоньки фонарей мерцали сквозь ранний вечерний туман, а в воздухе витал запах печёных яблок и сливочного пива.

— В «Трёх метлах» сегодня, наверное, полно народа, — начала она. — Но это даже хорошо. Хочется немного шума.

— Согласен, — мягко ответил он, радуясь любому её слову.

Вскоре они подошли к дверям трактира. Тёплый свет и ароматные запахи ударили в лицо, сразу обволакивая уютом. Джинни первая шагнула внутрь, ловко протискиваясь между столами. Джеймс поспешил следом, стараясь не потеряться в толпе.

— Там, у окна, — кивнула она в сторону свободного столика, и они устроились так, чтобы видеть улицу.

Мадам Розмерта уже через минуту принесла им два дымящихся бокала сливочного пива. Джинни с благодарностью улыбнулась хозяйке, а потом перевела взгляд на Джеймса.

— Ну? — она подняла бровь, — ты же звал. Рассказывай что-нибудь.

Джеймс замер, держа кружку обеими руками. Пена коснулась губ, но он так и не сделал глоток, глядя на Джинни поверх светлой жидкости. Говорить правду он не мог. Лгать — тоже.

— Ну… — он замялся, пожав плечами. — Я здесь никого почти не знаю.

— Ты не учился в Хогвартсе?

— Эм… нет, не учился. Я был на домашнем обучении.

— И как профессор Снейп согласился взять тебя к себе на практику?

— Мы сошлись на теме зелий, — произнёс он осторожно, выбирая слова. — Я читал его статьи в Вестнике зельевара и стал негласным фанатом.

Джинни улыбнулась уголком губ, но в её глазах мелькнуло непонимание. С нынешним характером Северуса, студенты не знали, как можно с ним вообще в чём-то сойтись.

Краем глаза он заметил, как в противоположной части заведения две пары глаз буквально сверлят их столик — рыжая шевелюра Рона Уизли была видна издалека, а рядом с ним Гарри Поттер вцепился в свою кружку пальцами, не отрывая взгляда. Они что-то горячо обсуждали, то и дело бросая взгляды в их сторону. Гермиона, сидевшая рядом, только закатывала глаза и время от времени качала головой, явно не одобряя поведение друзей.

Джеймс сделал вид, что не замечает этого пристального наблюдения, и снова посмотрел на Джинни. Она тоже уловила их внимание — уголки её губ дёрнулись, но вместо того, чтобы смутиться, девушка лишь приподняла подбородок, словно демонстративно игнорируя их. Джеймс не удержался от короткого смешка.

Она поставила кружку на стол и склонилась чуть ближе, понижая голос:

— Все косточки нам перетирают. Ну и пусть, сами не позвали меня с собой.

В этот момент Гарри явно сказал что-то резкое — Рон едва не поперхнулся, а Гермиона толкнула его локтем, бросив сердитый взгляд.

— И правильно. Ты тоже должна повеселиться, — Джеймс тихо рассмеялся, чувствуя, как напряжение в груди немного рассеивается.

Тонкая цепочка блеснула в мягком свете «Трёх метёл», и медальон, знакомый до боли, покачнулся на серебристой цепочке, свисающей с шеи мамы. Сердце ухнуло вниз, будто в бездну. Он слишком хорошо знал этот рисунок — узор серебряных линий, вплетённых в замысловатый символ. И слишком хорошо чувствовал его вес. Точно такой же сейчас жег его кожу, предусмотрительно спрятанный за высоким воротом рубашки. Он едва не дотронулся до него рукой, быстро одернув её.

Он заставил себя поднять глаза на Джинни. Она что-то рассказывала — лёгкий, почти насмешливый тон, пальцы играют с ручкой кружки, глаза блестят, хотя в их глубине ещё тлеет недавняя печаль. И медальон спокойно лежит на её ключице.

Джеймс вдруг почувствовал, что его дыхание сбилось. Глоток сливочного пива обжёг горло, не оставив вкуса.

— Эй, — Джинни чуть нахмурилась, склонив голову набок. — Ты в порядке?

Он моргнул, силой возвращая себе улыбку, пытаясь согнать с лица странную бледность.

— Да… просто вспомнил кое-что. — Голос прозвучал хрипловато, но он надеялся, что это не слишком заметно. — Всё нормально.

— Уверен? — она прищурилась, пальцем едва коснулась медальона, словно машинально.

Джеймс судорожно втянул воздух и отвёл взгляд к окну, где в тумане колыхались светлячки. Огоньки будто плавали в белёсой мгле, и ему вдруг показалось, что всё вокруг — призрак, дым, зыбкое отражение.

— Просто… очень красивый медальон у тебя, — выдавил он наконец. — Старинная работа, да?

Джинни чуть улыбнулась, но глаза её оставались настороженными, словно она уловила в его голосе что-то большее, чем вежливый интерес.

— Это подарок от тётушки Мюриэль. — Она снова взяла кружку и сделала глоток, словно закрывая тему. — Вроде безделица, а я почему-то всё равно ношу.

Джеймс кивнул, но в груди стало так тесно, будто медальон и впрямь стягивал его сердце цепями. Судя по беззаботной интонации, она не знала свойств этого медальона.

Это был его шанс. Вот, как он может всё исправить.

Он наклонился ближе, голос сорвался почти на шёпот:

— Никогда не снимай его, Джинни.

Она моргнула, не сразу поняв, о чём речь.

— Эм… что ты…

— Пообещай, пожалуйста. Это важно. — Его глаза горели, он говорил с такой убеждённостью, что невозможно было не заметить напряжения.

— Ты меня пугаешь, — пробормотала она, сжав пальцами цепочку, словно медальон мог вдруг выскользнуть и убежать. — Что ты имеешь в виду?

Дядя Рон отдал ему его, когда ему исполнилось семь: тяжёлый голос, серьёзный взгляд, чуждая детству фраза — «береги, Джеймс, это не игрушка». Тогда он ещё не понимал, что это значит. Только много позже узнал правду: медальон был порталом.

Он переносил носителя в старый особняк Пруэттов и срабатывал лишь при смертельной опасности. И теперь, если Джинни будет носить его всегда, он сможет быть уверен: она останется жива.

— Просто… пожалуйста. Не снимай его. Никогда, — произнёс он с усилием.

Пауза повисла между ними. Шум «Трёх метёл» вдруг будто ушёл вглубь, голоса и смех посетителей стали далеким гулом.

Джинни опустила глаза на медальон, кончиками пальцев коснулась холодного серебра. Потом медленно кивнула.

— Хорошо. Я обещаю.

Джеймс ощутил, как в груди стало чуть легче, словно его собственные цепи ослабли. Но вместе с облегчением пришёл страх: теперь он понимал, что её судьба связана с этим куском металла. И он не знал, не опрокинет ли его судьба в очередной раз.

— Спасибо, Джинни.

Она посмотрела на него внимательно, но не стала больше спрашивать. Просто подняла кружку и чокнулась с ним, словно закрепляя обещание.

В этот миг Джеймс почти поверил, что у него есть шанс.

* * *

Гостиная Гриффиндора гудела вечерним шумом: кто-то спорил над шахматами, кто-то в углу раскладывал карты, горящий камин бросал золотые отсветы на стены. Но на диване у огня царила своя буря.

— Ты видела это?! — Рон с силой швырнул подушку обратно на место, так что перья чуть не вылетели. — Сидел в «Трёх метлах», хихикал с ней!

— А уж про эти его взгляды и говорить нечего, — хмуро добавил Гарри, сжав кулаки до побелевших костяшек.

Гермиона, устроившаяся в кресле с книгой, медленно подняла глаза от страниц и закатила их так выразительно, что Рон на секунду сбился со своего напора.

— Мальчики, — сказала она с неприкрытой усталостью. — Джинни красивая, яркая и эффектная девушка. Вокруг неё всегда крутится туча парней. Вы только сегодня проснулись что ли?

Рон всплеснул руками.

— Вот именно, что только крутятся! А сегодня впервые она ответила на это навязчивое внимание. Ты понимаешь? Она села с ним за один столик! И разговаривала!

Гарри подхватил на полуслове, кивнув слишком резко:

— Тем более он для неё слишком взрослый!

Гермиона шумно захлопнула книгу, так что оба мальчика вздрогнули.

— Я понимаю, почему Рон так реагирует, — она устало потерла переносицу, — но ты-то чего возмущаешься? — обратилась уже к Гарри.

Он замялся, покраснел, глядя куда угодно, только не в глаза Гермионе. Потом с неожиданным вызовом вскинул подбородок:

— Я просто поддерживаю своего друга!

Рон недоумённо переводил взгляд с Гарри на Гермиону, не улавливая подтекста. Гарри же взглядом уткнулся в ковер у ног, мрачно сжав губы.

— Ну конечно, — протянула Гермиона, поджав губы и вновь раскрывая книгу. — Просто отстаньте от неё, если не ходите получить Летучемышиный сглаз.

Гарри не знал, почему сегодняшняя ситуация так сильно его задела, ведь формально у него не было никаких прав на Джинни.

В груди всё переворачивалось, внутри щекотало и жгло, словно он вдохнул холодный воздух слишком глубоко. Он хмурился, мял в руках манжеты, пытался отвести взгляд — и при этом не мог не следить за каждым её жестом — тогда, в трактире. Это было неосознанное "моё", о котором он сам себе ещё не признался.

Гарри настолько привык к частому присутствию девушки в своей жизни, что одна только мысль о том, что он может этого лишиться, вызывала у него злость и какое-то неприятное ощущение где-то в районе солнечного сплетения.

