Мародёры: Три Тишины (гет)

9 августа 1976 года

Тонкая морось висела в воздухе, а туман сползал к глади «Чёрного» озера — так его называли валлийцы за отсутствие дна и мрачное отражение скал. Казалось, сам водоём дышит, скрывая в себе нечто древнее. На мили вокруг не слышалось ничего, кроме завываний ветра и шипящего шёпота волн.

Но внутри волшебного пузыря, защищавшего ребят от непогоды, царили магия и смех. По прозрачному куполу бежали капли, соревнуясь друг с другом. Парни расположились на прибрежных камнях, ожидая полнолуния. С негромким шипением работал переносной радиоприёмник Сириуса, из которого доносился натужный голос диктора «Говорящего Транслятора»: «...повторяем экстренное сообщение. Министерство магии подтверждает: пропавший на прошлой неделе мракоборец Бенджи Фенвик...»

— Совсем скоро Джеймс снова увидит свою «подружку»! — фыркнул Сириус, жуя сэндвич и махом руки приглушая радио до едва слышного фона.

— Отдай карту, я просто хочу проверить, вернулась ли она в Хогвартс, — нетерпеливо потребовал Джеймс, выхватывая пергамент.

— Да никто не возвращается раньше срока. Ну, кроме этого психа, — Питер ткнул пальцем в имя, плавающее у гостиной Слизерина: «Северус Снейп».

— Потому и хочу проверить…

— Не напоминай про него, — хмуро бросил Римус.

Римус не хотел снова думать о том, как в прошлом году Сириус, решив «пошутить», отправил Снейпа к Визжащей хижине. Джеймс в последний момент вытащил его обратно, пока Римус ещё был человеком. Снейп теперь знал. И хотя был связан обещанием молчать, его взгляд — холодный, прожигающий — никуда не делся.

— Мерлинова борода, ты вообще на кого-то, кроме Эванс, смотришь? — Сириус покачал головой, снова откусывая.

— А зачем? Лучше неё всё равно никого нет, шалость удалась! — рассмеялся Джеймс, ловко сворачивая карту и закидывая её за пазуху. — Эй, Лунатик, ну сколько можно? Это же не первая наша вылазка. Мы вон через пол-Британии примчались, а ты хмуришься, будто тебя без шоколада оставили. Да расслабься ты! Неужели не рад нас видеть?

Римус не поднял глаз. Он сидел, сгорбившись, и нервно теребил рукава поношенного свитера. Его лицо в лунном свете было почти прозрачным, а старый шрам на щеке неестественно розовел. Когда он наконец заговорил, его голос звучал глухо, будто сквозь вату:

— Пора.

Даже Сириус замолчал. Он судорожно запихнул в рот остатки сэндвича, щелчком выключил радиоприёмник.

Тишина навалилась тяжёлым грузом. Бродяга вскочил на ноги, отряхнул ладони о брюки и, громко сглотнув, кивнул:

— Ну что ж... Веди.

Путь был недолгим — всего-то обогнуть озеро, да подняться к расщелине в скалах. Но для Римуса каждый шаг давался с трудом: ноги стали ватными, а в висках стучало так, будто маленький барабанщик устроил в его голове марш.

— Эту пещеру... — он сделал паузу, переводя дыхание, — нашёл для меня отец.

— Да мы эту историю... — начал Питер.

— Заткнись! — оборвал Сириус. — Ему нужно это рассказывать. Видишь же — его успокаивает.

И снова Мародёры слушали, как Лайелл Люпин исходил все окрестные пещеры, пока не нашёл ту самую: с узким входом, через который не протиснется даже самый тощий оборотень, и с непреодолимой для превращенного существа преградой — подземным озером, заполняющим дальнюю часть. Вода становилась естественной преградой, гарантируя, что лунатик никому не навредит.

Каждое полнолуние детства они приходили сюда. Сначала такое укрытие казалась Римусу страшной ловушкой, пастью дракона. Но отец совершил чудо — превратил кошмар в игру. Перед превращением они читали книги, сочиняли истории, лакомились шоколадом. А после — возвращались домой, где их ждали мамины блинчики с вишнёвым вареньем и смешные рассказы отца о том, как он «укрощал дикого зверя». На какое-то время Римус почти поверил, что он такой же, как все.

И вот теперь он впервые привел сюда друзей. Сам не решился бы позвать, — но раз уж они настояли... Может быть, это место наполнится еще одним светлым воспоминанием? Хотя бы на фоне неизбежной боли.

Кричащая (благодаря ему) хижина была не хуже, но здесь…

Последние слова замерли в воздухе.

Римус вцепился в скалу. Ногти посинели, вытянулись — и с шорохом пошли в когти. Камень под пальцами начал кровоточить.

Каждый нерв в теле взвыл.

— У отца... проблемы... — голос сорвался, захлебнулся, распался в вой.

Позвоночник выгнулся с хрустом. Связки рвались.

Боль. Весь мир сжался до света луны и ритма крови.

Мелькнул запах блинчиков. Родных. Чужих.

А потом — вкус крови. Зубы впивались в язык.

Челюсть ломалась, лицо плыло.

Было страшно. Не зверю — ему.

Человеку.

Последней мыслью был стыд.

Что они видят это.

Он хотел спрятаться. Не мог.

Камень рассыпался под ладонью.

Стон. Рычание.

Это уже не его голос.

Превращение. Необратимое.

Приговор.

Он отбывал его каждое полнолуние.

Дикий, нечеловеческий рев оглушительно прокатился по округе, заставив содрогнуться даже камни. Человеческий разум Римуса Люпина погас. На его месте остался только Зверь, прикованный к скале лунным светом, полный боли и ярости. Его жёлтые глаза сверкнули, устремившись к трём фигурам у входа.

— План «Омут» — начали! — крикнул Джеймс, его тон прозвучал резко, но без паники. Он не ждал. В следующее мгновение на его месте уже стоял величественный олень с ветвистыми рогами, излучающий почти неестественный свет в подземном мраке. Олень громко ударил копытом о камень, привлекая внимание Волка.

Воздух рядом заколебался, и появился огромный лохматый пес угольно-черного окраса. Не дожидаясь атаки, Сириус громко, вызывающе тявкнул, бросил Волку взгляд, полный дерзкого вызова, и рванул вдоль стены — не навстречу, а в сторону подземного озера, чья бездонная гладь тускло поблескивала в глубине.

Маленькая серая крыса метнулась вперед, к груде камней у самого входа. Ее роль была четкой: отвлекать, суетиться, быть заметной мишенью здесь.

Волк, оглушенный болью и яростью, метался между целями. Олень перед ним был самым большим вызовом. Дерзкая крыса у ног вызывала инстинктивное желание схватить. Но Бродяга, уже подбежавший к самому краю воды, снова громко и презрительно тявкнул, брызгая слюной. Он сделал явный, преувеличенный шаг вперед, к черной воде.

План работал... Но лишь на миг. Волк, уже начавший мощный толчок в сторону пса, вдруг остановился. Пылающий взгляд Волка метнулся мимо Сириуса, мимо Джеймса... и впился в маленькую фигурку крысы на камне. В ее глазах не было вызова, только предельная концентрация. Что-то переключило зверя.

С ревом, полным внезапной, сфокусированной ярости, Волк камнем понесся прямо на Питера! Расстояние было слишком маленьким, прыжок — слишком стремительным. Джеймс не успевал перехватить. Бродяга, оказавшийся слишком далеко у воды, отчаянно залаял. Казалось, Хвосту конец.

Питер не побежал. В последний момент, когда клыки были уже в сантиметре от него, он совершил невероятное: кинулся вперед, прямо под брюхо несущегося оборотня! Он проскочил между его передними лапами, отчаянно цепляясь крошечными когтями за скользкий камень.

Лунатик, не ожидавший такого, промахнулся! Его инерция понесла его вперед, он врезался в груду камней у входа с оглушительным грохотом. На миг он оглушенно замер.

Этого мгновения хватило. Джеймс мощно боднул Волка в бок, заставив его отшатнуться вглубь, прочь от входа. Пес с громким, отрывистым лаем встал между Волком и камнями.

Задача была выполнена. Волк снова был загнан к воде. Риск прорыва миновал. Пора.

Сохатый быстро отступил на шаг, повернул голову к выходу и издал короткий, хриплый звук — четкий сигнал.

Сириус тут же ответил отрывистым лаем. Он в последний раз посмотрел на сгорбленную фигуру Лунатика у воды — в его глазах мелькнуло сожаление.

Крыса, не теряя времени, юркнула в узкую расщелину входа первым.

Сириус развернулся и прыжком последовал за ним.

Сохатый, прикрывая отход, медленно пятясь, покинул убежище оборотня последним, его светящаяся шерсть исчезла в темноте расщелины.

Как только последний луч лунного света исчез, из глубины пещеры вырвался звук. Сначала — низкий, протяжный стон, полный нечеловеческой тоски. Потом он взметнулся вверх, превратившись в долгий, леденящий душу вой. Вой одинокого зверя в каменной ловушке.

Снаружи шторм эхом отозвался на этот жуткий зов. Августовская буря над Карнеддау крушила всё на своём пути — будто сама природа вторила его отчаянию и предупреждала: надвигалось нечто большее.

10 августа 1976 года

— Банши... — внезапно пробормотал Джеймс, пристально глядя в темноту.

— Чего? — Питер дёрнулся, невольно прижимая к груди свёрток с провизией.

— Тёмные банши. Легенда говорит, их стоны предвещают смерть. Почти как Гримм, только... страшнее.

Сириус резким движением повернулся, отбрасывая со лба прядь чёрных волос:

— Ты это к чему, Поттер? Сейчас не время для твоих дурацких баек.

— Просто сон, — Джеймс пожал плечами, но рука сжала палочку.

— Сон?! — Сириус фыркнул. — После твоего сыра с плесенью кому угодно кошмары приснятся. Шевелись, проверим Лунатика.

Солнечный свет робко пробивался во мрак, освещая разбросанные по полу камни и клочья шерсти. Трое мальчиков затаили дыхание у входа, привыкая к полумраку.

Римус лежал на боку. Глаза он прикрыл рукой. Свитер висел на нем лохмотьями, открывая свежие царапины на боку.

— Ну что, — громко кашлянул Сириус, засовывая в карман пустую бутылку от сливочного пива, — кто-то явно хорошо провёл ночь.

Римус медленно приподнялся на локтях. Один глаз был припухшим, в уголке губ засохла кровь.

— Если «хорошо» — значит «ужасно», то да.

Джеймс молча опустился рядом и протянул помятую плитку шоколада.

Питер за спиной Сириуса сделал маленький шаг вперёд:

— Мы... мы принесли тебе чистую одежду. И воды. — Он осторожно поставил флягу на камень рядом. — Я сам постирал свитер... Надеюсь, не испортил.

Римус слегка ухмыльнулся, но взял шоколад. Пальцы дрожали, когда он отламывал кусочек.

— Спасибо. Хотя, — он скривился, — выгляжу я, наверное, как...

— Как будто по тебе проскакал целый табун гиппогрифов, — закончил Сириус, плюхнувшись рядом. — Но это твой обычный вид по утрам.

Джеймс бросил в него пустой фантик.

Римус рассмеялся — хрипло, но искренне.

— Да идите вы...

— Уже лучше, — Сириус удовлетворённо скрестил руки. — Теперь можешь начинать ныть про то, как тебе плохо.

После такой ночи отдых был необходим, но впереди ещё оставалось несколько дней свободы — последние тёплые деньки перед возвращением в школу.

Оставшуюся недели дом Люпинов гудел, как растревоженный улей. Хоуп, словно обрела второе дыхание: ее знаменитые блинчики теперь появлялись на столе трижды в день, казалось, ничто не может нарушить этот идиллический покой.

Но когда наступал вечер и смех затихал, в дом просачивалась другая реальность. Лайелл возвращался затемно, машинально перебирая в кармане обугленный край послания.

Раньше он читал Римусу вслух нелепые угрозы: «Твои методы — ненаучная ерунда!» — кричали одни. «Ты даже не представляешь, с чем столкнулся!» — предупреждали другие. И они смеялись над злобой трусливых писак, прячущихся за чужими именами.

Теперь же он сжигал письма, даже не читая.

— Пап... — начал он, но Лайелл поднял руку.

— Не сейчас, — голос отца звучал устало. — И не говори матери. — Он повернулся, и в его глазах Римус увидел что-то новое — не привычную озабоченность, а настоящий страх. — И... пока не втягивай друзей.

Римус кивнул и вышел, оставив отца одного с догорающими в камине письмами. Той ночью он ворочался в постели, а утром обнаружил, что стиснул подушку так крепко, что из неё вылезли перья.

К полудню солнечные лучи пробивались сквозь кухонные занавески, освещая четверых друзей за поздним завтраком.

Сириус разбирал почту, когда его пальцы наткнулись на конверт с узнаваемым изящным почерком. Уголки его губ непроизвольно дрогнули.

— О, весточка от возлюбленной? — поддел его Джеймс, заметив реакцию.

— Ага, и в нём целый трактат о том, как я невыносим, — Сириус швырнул через стол другой конверт, но уголки его губ дёрнулись. — Но она хоть пишет.

Питер поднял брови:

— Вы с Алисой все еще... что вы там делаете?

Сириус откинулся на спинку стула:

— Алиса... Она умна, чертовски остроумна, и если бы я вообще думал о женитьбе — да, из нее вышла бы идеальная жена.

Сириус вскрыл конверт, его глаза быстро пробежались по строчкам, и неожиданно громкий смех разорвал тишину кухни.

— «Дорогой невыносимый эгоист, — зачитал он, с трудом сдерживая смех, — если ты не появишься в Хогсмиде в следующую субботу, я найду кого-то менее красивого, но более пунктуального». — Он покачал головой, продолжая хихикать. На щеках у него выступили ямочки — такая редкость. Но когда смех стих, в его взгляде что-то изменилось. Он стал отстранённым, будто смотрел сквозь стены кухни — куда-то в прошлое. Или в то, чего не хочет вспоминать.

Джеймс перегнулся через стол, пытаясь заглянуть в письмо, и его лицо невольно скривилось.

— Вот бы и мне получать такие милые послания, — пробормотал он. — Мои письма Эванс даже не открывает — сразу определяет в камин по почерку.

Питер, жующий тост, неловко хмыкнул:

— Может, если перестать подписывать их «Твой будущий муж» огромными буквами...

— Гениально! — Джеймс хлопнул себя по лбу, но тут же помрачнел. — Хотя... нет, кажется, я уже пробовал вариант с «Твоим покорным слугой». Результат тот же — пламя.

Питер осторожно предложил:

— А может... дать ей передышку? Хотя бы на пару недель?

— И оставить поле боя Снейпу? — Джеймс выпрямился, но, встретившись глазами с Сириусом, неожиданно сбавил пыл. Он взъерошил волосы и махнул рукой. — Ладно, хватит о моих любовных поражениях. — Он взглянул на письмо в руках Сириуса. — Ты-то хоть в выигрышной позиции. Так что там у вас с Алисой?

Сириус не сводил глаз с последней строчки письма, его пальцы невольно разгладили помятый уголок.

— Мы... — он необычно замялся, — пробуем. Но серьезные отношения... — Его плечи слегка поднялись в нерешительном жесте. — Не думаю, что создан для этого. По крайней мере, сейчас.

Римус молча наблюдал за Сириусом. Обычно тот швырял письма куда попало. Но сейчас чёрный пергамент был аккуратно сложен пополам и спрятан во внутренний карман мантии.

Джеймс поднял бровь — этот жест был ему слишком уж непривычен.

Лицо Сириуса потемнело. Он швырнул на стол другой конверт — тяжелый конверт с фамильной печатью Блэков.

— А теперь, друзья мои, — его голос стал ледяным, — давайте обсудим, как моя драгоценная матушка планирует устроить мою жизнь.

Питер скривился, узнав дорогой пергамент:

— Опять подыскивает тебе «достойную партию»?

Сириус развернул его с театральным вздохом:

— Алекта Кэрроу. Шестнадцать лет, подходящая фамилия, — голос Сириуса стал ядовитым, — и, внимание, «обладает характером, способным усмирить твоё... непостоянство». Как мило. — Он смял бумагу, но потом всё же разгладил — будто не хотел показывать, насколько это его задело.

Джеймс фыркнул, разливая по кружкам апельсиновый сок:

— Мой отец тоже не отстаёт. Устроил «случайный» ужин с семьёй Краучей. Их дочь Пэнси весь вечер сидела, как на иголках, и бубнила что-то про «долг перед обществом» и «бремя репутации». — Джеймс скорчил гримасу, изображая каменное лицо ее отца, Барти Крауча. — Я пообещал отцу, что скорее женюсь на горном тролле, чем буду слушать эту проповедь за ужином каждый день.

Неожиданно Питер разгладил на столе простой лист бумаги, который он держал в руках с самого утра.

— Мой отец... написал, — прошептал он так тихо, что остальным пришлось наклониться. — Пятнадцать лет я даже не знал, жив ли он. А теперь...

В воздухе повисло неловкое молчание. Римус наблюдал, как Сириус и Джеймс переглядываются — эта новость явно задела их больше, чем проблемы с их собственными семьями, а Хвост водил пальцем по строчкам, будто не веря собственным глазам.

— Он... он хочет встретиться, — продолжил Питер. — Пишет, что «хочет наверстать упущенное». Как будто все это время можно просто... перепрыгнуть.

Сириус неожиданно мягко положил руку ему на плечо — совсем не так, как обычно хлопал по спине.

— Ты не обязан его прощать, — заключил он неожиданно серьезно. — Даже если встретишься.

— Я даже не знаю, как он выглядит, — признался Питер, поднимая на друзей растерянный взгляд. — Мама никогда не показывала фотографий. А теперь он просто... появляется в моей жизни? — Его голос перешел на шепот, и он потупился, словно ожидая насмешки, но в глазах читалась жажда одобрения.

Римус посмотрел на закрытую дверь кабинета, где накануне видел отца, и произнес:

— Может быть, он наконец понял, что потерял. Но это... твое решение. Только твое.

Джеймс пододвинул к Питеру свежий тост:

— Если захочешь встретиться — мы пойдем с тобой. Если захочешь забыть — я лично превращу это письмо в стаю бумажных журавликов и запущу прямо в его окно.

Сириус, уже копающийся в чемодане, обернулся с бутылкой сливочного пива в руках:

— А я обеспечу музыкальное сопровождение! — Он наполнил кружки, расплескав пену. — За сложных родителей и друзей, которые их заменяют!

Питер впервые за утро улыбнулся, принимая кружку:

— Вы неисправимы...

Римус молча поднял свой бокал, ловя солнечный блик на поверхности пива. Он смотрел на смеющихся друзей, и мысль пронеслась, как холодный ветер: «Как долго это продлится?». В этом теплом моменте, среди смеха и брызг пенного напитка, все тревоги временно отступили.

1 сентября 1976 года

В последнее утро перед отъездом в Хогвартс кухня Люпинов была особенно оживлённой. Чемоданы уже стояли в прихожей, а на столе дымились свежие сырники.

— Ещё добавки, Сириус? — Хоуп настойчиво пододвинула блюдо, когда тот в пятый раз потянулся к варенью. — В поезде такого не будет.

— Вы хотите, чтобы я лопнул до прибытия в Хогсмид? — засмеялся он, но ложка уже тянулась к румяным сырникам.

Хоуп мягко улыбнулась. Джеймс и Питер спорили из-за последнего куска ветчины. Римус — её обычно бледный, замкнутый Римус — смеялся, вытирая варенье с подбородка.

В её глазах блестели слёзы.

— Спасибо вам, — сказала она тихо.

Сириус замер с вилкой в воздухе:

— За... сырники?

— За это, — она едва слышно прошептала, кивая на сына. — За то, что вы возвращаете мне его. Каждый раз.

Сириус опустил глаза. Впервые в жизни у него не нашлось ни шутки, ни колкости — только неловкое движение вилкой, оставляющее следы на золотистой корочке сырника.

За окном та же изморозь, что и в ночь превращения. Но здесь, среди крошек на кухонном столе и перебитых чашек, ничто не могло разрушить этот хрупкий мир. Хоуп знала — этот оазис покоя создан четырьмя мальчишками. И что бы ни происходило за стенами их дома, пока они вместе, всё будет хорошо.

Но даже самым тёплым денькам приходит конец — «Хогвартс-экспресс» ждал своих пассажиров. Где-то наверху раздался грохот — судя по возгласу Питера, его чемодан наконец сдался под натиском сладостей от Хоуп. Сириус, уже стоявший у двери с зажатым в зубах билетом, крикнул:

— Питер, если мы из-за тебя опоздаем на поезд, я лично трансфигурирую тебя в багажную тележку!

Римус задержался на пороге, когда заметил отца в дверях кабинета. Лайелл молча протянул ему потёртый латунный портал — старую дверную ручку, испещрённую рунами. Он выглядел усталым, но твёрдо положил руку на плечо сына.

Хоуп подошла к мужу, и Лайелл наклонился к ней, шепча почти беззвучно, что Римус едва расслышал: «...они уже знают про пещеру. Надо будет искать новое место...» Хоуп побледнела, но лишь крепче взялась за руку мужа.

— Портал на платформу 9¾ скоро откроется, — произнес он, поправляя очки. — Береги себя. — В этих простых словах Римус услышал всё: «Будь осторожен», «Я волнуюсь», «Я горжусь тобой».

— Я... — начал Римус, но Лайелл мягко прервал его:

— Просто возвращайся целым. И помни — твои друзья... — он кивнул в сторону Сириуса, который сейчас пытался приклеить заклинанием оторвавшуюся ручку к чемодану Джеймса, — они настоящие.

Хоуп аккуратно расправила складки мантии Римуса, её руки на мгновение задержались на его плечах.

— Ты всё проверил? Книги, пергамент, перо? — спросила она обыденным тоном, но уголки губ дрогнули, когда сунула ему в карман плитку шоколада. — На дорожку. И не забывай писать!

Римус бросил последний взгляд на дом. Лайелл стоял в дверях, руки в карманах, и лишь коротко кивнул — этого было достаточно. Портал в его руке замерцал голубоватым светом.

— Приготовились? — Джеймс первым положил ладонь на холодный металл.

Четвёрка друзей сбилась в кучку. Яркая вспышка — и их будто выдернули за шкирку. Последнее, что видел Римус — мать с поднятой рукой и отца, уходящего к камину, где догорали письма.

Через мгновение они уже спотыкались о чемоданы на платформе 9¾, а Сириус, пошатываясь, бормотал:

— Никогда не привыкну к этому ощущению. Как будто тебя протащили через трубу дымохода…

Римус оглядел перрон, заполненный семьями и дымом паровоза. И вдруг его взор зацепился за высокую, совершенно неподвижную фигуру у дальних колонн. Словно статуя, высеченная из мрамора хаоса. Незнакомец в темном, не по сезону плотном плаще стоял, не провожая никого, и смотрел. Его взгляд был острым. Неотрывным. Он буравил пространство — сквозь гул, дым, суету.

И упирался в него.

Мурашки пробежали по спине Римуса.

— Эй, Лунатик, ты чего застыл? — донёсся голос Сириуса, уже тащившего чемодан к вагону. — Помогай с багажом, а не глазей по сторонам!

Римус моргнул — и незнакомец исчез, будто растворился в клубах дыма.

«Показалось», — подумал он, стараясь отогнать внезапную тревогу.

1 сентября 1976 года

Пока четверка друзей готовилась к отправлению в Хогвартс, в индустриальном городке Коукворт царила своя предшкольная суета.

По узким улочкам сновали семьи, а в одном из таунхаусов рыжеволосая Лили Эванс лежала на кровати, перебирая перо. Ее ярко-зеленые глаза то и дело обращались к распахнутому окну — словно ждала, что вот-вот появится сова.

На стене над кроватью поблескивал плакат Дэвида Боуи в его знаменитом образе Зигги Стардаста, а с противоположной стороны улыбался Элтон Джон в экстравагантном костюме. Пыль танцевала в косых лучах солнца уходящего лета, пробивавшихся сквозь не до конца задернутую штору.

— Дорогой Эл… — написала она тут же решительно зачеркнула. С катушечного магнитофона на тумбочке лилась приглушенная музыка — фирменный, чуть надломленный вокал Боуи.

— Или лучше «Элдред»? — пробормотала девушка, машинально поправляя кассету в проигрывателе. Шипение ленты стало чуть громче.

Элдред «Эл» Уорпл— выпускник Хогвартса, теперь исследователь вампирских кланов в Трансильвании. После вечеринки Клуба Слизней он писал часто, но в последний месяц — лишь скупые строчки. Лили провела пальцем по серебряному слизню на цепочке — его подарку. Зато от Поттера... Лили взглянула на внушительную стопку конвертов.

— Черт, где он пропадает? — прошептала она, непроизвольно сжав перо. — Может, я навязываюсь? Или хуже... Обсудить бы с Марлин…

Мысль застряла в горле комом. Марлин. Всего пару лет назад сама Марлин вздыхала по Элу. Теперь же, когда между Элом и Лили что-то завязалось, Марлин лишь отводила глаза, странно сжимала губы и меняла тему. Лили так и не решилась спросить в чем дело.

Дверь открылась, впуская более ритмичную и попсовую мелодию из гостиной.

— Ты взяла мою юбку? — пискнула Петунья, поправляя свои модные джинсы-клеш, неодобрительно посмотрела на плакат Боуи.

— Какую еще... А, эту. — Лили лукаво улыбнулась, обнимая сестру. — Она мне правда больше идет!

Петунья выдохнула, сдаваясь перед заразительной улыбкой сестры.

— Ладно, но в обмен хочу твой свитер. Этот. — показала она на аккуратно сложенную вязаную вещь с крупными ромбами.

— Бери, только не дуйся — Лили протянула свитер.

Петунья схватила его, но задержалась в дверях:

— Почему еще не собрана? Опять витаешь в облаках?

— Эл не пишет… Может, случилось что? — Лили невольно коснулась кассеты в магнитофоне — на ней было написано маркером «Для Л». Подарок Эла.

Сестра закатила глаза:

— Вечно ты зацикливаешься не на тех. Вот тот, что письма шлёт пачками — явно не болтается где попало. — Чмокнула Лили в щёку и, уже выходя, бросила через плечо: — Просто говорю! И выбрось ты эту кассету!

Дверь захлопнулась с громким щелчком. Лили закатила глаза, глубоко вздохнула и убавила громкость. Она принялась швырять вещи в чемодан. Времени в обрез.

— Ну да, конечно, — передразнила она Петунью, — Поттер-то уж точно не болтается где попало... — Губы искривились в язвительной усмешке.

Она взглянула на стопку писем на тумбочке. Надпись размашистым почерком: «От твоего будущего мужа».

— Как же он меня бесит, — сквозь зубы процедила Лили и со всей силы захлопнула чемодан. Звук удара слился с затихающим гитарным риффом из магнитофона.

* * *

Платформа 9¾ встретила хаосом: совы кружили под куполом, первокурсники терялись среди чемоданов, а воздух был полон клубящегося пара.

Прислонившись к стене, Лили нервно переминалась с ноги на ногу, высматривая подруг, но краем глаза заметила лишь высокую, строгую девушку в мантии Когтеврана, стоящую поодаль и пристально наблюдавшую за ней. Ее темный, оценивающий взгляд заставил Лили на мгновение смутиться.

— Эванс! — раздался знакомый голос.

Лили развернулась, из клубов пара вынырнула Алиса — ее круглое лицо расплылось в улыбке, каштановое каре раскачивалось в такт быстрым шагам. Они столкнулись в объятиях, и Лили тут же выпалила:

— Он всё не пишет... А я жду, как дура.

— Видела? — Перебила ее Алиса и швырнула на чемодан свежий номер «Ежедневного пророка»

— Пятое исчезновение за месяц, — прошептала Алиса. — Говорят, Пожиратели…

Мир на миг поплыл, звуки вокзала слились в гулкий гул. Судорожно смяла хрустящую бумагу в бесформенный ком.

— Так теперь всегда? — выдохнула она, и голос предательски дрогнул. — Министерство просто... разводит руками?

— Ой, а вы тут о чём таком серьёзном? — впорхнула Марлин, её пышные золотистые кудри, словно облако, обрамляли нарочито беззаботное лицо. — Опять о политике? Скукота!

Девчонки переглянулись. Напряжение немного спало, но тревожный осадок остался. Лили прикусила губу, мысленно представляя родителей в гостиной.

— Подожди... — ухватилась она за рукав Марлин. — Предупредить моих родителей? Они же магглы...

— Ой, Лили, ну хватит! — Марлин отмахнулась. — Защиту усилили, мракоборцы начеку. Они справятся! — Подмигнула и потянула подруг к поезду. — Берите чемоданы, а то лучшие купе займут!

Непогода за окном только усиливалась, когда девушки устроились. Марлин выложила Таро:

— «Колесница»... — в ее интонации слышалось спокойствие и профессиональность. — ...«Отшельник»... — Марлин едва заметно дрогнула, задержавшись на этой карте чуть дольше, чем на других. На минуту она уставилась в пространство, будто символ вызвал нежелательную ассоциацию.

— Невозможность выбора? — прошептала Лили, глядя на «Двойку Мечей».

Марлин глубоко, почти порывисто вдохнула, словно собираясь что-то сказать, но лишь стиснула зубы.

— Или слепота к очевидному, — проговорила она , мельком глянув на Лили, и с неожиданной резкостью в голосе торопливо сгребла колоду со стола, будто стирая сам вопрос, как раз в тот миг, когда в проёме возникли силуэты.

Сириус Блэк, опираясь о косяк, заливал дверной проём своей небрежной элегантностью. За его плечом маячил Римус.

— Места хватит? Подсядем? — Сириус бросил ухмылку, а глаза уже нашли Алису.

Лили, не глядя, бросила через плечо:

— Если следом явится Поттер, — даже не думайте. Дальше по коридору!

Алиса, сидевшая напротив, виновато поджала губы и едва заметно махнула Сириусу.

— Другого ответа я и не ожидал, — усмехнулся Сириус, подмигнув Алисе. — Не скучай, Эванс. Пошли, Римус.

Римус, стоявший в тени коридора, молча кивнул. Взгляд его коснулся смятой газеты на сиденье Лили, затем встретился с её глазами — и этого мгновения хватило: «Поговорим позже».

Дверь захлопнулась, заглушив шаги.

— Лили, — Алиса легко тронула её рукав, — за что так грубо? Даже Сириусу...

Лили взвилась, зелёные глаза вспыхнули, будто огонь:

— Потому что где они — там и он, — провела ладонью по запотевшему окну. — Именно из-за него я потеряла Северуса. Навсегда.

Марлин, разгладила складки мантии и, не поднимая глаз, бросила:

— Джеймс тут причём? Это Снейп назвал тебя грязнокровкой. Сам же оттолкнул.

— Знаю! — Лили вжалась в спинку сиденья, ногти впились в ладони. Она замолчала, выдохнула, и голос сорвался тише:

— Но каждый раз, видя Поттера, я снова там. На той поляне. И да, виню его. Глупо? Может быть. Иначе не получается.

Щелчок сумочного замка разрезал тишину.

— Кстати, — Марлин перешла на шёпот, — Мэри слышала — у Поттеров был фамильный ужин. С Краучами.

Лили слегка откинулась, будто от невидимого толчка. Она вцепилась руками в край сиденья.

— Отлично, — голос Лили звучал безупречно ровно. — Может, Нэнси наконец займёт его внимание.

Она тут же закусила губу, словно поймав себя на оговорке.

Марлин едва заметно приподняла бровь.

— Тем лучше, — добавила Лили слишком быстро, отводя глаза. — Отстанет.

Но глаза её стали расфокусированными, словно она считала пропущенные дни. Мысль о нём с Пэнси Крауч вызвала колющий укол — неожиданно резкий.

Она встала так внезапно, что чемодан с оглушительным стуком съехал с полки.

— Пойду подышу.

Лили вышла в вагонный коридор, остановившись у окна. Пальцы автоматически нашли на шее серебряную цепочку с крошечным слизнем, начали его перебирать — холодный металл скользил между подушечками. За окном стекали капли дождя. Но Лили смотрела сквозь них — мысли были далеко.

Вдруг Лили выпрямилась, решительно кивнув себе, и плавно повернулась, чтобы вернуться в купе.

И наткнулась прямо на Джеймса Поттера.

— Эванс? — капли скатывались по его лицу, тёмные ресницы слиплись от дождя.

— Поттер, твоё умение возникать в самых неподходящих местах поражает, — сказала она, отступая к стене и сжимая в кулаке кулон.

Он провёл рукой по волосам — привычное движение, но в лице проступила усталость.

— Проходил мимо, — глухо отозвался он. — Сириус проиграл Римусу… да неважно.

Она ждала обычной бравады — но он молчал. Это злило сильнее любых слов.

— А письма твои? — её голос прозвучал ровно, почти холодно. — Сменил адресата? Или просто надоело забивать почту мусором?

— Заметила пропажу? — он вскинул бровь. — Лестно. А где мои ответы? Хоть одно: «Отстань, идиот»?

— Может, потому что перестал надоедать? — сказала она, и голос дрогнул.

Он усмехнулся коротко, без веселья.

— Надоело биться лбом о стену. Даже если она красивая. — Он замялся. — Лили… твои родители. — Достал из кармана смятый «Пророк». — Пожиратели ставят метки на домах. Они ведь не в Бирмингеме?

— В Коукворте, — глухо ответила она.

Он с силой выдохнул:

— Ладно. Там спокойно. — Спрятал газету, не поднимая взгляда. — Будь осторожна.

— Иди уже, Поттер, — сказала она. — А то опоздаешь...

Он легко коснулся её локтя, сдвигая с пути.

— На дежурство по самомнению, — произнёс он с кривой усмешкой.

И медленно ушёл.

Лили осталась стоять, прижавшись к холодной стене. Сердце стучало глухо, сбито. Злость ушла. Осталась только странная пустота.

В его лице — мокром, усталом — было что-то, что она раньше не замечала.

Или не хотела замечать.

Алиса выглянула:

— Всё нормально?

— Прекрасно, — Лили уставилась в пустой коридор, словно она впервые увидела пропасть между Джеймсом, каким она его знала, и тем, кто только что сжимал в кармане газету с новостями о пропавших.

Джеймс ввалился в купе, с трудом сдерживая улыбку.

— Питер, — ткнул он пальцем в сторону приятеля, — ты, оказывается, гений! Твой план... он сработал! Ну, вроде как.

— Только что говорил с Эванс. Не назвал бы это теплой беседой, но она не убежала и не прокляла. Прогресс! И это всё благодаря твоей идее дать ей «передышку». Спасибо, хвостик. — Джеймс похлопал Хвоста по плечу.

— Не спеши благодарить, — сухо бросил Сириус. — Она намертво захлопнула дверь перед нашим носом, как только услышала, что ты можешь быть рядом. Это твой «прогресс»?

Римус поднял взгляд от книги:

— Видел её? Лицо как после встречи с дементором. Что-то не так.

Питер шлёпнул «Пророк» на стол:

— Мы знаем, что именно.

— Это ненадолго, — пробормотал Сириус, но уверенность дала трещину. — Поймают фанатиков — и в Азкабан.

Джеймс резко поднялся:

— Может, хватит сидеть, сложа руки? Надо показать, что нас не так просто напугать. Что мы не слепые. — Он сжал кулаки, плечи подались вперёд.

Римус побледнел.

— Серьёзно? Лили будет тебя спасать, а не наоборот!

— А что делать? — голос Джеймса стал жёстче. — Ждать, пока они начнут метить дома наших друзей?

Сириус откинулся на спинку, скрестив руки, взгляд похолодел:

— И что дальше? Станем грузом для гробовщика? Они тебя в пыль сотрут, Поттер. Это не слизеринские щенки.

Джеймс махнул рукой, выдыхая:

— Ладно. Знаю, бред. Но помечтать-то можно?

— Уверены, что это не серьёзнее, чем кажется? — Римус бросил взгляд на друзей. — Хотел рассказать раньше, но отец меня отговорил. Видели его книгу?

«Ликантропия: мифы и реальность» — прямо на обложке.

— Ну и название! — фыркнул Сириус. — Будто сам кричит: «Мой сын — оборотень!»

— Именно. Тираж крошечный, Министерство не одобрило, но для него это принципиально. Говорит: «Ошибся много лет назад. Теперь хочу развеять стигму». Мы с мамой пытались его остановить. Не вышло.

— Угрозы были? — Питер нахмурился.

— Да. Ничего конкретного, но... он сказал матери: «Они знают про пещеру». Я почти уверен: в то полнолуние за нами следили.

