Мародёры: Три Тишины | The Marauders: Three Silences (гет)

9 августа 1976 года

Тонкая морось висела в воздухе, а туман сползал к глади «Чёрного» озера — так его называли валлийцы за отсутствие дна и мрачное отражение скал. Казалось, сам водоём дышит, скрывая в себе нечто древнее. На мили вокруг не слышалось ничего, кроме завываний ветра и шипящего шёпота волн.

Но внутри волшебного пузыря, защищавшего ребят от непогоды, царили магия и смех. По прозрачному куполу бежали капли, соревнуясь друг с другом. Парни расположились на прибрежных камнях, ожидая полнолуния. С негромким шипением работал переносной радиоприёмник Сириуса, из которого доносился натужный голос диктора «Говорящего Транслятора»: «...повторяем экстренное сообщение. Министерство магии подтверждает: пропавший на прошлой неделе мракоборец Бенджи Фенвик...»

— Совсем скоро Джеймс снова увидит свою «подружку»! — фыркнул Сириус, жуя сэндвич и махом руки приглушая радио до едва слышного фона.

— Отдай карту, я просто хочу проверить, вернулась ли она в Хогвартс, — нетерпеливо потребовал Джеймс, выхватывая пергамент.

— Да никто не возвращается раньше срока. Ну, кроме этого психа, — Питер ткнул пальцем в имя, плавающее у гостиной Слизерина: «Северус Снейп».

— Потому и хочу проверить…

— Не напоминай про него, — хмуро бросил Римус.

Римус не хотел снова думать о том, как в прошлом году Сириус, решив «пошутить», отправил Снейпа к Визжащей хижине. Джеймс в последний момент вытащил его обратно, пока Римус ещё был человеком. Снейп теперь знал. И хотя был связан обещанием молчать, его взгляд — холодный, прожигающий — никуда не делся.

— Мерлинова борода, ты вообще на кого-то, кроме Эванс, смотришь? — Сириус покачал головой, снова откусывая.

— А зачем? Лучше неё всё равно никого нет, шалость удалась! — рассмеялся Джеймс, ловко сворачивая карту и закидывая её за пазуху. — Эй, Лунатик, ну сколько можно? Это же не первая наша вылазка. Мы вон через пол-Британии примчались, а ты хмуришься, будто тебя без шоколада оставили. Да расслабься ты! Неужели не рад нас видеть?

Римус не поднял глаз. Он сидел, сгорбившись, и нервно теребил рукава поношенного свитера. Его лицо в лунном свете было почти прозрачным, а старый шрам на щеке неестественно розовел. Когда он наконец заговорил, его голос звучал глухо, будто сквозь вату:

— Пора.

Даже Сириус замолчал. Он судорожно запихнул в рот остатки сэндвича, щелчком выключил радиоприёмник.

Тишина навалилась тяжёлым грузом. Бродяга вскочил на ноги, отряхнул ладони о брюки и, громко сглотнув, кивнул:

— Ну что ж... Веди.

Путь был недолгим — всего-то обогнуть озеро, да подняться к расщелине в скалах. Но для Римуса каждый шаг давался с трудом: ноги стали ватными, а в висках стучало так, будто маленький барабанщик устроил в его голове марш.

— Эту пещеру... — он сделал паузу, переводя дыхание, — нашёл для меня отец.

— Да мы эту историю... — начал Питер.

— Заткнись! — оборвал Сириус. — Ему нужно это рассказывать. Видишь же — его успокаивает.

И снова Мародёры слушали, как Лайелл Люпин исходил все окрестные пещеры, пока не нашёл ту самую: с узким входом, через который не протиснется даже самый тощий оборотень, и с непреодолимой для превращенного существа преградой — подземным озером, заполняющим дальнюю часть. Вода становилась естественной преградой, гарантируя, что лунатик никому не навредит.