И почему-то ему показалось, что, если он не хочет снова его прочувствовать — ему следует самому пригласить её куда-нибудь, пока всякие Уитморы не подсуетились быстрее.

Гарри несколько раз прокручивал в голове предстоящий разговор, но чем дольше он это делал, тем труднее становилось открыть рот. Мысль позвать Джинни в Хогсмид казалась одновременно простой и невозможной. Простая — потому что они с недавних пор и так проводили много времени вместе. Невозможная — потому что в его воображении это звучало не как дружеская прогулка, а как что-то куда более серьёзное.

Он нашёл её в гостиной у камина: Джинни сидела в кресле с книгой на коленях, волосы отливали медью в отблесках огня. Гарри заметил, как легко она улыбается чему-то на странице, и внутри у него всё сжалось.

Он сделал шаг ближе, потом ещё один, и только когда она подняла голову и встретилась с ним взглядом, понял, что давно перестал дышать от нервов.

— Эм… Джинни, — начал он и тут же прокашлялся, потому что голос предательски дрогнул. — Я хотел… ну… то есть… э-э… ты ведь… — он сглотнул, сжал кулаки в карманах. — В общем, ты пойдёшь в Хогсмид?

Джинни застыла, не выражая своим лицом совершенно ничего. Гарри растерялся — лучше бы она нахмурилась, даже закатила глаза. Но эта пустота в её взгляде была хуже любого отказа.

На самом деле сердце Джинни колотилось так сильно, что она боялась, будто оно может выпрыгнуть. Её пальцы невольно сильнее сжали книгу, оставив на обложке вмятину. Она давно представляла себе подобный разговор, но когда он наконец произошёл, внезапно оказалось невозможно ни улыбнуться, ни выдать хоть какую-то эмоцию — только с трудом удерживать выражение лица адекватным.

— Я… — она прокашлялась, и голос вышел чуть выше обычного. — Я собиралась. А почему ты спрашиваешь?

— Ну… я подумал… то есть… если ты хочешь… можем пойти вместе. Типа, как свидание, — Гарри уставился на пол, где узор ковра вдруг стал невероятно интересным.

Джинни почувствовала, как внутри всё сжалось — то ли от радости, то ли от ужаса, что он заметит её смятение. Она подняла голову, притворно небрежно поддёрнула прядь волос за ухо и сказала почти буднично:

— Звучит неплохо.

Только уголок её губ дрогнул — едва заметно, но Гарри ухватился за это движение, как за спасительную соломинку.

— Тогда увидимся тут через пару часов, — он поспешил в спальню, чтобы немного прийти в себя.

Когда Гарри скрылся за лестницей, Джинни позволила себе то, что так отчаянно сдерживала всё это время. Уголки губ сами рванулись вверх, и улыбка чуть не растянулась до самых ушей. Она едва не прыснула смехом от того, как нелепо и прекрасно одновременно прозвучало это приглашение.

Книга с глухим стуком упала на кресло, забытая в ту же секунду. Джинни вскочила, сердце колотилось так, что казалось — оно грохочет на всю гостиную. Пролетев мимо ребят, игравших в шахматы у дальнего стола, она выскочила из портретного проёма и слетела по лестнице, почти перепрыгивая через ступеньки.

Джеймс услышал быстрый стук в дверь и, приподняв бровь, недоумевая, кто это может быть, открыл её. На пороге стояла Джинни, раскрасневшаяся, сияющая так, словно вот-вот взлетит.

— Джонни! — Джеймс не успел даже спросить, что случилось, как Джинни вихрем влетела в его комнату и сразу закружилась, пританцовывая так, что её волосы разлетелись медным облаком. — Ты был прав!

Джеймс моргнул, не успев уловить сути, и машинально прикрыл за ней дверь.

— Я всегда рад быть правым. Но всё ещё не очень понимаю тебя, — он засмотрелся на счастье в её глазах.

— Он позвал меня в Хогсмид! — выпалила она, едва переводя дыхание.

Джеймс улыбнулся.

— И за тебя я тоже очень рад.

— А твоя практика затягивается, да? — Джинни наконец остановилась, уставившись на него сияющими глазами. — Ты решил остаться в Хогвартсе?

Маховик пришёл ещё несколько недель назад, но Дамблдор захотел разобраться с записями отца. Джеймс ещё в самом начале пребывания в этом времени переписал и пересказал ему всё, что знал. И сейчас директор просил его подождать ещё немного.

— Не знаю, Джинни. Но меня пока что здесь всё устраивает. Без понятия, сколько ещё тут пробуду.

— В любом случае, я надеюсь, что мы будем видеться даже после неё.

Джеймс слегка посмурнел, придавая этим словам немного другой смысл, чем она.

— Да. Я тоже надеюсь.

— Ладно, мне пора собираться на свидание, — легко бросила она, схватившись за ручку двери, но затем отпустила и подошла к нему, крепко обняв. — Ты хороший друг, Джонни. Без тебя я бы окончательно отчаялась.

Он осторожно прижал её к себе крепче, стараясь запомнить каждый миг, каждую деталь — как мягко щекочут щёку её волосы, как горячо бьётся её сердце.

— Я тоже рад, что у меня есть ты, — выдохнул он почти беззвучно, так, что она этого, кажется, даже не услышала.

Джинни отстранилась, всё ещё улыбаясь, и легко хлопнула его по плечу.

— Всё, мне правда пора, а то он подумает, что я сбежала.

И, звонко рассмеявшись, выскочила за дверь, оставив после себя только тепло от нежного прикосновения. Он ухмыльнулся от того, как забавно она выглядела, когда получила то, о чём мечтала столько лет. Вся сияющая, на грани того, чтобы подпрыгивать от радости, Джинни была похожа на маленькую девочку. Он раньше и не догадывался, что его мама была влюблена в его отца с самого раннего детства.

Но улыбка быстро покинула его лицо. Внезапно ему пришла чудовищная догадка. Джеймс схватился за голову, пальцами вцепившись в волосы, и начал нервно нарезать круги по комнате, чувствуя себя зверем в клетке. Сердце забилось бешено, дыхание сбилось, а в голове заметались мысли, каждая из которых была страшнее предыдущей.

Он вышел в коридор и подошёл к окну, прижавшись лбом к холодному стеклу. Туман над Хогвартсом медленно сползал всё ниже, фонари мерцали в мягком сумраке. Портрет Леди Игретты на стене за спиной внимательно наблюдал за каждым его нервным движением.

— Ты выглядишь так, будто увидел призрака, милый, — мягко заметила она, склонив голову набок. — Хотя ты давно уже должен был к ним привыкнуть, это же волшебный замок.

Джеймс не слышал её шутки. Он уставился в тёмное стекло, в котором смутно отражалось его собственное, искажённое ужасом лицо.

— Именно сейчас, — прошептал он, обращаясь скорее к самому себе, чем к портрету. — Отец только сейчас обратил внимание на маму. До этого для него она была просто младшей сестрой его лучшего друга. И этот маховик… он перенёс меня именно сюда, в самый момент, когда всё начинается.

Леди Игретта нахмурилась, её нарисованные глаза стали серьёзными.

— О чём ты говоришь, дитя?

— Он не хотел этого! — вырвалось у Джеймса, и он обернулся к портрету, его голос дрожал. — Отец. Он не хотел, чтобы мама вышла за него замуж. Он знал, чем это закончится. Она умрёт. Маховик должен был переместить его сюда, чтобы они никогда не сошлись. Чтобы... чтобы я не родился.

Глаза Игретты расширились от ужаса и сочувствия.

— Джимми, — сказала она тихо, пытаясь предотвратить истерику. — Милый мальчик, не руби с плеча. Ты не знаешь мыслей своего отца. Возможно, всё не так.

Джеймс застыл у окна, холод стекла проникал сквозь кожу, но не мог охладить жар паники, пылавший внутри. Слова Леди Игретты звучали приглушённо, будто из-под воды.

Это казалось... предательством? Да, предательством.

У них с отцом были ужасные отношения, с этим никто не сможет поспорить. Но... но так поступать с ним? Никогда не родиться — это не то же самое, что умереть. Джеймс это знал и понимал. Но отец...

Он оттолкнулся от окна и снова зашагал по коридору, не в силах усидеть на месте. Леди Игретта молчала. Её нарисованные глаза были полны немой жалости. Он закрыл лицо руками, пытаясь загнать обратно хаос мыслей. Что он должен чувствовать? У него внутри был такой ворох разномастных эмоций, что Джим боялся взорваться.

Портрет словно почувствовал его внутреннее напряжение и внезапно заговорил, будто решив, что молчание лишь усугубляет беду. Она начала болтать обо всём на свете, слегка притупив его смятение.

— Ты знаешь, Джимми, — начала Игретта, перебивая его нервное шагание, — я ужасно ненавижу это место. Представь себе: целые годы висеть на одной стене, смотреть на один и тот же коридор, где нет ни единой живой души. Скоро я сама начну бояться призраков. Скука — вот моё истинное проклятие.

Джеймс вздрогнул от резкости её голоса, но постепенно почувствовал, как невесёлые мысли начинают немного отступать.

— До того как ты здесь поселился, — продолжала она, слегка наклонив голову, словно обсуждая самую досадную мелочь на свете, — я вообще ни с кем из живых не общалась.

Джеймс, хоть и пытался удержать хаос в голове, невольно сочувствующе усмехнулся.

