Цена бессмертия (гет)

Закончилась игра, ты проигрался до гола.

Я дал яд, что ты желаешь.

По венам течет страх, забудь о светлых днях,

Когда на эшафот шагаешь.

Попробуй ты лишь раз -

Захочешь вкусить вновь.

Теперь ты знаешь, как

Сжигает вены кровь.

Ползи скорей сюда,

Когда зову тебя.

Сгораешь без следа...

Слушайся меня,

Хозяина,

Я твой хозяин — ты мой слуга.

Путаю мысли, в мечтах мгла одна.

Ослеплённый ты мною ходишь в ночи,

Взываешь, и слышу я, как ты кричишь:

Хозяин!

Хозяин!

Взываешь, и слышу я, как ты кричишь:

Хозяин!

Хозяин!

Колешь руки в кровь, ты снова, вновь и вновь.

Мертвец живет уж в твоем теле,

Тебя ломает боль, пылает твоя кровь.

"Пыль" на зеркале — твой завтрак.

Попробуй ты лишь раз -

Захочешь вкусить вновь.

Теперь ты знаешь, как

Сжигает вены кровь.

Ползи скорей сюда,

Когда зову тебя.

Сгораешь без следа...

Слушайся меня,

Хозяина,

Я твой хозяин — ты мой слуга.

Путаю мысли, в мечтах мгла одна.

Ослепленный ты мною, ходишь в ночи,

Взываешь, и слышу я, как ты кричишь:

Хозяин!

Хозяин!

Взываешь, и слышу я, как ты кричишь:

Хозяин!

Хозяин!

Хозяин, хозяин, где те сны, что были раньше?

Хозяин, хозяин, в твоих словах лишь ложь.

Хохот, хохот, а в ответ лишь слышу хохот,

Хохот, хохот, хохот надо мной.

Ад — за все цена, могильная плита.

Просто рифма без причины.

Отсюда не уйдешь, ты по течению плывешь,

И грош цена твоим попыткам.

Возьму я в плен тебя

И помогу убить себя.

Пропитан ты весь мной,

И управляю я тобой.

Ползи скорей сюда,

Когда зову тебя.

Сгораешь без следа...

Слушайся меня,

Хозяина,

Я твой хозяин — ты мой слуга.

Путаю мысли, в мечтах мгла одна.

Ослепленный ты мною, ходишь в ночи,

Взываешь, и слышу я, как ты кричишь:

Хозяин!

Хозяин!

Взываешь, и слышу я, как ты кричишь:

Хозяин!

Хозяин!

Из песни «Master of Puppets» группы Metallica

27 июля, 1937 год

Мрак пещеры дарил ей чувство спокойствия и умиротворения, помогал оградиться от реальности. Приятный холод, капли воды, стекающие с ледяных стен — сильный контраст с сухим, июльским, обжигающим лёгкие воздухом снаружи. Тьма — такая родная, притягивающая к себе.

Их вывозили сюда почти каждый год. Когда заведующая приюта Вула могла расщедриться на всеми брошенных и забытых сирот, избитых жизнью как собаки.

Скользкие, холодные стены пещеры; озеро, посреди которого был небольшой островок, купающийся в светлых лучах солнца — она могла поклясться, что озеро выглядело испытанием на пути к цели; а то, что могло бы находится на островке — наградой. Бесценной наградой за тяжёлое испытание.

— Эй, Риддл! — но голос Эми Бенсон и одно её только присутствие здесь вселяло в неё глухую ярость.

Она не стала оборачиваться на ненавистный голос.

С громким всплеском — совсем рядом с ней — в лужу упал камень среднего размера.

Бенсон решила вместе с остальными закидать её здесь камнями!?

Не получится.

Никто ещё так и не осознал того, что это не она заперта с ними. Это они заперты с ней.

В её маленьких детских руках была сила. Не физическая. А нечто другое. Что-то невидимое, что подчинялось её желаниям.

Маленькая девочка, которой подчинялись животные. Маленькая девочка, которая, не пошевеля и пальцем, с ни одним дрогнувшим мускулом на лице, могла заставить кричать от боли любого, кто сделает плохо ей. Маленькая девочка, которая представляла себя королевой змей.

Со звоном второй булыжник ударился о каменный пол пещеры и отлетел в сторону.