Каждое полнолуние детства они приходили сюда. Сначала такое укрытие казалась Римусу страшной ловушкой, пастью дракона. Но отец совершил чудо — превратил кошмар в игру. Перед превращением они читали книги, сочиняли истории, лакомились шоколадом. А после — возвращались домой, где их ждали мамины блинчики с вишнёвым вареньем и смешные рассказы отца о том, как он «укрощал дикого зверя». На какое-то время Римус почти поверил, что он такой же, как все.

И вот теперь он впервые привел сюда друзей. Сам не решился бы позвать, — но раз уж они настояли... Может быть, это место наполнится еще одним светлым воспоминанием? Хотя бы на фоне неизбежной боли.

Кричащая (благодаря ему) хижина была не хуже, но здесь…

Последние слова замерли в воздухе.

Римус вцепился в скалу. Ногти посинели, вытянулись — и с шорохом пошли в когти. Камень под пальцами начал кровоточить.

Каждый нерв в теле взвыл.

— У отца... проблемы... — голос сорвался, захлебнулся, распался в вой.

Позвоночник выгнулся с хрустом. Связки рвались.

Боль. Весь мир сжался до света луны и ритма крови.

Мелькнул запах блинчиков. Родных. Чужих.

А потом — вкус крови. Зубы впивались в язык.

Челюсть ломалась, лицо плыло.

Было страшно. Не зверю — ему.

Человеку.

Последней мыслью был стыд.

Что они видят это.

Он хотел спрятаться. Не мог.

Камень рассыпался под ладонью.

Стон. Рычание.

Это уже не его голос.

Превращение. Необратимое.

Приговор.

Он отбывал его каждое полнолуние.

Дикий, нечеловеческий рев оглушительно прокатился по округе, заставив содрогнуться даже камни. Человеческий разум Римуса Люпина погас. На его месте остался только Зверь, прикованный к скале лунным светом, полный боли и ярости. Его жёлтые глаза сверкнули, устремившись к трём фигурам у входа.

— План «Омут» — начали! — крикнул Джеймс, его тон прозвучал резко, но без паники. Он не ждал. В следующее мгновение на его месте уже стоял величественный олень с ветвистыми рогами, излучающий почти неестественный свет в подземном мраке. Олень громко ударил копытом о камень, привлекая внимание Волка.

Воздух рядом заколебался, и появился огромный лохматый пес угольно-черного окраса. Не дожидаясь атаки, Сириус громко, вызывающе тявкнул, бросил Волку взгляд, полный дерзкого вызова, и рванул вдоль стены — не навстречу, а в сторону подземного озера, чья бездонная гладь тускло поблескивала в глубине.

Маленькая серая крыса метнулась вперед, к груде камней у самого входа. Ее роль была четкой: отвлекать, суетиться, быть заметной мишенью здесь.

Волк, оглушенный болью и яростью, метался между целями. Олень перед ним был самым большим вызовом. Дерзкая крыса у ног вызывала инстинктивное желание схватить. Но Бродяга, уже подбежавший к самому краю воды, снова громко и презрительно тявкнул, брызгая слюной. Он сделал явный, преувеличенный шаг вперед, к черной воде.

План работал... Но лишь на миг. Волк, уже начавший мощный толчок в сторону пса, вдруг остановился. Пылающий взгляд Волка метнулся мимо Сириуса, мимо Джеймса... и впился в маленькую фигурку крысы на камне. В ее глазах не было вызова, только предельная концентрация. Что-то переключило зверя.

С ревом, полным внезапной, сфокусированной ярости, Волк камнем понесся прямо на Питера! Расстояние было слишком маленьким, прыжок — слишком стремительным. Джеймс не успевал перехватить. Бродяга, оказавшийся слишком далеко у воды, отчаянно залаял. Казалось, Хвосту конец.

Питер не побежал. В последний момент, когда клыки были уже в сантиметре от него, он совершил невероятное: кинулся вперед, прямо под брюхо несущегося оборотня! Он проскочил между его передними лапами, отчаянно цепляясь крошечными когтями за скользкий камень.

Лунатик, не ожидавший такого, промахнулся! Его инерция понесла его вперед, он врезался в груду камней у входа с оглушительным грохотом. На миг он оглушенно замер.