Римус понизил голос:

— И ещё. На платформе мелькнул кто-то. В плаще. Стоял, не двигаясь, как статуя. — Он провёл ладонью по лицу.

— Что?! — Джеймс резко выпрямился.

Сириус застыл, голос стал стальным:

— Значит, угрожают.

Питер сжался в сиденье, побледнев:

— За нами... следили? В полнолуние?..

В купе повисла тишина. Даже стук колёс казался зловещим. Джеймс сжал кулаки. Сириус мрачно уставился в окно. Римус ощущал, как страх за отца сдавливает горло. Питер теребил край мантии, будто надеясь исчезнуть. Все замерли.

В этот момент в дверь постучали — негромко, но нарочито весело. Звук разрезал напряжение, словно нож.

— Что сегодня со всеми? Вы-то чего мрачнее тучи? — попыталась бодро спросить Марлин, но улыбка дрогнула.

— Мы с горячим шоколадом. — Алиса подняла поднос с кружками и тревожно посмотрела на парней. — Извинение за нашу подружку. Примете?

— Ах, Эванс... — Сириус лениво потянулся, его пальцы машинально вцепились в конверт в кармане. — Мы уже предупреждены: если её величество соизволит пожаловать — немедленно очистить помещение. Так что проходите, пока не опомнилась. — Он кивнул на свободное место напротив.

— Он шутит, — мягко добавил Римус, отодвигая чемодан. — Присаживайтесь. Горячий шоколад сейчас в самый раз.

— Бродяга тут каждые пять минут на часы глядит, — поддел Джеймс, помогая Алисе поставить поднос. — И твою записку вертит, словно слиток золота. Видать, не мог дождаться встречи.

Алиса смущённо улыбнулась, толкнула его локтем и устроилась рядом с Сириусом. Он тут же обнял её за талию.

— Мы подумали… — начала Алиса, разливая шоколад. — После того как Лили вас чуть не выгнала… Может, горячий шоколад и гадание немного разрядят обстановку?

— Да ладно, Алис! — Марлин уже достала колоду. — Гадание — это искусство. А тут явно витает что-то тяжёлое. Карты помогут. Если не найти ответ, то хотя бы тропинку в тумане. Кому первому?

— Давай мне, — Джеймс наклонился поближе с кружкой. — Скажи, пойдёт ли Эванс со мной на свидание в этом году?

— Джим! — отозвался Сириус, но в глазах мелькнуло любопытство. Римус только покачал головой, а Питер уставился на стол.

Марлин кивнула. На столике между сиденьями легли три карты, рубашкой вверх. Воздух будто сгустился.

Первая перевернулась.

Марлин слегка нахмурилась.

— Влюблённые. Перевёрнутая карта, — её голос потерял лёгкость. — Разлад. Недопонимание. Препятствия. Неправильный выбор.

— Препятствие одно — её упрямство, — скривился Джеймс. — Следующую.

Вторая легла ликом вверх. Алиса тихонько ахнула. В купе воцарилась тишина, даже стук колёс, казалось, стих.

— Башня… — прошептала Марлин. — Крушение. Внезапный удар. Конец иллюзий. Сила, перед которой не устоять.

Сириус нахмурился, но промолчал. Джеймс резко бросил:

— Последнюю.

Марлин медленно перевернула третью. Алиса инстинктивно сжала руку Сириуса. Парни застыли.

На столе — костлявый всадник с поднятым мечом.

Джеймс задержал взгляд дольше, чем следовало.

— Смерть, — хмыкнул он.

Но это был не смех. Он вжал пальцы в кружку, костяшки побелели.

— Ну… драматично. Конец старого, начало нового, так?

Глоток шоколада показался горьким.

— Именно, — поспешно подхватила Марлин. — Трансформация. Перерождение. Это не про смерть буквально. Просто смена пути…

Она запнулась, заметив, как Джеймс сжал губы. И, будто в оправдание, выдохнула:

— Лили сегодня всё на сов смотрит. Может, ждёт письма.

Алиса резко вскинула на неё глаза.

Марлин сбилась, замолчала на миг и торопливо добавила:

— Не обязательно… от кого-то важного.

Джеймс не отводил глаз от карт.

Башня. Крушение.

Смерть. Трансформация.

Пальцы вжались в колени.

А голос… остался ровным. Даже почти удивлённым:

— Ну что ж… любопытный расклад. Может, просто смерть моих иллюзий. Или эго.

Он улыбнулся — криво, с горечью.

Марлин уже раскрыла рот, чтобы что-то добавить, но Сириус цокнул языком и, хлопнув ладонью по столу, резко подался вперёд:

— МакКинон, ты как «Откровенный Вестник» в худший день: развалила личную жизнь, предсказала конец света, ещё и сплетню приплела! Хватит пугать народ. Гадай мне!

Он нарочито развалился на сиденье, лениво вытянув ноги.

— Вопрос: ждёт ли меня в этом году что-то стоящее? Особенно… в личных победах. — Брови взлетели с фирменным вызовом.

Напряжение заметно спало. Алиса прыснула со смеху, Римус облегчённо выдохнул. Марлин, ухватившись за шанс сменить тему, быстро перетасовала колоду и выложила три новые карты.

Первая — Колесница.

— Успех. Движение вперёд. Ты на коне, Блэк! Все дороги открыты, — в голосе Марлин вернулась уверенность.

Вторая — Император.

— Власть. Контроль. Ты сам кузнец своего счастья, — она многозначительно кивнула в сторону Алисы.

Третья — Влюблённые.

— Союз. Страсть. Гармония. Всё при тебе, Сириус. Если это не «учебник удачи», то что тогда?

Сириус расхохотался:

— Вот это да! Наконец-то правильные символы нашла, МакКинон! — Он подмигнул Алисе. — Слышала? Союз, страсть, гармония… Проверим на практике?

Алиса вспыхнула и рассмеялась, прикрываясь ладонью. Настроение в купе сразу потеплело: Питер прыснул, Римус закатил глаза, но уголки его губ всё же дрогнули.

Джеймс молчал. Его взгляд скользнул к арканам Сириуса… Судьба словно насмехалась над его надеждами. Такой контраст резал глаза, оставляя во рту горечь пепла.

— Ну что ж, Блэк, поздравляю с твоим… учебником удачи, — произнёс он. Голос звучал ровно, но в нем едва заметно дрогнул хрип — словно он сдерживал что-то тяжёлое.

Повисла пауза.

— Ой, время-то! — слишком резко воскликнула Алиса, хлопнув себя по лбу. — Мы же обещали Лили вернуться через полчаса. Она там одна… скучает!

— Точно! — подхватила Марлин, быстро перехватив её взгляд. — Извините, ребята, нам пора. Спасибо за… компанию.

Девушки выскользнули за дверь. В коридоре их шаги и приглушённые смешки скоро затихли, растворяясь в гуле поезда и скрежете колёс.

Купе вновь утонуло в тишине. Только стук колёс и тяжёлое дыхание Питера наполняли пространство.

— Ну и кто этот тип? — вдруг хрипло спросил Джеймс, будто откашливая злость и разрывая тягостное молчание. — Кто этот… тайный поклонник? Никто не в курсе?

Сириус медленно отвёл взгляд от окна, натянуто ухмыльнулся:

— Спокойно, Сохатый. Никто не знает. Но я узнаю. Алиса — моя слабость и мой источник. Потяну аккуратно за нужные ниточки.

— «Аккуратно»? — Римус приподнял бровь, ставя пустую кружку. — Ты и аккуратность? Ты же как гиппогриф на льду.

— Самый элегантный гиппогриф на свете, — фыркнул Сириус. — Не переживай, Люпин. Очарую её — и она всё расскажет.

Питер сидел, сгорбившись, теребил пуговицу мантии так яростно, словно готов был её оторвать. Он глотнул воздух — раз, другой, будто собираясь с силами. Щёки покрылись пятнами.

— Я встречусь с ним. — Голос был тише шёпота. — С отцом. В субботу.

На секунду время остановилось.

— В Хогсмиде? — уточнил Джеймс.

Питер кивнул, не отрывая взгляда от колен. Сжатые кулаки выдавали всё сразу — страх, надежду и решимость.

Молчание повисло плотным занавесом. Три пары глаз были прикованы к нему — в них смешались сомнение, тревога и готовность поддержать.

Римус наклонился ближе, понизив голос:

— Ты уверен? Если передумаешь — скажи. Мы с тобой.

— Я не знаю, — прошептал Питер. — Но он написал... хочет встретиться. И добавил: «Поговорим, сын».

Последнее слово он едва выговорил.

Сириус присвистнул:

— «Сын»... Звучит весомо.

Джеймс поднялся, положил руку Питеру на плечо:

— Если ты идёшь — мы идём с тобой. Не вмешиваемся, если не надо. Но будем рядом.

Питер кивнул. В его глазах блеснуло всё разом — благодарность, ужас и облегчение.

Сквозь рваные тучи пробился солнечный луч и скользнул по столешнице, где ещё мгновение назад лежали карты. В памяти вспыхнули их образы — башня, всадник, разрушение. Но в воздухе уже витала другая, невидимая карта — субботняя встреча Питера. И расклад её был куда страшнее и непредсказуемее любого пророчества.

* * *

Через тонкую перегородку донёсся смех и торопливые шаги. Сердце Лили дрогнуло: «Наконец-то».

Но шаги пронеслись мимо её купе и стихли в коридоре. Облегчения не было — только новая волна тревоги, подпитываемая образами гадания и смятой газетой на сиденье.

Она шумно вздохнула и посмотрела на часы. Двадцать минут. Целых двадцать минут Алиса и Марлин отсутствовали.

Её взгляд упал на кружку напротив. Шоколадная пена осела, оставив жирные разводы. Недопитый напиток Алисы давно остыл.

Колесница. Отшельник. Двойка мечей. Символы вертелись в голове, смешиваясь с заголовками «Пророка» и тревогой за родителей. «Слепота к очевидному». Что же она отказывается видеть? Сдавленность в груди стала невыносимой.

Именно в этот момент раздался негромкий, но отчётливый стук в дверь купе.

Лили вздрогнула, обернулась — и, словно пойманная на чём-то запретном, торопливо пригладила смятую газету на сиденье.

— Входите, — произнесла она. Голос прозвучал чуть хрипло от неожиданности.

Дверь скользнула в сторону.

— Дождь, похоже, решил сопровождать нас до самого Хогвартса, — раздался спокойный, с лёгкой хрипотцой голос.

В проёме стояла незнакомая девушка. Длинные тёмные волосы, прямая осанка, мантия Когтеврана сидела безупречно. Её взгляд — быстрый, цепкий — скользнул по Лили, по смятой газете в руке, по недопитой кружке на столике.

— Тут свободно? — спросила она.

В её манере было слишком мало просьбы и слишком много проверки.

Зелёные глаза Лили встретились с тёмными, изучающими глазами гостьи. Молчание повисло на долю секунды, под аккомпанемент стука колёс.

— Конечно, — сказала Лили, чуть подалась вперёд, делая приглашающий жест. Её голос прозвучал увереннее, чем она ожидала. — Лили Эванс.

Незнакомка вошла и плавно опустилась на сиденье напротив. Движения — экономичные, точные.

— Доркас Медоуз. Когтевран, седьмой курс. — Она кивнула. — Прости за бесцеремонность. На перроне ты показалась потерянной. А потом я увидела «Пророк» у тебя в руках — ясно стало, почему. Эти заголовки всех достали.

Она прищурилась, будто что-то прикидывая.

— Марлин гадала? Ты участвовала?

— Колесница, Отшельник и Двойка мечей, — неуверенно призналась Лили.

— Хм… — Доркас нахмурилась. — У меня год назад выпало зловещее: Луна, Десятка мечей. Я отмахнулась. А потом пропала кузина. В архивах Министерства. «Несчастный случай» — ищут спустя рукава. С тех пор я осторожнее к картам отношусь.

Лили сжала газету в руках, подавив ком в горле:

— Я боюсь за родителей. Они в Коукворте. Магглы.

— Понимаю, — коротко кивнула Доркас. — Этот страх… парализует. Главное — не дать ему съесть тебя изнутри.

Она насторожилась, уловив шаги и смех в коридоре.

— Кажется, меня ищут, — сказала она и поднялась. — Если почувствуешь, что тонешь, найди меня. Иногда помогает одно — знать врага в лицо. Хотя бы попытаться. — Она шагнула к двери. — Не сдавайся, Лили Эванс.

И прежде чем та успела ответить, Доркас уже исчезла в проходе.

* * *

Колючий ветер с дождём ударил в лицо, когда они ступили на платформу. Лили прижала мантию плотнее, ощущая, как сырость пробирается под ткань. Хотелось одного — поскорее добраться до тепла и шума Большого зала, раствориться в них, забыть о письмах, гадании, Поттере и том невидимом грузе, что давил на грудь с самого утра.

— Эванс!

Знакомый голос заставил её вздрогнуть. Она обернулась — Римус Люпин пробирался сквозь толпу, лицо под капюшоном бледное, глаза усталые, но внимательные.

— Лили, — он слегка запыхался, догнав её у тележки Алисы. Марлин уже спорила с возничим. — В поезде… не было возможности поговорить. Про газету. И про родителей. — Его взгляд скользнул к смятому номеру «Пророка», торчавшему из её сумки. Там было то же понимание и тревога, что грызли её саму.

Лили быстро покачала головой, резким жестом поправляя сумку на плече. Взгляд ее скользнул мимо него, к фигурам Сириуса и Джеймса, помогавших Питеру вытаскивать его непомерно набитый чемодан из вагона. Вид Поттера, мокрого, но оживленно что-то кричащего Сириусу, вызвал новую волну смятения — досаду, стыд за свою растерянность у окна и тот странный укол... ревности? к Пэнси Крауч?

«Нет, просто нервы», — убеждала она себя.

— Римус, — её голос прозвучал тише, чем хотелось, но твёрдо. — Давай не сегодня. Денёк и без того уже… ну, ты знаешь. Напряжённый. Поговорим позже. Обещаю.

Он задержал на ней взгляд — проницательный, чуть печальный. Но не стал настаивать, лишь коротко кивнул:

— Конечно. Позже. Береги себя, Лили.

Он растворился в толпе так же быстро, как появился. Лили почувствовала укол вины: он был искренен, он волновался. Но сил на тяжёлый разговор не осталось.

Путь до замка в зыбких экипажах, влекомых невидимыми созданиями, прошел в приглушенном гудении голосов. Лили сидела, прижавшись плечом к Алисе, наблюдая, как темные силуэты гор и мокрых деревьев проплывают мимо. Марлин напевала что-то под нос, а мысли Лили все еще метались.

Алиса осторожно тронула ее руку.

— Ты как?

— Живая, — Лили выдавила улыбку. — Просто... устала. От всего.

Марлин перестала напевать, метнула на неё внимательный взгляд, но промолчала. В глазах её скользнуло беспокойство, смешанное с привычным любопытством. Молчание в экипаже стало плотным, наполненным невысказанными тревогами.

Величественный силуэт Хогвартса, проступающий на фоне закатного неба, всегда завораживал. Но сегодня он казался скорее неприступной крепостью, чем домом. Теплый свет, лившийся из высоких стрельчатых окон Большого Зала, был обманчивым маяком в наступающей темноте.

Гул голосов, аромат жареной курицы и тыквенного пирога, вспышки ярких мантий — всё это обрушилось на Лили волной, едва она переступила порог Большого Зала. Она по инерции последовала за Алисой и Марлин к гриффиндорскому столу, уворачиваясь от стай перепуганных первокурсников. Их бледные лица, испуганные глаза, ловившие каждый взгляд профессоров, каждый шорох Распределяющей Шляпы — слишком узнаваемое отражение её собственного смятения.

Даже привычная болтовня с подругами сегодня давалась с усилием. Лили поймала себя на том, что взгляд снова и снова скользит к столу Слизерина, выискивая знакомый профиль — бледное лицо, волосы, чёрные, как смоль. Северус сидел чуть поодаль, наклонившись к старшекурсникам, чьих лиц Лили не знала. Он не посмотрел в её сторону. Между ними теперь пролегала не только та поляна с обидными словами, но и целый зал — полный шепота, угроз и пропастей, о существовании которых она раньше и не подозревала.

Шум зала, аплодисменты новоиспечённым гриффиндорцам, смех с другого конца стола — всё сливалось для Лили в далёкий гул. Обрывки разговоров, долетающие с соседних столов, звучали тревожно:

«...пятый пропал, слышала?»

«...отец говорит, Министерство ничего не делает...»

«...метку нашли на амбаре под Дербиширом...»

Страх витал в воздухе — густой, липкий, как осенний туман.

Вечер тянулся медленно. Пир завершился, первокурсников увели в общежития, старшекурсники потянулись в гостиные. Гриффиндорская башня встретила теплом камина и привычным уютом. Но уют этот оказался обманчивым. Алиса устроилась в углу дивана с письмом от Сириуса — её лицо озаряла мягкая улыбка. Марлин, на редкость серьёзная, раскладывала карты на низком столике; её пальцы скользили по узорам, будто она искала ответ на вопрос, который не решалась произнести вслух.

Именно в тот момент, когда Лили уже почти смирилась с мыслью, что письма не будет, в окно со стуком ударилась небольшая, насквозь промокшая сова. Птица отчаянно билась в стекло, зажимая клювом конверт. Сердце Лили екнуло. Она распахнула форточку, впуская в гостиную порыв холодного ветра и капли дождя. Сова, дрожа всем телом, упала ей на колени и тут же выпустила конверт.

Почерк был знакомым, угловатым. Эл.

Лили разорвала конверт дрожащими пальцами. Алиса уже подхватила сову, укутывая её полой мантии.

«Лили,

Прости за молчание. Здесь, в этой проклятой трансильванской глуши, всё окутано секретами толще местного тумана. Исследования оказались куда серьёзнее, чем я думал. И опаснее. Пишу урывками, когда удаётся урвать момент и найти сову, которой можно доверять (здешние почтовые не слишком надёжны).

Всё в порядке, не волнуйся. Просто не могу писать часто — правила. Жёсткие. Скучаю по Хогвартсу. По нашим разговорам. По твоему смеху. Постараюсь отправить весточку, как только смогу. Держись. И береги себя, ладно? Особенно с учётом... всего, что происходит. Читаю «Пророк» урывками — тревожные новости.

Эл.»

Коротко. Сухо. Полно недомолвок. Но он жив. Он помнит. Он скучает. Камень свалился с её груди — и тут же оставил после себя пустоту и дрожь в пальцах. Не было обещаний, нежных слов. Только факты и сдержанная забота.

Лили прижала письмо к груди. Она не знала, чего ждала на самом деле. Но теперь это стало её якорем. Хоть каким-то.

— От него? — Алиса присела на подлокотник кресла и протянула кружку горячего чая. Её глаза светились заботой.

Лили кивнула, прижимая письмо к груди.

— Жив. Занят. Секреты.

— Слава Мерлину! — Алиса тут же обняла её за плечи. — А то ты сегодня как привидение ходила.

Марлин поднялась со своего места, карта «Отшельник» всё ещё была в её пальцах. Она наклонилась, взгляд скользнул по смятому листку.

— «Скучает», — тихо прочитала она уголок письма. — Видишь? Всё не так плохо. А секреты... у всех они есть.

Ее голос звучал успокаивающе, но в глазах мелькнуло что-то нечитаемое.

Она допила чай, теплота немного разлилась по телу, смягчив остроту дня. Письмо Эла лежало на коленях, простой листок бумаги, но такой важный. За окнами бушевала буря. Молнии рвали черное небо белыми трещинами, на миг освещая грозные башни и взволнованное озеро. Гром отзывался в каменных стенах низким эхом, словно в груди самой Лили.

В гостиной было шумно и тепло: Сириус спорил с Джеймсом, Питер робко улыбался, первокурсники ахали, Алиса смеялась. Островок света. Но уют этот казался хрупкой иллюзией, прозрачным пузырем в кипящей темноте.

Лили прислонилась лбом к холодному стеклу. Облегчение от письма переплеталось со страхом за родителей, мрачными новостями и словами Доркас.

«Слепота к очевидному», — вспомнила она слова Марлин.

«Знать врага в лицо», — эхом отозвалось предупреждение Доркас.

Разжав кулак, она выпустила слизня. «Не дай ему сломать себя». Стало легче дышать — не потому, что страх ушёл, а потому, что она наконец разглядела его очертания. И это был первый шаг к тому, чтобы встретиться с ним лицом к лицу.

2 сентября 1976 год

Яркие лучи сентябрьского солнца, пробивавшиеся сквозь высокие витражи Большого Зала, заливали золотом столы, ломившиеся от яичницы, сосисок и гор тостов. Воздух гудел от сотен голосов, смеха и звонов ложек о фарфор — обычное, шумное, живое утро в Хогвартсе.

Джеймс Поттер, с набитым ртом тоста, политого кленовым сиропом, размахивал вилкой так энергично, что капли сиропа летели на скатерть, едва не попав в волосы Римуса Люпина. Тот, с привычной осторожностью, отодвинул свою чашку с чаем.

— ...и капитан просто подходит к де Лукка, — продолжал Джеймс, игнорируя предостерегающий взгляд Римуса. — Говорит: «Слушай, Лоренцо, у нас команда почти сформирована, но новичкам нужна практика. Не хочешь устроить товарищеский?» А де Лукка, — Джеймс сделал преувеличенно кислое лицо, копируя высокомерного капитана Когтеврана, — морщится, словно проглотил конфету со вкусом ушной серы, бормочет что-то про «несвоевременно» и «свой график»...

Сириус Блэк, развалившись на скамье и с аппетитом пожирая стопку блинов, фыркнул, чуть не подавившись:

— Держу пари, Боунс не просто «подошёл». Он, наверное, к стенке припер своим взглядом убийцы. Или пообещал что-нибудь... скажем так, компромат из школьных архивов. Де Лукка просто так не соглашается. Особенно с Гриффиндором. У него аллергия на красный и золотой.

— Неважно как! — Джеймс отшвырнул вилку и схватился за голову, оставив на волосах липкую полоску сиропа, не заметив её. — Важно, что согласился! Товарищеский матч! Следующая суббота! Против Когтеврана! — Он почти выкрикивал последние слова, глаза горели азартом. — Это же шанс, ребята! Шанс показать этим зазнайкам, куда им идти! И главное — шанс для меня! Если я выложусь...

— Если ты не упадёшь со своей скрипучей «Кометы» от перевозбуждения до субботы, — сухо заметил Римус, аккуратно намазывая джем на тост. Он выглядел бледнее обычного, но утренняя суета, казалось, немного развеяла его мрачные мысли. — И перестань размахивать руками — ты мне в сок плеснул. Опять.

— Ой, извини, Лунатик! — Джеймс небрежно тряхнул головой, смахнув каплю апельсинового сока с мантии Римуса. — Просто... ты же понимаешь? Это ж Когтевран! Их ловцы — настоящие змеи в воздухе! А их новый вратарь, говорят, отрабатывает по пять часов в день! Это будет... эпично!

— Твоя старая «Комета» скрипит так, будто в неё вселился дух ноющего первокурсника. — перебил Сириус, доедая последний блин с видом знатока.

— Скрипит, но летает! — парировал Джеймс, но энтузиазм в голосе чуть поугас. — Главное — навык! Скорость мысли! А метла... ну, она же не главное, правда? — Он попытался выглядеть убедительно.

— Приятный бонус, — Сириус стукнул Джеймса по лбу, смахивая сироп. — Особенно когда Лоренцо кинет всю команду на тебя... Представляю его рожу, когда ты пролетишь мимо на этой штуке. — Он закатил глаза. — Обос... э-э-э, обольётся слезами.

В этот момент над их головами с мягким шелестом крыльев пролетела крупная ушастая сова. Она сделала аккуратный круг и опустилась прямо перед Джеймсом, едва не опрокинув его стакан с соком. Крепко сжатые когти птицы держали два предмета: небольшой, аккуратно перевязанный бечевкой сверток и конверт из плотного пергамента с узнаваемой размашистой подписью «Ф. Поттер».

— От отца? — удивился Джеймс, снимая сверток и письмо. Сова важно кивнула и, получив от Римуса кусочек бекона, взмыла под потолок Зала.

Джеймс с любопытством взвесил сверток в руке. Он был лёгким, но ощутимым. Письмо сунул в карман мантии — прочитает позже. Сейчас же гораздо интереснее было содержимое свертка. Пальцы быстро развязали бечевку и развернули коричневую бумагу...

Джеймс замер. Его глаза округлились, челюсть слегка отвисла. Он не произнёс ни звука, просто уставился на то, что лежало перед ним.

Сириус присвистнул, низко и долго, как от восхищения. Римус отложил тост, брови удивлённо поползли вверх. Даже Питер Петтигрю, закутанный в мантию чуть большего размера и до этого робко ковырявший овсянку, перестал жевать, уставившись на подарок.

На столе, сверкая лакированным красным деревом и отполированной до зеркального блеска сталью, лежала метла. Совершенно новая, пахнущая свежим лаком и волшебством. На рукояти, чуть ниже фирменного знака, гордо красовалось выгравированное название: «Нимбус 1001».

— Мерлинова борода... — наконец выдохнул Джеймс, голос хриплым от изумления. Его пальцы дрогнули, прежде чем коснуться рукояти. Гладкая, тёплая, будто живая...

— Нимбус 1001, — прошептал он. — Новейшая модель. Всего месяц как вышла. — В голове сразу всплыли слухи: невероятная скорость, манёвренность на грани магии. Говорили, она даже чует снитч.

— Ну что ж, — Сириус прислонился к спинке скамьи, глаза загорелись азартом охотника. — Похоже, старина Лоренцо теперь точно узнает, куда идти. — Он ухмыльнулся. — Ей нужно имя! Срочно. Предлагаю «Кровавый Коготь»! Или «Крылатая Смерть»!

Джеймс не слушал. Он уже схватил письмо отца, быстро разорвал конверт и пробежал глазами по строчкам. Улыбка, широкая и искренняя, озарила его лицо.

«Джеймс,

Новый учебный год — новый старт. Решили с матерью, что пора подарить тебе что-то получше твоей дряхлой „Кометы“. Пусть будет стимул не валять дурака на тренировках и иногда использовать голову, а не только адреналин.

Не разбей метлу в первый же день — мать уже переживает. Говорят, она летает быстрее, чем ты успеваешь соображать. Проверь сам.

P.S. Перчатки в свёртке. Те, что были у тебя, больше напоминали кухонные тряпки. Пользуйся новыми.

Отец.»

Джеймс хихикнул — это был классический Флимонт. Вечно брюзжащий, но заботливый по-своему. Он даже не стал читать, что на обороте, оставил на потом. Сейчас хотелось летать.

— Ребята! — голос Джеймса гремел. — Срочные дела на поле! Сириус! Римус! Со мной! Питер, ты — главный критик! Пошли! Надо опробовать мою Красотку! — Он побежал к выходу, прихватив метлу.

— Эй, Поттер, подожди! Как летать на пустой желудок? — Но Джеймс исчез. Сириус стащил тост Римуса и устремился следом.

— Римус, Хвост, шевелитесь!

Тренировочное поле Хогвартса сияло под редким для сентября солнцем. Воздух, ещё прохладный, уже пах травой и свободой. Джеймс Поттер излучал энергию, сравнимую разве что с его новым «Нимбусом 1001», который он не выпускал из рук.

— Смотрите и учитесь, господа Мародеры! — провозгласил он, взмахивая метлой как скипетром. — Сириус, подкидывай мяч! Любой! Высоко!

Сириус, стоявший рядом с ящиком с квоффлами, лишь усмехнулся. Он лениво вытащил тяжелый квоффл и, не целясь, швырнул его в небо — но не просто вверх, а с хитрым подкрутом. Мяч полетел по нисходящей дуге куда-то в сторону Римуса и Питера, сидевших на травяном откосе.

— Эй! — возмутился Римус, инстинктивно пригнувшись, хотя мяч пролетел метрах в пяти выше.

Но Джеймс уже поднялся в воздух. Вжавшись в рукоять, он рванул вперёд так стремительно, что ветер вырвал у него восторженный возглас. Мир сузился до свиста в ушах, биения сердца и послушного отклика метлы на малейшее движение бедер и рук. Он летел не просто прямо — а по сложной траектории, огибая невидимые препятствия. Джеймс растворялся в потоке воздуха. Существовали только цель, скорость и совершенство метлы под ним.

Он догнал мяч не просто быстро — успел перехватить его в полуметре от земли, прямо над головой удивлённого Питера. Завершив движение эффектным разворотом на месте, Джеймс приземлился, отбивая квоффл от земли как теннисный мяч.

— Видали?! — закричал он, сияя, дыхание сбивалось от адреналина. — Это не скорость, это телепортация! Когтевран обмочится от страха, когда увидит эту красотку в деле! — Он похлопал рукоять метлы, ещё раз ощущая её живой отклик.

— Неплохо, — снисходительно кивнул Сириус, хотя в глазах его горел азарт. — Но давай проверим, как она держит мертвую петлю на полной скорости? Или боишься новую игрушку поцарапать? — Его ухмылка была вызовом. — Может, Римус прикроет тебя заклинанием мягкого падения? А то вдруг закружится голова от высоты... или от собственного величия? И тогда имя придётся менять на «Робкая Улитка»!

— Боюсь? Я?! — Джеймс вскочил на метлу, забыв обо всём. — Питер, кричи, когда пролечу над твоей лысиной! Римус, считай секунды! Сириус, держи яблоко — я сейчас проткну его на лету рогом! — Он сделал вид, что поправляет невидимые оленьи рога на голове.

— Охотно! — Сириус достал из кармана яблоко, украденное за завтраком, и швырнул огрызок куда-то в кусты. Откусив от целого, он подбросил его в воздух. — Но учти, если не проткнёшь — имя метлы меняется на «Робкая Улитка»! И я расскажу всем, что ты боишься высоты!

Прежде чем кто-то успел ответить, Джеймс взмыл вверх, набирая высоту с пугающей быстротой. Над самым шпилем дальних трибун он сделал мертвую петлю — идеально круглую, без единого срыва. Потом — вторую, третью, всё ниже и агрессивнее. На четвёртой петле он пронёсся так низко над откосом, что Питер вскрикнул и упал на спину, а Римус лишь закатил глаза.

— Поттер! Ты рехнулся?! — рявкнул Римус.

— Расслабься, Лунатик! — крикнул сверху Джеймс, выполняя стойку на руках на летящей метле. — Я же под расчёт! Питер, ты жив?

— Еле-еле! — пискнул Питер из травы.

— Видишь? — Джеймс лихо приземлился рядом. — Точно под расчёт! Сириус, гони мяч! Римус, не хмурься — лучше скажи, во сколько секунд уложился? И яблоко где?

— Яблоко, — Сириус невозмутимо откусил ещё раз, — было съедобным. А теперь оно часть меня. Протыкай, если осмелишься. — Он бросил Джеймсу квоффл. — А время…

— Тридцать секунд, — сухо ответил Римус, опуская часы. — Неплохо. Для самоубийцы. Или для оленя, решившего, что он птица. В следующий раз предупреди — я приготовлю сачок.

Сириус громко рассмеялся. Джеймс поймал мяч и бросил его Сириусу обратно.

— Все, хватит меня терзать. Давай отработаем связки. Питер, не спи!

После лихой тренировки, когда адреналин начал спадать, а мышцы приятно ныли, настроение у всех было приподнятым. Но возвращение в замок и мысли о расписании напомнили о школьной программе. Занятия прошли в привычном, слегка хаотичном ритме.

Когда они спускались в подземелье Слизерина на зельеварении, Северус Снейп язвил про «позёрства с новыми игрушками вместо учёбы». Джеймс ответил своей фирменной ухмылкой и каламбуром про «зелья от зависти». Сириус чуть не задохнулся от смеха, уронив сушёную змеиную кожу в котёл соседа — случился мелкий разноцветный взрыв и гневный вопль Слизнорта. Римус тихо стонал, предвидя дополнительные задания.

На трансфигурации МакГонагалл строго пресекла попытку Джеймса и Сириуса превратить свои подставки для перьев в миниатюрные летающие «Нимбусы 1001», но уголки её губ дрогнули при виде их разочарованных лиц.

— Поттер, Блэк, ваша энергия была бы полезна на реальной трансфигурации, а не на создании игрушек! — произнесла она. — Десять баллов с Гриффиндора за нецелевое использование магии!

Питер еле справился с превращением мыши в табакерку — она получилась с хвостом и пищала, когда её открывали. Римус, как всегда, выполнил задание безупречно и первым.

На шестом курсе, казалось бы, уже ничто не могло удивить. Тем более — очередной преподаватель Защиты от тёмных искусств. Но когда в класс вошёл Михаил Островский, тишина наступила сама собой.

Ещё за десять минут до начала урока ребята болтали у двери, когда услышали приглушённые голоса за углом. Кто-то, похожий на Дамблдора, говорил спокойно:

— ...мне важна именно ваша сдержанность, Михаил. Ребята… непростые. И времена такие же.

Ответ последовал с лёгкой хрипотцой:

— У меня есть опыт удержания баланса на краю, Альбус. И понимание, что иногда лучшая защита — показать глубину пропасти, прежде чем в неё шагнут. Я помогу им увидеть выбор.

— Главное — не уведите их туда. — Голос Дамблдора стал мягче. — Удачи вам.

Через мгновение Островский появился в дверях.

Высокий, светловолосый, с лёгкой проседью, он был сдержанно элегантен в чёрной мантии, напоминавшей то ли военную шинель, то ли одежду странствующего мудреца. Его движения были плавными, но в каждом чувствовалась сила. Лицо скорее доброжелательное, чем суровое, но в нем что-то таилось — не угроза, а опыт. Мужчина лет пятидесяти, но глаза казались моложе и живее.

— Добрый день, — сказал он низким голосом с лёгким акцентом. — Присаживайтесь.

Джеймс внимательно смотрел на нового преподавателя, украдкой обменявшись взглядом с Бродягой. Тот тоже выглядел настороженным.

— Меня зовут Михаил Островский. Да, я из Колдотворца. Да, я знаю, что это место проклято, — усмехнулся он, не злорадно, а как человек, которому давно нечего доказывать. — Но я решил рискнуть. Хотя бы на один год.

Он подошёл к столу, тихо постучал каблуками по полу и опёрся рукой о край.

— Я приехал с севера и знаю, что значит брать ответственность на себя. У меня двое детей. Сын уже работает в Министерстве, а дочь — ровесница некоторых из вас. Обожает Гриффиндор, кстати.

В классе раздались тихие смешки. Даже Лили, сидевшая рядом с Алисой, слегка улыбнулась.

— В этом году мы будем говорить не столько о том, как произносить «протего», сколько о том, от чего вы, собственно, защищаетесь. О страхе. О выборе. О границах, — он провёл мелом по доске. — Сегодня — простое упражнение. Ни палочек, ни книг. Только вы и то, что носите внутри.

Класс замолк.

— Это не будет боггарт, — спокойно добавил Островский, будто угадав их мысли. — Это будет... зеркало. Почти.

Он открыл старый шкаф в углу класса. Оттуда потянул холод — не физический, а тот, что оставляют сны, не заканчивающиеся на рассвете.

— Поттер, начнём с вас.

— Если тебя съедят, я заберу метлу, — тихо сказал Сириус. — Без обид.

Джеймс сглотнул и встал. Шкаф оставался неподвижным. Подойдя ближе, он ощутил, как плечи сжимаются, будто кто-то сзади тянет его обратно. Он заглянул внутрь и остолбенел. Холодок пробежал по спине.

Он увидел себя — в чёрной мантии, с лицом, скрытым под зловещей маской. Он шагал в первых рядах тех, кто нес страх и разрушение. Запах гари и крови ударил в ноздри, хотя в классе пахло только пылью и мелом. Он не смеялся. Отдавал приказы холодным и чужим голосом, который резал воздух. За его спиной полыхали дома. На мгновение ему показалось, что его рука уверенно поднялась, палочка была готова начертить в небе пылающий Череп...

Сердце Джеймса колотилось не от страха, а от острого узнавания — это была его собственная уверенность в правоте, привычка командовать, наслаждение превосходством, вывернутые наизнанку и доведённые до ледяного, смертоносного абсолюта. Тот же тон, которым он отдавал приказы на поле или огрызался на Снейпа. Та же убеждённость, что его воля — закон для окружающих. Но здесь, в кошмаре, знакомые черты обернулись чудовищной властью над жизнью и смертью. Это был не просто страх — это было лицо его глубочайшего ужаса: осознание, что семена того, кого он презирает, таятся в нём самом, в его силе, гордыне и неспособности видеть границы.