Она обернулась.

— И что ты будешь делать, Том? — с издёвкой в голосе спросил Деннис, а Эми Бенсон вторила ему.

Том — ненавистное ей имя. Даже не женское — мужское.

Том. Марволо. Риддл.

— Я Марволо, — спокойно поправила она его. Ей всегда нравилось, что её называют именно Марволо. Её вторым именем.

Том — слишком просто. Слишком обычно. Слишком распространённо. Слишком безлико. Как кличка для дворовой псины. Будто, того и гляди, свистнут и подзовут к ноге. Её имя — это то, что есть и у других людей. А она ненавидела, когда имела что-то общее с остальными.

— Нет, Том, — сдерживать маску вежливости и доброжелательности становилось всё труднее.

Раз — и Эми Бенсон падает ниц, раздирая и рвя на себе одежду, расцарапывая себе лицо, крича от боли. Боли, которую она только пожелала ей предоставить.

Два — и с Деннисом Бишопом происходит то же самое — он падает в кромку ледяного озера. Они катаются в агонии по ледяным камням; их крики заливаются мёдом в уши, даря ей чувство эйфории.

Три — и высокие каменные своды пещеры начали содрогаться. А с них, словно дождём, начали осыпаться мелкие камешки.

У неё нет злой улыбки на лице, как описываются злодеи в глупых сказках. У неё не дрогнуло сердце — его просто нет — ей чужды эти эмоции. Но у неё есть фальшивая оболочка вежливости, которая остаётся при ней и в этот момент, на которую ведутся все. Она смотрела на весь творящийся вокруг неё хаос с невинным видом, как будто она не при чём, хотя в глубине души испытывала наслаждение, злорадство. Потому что это то, чего она желает. Она никому и никогда ничего не спускала с рук. У всех был час расплаты. Никто и никогда не ожидает от маленькой красивой девочки такой жестокости.

Четыре — и всё в один только миг прекратилось. Нет этой чужой, пьянящей агонии боли; нет истошных криков; нет чужой расплаты, дарящей парящее чувство.

— Ведьма! — очнувшись после содеянного ею, тыча в её сторону пальцем, закричала Бенсон, захлёбываясь в собственных слезах.

— Дьяволица! — поддержал Деннис Бишоп. Крики в её сторону разносились огромным эхом.

Ей не были обидны эти прозвища.

Они прельщали ей.

С каждым ударом учительской указки спину нестерпимо жгло. С каждым ударом оставались алеющие следы на бледной коже спины. Тонкие запястья стягивали и перетирали верёвки. Хмуро со стороны смотрела на неё заведующая приюта, миссис Коул. Том до крови кусала собственные губы — лишь бы не закричать, не заплакать. Не дать слабину.

Девочек обычно не пороли. Но после того случая в пещере ради неё сделали исключение. Было принято решение о пятнадцати ударах.

Пусть ей сейчас будет больно, пусть она давится собственными всхлипами. Но она никогда не покажет того, что кто-то над ней одержал верх. Ведь это ещё более унизительно.

Унизительно преклоняться перед кем-либо.

Очередной взмах в сопровождении свистящего звука — хлёсткий, болезненный удар; спина непроизвольно прогнулась в попытке уйти от удара; привкус металла на языке стал гораздо отчетливее, а вниз по подбородку из лопнувшей кожи на губе потекла тонкая дорожка из алой крови. И тёмные волосы неприятно прилипли к покрывшемуся испариной лбу. Деревянная лавка, на которой она лежала на животе, неприятно упиралась в выпирающие от болезненной худобы рёбра и костяшки таза.

Но в затуманенных от боли, почти чёрных глазах нет потерянности или смирения. В них бушуют волны ненависти, и застыли злые слёзы. Воспитатели из приюта о произошедшем в пещере почти ничего не узнали. Только увидели выходящих из неё двух до смерти напуганных детей и её, Том. Она клялась им, что ничего не сделала. Она внушила Деннис и Эми, что там ничего не случилось и, что их очень сильно напугала темнота пещеры. Но воспитатели по неизвестным ей причинам решили принять такие радикальные меры даже после той сказки, которую эти слабаки скормили им вместо настоящей истории.

Указка сломалась. Хрустнула пополам. Спустя всего пять ударов. Потому что Том захотела этого.