Этого мгновения хватило. Джеймс мощно боднул Волка в бок, заставив его отшатнуться вглубь, прочь от входа. Пес с громким, отрывистым лаем встал между Волком и камнями.

Задача была выполнена. Волк снова был загнан к воде. Риск прорыва миновал. Пора.

Сохатый быстро отступил на шаг, повернул голову к выходу и издал короткий, хриплый звук — четкий сигнал.

Сириус тут же ответил отрывистым лаем. Он в последний раз посмотрел на сгорбленную фигуру Лунатика у воды — в его глазах мелькнуло сожаление.

Крыса, не теряя времени, юркнула в узкую расщелину входа первым.

Сириус развернулся и прыжком последовал за ним.

Сохатый, прикрывая отход, медленно пятясь, покинул убежище оборотня последним, его светящаяся шерсть исчезла в темноте расщелины.

Как только последний луч лунного света исчез, из глубины пещеры вырвался звук. Сначала — низкий, протяжный стон, полный нечеловеческой тоски. Потом он взметнулся вверх, превратившись в долгий, леденящий душу вой. Вой одинокого зверя в каменной ловушке.

Снаружи шторм эхом отозвался на этот жуткий зов. Августовская буря над Карнеддау крушила всё на своём пути — будто сама природа вторила его отчаянию и предупреждала: надвигалось нечто большее.

10 августа 1976 года

— Банши... — внезапно пробормотал Джеймс, пристально глядя в темноту.

— Чего? — Питер дёрнулся, невольно прижимая к груди свёрток с провизией.

— Тёмные банши. Легенда говорит, их стоны предвещают смерть. Почти как Гримм, только... страшнее.

Сириус резким движением повернулся, отбрасывая со лба прядь чёрных волос:

— Ты это к чему, Поттер? Сейчас не время для твоих дурацких баек.

— Просто сон, — Джеймс пожал плечами, но рука сжала палочку.

— Сон?! — Сириус фыркнул. — После твоего сыра с плесенью кому угодно кошмары приснятся. Шевелись, проверим Лунатика.

Солнечный свет робко пробивался во мрак, освещая разбросанные по полу камни и клочья шерсти. Трое мальчиков затаили дыхание у входа, привыкая к полумраку.

Римус лежал на боку. Глаза он прикрыл рукой. Свитер висел на нем лохмотьями, открывая свежие царапины на боку.

— Ну что, — громко кашлянул Сириус, засовывая в карман пустую бутылку от сливочного пива, — кто-то явно хорошо провёл ночь.

Римус медленно приподнялся на локтях. Один глаз был припухшим, в уголке губ засохла кровь.

— Если «хорошо» — значит «ужасно», то да.

Джеймс молча опустился рядом и протянул помятую плитку шоколада.

Питер за спиной Сириуса сделал маленький шаг вперёд:

— Мы... мы принесли тебе чистую одежду. И воды. — Он осторожно поставил флягу на камень рядом. — Я сам постирал свитер... Надеюсь, не испортил.

Римус слегка ухмыльнулся, но взял шоколад. Пальцы дрожали, когда он отламывал кусочек.

— Спасибо. Хотя, — он скривился, — выгляжу я, наверное, как...

— Как будто по тебе проскакал целый табун гиппогрифов, — закончил Сириус, плюхнувшись рядом. — Но это твой обычный вид по утрам.

Джеймс бросил в него пустой фантик.

Римус рассмеялся — хрипло, но искренне.

— Да идите вы...

— Уже лучше, — Сириус удовлетворённо скрестил руки. — Теперь можешь начинать ныть про то, как тебе плохо.

После такой ночи отдых был необходим, но впереди ещё оставалось несколько дней свободы — последние тёплые деньки перед возвращением в школу.

Оставшуюся недели дом Люпинов гудел, как растревоженный улей. Хоуп, словно обрела второе дыхание: ее знаменитые блинчики теперь появлялись на столе трижды в день, казалось, ничто не может нарушить этот идиллический покой.