— Хватит, — мягко сказал Островский. Джеймс содрогнулся и отступил. Шкаф снова стал просто шкафом. Он сел рядом с Сириусом, бледный, но не дрожащий.

Внутри всё ещё звучал тот чужой голос из кошмара — его собственный.

В классе повисла гнетущая тишина.

— Знаете, что самое страшное в том, что вы там увидели? — его голос прозвучал тише, но от этого только весомее. — Не то, что это возможно. А то, что это... правдоподобно.

Он обвёл класс взглядом, останавливаясь на каждом чуть дольше, чем было комфортно.

— Вы все думаете: «Я бы никогда». Но мир не делится на героев и монстров. Между ними — один плохой день.

Одно неправильное решение.

Одна идея, которая кажется правильной... пока не станет слишком поздно.

Джеймс заметил, как Римус сглотнул. Его пальцы бессознательно впились в край стола.

— Профессор... — неожиданно встряла Марлин, — это Зеркало Еиналеж? Только… оно показывает не «я», а кошмар?

Островский покачал головой, но в уголках глаз мелькнуло что-то вроде уважения.

— Близко, мисс МакКинон. Это Зеркало Последствий. Официально в реестре Министерства оно числится как Артефакт 814. — Он провёл рукой по тёмному дереву шкафа, и в воздухе запахло морозом. — Его создал не алхимик, а философ-самоучка из Петербурга позапрошлого века. Человек, слишком хорошо узнавший, как легко сила духа, не обузданная моралью, превращается в орудие тирании.

Он сделал паузу, давая словам осесть.

— Верно, оно не предсказывает будущее, как и Зеркало Еиналеж. Оно предупреждает. Показывает, во что может превратиться ваша сила, если дадите ей волю без оглядки.

Он прошёлся между рядами, его тень скользила по стенам.

— Вот вы, Поттер, — Джеймс вздрогнул, — на поле вы лидер. Команда слушает ваш голос. А если однажды решите, что ваша правда — единственная? Что те, кто думает иначе... недостойны считаться людьми?

Джеймс побледнел. Сириус резко повернул голову к другу.

— Или вы, Люпин, — Римус насторожился, — вы знаете, что значит быть другим. Могли бы возненавидеть весь мир за это. Или решить: раз уж вам больно — пусть всем будет больно.

Питер съёжился, будто ожидая, что очередь дойдёт до него.

— Это не магия тьмы, — Островский вернулся к кафедре. — Это магия выбора. Каждый день, каждое решение — шаг либо к тому, что вы видели, либо прочь от него.

Он хлопнул в ладоши, и шкаф с грохотом закрылся.

— Домашнее задание: подумайте. Не о том, что вы видели... а почему это вас так напугало. На следующем уроке обсудим.

Звонок прозвенел неожиданно громко. Никто не шелохнулся.

— Вы свободны, — сказал Островский, но его взгляд добавил: «Если кто-то из вас вообще сможет чувствовать себя свободным после этого».

Урок закончился. Ребята выходили молча. В коридоре уже шептались:

— Он с Дамблдором говорил до начала. Сказал, дочка — наша ровесница. И сын старше.

— Подожди... Островский? Это не тот ли, что из рода Распутиных?

— Ну а кто ещё поедет преподавать в Хогвартс «на один год»?

Шепот становился громче и тревожнее.

Джеймс шёл рядом с Сириусом, стараясь держать шаг ровным, но плечи были напряжены, а взгляд опущен. Он чувствовал, как призрак видения всё ещё липнет к нему, словно паутина.

Сириус слегка толкнул его плечом.

— Ну что, впечатлил тебя наш Мистер Северный Ветер? Или шкаф показался тесноват для твоих амбиций?

Джеймс только покачал головой, не поднимая глаз. Слова застревали в горле комом.

— Не знаю, — ответил он с паузой, насильно выдыхая. — Но если он и правда видел Тьму... он умеет смотреть ей прямо в глаза.

Римус, идущий чуть позади, молча сжал книгу, которую нёс.

— Вот и посмотрим, как долго продержится, — хмыкнул Сириус, но без прежней лёгкости. Он хлопнул Джеймса по плечу, жест был чуть грубее обычного, но в нём читалась поддержка: «Держись, я рядом». — А пока, Сохатый, перестань хмуриться как профессор Трюк в дождливый понедельник. Твоя новая метла ждёт, чтобы ты показал ей, на что способен. Или ты передумал пугать Де Лукку до усрачки?

Питер, ковыляя рядом, лишь бросил быстрый взгляд на Джеймса, затем отвёл глаза, словно испугался увидеть в них остатки того, что было в шкафу. Он побледнел и прижался к стене, пропуская вперед группу болтающих пуффендуек.

Слова о метле прозвучали, как щелчок пальцами перед лицом. Джеймс вздрогнул всем телом, словно очнувшись.

— Передумал? — наконец спросил он, поднимая голову и пытаясь вернуть привычную браваду. Азарт от предстоящей тренировки пробивался сквозь ледяную скорлупу шока. — Ни за что! Моя «Ласточка» уже видит его слёзы во сне!

Где-то внутри медленно отпускало. Не страх. Не восхищение. А уважение — и лёгкое беспокойство. Чтобы не вязнуть в этом, он намеренно перевёл мысли на метлу, воображая её рукоять в ладони. Скорость, надёжность — это было реально, осязаемо. В отличие от ледяных видений в шкафу.

И всё же впервые за долгое время кто-то в замке смотрел на него, как взрослые смотрят на равных. Словно знал, на что он способен. В обе стороны.

Это пугало больше, чем тень в шкафу.

* * *

Истинным спасением дня, способным на время стереть занятие Островского и напряжённый разговор, стала вечерняя командная тренировка. Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в персиковые и золотые тона, когда гриффиндорская команда вышла на поле. Появление Джеймса с сияющим «Нимбусом 1001» вызвало завистливые вздохи и одобрительные возгласы. Капитан, Эдгар Боунс — суровый семикурсник с вечной гримасой концентрации на лице — лишь кивнул, но в глазах мелькнуло одобрение.

— Поттер, тебе с Маккинон отрабатывать перехваты! — скомандовал Боунс. — Блэк, с тобой разговор насчёт бладжеров! Остальные — облет поля, разминка!

Джеймс взмыл вверх, и ветер сразу вырвал у него смех. «Нимбус» послушно нырнул в пике, обогнав мяч на полкорпуса — Марлин даже ахнула. Он не думал ни о чем. Только скорость, только вызов. «Еще!» — крикнул он, уже разворачиваясь для нового рывка.

Именно тогда, выполняя эффектный разворот после очередного перехвата, он увидел их. По тропинке, ведущей к оранжереям, шли Лили, Алиса и ещё пара девчонок из Пуффендуя. Они явно возвращались с занятия по Травологии, неся охапки каких-то странных синих стеблей.

Джеймс, не снижая скорости, сделал головокружительную бочку прямо над их головами. Алиса ахнула и замахала. А Лили... Лили подняла голову. Их взгляды встретились на миг. И уголки её губ дрогнули — не улыбка, нет... но что-то близкое. В её взгляде мелькнул интерес — не одобрение, не осуждение, а искра внимания.

Джеймс поймал это ощущение, как перехватывает мяч— на уровне рефлекса. На миг сковавший грудь холод наконец отпустил.

— Эй, Поттер! — крикнул Боунс, но в голосе не было злости. — Не зазнавайся! Пруэтт, дай ему жару!

Джеймс поднялся вверх, кровь стучала в висках уже не только от полёта. Она заметила! И это... это было не так враждебно! Он играл с удвоенной энергией, забыв обо всём.

Вечерняя тренировка закончилась затемно. Ребята, усталые, но довольные, брели обратно в замок, обсуждая удачные моменты и ошибки. Джеймс сиял, принимая похвалы за полёт и слаженную работу. Даже Сириус, уставший от отработки силовых приёмов против бладжеров, похлопал его по плечу:

— Летал здорово, Сохатый. На этой штуке ты и правда грозен. Де Лукка не знает, что его ждёт.

Гостиная Гриффиндора встретила их теплом камина и шумом. Джеймс, всё ещё на подъёме после тренировки, громко делился впечатлениями с парой младшекурсников, жестикулируя и изображая, как новый вратарь Когтеврана «бухнется в грязь лицом» после его финта.

— И она просто... бух! — Джеймс изобразил падение. — Прямо в лужу! А я уже забил! Вот так! — Он встал в эффектную позу, ловя восхищённые взгляды первокурсников.

Его смех прозвучал громче, чем нужно. Каждая шутка, каждый жест были щитом против тени, мелькнувшей днём в классе Защиты. Но она не рассеивалась до конца. Иногда, в отблеске пламени, Джеймсу казалось, что он снова видит глаза Островского, в которых отражается не страх, а знание. Новая метла — не просто метла, а символ его мира, где всё было ясно: скорость, победа, друзья рядом.

— Очень драматично, — раздался голос Сириуса. Он развалился в соседнем кресле, вертя в руках бладжерский браслет. — Жаль, настоящий вратарь в субботу вряд ли будет так любезно падать. Хотя... — он хитро прищурился, — если я ее слегка подкорректирую бладжером в нужный момент... Неплохая идея, да, Римус? Экономия сил для Сохатого.

Римус, погружённый в книгу «Теория магического сопротивления», даже не поднял головы.

— Сириус, если хочешь, чтобы нас дисквалифицировали до конца века, а МакГонагалл лично превратила твою метлу в веник для уборки слизеринских туалетов — то да, прекрасная идея. Можешь даже начать тренироваться с веником сейчас.

— Всегда мечтал о карьере уборщика, — парировал Сириус, не смутившись. — Особенно слизеринских туалетов. Могу оставлять им... ароматические сюрпризы в кабинках.

Питер фыркнул со смеху, но тут же смутился. Когда шум немного улегся, а первокурсники разбрелись, Джеймс шлёпнулся на диван рядом с Сириусом, всё ещё на подъёме после полёта и внимания.

— Ладно, без бладжеров. Я их и так обыграю. На своей «Ласточке»! — Он похлопал по воздуху, представляя рукоять. — Слышал, их капитан купил себе «Серебряную Стрелу»? Древность! Моя на два оборота быстрее!

— Два оборота? — Сириус поднял бровь. — Это ты про метлу или про свою способность врать с невинным лицом? «Стрела» — достойная модель. Хотя, конечно, рядом с твоим зверем... — Он почтительно кивнул в сторону воображаемого «Нимбуса». — ...она выглядит как швабра для подметания курятника. Проверим!

Джеймс бросил в него подушкой. Сириус ловко увернулся, и подушка угодила в Питера, который как раз нёс чашку какао.

— Ой! Извини! — Питер попытался отбить подушку, но она снова полетела в Сириуса. Началась лёгкая потасовка. Подушка побывала в руках у всех троих, задев пару первокурсников и чуть не сбив со столика шахматы, которые играли сами собой.

— Ребят, — вздохнул Римус, закрывая книгу, когда подушка пролетела в сантиметре от его уха. — Если вы разобьёте что-то ценное, объяснять МакГонагалл пойду не я. Предлагаю перебросить энергию в мирное русло. Питер, у тебя был вопрос по Зельям к Слизнорту? Тот рецепт, с которым ты мучился?

Питер побледнел при одном упоминании имени Слизнорта.

— Эм... ну да... но... он меня терпеть не может... Я лучше сам…

— О! Давай спросим Снейпа! — Сириус вырвал подушку. — Он же эксперт по всему скользкому и противному. Может, даже личным опытом поделится.

Питер сжал руку в кулак, внезапно твёрдо:

— Нет, сам спрошу у Слизнорта. Если что — скажу, что Люпин посоветовал. — пробормотал он, но Сириус уже подхватил его под руку и потащил к выходу из гостиной, подмигнув Джеймсу.

— Не бойся, он же в этом шарит — сам как переваренный слизень!

Римус последовал за ними, бросив на Джеймса последний внимательный взгляд. Джеймс махнул ему рукой с улыбкой: «Идите, идите! У меня передышка!».

Только оставшись один в своей спальне, усталость и остатки дневного возбуждения наконец накрыли Джеймса. Эйфория от полётов, тренировки и внимания уступила место приятной мышечной усталости. Он снял мантию, и из кармана выпало письмо отца. Джеймс поднял его. Улыбка тронула губы при воспоминании о метле и утренних шутках. Он развернул пергамент и пробежался глазами по знакомым строкам... Но тут заметил постскриптум на обороте. Другой почерк — острые, чёткие буквы, но явно рука отца.

Он сел на кровать и дочитал.

«...И ещё кое-что, Джеймс... Ты взрослеешь, скоро вступишь во взрослый мир, где решения имеют вес. Мир, который, увы, становится всё менее стабильным. Я не фанатик, сын, ты это знаешь. Я всегда ценил ум и характер превыше всего, и твои друзья... они, безусловно, обладают и тем, и другим. Но нельзя игнорировать реальность.

Наше наследие — сила, передававшаяся в родах столетиями. Это не просто слова. Это фундамент, на котором стоит наш мир. То, что позволяет нам сохранять свою суть, свою магию сильной и незамутнённой перед лицом... хаоса и размывания границ. Многие методы Пожирателей отвратительны, их фанатизм слеп и жесток — в этом ты прав. Но сама их тревога за сохранение основ? Их стремление защитить то, что делает нас волшебниками, а не просто людьми с палочками? В этом есть горькое зерно истины, которое Министерство и некоторые здесь, в Хогвартсе, стараются не замечать, гонясь за модными, но опасными иллюзиями.

Подумай об истории нашего рода, Джеймс. О том, что столетиями копили и защищали Поттеры. Кровь — это не просто жидкость в жилах. Это связь с предками, носителями силы. Это ответственность. Не дай сиюминутным веяниям, какими бы привлекательными они ни казались, затмить эту вечную истину и ослабить то, что ты однажды передашь своим детям.

Береги себя и помни, кто ты.

Отец.»

Улыбка с лица Джеймса сошла мгновенно. Он перечитал постскриптум, и буквы начали пульсировать перед глазами:

«...тревога Пожирателей за основы — горькое зерно истины».

Ядовитое, а не горькое. Отец не просто оправдывал их — он разделял их взгляды? Лили, Римус... для него они были угрозой той самой «чистоте».

Джеймс сжал письмо так, что бумага хрустнула. В ушах зазвенело — будто он сорвался в пике с высоты в десять тысяч футов.

Письмо жгло пальцы. Каждое слово отца било по нему, как проклятие: «чистота крови», «ослабление рода»... Это же лицемерие! Тот, кто всегда смеялся над предрассудками, теперь твердил заученные фразы пропаганды Пожирателей. Джеймс сжал кулаки — Лили, Римус... Разве их кровь делала их слабее? Нет. Но отец, его герой, предал их всех. И его самого.

А затем: «Кровь — это не просто жидкость... Это ответственность. Не дай веяниям ослабить то, что ты передашь своим детям.»

«Ослабить». Слово обожгло. Как будто его друзья — слабость, угроза для его будущих детей. Эти красивые слова про «ответственность» были просто гадостью. Отец сводил людей к крови, будто всё остальное не имело значения.

Ярость. Глухая, сжимающая горло волна гнева, смешанная с омерзением. Он скомкал письмо в кулаке, ногти впились в ладонь. В ушах зазвенело.

— Как ты МОЖЕШЬ?! Заворачивать эту чушь в заботу о будущем?!

Он рухнул на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Кулаки его сжались под одеялом, дыхание стало ровным и натянутым, когда дверь спальни скрипнула.

— Поттер? Ты там... — начал Сириус, заглядывая внутрь, но замолк, остановившись на пороге. Тишина в комнате была густой, неестественной.

— Джеймс? — голос Сириуса потерял привычную насмешку, стал тише и настороженнее. — Брось прикидываться. Встань.

Джеймс не шевельнулся, сильнее вжимаясь лицом в подушку.

— Уйди. Просто уйди сейчас.

Шаги. Не ленивые, как обычно, а чёткие, быстрые. Сириус пересёк комнату за два шага.

Его рука легла Джеймсу на плечо, заставив того вздрогнуть.

— Дай посмотреть.

Джеймс резко дернулся, отбрасывая руку, и сел на кровати.

— Я сказал, ничего! Просто оставь меня! Ладно? Серьёзно. Хочу спать, — голос сорвался, был хриплым, неестественно громким в тишине спальни.

Сириус выхватил письмо одним движением. Джеймс кинулся вперёд:

— Отдай, чёрт! Это не твоё…

— «Наследие Поттеров»? — Сириус прочёл вслух и замер. Его пальцы разжались. — Ох... Вот оно что.

Он остановился. Не на секунду — на несколько долгих, тяжёлых мгновений. Воздух гудел от невысказанного. Сириус не стал настаивать. Он затих на секунду, потом резко развернулся к двери.

— Ладно. Но если передумаешь — я в гостиной.

Дверь мягко притворилась за ним. Слишком мягко, слишком тихо для Сириуса Блэка.

Джеймс остался сидеть в темноте. Ярость и чувство предательства снова накатили волной, но теперь к ним добавилось щемящее чувство вины — перед Сириусом, перед его преданностью, которую он только что оттолкнул. Он резко вытащил из-под подушки в очередной раз скомканное письмо. Разгладил его на колене, вглядываясь в ненавистные строки при тусклом свете лампы. Гнев снова подкатил к горлу, требуя выхода.

Он вскочил, вцепился в перо. Чернила брызнули на пергамент, оставляя гневные кляксы.

«Отец, — вывел он с такой силой, что бумага порвалась в одном месте. — Это же лицемерие! Сначала ты пишешь «не фанатик», «ум и характер превыше всего». А потом...»

Перо скрипело: «...их «тревога» за «наследие» — «горькое зерно истины»?»

Он отшвырнул его, тяжело дыша. Гнев выплеснулся, но внутри осталась пустота и горечь. Перечитал написанное — слишком резко, слишком грубо. Смял лист и швырнул его в угол. Взял новый.

«Отец,

Спасибо за Нимбус. Он летает как мечта. Де Лукка не знает, что его ждёт.»

Рука дрожала, оставляя кляксу. «Спасибо» резануло горло. Ложь. Как можно благодарить за метлу, когда он прислал этот яд?

Он вспомнил детское восхищение отцом, его смех, рассказы о приключениях Поттеров — никогда там не звучало мерзкого шёпота о «чистоте». Когда всё изменилось? Он сглотнул ком в горле и заставил перо двигаться дальше.

«Насчёт твоих мыслей о наследии, силе крови и «ослаблении»... Я не буду спорить. Но знай: я не разделяю этих взглядов. Никогда не разделю.»

«Никогда» — слово казалось слишком хрупким против груза отцовского авторитета. Что если отец прав? Нет. Лили, Римус... они были сильнее, чище душой, чем половина чистокровных слизеринцев, которых он знал. Сила была в них, а не в их крови.

«Мои друзья — моя семья здесь. Я сужу их по тому, кто они есть: по их храбрости, уму, верности и силе духа. Их происхождение не делает их угрозой ни для меня, ни для моего будущего. Если для тебя это «сиюминутные веяния»... что ж, пусть так. Но это мой выбор. И моя ответственность.»

Это было ближе к истине: твёрдо, но без агрессии. Признание разногласий, защита своих ценностей. Но боль от раскола, от потери отца-героя в воображении, оставалась острой, как порез. Ответа на главный вопрос не было: почему отец, Флимонт Поттер, вдруг заговорил языком, от которого раньше морщился? Что заставило его предать свои же принципы? Он перечитал написанное.

За стеной послышались возвращающиеся шаги и голоса:

— ...и я говорю Слизнорту: «Профессор, это не ошибка, это инновация! Слизь болотной жабы явно реагирует на лунные фазы!» — это был голос Сириуса, звучавший слишком сладко, чтобы быть правдой.

— И он поверил? — раздался скептический голос Римуса.

— Конечно нет! — Сириус усмехнулся. — Но морщился, как будто проглотил лимон. Думаю, он даже на секунду задумался, не прав ли я. Питер, ты чего молчишь? Придумал, как объяснить ему про корень мандрагоры? Может, сказать, что их крики — скрытые послания домовых?

— Я... я лучше перепишу сочинение... — пропищал Питер.

— Скучно, — фыркнул Сириус. Дверь в их спальню скрипнула.

Джеймс быстро сунул черновик и письмо отца в ящик, под учебник по Защите от Тёмных Искусств. Погасил свет и повалился на кровать лицом в подушку, притворяясь спящим, когда дверь их спальни открылась. Он слышал, как Сириус что-то шепчет Римусу: «...и смотрел, как на слизня, который ему в суп заполз...», как Питер осторожно пробирается к своей кровати, как Римус тихо вздыхает.

Он лежал неподвижно, глядя в темноту. В ушах звучали слова отца, смешанные с эхом шуток Сириуса, тихими шагами друзей и свистом ветра в окнах башни.

Радость от «Нимбуса», восторг полёта, мимолётная улыбка Лили — всё это рассыпалось.

На фоне трещины, пролегшей в самом основании его мира.

Холоднее вод Чёрного озера, она грозила поглотить всё: веру в отца, гордость именем, понимание своего места.

Одиночество сжало горло. Даже метла — символ свободы — теперь казалась запертой в ящике вместе с неотправленными словами.

3 сентября 1976 года

Лили проснулась, щурясь от солнечного луча, упрямо пробивавшегося сквозь гриффиндорские шторы. Она потянулась, ощущая непривычную легкость — словно сегодня солнце светило специально для неё. Под подушкой лежало письмо от Эла, его осторожные слова «скучаю по Хогвартсу... по твоему смеху» все еще согревали душу.

— Доброе утро, солнышко! — Алиса, уже одетая и сияющая, щёлкнула пальцами перед самым её носом. — Ты сегодня светишься! Снился принц на гиппогрифе? Или просто выспалась без мыслей о некоем навязчивом охотнике? — Она лукаво подмигнула.

— Отстань! — Лили засмеялась, вскакивая с кровати. Рыжие волосы рассыпались по плечам. — Просто хорошее утро. И письмо... — Довольная улыбка говорила сама за себя.

— Ура-а-а! — Алиса захлопала в ладоши. — Значит, сегодняшний день обречён на удачу! Марлин, слышишь? Наша Лили в ударе!

Марлин, закутанная в одеяло как огромная белая гусеница, лишь буркнула что-то неразборчивое и повернулась на другой бок.

— Подъём, соня! — Лили легонько шлёпнула её по спине. — История магии первым уроком, а Биннс, небось, уже на полпути к забвению. Не опоздать бы!

— Пусть сначала меня кто-нибудь спасёт от этого утра, — донеслось из-под одеяла. — Или хотя бы принесёт кофе... ну, или музыку.

— Музыку, говоришь? — Лили в мгновение ока вытащила кассетник. — А вот это как раз могу.

— Опять ваши песенки? — недоверчиво приподнялась Алиса.

Лили знала, что Алиса выросла в семье волшебников, для которых маггловский мир оставался чем-то далеким, почти сказочным. Она никогда раньше не слышала о рок-музыке и радиоприемниках, поэтому Лили с особой теплотой делилась с ней этими «запретными» звуками, радуясь, как в глазах Алисы вспыхивает любопытный свет — будто она открывает дверь в новый мир.

— Магия магглов, дорогуша, — с чувством произнесла Марлин, наконец высовываясь из-под одеяла. Её длинные белые кудри растрепались во все стороны. — И пусть хотя бы одно заклинание сравнится с Боуи!

— Или с Элтоном Джоном, — добавила Лили, вставляя кассету и нажимая на кнопку. Из динамика, немного шипя и хрипя, зазвучало весёлое: «Don't go breaking my heart…».

Марлин вскочила на кровать и завела настоящий рок-н-ролл, отчаянно мотая головой так, что ее белые кудри превратились в белое облако, и орала в воображаемый микрофон: «I couldn't if I tried!».

— Это что, романтическое заклинание? — рассмеялась Алиса.

— Это дуэт! — пояснила Лили, начиная приплясывать. — Он и она. Просто слушай!

— Это зелье от плохого настроения, — уверенно заявила Марлин. — Давай, попробуй! Вот так — бедрами! Нет, не как будто ты зашла на слизеринскую территорию…

Лили хохотнула и потащила Алису за руки, кружась с ней прямо на ковре между кроватями. Волшебный свитер Алисы задорно развевался, и даже Пума — пушистая черная мурлыка Джулии с шестого курса — соскочила с подоконника и настороженно уставилась на этот безумный утренний ритуал.

Алиса сначала лишь неуверенно покачивала головой, но потом ее нога сама начала отбивать ритм, а через минуту она уже смешно подпрыгивала на месте, пытаясь попасть в такт.

— Я не умею! — кричала она сквозь смех, но Лили только тянула ее за руки, заставляя кружиться.

Запах жасминового шампуня Марлин смешивался с запахом свежего хлеба, который кто-то притащил еще с вечера, и пыли, поднятой их танцем.

— У меня, кажется, началась музыкальная травма, — притворно простонала Алиса, но не вырывалась. — Это заразно!

— О, ещё как, — сказала Лили и спела в такт: «Nobody told us, 'cause nobody showed us...»

— Мерлин, — прошептала Алиса. — Это ужасно. Мне… мне нравится.

Они расхохотались так, что даже с нижней кровати показалась хмурая Мэри и буркнула:

— Если вы не выключите эту маггловскую атаку на уши, я сама вас прокляну, и никакой Боуи не спасёт.

— Мэри, ты безнадёжна, — хором сказали Лили и Марлин.

Музыка стихла, оставив после себя ощущение легкого, щекочущего счастья. Пока Лили одевала мантию, едва сдерживаясь от танцевальных па, ее радость от письма Эла смешивалась с утренним весельем.

— Вот теперь можно и на Историю магии, — сказала она, поправляя воротник. — Почти танцуя.

— Вальс с профессором-призраком, — хмыкнула Алиса, застегивая сумку. — Ну, пошли, мои рок-звёзды.

Спустившись по винтовой лестнице в Большой Зал, их встретил знакомый гул голосов и аппетитный запах жареного бекона. Устроившись за гриффиндорским столом, Лили наливала себе чай, слушая, как Алиса с восторгом пересказывала новую историю про профессора Стебль и ожившие корни мандрагоры.

— …и она такая: «Они вырылись ночью? Я же запирала оранжерею!» А я говорю: «Может, сбегали на свидание!»

Марлин захохотала, чуть не поперхнувшись тостом.

— Вот бы свидание с мандрагорой, — простонала Марлин, зевая и наливая себе апельсиновый сок. — Если Эдгар сегодня опять устроит «разогревочный» забег с битами, я свалюсь в обморок на поле.

— Разве у вас игра? — Лили подняла бровь, намазывая джем на булочку.

— В следующую субботу. Нам «не мешает держать форму», — передразнила Марлин срывающимся голосом. — Боунс вечно на нервах. А Джеймс уже таскает меня на дополнительную отработку бросков — мол, в случае чего должна попасть хоть с трибуны.

— В кого, интересно? — хмыкнула Алиса. — В снитч? В комментатора?

— В шлем нового вратаря Когтеврана, — парировала Марлин. — Или, если не повезёт, в Джеймса. Хотя в его самомнение попасть проще. И уже началась тактическая паника. Капитан пуффендуйцев, говорят, заглянет сегодня на ужин — обсудить стратегию с Эдгаром.

— Не дай бог им захочется моделировать тактику с помощью хлебных крошек, — заметила Лили, делая глоток чая. — Или пирогов.

— О, пироговая тактика — моя любимая, — подмигнула Алиса. — Особенная, если на сливочном креме.

Урок Истории магии прошёл, как и ожидалось, в вязком полусне. Биннс монотонно вещал о каком-то Братстве Пикси, его голос неотличимо сливался с тиканьем древних часов и скрипом перьев. Лили едва удерживала перо в пальцах, глаза предательски слипались. За соседней колонной Марлин сидела неподвижно — то ли внимательно слушала, то ли спала с открытыми глазами. Алиса же занялась «творчеством»: на краю конспекта росла карикатура профессора с бородой и учебником в зубах.

Звонок раздался неожиданно громко, словно сам замок тоже хотел проснуться. Девочки обменялись сонными взглядами и почти молча вышли в коридор.

Окна были распахнуты, в Хогвартс ворвался солнечный воздух — с запахом травы, влажных камней и чего-то горьковато-свежего, от чего мысли прояснялись в одно мгновение. По дороге к следующему занятию они свернули во двор, и, словно по уговору, шагнули с тропинки прямо на залитую светом полянку.

— Вот это день… — протянула Лили, расстилая покрывало из сумки. — После Биннса — как второй шанс на жизнь.

— Мм, определённо, — согласилась Алиса, устраиваясь на мягкой траве и вытягивая ноги. — Ещё пара таких лекций, и я начну верить, что тоже умею проходить сквозь стены.

Марлин бросилась на покрывало с видом страдалицы и тяжело вздохнула:

— Если он и правда был свидетелем всех этих битв, почему же рассказывает так, будто уснул в процессе?

Лили засмеялась, закинув руки за голову, и, прищурившись от солнца, повернулась к подругам:

— Всё равно иногда завидую тебе, Марлин. Никогда не играла в квиддич, но, глядя на тебя на поле…

— …мы с тобой на трибунах — самые громкие фанаты, — подхватила Алиса с улыбкой. — Помнишь, как ты в прошлом году закричала «ПОДСЕЧКА!» и сломала подлокотник?

— Это был чистый фол, я просто эмоциональная, — фыркнула Лили, не сдержавшись и рассмеявшись.

В этот момент между деревьями по тропинке неспешно прошёл Хагрид. Его высокая фигура выделялась на фоне зелени, а в руках он нёс корзину с садовыми инструментами и пучки луковиц. Завидев девочек, он улыбнулся и махнул:

— Привет, девочки!

— Привет, Хагрид! — хором откликнулись они. Лили поднялась на колени и весело помахала ему в ответ.

— Хороший денёк вы выбрали, — кивнул он, не сбавляя шага. — Прямо как для пикника.

— Отдыхаем после Истории магии, — сказала Лили. — Нужно прийти в себя.

— Правильно, — подбодрил он. — Воздух и солнце лучше всяких зелий, — и, не задерживаясь, скрылся за поворотом.

Лили проводила его взглядом с лёгкой улыбкой и вдруг сказала:

— Я только что вспомнила, как в первый год он показал мне маленького гиппогрифа. Совсем малыша — едва ли больше котёнка. Он всего боялся, даже своего отражения в воде.

— Правда? — удивилась Алиса. — Я думала, гиппогрифы — это… ну, огромные и жуткие.

— Такими они и становятся, — кивнула Лили. — Но этот был пушистый и растерянный. Я тогда просто сидела рядом и смотрела. Это был один из тех моментов, когда понимаешь: магия — она и в заботе тоже.

Марлин впервые за утро по-настоящему улыбнулась:

— Такой человек, как Хагрид, — сокровище. Особенно в Хогвартсе.

— Думаю, Уход за магическими существами сегодня будет интересным, — сказала Лили. — Надеюсь, у нас снова будет кто-то необычный.

— Я всё ещё хочу увидеть гиппогрифа, — заявила Алиса. — Только не такого, чтобы потом лечиться неделю.

В воздухе повисла приятная тишина. Алиса занялась ромашками, пытаясь сплести венок, но стебли упрямо ломались в руках.

— Почему они такие хрупкие? — проворчала она. — Мне бы заклинание для плетения венков…

Лили, улыбаясь, достала из сумки кусочек яблочного пирога, присланного мамой, и протянула ей:

— Держи, флорист. На восстановление морального духа.

Марлин, лёжа чуть поодаль и щурясь на небо, вдруг протянула:

— А вон то облако — точь-в-точь моя последняя попытка сварить бодрящий отвар. Раздулось, скривилось и исчезло.

Они рассмеялись. Солнце пригревало, в воздухе пахло пирогом, травой и лёгким сентябрём.

— Пора, наверное, — сказала Лили, потягиваясь.

Девочки поднялись, собрали покрывало и, болтая и посмеиваясь, направились к замку — лёгкие, чуть растрёпанные, с ощущением, будто этот день обещает что-то хорошее.

На уроке Ухода за магическими существами у них были нарлы — внешне почти как ёжики, только с длинными, жёсткими иглами и слишком уж подозрительным взглядом бусинок-глаз. Казалось, они чуют подвох в каждом движении.

— Ай! — пискнула Алиса, когда один из нарлей с угрожающим фырканьем вцепился в её совок с измятыми перьями. — Он думает, что я ворую его еду!

— Потому что ты так и выглядишь, — фыркнула Марлин, отскакивая от другого, который, почуяв запах яблочного пирога в её сумке, уже яростно ковырялся носом в застёжке. — С ними главное — не делать резких движений! Они чуют слабину!

Лили рассмеялась, когда третий нарл настороженно обнюхивал её ботинок и, решив, что золотистый шнурок — хитрая ловушка, угрожающе взъерошил иглы.

— Эй, это не артефакт, просто обувь! — сказала она, стараясь выглядеть серьёзной, но всё равно хихикнула.

— Подозрительные создания, а? — пробурчал профессор Кеттлберн, проходя мимо и наблюдая, как Марлин трясёт сумку, тщетно пытаясь отвлечь нарла. — Надо доказать, что у вас чистые намерения, мисс МакКинон. А иначе... сами понимаете.

После занятий, выковыривая из мантии застрявшие иголки и отряхиваясь от земли, девушки направились обратно к замку. По пути Марлин на минуту задержалась, разглядывая яркую бабочку, порхающую над поздними цветами, а Алиса придвинулась ближе к Лили.

— Лили... — голос Алисы стал тише, задумчивее. — Я хотела поговорить. О Сириусе.

— Конечно. Что случилось?

— Мы идем на свидание. В субботу. В Хогсмид. Хочет показать место у озера... — Алиса выпалила быстро, потом вздохнула. — Звучит романтично, да? Но я не знаю... Он же Сириус Блэк. Вечный шутник. Не уверена, что он о серьезном думает. Или способен. Для него все игра? А я... не хочу быть «приключением». Но и к чему-то большому сейчас не готова. Учеба, этот «Пророк»...

Лили слушала, понимая смятение подруги.

— Видела, как он твое письмо читал за завтраком? — осторожно начала она. — Не швырнул. Спрятал во внутренний карман. В поезде... смотрел на тебя по-другому. Без привычной клоунады. Это что-то значит.

— Ты думаешь? Может, новый образ?

— Просто иди, — мягко посоветовала Лили. — Гуляй, смейся, наслаждайся озером. Без ожиданий. Время покажет. А если поведет себя как придурок — расскажешь, а мы с Марлин его... деликатно проучим. — Она подмигнула.

— Спасибо, Лил. И да, надеюсь на «деликатное обучение»!

— О чем шепчетесь? — догнала их Марлин, отрываясь от созерцания бабочки.

Узнав о приглашении Сириуса, она чуть не подпрыгнула:

— Ура! Только не в «Кабанью голову»! Идите в «Метлу»! Пирожки с вишней — объедение!

Тёплый ветер и запах мокрой листвы сопровождали их дальше, мимо вольеров с хищными совами. Обратный путь лежал вдоль Квиддичного поля, где уже слышались свистки и громкий голос Джеймса.

— Смотрите! — Алиса махнула рукой. — Джеймс опять летает как ненормальный.

— Это еще что, — Марлин на ходу вскинула голову, оценивая маневры. — Мы с ним договорились отработать маневр с обманным разворотом. Он считает, что можно сбить вратаря взглядом. Или волосами.

— Волосами? — переспросила Лили, останавливаясь.

— Ага, эффект развевающейся гривы, — серьезно сказала Марлин. — Он думает, Кларисса на него запала.

Лили взглянула в небо. Джеймс рассекал воздух легко и дерзко. В один момент он сделал вираж, почти касаясь метлой травы, и рванул вверх, поднимая за собой вихрь. Лили поймала себя на том, что задержала дыхание.

— Летает и правда хорошо, — сказала она негромко.

— Не без помощи тренера, — скромно отозвалась Марлин, уже шагая к полю. — Увидимся позже!

Дорога обратно к замку вела мимо теплиц, от которых тянуло влажным, пряным запахом земли и трав. Дождь кончился, но с деревьев еще падали тяжелые капли, а под ногами шуршала мокрая, пожухлая листва ранней осени.

— Так, вечером я точно сажусь за это сочинение по Зельям, — сказала Алиса, спотыкаясь о выступающий корень. — Слизнорт обещал мне отравленное перо, если я еще раз перепутаю ингредиенты для Оборотного зелья.

— А я хочу в библиотеку, — сказала Лили. — Мне нужна книга о кельтских рунах для Прорицаний. Пойдешь со мной после ужина?

— Если поможешь мне с Протего! — немедленно отозвалась Алиса, подпрыгивая, чтобы сорвать с ветки блестящий, мокрый от дождя лист клена.