— И вот теперь — она кинула взгляд на него, — появилась возможность хоть с кем-то поговорить. Ты представляешь, какое это облегчение? Ну да, я знаю, ты здесь ненадолго, но даже несколько недель человеческих разговоров — это маленькое чудо.

Джеймс медленно опустил руки с лица и присел на край подоконника, вслушиваясь в звук её речи. Его мысли постепенно успокаивались, обрывки паники растворялись, и взгляд слегка прояснился.

— Спасибо, — тихо выдохнул он.

— Не за что, милый, — ответила Игретта, уловив смысл его благодарности. — Я знаю, что тебе сейчас трудно. Но если хочешь, можешь сидеть здесь, слушать мои жалобы на скуку и отвлекаться от собственных тревог. Если это хоть немного помогает.

— Я зайду к директору. Нужно всё-таки узнать, что с записями отца и как Дамблдор планирует действовать дальше. — Джеймс покачал головой, медленно вставая с подоконника.

Он поднялся, ещё раз провёл рукой по волосам и сделал шаг к портрету, благодарно кивнув Леди Игретте.

— Спасибо, — повторил он уже громче, — Это правда немного помогло.

Она улыбнулась мягко, едва заметно, но глаза её стали теплее.

— Иди, Джимми. Надеюсь ты найдёшь ответы на все свои вопросы.

Коридор встретил его тишиной и мерцанием факелов. Джеймс шагал быстро, стараясь не дать себе снова утонуть в мыслях. Но каждый поворот будто подбрасывал ему новые, острые, как осколки, размышления. Когда именно он оказался у каменной гаргульи, ведущей в кабинет директора, он даже не заметил. Он глубоко вдохнул, назвал пароль и, услышав тяжёлое скольжение камня, начал подниматься по винтовой лестнице.

Дверь распахнулась сама собой. В кабинете горели свечи, и ароматы воска и старого пергамента смешивались в воздухе. Дамблдор сидел за столом, склонившись над свитками, и поднял глаза, когда Джеймс вошёл.

— Ты выглядишь встревоженным, мой мальчик, — тихо заметил директор, поправив очки.

Джеймс остановился у стола, сжимая кулаки в карманах мантии, чтобы скрыть дрожь.

— Простите, что отвлекаю, сэр, — натянул он вежливую улыбку. — Я хотел узнать… как продвигается работа с записями отца.

Дамблдор мягко улыбнулся, но глаза его были серьёзными. Он отложил перо и переплёл пальцы на столе.

— Работа продвигается, Джимми. Твой отец сделал нечто удивительное, — он указал на кресло, приглашая присесть. — Я никогда не видел ничего подобного.

Джеймс кивнул и медленно опустился на мягкое сиденье, стараясь держать взгляд на директоре, а не на узоре ковра под ногами.

— Но у меня есть к тебе вопросы, Джеймс, — продолжил Дамблдор, чуть подвинув к себе один из свитков. — Дело в том, что изначально ты оказался совершенно прав. Эта модификация действительно была рассчитана на две тысячи седьмой год.

Голова Джеймса резко вскинулась, а в ушах зашумела кровь.

— Но как это возможно? — почти шёпотом. — Почему тогда я здесь?

— У меня есть одно предположение, — тихо сказал Дамблдор, поднимаясь из-за стола. Он подошёл к каменной чаше с серебристой жидкостью — к омуту памяти. Кончиком палочки он коснулся поверхности, и та дрогнула, вспыхнув синим светом.

— Здесь, в твоих воспоминаниях, — продолжил директор, — одна руна выглядит иначе, чем та, что ты нанёс на схему. — Он провёл длинными пальцами по пергаменту, лежавшему рядом. — Эти знаки могут записываться очень похоже, но их трактовка радикально различается.

Джеймс подался вперёд, словно от этого зависела вся его жизнь.

— Так это была моя ошибка?

Дамблдор кивнул медленно.

— Выходит, что так.

Несмотря на дерьмовость ситуации — он всё же ошибся, и эта ошибка могла стоить всего, — Джеймс испытал облегчение. Отец не хотел появляться именно в этом году. И не хотел стирать его из реальности. С плеч словно свалился невидимый камень. Он прикрыл глаза и позволил себе глубокий вдох.

— Видишь ли, Джеймс, — начал Дамблдор, когда серебристая поверхность омута снова стала спокойной, — я должен рассказать тебе кое-что, что, возможно, изменит твоё представление о собственном положении. Магия времени — это материя куда более хрупкая, чем люди готовы признать. В ней нет абсолютных законов. Скорее, есть вероятности и петли, которые стремятся замкнуться.

В голосе его не было обычной мягкой иронии.

— Я не совсем вас понимаю, директор. Расскажите мне всё, прошу.

Дамблдор склонил голову набок, словно вслушиваясь в собственные мысли, и ответил мягко:

— Увы, Джеймс, никто не способен сказать с полной уверенностью. Всё это остаётся лишь теориями, и я не решусь назвать их истиной. Мне даже не ведомо, случалось ли когда-нибудь прежде нечто подобное.

— И всё же… — Джеймс поднял на него взгляд, полный напряжённой надежды. — Я верю, что вы ближе к истине, чем кто-либо. Пожалуйста, расскажите мне всё, что знаете.

Директор задержал на нём долгий, серьёзный взгляд и тихо вздохнул.

— Ты, должно быть, слышал о мысленном опыте одного любопытного учёного-мага из мира маглов, — Дамблдор чуть улыбнулся краем губ. — Он ставил в воображении кота в запертую коробку. Внутри — механизм, способный и убить, и не убить животное. Пока коробка закрыта, — кот одновременно и жив, и мёртв.

Джеймс нахмурился.

— Эксперимент Шрёдингера… — пробормотал он.

— Именно, — кивнул директор. — Идея в том, что до того, как кто-то заглянет внутрь, обе реальности существуют одновременно. Но стоит наблюдателю открыть крышку — остается лишь одна.

Дамблдор подался вперёд, взгляд его потяжелел.

— Так вот, Джеймс, сейчас ты и есть этот наблюдатель. Наша вселенная в настоящий момент находится в состоянии суперпозиции. Перед ней два пути.

Он поднял палочку, и над столом вспыхнули два тонких светящихся луча, расходясь в стороны, как развилка дороги.

— Если ты вернёшься в своё будущее, — продолжил Дамблдор, указывая на правый луч, — то всё, что произошло здесь, изначально будет частью этой петли. Твоё путешествие всегда было вплетено в ткань времени. Для твоего мира ничего не изменится: твои знакомые, твой отец, все они останутся теми, кем были. Петля замкнётся, и история останется целостной.

Затем он коснулся другого луча. Свет задрожал, стал тусклее.

— Но если ты останешься… твоя реальность, та, из которой ты пришёл, перестанет быть для тебя доступной. Для тебя она исчезнет, станется закрытой дверью, ключ от которой навсегда потерян. Люди, которых ты любишь, будут жить дальше — но без тебя. Петля разорвётся, а здесь начнётся совершенно новая ветка времени. И всё может пойти по совсем неожиданному пути.

В кабинете снова воцарилась тишина. За окнами мягко зашуршал дождь. Джеймс сжал подлокотники кресла, слегка покачнувшись на месте.

— Значит… если я вернусь, это будет… просто петля? Ничего не изменится?

— Для мира — да, — тихо ответил Дамблдор. — Но не для тебя. Ты будешь помнить. Ты — тот, кто видел закрытую коробку, когда оба исхода существуют.

— А если останусь? — голос Джеймса дрогнул.

Дамблдор долго смотрел на него поверх очков.

— Тогда ты сотворишь новый мир, Джеймс. Но цена — твой старый. Ты никогда больше не вернёшься туда, к тем, кто тебя ждал. — Он снова переплёл пальцы, и его глаза за стеклом очков блеснули мягким светом.

— Мультивселенные… серьёзно?.. — пробормотал Джеймс, напряжённо всматриваясь в сложный узор ковра.

— Я ведь уже говорил, — спокойно напомнил Дамблдор, — всё это остаётся лишь теорией. Но именно она кажется мне наиболее вероятной.

— Значит… мама всё равно умрёт, если я вернусь…

Дамблдор закрыл глаза на миг.

— Боюсь, что да, Джеймс… — тихо ответил он. — Петля сохранит всё, что уже произошло. Даже если ты вернёшься, твоё настоящее останется тем же самым.

Юноша сжал кулаки, ногти впились в ладони.

— И значит… папа не собирался никуда возвращаться…

Дамблдор посмотрел на него с долгим сочувствием.

— Пожалуй, нет, — произнёс он негромко. — Но позволь мне сказать тебе одну вещь, Джеймс. Я знаю твоего отца достаточно хорошо, чтобы быть уверенным: он неизбежно винит себя за многое. В особенности — за твоё детство.

Дамблдор вздохнул и слегка наклонился вперёд, его голос стал мягче, почти исповедальным.

— Гарри Поттер был, есть и будет человеком, который слишком легко принимает на себя бремя вины. И, зная его, я не сомневаюсь: он искренне мог верить в то, что без него тебе будет лучше.

Джеймс сидел, не двигаясь, слова Дамблдора эхом отдавались в его сознании. Дождь за окном застучал настойчивее, заливая стёкла стекающими потоками. В них преломлялся свет свечей, создавая призрачные, движущиеся узоры на стенах, похожие на намокшие акварельные подтёки.

Но теперь у него была проблема посерьезнее, чтобы думать о своих семейных драмах — выбор.