— Чёрт! — выпалила, поровшая её миссис Джонс. Том покосилась на ещё больше сведшую брови к переносице заведующую. — Нужно найти розгу, — спокойно оповестила миссис Джонс, отбрасывая в сторону только что сломавшуюся учительскую указку — так, словно речь заходила о погоде за окном, а не о битье детей.

— С неё довольно, — подняла руку старуха Коул в знаке остановки, — Я думаю, что смысл уже впечатался в неё как следует.

Она подошла к Том и рывками, грубо, начала развязывать верёвки на её запястьях, на которых остались красные полосы, которые смотрелись чудовищно на фоне болезненно-бледной кожи. Но Том не переживала за это. Она прекрасно знала, что как только от неё отведут взгляды полные настороженности, эти раны на руках и спине заживут сами собой. Не через неделю или две. Прямо на глазах.

— Иди, — подтолкнула её миссис Коул к выходу. — И только попробуй выкинуть хоть что-то ещё, — угрожающе закончила она.

Том вышла во двор. Посмотрела на свои запястья — раны затянулись на глазах. Спину, которую нестерпимо жгло с того самого момента, когда указка с первым ударом сошлась с ней — теперь только приятно покалывало и грело.

На улице было очень жарко: солнце палило нещадно, а в небе были редкие облака, застоявшийся сухой воздух обжигал лёгкие — ветра не было совсем, и кузнечики стрекотали в высокой траве, которая была размером с саму Том.

Том прошла до ближайших деревьев, к тени, стараясь поудобнее устроится у его корней. Желание мести пожирало её. Но Том знала — следующее наказание может быть ещё хуже.

— Ну, здравс-с-ствуй, говорящ-щ-щая, — тихо прошелестела маленькая змейка-уж, подползая к усевшейся на траву Том.

— Я давно тебя не видела, Мойра, — как бы случайно сказала ей Том. Случайные шипящие нотки складывались в полноценные слова. Мойра — имя змеи — иногда было прискорбно то, что у обычной змеи имя реже и красивее, чем у неё. — Где ты была всё это время? — змея заползла по протянутой ею руке на плечо, время от времени высовывая свой раздвоенный язык.

— Детёныш-ш-ши, нас-с-следница, — прошипела змея.

Том хмыкнула. Змея была на удивление приятной собеседницей, давала хорошие советы, в каком-то смысле она даже была мудрой, пусть и отвлекалась время от времени на самые странные темы. По крайней мере — как иронично — какой-то уж был гораздо более лучшим собеседником, чем люди. Том не любила людей. Люди — они всегда портили ей жизнь. Сначала родители, посчитавшие лучшим вариантом оставить её одну, затем — воспитатели, учителя и ровесники, которые называли её ведьмой. И все они платили за всё. За издевательства; за ночи, в которые её запирали в тёмную холодную комнату с затхлым запахом плесени, куда не доставал ни один луч света; за кровь под ногтями, когда она исцарапывала ту самую деревянную дверь, которая вела в то самое ненавистное помещение; за руки, которыми она не могла и пошевелить после того, как часами стояла в углу, держа на вытянутых руках тяжёлые библии; за то, что задыхалась не от боли, а от унижения.

Все они считали её кем-то вроде антихриста. И Том не противилась этому. Зачем, изгаляться перед ними, если можно быть тем, кого они и видят в ней. Так ведь гораздо проще.

Том сама и не заметила, как ушла в свои мысли. Но зато заметила перемену в поведении змеи — она резко насторожилась, напряженно замерев на одном месте и пробуя воздух своим раздвоенным языком. — Кто-то идёт, нас-с-следница. Надо быть на с-с-стороже.

— Кто идёт? О чём ты? — спросила её Том. Из речи Мойры она ничего не поняла. Но спустя всего через несколько секунд стало понятно, о чём её змея хотела предупредить.

— Дьяволица разговаривает со змеями! — пронзительный визг Билли Стаббса громом разразился сквозь тишину, нарушаемую лишь стрекотом кузнечиков, и Том вздрогнула, ощутив омерзительное чувство неприятного липкого страха, заползавшего куда-то под кожу, выбивающего весь воздух из лёгких. А Стаббс уже куда-то убежал.