Подходя к массивным дубовым дверям бокового входа в замок, Лили заметила знакомую сгорбленную фигуру в тени арочного проема. Римус Люпин выглядел не просто усталым — его лицо было пепельно-серым, а под глазами лежали синюшные тени, словно он не спал несколько ночей подряд. Увидев Лили, он сделал шаг навстречу, и в его глазах, обычно скрытых завесой вежливой отстраненности, читалась не тревога — читался ужас.

— Лили, — позвал он тихо, голос сорвался на хрип. — Извини... Пожалуйста, пару минут?

Легкость, еще витавшая после недавнего смеха, мгновенно улетучилась. Лили почувствовала, как что-то холодное сжалось у нее под сердцем.

— Конечно, Римус. Не жди меня, — кивнула она подруге. Алиса бросила ей взгляд, полный немого вопроса, и пошла вперед.

Когда они остались одни под высоким сводом арки, в тишине, нарушаемой лишь шорохом дождя по камням, Римус обернулся, убедившись, что никто не слышит. Его плечи были напряжены, как тетива лука.

— Я... мы так и не поговорили, — начал он с трудом. Голос был глухим, будто пробивался сквозь вату. — Ты помнишь... наш разговор в библиотеке на втором курсе? Когда я... когда я только вернулся после одного из своих... «недомоганий»?

Лили кивнула, сердце сжалось.

Как забыть?

Они сидели в самом дальнем углу библиотеки. Лили заметила, как у Римуса дрожат пальцы на корешке книги по Защите, словно сама тяжесть страниц была для него непосильной. Он был бледен, почти прозрачный, и от этого её сердце болезненно сжалось. Не говоря ни слова, она подвинула к нему кружку с ещё тёплым какао.

Он поднял взгляд — в его глазах мелькнули стыд и усталость, такие знакомые, почти привычные. И Лили вдруг захотелось хоть на миг стереть это выражение.

— Вот, — сказала она мягко. — Согрей руки. А страницы я тебе перелистаю. Не бойся, я не укушу.

Она видела, как в его глазах что-то дрогнуло: удивление, недоверчивая благодарность. И это был первый раз, когда кто-то в Хогвартсе, кроме его друзей, не отводил взгляда и не делал вид, будто не замечает. Она просто помогла — и этого хватило.

Позже, когда Паркинсон громко спросил у Снейпа, «не заразно ли то, чем болеет Люпин», Лили даже не успела подумать — только развернулась и выпалила:

— Намного менее заразно, чем твоя глупость, Паркинсон. Советую тебе лечиться молчанием.

Она никогда не спрашивала подробностей о его «недомоганиях». Но каждый раз замечала бледность и подсовывала ему плитку шоколада, помогала разобраться с пропущенными темами. В ответ он тоже замечал её тишину и боль — однажды поймал её взгляд, застрявший на непонятной руне, и объяснил её так ясно, что она поняла с первого раза.

И никогда не относился с пренебрежением к маггловскому миру. Напротив — они часами обсуждали музыку: Лили объясняла ему, почему «The Beatles» перевернули всё, и напевала «Let It Be», а он смеялся и спрашивал, есть ли у магглов свои гимны надежды. Иногда разговор уходил в сторону книг — Римус с теплом вспоминал, как мать читала ему «Хоббита» перед сном, и пересказывал любимые сцены так живо, что Лили самой хотелось перечитать. Взамен она рассказывала про новые романы и стихи, которые приносила из Коукворта. Они смеялись над тем, как по-разному магглы и волшебники придумывают себе «магические звуки» и сказки. Его искреннее любопытство и уважение к этому миру заражали Лили, и она начинала смотреть на привычные вещи под новым углом.

Эта дружба всегда была тихой, осторожной, построенной на взаимном уважении и молчаливом понимании. Он чувствовал её боль из-за разрыва с Снейпом, она видела его вечную внутреннюю борьбу. Они были островками спокойствия друг для друга в бурном море школьной жизни.

— Помню, — тихо сказала Лили. — Что случилось, Римус? Это... это снова из-за твоих... «недомоганий»? — Она использовала его же слова, не желая нарушать незримую границу.

— Хуже, — Римус усмехнулся коротко и сухо, без намёка на радость. — Я подслушал, как отец сказал матери…

Он осёкся, будто сам испугался произнесённого. Несколько мгновений молчал, уставившись в дождь, а потом почти шёпотом добавил:

— В общем, за мной следили. И теперь они знают.

Он провёл рукой по лицу, словно пытаясь стереть эти слова, но они уже повисли в воздухе между ними.

— На платформе я заметил человека в плаще, — глухо сказал он. — Он просто смотрел. На меня. Будто ставил галочку: «цель на месте». И я… я чувствую себя миной замедленного действия. Из-за меня они не спят. Из-за меня отец вынужден снова искать новую нору. Для своего… проклятия. — Он произнес это слово с такой горечью и самоотверженностью, что Лили невольно сделала шаг вперед.

— Римус, — голос Лили прозвучал резко, почти командно, заставив его вскинуть глаза. Она положила ладонь на его рукав, чувствуя, как он напряжён под грубой тканью. — Ты не проклятие. Ты их сын. И наш друг. А твой отец… он герой. Он делает всё, чтобы защитить тебя. Это требует мужества. И да, это страшно. Но это не твоя вина. Она — на тех, кто шлёт угрозы. Кто следит. Кто ненавидит без причины.

Ее глаза горели зеленым огнем убежденности.

— Я... я боюсь за родителей каждый день, — призналась она, ее голос дрогнул, но она не отвела взгляда. — Каждую новость о пропавших магглах... Каждую метку на доме в «Пророке»... Они в Коукворте. Совсем беззащитные. Ты знаешь, что значит бояться за самых близких. Но то, что происходит с тобой... Как вы... как ты держишься?

Римус встретил ее взгляд. В его усталых глазах, помимо страха и вины, вспыхнула искра чего-то теплого — благодарности за ее ярость, за ее веру в него и его отца, за ее собственную откровенность.

— Мама... она печет. Бесконечно. Как будто едой можно залатать страх. Отец... он держится. Говорит: «Не твоя вина, сын. Мы справимся». Но я вижу, как он сжимает кулаки, когда думает, что никто не видит. Как он вздрагивает от стука в дверь.

Он глубоко вдохнул, словно набираясь сил от ее поддержки.

— Я пытаюсь... просто быть. Учиться. Не показывать им, как мне страшно за них.

Он замолчал, собираясь с мыслями.

— Отец наказал не втягивать друзей. Но я... я не мог не сказать тебе, да и им. Потому что ты права. Твои родители... они в такой же опасности. Поэтому…

Он посмотрел на нее с предельной серьезностью, его взгляд стал пронзительным.

— Будь осторожна, Лили. Вдвойне. Замечай людей вокруг. Если что-то покажется странным... даже самая мелкая деталь... найди меня. И... просто будь начеку. Пожалуйста. Обещай мне.

— Обещаю, — твердо, как клятву, произнесла Лили. Ее пальцы непроизвольно сжали его рукав сильнее.

— И ты... Римус, обещай мне тоже беречь себя. Не геройствовать в одиночку. Твои друзья... мы здесь. Мародеры и я.

Она вспомнила их самоотверженность, их готовность быть рядом с ним в самое страшное время.

— И для твоих родителей, если понадобится. Даже если твой отец против. Мы найдем способ помочь. — В ее голосе звучала не просто уверенность, а стальная решимость, которая, казалось, подпитывалась его доверием и их общей болью.

Римус кивнул. Слабый, но искренний луч облегчения и тепла мелькнул в его глазах, разгоняя тень безысходности.

— Спасибо, Лили. Это... это как глоток воздуха. Больше, чем ты думаешь.

Он сжал ее руку на своем рукаве на мгновение — короткий, сильный, красноречивый жест солидарности, благодарности и глубочайшего понимания.

— Пойду. Ребята ждут. Береги себя. И... передавай привет родителям. Пусть они тоже будут осторожны.

— И ты, Римус. Своим родителям. Передай им... что они не одни. И... держись. — Она отпустила его рукав, чувствуя под пальцами след его дрожи, смешанной с ответной силой.

Он ушел быстро, его сгорбленная фигура растворилась в серой пелене моросящего дождя и наступающих сумерек. Тяжесть, оставшаяся после разговора, была иной — не парализующим страхом, а тяжестью общей ноши и взаимной ответственности. Но в ней была и странная, новая сила — сила откровенности, проверенной годами молчаливой поддержки, и крепкого, как сталь, взаимного доверия.

Лили догнала Алису у дверей в Главный холл:

— Все нормально?

— Да... Римусу непросто дома.

— Бедный Римус, — искренне сказала Алиса, и они вместе направились в гостиную.

Вечером, устроившись в гостиной Гриффиндора за низким столиком у камина, девочки нашли свой привычный островок покоя. Лили склонилась над книгой, помогая Алисе справиться с трудным заклинанием из Защиты — «Протего Максима». Алиса сосредоточенно водила палочкой, прикусывая губу, ее щит дрожал и мерцал.

— Нет, Алис, не так резко в конце, — мягко поправила Лили, наблюдая за неустойчивым щитом. — Представь, что ты не толкаешь его, а разворачиваешь, как зонт. Плавно, с чувством!

— Зонт? — переспросила та, нахмурившись. — Никогда не думала о заклинаниях как о зонтах…

— А ты попробуй. Щит не должен быть колючим — он должен быть уверенным.

— Как ты, — пробормотала Алиса и выпрямилась, решимость в глазах. — Хорошо. Снова.

Пока Лили наблюдала за ее движением, рядом Марлин с важным видом раскладывала карты Таро на уголке стола.

— Давайте узнаем ваши академические судьбы, — провозгласила она таинственным голосом, пододвигая свечу поближе. — Лили… Иерофант. Мудрость, традиции, устойчивость. Пятёрка по ЗОТИ тебе обеспечена.

— Ха, приятно знать, что я всё ещё стабильная зануда, — усмехнулась Лили, не отрывая глаз от палочки Алисы.

— Алиса… — продолжала Марлин, вытаскивая карту. — Колесница! Энергия, движение, успех через усилие. Тебе придётся попотеть, но результат будет.

— Ну, спасибо, Таро, — кивнула Алиса, явно воодушевленная. — Хоть кто-то в меня верит.

— А теперь моя… — Марлин потянулась за третьей картой и приподняла бровь. — Башня. Отлично. Прямо как моё сочинение по Зельям. Полный крах иллюзий Слизнорта.

— Не отвлекайся, Алис, — Лили мягко коснулась плеча подруги, видя, как та заглядывается на карты. — Ты уже почти поняла. Попробуй ещё раз, медленнее, с выдохом.

Алиса кивнула, собралась и повторила движение, на этот раз щит засверкал ровнее и прочнее.

— О! Лучше!

— Видишь? — улыбнулась Лили.

Между их голосами звучал треск огня и шелест переворачиваемых страниц. Лили вдруг отложила книгу:

— А кем вы видите себя… потом? Ну, после школы?

Алиса опустила палочку, задумалась и тихо ответила:

— Аврором. Хочу ловить настоящих тёмных магов. Тех, кто нападает на таких, как твои родители, Лил… — она посмотрела прямо в глаза подруге. — Чтобы никто не боялся быть собой. Чтобы было безопасно. Для всех.

— А я, — сказала Лили, чуть улыбнувшись, — хочу изучать магических существ. Не просто как Хагрид, а… глубже. Писать о них, защищать тех, кого боятся или не понимают. Может, даже книгу напишу. О доверии. О чём-то важном.

— Обязательно напишешь, — кивнула Алиса. — Я куплю первый экземпляр. С автографом.

Марлин рассмеялась, собирая карты в колоду:

— А я… покорю мир Квиддича! Стану звездой. Буду забивать такие голы, что зрители будут падать в обморок от восторга. А вы обе — на трибунах. В шарфах с моим именем. Кричите громче всех!

Смех прозвучал легко, как нота надежды, растворяясь в теплом воздухе гостиной.

Позже, уже после ужина, они перебрались в их любимый угол у окна в дальнем конце гостиной. За высоким стрельчатым стеклом вовсю бушевала осенняя непогода: дождь стучал по стеклу, ветер выл в трубах, и редкие молнии на мгновение озаряли мокрые стены замка.

Но здесь было тихо и уютно. Глубокие бархатные кресла поглощали их с комфортом. Они закутались в толстые шерстяные пледы в гриффиндорских цветах — один достался Алисе, другой поделили Лили с Марлин. На низком столике перед ними дымились три огромные кружки какао — Марлин, как обычно, добавила столько зефира, что напиток напоминал сладкое болотце с белыми островками. Рядом лежала тарелка с печеньем в форме сов, которое принес благодарный первокурсник за помощь с домашним заданием по Трансфигурации.

Треск дров в камине был единственным звуком, кроме их голосов, создавая ощущение маленького, надежного мирка. Отблески пламени играли на их лицах, на книжных корешках на полках, на старых, потертых шахматных фигурах, застывших на доске неподалеку.

— …и тогда я говорю Сириусу, — начала Алиса, размахивая рукой, — «Если ты ещё раз назовёшь эту сову “пернатым крысоловом”, я лично попрошу её тебя клюнуть в то самое место!». А он такой, невозмутимо: «Но, дорогая, она же явно охотится! Смотри, как хищно блестят глаза!»

— И что? — захохотала Лили. — Сова его клюнула?

— Сова гордо отвернулась и уронила ему помёт прямо на ботинок, — закончила Алиса, давясь от смеха.

Марлин ударилась спиной о кресло, смеясь так, что аж плед с неё сполз.

— А помните, как Джеймс пытался убедить МакГонагалл, что его летающая подставка для пера — «революция в системе образования»? — сквозь смех проговорила она. — А она на него так посмотрела… как будто он предложил переименовать Хогвартс в «Поттерленд». И говорит: «Минус десять баллов, мистер Поттер. И уберите эту… инновацию».

— Он, кажется, потом ещё неделю пытался понять, почему она не оценила, — добавила Лили, вытирая глаза.

Смеялись до слёз. Их голоса смешивались с треском дров, с завыванием ветра, с тихим уютом комнаты. Лили откинулась на спинку кресла и огляделась: старые шахматы, болтающие портреты, знакомое тепло — всё здесь было родным.

За окнами бушевал мир. Но здесь, в этот момент, было тихо и светло.

Она сделала глоток горячего какао и улыбнулась, слушая, как Марлин начала рассказывать следующую историю.

Пока в камине пылал огонь, а вокруг звучал смех, Лили знала точно: у неё есть всё, чтобы справиться с будущим.

4 сентября 1976 года

Предрассветный сумрак ещё цеплялся за башни Гриффиндора, когда Питер Петтигрю проснулся от собственного учащённого сердцебиения. Он не спал по-настоящему, лишь проваливался в короткие, беспокойные забытья, где смешивались тени отца и насмешливые лица Пожирателей.

Письмо — тот самый листок пергамента с неровными строчками «Поговорим, сын» — лежало у него под подушкой, жгучее, как уголь. Он достал его, пальцы дрожали, сминая хрупкий пергамент.

Сын. Слово обжигало, как пощечина, и манило, как мираж в пустыне. Пятнадцать лет пустоты. И вот — слова, перевернувшие всё.

— Питер? — тихий голос Римуса Люпина прозвучал из полумрака. Он уже сидел на своей кровати, отложив книгу и наблюдая за другом. Его собственное лицо в предрассветных сумерках казалось высеченным из мела, с глубокими тенями под глазами — немыми свидетельствами его собственных ночных битв. — Ты не спал. Совсем.

Питер лишь мотнул головой, не в силах вымолвить слово. Он снова уткнулся в письмо, будто надеясь найти в этих трёх словах ответ: почему сейчас? Где ты был?

— Не накручивай себя раньше времени, — послышался голос Джеймса. Он потянулся, кости весело хрустнули. — Поверь, Хвост, если бы мой отец вдруг захотел «поговорить», я бы первым делом заподозрил, что его подменили! Или что он перепил огненного виски с Краучами!

Джеймс вскочил, подошёл к Питеру и ткнул его в бок, пытаясь растормошить.

— Но твой... он хотя бы не написал тебе трактат о «чистоте крови». Маленький плюсик, так? Может, он просто хочет извиниться? Представляешь? Редкий вид — извиняющийся родитель! Надо Сириуса позвать, он такого не видел!

Питер вздрогнул, как от удара током. Он сжал письмо в кулаке.

— Оставь его, Джеймс, — вмешался Римус. Его взгляд скользнул по белым костяшкам пальцев Питера, по трясущимся плечам. — Не время для шуток про отцовские откровения.

Сириус, одеваясь у зеркала, ловко застегнул куртку. Чёрная кожанка сидела на нём, как вторая кожа, отражение поймало взгляд Питера.

— Эй, Хвост, — сказал он, поправляя воротник. Голос звучал привычно небрежно, но без обычной колкости. — Помнишь, как мы в прошлом году вползали в тот туннель к Шрику? Страшно было — крысы размером с кошку, слизь по колено. А вылезли — и оказалось, там всего лишь склад старых метёл.

Он сунул в карман маленький свёрток — подарок для Алисы? — и его пальцы на мгновение задержались на конверте с её почерком, торчащем из внутреннего кармана.

— Так вот, твой сегодняшний «туннель» — короче и чище. Просто дойди до конца. А там... глядишь, и метлы найдутся. Или хотя бы не крысы.

Контраст между его лёгким предвкушением свидания и леденящим страхом Питера был как удар ножом.

У них есть будущее. У меня — призрак прошлого.

— Мы рядом, Питер, — повторил Римус, подходя и молча протягивая кружку только что заваренного чая. Парок струился в холодном воздухе спальни. — Весь путь. До конца. Просто дай знак, если станет... невмоготу.

Его проницательный взгляд изучал лицо Питера, читая немой вопрос: почему он? Почему сейчас?

— Я... — голос Питера сорвался на шёпот. — Он не писал... Ни разу. Ни открытки. Мама... она плакала. Говорила, что он слабак. Что испугался... меня? Или её? А теперь... «сын».

Он сглотнул ком, вставший в горле.

— Где он был все эти годы? Чего хочет сейчас?

Джеймс замер, наконец осознав глубину бури. Сириус перестал поправлять воротник. Даже Римус не нашёл слов. Тишина повисла тяжёлым покрывалом.

Питер снова уткнулся в письмо, его плечи тряслись от беззвучных рыданий. Страх перед встречей смешивался с годами накопленной боли и гневом — на отца, на мать, на себя.

Дорога в Хогсмид была адом. Веселая толпа студентов, смех, крики торговцев — всё это сливалось в оглушительный, враждебный гул. Питер шёл, прижимаясь к Римусу, как к спасательному кругу, чувствуя, как ноги подкашиваются, будто налиты свинцом.

Джеймс шёл впереди, пытаясь болтать о новом пабе, но его слова доносились как сквозь толщу воды. Сириус шагал чуть поодаль — его осанка привычно уверенная, но взгляд сканировал толпу настороженно, как солдат периметр.

Питер видел, как он смотрит на часы — отсчитывая минуты до встречи с Алисой. Он бросит. Все меня бросят. Останусь один с этим… призраком.

Они остановились у «Парных котлов», у моста. Питер вжался спиной в холодный камень стены. Солнце слепило. Тошнило.

— Мы тут, — Римус шагнул чуть вперёд, создавая ненавязчивый барьер. — Скамейка слева от фонаря.

Его спокойствие было якорем в бушующем море.

Джеймс прислонился к стене рядом — поза небрежная, но глаза за стёклами очков лихорадочно искали в толпе мужчину, подходящего под скупое описание из писем матери.

— Дыши, Хвост. Вдох — выдох, — Джеймс резко поднял его со скамейки, заставив встретить свой взгляд. — Слушай сюда. Ты — Мародёр! Ты прошёл сквозь стоны Девственного коридора, плевки Снейпа и даже полнолуния с Лунатиком!

Он ткнул пальцем в сторону Римуса:

— Один старик — просто пыль на твоём пути. Иди, возьми своё «здравствуй» как трофей. А потом расскажешь, как он путался в словах или ронял ложку. Главное — держи фокус. Как на снитче. Не своди глаз.

Сириус взглянул на часы.

— Пора, — оттолкнулся от стены. Подошёл к Питеру, рука легла на плечо — неожиданно твёрдо. — Держись. Ты крепче, чем думаешь. Мы не уйдём, пока не убедимся, что ты… цел.

Взгляд скользнул к Джеймсу: он твой. Развернулся — и растворился в толпе, направляясь в «Три метлы». К нормальности.

Его уход оставил ледяную пустоту. Крикнуть? Я не смогу. Никогда не мог.

Время тянулось, как раскалённая смола. Сердце бешено колотилось при каждом мужчине в тёмной мантии.

Не придёт. Слава Мерлину… Нет. Пусть придёт. Надо знать…

Толпа перед аркой расступилась — не из вежливости, а словно неосознанно отшатнувшись от невидимой волны холода.

Он вышел из тени неспешно, но его появление было как удар гонга в тишине — резкий, властный, заявляющий.

Мантия, добротная, но поношенная до блеска на сгибах, висела на нём как доспехи ветерана. Волосы с проседью были коротко острижены, подчёркивая резкие скулы и впалые щёки.

Но главное — глаза. Цвета промёрзшего болота — мутно-серые, бездонные, лишённые тепла. Они нашли Питера мгновенно, пригвоздили к месту. Не радость узнавания. Не вина. Холодный, безжалостный аудит. Взгляд, взвешивающий душу на весах, где гирьками были страх и слабость.

Подошёл. Остановился не просто в шаге, а ровно на границе личного пространства Питера, нарушая её с вызывающей бесцеремонностью. От него несло слабым, едким ароматом чего-то химического и чужого — как от склянок в самом тёмном углу аптеки Слизнорта. Его дыхание было неглубоким, почти неслышным, как у хищника перед прыжком.

— Питер. — Голос был ниже ожидаемого, с хрипотцой, спокойным, но это было спокойствие лезвия перед ударом. — Долго ждал этой минуты. Знаю, что в тебе кипит. Гнев. Страх. Та пустота, что выедает изнутри, как червь.

Питер невольно втянул голову в плечи, ощущая, как холодный липкий пот выступил под мантией. Он знал. Не предполагал — видел насквозь.

— Это нормально, — взгляд скользнул по Джеймсу и Римусу, оценивая, вернулся к Питеру. — Мир для таких, как мы… он острее. Больнее. Твои друзья, — лёгкий кивок в сторону Мародёров, — они сильные. Им легко быть храбрыми. Их мир — игра правил, которые они сами ломают. Наш мир… поле битвы без щита.

Слова били точно в цель. Он понимает. Только он.

Шаг ближе. Не просто сокращение дистанции. Это было вторжение.

Его тень накрыла Питера, отрезав от солнечного света и шумного мира за спиной. Воздух вокруг стал гуще. Давящим. В его мутных глазах вспыхнуло что-то — не раскаяние, не усталое признание. Это был проблеск чего-то хищного, почти голодного — удовлетворения от найденной слабины.

— Я бежал, Питер. Да, — голос оставался ровным, но теперь в его глубине слышался шелест сухих листьев, скрип несмазанных механизмов. — Испугался. Всего. Ответственности. Твоей матери… её непоколебимой, жгучей силы. Себя в роли отца. Мне казалось, я только искромсаю всё. Сломаю тебя, как хрупкую ветку. Потому искал себя… где угодно, только не здесь. В пропастях, куда свет не доходит. Кочевал. Делал ошибки. Кровавые. Глупые. Неисправимые. Много.

Он сделал паузу, давая словам осесть, как яду в ране.

— Но годы… они не лечат пустоту, сын. Они лишь обнажают кости. Я понял, что теряю единственное, что могло искупить хоть часть этой тьмы. Тебя.

Питер стиснул зубы. Понял? Через пятнадцать лет? Гнев закипал, но отец продолжал, не давая ему встрять:

— Я научился выживать. Находить… выходы. Быстрые. Не всегда достойные, но действенные. Чтобы страх не сжирал изнутри заживо. Чтобы чувствовать себя… не загнанной крысой, а хотя бы котом, что знает все лазейки.

Взгляд стал пронзительным, полным знания о слабостях и способах их использовать.

— Иногда нужна лишь капля силы. Правильный глоток в нужный момент.

Его рука, до этого висящая вдоль тела, вдруг молниеносно сжала запястье Питера. Прикосновение было сухим и жёстким, как кожа змеи. Питер ахнул от неожиданности, пытаясь вырваться, но пальцы отца впились железной хваткой — не причиняя боли, но и не отпуская.

— Что-то, что заткнёт эти острые углы внутри. Даст передышку… мгновенную, сладкую, как забвение. Силу просто быть. Переждать бурю. Слить этот ужас в никуда.

Намёк был не просто прозрачен. Это был открытый люк в бездну. Зелье. Или что-то гораздо, гораздо хуже.

В его глазах горело обещание этого забвения.

— Я… я справлюсь сам, — прохрипел Питер, отшатываясь мысленно, но странное влечение к предложению уже шевелилось внутри. Правильный глоток. Передышка. Сила просто быть… Забвение…

Отец кивнул, не настаивая, но его пальцы лишь сильнее сжали запястье на миг, прежде чем отпустить, оставив жжение.

— Как знаешь, сын. Но запомни: — голос стал тише, интимнее, как доверительная тайна. — Когда этот мир сожмёт тебя так, что свет померкнет, когда поймёшь, что даже самые верные друзья — всего лишь дети, играющие в героев, не знающие истинной цены покоя… найди меня.

Он смотрел Питеру прямо в глаза, вколачивая каждое слово как гвоздь в крышку гроба.

— Стучи в полночь. Три раза. Скажи: «Отцу». У меня всегда есть решение. Быстрое. Надёжное. Без лишних вопросов. Без осуждения. Специально для таких, как мы. Для тех, кто знает вкус собственного страха. И цену… тишины внутри.

Это было не угрозой, а дьявольским договором, написанным на языке отчаяния.

Он повернулся, его тень скользнула по Питеру в последний раз — и он растворился в толпе, бесшумно, как призрак. Оставив после себя лишь запах химической горечи и тяжёлое эхо обещания в ушах.

Питер стоял, парализованный. Запястье, где впивались пальцы отца, пылало огненными полосами. Он машинально потер его рукавом, но жгучий след, словно клеймо, не исчезал.

Гнев, обида, годы боли — всё взорвалось.

— Тряпка! — выдохнул он в пустоту, где только что стоял отец. Но голос звучал хрипло, бессильно, заглушаемый навязчивым шепотом в голове:

«Стучи…

Три раза…

„Отцу“…»

Слова вибрировали в висках, сливаясь с бешеным стуком сердца.

— Ты просто жалкая тряпка!

Но сквозь ярость пробивалось другое — коварное, сладковатое облегчение. Как глоток воды в пустыне.

Он знал его боль. Не просто знал — владел ею, как ключом.

И он предложил выход. Быстрый. Надёжный. Обещанное забвение. Специально для таких, как он.

Один глоток до тишины.

И он знал пароль.

«Отцу».

В полночь.

Три раза.

— Всё кончено, Питер. Ты справился, — Джеймс был рядом. Его рука легла на спину — жест утешения, который сейчас казался детским и поверхностным. Он попытался обнять Питера за плечи, потянуть к себе, как бы возвращая его обратно — в их общий, понятный мир игр и бравады.

— Пойдём, выпьем сливочного. Ты заслужил. Слушай, он… он просто жалкий тип. Не стоит твоих слёз. Забудь о нём.

— Ты справился, Хвост! — повторил Джеймс чуть громче. Хлопок по плечу был сильнее, чем нужно. Как будто речь шла о контрольной по ЗОТИ, а не о человеке, который только что предложил Питеру продать душу — в обмен на тишину.

Но Джеймс продолжал — искренне, с верой, которую сам Питер едва мог разделить.

Римус молча наблюдал. Его взгляд был прикован не к месту, где стоял отец, а к лицу Питера. Запах — эта едкая химическая горечь — всё ещё висел в воздухе, смешиваясь с уличной пылью.

Он узнавал его. Не зелья Слизнорта — нет. Это был запах чего-то глубже. Темнее. Подпольных снадобий и запретных экспериментов. Запах отчаяния, пытающегося заглушить боль.

Он видел не только слёзы и ярость. Он замечал бледность, дрожь в руках, следы пальцев на запястье — едва видные из-под мантии. Он уловил мимолётное облегчение, замешательство, ту самую ядовитую искру надежды на лёгкое спасение, которую только что бросил незнакомец.

— Пойдём. Сейчас же! — Римус резко схватил Питера за локоть. Его пальцы впились сильнее — не утешая, а таща прочь. Прочь от места. От запаха. От ядовитого эха слов.

— Отсюда. Немедленно.

Он бросил быстрый, полный ледяного предупреждения взгляд на Джеймса: «Молчи. Иди».

— Да... — пробормотал Питер, вытирая лицо рукавом. Он не смотрел на друзей. Его взгляд блуждал по камням моста, по воде — ища уже не знакомое лицо, а путь к нему.

«Когда будешь готов...

Стучи...

Три раза...

„Отцу“…»

Шёпот в голове звучал громче голосов друзей.

— Пошли. Пожалуйста. Просто... пошли.

Они двинулись к замку. Джеймс говорил о сливочном пиве, о тренировке, о чём угодно — лишь бы заглушить тягостное молчание. Но его слова висели в воздухе пустыми оболочками, не достигая Питера. Его попытка обнять друга теперь казалась ещё более неуклюжей — на фоне ужаса Римуса и той бездны, в которую провалился Питер.

Римус не пошутил. Не сказал ничего. Только шагал рядом — тише обычного, ближе, чем нужно. Его пальцы один раз коснулись локтя Питера — быстро, почти извиняясь. Они дрожали. Он не задавал вопросов. Не давал советов. Только смотрел — долго и пристально. Как будто пытался разглядеть, не осталось ли чего на коже. Не впиталось ли в кости.

Питер почти не слышал друга. Холод, исходивший от отца, всё ещё обволакивал его — несмотря на солнечный день. Жжение на запястье пульсировало в такт шагам.

А в ушах, поверх шума толпы и голоса Джеймса, неумолимо, как колокол, звучало:

«Стучи...

Три раза...

„Отцу“…»

Гнев ещё клокотал глубоко внутри, но под ним уже змеилось ядовитое обещание облегчения. Он знал: день, когда страх станет невыносимым — настанет. И тогда…

Тогда у него будет выход. Быстрый. Надёжный. Всего один глоток до тишины.

И он знал, где его найти.

И как позвать.

Он шёл между Джеймсом и Римусом. Ноги двигались сами по дороге к Хогвартсу. Но сам он был уже в другом месте — в тёмном переулке, у глухой двери, поднимая кулак, чтобы постучать.

Три раза.

В полночь.

«Отцу».

Алиса сидела у окна, в том самом углу, о котором он просил Розмерту заранее. Она посмотрела на него — в кожанке, с растрёпанными волосами, будто только что сошёл со страницы маггловского романа. Этот образ явно сбивал её с привычного ритма, но она уже видела его таким раньше. И каждый раз всё меньше смущалась. И всё больше — улыбалась. Она же была в бордовом шерстяном пальто с простым кроем, под которым виднелась кремовая рубашка с круглым воротом и тёмно-коричневая жилетка. Всё выглядело чуть винтажно, но по-своему стильно — в духе волшебниц, которые не читают модные журналы, а выглядят, будто сошли со старой открытки. Каштановые волосы были аккуратно подстрижены до подбородка, мягкая челка слегка спадала на лоб. Луч заходящего солнца ловил каштановые пряди ее каре и играл в теплых карих глазах, которые зажглись искоркой радости и лёгкой нервозности, когда она его заметила. И в тот миг Сириус понял: даже самый дурацкий день прожит не зря, если он заканчивается этим взглядом.

— Прости, задержался, — Сириус подошел к столику, его голос звучал нарочито легким, но без привычной бравады. Он отодвинул стул с непривычной для него галантностью. — Хвост... ну, там небольшая заминка. — «Заминка» под названием «отец-манипулятор и пропасть отчаяния», — пронеслось в голове, но он тут же отогнал мысль. — Ты... выглядишь потрясающе.

Сам он устроился рядом, с видом того, кто пришёл не просто на свидание, а захватывать территорию: ленивое движение, уверенный наклон головы, прямая спина. В серых глазах — лёгкий отголосок недосыпа и упрямства.

— Или это моё отсутствие в полчаса так на тебя подействовало? — Ухмыльнулся он, но в глазах читалось искреннее восхищение.

— Солнце просто решило мне помочь произвести впечатление, — Алиса покраснела, но улыбка не сходила с ее губ. Она игриво ткнула пальцем в его направлении. — А ты пришел. Я уже начала подозревать, что твоя пунктуальность — это миф. Марлин бьется об заклад, что ты либо проспал, либо ввязался в драку.

— Для тебя, дорогая, я могу даже время обмануть, — Пальцы Сириуса нервно постукивали по дереву стола. Где же они? Его взгляд скользнул к стойке барной стойки, где за стойкой маячила пышная фигура Розмерты. И там, почти скрытый за огромной пивной кружкой, стоял тот самый простой глиняный кувшин. Из него выглядывали пышные головки крупных тюльпанов — жёлтых, как растопленное масло на тосте, и розовых, как весенний рассвет на фоне замёрзшего окна. Идеально. И главное — никто не видел, как он тащил их сюда под мантией.

— О чем задумался так стратегически? — Алиса наклонилась вперед, подпирая подбородок ладонью. Ее глаза смеялись. — Уже жалеешь, что пригласил меня, а не пошёл с Джеймсом гонять бладжеров? Или размышляешь, как бы поизящнее улизнуть через окно в уборной?

Она наклонилась ближе, улыбаясь, и пальцами легко толкнула его в плечо — не сильно, но с вызовом. Он перехватил её руку и задержал на секунду, только чтобы затем, почти лениво, отпустить.

Сириус фыркнул, отгоняя отголосок беды Питера.

— Улизнуть? От тебя? Это было бы преступлением против хорошего вкуса и моих же планов. Я просто... проверяю, не завелись ли тут шпионы. — Он кивнул в сторону слизеринцев. — Или предсказательницы с картами. Марлин не грозилась устроить тут внезапное гадание на нашу судьбу по чаинкам?

— Клялась на своей любимой колоде, что не подглядывает. Хотя я знаю — она врет, как сирена поет, — Алиса рассмеялась. Звук ее смеха был таким же теплым и уютным, как какао в гостиной Гриффиндора. — Так что... что заказываем? Или будешь сидеть и просто сиять своим обаянием? Оно, кстати, сегодня особенно интенсивное.

— Сияние — обязательная часть программы, — Сириус подмигнул, ловя взгляд Розмерты. Та, узнав его, едва заметно кивнула и скрылась на кухне. — Но подкрепиться не помешает. Пирожки с вишней тут — объедение. И сливочное пиво, конечно. Не то пойло, что в «Кабаньей голове».

Пока Розмерта приносила заказ — две пенистые кружки и тарелку с дымящимися пирожками, — Сириус старался держать тон легким. Он рассказывал о проделках Джеймса с новым «Нимбусом» (тщательно избегая темы письма Флимонта), о том, как Римус чуть не разнес класс ЗОТИ, пытаясь объяснить Питеру щиты (опуская почему Питеру сегодня так плохо), о том, как МакГонагалл поймала Сириуса, пытавшегося приклеить усы к портрету Финеаса Блэка в коридоре. Она сказала: «Мистер Блэк, ваше чувство юмора столь же тонко, как и ваше сходство с этим достойным джентльменом». «Я чуть не лопнул!». Алиса смеялась, ее глаза искрились, но Сириус ловил на себе ее внимательный взгляд. Она видела напряжение в уголках его рта, слышала, как его голос чуть срывается на упоминании Мародеров. Она была слишком умна, чтобы не заметить смутные намёки.

Он выждал момент, когда она отвлеклась, глядя на алый закат за окном, окрашивавший витрину «Трех Метел» в волшебные цвета. Быстро встал.

— Эй, куда? — удивилась Алиса, отрываясь от вида.

— Секрет, — Сириус ухмыльнулся, загадочно подняв палец. — Терпение. Не исчезай.

Он подошел к стойке, за которой прятался кувшин. Розмерта — в глубоком сливовом платье с вышивкой на манжетах — как раз ставила поднос. Её светлые волосы были заколоты в пышный пучок, а цепкий взгляд моментально отследил Сириуса. За её мягкой улыбкой скрывался стальной контроль над всем, что здесь происходило. Сириус быстро вытащил букет. Крупные, пышные бутоны тюльпанов — не пафосные розы, не увядающие лилии. Яркие, жизнерадостные, немного дерзкие. Как он сам. Желтые — для ее солнечного смеха. Розовые — для этого предательского румянца, заливавшего ее щеки, когда она смущалась. Он аккуратно стряхнул капли воды со стеблей и вернулся к столику.