Ты ведь наблюдатель, Джимми.

Ага. Ещё один избранный Поттер. Что с этим миром не так?

Вода рядом лениво плескалась о берег, а из глубины доносилось тихое гудение — кто-то из обитателей озера поднимался ближе к поверхности, любопытствуя к двум фигурам на тропинке. Джеймс шёл чуть впереди, держа руки в карманах, мантия развевалась от холодного ветра с озера.

Его уже не задевали ни холодное отношение Северуса, к которому он так и не сумел привыкнуть, ни тягостное присутствие отца, долгие годы мешавшее ему свободно дышать. После общения с директором всё его внимание было поглощено собственными мыслями.

Озеро лежало недвижно, словно зеркало, отражая тяжёлые свинцовые облака. Ветер срывал с поверхности отдельные всплески и уносил их куда-то в туманную даль, наполняя воздух сыростью. Северус кривился всё сильнее, будто сама мысль о подобном времяпрепровождении была для него сродни пытке.

— И как я вообще на это согласился? — с раздражением протянул Снейп, бросив на него косой взгляд.

— Потому что я убедителен, — спокойно отозвался Джеймс, даже не обернувшись.

— Убедителен, — ядовито повторил Северус. — Наглость и шантаж не называются «убедительностью».

Кажется, этот мальчишка прекрасно знал, за какие ниточки дёрнуть, чтобы добиться своего. Небрежными разговорами на нужные темы он умудрился запудрить ему голову, и вот теперь, вместо того чтобы провести выходной за размышлениями в лаборатории или устроиться с книгой в мягком кресле у камина, он тащится по лесу, наблюдая за наглым мелким паскудником, который, он был уверен, даже не испытывает ни капли стыда.

— На каком факультете ты учился? — сквозь зубы бросил Северус, поражаясь своей же мягкотелости в его присутствии.

— Гриффиндор, — ухмыльнулся Джеймс, даже не замедлив шаг.

— Ну конечно, — с откровенным отвращением протянул Снейп. — Куда же ещё мог попасть Поттер.

Он уже собирался закрыть тему, но вдруг задумался больше, чем на секунду:

— Это ложь, — медленно сказал он. — Ты не мог попасть туда.

Кажется, улыбка Джеймса стала ещё шире, почти вызывающей:

— Шляпа настаивала на Слизерине, — спокойно сообщил он, — но я её уговорил. Сложно распознать слизеринца, когда он в шкуре гриффиндорца, не так ли?

Северус раздражённо дёрнул полой мантии и отвернулся к озеру. Даже ведь и не поспоришь...

Холодный воздух щекотал лицо, небо заволокло облаками, и свет, пробивающийся сквозь них, ложился на воду мрачным серебром. Джеймс остановился, глядя вдаль, будто пытаясь запомнить этот вид.

Северус уловил этот взгляд — слишком сосредоточенный, слишком серьёзный для пятнадцатилетнего подростка.

— Ты собираешься озвучить, зачем вытащил меня на холод и сырость, или предпочитаешь продолжить бессмысленные хождения? — произнёс Снейп, прерывая тишину.

— Мне нужно сделать выбор, — наконец сказал Джеймс, не оборачиваясь. Его голос был тихим, но в нём звучала непривычная для подростка усталость. — А для этого нужно подумать.

Парень поднял с земли несколько плоских камешков и, прищурившись, ловко запустил один за другим в озеро — они, будто ожившие, скользили по глади, подпрыгивая лёгкими дугами, оставляя за собой дрожащие круги на воде. Северус прищурился, наблюдая за этим действом.

— И зачем здесь я? — холодно осведомился он, скрестив руки на груди.

— Твоё присутствие стимулирует мою мозговую деятельность, — Джеймс хмыкнул и дёрнул уголком губ. — Тем более, я думал это обсудить.

— О чём тебе вообще думать? — резко спросил Северус, скептически выгнув бровь. — Разве твоя цель не была очевидна с самого начала? Ты пришёл сюда, чтобы спасти свою мать. Разве нет?

Джеймс усмехнулся уголком губ, но в этом не было ни капли веселья. Он медленно опустился на корягу у самого берега, глядя на рябь на воде.

— Вот именно, — тихо ответил он, — что «была».

Северус нахмурился, скрестив руки ещё плотнее.

— Перестань говорить загадками, Поттер. Роль Сивиллы тебе не идёт.

Джеймс провёл рукой по волосам, тяжело вздохнув:

— Я не знаю, как всё пойдёт в этой временной ветке. Может случиться буквально что угодно. — Он чуть наклонился вперёд, глядя на своё отражение в мутной воде озера. — Вдруг Волдеморт тут победит? Или мои родители вообще умрут раньше. Или из-за моего вмешательства случится апокалипсис...

...даже взмах крыла бабочки может вызвать цунами.

Под конец его голос, обращённый в шепот, стих окончательно. Снейп едва заметно фыркнул, но промолчал, позволяя ему продолжить.

— Я теперь понимаю своего отца, — продолжил Джеймс глухо. — Он тоже пытался контролировать то, что, кажется, невозможно контролировать. Бремя ответственности... убивает. Быть «избранным» вообще не весело, знаешь ли. Просто боишься, что любое неверное движение кого-то убьёт.

Он сжал кулаки в карманах, не поднимая взгляда:

— В своём времени я хотя бы точно знаю, что этот безносый гад мёртв, — произнёс он мрачно. — А тут… тут я не уверен ни в чём.

Северус вздохнул, глядя на него сверху вниз. В его глазах мелькнула тень понимания, которую он тут же спрятал за привычной маской холодности.

— Так ты хочешь вернуться, — сказал он ровно, словно констатировал очевидное.

Джеймс пожал плечами:

— Не сказал бы, что хочу. Но если я останусь здесь, абсолютно всё может пойти не так. — Он вскинул голову и посмотрел на Северуса. — Я боюсь этой ответственности, Сев.

Северус скривился на это прозвище, которым его называла когда-то одна только Лили, но ничего не сказал. Он сел рядом, сдержанно, словно это решение далось ему неохотно.

— Страх — это нормально, Поттер. Особенно когда ты осознаёшь последствия своих действий. Это значит, что ты не совсем безрассудный дурак.

Джеймс коротко хмыкнул, но в его улыбке чувствовалась усталость.

— Всё равно… — он провёл ладонью по виску и чуть ссутулился. — Ненавижу это чувство. Будто своим малодушием я предаю маму.

— Добро пожаловать в реальность, — язвительно заметил Снейп, скрестив руки. — Мы редко получаем то, чего хотим. А уж получить всё сразу — и вовсе невозможно. Что ещё, кроме очевидного, тянет тебя в ту сторону?

— Я, если честно, скучаю. Там у меня есть Северус. И Уизли. И, в конце концов, отец. Он хотя бы жив. И, знаешь, после всего, что я увидел, мне кажется, Сев был прав: он не безнадёжен. Я думаю, у нас ещё получится начать сначала. Только, похоже, первый шаг — а может, и с десяток — придётся сделать мне.

Джеймс замолчал, уставившись на тёмную гладь воды, в которой дрожали отражения облаков. В этот момент он понял: решение принято. Он вернётся домой. Всё, что удерживало его здесь, оказалось лишь временными узами, иллюзией выбора. В глубине души он ощущал, что иного пути никогда и не существовало.

Мысль, как вспышка, осветила сознание: Сев знал. Он медленно поднял взгляд на Северуса, сидевшего рядом с каменным лицом, обращённым к озеру. Джеймс должен был догадаться об этом ещё тогда, когда директор впервые упомянул петлю времени. Но почему-то настоящая ясность пришла только сейчас.

Северус действовал, зная исход. Вот, чем он руководствовался, когда шел по давно проложенной тропе, выполняя шаг за шагом то, что уже однажды свершилось. Вот почему не вмешивался, не смягчал ударов судьбы. И для того, чтобы узел замкнулся, Джеймс должен был пройти этим путём до конца — со всеми потерями, страхами, сомнениями, с той невыносимой тяжестью, что давила на плечи каждую секунду.

Эта жестокая правда показалась ему такой горькой, но одновременно такой... уместной, что он даже не мог никого в этом винить. В голове у него всё вдруг сложилось в единую, безупречную и безумную мозаику.

Гомерический, почти истерический смех прорвался из его горла, смешавшись со слезами, которые он больше не имел сил сдерживать. Это был смех над абсурдом вселенной, над жестоким и совершенным механизмом судьбы, в котором он был одновременно и винтиком, и часовщиком.

Ведь это был он. Он.

Всё, абсолютно всё, что составляло фундамент его существования, его личную историю, его самое большое и святое — любовь его родителей, — было... его же собственным рукотворным творением.

Они сошлись благодаря ему. Благодаря его вторжению, его лжи, его отчаянной игре. Он был архитектором собственной жизни, первопричиной своего же рождения. Петля была идеальна, замкнута и безупречна. В ней не было ни одной лишней детали, ни одной настоящей случайности. Даже его боль, его тоска по дому, его страх — всё это были необходимые ингредиенты, чтобы заставить его захотеть вернуться и завершить круг.

И потому не на кого было злиться. Не на Дамблдора, предложившего этот путь — он лишь показал дверь, которую Джеймс уже сам собирался открыть. Не на отца, который был всего лишь марионеткой в пьесе, которую разыгрывал его будущий сын.

Винить можно было только безличный, совершенный и безжалостный закон причинности. И он лишь беззвучно смеялся в ответ, отражаясь в свинцовой глади озера. Джеймс плакал и смеялся над чудовищной шуткой времени, в которой он был и автором, и главным героем, и зрителем одновременно.