Но когда наступал вечер и смех затихал, в дом просачивалась другая реальность. Лайелл возвращался затемно, машинально перебирая в кармане обугленный край послания.

Раньше он читал Римусу вслух нелепые угрозы: «Твои методы — ненаучная ерунда!» — кричали одни. «Ты даже не представляешь, с чем столкнулся!» — предупреждали другие. И они смеялись над злобой трусливых писак, прячущихся за чужими именами.

Теперь же он сжигал письма, даже не читая.

— Пап... — начал он, но Лайелл поднял руку.

— Не сейчас, — голос отца звучал устало. — И не говори матери. — Он повернулся, и в его глазах Римус увидел что-то новое — не привычную озабоченность, а настоящий страх. — И... пока не втягивай друзей.

Римус кивнул и вышел, оставив отца одного с догорающими в камине письмами. Той ночью он ворочался в постели, а утром обнаружил, что стиснул подушку так крепко, что из неё вылезли перья.

К полудню солнечные лучи пробивались сквозь кухонные занавески, освещая четверых друзей за поздним завтраком.

Сириус разбирал почту, когда его пальцы наткнулись на конверт с узнаваемым изящным почерком. Уголки его губ непроизвольно дрогнули.

— О, весточка от возлюбленной? — поддел его Джеймс, заметив реакцию.

— Ага, и в нём целый трактат о том, как я невыносим, — Сириус швырнул через стол другой конверт, но уголки его губ дёрнулись. — Но она хоть пишет.

Питер поднял брови:

— Вы с Алисой все еще... что вы там делаете?

Сириус откинулся на спинку стула:

— Алиса... Она умна, чертовски остроумна, и если бы я вообще думал о женитьбе — да, из нее вышла бы идеальная жена.

Сириус вскрыл конверт, его глаза быстро пробежались по строчкам, и неожиданно громкий смех разорвал тишину кухни.

— «Дорогой невыносимый эгоист, — зачитал он, с трудом сдерживая смех, — если ты не появишься в Хогсмиде в следующую субботу, я найду кого-то менее красивого, но более пунктуального». — Он покачал головой, продолжая хихикать. На щеках у него выступили ямочки — такая редкость. Но когда смех стих, в его взгляде что-то изменилось. Он стал отстранённым, будто смотрел сквозь стены кухни — куда-то в прошлое. Или в то, чего не хочет вспоминать.

Джеймс перегнулся через стол, пытаясь заглянуть в письмо, и его лицо невольно скривилось.

— Вот бы и мне получать такие милые послания, — пробормотал он. — Мои письма Эванс даже не открывает — сразу определяет в камин по почерку.

Питер, жующий тост, неловко хмыкнул:

— Может, если перестать подписывать их «Твой будущий муж» огромными буквами...

— Гениально! — Джеймс хлопнул себя по лбу, но тут же помрачнел. — Хотя... нет, кажется, я уже пробовал вариант с «Твоим покорным слугой». Результат тот же — пламя.

Питер осторожно предложил:

— А может... дать ей передышку? Хотя бы на пару недель?

— И оставить поле боя Снейпу? — Джеймс выпрямился, но, встретившись глазами с Сириусом, неожиданно сбавил пыл. Он взъерошил волосы и махнул рукой. — Ладно, хватит о моих любовных поражениях. — Он взглянул на письмо в руках Сириуса. — Ты-то хоть в выигрышной позиции. Так что там у вас с Алисой?

Сириус не сводил глаз с последней строчки письма, его пальцы невольно разгладили помятый уголок.

— Мы... — он необычно замялся, — пробуем. Но серьезные отношения... — Его плечи слегка поднялись в нерешительном жесте. — Не думаю, что создан для этого. По крайней мере, сейчас.

Римус молча наблюдал за Сириусом. Обычно тот швырял письма куда попало. Но сейчас чёрный пергамент был аккуратно сложен пополам и спрятан во внутренний карман мантии.

Джеймс поднял бровь — этот жест был ему слишком уж непривычен.

Лицо Сириуса потемнело. Он швырнул на стол другой конверт — тяжелый конверт с фамильной печатью Блэков.