— Держи, — он протянул букет, внезапно почувствовав глупую неловкость, которой не испытывал даже при встрече с акромантулом. Пальцы сжали стебли чуть крепче. — Чтобы... ну, знаешь, добавить красок вечеру. Хотя пирожки и так хороши. — Черт, Блэк, соберись! Это же просто цветы!

Алиса замерла. Ее глаза стали огромными, рот приоткрылся от искреннего изумления. Она смотрела на тюльпаны, потом на Сириуса, потом снова на цветы, словно не веря.

— Сириус... — она прошептала. — Они... потрясающие. — Её пальцы осторожно коснулись шелковистого лепестка жёлтого тюльпана. Сириус всё ещё держал букет, и их руки на миг соприкоснулись — тепло её кожи, удивлённое и живое, обожгло. Он отпустил стебли чуть медленнее, чем нужно.

Один из тюльпанов чуть изменил оттенок — с солнечно-жёлтого на мягко-золотистый, словно поймал её тепло. Алиса моргнула.

— Они… всегда так делают?

— Только если ты им нравишься, — ответил Сириус без тени шутки.

— Но... — она подняла на него взгляд, полный смеси восторга и крайнего недоумения. — Где ты их нашел? В Хогсмиде? В сентябре? — Она развела руками, указывая на осенний пейзаж за окном. — Ты что, сгонял в Лондон за час на невидимой метле? Или это какой-то хитроумный трюк с Трансфигурацией, и они вот-вот превратятся в лягушек?

Сириус рассмеялся, наконец расслабившись. Ее реакция стоила всех его ухищрений.

— Магия, малышка, — он ухмыльнулся во весь рот, и в его серых глазах вспыхнула та самая редкая, почти мальчишеская искра чистого удовольствия от удавшегося сюрприза. Он сел, отхлебывая пива, чтобы скрыть легкую краску, выступившую на скулах. — Настоящая магия. Которая иногда заключается в том, чтобы заранее договориться с Розмертой о хранении кое-чего свежего и цветочного в её холодном погребке за стойкой. — Он понизил голос, делая вид, что раскрывает государственную тайну. — И в знании одного очень... сговорчивого цветочного гнома из теплиц за Деруэнт-Уотером, которому я однажды помог вернуть похищенную коллекцию редких кактусов от воришек-троллей. Плата — букет первоклассных тюльпанов раз в сезон. Никакой трансфигурации. Чистая коммерция и немного шарма. — Он подмигнул.

Алиса рассмеялась, прижимая букет к себе. Её смех заполнил весь воздух, как заклинание. Он ловил себя на том, что дышит свободно. Почти забыл, как это. Не привыкай, Блэк. Но, чёрт возьми, как же хорошо было забыть.

Её глаза сияли так, будто он подарил ей не тюльпаны, а лето. И в груди кольнуло что-то глупое. Не страх — скорее, предчувствие.

Ты же не собираешься… привязываться?

Он усмехнулся самому себе.

Поздно.

Сладковатый, свежий запах цветов смешался с ароматом пива и паштета.

— Значит, ты это спланировал, — она покачала головой, каштановые волосы рассыпались по плечам. Ее глаза сияли. — Заранее. И даже спрятал их. Чтобы... чтобы никто не видел? Особенно твоя веселая компания?

— Поттер немедленно окрестил бы меня «Сэром Тюльпаном» до самого Рождества, — Сириус скорчил комичную гримасу. — А Римус... Римус бы просто смотрел с этим своим вечно-понимающим взглядом, от которого хочется зарыться под скамью. Так что да. Операция «Цветочный Десант» была строго засекречена. Успешно. — Он откинулся на спинку стула, наблюдая, как она вдыхает аромат тюльпанов, и почувствовал, как последние остатки напряжения утреннего кошмара растворяются в тёплом воздухе паба. Мысль о Питере почти на секунду снова прорвалась сквозь шум и свет — но он оттолкнул её, как отталкивают холодную ладонь в тёплой комнате.

Потом.

Не сейчас.

Здесь, сейчас, с ней, ее смехом и этими дурацкими, прекрасными цветами, мир снова казался простым, ясным и удивительно светлым.

Хотя бы на сегодня.

Они вышли из «Трёх Метел», и на улице сгущался вечер. Фонари отбрасывали на булыжную мостовую тёплые пятна, медные и золотистые. Воздух пах тыквенным сидром, свежевыпеченным хлебом и влажной листвой. Под ногами хрустели первые опавшие листья. Где-то впереди слышались голоса — кто-то смеялся, кто-то спорил, кто-то звал друзей к лавке с орешками.

Пар поднимался из труб, а за окнами домов мелькали силуэты — тени учеников, лавочников, уставших сов. Хогсмид жил своей вечерней жизнью: ленивой, уютной, чуть волшебной. В этом приглушённом свете Алиса выглядела особенно просто — и потому особенно настоящей. Цветы в её руках вспыхнули в полумраке: жёлтое и розовое пятно в серо-золотом мире.

Сириус повёл её прочь от деревни — по тропинке, знакомой с детства. Куда-то, где не было ни света, ни шума. Только звёзды и тишина. Он легко взял Алису за руку — жест стал естественным, почти непринужденным.

— Говорил же, пирожки — объедение, — ухмыльнулся он, ведя ее по тропинке, уходящей от огней деревни к темному зеркалу озера. — Но настоящий сюрприз впереди. Идем.

— Куда? — Алиса с любопытством оглядывалась, букет тюльпанов в её руках пах сладко и свежо, вплетаясь в запах влажной земли и осенней хвои. — Если ты ведешь меня к месту, где обычно прячетесь от Филча с той самой картой... я предупреждаю: пауков я терпеть не могу.

— Пауков? — Сириус фыркнул. — Пф, детские страхи. Я тебе покажу кое-что... элегантнее. Без восьми ног. Доверься.

Они вышли на небольшую, скрытую деревьями полянку у самой кромки воды. Озеро лежало черным бархатом, отражая россыпь звезд и тонкий серп луны. Воздух был прозрачным и холодноватым.

— Стой тут, — Сириус отпустил ее руку и сделал шаг вперед, к самой воде. Он вытащил палочку. — Закрой глаза. На три... два... один...

Алиса послушно зажмурилась, улыбка играла на губах. Сириус взмахнул палочкой, шепча заклинание негромко, но четко. Не яркая вспышка, а мягкое, теплое сияние начало струиться от кончика его палочки. Оно коснулось поверхности озера... и вода ответила.

Вспыхнули светлячки.

— Открывай, — сказал Сириус, голос его звучал чуть насмешливо. — Представление началось.

Сотни, тысячи крошечных искорок, не настоящих насекомых, а чистой магии, рожденной его заклинанием. Они поднялись из темной глубины и закружились над водой. Но вместо красивых узоров, роя сбился в кучу, сформировав на секунду карикатурно длинный нос и жирную копну волос — узнаваемый профиль Северуса Снейпа, — потом рассыпался, перегруппировался в рычащего гриффиндорского льва, а затем просто носился над водой, как стая взбесившихся золотых пчел.

— Бесплатный цирк от сентиментального дурака. Надеюсь, Поттер не видит. Он вечно ворчит, что я порываюсь в романтики. Грозит купить мне кружевной платочек.

Алиса открыла глаза и рассмеялась, следя за мельтешением искр.

— Романтик? — подняла она бровь. — Создать карикатуру на Снейпа над озером? Это не романтика, Блэк, это чистой воды вандализм. Очень тебе подходит. — Она ткнула пальцем в его направление. — А платочек тебе действительно не помешал бы. Для драматического сморкания после таких подвигов.

Сириус фыркнул, но легкая краска все же проступила на его скулах. Он быстро отвернулся, делая вид, что поправляет мантию.

— Вандализм? Пф. Это называется высокое искусство сатиры, малышка. А платок... — он вытащил из кармана неожиданно чистый носовой платок, развернул его с театральным жестом, показав вышитого в углу фамильного грифона Блэков, и преувеличенно высморкался. — ...вот, пожалуйста. С гербом и всеми регалиями. Удовлетворена? Или ждешь сонет про твои глаза?

Сириус наблюдал за ней, его насмешливый взгляд смягчился. Алиса, чистокровная по происхождению, но чуждая этим гордым теориям, всегда относилась к разговорам о «чистоте» настороженно — с тем самым страхом, который рождался не из книжек, а из реальности. Она знала, чем оборачиваются такие слова в устах старых фамилий.

Он подошёл ближе, их тени слились на мокром песке. Светлячки, словно почуяв перемену, отлетели чуть дальше, оставив их в кольце мягкого, мерцающего света.

— Честные, — повторил он за ней, лёгкая усмешка тронула его губы. — Редкое качество. Особенно в моих кругах. Моя мать, например, считает честность признаком дурного воспитания. Особенно если она касается... ну, скажем, выбора спутника жизни. — Он сделал паузу, пальцы невольно поиграли краем платка в кармане. — Недавно она любезно напомнила мне, что составила список. «Достойных» невест. Алекта Кэрроу возглавляет хит-парад. «Подходящая фамилия, шестнадцать лет и характер, способный усмирить твоё непостоянство». — Он передразнил холодный тон Вальбурги, глядя в небо. — Представляешь? Мой идеальный партнёр — чистокровная кукла, которая будет терпеть меня как неизлечимую болезнь. Романтика, да?

Алиса фыркнула, но в ее глазах мелькнуло понимание.

— Алекта? Холодная, как лягушка в январе. — Она покачала головой, карие глаза насмешливо сверкнули. — И «терпеть»? Сириус Блэк, тебя не терпят. Тобой или восхищаются, или от тебя сбегают, закрыв уши. Терпеть — это для скучных чаепитий с тетушками. Твоя мать явно не понимает, кого пытается приковать к своему сыну. Хочет приковать тебя к «подобающей» жене? Как будто ты буйвол на цепи!

Сириус рассмеялся, настоящим, громким смехом, который разнесся над водой.

— Буйвол! Отлично! С рогами и копытами, готовый растоптать ее фарфоровый сервиз с гербами. — Он вытер мнимую слезу. — Но ты права. «Терпеть» — не про меня. И не про... — он запнулся на мгновение, его взгляд стал серьезнее, — не про то, что я хочу. Особенно когда рядом кто-то, кто не терпит, а... — он жестом показал на светлячков, уже почти погасших, — ...скажем, смеется над моими светлячковыми карикатурами. И ценит честные тюльпаны. Даже если они от гнома-кактусника.

Алиса улыбнулась, теплота разлилась по ее лицу.

— Особенно если они от гнома-кактусника. Это добавляет шарма. И драмы. — Она сделала шаг ближе. — А знаешь, что еще честно? Тот факт, что ты здесь, со мной, у озера, рисуешь нос Снейпа светлячками, вместо того чтобы сидеть в каком-нибудь унылом салоне и делать вид, что восхищаешься холодной красотой Кэрроу. Это твой выбор, Сириус. Как эти тюльпаны — яркий, живой, вопреки сезону и... ожиданиям. — Ее голос стал тише, но твердым. — Ты пробиваешься сквозь их асфальт. Своим путем.

Сириус смотрел на нее, его привычная ухмылка сменилась мягкой, почти нежной улыбкой. В его серых глазах отражались последние искорки светлячков и ее лицо.

— Своим путем... — он повторил. — Звучит куда лучше, чем «путем позора семьи Блэк». И определенно веселее. Особенно с попутчицей, которая сравнивает меня с буйволом и ценит гномов-кактусников. — Он наклонился чуть ближе. — Значит, рецепт сработал? Цветы, светлячки, пирожки... и разговоры о честности и семейных списках? Это рецепт против моей репутации холодного циника?

Алиса засмеялась, ее дыхание смешалось с его.

— Репутация? Кажется, она уже сгинула вместе с карикатурой на Снейпа. — Она подняла лицо к нему. — Но рецепт... он неплох. Особенно последний ингредиент. — Ее взгляд скользнул к его губам.

Сириус не стал спасать репутацию. Он наклонился, и их поцелуй был как солнечный луч, прорвавшийся сквозь сентябрьскую прохладу — тёплый, дерзкий и живой, как те самые тюльпаны в её руках — и в нём было всё: и легкость, и обещание, и чуть-чуть магии. Не захват территории, а совместное открытие новой. Его рука обвила ее талию, ее пальцы вцепились в ткань его мантии на спине. Последние светлячки Сириуса погасли, как финальный аккорд, оставив их в тишине ночи, нарушаемой только их дыханием и далеким плеском воды.

Когда они разомкнулись, Сириус тяжело дышал, его лоб прижался к ее виску. Ухмылка вернулась на его лицо.

— Черт, — он выдохнул, но в его голосе было больше веселья, чем драмы. — Кажется, я только что окончательно погубил свою репутацию. Мародеры никогда не простят. Поттер потребует подробного отчета. «Как ты посмел целоваться без моих ценных указаний, Блэк? И где МОИ тюльпаны?»

Алиса слабо рассмеялась, поправляя растрепанные волосы.

— Скажешь, что это был научный эксперимент. Проверка теории о том, что честные тюльпаны и светлячковые карикатуры — мощный афродизиак. — Она подняла букет, который чуть не уронила. — Теория блестяще подтверждена.

Они молчали, прислонившись плечами, глядя на гладь озера. Луна отражалась в воде, как затонувшая монета. Солнце окончательно ушло, воздух становился холоднее, тише. Пламя в их глазах не угасало. Просто сменялось чем-то другим. Более тяжелым.

— Сириус... — её голос стал тише, тверже. Исчезла игривость. — Она же не шутит? Вальбурга. Она... она действительно может? Заставить? Или... — Алиса не договорила, но взгляд её упал на собственные руки, сжимавшие стебли тюльпанов. — Они же не остановятся. Особенно если узнают... про нас. Для них Фортескью всегда были предателями крови. А теперь ещё и я рядом с тобой. Это ведь вызов. Прямой.

Веселая ирония Сириуса испарилась. Его лицо стало жестче, скулы выступили резче в свете последних светлячков. Он встал, резко отвернулся к черной воде, сжав кулаки так, что костяшки побелели. Спина его была напряжена, как тетива лука.

— Может попытаться, — ответил он, и его голос потерял все оттенки шутки, стал низким, опасным, как ворчание загнанного зверя. — Угрозами. Проклятиями. Лишением наследства. Заклинаниями принуждения. Всеми теми мерзкими штучками, которыми так богат наш славный род.

Он резко обернулся. Его глаза, серые и горящие холодным огнем, впились в нее. В них не было страха, только ярость и абсолютное презрение.

— Но ЗАСТАВИТЬ?

Он сделал шаг к ней, его фигура казалась внезапно огромной в полумраке.

— Нет. Никогда. Они могут сломать что угодно. Но не мою волю. Не этот выбор. Я не стану звеном в их цепи. Не стану ещё одним покорным идиотом, как отец или… Регулус. Я не буду танцевать под дудку Вальбурги. И не позволю ей решать, кто будет рядом со мной. — Он остановился прямо перед ней, его дыхание было тяжёлым, как после боя. — Да, твоя семья для них предатели. Но я скорее сожгу родовое гнездо дотла, чем позволю им коснуться тебя из-за своей больной гордыни.

Она молчала, и в этой тишине вдруг родился вопрос — простой, но страшный:

— А если я не подойду? — прошептала Алиса. — Не твоей матери, а — тебе. Если окажется, что меня… недостаточно? Ни там, ни тут.

Сириус на секунду будто остолбенел — не от сомнения, а от того, что она вообще могла так подумать. Он шагнул ближе, почти вплотную, и тихо, но без тени колебания ответил:

— Алиса. Ты уже выбрала быть со мной, несмотря на весь этот бред про «чистоту» и угрозы. Ты стоишь здесь — со мной. И это значит больше, чем любая фамилия, кровь или место в списке Вальбурги. Ты уже всё показала. Не им. Мне.

Они молчали, дыхание постепенно выравнивалось, как вода после брошенного камня. Сириус посмотрел на небо, где звёзды мерцали в холодной тьме.

— Пора идти, — сказал он негромко, протягивая ей руку.

Алиса кивнула, чуть поправляя цветы в руках, и уже сделала шаг к тропинке,, как вдруг остановилась, обернулась и с лёгкой улыбкой спросила:

— Или ещё немного магии?

Сириус улыбнулся в ответ — та самая, хищная и тёплая улыбка одновременно.

— Магии, малышка.

Она потянулась к нему первой — слегка, неуверенно, и он навстречу — как будто оба знали эту хореографию наизусть. На миг её ладонь скользнула по его щеке — и только потом губы встретились. Медленно. Со всем тем, что они не могли сказать словами. Сладость этого поцелуя гасила тревоги и ставила точку.

Они шли в замок не торопясь, не размыкая рук. Замок встречал их прохладой и тяжестью. Далеко в темноте пела сова. На траве блестели капли свежего инея.

Уже у ступеней Хогвартса Сириус выудил из кармана стеклянный шарик с золотой искрой внутри.

— Нашёл у себя в хламе. Почти выкинул, потом сунул в карман — не знаю зачем. — Он протянул его ей. — Вдруг тебе пригодится. Ты вроде любишь странные штуки.

— Или бесполезные.

— Зато блестит. Что ещё надо?

За окнами Хогвартса мерцал приглушённый свет — башни дремали в тишине. Поднявшись в Гриффиндорскую гостиную, Сириус почувствовал, как всё вокруг снова стало настоящим: кресла, полузасыпающие ученики, запах золы и старых книг.

У лестницы к девичьим спальням они остановились. Алиса уже было сделала шаг, но вдруг обернулась, задержав его за руку.

— Ты сегодня был совсем невыносим. — Она сказала это почти шёпотом, но в её голосе слышалась улыбка.

— Приятно, когда старания оценивают, — ответил он так же тихо.

— Спокойной ночи, Блэк. — Она задержала взгляд чуть дольше, чем нужно.

— Спокойной, Алиса.

Она исчезла за поворотом лестницы, и Сириус ещё какое-то время смотрел в пустоту, пока не услышал, как за дверью кто-то радостно воскликнул:

— Ну?!

— А ты что думаешь?

— Влюбилась. Точно.

Он усмехнулся — в полголоса, почти про себя. Не споря.

Спальня встретила его глухой тишиной. Джеймс дремал, уткнувшись лбом в подушку. Римус листал что-то в лунном свете. Питер сидел на кровати, натянув на плечи одеяло, взгляд стеклянный. Он даже не шелохнулся, когда Сириус вошёл.

Сириус молча скинул куртку, повесил её на спинку кровати и, проходя мимо Питера, мягко хлопнул того по плечу.

— Эй, — сказал он негромко.

Питер чуть дёрнулся, но не ответил. Просто кивнул, еле заметно.

Сириус вернулся к своей койке и сел. Провёл рукой по волосам. В груди ещё жила теплота от прошедшего вечера — но здесь, в полумраке, она звучала иначе. Как отголосок чего-то далёкого. Он просто лёг, заложив руки за голову и уставился в потолок. Кровать казалась чуть прохладной после уличного воздуха.

Ничего не говорил. Не нужно было. Он был рядом.

И этого — пока — было достаточно.

6 сентября 1976 года

Шум библиотеки был как мягкая вата — глушил мысли, но не прогонял тревогу. Римус водил пальцем по строчке, не вчитываясь. Он не читал — просто притворялся. Книга называлась «Механизмы душевной самозащиты в условиях воздействия темной магии», но это было неважно.

До полнолуния оставались сутки — тревога будто сдавливала изнутри, ломая ритм дыхания.

Он поднял взгляд от страницы — и в этот момент в дверном проёме с кем-то столкнулся. Книги едва не полетели на пол.

— Ой! Прости, Римус! — воскликнула Лили, хватая упавший фолиант.

— Ничего страшного, Лили, — он попытался улыбнуться. Улыбка вышла усталой. — Выглядишь озадаченной. Не Биннс опять завалил непосильным чтением про Пиксийское восстание 1322 года?

— Хуже! — Лили состроила гримасу. — «Сравнительная анатомия шотландского и валлийского зелёных драконов». Кажется, я теперь знаю о них больше, чем о собственной сестре.

Римус усмехнулся коротко, но в его глазах на мгновение вспыхнуло настоящее тепло.

— Ага. Биннс и его тайная месть живым. Держись.

Лили задержала на нём взгляд. Он был бледнее обычного, с глубокими тенями под глазами. Молча она порылась в сумке и достала аккуратно завернутую плитку шоколада из «Сладкого королевства».

— Вот, — протянула она. — На всякий случай. Ты же знаешь, я всегда держу запас. Особенно для тех, кто выглядит так, будто провёл ночь, расшифровывая драконьи анатомические схемы.

Он взял шоколад. Пальцы его чуть дрожали. Взгляд стал мягче.

— Спасибо, Лили. Ты… ты умеешь вовремя. Очень кстати.

— Всегда пожалуйста, — ответила она и кивнула. — Не перетруждайся.

Они разошлись. Лили свернула к выходу, а Римус остался стоять в проходе, сжимая шоколад в ладони.

Он не знал, чем себе помочь — но её жест был якорем. Простым, живым.

Когда Лили ушла, и дверь за ней мягко прикрылась, библиотека снова погрузилась в привычную полутьму и запах старой бумаги. Римус положил плитку шоколада рядом с книгой и на секунду закрыл глаза. Мысли отказывались складываться в слова. Осталась только тупая, вязкая тяжесть под кожей и ощущение, будто он медленно рассыпается изнутри.

Он открыл глаза и захлопнул книгу. Тонкая пыль поднялась в воздух, заиграв в луче света из узкого окна. Он собрал книги в стопку, уже собираясь уходить, как вдруг за спиной раздалось:

— Не ожидала увидеть тебя с книгой по психологии. Я думала, ты — про древние руны и сдержанное молчание.

Римус обернулся. Девушка стояла у книжного шкафа, держа в руке тонкую брошюру без обложки. Узнал сразу: Доркас Медоуз. Он знал о ней немного: седьмой курс, хорошие оценки, необычные темы курсовых, привычка задавать преподавателям неудобные вопросы. Её голос был спокойным, но в нём всегда ощущалась скрытая угроза — не агрессия, а интеллектуальная прямота, будто она видела тебя насквозь и решала, стоит ли это озвучить.

Она не была «странной», скорее — слишком настоящей, и это смущало многих. Красота её тоже открывалась не сразу: чёткие черты лица, карие глаза, строгие и внимательные, тёмные волосы, собранные в пучок. В ней не было мягкости — только собранность и уверенность. Не классическая красота, а цельность, выточенная изо льда.

— Иногда интересно почитать что-то, что не объясняет, а хотя бы задаёт правильные вопросы, — ответил он спокойно.

Она подошла ближе и, не спрашивая, села на соседний стул. Движения точные, собранные, будто ей некогда сомневаться. Она не вторгалась в его пространство — просто была рядом, уверенно и естественно.

— Хочешь сказать, ищешь ответы в этой пыльной теории? — Доркас слегка постучала ногтем по обложке, будто проверяя, не осыплется ли пыль.

— Нет, — Римус пожал плечами. — Скорее, ищу подтверждение, что мои сомнения — не бред.

— Всё-таки сомневаешься? — уголок её губ дрогнул. — Это даже… радует.

Он чуть усмехнулся, но скорее растерянно.

— Ты часто заводишь такие разговоры? Вот так, без вступления?

— Иногда, — она повела плечом. — Когда скучно. Или когда вижу, что человек… ну, не наглухо заперт. — Она прищурилась. — Ты удивил. Обычно ты ходишь, будто несёшь на себе целый чемодан молчания.

— Усталость, наверное. Или… инстинкт.

— Осторожность, — поправила она, чуть наклонив голову. — И привычка тоже. Ты держишь себя так, будто каждое слово у тебя проходит через таможню.

Он на секунду отвёл взгляд, будто проверял — не слишком ли он открылся. Потом снова посмотрел прямо на неё:

— Ты говоришь так, будто совсем не боишься, что тебя не поймут.

Доркас чуть усмехнулась, скользнув пальцем по краю брошюры.

— Если не поймут — значит, это не мой собеседник. — Она заправила выбившуюся прядь за ухо. — Я не гонюсь за тем, чтобы всем угодить. Важно, чтобы те, кто понимают, понимали правильно.

Повисла пауза. Тишина была внимательной, как будто они играли партию в шахматы и оба ждали хода другого.

— А что у тебя? — он кивнул на её брошюру.

— «Пограничные состояния сознания при магическом истощении». Автор не разжёвывает, не даёт готовых решений. Он плетёт мысли как лабиринт, и ты сам ищешь дорогу. Мне это ближе.

— А я всё время ищу карту, — тихо сказал Римус. — Прямые линии, схемы. Цель одна, но пути разные. Ты идёшь на ощупь, я — по чертежу.

Она улыбнулась краешком губ.

— Иногда и карта оказывается тем же самым лабиринтом. Только понимаешь это уже внутри.

Римус кивнул, и почему-то эта мысль его успокоила.

— Ты всегда так разговариваешь? — спросил он. — Без споров, без масок. Просто… прямо.

— Нет. Обычно нет. Большинство же хочет быстрый ответ. А мне интереснее — вопросы. — Она чуть криво улыбнулась. — А у тебя, Люпин, этих вопросов на лице написано… больше, чем ты сам, наверное, хотел бы.

— Возможно. Просто не все умеют это слышать.

— А я умею, — коротко сказала она. Потом поднялась, пригладила подол мантии. — Ладно. Увидимся.

— До встречи.

Он смотрел ей вслед. Не из настороженности — просто хотел запомнить.

В Доркас было что-то… неуловимое. Ни доброта, ни теплота, ни дружелюбие — но нечто, что заставляло думать чуть чётче, говорить точнее, дышать ровнее.

Как будто рядом с ней невозможно было спрятаться — и не хотелось.

Он ещё немного посидел, уставившись в пустоту, а потом медленно поднялся. Тело отзывалось тяжестью — будто само готовилось к тому, что не отменить.

Шоколад он так и не доел. Завернул обратно и сунул в карман.

Коридор за дверью библиотеки был почти пуст. Шаги звучали глухо, словно сам замок затаился в ожидании полнолуния. Луна ещё не взошла, но её присутствие уже сжимало воздух — напряжением, ожиданием.

Римус шёл, не глядя по сторонам, как будто пытался догнать собственные мысли. Они разрывались между настоящим и прошлым: обрывками недавней сцены с Питером и слишком знакомыми воспоминаниями.

Он закутался плотнее — не от холода, а от внутреннего гудения, которое невозможно было унять. Только шаги, глухо отдающиеся от каменного пола, напоминали, что он всё ещё здесь — в Хогвартсе. А не где-то далеко, в тёмном переулке Хогсмида, где Питер встретил призрака своей крови.

Он видел, как Питер дрожал, как сжимал письмо, как смотрел на отца — с ненавистью, с надеждой. С теми же эмоциями, что некогда бурлили в нём самом.

Он не мог забыть, как Лайелл стоял у камина, сжигая письма. Избегал взгляда. Прятал дрожь в пальцах. Тогда Римус тоже чувствовал, как трудно быть причиной тревог самых близких. Не словом, не поступком — а самим фактом своего существования. Со всей той правдой, которую невозможно спрятать.

Он остановился у старого витража. Сквозь тусклое стекло пробивался закат — оранжево-медный, как кровь, смешанная с ржавчиной. Римус приложил руку к холодному камню.

Он любил отца. И именно потому так остро чувствовал, когда тот отводил глаза. Лайелл не был жесток, не был равнодушен — напротив. Он боялся за него так сильно, что не всегда знал, как быть рядом.

Питер — он не просто боялся отца. Он боялся быть похожим на него. И Римус это понимал. Потому что тоже задавался вопросом: а что, если всё, что ты несёшь в себе, рано или поздно прорвётся наружу? Несмотря на старания. На любовь. На страх причинить боль.

Он не знал, чем кончится этот путь для Питера. Не знал, выберет ли тот свет или утонет в сладком яде предложенного облегчения.

Но он знал одно: если Питер всё же падёт — это не будет его выбором. Это будет следствием одиночества. Того самого, что гложет тебя, пока ты смотришь в глаза страху и не находишь рядом никого, кто бы выдержал его вместе с тобой.

Римус сжал кулак, оттолкнулся от стены и пошёл дальше. Твёрже, быстрее. Он не позволит этому случиться. Не с Питером. Не с ним. Даже если для этого придётся самому шагнуть в темноту.

Он свернул к лестнице — и чуть не налетел на преподавателя.

— Осторожнее, Люпин, — тихо сказал Михаил Островский. Он возник будто из ниоткуда — в полумраке, с книгой в руке, без привычной мантии. Простая чёрная рубашка да перо, засунутое за ухо. — Летаете в облаках?

— Скорее, где-то глубоко под землей, — пробормотал Римус, слегка смутившись. — Извините.

— Не за что извиняться. Хотя… — преподаватель прищурился. — Иногда полезно, когда голова далеко от места, где... болит.

Они замерли на мгновение. Михаил склонил голову набок, словно слушал не столько слова, сколько то, что осталось невысказанным.

— Что-то искали в библиотеке? — спросил он.

— Не совсем. Просто... разговор затянулся.

— А. Хорошо, что затянулся. Разговор — один из немногих способов не задохнуться в собственном молчании. Особенно для вас.

Римус промолчал. Михаил чуть кивнул — будто подтверждая что-то себе — и уже сделал шаг, чтобы пройти мимо, но вдруг остановился.

— Знаете, Люпин, — сказал он, глядя куда-то мимо. — Бывают редкие моменты, когда кто-то скажет тебе что-то простое — и вдруг становится чуть легче. Не спасает. Просто... появляется воздух.

Он перевёл взгляд на Римуса — спокойно, без нажима.

— Берегите тех, рядом с кем можно дышать.

На миг замолчал, но прежде чем уйти, добавил негромко:

— Ведь одиночество… делает людей уязвимее, чем любое проклятие. Особенно, если рядом нет тех, кто способен удержать от глупостей.

И ушёл.

Когда дверь спальни мягко щёлкнула за его спиной, Римус на секунду остановился, позволяя тишине обволочь его. Здесь было темно — только настольная лампа у кровати Джеймса отбрасывала жёлтое пятно на потолок, и пахло по-домашнему: пергаментом, кексами, влажной шерстью и лавандой, которую кто-то снова уронил в шкаф с носками.

Сириус растянулся на кровати, закинув одну руку за голову, и водил палочкой по воздуху, вырисовывая медленно парящие символы. Джеймс сидел у окна, лениво крутя в пальцах перо. Питер устроился на своей кровати с пледом на плечах — и, на удивление, выглядел бодро.

— Вернулся, — сказал Джеймс, оборачиваясь. — Мы уж думали, ты решил остаться ночевать между полками.

— Почти, — устало ответил Римус и сбросил книги на стол. — Не заметил, как пролетело время.

— Что читал? — спросил Сириус, не вставая.

— Неважно. Самое интересное случилось не на страницах.

— Кто-то с тобой заговорил? — приподнял бровь Питер. Голос был ровным, и это удивило Римуса больше всего. В последние дни в нём звучала ломкость, сквозила тугая тень, но сейчас — нет. Он говорил просто, спокойно, и смотрел прямо.

— Да. Неожиданно, — ответил Римус. — Но... к месту.

— Иногда разговор лучше всякой теории, — заметил Джеймс. — Если собеседник не с факультета Слизерина.

— И если это не Сириус, — добавил Питер, и в уголках его рта дрогнула улыбка.

Сириус скосил на него взгляд.

— Прямо не узнать. Вчера ты был бледнее призрака, а сегодня уже шутишь. Что, воскрес из принципа?

Питер пожал плечами. Лицо у него всё ещё было бледным, но не болезненно-тусклым, а просто спокойным. Взгляд — ясный. Пальцы не дрожали.

— Просто поспал. И подумал. Иногда помогает.

Римус отметил, как Джеймс слегка расслабился, услышав это. Сириус, хоть и не показал, но замер на полсекунды. Все они это заметили. Никто не сказал вслух.

— Завтра, — начал Римус, и голос его прозвучал тише, чем он рассчитывал.

— Мы помним, — спокойно сказал Джеймс.

— Всё как обычно, — кивнул Сириус. — Час до заката, плащ, карта, туннель.

— Я справлюсь, — добавил Питер, когда Римус повернулся к нему. Не потому, что сомневался — просто хотел убедиться. В том, как он это сказал, не было ни вызова, ни старания — только факт.

— Знаю, — ответил он.

Потом снял мантию, кинул её на спинку стула и сел на край кровати. Воздух был ровным. Тепло от лампы касалось лица.

Они были здесь — и всё держалось.

8 сентября 1976 года

Полнолуние миновало без единой царапины. Трансформация прошла точно по плану; друзья были рядом. Странно, как быстро опасное становится привычным — и именно это тревожит.

Сириус проснулся раньше всех. Обычно он был последним — вылезал из-под одеяла лишь тогда, когда Джеймс громко зевал над тостами, а Римус закрывал утреннюю книгу. Сегодня же он поднялся сразу и, опершись плечом об оконную раму, смотрел, как туман медленно ползёт с крыши замка. Даже так, в его позе было что-то сдержанное, внутренне напряжённое.

Он застыл, наблюдая. Мысли ходили по кругу. Всё утро в голове звучали слова матери — чёткие, выверенные строки на чёрном пергаменте.

Он даже не сразу понял, когда конверт вновь оказался в его ладони. Тот самый, с фамильной печатью. Он читал его накануне. Теперь — снова. Как будто слова прожглись в подушку, в ладони, в кости.

«Не заставляй меня напоминать тебе о твоём долге вновь. Регулус получит аналогичные инструкции.

Вальбурга Блэк»

Пальцы дрожали — едва заметно. Не от страха — от ярости. От бессилия. От того, что её голос звучал внутри, даже когда он был за сотни миль от Гриммо.

За спиной кто-то зашевелился — Джеймс, пробурчал что-то и натянул одеяло на уши. Пусть спит. Говорить не хотелось. Ни с кем. Особенно сейчас.

Сириус бросил последний взгляд в окно, скомкал письмо и сунул в карман.

Утро в Большом зале текло своим чередом. Студенты завтракали, переговаривались, листали расписание. Одни ворчали на двойную Трансфигурацию, другие — на сырой комплект формы для квиддича. Всё казалось обыденным, шумным, живым.

Сириус сидел между Джеймсом и Римусом, вертел ложку и почти не слышал, о чём они говорят. Алиса напротив что-то шептала Лили, но, краем глаза, всё равно наблюдала за ним.

— …снова не спал… — голос Алисы тонул в гуле зала.

— …пока сам не захочет, — ответила Лили, и удар посуды о стол звякнул Сириусу по нервам.

Он не поднял головы. Чай в кружке Лили тихо взбулькнул — она отпила и поставила чашку на блюдце; Сириус почувствовал, как тёплый взгляд Алисы скользнул по щеке, будто спрашивая разрешения заговорить. Он сильнее сжал ложку: не сейчас.

В тот же миг в его тарелку опустилась сова.

Не газетная, не дружеская — домашняя: крупная, угольно-чёрная, с серебристыми глазами. Он узнал её сразу. Дыхание сбилось.

На лапке — второй конверт. Чёрный. С печатью.

Он взял его молча.

— Всё в порядке? — поинтересовалась Лили, но Алиса лишь тревожно посмотрела на Сириуса.

Ответа не последовало. Он кивнул, поднялся и ушёл к выходу. Джеймс было потянулся за ним, но Римус удержал приятеля за рукав:

— Пусть. Если что — сам скажет.

В холле Сириус остановился. Письмо будто горело в ладони, даже не развернутое. Он развернул его, перечитал. Слова будто въелись в кожу — невозможно забыть.

«24 декабря. Обручение.»

Он не кричал. Никого не звал. Просто вытащил палочку, зажал конверт двумя пальцами — словно змею за хвост.

— Incendio.

Пламя вспыхнуло. Бумага скрутилась в спираль и исчезла. Пепел рассыпался по мрамору. Взгляд Сириуса оставался спокойным, ледяным. Лишь внутри бушевала буря.

— Ну что, — раздался знакомый суховатый голос сбоку. — Утро начинается с фейерверков? Или просто решил добавить драмы в серый хогвартский день?

Сириус вздрогнул и резко обернулся, сразу узнав голос. Марлин Маккиннон стояла, прислонившись к стене, скрестив руки. Светлые кудри были слегка растрепаны после бега по замку, а в голубых глазах, прищурившихся с привычной усмешкой, читалось скорее раздраженное недоумение.

— Маккиннон, — выдохнул он, чуть расслабляя хватку на палочке. — Записываешь на донос Филчу?