* * *

Всё было готово.

В кабинете директора царила тихая, торжественная и одновременно печальная атмосфера.

Замысловатые серебряные приборы на резных столиках замерли, будто затаив дыхание. Феникс Фоукс с полуприкрытыми глазами наблюдал с насеста, и его перья отливали тусклым золотом в свете заката, ложившегося на пол теплыми алыми полосами.

В центре комнаты, на расчищенном столе, лежал небольшой, но сложный механизм — маховик времени, испещренный рунами. Он тихо фонил магией, наполняя воздух едва уловимым вибрационным звоном, звуком самого Времени.

Джеймс стоял перед этим устройством, чувствуя, как его собственное сердце отстукивает последние удары в этом прошлом. Он кивнул Дамблдору, который молча наблюдал с своего места за столом, его голубые глаза за полумесяцами очков были полны безмолвного понимания той вечной печали, что, казалось, могла сожрать его целиком.

— Мне надо попрощаться.

Он не стал ждать ответа или разрешения. Медленно, но решительно, он развернулся и вышел из кабинета, оставив дверь приоткрытой. Его шаги затихли на быстро опускающейся вниз винтовой лестнице.

Путь до гостиной Гриффиндора показался ему одновременно бесконечно долгим и промелькнувшим за одно мгновение. Каменные стены, оживающие портреты, проплывающие за окнами призрачные облака — всё это было частью времени, которое он больше никогда не увидит. Он уже чувствовал себя призраком, чужаком, чьи шаги эхом отдавались в коридорах, но не касались самого камня.

Дверь в гостиную была открыта — кто-то выскочил прямо перед ним. Внутри, у потрескивающего камина, было тихо и почти безлюдно. Другие студенты, судя по всему, ещё были на ужине. Удача. Та удача, что всегда сопровождала его в самые важные и самые горькие моменты.

Но они были там.

Гарри сидел, развалившись на диване, листая свежий выпуск «Придиры». Джинни, устроившись рядом, что-то увлеченно ему рассказывала, жестикулируя. Ее рыжие волосы, словно поймавшие последний луч заката, горели в полумраке комнаты.

Она заметила его первой.

Ее рассказ оборвался на полуслове, и взгляд, скользнувший к двери, стал внимательным и чуть удивленным.

— Джонни? — ее голос прозвучал вопросительно, но на губах тут же появилась теплая, привычная улыбка.

Гарри опустил газету и посмотрел на него. В его изумленно-зеленых глазах уже не было прежней открытой враждебности — лишь настороженность. Присутствие Джинни именно рядом с ним, ее спокойная уверенность, действовала на него умиротворяюще, притупляя старую ревность.

Джеймс сделал шаг вперед. Слова, которые он прокручивал в голове по дороге сюда, вдруг показались неуклюжими и фальшивыми.

— Вообще-то, я пришел попрощаться, — произнес он, и его собственный голос прозвучал чуждо.

Улыбка на лице Джинни замерла, затем медленно угасла, уступив место недоумению и тут же вспыхнувшей тревоге.

— Прощаться? Куда это ты собрался? — она сделала шаг к нему, и ее взгляд скользнул за его плечо, будто она ожидала увидеть у двери дорожную сумку. Она же не знала, что он пришёл сюда налегке. Эта мысль странно позабавила, и уголок губ невольно дёрнулся вверх.

Джеймс прикрыл глаза. Смотреть на ее лицо, на котором плелись паутинки беспокойства, было невыносимо больно.

— Мне предложили работу в Америке, — покачал он головой. — И... я согласился. Это... что-то вроде местного Отдела Тайн, поэтому мы не сможем связываться из-за множества ограничений, что лягут на меня.

В камине с громким треском лопнуло полено, выбросив сноп искр. Джинни замерла, не в силах найти слов.

— Но... мы же всё равно увидимся? Правда?

Он выдержал её взгляд и ответил тихо:

— Не думаю, что скоро. Может быть... лет через десять.

Ровно столько, сколько нужно, чтобы он родился.

Джеймс медленно перевел взгляд на отца. Теперь, когда решение было принято, он впервые смог смотреть на него без привычного напряжения и предвзятости. Будто пелена, всегда лежавшая между ними, наконец спала.

Он увидел молодого Гарри Поттера, с еще не затуманенными болью глазами, с упрямым подбородком, который он, Джеймс, унаследовал. Он впитывал каждую деталь: легкую настороженность в позе, привычку теребить мантию, тот самый взгляд — прямой, честный, неуверенный, но готовый встретить любую опасность. Запомни его таким, — приказал себе Джеймс. — Ты обязательно вернёшь его к прежнему состоянию.

Затем он обернулся к Джинни. И прежде чем страх и боль могли остановить его, он шагнул вперед и обнял ее. Она на мгновение замерла от неожиданности, но потом ее руки мягко обвили его спину. Она пахла жаром камина и чем-то сладким, по-домашнему уютным. Он закрыл глаза, пытаясь впечатать в память это ощущение: хрупкость ее плеч, шелковистость волос, абсолютное, безусловное принятие, исходящее от нее. Образ матери, который он унесет с собой сквозь время.

Отступив, он снова посмотрел на Гарри. И, преодолевая последний барьер, протянул руку.

— Поттер. Приятно было познакомиться.

Гарри на секунду удивленно замер, затем его ладонь — сильная, с привычными мозолями — уверенно сомкнулась вокруг руки Джеймса.

— Счастливого пути, Джонни, — донёсся до него мамин голос, когда он уже проходил сквозь портрет.

Джеймс прошел сквозь портрет Полной Дамы, оставив за спиной тепло гостиной и два самых дорогих силуэта, навсегда врезавшихся в его память. Каждый шаг по холодному камню коридоров отдавался в нем глухой пустотой. Слёзы потекли неконтролируемым потоком. Он уже не принадлежал этому времени. Он был привидением, доживающим последние мгновения в чужой эпохе.

Винтовая лестница в кабинет директора поднялась сама собой, едва он к ней приблизился, словно Хогвартс уже спешил проводить его. Медленно он сорвал с шеи уже привычный шнурок, возвращая себе собственную внешность. Дверь была приоткрыта, и из щели лился теплый свет и тихие, взволнованные голоса.

Его уже ждали. Едва он вошел, атмосфера в кабинете изменилась. Торжественная тишина сменилась напряженным ожиданием.

Рядом с Дамблдором, скрестив руки и сжав губы в тонкую ниточку, стояла профессор Макгонагалл. Ее лицо было бледнее обычного, а глаза за стеклами очков блестели непривычной влагой. Эта стойкая ведьма, несмотря на внешнюю холодность, всегда многое принимала близко к сердцу.

У окна, сливаясь с тенями, застыл Северус. Его черная фигура казалась воплощением мрачности. Тишина была почти осязаемой.

— Ты готов? — тихо спросил Дамблдор.

Джеймс кивнул. Но шаг вперёд дался ему тяжело, словно ноги отказывались подчиняться.

— Хорошо, — Дамблдор обвел взглядом комнату. — Тогда нам остается лишь попрощаться.

Макгонагалл вздохнула, сняла очки и протерла их краем мантии, ее руки слегка дрожали.

— Да защитят тебя силы света, мальчик мой, — прошептала она, и это было похоже на благословение. — Я буду ждать тебя целым и невредимым.

— Постараюсь не разочаровать, профессор, — его собственный голос прозвучал тихо, но четко.

Он перевел взгляд на Северуса. Тот по-прежнему не смотрел на него, его профиль был резок и непроницаем, как всегда. Но в напряженной тишине комнаты его молчание было красноречивее любых слов. Он был здесь. Этого было достаточно.

Дамблдор подошел к маховику времени. Его длинные пальцы с особым уважением коснулись нескольких рун, и в следующую секунду он опустил цепь на шею Джеймса.

— Время, — сказал директор, смотря прямо в светло-коричневые глаза с мудрой улыбкой и прощальным кивком.

Джеймс сжал пальцы на ободке маховика, сделал глубокий вдох и закрыл глаза.

Один оборот.

Мир дрогнул. Закатный свет растянулся, словно мазок краски на мокром холсте, и в комнате запахло озоном. Воздух словно разрезали невидимыми нитями.

Второй оборот.

Голоса Дамблдора и остальных растворились, как звук, поглощенный водой. Всё вокруг превратилось в хаотичное течение цветов: алое, золотое, чёрное. Фоукс с криком распахнул крылья — и этот крик тянулся сквозь года.

Третий оборот.

Вот и всё.

Произошёл мощный хлопок, оглушительный, как удар грома внутри комнаты. Воздух сгустился, зарядившись магией, и ослепительная вспышка на мгновение выжгла все тени в кабинете. Дамблдор, движением, быстрым и точным не по годам, взметнул палочку, накрыв источник мощным щитом. Искаженное пространство внутри барьера дрогнуло и утихло. Бумаги с его стола взлетели в воздух, закружившись в безумном вихре, но щит удержал и их от участи быть опалёнными.

— Вот этого я не ожидал, — тихо произнес директор с неуместным энтузиазмом. Он всегда его демонстрировал когда что-то вело себя непредсказуемо даже для его умудрённого опытом разума. — Похоже, маховик снова пришел в негодность.

Северус, стоявший у окна, резко развернулся. Его лицо было бледным и абсолютно бесстрастным, но в глазах бушевала буря противоречивых чувств. Он не сказал ни слова, лишь молча, не поднимая ни на кого взгляда, вышел из кабинета, захлопнув дверь с тихим, но окончательным щелчком.