— Быстрее уползай отсюда! — обратилась Том к змее, — В лес! Под корни! Куда хочешь! Чтобы они тебя не нашли! — в её обращениях к рептилии уже смешались приказы с взмаливаниями. Змея была её единственным другом, которого она уважала и ценила. Так что будет, если Том потеряет Мойру?

— Не бес-с-спокойся — они меня не найдут, — тихие слова от лениво уползающей в какую-то норку в корнях дерева змеи, смешались с шелестом листьев.

— Что здесь происходит? — разъярённым медведем надвигалась на неё старуха Коул, — Ты!? — глаза заведующей при виде неё расширились, а сама она строго поджала губы. — Что ты опять натворила? Отвечай! — женщина грубо схватила Том за тёмные волосы, потянула на себя и тряхнула со всей силы — из глаз потекли слёзы обиды, боли и злости. Но почти в тот же момент её так же грубо отшвырнули в сторону, на землю — мелкие камни неприятно врезались в кожу на ладонях — и Том сквозь расплывчатое зрение увидела, как Коул на ветке, на расстоянии вытянутой руки от себя, держит Мойру.

— Билли, принеси мне лопату, сейчас же! — истерично вскрикнула заведующая. А Том застыла на месте от ужаса.

Уж, всего на всего безобидный уж…

— Позаботься о детёнышах… — печально, смирившись со своей судьбой, прошелестела на прощание Мойра.

— Нет! — крик полный боли и отчаяния.

Взмах лопаты — и Том почувствовала, как что-то оборвалось внутри неё, что-то важное, чего уже не восстановишь.

Она рассмеялась. Коротко. Зло.

Не того называют чудовищем…

На следующий же день любимый кролик Билли Стаббса повесился «совершенно самостоятельно».

30 июля, 1937 год

Том сидела на деревянной лавке в местной церкви. Спина была ровной, сама худая, ещё и вытянулась как струнка. Она свела до боли в скулах челюсти от напряжения.

Удивительно было то, что старуха Коул оставила в покое всех психиатров в округе, которых она тревожила лишь по той причине, что её беспокоило, какое влияние Том оказывает на окружающих.

…И на этот раз решила повести её исповедаться.

Том сжала от бессилия ладони со всей силы в кулаки, так, что ногти больно впивались в кожу. Как же она это всё ненавидела…

— Здравствуй, Том, — дружелюбно поприветствовал её подошедший священник, сам того не понимая, что её имя, сорвавшееся так легко с его губ, подняло в ней ярость. Том подавила тошноту, возникшую от его приторного дружелюбного вида. Лицо его было сморщено как печеное яблоко, а весь его вид раздражал больше, чем все атрибуты веры в Христианство вокруг.

— Здравствуйте, сэр, — поприветствовала она его как можно более дружелюбно, натянув вежливую улыбку на лицо. Был шанс на то, что, если она проявит себя «нормальной», её отпустят гораздо быстрее.

— Надеюсь, мы с тобой подружимся! Том приторно улыбнулась в ответ:

— Ну разумеется, сэр.

О, Том обязательно сделает так, что она будет ему в кошмарах сниться.

2 января, 1938 год

Больше всего на свете Том ненавидела свой день рождения. Тридцать первое декабря — канун Нового Года — а значит, что это прекрасный повод напиться для старухи Коул, которая по пьяни будет громить всё вокруг — и не исключено, что избивать всех тоже. И, разумеется, женщина, от которой несло перегаром за несколько ярдов, весьма успешно проигнорировала странное письмо, написанное зелёными чернилами на пергаменте с точным адресом комнаты Том. Зато Том заметила, что, на удивление, его принёс не почтальон — вообще не человек! — а сова…

И всё было бы просто прекрасно, если Том была единственной, кто заметила его. Она даже не успела прочитать от кого оно, как миссис Джонс, поровшая её летом — хотя казалось, что это было вчера — вырвала его из её рук, а затем безжалостно сожгла его в камине.