— А теперь, друзья мои, — его голос стал ледяным, — давайте обсудим, как моя драгоценная матушка планирует устроить мою жизнь.

Питер скривился, узнав дорогой пергамент:

— Опять подыскивает тебе «достойную партию»?

Сириус развернул его с театральным вздохом:

— Алекта Кэрроу. Шестнадцать лет, подходящая фамилия, — голос Сириуса стал ядовитым, — и, внимание, «обладает характером, способным усмирить твоё... непостоянство». Как мило. — Он смял бумагу, но потом всё же разгладил — будто не хотел показывать, насколько это его задело.

Джеймс фыркнул, разливая по кружкам апельсиновый сок:

— Мой отец тоже не отстаёт. Устроил «случайный» ужин с семьёй Краучей. Их дочь Пэнси весь вечер сидела, как на иголках, и бубнила что-то про «долг перед обществом» и «бремя репутации». — Джеймс скорчил гримасу, изображая каменное лицо ее отца, Барти Крауча. — Я пообещал отцу, что скорее женюсь на горном тролле, чем буду слушать эту проповедь за ужином каждый день.

Неожиданно Питер разгладил на столе простой лист бумаги, который он держал в руках с самого утра.

— Мой отец... написал, — прошептал он так тихо, что остальным пришлось наклониться. — Пятнадцать лет я даже не знал, жив ли он. А теперь...

В воздухе повисло неловкое молчание. Римус наблюдал, как Сириус и Джеймс переглядываются — эта новость явно задела их больше, чем проблемы с их собственными семьями, а Хвост водил пальцем по строчкам, будто не веря собственным глазам.

— Он... он хочет встретиться, — продолжил Питер. — Пишет, что «хочет наверстать упущенное». Как будто все это время можно просто... перепрыгнуть.

Сириус неожиданно мягко положил руку ему на плечо — совсем не так, как обычно хлопал по спине.

— Ты не обязан его прощать, — заключил он неожиданно серьезно. — Даже если встретишься.

— Я даже не знаю, как он выглядит, — признался Питер, поднимая на друзей растерянный взгляд. — Мама никогда не показывала фотографий. А теперь он просто... появляется в моей жизни? — Его голос перешел на шепот, и он потупился, словно ожидая насмешки, но в глазах читалась жажда одобрения.

Римус посмотрел на закрытую дверь кабинета, где накануне видел отца, и произнес:

— Может быть, он наконец понял, что потерял. Но это... твое решение. Только твое.

Джеймс пододвинул к Питеру свежий тост:

— Если захочешь встретиться — мы пойдем с тобой. Если захочешь забыть — я лично превращу это письмо в стаю бумажных журавликов и запущу прямо в его окно.

Сириус, уже копающийся в чемодане, обернулся с бутылкой сливочного пива в руках:

— А я обеспечу музыкальное сопровождение! — Он наполнил кружки, расплескав пену. — За сложных родителей и друзей, которые их заменяют!

Питер впервые за утро улыбнулся, принимая кружку:

— Вы неисправимы...

Римус молча поднял свой бокал, ловя солнечный блик на поверхности пива. Он смотрел на смеющихся друзей, и мысль пронеслась, как холодный ветер: «Как долго это продлится?». В этом теплом моменте, среди смеха и брызг пенного напитка, все тревоги временно отступили.

31 августа 1976 года

В последнее утро перед отъездом в Хогвартс кухня Люпинов была особенно оживлённой. Чемоданы уже стояли в прихожей, а на столе дымились свежие сырники.

— Ещё добавки, Сириус? — Хоуп настойчиво пододвинула блюдо, когда тот в пятый раз потянулся к варенью. — В поезде такого не будет.

— Вы хотите, чтобы я лопнул до прибытия в Хогсмид? — засмеялся он, но ложка уже тянулась к румяным сырникам.

Хоуп мягко улыбнулась. Джеймс и Питер спорили из-за последнего куска ветчины. Римус — её обычно бледный, замкнутый Римус — смеялся, вытирая варенье с подбородка.