— Иду на тренировку, Блэк. Запах гари привлек, — пожала она плечами, но ее взгляд скользнул по рассыпанному пеплу. — Хотя, судя по качеству пергамента и угрюмому виду адресата… семейное? Опять твоя восхитительная родня решила напомнить о своем существовании? — Ее тон был колким, но не злым. Скорее устало-саркастичным.

— Не твое дело, Марлин, — бросил Сириус, стараясь звучать ровно.

— О, прости великодушно, что потревожила твое благородное одиночество, — язвительно парировала она, делая шаг вперед. — Если ты устраиваешь поджоги, предупреди хотя бы Флитвика. Он бедняга — отмывает гобелены неделями. Или тебе плевать на проблемы профессоров, как и на волнение Алисы? — Она бросила взгляд в сторону Большого зала. — Видела бы ты ее лицо, когда эта черная туша совы к тебе приземлилась. Она чуть чай не пролила.

Сириус нахмурился. Упоминание Алисы задело.

— При чем тут Алиса? — спросил он резче, чем планировал.

— При том, что она не слепая, Блэк! — Марлин фыркнула, ее сарказм на секунду уступил место искреннему раздражению. — Она видит, что ты не спал, что ходишь как призрак, что вздрагиваешь от каждого шороха! И вместо того, чтобы поговорить с ней или хоть с Поттером, ты снова молчишь, сжигаешь письма и играешь в трагедию. А она из-за тебя с ума сходит. А ты… — Она резко взмахнула рукой, указывая на пепел и его напряженную позу. — ...ты только добавляешь ей поводов. Что там было на этот раз? Очередной ультиматум? Напоминание, что ты «позоришь род»? — Ее предположения были общими, но били близко к цели.

Сириус замер.

— Я разберусь, — пробормотал он, отводя взгляд. — Сам.

— Конечно разберешься, — ее голос снова стал сухим и колючим, но теперь в нем слышалась усталость. — Вечно ты все сам. Пока не взорвешься. Или не наделаешь глупостей. — Она развернулась к лестнице. — Ладно. Как знаешь. Хотя, честно? — Она оглянулась на него, и в ее взгляде мелькнуло что-то почти… сочувственное, быстро спрятанное под маской. — Подумай о ней, Сириус. Прекрати нести этот груз в одиночку. Это не делает тебя сильнее. Просто глупее. И больнее для тех, кому ты небезразличен. Особенно для тех, кого твоя «семья» может счесть… неподходящей компанией. — Последняя фраза была сказана тише, но четко.

И, не дожидаясь ответа, она зашагала по лестнице, ее кудри покачивались в такт шагам.

Сириус стоял, глядя ей вслед. Ярость улеглась, сменившись знакомой горечью и… стыдом. Ее слова, несмотря на колючую упаковку, попали точно в цель. Марлин была права. Он снова пытался спрятаться, отгородиться. И это причиняло боль Алисе. Колючий диалог будто остудил его ярость, как холодный компресс — резко, неприятно, но отрезвляюще. Сжав кулаки, он глубоко вдохнул и направился обратно в Зал — не только чтобы доесть завтрак, но и встретить этот самый теплый, тревожный взгляд, зная, что теперь ему придется говорить правду.

Алиса продолжала поглядывать на дверь. Когда Сириус сел рядом, она молча накрыла его руку своей. Он не отдёрнул.

Но взгляд скользнул дальше — к слизеринскому столу.

Регулус сидел ровно, лицо застыло в маске, а в руках был такой же конверт. Он разглядывал сургучную печать с тем же мраморным спокойствием, каким их мать произносила слово «долг». Ни одна черта его лица не выдала эмоций, однако Сириус уловил внезапное напряжение и встретил взгляд брата. Это был не отстранённый холод, а едва заметный внутренний вопрос, который Регулус тут же потушил, вернувшись к чтению.

Он — тоже в ловушке.

На мгновение Сириус почувствовал жалость. Но вторая волна гнева смыла её.

Регулус сделал свой выбор — добровольно.

Когда-то было иначе.

Он помнил лето — одно из тех, что слились в одно большое «до»: до школы, до разделения, до выбора. Тогда мир казался проще, а магия — почти домашней.

Регулусу было восемь, может, девять. Сириусу — десять. Они соорудили тайную базу в чулане под лестницей, где пыль ложилась на плечи, как мантия. Притащили подушки и плед с гербом дома, стащенный из гостиной. Запах старой древесины смешивался с ноткой зелий, что мать хранила этажом выше.

Регулус относился к игре серьёзно: подкрадывался на носочках, шептал пароли, морщил лоб и записывал задания в украденный у матери список для домовых эльфов. Чернильницу они прятали в банке из-под варенья, а вместо палочек использовали зачарованные Сириусом веточки с заднего двора.

— Командир Базилик докладывает: коридор чист, — шептал Регулус. — Миссия продолжается.

Сириус смеялся легко, по-настоящему. Брат был рядом, на той же стороне.

Порой их прерывал Кикимер, домовой эльф. Прищурившись, он фыркал:

— Миссис Блэк велела не ползать в пыли, мистер Сириус! Мистер Регулус! Кикимер не убирает в таких местах!

— Потому что это секретное убежище, — серьёзно отвечал Регулус. — Мы в осаде.

Иногда Кикимер приносил им по тайному приказу Сириуса яблоки или леденцы, однажды — старую карту Лондона, на которой Сириус нарисовал «вражеские базы». Они часами шептались и чертили планы.

Тогда мать ещё не смотрела на Сириуса с подозрением, а иногда даже улыбалась, если он играл с братом «как подобает». Позже началось другое: Регулус — «настоящий Блэк», Сириус — «сбивается с пути».

В чулане они были не её сыновьями, а просто мальчишками.

Теперь между ними лежало море. В нём — не только письмо матери, но годы молчания, гордости, обид. Больше нет ни карт, ни убежищ, ни кодовых фраз.

Сириус отвернулся.

Он почти физически чувствовал перемены. Регулус идёт туда, куда велят. Делает вид, что решает сам, но выбор уже сделан. Или будет сделан скоро.

Пожиратели.

Слово горчило на языке. Слышалось в каждом письме, каждом змеином шипении матери, каждом вежливом, отстранённом взгляде брата. Хотелось верить, что он ещё сомневается, что можно вытащить его, напомнить о чулане и командире Базилике… но магия детства трескается, как старая краска.

Что было игрой, стало реальностью. Теперь Регулус — на ином берегу. Этот берег — уже не спасение, а мишень.

Сириус ненавидел страх. Всегда. Теперь же ощущал его — тихий, цепкий: боязнь потерять не брата, а последние обрывки их прошлого.

Он перевёл дыхание, откинулся на спинку скамьи, поднял голову:

— Знаете что? — произнёс громко. Джеймс, Римус и Алиса разом повернулись. — Меня всё это достало. Политика, письма, осенний мрак. После матча устроим вечеринку.

Он глянул на Поттера; в голосе звучал вызов:

— Мы ведь выиграем, Поттер?

Джеймс расплылся в фирменной ухмылке:

— Даже не сомневайся.

Сириус впервые за день улыбнулся по-настоящему.

Позже, когда шум в зале стих, он подошёл к Алисе. Без слов: лишь взгляд — и она поняла. Они вышли в боковой коридор, где было тихо.

— Алис, — выдохнул он. — Я… чёрт. Не знаю, с чего начать.

Она не дала договорить: тёплыми ладонями сжала его руки.

— Знаю, — прошептала она. — Сириус, да пошли они…

Он притянул её к себе. Тепло и запах знакомых духов растопили ледяной ком в груди, но мысли не умолкли: письмо матери, взгляд Регулуса, родовой герб, клеймо внутри сердца.

— Они хотят обручить меня, — прошептал он в её волосы. — На Рождество. С Алектой. Будто я — товар, кусок фамилии. — Пальцы непроизвольно сжались. — Их «чистота крови» — тонкий слой эмали, скрывающий гниль. Если бы речь шла только обо мне — плевать. Но я уже чувствую, как их проклятья выстраиваются за моей спиной и метят в тебя. И это пугает сильнее всего.

Он отстранился, глядя ей в глаза. Там была тревога, но без тени отвращения.

Алиса крепко сжала его ладонь:

— Они зашли слишком далеко, Сириус. Это опасно. Ты не их заложник.

— Но ведь это… семья, — едва слышно. — Как можно отвернуться? От отца, от Регулуса… даже если они давно уже не со мной?

Она коснулась его щеки:

— Семья — не только те, кто дал тебе имя. Это те, кто ловит тебя, когда падаешь. Кто выбирает тебя, а не твою родословную. Свой выбор ты уже сделал. Джеймс, Римус, Питер… я. Мы — твоя семья. Мы здесь.

Сириус почувствовал, как внутри что-то медленно сдвигается. Без громких клятв — но мысль разорвать старые узы впервые перестала быть пугающей фантазией и стала возможностью.

Он обнял её крепко, лбом утыкаясь в плечо:

— Спасибо, — прошептал он. — За то, что здесь. За то, что помогаешь дышать.

Они стояли в тишине коридора. Письмо матери всё ещё тлело где-то на дне сознания, но поверх него пульсировало другое пламя — тёплое, живое. Пламя выбора.

За несколько часов до отбоя, когда камины в Гриффиндорской гостиной дотлевали, набрасывая рыжие отблески на диваны и ковры, в зале оставались лишь четверо у огня.

Сириус стоял, облокотившись о резной поручень, и вертел в пальцах тёмно-красный камешек с подоконника — единственное, что удерживало руки от дрожи. Он вздохнул, звук получился резким в тишине, и опустился на ближайшее кресло, лицом к друзьям. Тени от огня прыгали на его напряженных чертах.

— Парни, — начал он, голос был непривычно тихим, лишенным обычной бравады. Он избегал их взглядов, сосредоточившись на камне в руках. — Мне нужна минутка. Сегодня утром… пришло письмо. От матери.

Он вытащил из кармана не целый конверт, а лишь обугленный, смятый уголок пергамента — все, что осталось после Incendio. Он бросил его на низкий столик между ними, словно это была гадюка.

— Рождество, — произнёс Сириус отрывисто. — Официальное. Обручение. С Кэрроу. Печати, подписи… весь этот их проклятый цирк.

Джеймс замер на мгновение, его лицо сначала отразило непонимание, а затем исказилось чистой яростью.

— Они что, с ума сошли?! — Джеймс резко вскочил. — Сириус, ты — не имущество! Алекта?!

Сириус усмехнулся, но в звуке не было ни капли веселья.

— По их меркам, Джеймс, я вещь. Фамильная реликвия. Сохранность и чистота которой — превыше всего.

Римус не вскочил, но его спина выпрямилась, а взгляд стал острым, аналитическим. Он медленно сложил ладони «домиком», взвешивая каждое слово.

— Ситуация тяжелая, Сириус, но не безвыходная. У нас фактически две задачи, — начал он методично. — Первая: сорвать саму церемонию обручения. Это относительно очевидно. Вторая, и куда более сложная: лишить Вальбургу Блэк возможности играть по ее правилам и навязывать тебе этот брак в будущем. Ее давление не прекратится после одного отказа.

Питер, сидевший съежившись в кресле, поднял на Сириуса испуганный взгляд. Он нервно перебирал край мантии.

— Э-э-э… — он начал запинаясь, — А е-если… объявить фиктивную помолвку? С кем-нибудь… ну… — он покраснел и говорил все тише, — «достаточно чистокровным»? Чтобы мать… ну… не смогла просто так оспорить? Хотя бы на время?

Джеймс фыркнул, но без настоящей злости, скорее с долей усталого понимания.

— Хвост, это же не школьный спектакль, где роли раздают. Хотя… — он бросил быстрый взгляд на Сириуса, — если бы это сработало… Но нет. Моя семья, конечно, юристов наймет, документы подготовит, но твоя мать, Сириус, она же как бульдог! Она будет грызть эту кость до конца. Это даст лишь отсрочку, и то — сомнительную.

Римус кивнул в знак согласия с Джеймсом.

— Именно. Фиктивная помолвка — шаг рискованный и, скорее всего, временный. Нам нужно что-то более… окончательное. Что-то, что подорвет ее позиции по их же правилам. — Он сделал паузу, его взгляд задержался на Сириусе. Сириус наконец поднял голову, в его глазах читалась усталая безнадега, смешанная с вопросом.

— Андромеда, — Римус произнёс имя, словно вытаскивая карту из старой колоды. — Она — ключ.

Сириус нахмурился.

— Меда? Почему?

— Она тоже Блэк, — продолжал Римус спокойно, но настойчиво. — И она порвала с семьей. Нарушила их планы. Вышла за Теда Тонкса. Она знает, — Римус подчеркнул слово, — знает изнутри все их уловки, все их «древние клятвы» и фамильное давление. Лучше нее никто не подскажет, как найти лазейку в их собственной системе, как обойти эти правила на их же языке. Она уже прошла этот путь.

Молчание повисло в воздухе. Идея, как свежий ветер, проникла в удушливую атмосферу. Сириус откинулся на спинку кресла, выражение безнадеги сменилось сосредоточенной задумчивостью. В его глазах мелькнула искра — еще не надежды, но интереса, возможности.

— Я… — он начал медленно, — не видел Меду с тех пор, как мать сожгла ее лицо с гобелена. Давно. — Он сделал глубокий вдох. — Но… Да. Андромеда… она знает, как освободиться. Знает цену. Может… может, она и правда знает, как им заткнуть глотку их же правилами.

Джеймс резко встал, его предыдущая ярость сменилась решимостью. Он подошел к Сириусу и хлопнул его по плечу — жест был твердым, ободряющим.

— Вот и план начинает вырисовываться! После матча — первым делом ко мне. Отец поможет! Разберется с бумагами, прикроет юридически — у него связи. А потом — ищем Андромеду. У Тонксов дом под Кендалом, говоришь? Найдем.

Смех, нервный, но искренний, сорвался у Сириуса. Он встал, ощущая, как тяжесть на плечах чуть-чуть ослабла.

Римус поднялся следом. Он поднял свою забытую кружку с остывшим какао, глядя прямо на Сириуса. В его глазах читалась непоколебимая поддержка.

— Главное, Сириус — ты не один. Ты делаешь шаг сам. А мы будем рядом. На каждом этапе. Договор?

Джеймс тут же протянул руку, ладонью вниз. Римус положил свою поверх. Питер, после секундного колебания, осторожно добавил свою. Все взгляды устремились на Сириуса. Он смотрел на их руки, на лица друзей, освещенные огнем камина. Горечь и ярость уступали место другому чувству — хрупкому, но сильному. Он резко выдохнул, усмехнулся уже почти по-старому и шлепнул свою ладонь поверх всех.

— Договор.

Четыре ладони крепко сжались в едином кулаке на мгновение. Тени на стенах замерли, будто став свидетелями клятвы.

— Ну что, — Джеймс кашлянул в кулак, — но вечеринка после матча всё ещё в силе, так ведь?

Сириус хмыкнул:

— Теперь она обязательна. С огненным виски и пирожками.

Питер хихикнул, а Римус только покачал головой:

— Только без пожара в этот раз.

Туман окутывал озеро, ночь медленно уходила. У камина догорали угли. А в груди Сириуса — впервые за весь день — становилось тихо.

11 сентября 1976 года

Утро матча началось не с шутки — и это насторожило даже Сириуса.

Джеймс молча сидел на краю кровати, уперев локти в колени и глядя в окно. В тумане маячил стадион, едва различимый, будто ещё не проснулся — как и сам Джеймс.

— Ты что, заболел? — пробормотал Сириус, не поднимая головы с подушки.

— Нет. Просто… — он потянулся за формой. — Сегодня надо быть лучше, чем обычно.

Пауза.

— У тебя бывает «обычно»?

Джеймс не ответил, только усмехнулся. В голове крутилась тактика, разметка поля, погода, состав соперников. Не было страха, как раньше, не было и глупой бравады. Было что-то другое — чувство, что на него действительно рассчитывают.

Он натянул форму и вышел первым, не разбудив остальных. В Большом зале уже гудели первые разговоры, но за гриффиндорским столом было полупусто. Джеймс налил себе тыквенного сока и начал есть, не отвлекаясь на болтовню — сосредоточенно, почти тихо. Он впервые ощущал себя лидером на поле.

Марлин Маккиннон появилась вскоре после. Уже в форме, с хвостом и яблоком. Она села напротив, качнув головой.

— О, Поттер встал до рассвета, — приподняла бровь. — Неужели ты наконец понял, что квиддич — это не только стиль, но и стратегия?

— Стиль я приберёг на второй тайм, — отозвался он. — Сначала — мозги.

— Наконец-то. Эдгар будет в восторге.

Сириус пришёл через пару минут, уже в мантии, с подпрыгивающей метлой под мышкой.

— А вот и наш гремящий бладжер, — буркнул Джеймс.

— Не заставляй меня демонстрировать, — зевнул Сириус и сел рядом. — Бита у меня всегда в форме.

Боунс, капитан седьмого курса, подошёл к столу спустя несколько минут. Спокойный, сдержанный, тот тип гриффиндорца, который никогда не повышал голос — но если уж смотрел, то прямо в суть.

Он кивнул Джеймсу, едва заметно.

— После завтрака — в раздевалку. Хочу обсудить расстановку. Ты справа остаёшься, но… есть идея. Иди к Лонгботтому, он хочет проверить координацию.

Джеймс кивнул. Уже не спорит. Уже — работает в связке. И это его вполне устраивало.

На поле было сыро, но утренний туман начал рассеиваться. Члены команды собрались в круг: кто с метлой, кто зевая. Боунс разложил схему поля на зачарованном пергаменте.

— Мы не будем брать игру скоростью, — начал он. — Их ловец силён, но защита слабая. Поттер, ты видишь всё быстрее остальных — если надо будет переигрывать на ходу, делай это.

— Даже если ты дал другую установку? — спросил Джеймс, не дерзко — уточняя.

Боунс посмотрел на него. Долго. Потом кивнул.

— Именно. Двигаться будем по схеме "Молния". Загонщики держат фланги, прикрывают охотников, не даём бладжерам войти в дугу. Блэк, ты ведёшь линию.

— С радостью, — отозвался Сириус. — Главное — чтобы никто не мешал наслаждаться разрушением.

— Поттер, будь готов, что он будет веселиться у тебя за спиной, — добавил Боунс сухо.

— Это как обычно, — хмыкнул Джеймс.

Метлы взвились в воздух — день начинался.

Разогрев шёл без лишних слов: ловили пас, крутили виражи, выстраивались по дуге. Джеймс чувствовал напряжение в плечах, но и что-то близкое к удовольствию — они двигались слаженно, каждый — на своём месте.

К утру туман окончательно рассеялся, и стадион начал заполняться гудящими голосами. Трибуны оживали — матч вот-вот начнётся.

Перед выходом из раздевалки Боунс собрал команду у дверей. Его голос был всё так же спокоен — но в этой тишине слышалось больше, чем в крике.

— Мы не рвёмся вперёд. Мы читаем поле. Поттер — следи за ритмом, и передай всем, если что-то меняется.

— Принято, — кивнул Джеймс.

— Сириус, ты знаешь, что делать.

— Всегда, — отозвался тот, покрутив биту в пальцах.

— Маккиннон, контролируй правый фланг — особенно в начале. Остальные — как на схеме. Без героизма, но с удовольствием.

Команда выдохнула. Боунс повернулся к двери.

— Вперёд.

Уже в тоннеле Джеймс догнал Сириуса и Марлин, краем глаза замечая, как когтевранцы выходят на поле почти синхронно. Когтевран выставил нового вратаря — высокую, с тёмной кожей и ледяным взглядом, будто видела сквозь игроков, мяч и стадион сразу.

Сириус заметил, куда он смотрит, и скосил бровь:

— Серьёзно? Ты опять это делаешь перед матчем?

— А что, — пожал плечами Джеймс. — Расшатываю психологическую устойчивость соперника.

— Ты сам — хаос на двух ногах, — пробормотала Марлин, но беззлобно.

Джеймс склонил голову, чуть дернул уголком губ, и, проходя мимо когтевранцев, поймал взгляд вратаря. Улыбнулся. Не нагло — оценивающе. Она не ответила, только приподняла бровь.

Хороший знак.

Трибуны гудели как улей. Волны звука катились над полем: где-то скандировали фамилии игроков, где-то запускали зачарованные флажки, а над сектором когтевранцев кружили бумажные орлы — живые, зачарованные, шлёпали крыльями и оставляли за собой искры.

Это был всего лишь дружеский матч — без турнирных очков, без давления факультета. Но трибуны кипели так, будто от победы зависел исход войны.

И Джеймс чувствовал то же самое — не от правил, а изнутри. Он хотел сыграть не идеально. А — правильно.

Где-то у гриффиндорской секции второкурсники стучали в зачарованные котлы — с таким рвением, что один из них взлетел в воздух от переусердствовавшего чарма. Профессор МакГонагалл сглотнула заклинание с губ — и промолчала. Пусть шумят. Пусть живут.

На комментаторской вышке уже расхаживал Макс Вендорн, шестикурсник из Пуффендуя, с выражением лица как у человека, чьё предназначение — нести судьбу в слова.

— А вот и они! — его голос гремел над полем. — Команда Гриффиндора, как всегда — ярко, шумно и с минимальным инстинктом самосохранения! И да, для тех, кто спрашивал — Поттер действительно на новой метле! Это «Нимбус 1001», дамы и господа! Только из коробки, только вперёд!

Гриффиндорцы взмыли в воздух под рев трибун. Джеймс выровнял метлу и поймал поток ветра. Под ним кипела арена — как поле битвы и фестиваль одновременно.

Он пронесся над дугой, выхватывая взглядом знакомые лица. Слева на самой верхней ступеньке — Алиса, с шарфом Гриффиндора, напряженной осанкой и зачарованной табличкой в руках. «№7 — в бой!» вспыхивало на ней красным.

Рядом с ней — Лили, с руками, скрещенными на груди. Не кричала, не махала — просто следила. Без улыбки. Когда Джеймс промчался мимо, она словно хотела отвести взгляд, но не успела. И он это заметил.

Свисток сорвался, и поле ожило. Команды взмыли в воздух — как две стаи, бросившиеся в бой.

Джеймс сразу занял правый фланг — его зона, его сцена. Эдгар Боунс, капитан, держал центр, наблюдая, кому отдать сигнал. Слева двигался Фабиан Пруэтт — мощный, как таран, готовый закрыть любого, кто сунется.

Сириус пролетел чуть выше — со своей битой, как всегда в роли загонщика. Второй бладжер уже поджидал соперника — и Марлин Маккиннон, второй загонщик, с хищной улыбкой свернула резко к правому кольцу. Фрэнк Лонгботтом — вратарь, как и положено, молча держал центр защиты, глаза не отрывались от поля.

— Смотри, как они встали, — пробормотал кто-то с трибуны. — Слаженно.

У Когтеврана был свой порядок:

Оуэн Чанг — спокойный охотник, уже уходил в дугу. Армандо Смит, более прямолинейный, но цепкий, держал середину. А с ними — Доркас Медоуз, новичок в составе, но не в игре. Сегодня она впервые вышла в основной команде, и судя по её посадке, это решение было не спонтанным, а стратегическим.

Чанг подал мяч влево — слишком плоско. Джеймс уже дернулся на перехват, но Доркас оказалась быстрее. Разворот — и короткая, чёткая передача назад. Всё — в темпе. Ни паники, ни суеты.

— Медоуз, между прочим, только сегодня вышла в основе! — не удержался Вендорн. — А играет, будто Ровена Когтевран лично оставила ей стратегический план на случай этого матча!

Их загонщики — Теренс Хорн и Климент Крейвен — держали фланги. Один саркастичный и резкий, другой молчаливый, но с сильной подачей. А в воротах стояла Кларисса Фелдер — высокая, как памятник, с ледяным спокойствием.

Над всеми — Лоренцо Де Лукка, капитан Когтеврана и ловец, летал будто отдельно от игры. Он был в поиске — снитч где-то там, и он это чувствовал.

С противоположной стороны, чуть выше кольца, парил Гидеон Пруэтт — ловец Гриффиндора. В отличие от Де Лукки, он не скользил, а резал воздух прямыми линиями, будто выслеживал добычу. Если снитч покажется — он не замрёт, он атакует.

— А вот и он, — прокомментировал Вендорн. — Поттер занял фланг, Боунс пошёл в связку, а Пруэтт уже давит. Кто сказал, что у гриффиндорцев нет стратегии?

Квоффл оказался у Джеймса. Он подал его влево — Доркас успела перехватить, но бросила слишком близко к Смиту, тот чуть не потерял. Чанг успел среагировать, развернул игру.

Сбоку рванул бладжер — и Сириус с хрустом отбил его прочь. Марлин перехватила второй — чисто, точно, направила обратно в центр.

— Пруэтт отлично открывается! — Вендорн почти подпрыгивал. — А Блэк вместе с Маккиннон загоняют бладжеры так, что соперники шарахаются, как от чумы!

Квоффл вновь оказался у Джеймса — он нырнул в сторону, обошёл Чанга, бросил…

Гол. Квоффл прошёл в левое кольцо — в сантиметрах от пальцев Фелдер.

— 10:0 в пользу Гриффиндора! — загремел голос с вышки. — И Де Лукка, скорее всего, задаётся вопросом: кто вообще предложил эту «дружескую встречу»?

Квоффл вернулся к когтевранцам, и поле будто сместилось.

Армандо Смит вырвался вперёд, подал на Доркас, та — идеально точно в центр. На миг всё сработало — Фабиан не успел перехватить, мяч пролетел в кольцо, и табло вспыхнуло:

10:10.

— Вот и ответ! — прокомментировал Вендорн. — И, похоже, Медоуз не собирается упускать шанс остаться в основе!

Сириус зарычал, рванул за бладжером, и отбил его так резко, что Климент Крейвен едва успел увернуться.

Марлин перекрыла сектор, сигнализируя: «внимание на левый фланг».

Джеймс заметил — и среагировал, подал Боунсу, тот — обратно, снова Джеймс… и удар.

Гол. 20:10.

— Поттер снова на месте! — Вендорн визжал, как сова в шторм. — Не метла — молния! Не охотник — дирижёр!

На трибуне Питер привстал:

— Видел?! Видел, Римус?! — Он тряс грифиндорский шарф так яростно, что тот запутался у него на шее.

Римус, сдержанный, улыбнулся:

— Поттер играет в такт. Он не просто бежит — он ведёт.

Поле кипело.

Квоффл метался между кольцами, Боунс выстроил тройку в атаке — Джеймс, Фабиан, он сам.

Джеймс подстроился под темп, кричал короткие команды, возвращал мяч, бросал, разворачивался.

30:20.

40:30.

— Пруэтты снова в деле! — Вендорн уже не сдерживал себя. — Один атакует, другой уже там, где должен быть снитч, — и ты начинаешь подозревать, что их не двое, а четверо!

Сириус нёсся на фланге, как бродячая буря, но всегда был там, где надо. Джеймс чувствовал его спиной.

Они не переговаривались — понимали друг друга с полувзгляда.

Но где-то выше, в другом ритме, скользил Лоренцо Де Лукка.

Гидеон держался ближе, чуть ниже, но резко ускорился, словно почуял что-то.

— Оу, кажется, начинается игра теней! — пробормотал Вендорн. — Ловцы идут на сближение… кто первый?

Снитч мелькнул — в просвете между облаками. И в этот же миг оба сорвались.

Гидеон выстрелил вверх, но угол входа был неудачным — он потерял равновесие на долю секунды. Только Джеймс это заметил: короткий срыв, сбитая линия.

Де Лукка свернул. Снитч исчез.

— Момент упущен, — сказал Вендорн уже тише. — И кажется, Пруэтт это понял.

Гидеон замедлился, спина у него напряглась. Он развернулся и набрал высоту — как будто ничего не произошло.

На трибуне Питер хрипло выдохнул:

— Почти…

Римус отложил бинокль, сжал пальцы на колене.

— Почти не считается.

Последние минуты были не столько квиддичем, сколько ураганом.

Мяч метался, как бешеный, защита сыпалась, бладжеры летали будто заколдованные.

Боунс отдал сигнал: «держим счёт». Джеймс перехватил подачу, закрутил, вывел Сириуса на дугу, и тот запустил квоффл точно — кольцо вспыхнуло:

60:50.

— Осторожно, гриффиндорцы начинают играть по-умному, — прокомментировал Вендорн с фальшивым страхом. — Кто-нибудь, позовите преподавателей: кажется, Поттер задумался о тактике!

Снова гонка, снова блок — и Джеймс успевает взять удар на себя, подставившись под бладжер, чтобы прикрыть Фабиана.

Марлин на секунду замерла в воздухе:

— Ты рехнулся?!

— Успеем, — выдохнул Джеймс и рванул вперёд.

Но где-то выше — началось главное.

Гидеон и Де Лукка шли почти параллельно. Ловцы. Один — резкий, атакующий. Другой — хищный, спокойный.

Снитч появился над западной трибуной.

— Вижу! — выкрикнул кто-то. И трибуны словно затихли.

Гидеон сорвался первым.

Де Лукка — следом.

Джеймс поднял голову и замер — прям под ними.

Он видел, как Гидеон приближается — очень быстро. Слишком. Он догонял. Он дотягивался. Он…

Резкий порыв ветра сбил его с курса. Метла дернулась, Гидеон потерял контроль на долю секунды. Этого хватило.

Де Лукка вытянул руку. Хлопок. Снитч в кулаке.

Вышка взорвалась.

Когтевран — победа.

Счёт: 200:60.

Трибуны ревели. Кто-то аплодировал стоя.

Боунс снижался медленно, лицо у него было сосредоточенное, почти каменное.

Фабиан сдёрнул перчатки — резким, раздражённым движением.

Сириус резко развернулся, отбив ещё один бладжер — чисто из принципа.

Марлин зависла в воздухе и только выдохнула:

— Почти.

Джеймс медленно опустился на поле, всё ещё держа метлу одной рукой. Не облегчение — скорее ощущение завершённости. Он взглянул вверх, где Гидеон снижался по широкой дуге, спокойно, без ярости или досады.

Боунс приземлился рядом.

Ни вздохов, ни ругани, ни речи перед строем — просто тишина между ними на несколько ударов сердца. Потом Эдгар сказал, не глядя прямо:

— Хорошо вёл игру. Спокойно. Без фокусов — но точно.

Он сделал паузу и добавил чуть тише:

— Видел поле. Слушал команду. Не орал — направлял.

Джеймс кивнул. Горло пересохло — не от усталости.

Боунс посмотрел на него внимательно — уже не как на игрока, а как на того, кто скоро будет вместо него.

— Седьмой курс — твой, Поттер. Думаю, никто не будет возражать, если ты наденешь капитанскую повязку. Начинай готовиться.

Он положил ладонь ему на плечо — не как капитан, а как наставник — и ушёл к остальным.

Стадион уже опустел, только где-то вдалеке слышались обрывки аплодисментов и гомон покидающих трибуны. Джеймс задержался у кромки, проверяя ремень на метле, как будто это было важно. На самом деле — просто не хотел первым уходить.

Сириус подошёл, как всегда — молча, без фанфар.

Они стояли пару секунд рядом, дыша воздухом после матча. Потом Сириус выдохнул:

— Ты сыграл круто.

— Мы проиграли, — отозвался Джеймс.

— Зато не всухую, — пожал плечами Сириус. — Да и честно говоря, я видел победителей, которых не хотели бы видеть своим капитаном. А тебя хотят.

Джеймс молчал, но всё равно хотелось большего.

Сириус толкнул его плечом:

— Не изображай из себя трагического героя. Это мой образ. Сегодня ты был хорош. Боунс это понял. Команда тоже. Даже МакГонагалл не сжала губы — а это, между прочим, почти признание. И всё же, Джим… это был всего лишь дружеский матч.

Джеймс скосил на него взгляд.

— Ты хочешь сказать, что мы их разнесём в официальной игре?

— Я хочу сказать, что в следующий раз они забудут, как пишется «снитч», — отозвался Сириус. — Пусть радуются. Это был их последний счастливый полёт.

Джеймс улыбнулся чуть шире.

— А вот теперь звучит, как план.

Солнце уже клонилось к горизонту, тени падали длинные, как после длинного разговора.

— А вечеринка всё ещё в силе?

— Конечно, — ответил Сириус. — Не будем же мы отменять огненное виски из-за какого-то снитча.

К моменту, когда они поднялись в башню, вечеринка уже набирала обороты.

Тепло от камина, волшебные гирлянды под потолком, кто-то зачаровал тосты, чтобы они вприпрыжку танцевали по подоконнику. Музыка вплеталась в гомон голосов, кто-то подмешивал глупые чары в напитки, и даже кресла не стояли спокойно — подпрыгивали в такт веселью.

Фабиан и Гидеон оккупировали дальний диван и спорили, кто первым оттолкнул Хорна от кольца.

Фрэнк Лонгботтом стоял у стены с кружкой сливочного пива и пытался сохранить вид невозмутимости, пока третьекурсники скандировали его имя в ритм ложкам.

Питер уже успел обжечься пирожком и теперь дул на него, размахивая шарфом, как флагом.

Марлин села на спинку кресла, потягивала огненное виски из чайной чашки и наблюдала за толпой, как генерал.

Джеймс с Сириусом вошли в гостиную плечо к плечу. Их заметили сразу.

— ПОТТЕР! — рявкнул кто-то. — ТВОЯ МЕТЛА ВЗРЫВАЛАСЬ ИЛИ ЭТО БЫЛ ФИНТ?

— Финт, — хмыкнул Джеймс. — В следующий раз добавлю фейерверков.

Алиса появилась рядом, будто из воздуха, сунула Джеймсу в руки тарелку с чем-то парящим.

— Ешь, пока горячее.

Сириус, стоявший рядом, только фыркнул, но Алиса наклонилась и легко чмокнула его в щёку — мимолётно, но тепло. Её пальцы скользнули по его руке, и он сразу выдохнул чуть медленнее, будто только сейчас заметил, как держал себя в напряжении.

— Живой? — тихо спросила она.

— С переменным успехом, — усмехнулся он, но губы дрогнули почти мягко.

Римус устроился у камина и просто кивнул — спокойно, с одобрением. Он не вставал, но его взгляд говорил: «Ты справился.»

Лили подошла чуть позже, пробираясь сквозь толпу.

— Для «дружеского» матча вы слишком выкладывались, — заметила она, держа в руках кружку сливочного пива.

— Ну, хотелось, чтобы это выглядело... внушительно, — ответил Джеймс, приподняв бровь.

— Получилось. Поздравляю... с эффектом, — сказала она, задержав на нём взгляд.

— Эффект — моя визитная карточка, — отозвался он с той самой своей ухмылкой, уже чуть спокойнее, чем обычно.

Лили закатила глаза.

— Попробуй в следующий раз добавить к эффекту ещё и результат.

И пошла к Алисе, не оборачиваясь.

Сириус хлопнул Джеймса по плечу:

— Знаешь, если ты будешь чуть-чуть чаще молчать и чуть реже подмигивать, Лили, может, даже перестанет называть тебя идиотом.

— Это было бы скучно.

— Иногда скучно — это шаг к личному счастью.

— С каких это пор ты философ?

— С тех, как мы проиграли и всё равно устроили самую шумную вечеринку в башне.

Они оба рассмеялись — легко, по-настоящему.

Комната гудела — кто-то заколдовал пунш, и теперь он играл в догонялки с руками, чашки ускользали в последний момент. В углу Питер спорил с каким-то третьекурсником, чей воздушный змей случайно сбил пирог. Где-то у окна Марлин и Лили шептались над граммофоном, и вдруг, как команда к наступлению, башню заполнила музыка:

You can dance, you can jive

Having the time of your life…

— О да, — взвизгнула Марлин, — наконец-то!

— Только не снова ABBA! — простонал Сириус, прячась за кресло, но уже пританцовывал.

Лили закружилась, в волосы влетели золотые искры. Гирлянды вспыхнули. Марлин схватила Римуса, Алиса — Сириуса, и вся комната задвигалась в едином вихре.

Friday night and the lights are low...

— Поттер! — донеслось сквозь ритм. — Танцпол пуст без тебя!

Джеймс оторвался от стены, к которой он уже успел прислониться, и шагнул вперёд. Всё просто: ритм, свет, смех.

You are the dancing queen…

Сириус пел в подушку, Алиса закатывала глаза, Марлин и Лили крутились, будто сцена принадлежит им. Питер пытался изобразить синхрон, а Римус просто хлопал в такт, чуть улыбаясь.

На несколько минут всё исчезло — проигранный матч, скомканные мысли, тяжёлые письма. Остались только отблески заклинаний и музыка, которая звенела в ребрах.