Минерва Макгонагалл стояла неподвижно, глядя на пустое место, где только что был Джеймс. Она не пыталась скрыть дрожь в руках. Очки она сняла и украдкой, быстрым движением тыльной стороны ладони, вытерла набежавшие предательские слезы.

— Он такой самостоятельный мальчик, Альбус, — прошептала она, и голос ее звучал надтреснуто. — Слишком самостоятельный для своего возраста.

— Неудивительно, — ответил он, разбирая ворох опавших на пол бумаг. — У него была не самая приятная судьба.

Дамблдор медленно опустился в кресло, вернув пергаментам первоначальный аккуратный вид. Он отобрал несколько из них, педантично их расправил и, взяв перо, уселся писать письмо. Перо скрипело, выводя изящные завитки.

— Что вы делаете? — спросила Макгонагалл, снова надевая очки, чтобы скрыть следы волнения.

— Обеспечиваю выполнение условий завещания, — спокойно ответил Дамблдор, кивая на удивительные в своём прорыве заметки модификации и не отрываясь от письма. — Это распоряжение для гоблинов Гринготтса. Через много лет, после моей смерти, они вручат это мистеру Гарри Поттеру. В нужное время.

— Я прослежу, чтобы Северус, — Макгонагалл активно покивала своим же словам, — со своим не самым чистым прошлым, смог получить опеку в своё время.

Дамблдор кивнул, запечатывая письмо воском.

— И также, — добавил он, — нужно заняться восстановлением маховика. — Директор потянулся к ящику стола и достал оттуда платок с поврежденным артефактом — то, что осталось от устройства, принесенного юным Джеймсом из его времени. Он положил обломки рядом на стол, задумчиво на него глядя.

Минерва скептически посмотрела на груду искореженного металла.

— Можно ли его починить, Альбус? Он не выглядит как что-то, поддающееся ремонту.

— Я тоже так думал, Минерва, — старый волшебник устало улыбнулся, и в его голубых глазах отразилась такая редкая для него старость. — Но, как мы знаем, время циклично. И тот факт, что он сейчас лежит здесь, вновь сломанный, точно дает нам понять, что мы его когда-то починим.

За окном кабинета ночь окончательно вступила в свои права, поглотив последние следы заката. Где-то там, за гранью реальности, мальчик по имени Джеймс Поттер летел сквозь годы — домой. А они оставались здесь, среди тикающих приборов, храня молчаливую тайну его ухода и зная, что однажды цикл повторится вновь.

Мир сжался в тугую, раскалённую точку, а затем рухнул в бездну, вышвырнув его из вихря света и времени с силой пушечного ядра.

Джеймс ударился о край стола, отчего во рту медленно и противно проступил вкус крови из разбитой губы. Воздух, который он с хрипом втянул в лёгкие, немного помог ему прийти в себя.

Тихо. Тишина глухая, давящая, непривычная после оглушительного рёва временного потока. Очень тихо. Больше нет ни шороха, ни свиста чудных приборов, когда-то наполнявших кабинет директора. Он лежал на холодном каменном полу, не двигаясь, прислушиваясь к бешеному стуку собственного сердца, пытаясь заставить мышцы подчиниться и тело вспомнить, как двигаться.

Подняв голову, он увидел дверь. Она была приоткрыта, через щель пробивался тусклый свет из коридора, и виднелась такая знакомая винтовая лестница. Хоть что-то было привычным.

С трудом поднявшись на ноги, он почувствовал, как под ботинками скрипит песок. Джеймс посмотрел вниз — у ног его лежали почерневшие, обугленные остатки маховика времени. Артефакт, стоивший ему невероятных душевных сил, был мёртв. Окончательно и бесповоротно. Где-то на задворках сознания билась мысль о том, что Гермиона его убьет. Но он не чувствовал ни разочарования, ни страха. Только ледяную, кристальную пустоту.

Дело было сделано.

Вот он и дома...

Сквозь эту пустоту он заприметил движение на краю поля зрения. В дверях показалась высокая, прямая фигура. Минерва Макгонагалл остановилась, моргнула — и строго нахмурилась.

— Мистер Поттер? Что вы делаете в моём кабинете? — её голос звенел недоумением и сдержанной досадой. Похоже, она в очередной раз разгребала бардак, который каждодневно учиняли студенты Хогвартса, и была крайне уставшей.

Он поднял взгляд и всмотрелся в её глаза — так пристально, будто искал нечто, что связывало их обоих с иным временем. И в этот миг выражение её лица изменилось. Вся её строгость вдруг куда-то испарилась. Пальцы дрогнули, она прижала руку к сердцу, коротко ахнув, будто воздух вышибло из её лёгких.

— Не может быть… — в её глазах мелькнуло узнавание, и она выдохнула почти неслышно. Ведьма покачнулась, и он, не помня себя, подскочил, чтобы поддержать её. Его пальцы осторожно обхватили её тщедушные плечи, он помог ей дойти до ближайшего кресла и усадил, чувствуя, как тонкая, почти птичья кость её руки дрожит в его ладони. Он мягко погладил её кисти, стараясь вернуть ей опору в этой невероятной встрече.

— Неужели этот день настал… — прошептала Минерва, и в её голосе зазвенела вся усталость прожитых лет, вперемешку с чем-то похожим на облегчение, а затем — тёплая, осторожная улыбка показалась на сухих губах, в которой дрожала и радость, и нервозность.

Он кивнул, чувствуя, как горло сжимает слишком много невысказанных слов.

— Приятно снова видеть вас, Профессор, — наконец произнёс он. — Хотя для меня не прошло и минуты.

Макгонагалл позволила себе слабую улыбку, пряча слёзы за мерцанием очков.

— Ты даже как-то изменился… — вздохнула она, вглядываясь в его повзрослевшие глаза, но, собравшись, выпрямилась, будто снова стала стальной. — Хорошо. От меня что-то требуется?

Он на мгновение задержал дыхание, пытаясь собрать воедино мысли. Их было так много для осмысления, но времени — как всегда — оставалось в обрез. Джеймс облизал пересохшие губы, возвращаясь в реальность.

— Да, есть одна просьба, — он на секунду запнулся, затем продолжил: — Перевесьте, пожалуйста, Леди Игретту из жилого коридора третьего этажа. Ей там одиноко.

Минерва моргнула, будто не сразу поняла, о чём речь, но затем её строгие черты смягчились. Она бросила быстрый взгляд в сторону, словно и вправду вспомнила тёмный коридор с пыльной рамой, в которой годами тосковал одинокий портрет.

— Леди Игретта… — произнесла она тихо, слегка щуря глаза. — Да, что-то припоминаю.

Джеймс кивнул.

— Она слишком долго ждала.

Макгонагалл прижала пальцы к виску и не стала сдерживать лёгкую, печальную улыбку, тронувшую уголки её губ.

— Хорошо, Джеймс. Я распоряжусь, чтобы её перенесли. В коридор подле Большого Зала, пожалуй. Там ей точно не будет одиноко.

Он едва заметно выдохнул, будто снял с души груз, и позволил себе короткую улыбку.

— Спасибо, профессор. А мне, наверное, уже пора.

— Береги себя, Джеймс, — тихо ответила Макгонагалл.

Лаконичный кивок в ответ — Джеймс развернулся, переступил порог и растворился в полумраке коридора. Тихий щелчок замка прозвучал как точка в целой главе его жизни.

Он шёл, почти не видя пути, ведомый мышечной памятью, выработанной за годы жизни в этих стенах. Джеймс миновал монументальные двери и вышел на прохладный воздух.

Антиаппарационная зона кончалась у самого леса. Джим шагал сквозь заросли, пока магическая тяжесть, сдерживающая его, не растворилась. Он ощутил знакомую свободу, вдохнул полной грудью и сжал палочку.

Мир дрогнул и завертелся. Секунда — и его ноги коснулись земли у порога родного дома.

Тишина, встретившая его за дверью, была густой и звенящей. Не просто отсутствие звуков, а настоящая пустота, будто дом затаился и выжидал. Пыль висела в воздухе, подхваченная слабым сквозняком.

Он двинулся вглубь прихожей, инстинктивно направляясь к кабинету отца. И тут его взгляд поймал тонкую полоску света под дверью — и тут же её перечеркнула ослепительно-яркая вспышка, на миг озарившая весь коридор. Одновременно грохот, глухой и мощный, заставил содрогнуться стены.

Сердце Джеймса ёкнуло, все прежние мысли вылетели из головы. Он сорвался с места, одним движением распахнул дверь, не думая об опасности.

То, что он увидел, заставило его застыть на пороге. По полу ползли язычки магического пламени, пожирая обрывки бумаг. И повсюду — хаос. Перевёрнутый стол, разбитые склянки, их содержимое растекалось по полу, шипя и разъедая дерево. Полки пустовали, а их бывшее содержимое теперь лежало грудами обломков и пепла.

И тут до него дошло. Эхо его собственного, только что совершённого перемещения, выглядело именно так. Джеймс медленно обвёл взглядом руины, ожидая, что из-за угла появится отец с лицом, искажённым яростью. Но в доме царила мёртвая тишина.

Он шагнул внутрь и провёл ладонью по обугленной столешнице, чувствуя под пальцами шероховатость прожжённого дерева. Мысль о том, что ему теперь придётся отвечать за этот погром, должна была бы вызвать ужас, панику. Но её не было. Джеймс был под слишком сильным впечатлением от всего происходящего, чтобы его взволновало это обстоятельство. Вместо привычного страха — в груди было что-то другое. Лёгкое, почти трепетное.