— Ваше письмо привело тогда меня в некоторое замешательство, мистер Дамблдор, — услышала Том буквально за дверью, слова и шаги выдернули её из воспоминаний того дня, напоминая, что ей уже одиннадцать лет. Но вместе с этим она не сдержала и фырканья — какая ложь… Но приятно было то, что появилось ещё одно письмо, будто отправитель знал, что она его так и не получила. — За все те годы, что она здесь, Том ни разу не навещали члены семьи и были ещё неприятные случаи с другими детьми, просто ужасные вещи! — голос старухи Коул на мгновение замолчал, и Том увидела две тени под дверью. — Летом недавно минувшего года, двое детей, которые гуляли с Том в одной пещере, вернулись оттуда напуганные до ужаса. А кролик бедного Билли Стаббса повесился сам, без посторонней помощи, — дальше раздался совершенно ненужный в обычное время без всех профессоров стук в дверь, за которым последовал приглушенный скрип, и Том увидела в проёме заведующую и странного рыжего бородатого мужчину средних лет, одетого в необычную одежду. — Том, к тебе посетители, — а затем и ожидаемое удивление на грёбанном лице очередного врача, что она не мальчик.

— Как поживаешь, Том? — вкрадчиво поинтересовался он, осторожно заходя в комнату. На удивление, этот человек гораздо быстрее совладал со своими эмоциями, чем предыдущие доктора.

И Том подавила в себе желание съязвить в ответ: «Ужасно».

Она аккуратно встала с жёсткого матраса кровати, который жалобно скрипнул напоследок, и повернулась к окну, наблюдая за серой погодой Лондона. Зима — но дождь — обычное дело.

— Не надо, — она постаралась придать своему голосу как можно более обречённый тон и произносила слова медленно, стараясь не сорваться на кокни. Коул всегда жаловалась психиатрам, что Том безэмоциональна. И, если она сейчас покажет, что способна на это — врач быстро поймёт, что с ней всё в порядке. А значит, и избавит её от своего присутствия как можно быстрее. — Вы доктор, да?

— Нет, — ответ был твёрдым, и Том едва скрыла удивление.

Тогда кто же…?

Мужчина прошёл в её комнату и присел на кровать.

— Я учитель, — она видела, каким настороженным был его взгляд, несмотря на дружелюбный голос. Этот взгляд недоверчиво чертил зигзаги по её лицу, стекал по битому стеклу её мыслей, а перед глазами вновь проносились картинки минувшего лета. Эми Бенсон и Денис Бишоп, кричащие в агонии боли; поровшая её миссис Джонсон; Мойра, безжалостно убитая лопатой. И кто же тут тогда чудовище…?

— Я вам не верю. Она хочет, чтобы меня осмотрели. Они считают, я другая. Том могла окружающих заставить говорить правду. Но, к её удивлению, на странного профессора это не действовало.

О, он не знал, что задолго до его прихода к ней, Том уже хорошо знала вкус чужой агонии и страданий. Тяжело вздохнув, так называемый Дамблдор, ответил:

— Возможно они правы.

— Я не сумасшедшая! — горячо воскликнула Том. У неё бывали моменты, когда яростные эмоции брали верх над разумом.

— Хогвартс — это не сумасшедший дом, — спокойно продолжил Дамблдор, не обращая внимания на её внезапную эмоциональность. Том было плохо в приюте, но она будет брыкаться, царапаться и кусаться — лишь бы её не увезли в ещё худшее место. — Хогвартс — это школа.

Том потупила взгляд, стараясь не смотреть загадочному человеку в пронзительные голубые глаза, скрывающиеся за очками-половинками, которые буквально пронизывали её на сквозь, видели, кто она такая. Дамблдор — кем бы он ни был — настораживало.

— Школа волшебства.

В тот же миг, после сказанных им слов, пазл в её голове сложился. Всё, что с ней происходило — магия. Это звучит до невозможности глупо и невероятно, но по-другому и быть не может… Дамблдор сделал паузу, наблюдая за её реакцией.

— Ты ведь умеешь делать странные вещи, Том? — он не спрашивал, он утверждал. — То, чего другие дети не могут.

И Том, к великому сожалению, поняла, что от неё ждут ответа. Она не хотела рассказывать кому-либо об этом. Это казалось чем-то личным, чего никто больше не достоин знать, и одновременно она хотела, чтобы все знали об этом и боялись её. Пока единственный, кому она сказала об этом — покойная Мойра.