Потом, когда песня закончилась и комната снова наполнилась обычным гулом голосов, Джеймс незаметно выскользнул к окну.

Именно тогда Сириус подошёл.

— Пора? — спросил он, уже тише, ближе к реальности.

Джеймс кивнул.

— Лучше пораньше. Пока кто-нибудь не начал швыряться закусками, как в прошлом году.

Веселье продолжалось — но их путь лежал прочь от музыки. Они незаметно выбрались из гостиной, схватили метлы и вышли в прохладу замка. В коридорах было тихо: гул и веселье остались позади. Воздух казался натянутым — будто ночь тоже чего-то ждала.

— Ты чего такой молчаливый? — спросил Сириус, подлетая к воротам.

— Просто... — Джеймс провёл пальцами по древку метлы. — Я всё время думаю о письме. Отец. Я ведь так с ним и не поговорил. Не ответил. Не задал ни одного вопроса.

Сириус не перебивал.

— Там была только одна фраза, — продолжил Джеймс, уже в воздухе. — «Понимаю, что ты зол. Но я писал о том, во что верю». Как будто… будто это всё оправдывает. И я злюсь не потому, что он мне это сказал, а потому что он верит в это.

— А ты не уверен, что хочешь услышать объяснение, да? — Сириус летел чуть ниже, чтобы видеть лицо друга.

Джеймс стиснул зубы.

— Я не знаю, чего хочу. Хочу, чтобы он понял, как это звучит. Хочу, чтобы признал, что ошибался. Но боюсь, что он просто снова начнёт говорить про традиции, про наследие… А я не готов быть вежливым. Даже с ним.

Сириус усмехнулся беззлобно:

— Ну, если что, я там буду. И если он тебя достанет — я пущу в ход своё фирменное молчаливое неодобрение. А если понадобится — и громкое.

— Ты собираешься ругаться с моим отцом?

— Только если он скажет что-то про "святые родословные".

Джеймс выдохнул, улыбка всё же прорвалась.

Дом Поттеров показался впереди — небольшое, уютное строение с камином, из трубы которого шёл светлый дым. В окне горел тёплый свет. Цветы у крыльца были уже прибраны, но воздух всё ещё хранил слабый запах розы.

Дверь открыла Юфимия Поттер — строгая, но по-своему мягкая. На ней был домашний халат и в руках — салфетка. Улыбка на лице была усталой и искренней.

— Джеймс, Сириус. Вот вы где. Я уж думала, забыли о времени.

— Мы бы не рискнули, — буркнул Джеймс, обнимая мать.

Сириус, по обыкновению, отвесил ей церемонный поклон и поцеловал руку.

— Мадам Поттер, ваша осенняя аура сегодня особенно чарует.

— Перестань, Сириус. — Юфимия сдержанно улыбнулась. — Заходите. Отец на кухне. Читает, конечно же, «Пророк». И, конечно же, бурчит.

Джеймс напрягся. Его шаги замедлились.

На кухне, как и сказала мать, сидел Флимонт Поттер — в халате, с чашкой остывшего чая и газетой, развернутой на странице с кричащим заголовком: «Рост числа маглорождённых — миф или тревожный тренд?».

Джеймс замер в дверях. Лицо его застыло. Внутри всё вспыхнуло.

Сириус на шаг позади, сказал тихо:

— Пошли. Он твой отец. А не экзамен.

Джеймс кивнул и шагнул в комнату. Рядом с ним — история, разочарование, надежда, ярость. И друг, который не отступит.

Флимонт отложил газету в сторону. На передовице — очередной тревожный заголовок про ужесточение контроля в Шотландии, подписи старых фамилий, мрак между строк.

— Ну? — он оглядел их. — Метла хоть взлетела?

— Взлетела. А вот мы — не особо, — мрачно сказал Джеймс. — Когтевран нас переиграл. Особенно их ловец. Де Лукка — он будто летит в будущее, а ты застреваешь в настоящем.

Флимонт хмыкнул, но без язвительности.

— Такие ловцы бывают. Один раз на поколение. Если повезло сыграть с ним — ты уже выиграл. Даже если в счёте — нет.

Джеймс кивнул рассеянно. Несколько секунд молчал, потом поднял взгляд:

— Но Боунс… после игры подошёл. Сказал, что в следующем году, скорее всего, передаст мне капитанство. Что я, мол, умею читать поле. Что не только летаю, но и веду.

— Хм, — сказал Флимонт, и впервые в его лице промелькнуло что-то похожее на гордость. Но он сдержал улыбку, только кивнул. — Ну вот и проверим, что важнее — скорость или стратегия.

Сириус заметно оживился:

— Лично я считаю, что важнее стиль. Но Поттер может совмещать. Он теперь у нас — официально ответственный.

— Неофициально, — буркнул Джеймс, но в голосе было чуть тепла.

— Вы ведь не просто об этом хотели поговорить, — сказал Флимонт, внимательно глядя на сына. — Что-то ещё.

Джеймс вдохнул.

— Мы хотели посоветоваться. По-серьёзному.

Флимонт отложил очки. Настроение изменилось.

— Это касается Сириуса, — продолжил Джеймс. — Он не просто хочет держаться подальше от семьи. Он… мы говорим о магическом разрыве. Полном. Чтобы не быть Блэком. Чтобы они не могли больше достать его ни именем, ни ритуалами, ни... кровью.

Слова повисли. Флимонт медленно перевёл взгляд на Сириуса.

— Это правда?

— Да, — коротко. — Я не хочу, чтобы меня звали на свадьбы, решали, кем мне быть, использовали мою фамилию как повод для чужих интриг. Я не хочу, чтобы их фамилия оставалась ключом к моей жизни. Ни в судах, ни в чарах.

— И ты пришёл за… чем?

— За советом, — сказал Джеймс. — Мы сами справимся, если надо. Но лучше знать, как это можно сделать — правильно. И безопасно.

Флимонт молчал дольше, чем они ожидали. Его лицо будто застыло в нейтральной маске. Но глаза двигались — он думал, очень быстро, как юрист, как отец, как человек, знающий, как работают системы.

Потом он медленно сказал:

— Таких ритуалов мало. Почти все — запрещены. Или скрыты. Те, что одобрены Министерством, доступны только совершеннолетним. И, поверь, они следят, чтобы никто не разрывал связи просто так. Особенно связи старых фамилий.

Сириус кивнул. Он это знал.

— Но, — продолжил Флимонт, и в его голосе появилась твёрдость, — есть старые способы. Те, что были ещё до Министерства. Их почти не используют. Но я знал одного человека, который проходил через это. Не один. И не сразу.

Он подошёл к буфету и достал небольшой чёрный ящик. Положил на стол, не открывая.

— Если вы действительно решитесь — я узнаю, у кого можно получить нужные формулы. Без афиширования. И без глупостей.

Флимонт повернулся к Сириусу. Говорил не строго. Честно.

— Ты хочешь, чтобы они больше не могли называть тебя сыном?

— Я хочу, чтобы их имя больше не касалось меня ни в одном заклинании.

— Тогда слушай. С того дня всё, что ты делаешь, будет твоим выбором. Без страховки.

Сириус кивнул. Джеймс смотрел на отца — с тем редким, почти робким уважением, которое невозможно наиграть.

Флимонт добавил, чуть тише, глядя теперь в глаза только Сириусу:

— А ещё помни. Если уж и уходить от семьи — то только от той, которая тебя не любит.

Джеймс обменялся взглядом с Сириусом и тихо сказал:

— Есть ещё кое-что. У него есть кузина, Андромеда. Она сама порвала с родом, живёт отдельно. Мы хотели бы поговорить с ней… понять, как это делается на самом деле.

Он замялся на секунду и добавил:

— Но мы не знаем, как её найти. Можешь помочь с порталом?

Флимонт перевёл взгляд с Джеймса на Сириуса. Долго, внимательно. Потом кивнул.

— Смогу.

Сириус ушёл первым. Юфимия, всё поняв с полувзгляда, задержала его у двери: «Постой, я заверну вам пирог. И сыр. Не спорь, Сириус».

Когда шаги стихли, Флимонт остался у стола, не двигаясь. Джеймс уже собирался встать, но отец вдруг сказал, не глядя:

— Он ведь и правда это сделает?

— Да. — Джеймс сел обратно. — Он… не может больше быть частью этого. Особенно после того, что они ему готовят.

Флимонт обернулся. В глазах его был не гнев — растерянность.

— Они его... женить хотят?

— Да. На Алекте Кэрроу. Без его желания. Без выбора. Просто — как сделку.

Джеймс сжал кулак на столе, но голос держал ровным.

— Он для них вещь, пап. Шахматная фигура. А если сломалась — выбросят. Он выбрал не быть этим. Он выбрал быть собой.

Флимонт смотрел на сына, будто впервые в жизни пытался разглядеть его по-настоящему.

— Я... — он запнулся, — я знал, что старые дома строги. Но если человек готов сжечь мосты… значит, дело серьёзнее, чем я хотел верить.

Он прошёлся по кухне, как бы отгоняя мысли.

— Я ведь и сам писал, — глухо начал он. — То письмо. Помнишь?

— Помню, — коротко сказал Джеймс, сдерживая злость.

— Я писал тебе, что кровь — это основа. Что в опасные времена лучше держаться за тех, кто «как мы».

— Я прочёл, — сказал Джеймс. — И знаешь, что я тогда подумал?

Флимонт молча кивнул, соглашаясь услышать.

— Что если в мире есть кто-то, кого я люблю, кто спасал меня, прикрывал, не раздумывая... а ты говоришь, что он — «не наш». Потому что у него не та фамилия. Или потому что его родители не те. Я не смог это принять.

— И не должен был, — тихо сказал Флимонт. Он отвернулся к окну. — Чёрт. Когда Сириус сказал это… про отречение... у меня в голове щёлкнуло. Не от его семьи. От всей системы. И ведь он прав.

Он опёрся на подоконник, пальцы слегка дрожали.

— Когда кто-то готов выжечь из себя всё, лишь бы они не дотянулись... Значит, в системе гниль. Значит, это не защита — это плен.

Джеймс смотрел на отца. Молчал.

— Я вырос с убеждением, — продолжил Флимонт, — что чистота крови даёт опору. Что если мы держимся вместе, «как род», то переживём любую бурю. И я не перестал в это верить. Но, Мерлин, если буря внутри, если твоя родословная — это клетка... Тогда что это за крепость?

Он взглянул на Джеймса. И впервые — без тени высокомерия.

— Я не ожидал, что ты так вырастешь. Слушаешь, не кричишь. Думаешь.

— Я слушал тебя всё детство, — ответил Джеймс. — А потом стал слушать своих друзей. И понял: ты учил меня защищать. А они — жить. И я не могу выбрать только одно.

Флимонт медленно выдохнул. Затем подошёл и положил руку на плечо сына. Просто. Без лишних слов.

— Спасибо, что сказал это. Что не позволил мне остаться в прошлом.

Джеймс кивнул. Голос дрогнул, но он удержал его ровным:

— Спасибо, что услышал.

Они помолчали.

— Ты всё же стал капитаном, — сказал Флимонт, почти улыбаясь. — Без нашивок.

— Пока. — Джеймс усмехнулся. — Но лучше быть капитаном в голове, чем только на трибуне.

— Это Боунс сказал?

— Это ты сказал. Год назад. Я тогда не понял. Теперь понял.

Флимонт сжал плечо сына, затем отпустил. В голосе прозвучало: «Иди».

Джеймс вышел, чувствуя, как внутри что-то стало легче. Не прощено — но принято.

На улице было прохладно, но Джеймсу дышалось легче. Впервые за много дней.

Флимонт не извинился напрямую — и всё же признал: что-то внутри него начало сдвигаться. Этого было достаточно.

На крыльце их уже ждал Сириус — сидел на перилах, жевал печенье и делал вид, что следит за луной, а не за дверью.

— Ну? — спросил он, не глядя.

— Он не орёт, — сказал Джеймс. — И это уже победа.

— Хм. Тогда сегодня у нас ничья, Поттер.

— На редкость достойно.

Они шагнули с крыльца. Мать вышла их проводить — Юфимия сунула в руки Сириуса бумажный свёрток и шутливо погрозила пальцем:

— Только попробуй не доесть. И следите за временем. Мы всё ещё делаем вид, что есть комендантский час.

— Будем безупречны, — Сириус мягко кивнул.

— Спасибо, мам, — Джеймс обнял её быстро, но крепко. — За… всё.

Она лишь кивнула и прижала его руку, ничего не сказав.

Они поднялись на метлы. Башни Хогвартса уже виднелись на горизонте, мягко подсвеченные звёздами.

Сириус немного помолчал, а потом — почти небрежно, как будто между прочим, спросил:

— К Андромеде завтра?

Джеймс посмотрел на него, кивнул.

— Завтра.

Метлы рванули в небо. Позади остался дом, где впервые за долгое время не надо было бороться за право быть собой.

Впереди — путь.

12 сентября 1976 года

Утро после вечеринки наступило, как удар мокрой тряпкой по голове.

Башня Гриффиндора дышала перегаром тыквенного пунша и перегретых чар. Воздух был плотный, как марля над зельеварочным котлом, и такой же подозрительно пахнущий.

Сириус, первый проснувшийся, сидел на подоконнике с чашкой крепкого чая и наблюдал, как утренний туман лениво стекает с башен Хогвартса. Метлы, оставленные у входа, стояли в хаотичном строю — как после драки, где никто не победил.

На полу гостиной — следы битвы: опрокинутый пуфик, чьи-то носки, пергамент с каракулями (Питер, скорее всего, пытался составить тост), две пустые банки из-под сливочного пива и… что-то, что напоминало чучело тролля в шляпе. Сириус решил не выяснять подробности.

— Scourgify. — Он взмахнул палочкой, и лужа засахаренного пунша исчезла с ковра, оставив после себя только вежливый запах мяты.

— Reparo. — кресло вздохнуло и собралось обратно в уютную форму.

Питер, перевалившись через подлокотник дивана, простонал:

— Не будь таким бодрым, Блэк… Утро же… незаконно.

— Проснуться в восемь утра в субботу — это уже против закона, — буркнул Сириус.

Римус, всё ещё с книгой на груди, промычал что-то, не просыпаясь. Джеймс дернулся — уже не спал, но и не вставал. Грифиндорцы начинали шевелиться, как котлы на слабом огне.

Сириус вернулся к окну.

И тут он её увидел.

Сова — большая, сине-серая, с тонким рисунком на крыльях. Поттеровская. Он узнал её сразу.

Сердце на секунду сбилось. Сова подлетела к нему, коснулась когтем подоконника и вытянула лапу. На ней висел плотный конверт с аккуратным почерком и маленькая бархатная сумочка, тяжёлая от монеты.

Сириусу Блэку — и только.

Он взял его осторожно, словно могло взорваться.

Птица коротко ухнула и улетела. Сириус присел, вложив письмо в ладони. Бумага была теплая от перьев и дороги. Он ещё не знал, что там — поддержка или попытка «наставить», как это делал отец. Но в этом письме было нечто большее: выбор. Флимонт — не его родня. Но он открыл дверь. Значит, теперь либо войти — либо закрыть её самому.

Он развернул письмо.

«Сириус,

Вчерашний разговор был не из лёгких.

Ты, наверное, привык, что взрослые либо молчат, либо решают за тебя. Я и сам часто был таким. Но сейчас — не тот случай.

Я обещал подумать. Подумал.

Вот что могу предложить:

Во-первых,

я уже говорил, что есть старые ритуалы — такие, которые позволяют разорвать связь с родом не только юридически, но и магически. Большинство — недоступны несовершеннолетним. Но у меня есть выход на человека в Архиве фамилий. Он может помочь найти нужный способ — не простой, но честный.

Во-вторых,

если тебя пытаются втянуть в брак против воли — даже намёками — это можно оспорить. Я знаю хорошего юриста. Если понадобится, свяжусь.

И, наконец,

если ты решишь сделать это открыто — на глазах у них — знай: ты не один. Поттеры будут рядом. Как семья, если захочешь.

Никаких условий. Решение за тобой.

Если пойдёшь дальше — просто предупреди. Некоторые обряды требуют не только участников, но и свидетелей. Таких, кто скажет: «Он не один, и он прав».

И да. Джеймс… не скажет вслух, но он гордится.

Ты для него уже давно не просто друг. Думаю, ты это знаешь.

P.S. Я приложил к письму портал — обычную монету. Сработает утром, в десять. Точный адрес Андромеды не нашёл, придётся поискать самим.

Флимонт»

Сириус дочитал до конца и усмехнулся.

«Ты для него уже давно не просто друг».

Он знал. Но видеть это написанным — было чем-то иным.

И слышать от отца Джеймса, не от своего — было ещё ценнее.

Он откинулся на подоконник, держа письмо двумя руками.

Просто сидел так, дышал, давал сердцу перестроиться с режима «удержаться» на режим «двигаться».

Когда шаги послышались за спиной, он уже снова был в привычной коже.

— Ну, как утро, господин Блэк? — Джеймс появился с волосами, топорщащимися во все стороны. — Вижу, жив, бодр и — о, письмо?

Сириус протянул лист.

— От твоего отца.

Джеймс взял, бегло пробежал глазами, уголки губ дёрнулись.

— Он подписался просто «Флимонт»? Вот это да.

— Для него это уже почти проявление чувств.

Питер, с сонным лицом, появился у перил лестницы.

— Мы точно должны вставать? Может, просто вернёмся под одеяло?

— Меду навещаем, — ответил Сириус.

Римус отложил книгу, которую зачем-то держал, даже не открывая.

— Она знает, что мы придём?

— Нет. Зато мы знаем.

— Ну хоть позавтракать можно? — Питер посмотрел с надеждой.

— Обязательно, — кивнул Джеймс. — Ты не сможешь пройти с нами через моральный кризис и возможный ритуал без тостов с джемом. Это против правил Мародёров.

Большой Зал был полупуст — воскресное утро после вечеринки отсеивало самых стойких. За дальними столами кто-то дремал над тостами, совы лениво шуршали крыльями под потолком, а профессор Вектор с грустным видом размешивала кофе, явно сожалея, что покинула постель.

Мародёры сидели ближе к краю, чуть в стороне. На столе — тосты, варенье, чай, остатки чего-то слабо напоминающего овсянку. Питер моргал, будто ещё не до конца проснулся, Джеймс вертел в руках письмо, а Римус чертил на салфетке маршрут до Кендала, хмурясь в задумчивости.

Сириус кивнул на письмо:

— Ну? Всё ещё думаешь, что твой отец не умеет писать по-человечески?

— Думаю, он просто приберёг нормальный тон на особый случай, — Джеймс усмехнулся. — Но да. Это было... честно. Для него.

— И для меня. — Сириус допил чай. — Знаешь, я думал, максимум он напишет что-то вроде «разберитесь сами, мальчики». А он — прям варианты. Юристов, архивы, свидетелей…

— Ты серьёзно хочешь провести ритуал? — спросил Питер, чуть тише.

— А зачем, по-твоему, мы собираемся к Андромеде? — Сириус взглянул на него с лёгкой иронией. — Цветы вручить?

— Она согласится? — Римус аккуратно отложил салфетку. — Мы ведь не предупреждали.

— Это Андромеда. Если кто и может послать родню мягко, но так, что им потом лечиться придётся, — то она. А заодно и знает, где искать ритуалы, о которых Министерство предпочитает не вспоминать.

— Главное, чтобы он вообще сработал, — пробормотал Джеймс. — Всё это звучит красиво, но если там нужны ингредиенты типа "кровь первого змеиного племени"...

— Или "старший маг в присутствии родового герба" — добавил Римус.

— Тогда сожжём фамильное дерево. В прямом эфире. Прямо на рождественском ужине.

— Метафорически, конечно, — заметил Римус, покосившись на проходящего профессора.

Они ещё спорили, когда у соседнего столика кто-то тихо поставил чашку.

— Когда метафора не помогает — иногда стоит попробовать буквально, — сказал спокойный голос.

Мародёры обернулись. Островский не садился к ним: стоял боком, наливал себе кофе, будто говорил больше себе, чем им.

— Доброе утро, мистер Блэк, мистер Поттер, мистер Люпин, мистер Петтигрю, — кивнул он, не меняя тона. — Слово «ритуал» до девяти утра всегда бодрит. Либо древняя магия, либо неудачный вызов духов.

Питер поспешно прикрыл салфетку с наброском маршрута. Островский чуть улыбнулся краем губ и, всё ещё глядя в кружку, бросил:

— Если речь о разрыве фамильной связи — не ищите силу в формулах. Сила — в намерении. Ритуал только оформляет то, что вы уже решили. Иногда нужны свидетели. Иногда — враги в зале. Всё упирается в то, готовы ли вы сжечь мосты.

Он поднял чашку, сделал глоток, кивнул кому-то за спиной — и, отходя, добавил негромко:

— И помните: некоторые фамилии горят дольше, чем вы думаете.

Мародёры молчали секунду-другую. Слова Островского висели в воздухе, как будто ещё звучали, хотя его уже не было.

— Это был урок? — спросил Питер, понижая голос.

— Это была, — сказал Римус, — инструкция.

Сириус поднялся. На лице не осталось привычной бравады — только собранность.

— Ладно, господа. Кто не готов — догонит. А мы идём к Меде.

Джеймс коротко кивнул. Римус допил чай. Питер вздохнул, но всё же поднялся.

Они вышли из-за стола и пошли к двери. Не как школьники, собирающиеся на проделку, а как четвёрка, которая знала: впереди у одного из них не просто день. А разрыв.

Они вышли из замка, когда солнце только начало пробиваться сквозь утренние облака. Воздух был холодным, свежим, с запахом мокрых листьев и начала осени. Сириус вдохнул глубже, будто пытаясь убедиться, что это не просто прогулка.

— Она теперь живёт в Кендале, — напомнил Римус, сверяясь с пергаментом. — Но точного адреса у нас нет. Только пометка: «улица у холма с руинами замка», где Тонксы когда-то снимали дом.

— Это уже кое-что, — кивнул Джеймс. — Портал переносит нас в городской район, дальше — метлой или пешком, в зависимости от уровня удачи.

— У нас нет удачи, — мрачно вставил Питер. — У нас есть Блэк.

— Ирония в том, что это и правда помогает, — Сириус слегка усмехнулся.

Портал забросил их за череду узких улочек — низкие дома из серого камня, крыши под тёмным сланцем, покосившийся забор, облетевшие клёны. На углу висела вывеска «Malthouse Lane». Воскресное утро здесь было тихим: редкие прохожие, запах хлеба из пекарни, шелест страниц в раскрытом окне.

— Нам точно сюда? — Питер озирался с подозрением. — Здесь скорее библиотекари в отставке, чем беглые Блэки.

— Она бы и не выбрала район, где родовые фрески на каждом втором доме, — пробормотал Сириус. — Она ушла от всего этого.

Они прошли квартал. Потом ещё один. Сириус шагал быстрее остальных, неосознанно. Джеймс догонял, Римус сверял номера домов, Питер пыхтел.

— Двадцать семь… двадцать девять… — Римус остановился. — А вот и тупик.

Они остановились.

— Ну что ж, — Джеймс вздохнул. — Почти спасли мир.

— Сириус, — сказал Римус мягко, — может, сначала напишем ей?

— А может, хватит притворяться, что я не слышу шагов за углом? — спокойно сказал Сириус и развернулся.

На другом конце улицы, под деревом, стояла женщина в светлом пальто с сеткой в руке. В ней были продукты, а на лице — выражение лёгкого, ироничного удивления.

Андромеда Тонкс.

Та самая линия подбородка. Те же глаза, только старше, внимательнее. Ветер слегка колыхал складки пальто. Она смотрела прямо на них.

— Сириус, — сказала она. Без восклицаний, без испуга.

Он шагнул вперёд. Остальные остались позади, словно что-то невидимое остановило их у границы.

— Меда. Я…

— Если ты скажешь, что оказался здесь случайно, — перебила она, — я брошу в тебя багетом. Он ещё тёплый.

Сириус усмехнулся. Как тогда, когда был ребёнком и знал, что у неё в рукаве всегда есть запасная реплика.

— Не случайно. Но и не знал точно, где ты. Мы… Я хочу с тобой поговорить. О деле. О серьёзном.

Андромеда кивнула, чуть склонив голову. Она оглядела троих подростков позади него и не спросила ни одного лишнего вопроса.

— Дом через два поворота. Камин работает. И чайник греется быстрее, чем моя терпимость к Блэковским заморочкам. Пойдёте?

Сириус кивнул.

— Пойдём.

Дом стоял на тихой, заросшей вьющимся плющом улице, за коваными воротами. Ничего особенного — скромный двухэтажный коттедж с окнами в деревянных рамах и дверью, покрашенной в выцветший зелёный. Но стоило войти — и запах домашнего хлеба, лаванды и старых книг окутал, как тёплый шарф.

Сириус замер в прихожей.

Полки с книгами. Шарф, забытый на перилах лестницы. Фотография на стене — Андромеда и Тед— он с тёплой улыбкой и щетиной — в обнимку. Она улыбается — по-настоящему.

На полу у входа — плюшевая метла и ботиночки, в которых могла бы уместиться кошка.

— Ты ведь не говорила, что у тебя ребёнок, — пробормотал Джеймс с лёгкой улыбкой.

— А ты не говорил, что Джеймс Поттер теперь умеет не шуметь, — прозвучал спокойный голос от камина.

Из кухни вышел Тед Тонкс — в рубашке навыпуск, с полотенцем на плече и ребёнком на руках. Девочка, розовощёкая, с округлым лбом и короткими волосиками, которые при их появлении тут же сменили цвет с сиреневого на оранжевый.

— Это Дора, — сказал он, легко подкидывая девочку. — Или, если сегодня день длинных имен, — Нимфадора. Но это только в особых случаях. Например, если она роняет зелья на кота.

— Мы договорились не вспоминать тот день, — сказала Андромеда с кухни, но голос её был мягким.

Сириус уставился на девочку. Та с интересом посмотрела на него, потом на Джеймса. Когда её взгляд упал на Питера — она хихикнула. А потом увидела Римуса — и её кожа… стала ярко-красной, как у маленькой фурии.

Римус поперхнулся.

— Что я сделал?

— Ничего, — сказал Тед, удивлённо приподняв бровь. — Похоже, у неё сегодня сильный отклик на эмоции. Или ты просто слишком серьёзен, и она это чувствует.

— Это реакция на магию, — пояснила Андромеда, появляясь с подносом. — Или на настроение вокруг. Она не всегда различает, где чьё. Иногда цвет — это её способ сказать: «напряжённо».

Римус смущённо отвёл взгляд, а волосы девочки тут же сменили оттенок с алого на бирюзовый.

— Вот, — добавил Тед. — А теперь ей, видимо, просто стало весело.

Андромеда поставила чай и чашки. Комната заполнилась ароматом жасмина и сандала. Обивка дивана была немного протёртой, но сиделось в нём как в старом кресле, которое помнит каждую спину. В камине потрескивало пламя. Где-то в углу мурлыкал кот.

— Ты правда вот так живёшь? — Сириус огляделся. — Тепло. И никто не орёт.

— А что, ты думал, что любовь выглядит как галерея портретов с фамильными подписями? — спокойно спросила Андромеда.

Он ничего не ответил.

Нимфадора уже успела спрыгнуть с рук и села рядом с Римусом. Волосы её теперь переливались между серебром и рыжим.

— Она остаётся? — спросил Джеймс полушёпотом, кивнув на девочку.

— Нет, — Андромеда подняла её на руки. — Но теперь она точно будет помнить, что у неё есть четвёрка очень подозрительных дядюшек.

Нимфадора весело хрюкнула и спрятала лицо в ладошках, а волосы сменили цвет на розовый.

Тед кивнул с улыбкой:

— Мы оставим вас. Но если вдруг решите вызывать демонов — не делайте этого на кухне. Я там хлеб поднимаю.

Они ушли вглубь дома, и осталась тишина — не гнетущая, а такая, в которой можно сказать главное.

Сириус провёл рукой по краю чашки, выдохнул.

— Это… дом. Настоящий. Не как у нас.

— Именно поэтому ты здесь, — сказала Андромеда. — Готов рассказать, зачем пришёл?

Андромеда разлила чай, но никто не пил.

Сириус сидел на краю кресла, локти на коленях, пальцы сцеплены. Остальные держались ближе к стенам — не из страха, скорее из уважения. Это был не их разговор. Хотя каждый понимал: он важен для всех.

— Меда, это не «посидим, поболтаем». Всё серьёзно. — Не просто «я поссорился с мамой». Они… Они собираются обручить меня. С Алектой Кэрроу. На Рождество. Как сделку. Как товар.

Андромеда сжала чашку, но не перебила.

— И дело не только в этом. Это не вспышка. Это… давно назревало. Я не хочу быть частью их круга. Я хочу вычеркнуть себя. По-настоящему. Не просто сбежать, а выйти.

Он выпрямился, голос стал тише:

— Я знаю, что это не делается щелчком пальцев. Но я готов. Если ты знаешь как… помоги.

Андромеда долго смотрела на него.

Потом — медленно — кивнула.

— Я знаю, как. Но ты прав: это не просто. Не ритуал, а… решение, оформленное магией. Его проводили в нашем роду, когда-то. Когда один из Блэков отказался от «призвания» и ушёл в Ирландию. Его имя выгорело в книге само — после обряда.

— И ты знаешь, как его провести?

— Я знаю старую версию. Она требует… крови, символа рода, слова разрыва. Но главное — воли. И… одного нюанса, о котором забывают.

— Какого?

— Ритуал можно провести только наедине с собой. Без тех, кто тебя любит. Потому что ты должен на миг остаться один. Совсем. Чтобы потом выбрать, с кем быть.

Сириус замер.

— Хорошо, — выдохнул он. — Тогда пусть так.

Андромеда встала.

— Прогуляемся. Не всё решается на кухне.

Она провела его через задний двор — сквозь яблоневый сад и гравийную дорожку. В самом конце участка стояла полукруглая беседка — старая, со следами мха и чертополоха по краям. В центре — низкий алтарь, потертый веками, с краями, изъеденными дождями и ветром.

— Этот сад был тут задолго до нас, — сказала Андромеда. — Говорят, раньше дом принадлежал старой колдунье. Когда мы сюда въехали, я заметила следы заклинаний. Сразу поняла — это родовой круг. Таких больше не строят.

Она провела ладонью по камню, положила на него нож — тонкий, старинный. Рядом — чёрную ленту и пергамент с древними словами.

— Ты готов?

Сириус кивнул. В горле пересохло.

— Тогда я закрою круг. Никто не войдёт. Даже я.

Она коснулась его плеча — быстро, по-сестрински.

Он хотел что-то сказать, но не смог. Лишь кивнул, и она вышла, оставив его в круге — одного, как того требовала магия.

Круг сомкнулся. Камень под ногами будто стал плотнее. Воздух — гуще. Магия в беседке поднялась, как подземный пар, мягко касаясь кожи, будто спрашивая: ты уверен?

Сириус стал в центр. На груди — символ рода Блэк: серебряная брошка с выгравированным девизом «Toujours Pur».

Перед ним — нож и пергамент с древним текстом. Он прочёл первые строки, шепча:

«Имя, данное не мной — да исчезнет с дыханием.

Кровь, навязанная телу — да свернётся и вытечет.

Дом, что звал меня своим — да закроет двери в вечность.»

Магия дрогнула. Пространство сжалось — не в теле, в голове.

И воспоминания хлынули.

Сначала — голос Вальбурги.

«Мы — не как они. Мы — чистота, мы — линия. И если ты вырастешь грязным — тебя сотрут. Я сотру. Не смей называть себя Блэком, если ты не достоин!»

Потом — холодный кабинет отца. Слова не кричащие, но режущие.

«Ты будешь тем, кем мы скажем. Пока ты носишь это имя — ты часть структуры. Служи ей. Или уйди молча.»

Рука, схваченная с силой.

Рука, оттолкнувшая в коридоре.

Холод в ответ на попытку обнять.

Шёпот «позор» в спину.

Но следом — вспышка другой сцены.

Старое крыло дома. Детская.

Он прячется под одеялом, свет от палочки дрожит на стене.

В дверь просовывается шоколадка. Неловкая рука.

Кузина Андромеда шепчет:

«Я не буду никому говорить, ладно? Только съешь её, а то ты с утра ничего не ел».

Ещё один отблеск — Старый домовой эльф Кикимер, который ещё был мягче. Гладит его волосы, когда тот совсем маленький.

«Маленький Сириус — самый быстрый. Маленький Сириус — не плачет…»

Затем — огонь в камине. Отец уходит, не обернувшись. Мать сжигает письмо от Джеймса.

«Они не как мы. Никогда не будут. И если ты выберешь их — ты сгоришь вместе с этой бумагой.»

Сириус выдохнул. Магия впитывала эти воспоминания — как бы взвешивая их.

Камень под ногами дрогнул. Брошка с эмблемой — начала чернеть, серебро тускнело.

Но обряд ещё не закончен.

Сириус сделал шаг к пергаменту.

Второй абзац.

Про тех, кто заменил семью.

Он начал читать — и следующая волна воспоминаний уже готова обрушиться.

Голос немного сорвался, будто воздух стал суше:

«Я выбираю имя, не по крику крови — по голосу сердца.

Я называю братьями — тех, кто был рядом в боли.

Я строю дом — не из фамилии, а из доверия».

Магия отозвалась мягко — не болью, а теплом.

И сразу — вспышка света, смех, запах метлы и чего-то жареного.

Джеймс.

Он в мантии, грязный, с выбитым дыханием после матча. Лицо раскрасневшееся, но счастливое.

«Слушай, ты снова врезался в Пруэтта, и всё равно бладжер попал в ловца. Это… это был шедевр. Я бы поставил это в рамку».

Смена сцены — спальня, ночь.

Джеймс сидит на полу, пока Сириус молчит, глядя в темноту. Они не говорят. Просто сидят.

«Я здесь. Не надо говорить, если не хочешь. Но я здесь.»

Римус.

Сириус закинул ноги на стол, они спорят о чём-то, книжка уже давно не читается.

«Ты не обязан быть злым, чтобы не быть слабым, Блэк. Иногда спокойствие — сильнее драки».

И потом — сцена в больничном крыле.

Сириус подбросил пирог Римусу, тот поймал, не улыбаясь.

«Ты дурак. Но ты дурак, который пришёл. Это считается».

Питер.

Он боится чего-то. Сидит с поджатым плечом, уронив чернила.

Сириус в раздражении вздыхает… потом встаёт и достаёт новый пергамент.

«Ты — часть нас, понял? Даже если у тебя всегда грязные рукава. Это не повод вылетать из стаи».

Алиса.

Тут магия словно делает паузу.

Воспоминание — не как вспышка. А как свет в тумане.

Она сидит с ним у окна. Он не шутит. Не флиртует. Просто говорит:

«Иногда я думаю, что меня вообще не должно было быть. Что я ошибка в фамильной книге».

Она берёт его за запястье.

«Ошибки не умеют спасать других.

Ошибки не умеют улыбаться после ада.

А ты — умеешь. Значит, ты просто Сириус. Без фамилии. Этого достаточно».

Магия вокруг дрогнула.

Тёплая. Обволакивающая. Словно признающая: эти связи — настоящие.

Камень под ногами стал светлее.

Брошка на груди потрескалась.

Но пергамент не вспыхнул, как должен был.

Магия ещё ждала. Как будто что-то осталось — что-то важное.

Сириус понял.

Остался один человек.

Он выдохнул.

Сириус смотрел на пергамент. Буквы дрожали — не от ветра, от него самого. Последняя часть.

«Узы, сплетённые кровью, — да рассыплются прахом.

Имя, что держат родные уста, — да обретёт молчание.

Кто зовёт меня братом — да будет забыт.

Я возвращаюсь в свою тень в одиночестве».

Он не смог прочесть её вслух.

Только подумал. И магия поняла.

Сначала — голос мальчика:

«Сири, ты вернёшься вечером? Можно я возьму твою палочку? Только поиграть».

Он маленький. Ещё не в мантии.

Смотрит снизу вверх, глаза блестят.

Смена сцены.

Регулус — в форме. Дом Блэков. Он уже молчит больше, чем говорит.

«Ты бы понял, если бы остался. Но ты — ушёл. А я остался. Потому что кто-то должен был».

Вспышка. Крики за дверью.

Сириус сжимает кулаки, слышит, как мать орёт.

Регулус выходит, тихо, сжав губы.

«Зачем ты их злишь? Ты не понимаешь — они нас уничтожат. А я не хочу, чтобы нас стерли. Я просто хочу, чтобы нас… не трогали».