Прежняя ненависть, накопленная за годы, ушла куда-то в тень. И теперь в нём крепла убеждённость: шанс начать всё сначала всё ещё есть. Если он сумеет достучаться до отца… может, у них получится.

Он медленно выпрямился, ещё раз оглядывая разгром и прикусывая губу. С каждой секундой ощущение срочности крепло: чем дольше он тянет, тем выше вероятность, что отец сам наткнётся на этот хаос — и тогда их разговор начнётся с обвинений и ярости. А он не хотел этого. Ему нужно было застать его первым. Пока есть хоть крошечный шанс поговорить спокойно.

Поиски отца Джеймс решил начать с дома Северуса.

Холодный вечерний воздух Коукворта впился в лицо, как только Джеймс появился на краю Паучьего тупика с глухим хлопком. Быстрым шагом он шел к знакомой двери. Сердце колотилось в груди, но лицо оставалось каменным. Когда дверь распахнулась, на пороге возник Северус — высокий, мрачный, с вечной складкой раздражения на губах и проницательным взглядом, который сразу вонзился в Джеймса.

Они замерли. Несколько секунд молчали, сверля друг друга пустыми глазами, словно каждый пытался прочитать мысли другого. Холодный ветер метался по улице, цепляясь за края мантии.

И вдруг губы Джеймса растянулись в хитрой ухмылке. Он рванулся вперёд и с такой неожиданной силой обнял своего опекуна, что тот пошатнулся назад, едва не врезавшись в косяк.

— Ну ты и жучара, Северус, — прошипел Джим, уткнувшись носом в его плечо. — Вот от тебя я такого не ожидал!

Северус облегченно выдохнул, и руки его тут же сомкнулись вокруг мальчишки. Он крепко прижал Джима к себе, приглаживая вихры на его макушке. На миг лицо его дрогнуло — в уголках губ мелькнула тень улыбки, которую он, впрочем, тут же спрятал.

— Идиот, — тихо сказал он, но голос его прозвучал хрипло и слишком тепло, чтобы эти слова можно было принять за ругательство. — Ты чуть не свёл меня с ума. Я боялся, что ты не простишь моей осведомлённости.

Джеймс хмыкнул, размыкая объятия и покачивая головой.

— Я много думал об этом. Но, думаю, что мы все всё сделали правильно.

— Ладно, — его чёрные глаза блестели, но выражение оставалось спокойным, как будто он снова натянул привычную маску. — Заходи в дом. Тут не место для разговоров.

Джим вошёл в дом, оглядываясь по сторонам. Тёплый свет лампы выхватывал из полумрака знакомые очертания мебели, запах трав и старых книг окутывал уютом, в котором Джеймс чувствовал покой.

— Я ищу отца, — сказал он, перебирая пальцы и поворачиваясь к Северусу. — Но его, похоже, здесь нет.

Северус медленно покачал головой, направляясь к камину.

— Нет, я давно его не видел, — коротко ответил он и, словно между делом, добавил: — Чай?

— Вообще-то, я ненадолго, — Джеймс переступил с ноги на ногу, словно не находил себе места. — Думаю, мне нужно найти его быстрее, чем он увидит последствия моего путешествия.

— Тогда не стану тебя задерживать, — Северус вздохнул и тихо постучал пальцами по фарфору чашки. — Заходи, как только освободишься.

Почти выйдя за порог, он замер. Рука уже легла на холодную дверную ручку, но что-то внутри не позволило ему сделать последний шаг. Джеймс обернулся — и в мягком, тёплом свете камина чётко увидел привычный профиль Северуса.

— Почему ты так изменился, Сев? — задал вопрос, который мучил его всё то время, что он пробыл в прошлом. — И передумал. Ты же ненавидел его. И на меня смотрел как на личного врага.

Северус поднял глаза от чашки и слегка наклонил голову, вглядываясь в прошлое.

— Всё изменили твои слова, — сказал он просто, ничего не утаивая. — О том, что в будущем я буду… счастлив.

Северус отставил чашку, переплёл пальцы и посмотрел прямо в глаза мальчику.

— Я слишком долго жил ненавистью, Джим. Слишком долго позволял прошлому диктовать мне настоящее. Но тогда… когда ты сказал, что у меня ещё есть шанс… что это всё не зря… — он пожал плечами, снова возвращаясь к своему чаю.

Парень кивнул — он принял этот ответ, и вышел на воздух.

Какая-то нервозность закралась в мысли. Отец редко куда-то выходил. Если его не было ни дома, ни у Северуса… Джеймс понятия не имел, где ещё тот мог быть.

Он остановился прямо у калитки, сжимая пальцами рукав мантии. В груди неприятно кольнуло. В голове прокручивался десяток вариантов — все маловероятные. И всё же, среди этой неопределённости появилась слабая надежда. Может быть, отец пошёл к Уизли. Мало ли… нужда в маховике времени могла заставить его переступить через гордость и хотя бы попытаться помириться.

Джеймс сжал палочку в руке, готовясь к перемещению, и воздух дрогнул, скручиваясь в тугой узел аппарации. Через секунду он стоял уже стучал в дверь, ощущая какое-то сверхъестественное волнение. Вечерний свет заливал двор мягким золотом, из окна доносился аппетитный запах ужина.

Дверь открылась не сразу, заставив его слегка заскучать.

Но вот щёлкнул замок, и в проёме возникла Гермиона. Её каштановые волосы были убраны в небрежный пучок, на плечи наброшен простенький кардиган, а в руке она сжимала книгу с зажатой пальцем страницей. Но вместо удивления на лице её играла самая что ни на есть довольная ухмылка.

— Ну привет, Марти Макфлай. Как тебе дедушка Дамблдор?

Он удивился, отшатнувшись на полшага, будто от невидимого толчка.

— Так ты всё знала? — выдохнул он, покачнул головой и всё же вошел в дом. — Но как?

Гермиона переложила книгу из руки на тумбочку и скрестила руки на груди, приняв свой классический вид строгой учительницы.

— Поняла, когда ты попросил отдать тебе маховик, — сказала она с довольной ухмылкой, пропуская его в гостиную. Гермиона всегда любила быть самой умной, и это никогда не изменится. — Слишком уж странным был тот парень Джон, и я сразу о нём вспомнила.

— О чём это вы говорите? — в дверном проёме, усиленно пережёвывая последний кусок сэндвича, возник Рон.

— Джимми путешествовал в прошлое, — без тени сомнения пояснила Гермиона. — Помнишь того парня, Джона Уитмора, который раздражал тебя на шестом курсе?

В глазах Рона не было ни грамма узнавания. Он сглотнул, нахмурившись.

— Я наказал тебя за то, что ты назвал меня «фуфелом», — хмыкнул Джеймс, и на его губах появилась та же дерзкая ухмылка, что и много лет назад. Он внимательно посмотрел на Рона. — Ну, как тебе вьюнки? Остроумно, да?

Лицо Рона начало медленное, почти кинематографическое преображение: от полной пустоты — через нарастающее недоумение — к чистому, обжигающему возмущению. Глаза округлились, став похожими на блюдца.

— Так это был ТЫ?! — он ткнул в него пальцем, едва не уронив заветный сэндвич. — Я с тех пор терпеть их не могу!

Джеймс подавился воздухом, еле сдерживая рвущийся наружу хохот.

— Так это я виноват в твоей фобии?

— Фобия? Это не фобия! — возмутился Рон, его уши начали розоветь. — Это здоровая ненависть к идиотским, вонючим, магическим сорнякам, которые...

Он внезапно умолк. Его мозг, наконец, переключился с навязчивой идеи о вьюнках на нечто несравнимо более важное.

— Погоди-ка... Путешествовал в прошлое?

— Эм-м... да, — Джеймс почесал затылок, чувствуя, как вес слов тяжелеет. — Я хотел… вообще-то я хотел спасти маму, но это оказалось невозможным.

Тишина, наступившая в гостиной, была густой и осязаемой. Гермиона чуть склонила голову, её губы дрогнули, но слова замерли, не найдя выхода. Рон опустился на стул, уставившись на свои руки, сведённые в замок.

Джеймс молча кивнул самому себе, будто ставя жирную, окончательную точку в этом разговоре. Эта тема всегда была минным полем, каждый шаг по которому отзывался застарелой болью. Каждый такой разговор оканчивался мрачным настроением.

Но тогда, будто спохватившись, он запустил руку за воротник рубашки и вытянул наружу тонкую цепочку с медальоном. Металл, холодный и гладкий, лениво поблёскивал в свете лампы, отбрасывая блики на стены.

— Рон, — он покрутил серебро между пальцев. — Что с ним?

Рон прищурился, и лицо его вдруг окаменело. Он протянул руку, взял медальон и провёл большим пальцем по выгравированным на крышке рунам, как будто проверял их целостность.

— Джинни… — тихо начал он и на мгновение замолчал, проглотив ком в горле. — Она никогда его не снимала. У неё был какой-то пунктик на нём.

Джеймс почувствовал, как сжимаются его собственные кулаки, а в висках застучало.

— То есть… он всегда был при ней.

Рон медленно кивнул, подняв взгляд.