В её глазах блестели слёзы.

— Спасибо вам, — сказала она тихо.

Сириус замер с вилкой в воздухе:

— За... сырники?

— За это, — она едва слышно прошептала, кивая на сына. — За то, что вы возвращаете мне его. Каждый раз.

Сириус опустил глаза. Впервые в жизни у него не нашлось ни шутки, ни колкости — только неловкое движение вилкой, оставляющее следы на золотистой корочке сырника.

За окном та же изморозь, что и в ночь превращения. Но здесь, среди крошек на кухонном столе и перебитых чашек, ничто не могло разрушить этот хрупкий мир. Хоуп знала — этот оазис покоя создан четырьмя мальчишками. И что бы ни происходило за стенами их дома, пока они вместе, всё будет хорошо.

Но даже самым тёплым денькам приходит конец — «Хогвартс-экспресс» ждал своих пассажиров. Где-то наверху раздался грохот — судя по возгласу Питера, его чемодан наконец сдался под натиском сладостей от Хоуп. Сириус, уже стоявший у двери с зажатым в зубах билетом, крикнул:

— Питер, если мы из-за тебя опоздаем на поезд, я лично трансфигурирую тебя в багажную тележку!

Римус задержался на пороге, когда заметил отца в дверях кабинета. Лайелл молча протянул ему потёртый латунный портал — старую дверную ручку, испещрённую рунами. Он выглядел усталым, но твёрдо положил руку на плечо сына.

Хоуп подошла к мужу, и Лайелл наклонился к ней, шепча почти беззвучно, что Римус едва расслышал: «...они уже знают про пещеру. Надо будет искать новое место...» Хоуп побледнела, но лишь крепче взялась за руку мужа.

— Портал на платформу 9¾ скоро откроется, — произнес он, поправляя очки. — Береги себя. — В этих простых словах Римус услышал всё: «Будь осторожен», «Я волнуюсь», «Я горжусь тобой».

— Я... — начал Римус, но Лайелл мягко прервал его:

— Просто возвращайся целым. И помни — твои друзья... — он кивнул в сторону Сириуса, который сейчас пытался приклеить заклинанием оторвавшуюся ручку к чемодану Джеймса, — они настоящие.

Хоуп аккуратно расправила складки мантии Римуса, её руки на мгновение задержались на его плечах.

— Ты всё проверил? Книги, пергамент, перо? — спросила она обыденным тоном, но уголки губ дрогнули, когда сунула ему в карман плитку шоколада. — На дорожку. И не забывай писать!

Римус бросил последний взгляд на дом. Лайелл стоял в дверях, руки в карманах, и лишь коротко кивнул — этого было достаточно. Портал в его руке замерцал голубоватым светом.

— Приготовились? — Джеймс первым положил ладонь на холодный металл.

Четвёрка друзей сбилась в кучку. Яркая вспышка — и их будто выдернули за шкирку. Последнее, что видел Римус — мать с поднятой рукой и отца, уходящего к камину, где догорали письма.

Через мгновение они уже спотыкались о чемоданы на платформе 9¾, а Сириус, пошатываясь, бормотал:

— Никогда не привыкну к этому ощущению. Как будто тебя протащили через трубу дымохода…

Римус оглядел перрон, заполненный семьями и дымом паровоза. И вдруг его взор зацепился за высокую, совершенно неподвижную фигуру у дальних колонн. Словно статуя, высеченная из мрамора хаоса. Незнакомец в темном, не по сезону плотном плаще стоял, не провожая никого, и смотрел. Его взгляд был острым. Неотрывным. Он буравил пространство — сквозь гул, дым, суету.

И упирался в него.

Мурашки пробежали по спине Римуса.

— Эй, Лунатик, ты чего застыл? — донёсся голос Сириуса, уже тащившего чемодан к вагону. — Помогай с багажом, а не глазей по сторонам!

Римус моргнул — и незнакомец исчез, будто растворился в клубах дыма.

«Показалось», — подумал он, стараясь отогнать внезапную тревогу.