Том вздохнула:

— Я могу двигать предметы, не прикасаясь к ним, могу заставить животных слушаться меня без всякой дрессировки, я могу сделать плохо тем, кто жесток со мной, — по мере того, как она говорила, взгляд Дамблдора всё тяжелел и тяжелел. — Причинить им боль, если захочу, — последние слова она почти прошептала. Если он и испугался, то не показал этого. — Кто вы? — повторила ещё раз Том тоном, не терпящим утаивания, с властными нотками.

У неё была сила. Сила в маленьких детских руках, сила во взгляде, сила в голосе. И эта сила многих заставляла подчинятся ей.

— Я такой же, как и ты, Том.

Снова загадки, снова ловкое увиливание от точного ответа! Похоже, Дамблдор во многом будет исключением из правил.

— Я другой.

Том улыбнулась, но улыбка… улыбка получилась медленно складывающаяся, словно рана раскрывалась.

— Докажите.

Одно слово — одно действие, последовавшее за этим.

Профессор и не пошевелился, ни один мускул не дрогнул на его лице — а деревянный шкаф в комнате оказался объят пламенем. И Том подумала, что то же самое могла сейчас проделать и с Дамблдором, поджёгшим её единственные вещи — лежавшие в этом самом шкафу.

Что-то загремело.

— По-моему что-то из твоего шкафа хочет вырваться наружу, Том, — абсолютно спокойно прокомментировал Дамблдор. И Том пришлось отогнать прочь навязчивую приятную картину корчащегося и кричащего профессора, охваченного огнём. Огнём — таким же безжалостным, яростным и уничтожающим всё вокруг, как и она сама.

Том подскочила с места, подбегая к шкафу, как открыла дверь, в надежде, что содержимое осталось целым.

…Но там была только коробка с вещами тех болванов, которым не хватило ума не раздражать её. Это были своего рода напоминания, как она одержала над ними всеми победу.

— В Хогвартсе не терпят воровства, — упрекающим тоном проговорил Дамблдор. И у Том на мгновение — лишь на мгновение — промелькнула мысль, что её из-за этого небольшого прокола не возьмут на обучение в Хогвартс. — В нашей школе волшебства тебя научат не только пользоваться магией, но и держать её под контролем.

Он сомневается в ней?..

Разве Дамблдор до сих пор так и не понял одну простую вещь — она всегда пользовалась магией сознательно.

— Понимаешь меня? — спросил он. И Том поняла, что вряд ли когда-нибудь у неё будут дружеские отношения с Дамблдором. Уничтожил в один миг все её вещи, воспринимает её как обычного ребёнка, которому надо подтирать сопли, относится к ней слишком настороженно, возможно, даже побаивается её — впрочем, это скорее нельзя было отнести к недостаткам.

Но самый жирный крест, который она на нём мысленно поставила — им не получится управлять. Дамблдор не содрогнулся под силой в её голосе, взгляде. Дамблдор осмелился недоговаривать ей. Дамблдор не доверял ей.

И он, посчитав, что объяснил ей всё в полной мере, решил удалиться. Не сказав, что ей предпринимать дальше, не сказав, как попасть в мир магии, не сказав, когда начнётся обучение. Это было весьма грубо с его стороны…

— Ещё я говорю со змеями, — она и сама не знает, почему, но она посчитала нужным сказать это, пока ещё Дамблдор не ушёл насовсем. Не оставил её в приюте одну. Наедине с собственными демонами. Услышав эти слова, профессор замер в проёме двери. Когда он повернулся, Том заметила, как на его лице отразилось какое-то понимание и… подозрение. Может, это и сделает Дамблдора одним из её главных недоброжелателей, одним из врагов, но именно сейчас ей хотелось, чтобы кто-то её боялся. И она могла поклясться — на лице профессора промелькнула тень страха. — Они приползают, шепчутся со мной, — она говорила с тщательно скрываемым удовольствием от произведённого эффекта. А затем как бы случайно обронила с самым невинным видом, склонив голову набок, с мрачным удовлетворением наблюдая за его реакцией: — Это ведь нормально для таких, как мы с вами?

— Да, Том, нормально… — какая вопиющая ложь.

— Вы так и не сказали мне, как попасть в волшебный мир, — ткнула она его носом в его же грубую ошибку.

— Встретимся в начале августа, Том. И я проведу тебя в волшебный мир.

Ждать ещё семь месяцев!?

Продержится ли она?

Оставалось только надеяться.