— Да. И именно это… спасло тебя. В тот день, когда на вас напали пожиратели… она успела надеть его тебе на шею. — Он откинулся на спинку стула, и его лицо исказила гримаса усталой боли. Он провёл ладонью по лицу, смахивая невидимую пыль воспоминаний. — Тогда мы и узнали, на что он способен. Откуда она знала… мы так и не поняли.

Сердце Джеймса болезненно сжалось. И снова всё подтверждает неотвратимость этой петли. Ещё одно звено в цепи неумолимого узла судьбы, замкнушегося вокруг него.

Гермиона тихо вздохнула, подошла и положила ладонь ему на плечо. Её прикосновение было тёплым и твердым.

— Простите, но у меня… не так много времени, — голос Джеймса прозвучал хрипло, сбивая наметившуюся мягкость. Он выпрямился, отступая на шаг. — Я ищу отца.

Гермиона и Рон обменялись быстрым взглядом.

— Тогда ты точно не по адресу, приятель, — он фыркнул, отряхивая футболку. — Я не помню, когда видел его в последний раз.

Гермиона покачала головой, и её взгляд стал одновременно сочувствующим и непоколебимым.

— Он прав, Джимми. И я не думаю, что Гарри появится здесь по доброй воле.

— Ладно, — Джеймс опустил голову, его взгляд утонул в узорах на половике. Он молча кивнул, подтверждая её правоту. — Спасибо. Я пойду.

Гермиона только вздохнула и чуть наклонила голову в знак прощания.

— Береги себя, — сказала она мягко.

Джеймс благодарно кивнул и вышел на улицу. Холодный ветер взъерошил его волосы, остудив горячие мысли. Он стоял на пороге, вглядываясь в сгущающийся вечер, и пытался решить, куда идти дальше. Идей не было, поэтому он аппарировал обратно в дом.

Странное чувство поселилось в груди. Он медленно, с опаской, шаг за шагом направился в сторону злосчастного кабинета, где час назад разверзся хаос. Но теперь всё выглядело ещё хуже. Отец точно был здесь. И его ярость добавила этому месту беспорядка и разгрома.

Сердце Джеймса сжалось, тревога накрыла его ледяной волной. Он не стал задерживаться в кабинете, почти бегом направляясь дальше, в сторону спальни отца. Пальцы дрожали, когда он коснулся дверной ручки, и в тишине это дребезжание показалось оглушительным. Толкнул дверь — и она распахнулась.

Тишина. Холодная, вязкая, давящая.

А потом его мир рухнул.

Петля была безупречна. Конец верёвки был намертво закреплён на тяжёлой балке потолка. Свет, падавший из окна, выхватывал мертвенную бледность лица, резкие тени под скулами, застывшее спокойствие черт. Джеймс застыл на месте, чувствуя, как воздух застрял в лёгких. Мир сузился до одной точки — этой неподвижной фигуры.

— НЕТ! — крик разорвал тишину так резко, что стекло в окне дрогнуло. Джеймс рванулся вперёд, но ноги его подкосились. Он рухнул на колени, задыхаясь воздухом, не желающим выходить из лёгких. Слёзы не текли, но в груди горело так, будто кто-то вырвал сердце и оставил заострённые осколки рёбер.

Он вскочил, отпрянул назад, голова гудела от боли и ярости. Этот дом, этот чёртов дом, пропитанный злобой, одиночеством и отчаянием… он больше не хотел, чтобы он существовал. Он ненавидел всё. В его жизни было так много ненависти, и, кажется, с каждой секундой становилось только больше.

Огненный поток вырвался из его палочки с силой взрыва. Языки пламени охватили стены, мебель, старые ковры, словно давно ждали этого часа. Магический огонь разгорался всё ярче, алым заревом заполняя комнаты, превращая их в адскую печь. Пламя подчинялось не столько заклинанию, сколько его воле и ярости: оно сжигало всё, что было связано с болью его семьи.

Он стоял посреди объятого огнём дома, пока жар не обжёг кожу, пока потолочные балки не начали оседать с треском. Лишь тогда он развернулся и вышел наружу, не обращая никакого внимания на языки пламени, лизавшие открытую кожу.

Вечернее небо было чёрным, а зарево пожара озаряло улицу, окрашивая её в зловещий оранжево-красный цвет. Джеймс стоял неподвижно, глядя, как его родной дом рушится и исчезает в огне.

Только теперь, когда всё было кончено, боль обрушилась на него с полной силой. Лёд внутри превратился в раскалённый свинец, и ему казалось, что его собственный крик всё ещё звенит в ушах.

Тогда, когда он впервые за долгое время поверил, что всё ещё можно исправить… судьба ударила сильнее, чем когда-либо прежде.

* * *

Еще пятнадцать лет назад никто бы не поверил, что на похоронах легенды магического мира соберется от силы с десяток человек. Дождь, начавшийся на рассвете, не утихал, превращая всё вокруг в размытую акварель серых и чёрных тонов. Небо опиралось на верхушки кипарисов тяжёлой, сырой плитой, и воздух был густ от запаха влажной земли, прелой листвы и тихой скорби. Тишину нарушал лишь монотонный шепот дождя о шёлк зонтов и полированный гранит — приглушённый барабанный бой, отбивающий такт последнего пути.

Джеймс стоял неподвижно, сжав руки в кулаки в карманах мантии. Лицо — маска из мрамора и льда, по которой безразличными ручейками струилась дождевая вода. Лишь одна упрямая капля, скатившаяся по виску, могла сойти за ту единственную слезу, которую он точно не станет проливать. Внутри же было пепелище — выжженное, молчаливое и мёртвое, точная копия того, что осталось от его дома.

Перед ним — закрытый гроб, свежевырытая могила, чёрная земля, запах сырости и холода. Люди вокруг шепчутся, кто-то пытается украдкой всхлипнуть, но он не слышит ни одного слова. Всё вокруг — смазанные силуэты, тени на фоне бесконечного дождя.

Он не замечал протянутых рук, полных сочувствия взглядов, приглушенных шепотов. Кто-то касался его плеча, кто-то говорил что-то тихое и жалостливое, кто-то обнимал — он не чувствовал ничего.

Он не видел, как Гермиона, сломленная и белая как мел, вцепилась в руку Рона, а тот, сам едва держась на ногах, молча поддерживал её, и его рыжие волосы казались единственным ярким пятном в этом вселенском унынии.

Очнулся он только тогда, когда кладбище опустело. Остались только они двое: он и Северус.

— Ты все еще ненавидишь его, — тихо сказал Снейп, глядя куда-то в сторону леса.

Джеймс не поднял глаз от мокрой земли у своих ног.

— Даже больше, чем раньше.

Северус нахмурился, но в его голосе не было осуждения — лишь тяжесть прожитых лет:

— Не повторяй моих ошибок, Джим. Не стоит жить ненавистью.

— Почему он сделал это? — голос Джеймса сорвался, предательски дрогнув, выдав всю боль, которую он пытался задавить. — Почему поступил так со мной?

Северус долго молчал, словно подбирая слова.

— Я не знаю. И никто уже не узнает. — Он сделал паузу, впуская в себя ледяной воздух. — Но… у меня есть предположение.

— Рискни, — хрипло бросил Джеймс.

— Он был уверен, что ты не вернешься, — тихо сказал Северус. — Как и он бы не вернулся.

Джеймс усмехнулся сквозь слезы, которые всё же пролил, невзирая на обещание самому себе — коротко, горько, почти беззвучно.

— И он решил, что остался один. Блестяще. — Его кулаки сжались с новой силой. — Похоже на правду. Вот только теперь… один остался я.

Снейп внезапно сократил расстояние между ними. Его бледная рука в чёрном рукаве легла на плечо Джеймса.

— Нам необязательно иметь кровное родство, чтобы быть семьёй.

Дождь не утихал, превращаясь в тонкую, пронизывающую водяную пыль. Он застилал мир серой пеленой, стирая границы между прошлым и настоящим, между болью и пустотой. Он не выдержал и закрыл лицо руками. Плечи его затряслись от беззвучных рыданий, которые, наконец, вырвались наружу.

Снейп ничего не говорил. Он просто стоял рядом, молчаливый и неподвижный, как одно из мрачных надгробий, принимая на себя бурю его горя. Он был щитом между Джеймсом и безразличным миром.

Когда слёзы иссякли, осталась лишь леденящая пустота и странное, щемящее чувство облегчения. Джеймс вытер лицо рукавом мантии и снова посмотрел на Снейпа.

— Что теперь? — спросил он просто. В его голосе не было надежды, но не было и прежней яростной безысходности.

— Теперь, — Северус обвёл взглядом залитое дождём кладбище: пустые скамьи, печальные ангелы на надгробиях, аллею, теряющуюся в туманной дали, — теперь мы идём пить чай. Отвратительно крепкий и обжигающе горячий. А потом… — он неожиданно резко, по-отцовски, взъерошил мокрые волосы Джеймса, и в его глазах мелькнула искра чего-то родного, — потом мы отправимся к Минерве и устроим тебя на преподавательскую практику. Уж мне ли не знать, как тебе нравится щеголять эрудицией перед несчастными студентами.

Он резко развернулся, и его чёрный плащ взметнулся, подхваченный порывом ветра. Не оборачиваясь, Снейп зашагал по мокрой гравийной дорожке, издавая мерный скрежет подошв, с непоколебимой уверенностью, что его послушают.

Примечание к части

Автор не верит в Гарри Поттера так, как верит в него Джимми. Извините, дорогие читатели, но у них с самого начала не было шансов.

Спасибо всем за то, что были со мной на протяжении этой не очень длинной работы. Ваши отзывы согревают мою душу.