Письмо. Почерк Регулуса. Только одна строка.

«Ты был моим братом. Даже когда притворялся, что нет».

Сириус закрыл глаза.

Пальцы сжались. Магия внутри начала дергаться, будто не могла определиться: сжечь — или оставить.

Он чувствовал, как камень дрожит под ногами. Как пергамент едва мерцает, но не загорается.

Не срабатывает.

Он вспомнил, как однажды, в саду, они вместе колдовали: одна палочка на двоих. Как Регулус смеялся впервые за месяц.

Он вспомнил, как держал брата за руку, когда тот в первый раз попал под Круциатус — тренировка, мать сказала.

Он вспомнил, как отдалился.

И как замолчал.

И как отвернулся.

Магия начала спадать. Тепло исчезло. Круг ослаб.

Ритуал не сработал.

Сириус стоял в тишине. Один.

Воздух за пределами круга был холоднее. Сириус вышел из беседки, не сразу поднимая взгляд. Он чувствовал, как на плече осталась влага — не дождь, а пот или слёзы. Он не знал. Или не хотел знать.

Андромеда стояла чуть в стороне, скрестив руки.

Глаза её были внимательные, спокойные — не осуждающие. Она почувствовала всё ещё до слов.

— Не сработало? — тихо.

Сириус кивнул.

— Вероятно, — произнесла она вслух, — защита рода всё ещё активна. Вальбурга умела накладывать магию в несколько слоёв. Или дело в возрасте. В магических правах.

— Или в самом ритуале, — добавил Римус, подходя ближе. — Его формулировка может требовать подтверждения в момент совершеннолетия. Или…

— Или магия чувствует, что ты пока не готов, — сказал Джеймс, не глядя на него. — Это не слабость. Значит, пройдёшь когда надо.

Сириус промолчал.

Он не был готов объяснять, что дело не в магии. Не в правилах. Не в матери.

А в брате, который всё ещё стоял в его голове — не монстром, не героем.

Просто — мальчиком, который ещё не исчез.

Они вернулись в дом.

Тед поставил на плиту чайник, будто почувствовал, что сейчас нужно тепло. Нимфадора бегала по коридору, волосы у неё переливались в зелёный — знак спокойствия. У детей всё проще.

Сириус сел в кресло. Его никто не трогал. Он просто сидел.

В первый раз за долгое время — не с гневом. А с тишиной.

Андромеда подошла, положила ладонь ему на плечо.

— Это не конец. Это только трещина в цепи.

Он кивнул.

Просто — не получилось.

Ритуал не сработал. Но в памяти всё равно всплывало: золой рассыпанные символы, голос матери, детская тень брата в дверях.

Может, однажды получится. А может — никогда.

Сейчас он просто сидел в доме, где пахло мятой. Где его не называли Блэком.

15 сентября 1976 года

Свет в спальне Гриффиндора был мягким, золотистым, словно сквозь медовую вуаль. Лили открыла глаза и сразу поняла — утро позднее. Алиса всё ещё дремала, закутавшись в одеяло с головой, а Марлин где-то бормотала сквозь сон, как будто вела дуэль с преподавателем. За окном тянуло прохладой, и листья на дальнем клёне окончательно пожелтели.

Скоро — двадцать пятое.

Мысль скользнула, как струйка чая по фарфору. День рождения Эла. И она едет к нему.

— Если всё пойдёт по плану, — поправила она себя мысленно, но уголки губ всё равно дрогнули.

Всё лето она работала — по-настоящему. Утренние смены в маггловской кофейне: капучино, круассаны, монотонные улыбки, уставшие пальцы. Позже — короткие визиты к тётушке в Манчестер, где она помогала с садом, и всё ради одного: накопить достаточно, чтобы в сентябре — после всех обязанностей, после начала учебного года — сделать ему сюрприз.

С начала сентября она преподавала Чары и Трансфигурацию — официально, как доброволец от старост. Первокурсники, несколько робких второкурсников… и одна девочка из Когтеврана, что боялась трансфигурировать собственное перо.

Она меняла фунты на галеоны в Лондоне — в последнюю неделю августа. Нервно, с пересчётом трижды. Родители не сразу поняли. Потом… потом отец протянул ей пару дополнительных купюр и только сказал:

— Только пиши. И… пусть он оценит, что у тебя хватило духа на Трансильванию.

Мама всё ещё переживала, поэтому Лили пришлось обратиться за помощью к родителям Алисы. Те, выслушав объяснение и убедившись, что поездка безопасна, сами подписали разрешение. Оформили портал через Министерство — официально, с указанием даты и координат. Всё было как положено: маршрут, безопасность, контроль. Даже Марлин признала, что это «почти по-аврорски».

Сейчас всё было почти готово: билеты, согласованный портал, зачарованная шкатулка с его любимым шоколадом из «Сладкого королевства», и перо — новое, обмотанное лентой.

Лили села на кровать, откинула прядь рыжих волос за ухо и выдохнула. Осталось десять дней. И нужно выбрать подарок. Письмо она уже отправила — не слишком сентиментальное, но достаточно тёплое, чтобы он понял: ей важно быть рядом. Пусть всего на день.

На соседней кровати зашуршала Алиса, приподнявшись на локте:

— Уже утро?.. Мерлин, Лил, ты опять не спала?

— Спала. Просто… думаю.

— Об Эле? — Алиса щурилась, волосы у неё торчали в разные стороны. — Или о том, как укротить драконов Биннса?

Лили усмехнулась.

— Скорее — о подарках и вампирских кланах. И как совместить одно с другим. А ты что бы выбрала?

Алиса задумалась.

— Что-то… простое. Что напомнит ему, что у него есть дом, даже если он среди горных скал. Что-то твоё.

Лили замолчала, поджимая губы. Простое. Но тёплое.

У него и правда давно не было дома…

Алиса приподнялась, слипшиеся пряди упали ей на лицо.

— Сколько времени?

— Почти восемь.

Алиса откинулась обратно.

— Дай мне ещё семь минут на то, чтобы снова захотеть жить.

Лили рассмеялась, достала с тумбочки маленькую коробочку — в ней лежал билет до австрийского порта трансгрессии и сложенная карта Карпат с волшебной меткой: Трансильвания.

— Что это? — спросила Алиса, подсматривая с кровати.

Лили быстро спрятала всё обратно, но не успела.

— Всё-таки едешь? — Голос Алисы стал тише.

Лили села на край кровати.

— Да. Если успею закончить все задания и если... ну, если он всё ещё будет рад меня видеть.

— Будет, — уверенно сказала Алиса, поднимаясь. — Ты бы видела, как он смотрел на тебя, когда ты выходила из зала в конце весеннего бала. Он остался один в коридоре и смотрел на ту самую дверь ещё минут пять.

— Это было полгода назад, — Лили вздохнула. — А летом мы только переписывались. Коротко. Сдержанно. Он работает, что-то раскапывает. Иногда я думаю, он просто… уходит с головой, чтобы не думать обо мне. Или — о себе.

— Или боится. Не тебя. А того, как много ты значишь, — отозвалась Алиса. — Это разные вещи.

— О, Госпожа Эванс планирует экспедицию к романтическому вампиру в горах? Надеюсь, ты взяла чеснок и стальной кинжал?

— Он не вампир, — устало пробормотала Лили. — Он исследователь. Интеллектуал.

— Ещё хуже, — фыркнула Марлин, наконец сев. Белые кудри топорщились во все стороны, как у всполошённого грифа. — Тогда бери с собой чай, одеяло и учебник по защите от ментальных чар. Чтобы не раствориться в его голосе, когда он начнёт цитировать древние тексты.

— Ты чудовище, — отозвалась Лили и улыбнулась. — Спасибо. Правда. Просто… я хочу, чтобы всё было просто. Без подвохов. Один день. Чтобы увидеть, что он — живой, не исчез в этих горах, не растаял под тяжестью знаний.

— Ты говоришь, как будто он призрак, — пробормотала Алиса, натягивая носки.

Лили не ответила. Она сидела, уставившись на коричневую коробку с билетом. Внутри груди что-то дрогнуло — не страх, не тревога. Скорее, та самая решимость, что движет поездом перед обрывом. Когда всё, что ты можешь сделать — только поехать вперёд.

Большой зал гудел голосами, ложками, перьями, крыльями сов. С потолка лениво стекал сентябрьский свет — мутный, приглушённый, с лёгким золотом. Завтрак был в разгаре.

Лили сидела ближе к краю стола, задумчиво мешая чай. Перед ней — тарелка с тостом и конверт. Сова, принесшая его, уже упорхнула, но отпечаток её когтей всё ещё отпечатывался в памяти.

Почерк был аккуратный. Узнаваемый.

Эл.

Она не сразу вскрыла письмо. Сначала сделала глоток чая, потом — разрезала край конверта пальцем. Бумага хрустнула.

— Доброе утро, Эванс, — голос Сириуса возник у неё над плечом так стремительно, будто он материализовался из дыма. — Не возражаешь, если я… просто посижу здесь. Пять секунд. Или семь. Ну, максимум десять.

— Сириус, — не отрываясь от письма, сказала она, — твой интерес к моей личной корреспонденции едва ли случайность.

— Клевета. Я всего лишь утренний патруль добрых намерений, — он ухмыльнулся, усаживаясь рядом. — О, как интересно, у этого письма… такой знакомый пергамент. Неужели это — тот самый тайный поклонник, о котором ходят легенды?

Лили аккуратно свернула письмо, не давая ему прочитать ни строчки.

— Ты знаешь, что существуют личные границы?

— Знаю, что они существуют, чтобы нарушать их с элегантностью.

— Поттер в курсе, что ты играешь в дешёвого детектива?

— О, Поттер одобрил. Даже снабдил меня очками для чтения между строк.

— Тогда сообщи ему: письмо от Эла. Ничего сенсационного.

— Значит, никакой сенсации, — повторил Сириус и прищурился. — А я-то обещал Поттеру подробный отчёт. Придётся ограничиться именем.

Он щёлкнул пальцами, прихватил яблоко с блюда и удалился в сторону, где Питер и Римус уже обсуждали какой-то вопрос с видом разведчиков.

Лили, фыркнув, развернула письмо.

«Лили,

я получил твою открытку. Не сразу поверил, если честно. Ты правда едешь? Сюда? Ко мне?

Если это так — и ты правда появишься здесь — я… я не знаю, что сказать.

Я стал писать меньше, знаю. Прости. Иногда мне кажется, что если я скажу слишком много, это разрушит то, что держит меня здесь.

Но я хочу видеть тебя. Правда. Я хочу, чтобы ты увидела, что между нами всё хорошо. Что я всё ещё без ума от твоего смеха, и как чеснок не отменяет поцелуев.

Я жду тебя.

Эл.»

Лили задержала взгляд на последней строчке. В этих трех словах звучало больше, чем в сотнях прочих.

— Ты вся светишься, — заметила Алиса, подсаживаясь с чашкой кофе. — Или это просто эффект от игнорирования Сириуса?

— Он пытался считать строчки по изгибу бумаги, — усмехнулась Лили. — Жалкое зрелище.

— Впиши это в отчёт о его «работе в поле». МакГонагалл оценит.

С другого конца стола донёсся голос Питера:

— …говорю вам, это правда. Троюродная сестра моей мамы работает в лавке под Хогсмидом. Они начали свозить маггловские книги в Мунго. Якобы для «проверки содержания».

— Проверки на что? — Римус приподнял бровь.

— На потенциально подрывные идеи, — Питер понизил голос. — Или просто чтобы держать под контролем. Говорят, оттуда пришёл новый приказ. Какой-то отдел… не знаю. Кто-то из маггловского сектора, но теперь под юрисдикцией авроров.

Сириус, вернувшийся к столу, фыркнул:

— Авроры интересуется маггловской фантастикой? Что дальше — контроль за вкусами в музыке?

— Если они изымут записи Элтона Джона, я подам в отставку из общества волшебников, — заявила Марлин, налив себе тыквенного сока. — И перееду жить к мандрагорам. Они хоть от сердца орут.

Лили свернула письмо и спрятала в мантию. Внутри всё ещё пульсировала теплая дрожь — от слов Эла, от его «я жду тебя». Но она чувствовала, как на этом фоне сгущается что-то ещё. Пока едва уловимое.

Аудитория Защиты была прохладной — в ней всегда пахло пергаментом, древесиной и кофейной гущей. Профессор Островский не любил жару. Говорил, что в перегретом воздухе тускнеет мысль.

Сегодня он стоял у окна, задумчиво наблюдая, как облака плывут над башнями замка. Его силуэт — прямой, выверенный — будто вписывался в геометрию витражей за спиной.

— Доброе утро, — произнёс он, не оборачиваясь. — Садитесь.

Класс замер. Перья перестали скрестись по полям, тетради открылись. В первом ряду кто-то шепнул «он опять в философском настроении». Кто-то — «опять заставит думать».

— Сегодня, — сказал он, обернувшись, — вы не услышите заклинаний. Зато, надеюсь, услышите себя.

Он прошёлся между рядами, жестом привлекая внимание.

— Ваша задача — выбрать исторический конфликт, в котором магия перестала быть инструментом защиты и стала оружием страха. Обсудите границу. Где она проходит? Когда мы защищаем, а когда нападаем под видом защиты? И кто решает, с какой стороны стоит правда?

Пауза. Он склонил голову.

— Тема: «Страх как оправдание. Этика щита и меча». Полчаса. Работаете в группах.

Стук стульев, движение. Лили обернулась. Алису увели на другой конец класса Рэйчел с Когтеврана, а к ней подошли Марлин, Рэйвен О’Брайен и высокий пуффендуец с серьёзным лицом.

— Колин Вэйр, — кивнул он.

— Лили. Это — Марлин, а это Рэйвен. Тема знакома?

— Да. Думаю, мы могли бы взять случай в Альпийских землях — 1873 год. Там один родовитый маг провозгласил, что превентивная атака — лучшая защита. Его последователи сожгли деревню магглов «в целях сдерживания».

— Звучит радостно, — буркнула Марлин. — И подходит под нынешние тенденции.

Лили поджала губы:

— Обсудим, почему защита превращается в страх? И кто этим пользуется?

— Потому что страх — это валюта, — отозвалась Рэйвен. — Чем больше страха, тем проще управлять. Чем больше контроля — тем сильнее кажется порядок.

— Но тогда всё превращается в войну, — тихо сказала Лили. — Когда ты нападаешь первым, потому что боишься, что на тебя нападут — это уже не защита. Это паранойя.

— Или стратегия, — бросила Марлин.

Колин молчал, затем добавил:

— У меня летом пропал родственник. В Венгрии. Он жил с магглами. Я не говорю, что это связано. Но иногда страх — это не метафора.

Это письмо, которое не приходит.

Лили замерла. Конверт от Эла всё ещё был у неё в кармане. Она вдруг ощутила, насколько хрупка грань между «всё в порядке» и «его больше нет».

— Давайте напишем, — предложила она тихо. — Наш пример. С разными точками зрения. И пусть вывод будет… не окончательным. Потому что иногда граница не там, где мы думаем.

Они кивнули. Работа закипела. Страницы заполнялись. А профессор Островский проходил мимо, не останавливаясь, но задерживая взгляд на каждом.

— Время, — произнёс профессор Островский, не повышая голос. — Отложите перья. Группы, по очереди. Кратко. Только суть. Я хочу услышать, как вы думаете.

В первом ряду поднялась рука — Фабиан Пруэтт из Гриффиндора, в паре со слизеринцем по фамилии Парк. Он выглядел чуть нервно.

— Мы… выбрали случай в Ирландии. Конфликт между двумя магическими родами — один призывал духов стихий для защиты своей земли, второй применял запрещённые заклятия, прикрываясь тем, что «предупреждён — значит защищён».

— Вывод — страх был с двух сторон. Но именно страх заставил одного из лидеров вызвать Пожирателя духов. В итоге — вся долина обратилась в пустошь.

Островский кивнул, не перебивая.

Далее выступили когтевранцы — девочка с вьющимися волосами по имени Эвелин и её напарник, Рассел.

— Мы выбрали дело 1915 года — немецкий маг, который разработал сеть артефактов для массовой магии. Сначала — чтобы остановить темного волшебника, но потом — чтобы «превентивно» зачаровывать целые деревни, не дожидаясь угрозы. Люди исчезали. Он оправдывался тем, что «чувствовал приближение угрозы».

— Очень чувствительный, — тихо пробормотала Марлин.

— Главное — он получил Орден за вклад, — добавила Эвелин. — А спустя 30 лет об этом перестали писать.

Следом вышли Гидеон Пруэтт и Лайза Макмиллан. Он говорил, она держала руку у него на запястье — словно сдерживала.

— Война на Балканах, — сказал Гидеон. — Один аврор спас целую деревню от проклятого леса. Но потом его начали звать снова и снова — в другие регионы, где «могла» возникнуть угроза. Он привык, стал применять магию на упреждение. Трое детей умерли от рикошета... Он больше не работает в отделе. Живёт в изоляции. До сих пор верит, что действовал правильно.

Голос у него был сдержанным, но под ним ощущалось напряжение.

Наконец, очередь дошла до группы Лили. Колин рассказал про случай с альпийским магом и поджогом деревни. Рэйвен попыталась разобрать, где именно в его действиях закончилась защита. Марлин вставила пару колких замечаний, но по сути — точных. Лили подвела итог:

— Мы решили, что страх не всегда плох. Он может быть сигналом. Но когда он становится оправданием для силы — даже для магии защиты — всё рушится.

Магия, которая вырастает из ужаса, разрушает и того, кто ею владеет. Особенно, если человек убеждает себя, что «не было другого выхода».

После их выступления в классе повисло напряжённое молчание. Островский молчал дольше всех. Он стоял у окна, будто бы снова наблюдая за облаками.

И только когда все взгляды повернулись к нему, он повернулся — медленно, словно каждый поворот плеч был частью какого-то более глубокого жеста.

Он посмотрел на Лили — и вдруг сказал:

— А теперь — одна история от меня.

Профессор Островский выждал, пока стихнет последний голос. Некоторое время он просто стоял у окна, сложив руки за спиной, будто взвешивал сказанное. Потом повернулся к классу, и взгляд у него был уже другой — не изучающий, задумчивый.

— Вы привели много примеров. Точные, глубокие. Страшные.

Но один, пожалуй, самый очевидный, никто из вас не назвал.

Он подошёл к кафедре, опёрся ладонями о край стола.

— Геллерт Гриндевальд.

Шорох пробежал по классу, словно кто-то задел струну. Несколько учеников напряглись. Кто-то зашептался, кто-то застыл.

— Один из самых талантливых магов своего поколения. Блестящий теоретик. Стратег. Он тоже говорил о защите. О порядке. О контроле. Он утверждал, что действует ради всеобщего блага, — что если «мы не возьмём власть, то магглы нас уничтожат». Что страх нужно превратить в силу. Знакомо, так ведь?

Он склонил голову, прищурившись.

— Гриндевальд начинал с обещаний. Продолжил — провидческами речами. Завершил — войной и тюрьмой. Но самое опасное в нём было не проклятие.

А обаяние. Он убеждал, выбирал старые рода. И предлагал им не просто власть — а роль в истории.

Он сделал короткую паузу.

— Это не просто абстракция. Я видел это.

Класс замер. Даже Марлин, её перо застыло у самых губ.

— Это было в двадцать восьмом году. Зима. Восточная Сибирь. Высокий берег Байкала. Старый дом, стоящий на границе. Туда нельзя попасть, если ты не носишь в крови то, что раньше называли «чистой магией».

Место, где жила моя семья.

Вы, наверняка, слышали слухи, что я из рода Распутиных.

И это правда. Моей бабкой была Прасковья Распутина — волшебница, которая могла одним взглядом остановить дуэль. Умная. Жёсткая. Старая.

Островский сделал паузу. Кто-то сдержал дыхание. Сириус Блэк сидел молча, не шевелясь, но глаза его смотрели прямо на профессора.

— В тот вечер пришёл Гриндевальд.

Один. Только с тенью за спиной. Без дуэли, без насилия — он пришёл с предложением. Словами.

Он сказал тогда: «Ваш род — сильный. Вас уважают. Если вы пойдёте со мной, пойдут другие. Вы станете опорой нового мира.»

Он выдохнул — мягко, спокойно.

— Бабка и отец выслушали. Помолчали. А потом сказали: «Мы не играем в богов. Даже если не любим грязнокровок — это не даёт нам права решать, кто достоин жить». Они ему отказали.

Он перевёл взгляд на дальнюю парту, будто вспоминая не класс, а тот самый тёмный зал с бархатными шторами и огнём в печи.

— А старшая сестра отца — Варвара — просто направила палочку и сказала: «Убирайтесь». Он ушёл. Вежливо. Почти учтиво. Но перед уходом — прошептал заклинание. Не громко. Почти ласково.

И я до сих пор помню её крик. Мне было три. Я сидел под столом и держал игрушку — деревянного коня. Я даже не заплакал тогда. Просто смотрел.

Он на мгновение прикрыл глаза, затем открыл и сказал твёрдо:

— Она не умерла сразу. Но с тех пор никогда не разговаривала. Не открывала рта. Не держала палочку. Только смотрела. И с того вечера я знал — что харизма и страх в одном флаконе — самое страшное оружие в мире.

Он задержал взгляд на Сириусе. Тот всё ещё не двигался.

— Фамилии не выбирают. Но можно выбрать — что с ней делать. Моя — связана с призраками. Но мы — это не герб. Мы — это решение.

Он выпрямился, голос снова стал ровным, почти деловым.

— На сегодня всё.

Никто не шелохнулся. Только после нескольких секунд стулья начали скрипеть, книги закрываться, перья — исчезать в сумках. Но тишина тянулась ещё долго.

Ученики начали выходить из класса. Гидеон, Марлин и Колин обсуждали что-то вполголоса, переглядываясь. Питер проскользнул мимо двери, словно надеялся избежать любого взгляда. Даже Сириус, обычно не спешащий, вышел первым.

Лили собирала тетради дольше всех. Перо упало, и она наклонилась за ним чуть медленнее, чем нужно. Когда поднялась, профессор всё ещё стоял у окна, будто ничего не заканчивалось.

Она неуверенно подошла.

— Профессор?

Островский повернулся. Лицо у него было спокойное, как всегда. Но взгляд — чуть мягче.

— Да, мисс Эванс?

— Спасибо… за рассказ.

Он кивнул, не сразу.

— Большинство людей думают, что важные выборы делаются на дуэли. Или на публике. На самом деле — чаще в тишине. На кухне. В спальне. В доме, куда никто не заходит. Именно там человек решает: быть собой или тем, кого от него ждут.

Лили чуть кивнула.

Она вышла из класса, придерживая конверт в кармане, будто тот вдруг стал легче.

Островский остался у окна. Его отражение в стекле смотрело не на учеников, а куда-то дальше — в старый снег, которого здесь не было, и в ту тишину, где решаются судьбы.

Вечер в спальне был непривычно тихим. Алиса лежала поперёк кровати, закинув ноги на подушку, и перечёркивала в блокноте список дел. Марлин сидела на подоконнике с чашкой какао и шуршала страницами старого «Придиры». Лили вытерла руки полотенцем — запах лаванды после зелий всё ещё держался на коже.

— Думаешь, он сразу обнимет тебя или сначала притворится, что совсем не скучал? — спросила Марлин, не отрываясь от журнала.

— Притворится, — сказала Лили. — Но выдаст себя глазами. Как человек, который боится признаться, что ждал.

— Это даже мило, — заметила Алиса. — Страшно сказать вслух, но невозможно скрыть.

— Мило — до тех пор, пока не затянется на годы, — хмыкнула Марлин.

Они смеялись негромко, устало. В воздухе висело странное облегчение — будто после грозы. И в то же время — тонкое, как нить, напряжение, о котором никто не говорил вслух.

Где-то в коридоре захлопнулась дверь.

Затем — быстрые шаги.

Затем — голос. Сначала неразборчивый, потом — яснее:

— Эй… кто-нибудь видел Мэгги? Она не вернулась после зельеварения.

Девочки замерли.

— Мэгги? — переспросила Алиса.

— Когтевран, пятый курс, — сказала Лили. — Мы пересекались в библиотеке.

Голос в коридоре стал громче. Уже панический.

— Я говорю, её нет в спальне! Никто её не видел с обеда! И она не оставила записку, ни слова…

Шорох. Стук двери. Кто-то выбежал. В коридоре — уже несколько голосов.

Марлин медленно встала, поставив чашку на подоконник.

— Может, она просто задержалась в библиотеке, — сказала она, но слишком тихо.

— Зачиталась и потеряла счёт времени, — добавила Лили.

Из коридора донёсся приглушённый крик. Не истеричный, но острый — как треск стекла в тишине.

— Нет, — сказала Лили уже твёрже. — Что-то не так.

— Пошли, — бросила Алиса.

Лили схватила палочку. Сердце застучало чаще.

Пропасть, которую она всё утро отгоняла мыслями о портале, о письме, — наконец разверзлась.

— Её действительно нет, — говорила первая. — Мы обыскали спальню, ванную, библиотеку… Она не взяла палочку. Не взяла перо. Её просто нет.

— А вы точно не ссорились? — спросила Алиса, осторожно, но строго.

— Нет! — выкрикнула вторая. — Мы вообще почти не разговаривали сегодня! Она… она была нормальной. Тихой. Всё как всегда.

Лили подошла ближе.

— Мэгги — Мэгги Синклер? У неё светлые волосы и всегда с собой фиолетовая закладка?

— Да… — девушка всхлипнула. — Именно.

— Она сегодня была на зельях, — медленно произнесла Лили. — Я видела, как она выходила из подземелий. Одна.

Марлин уже стояла у перил и вглядывалась вниз. Снизу доносился слабый гул — голоса, шаги, грохот чьей-то книги, упавшей с лестницы. Обычные звуки. Но в них теперь было что-то фальшивое.

— Никто из преподавателей ещё не знает? — спросила Марлин.

— Может, она просто ушла в пустую аудиторию и уснула там, — неуверенно сказала когтевранка.

— Ну нет, — отрезала Марлин. — Кто ходит без палочки?

Лили вдруг вспомнила: в тот день, когда она возвращалась из совятни, отпустив сову к Элу, Мэгги шла мимо. На секунду замерла, встретилась взглядом — будто хотела что-то сказать. Но лишь опустила глаза и пошла дальше.

И теперь это молчание казалось важнее любых слов.

— Нужно идти к профессору Флитвику, — сказала Лили. — Или к МакГонагалл.

— Не стоит поднимать тревогу, пока не уверены, — отозвалась Алиса, но уже без твёрдости в голосе. — Но… ты права.

Марлин вздохнула:

— Ладно. Пошли. Только тихо. Если это игра — пусть так. Но если нет…

Она не договорила.

Лили взглянула на Алису. На Мэгги это не похоже. Она из тех, кто всегда всё проверяет: сидит на первом ряду, переписывает конспекты. Исчезать ради шутки — не в её стиле.

Флитвик оказался в коридоре на пятом этаже — возвращался из библиотеки с кипой книг подмышкой. Увидев учащихся, собравшихся у лестницы, он поднял брови:

— Что за сбор?

Лили шагнула вперёд. Голос у неё был ровный, но чуть глуше обычного.

— Профессор. Пропала ученица. Мэгги Синклер. Её не было в спальне, в библиотеке, ни в одной из аудиторий. Подруги говорят, что она не брала с собой ни палочки, ни сумки.

Флитвик замер. Затем кивнул — коротко, резко.

— Идём. К заместителю директора.

Марлин бросила взгляд на Лили.

Макгонагалл находилась в своём кабинете. Когда они вошли, она писала пером, склонившись над бумагами. Услышав шаги, подняла глаза. Только увидев выражения на их лицах, она отложила перо.

— Что случилось?

Флитвик заговорил первым — кратко, по сути. Макгонагалл слушала, не перебивая. Только в конце глубже втянула воздух.

— Я займусь поиском. Флитвик, позовите Хорнса. Пусть проверит все вылеты из замка. Островский — на контроль башен. И приведите старост всех факультетов.

— Простите, — тихо сказала Лили. — А что, если… это не просто случайность?

Макгонагалл посмотрела на неё прямо. Линия рта у неё дрогнула, но она взяла себя в руки.

— Мы пока ничего не знаем, мисс Эванс.

Сзади появился профессор Островский — тихо, как тень. Он стоял в дверях, и казалось, услышал всё.

Он смотрел на Макгонагалл. Она — на него. Между ними была пауза. Потом он тихо произнёс:

— Началось. Они пришли… в Хогвартс.

В комнате стало особенно тихо. Не от страха — от осознания.

Как если бы кто-то тихо сказал: «Мы больше не дома».

22 сентября 1976 года

Хогвартс дышал тише. Не как замок, в котором заснули ученики, — как живое существо, пытающееся не привлекать внимания.

По коридорам больше не бегали. Первокурсники теперь ходили вдоль стен, словно боялись потревожить воздух. Завывания привидений стихли. Даже Полтергейст Пивз, казалось, подбирал выражения — или делал вид, что способен.

Прошла неделя.

Мэгги Синклер не вернулась.

Римус шёл по галерее между библиотекой и классом трансфигурации. Шаги — мягкие, равномерные. В руке — книга, так и неоткрытая. Он уже несколько раз пытался начать главу, но не мог сосредоточиться. Слова соскальзывали.

По углам — охотничьи взгляды. Старосты смотрели друг на друга слишком внимательно. Авроры приходили и уходили. Допросы. Проверки. Заклинания слежения, одобренные преподавателями.

И — ничего.

Никаких следов трансгрессии. Никаких артефактов. Ни единого воспоминания, которое можно было бы извлечь из воздуха.

Словно её вырезали из пространства — тихо, без следа. Без сопротивления.

В Большом зале теперь говорили шепотом. Даже Слизерин притих. Особенно — Слизерин.

Хогвартс продолжал работать: шли занятия, преподаватели проверяли рукописи и диктовали темы, совы приносили газеты. Но всё — словно под заклинанием тишины. Стеклянный купол молчания.

Римус остановился у окна. Внизу — клён, листья совсем пожелтели. Под ним сидела группа пятикурсников, никто не разговаривал. Кто-то просто смотрел в небо.

Они всё чувствуют, — подумал он.

Просто сказать нечего.

Он заметил Джеймса на лестнице в сторону астрономической башни — тот сидел, опершись спиной о каменную колонну, с книгой на коленях. Не читал. Просто держал.

— Ты правда собирался готовиться к звёздным таблицам? — спросил Римус, поднимаясь на ступень выше.

Джеймс едва заметно улыбнулся.

— Нет. Я здесь сижу, чтобы не слышать, как Сириус третий вечер подряд доказывает, что Министерство в сговоре с отделом магических порталов.

— …он, кстати, почти убедил Петтигрю.

— Страшнее только то, что Петтигрю теперь цитирует статьи из «Чистоты намерений», — тихо ответил Римус и сел рядом.

Они помолчали. Снизу доносился слабый звук голосов — кто-то прошёл по коридору, но не поднялся.

— Она ведь и правда просто исчезла, да? — спросил Джеймс наконец. — Без ауры, без следа, без вспышки. Как будто кто-то просто… выключил её.

Римус кивнул.

— Я не понимаю. Даже если это… они — зачем? Почему так? И почему сейчас?

— Потому что могут, — сказал Джеймс. — Потому что страх работает лучше всего. И потому что мы, чёрт побери, всё ещё дети. Удобная мишень.

Он сжал кулак. Потом разжал.

— А мы? — спросил Римус. — Мы что-то можем?

Джеймс посмотрел на него прямо. И не ответил сразу. Только через несколько секунд:

— Мы можем не дать друг другу исчезнуть. Это уже что-то.

Они помолчали. Было тихо, как бывает только в сентябре — когда осень ещё не решила, стоит ли обрушить неусмиримую стихию, или еще подождать.

— Как Лили? — вдруг спросил Джеймс. Голос у него был ровный, но в нём слышалось больше, чем просто любопытство.

Римус покачал головой.

— Я не рискнул спросить. Она... вся в себе сейчас.

Джеймс кивнул, глядя в стену.

— Она ведь знает, что, если что… может прийти к тебе. И ко мне.

Римус чуть улыбнулся.

— Знает, Поттер. Конечно, знает.

Он сказал это спокойно. Без сомнений. Как аксиому.

— Хорошо, — тихо сказал Джеймс.

Они посидели ещё немного. Потом встали, не сговариваясь, и вместе пошли вниз — туда, где тень от тревоги легла на весь замок.

В библиотеке пахло пыльной бумагой, чернилами и лёгкой, осенней пылью. Римус сидел у окна, между высоким стеллажом с книгами по Защите и старым часами, которые тикали чуть громче, чем хотелось бы.

Это было единственное место, где становилось хоть немного тише внутри. Где можно было не слушать чужой страх, не видеть взгляды в спину, не чувствовать, как пустота, оставшаяся после Мэгги, тянет вниз — не из жалости, а из неизвестности.

Он листал справочник по магическим щитам. Не вчитываясь. Просто чтобы держать руки занятыми.

— Ты снова как в воду опущенный.

Римус вздрогнул. Голос прозвучал неожиданно — и слишком близко.

Доркас стояла у его стола, опершись ладонью о край. В глазах у неё не было ни насмешки, ни жалости. Только усталость и напряжение.

— Сейчас все такие, — тихо ответил он. — Ты же знаешь.

— Знаю, — сказала она. — И знаю, что сейчас как раз то время, когда нельзя отводить взгляд.

Она медленно присела напротив.

— Что ты имеешь в виду?

— Смотреть страху в лицо, — сказала она. — Не ждать, пока кто-то снова исчезнет. Не надеяться, что это обойдёт стороной. А быть готовым.

Римус замолчал. Книгу он не перелистывал уже минуту.

— И что ты делаешь для этого?

Доркас посмотрела на него внимательно.

— Учусь.

Она сказала это просто. Без акцентов. Но в этом слове что-то звенело. Словно за ним стояло больше, чем просто домашнее задание или теория.

Римус почувствовал, как внутри начинает медленно тянуться напряжённая струна — не страха, нет. Ответственности.

— Что именно ты учишь? — спросил он после долгой паузы.

Доркас не ответила сразу. Лишь отодвинула одну из книг — не из библиотеки, с потёртым тиснением и странно гладкими страницами. Названия не было. Только старый, почти стёртый символ на корешке.

— То, чего нет в школьной программе. И что не одобрили бы те, кто следит за порядком.

Он не сразу понял. Потом — понял. И дыхание сбилось чуть сильнее, чем хотелось бы.

— Ты говоришь… о запрещённых?

— Я говорю о тех вещах, которые ты не читаешь на занятиях, — тихо, ровно ответила она. — Которые записаны в старых дневниках и не хранятся в отделе Запретной магии — потому что их не возвращают. Я не собираюсь ими размахивать. Но если кто-то придёт за мной — я не дамся живьём.

Римус молчал. Во рту пересохло.

Он знал: есть магия, которая не просто разрушает — она меняет того, кто её применяет. Делает тебе больно изнутри, даже если снаружи ты держишься.

— Ты ведь понимаешь, что за это... — начал он.

— Да. — Она не дала ему договорить. — Понимаю. Но страх — хуже. Он дольше сидит в костях.

Он долго смотрел в книгу перед собой. Невинные схемы барьеров теперь казались наивными.

— Тогда… — он сглотнул. — Научи меня.

Теперь она и правда удивилась.

— Ты?

— Я не хочу. Но… если вдруг...

Если снова кто-то исчезнет. Если снова я ничего не смогу —

Я бы предпочёл знать. Хоть немного. Хоть… стоять между.

Доркас кивнула медленно.

— Это не игра. И не просто заклинания. Это выбор, Римус. И обратной дороги может не быть.

— Я всё равно хочу.

Пауза.

— После ужина. Северная аудитория. Если откажешься — я пойму. Но назад дороги не будет.

Он молча кивнул.

Она встала, ушла так же бесшумно, как пришла.

А он ещё долго сидел, сжимая страницы справочника, как якорь. Только теперь знал: книга его не спасёт.

Весь день прошёл будто в тумане. Он отвечал на вопросы преподавателей, поднимал руку, даже пытался шутить с Питером — но всё было как вполсилы. Будто мысли текли сквозь туман, и только один звук внутри звучал ясно: вечером.

К вечеру под ложечкой тянуло. Голова гудела. Казалось, даже воздух стал плотнее. Всё раздражало — скрип перьев, запах жареной свёклы в Большом зале, даже то, как Джеймс приподнял бровь, глядя на него с другого конца стола.

Он ничего не сказал. Никому.

Когда вышел в коридор, ноги стали ватными. Каждый шаг давался с трудом, словно он пересекал водоем. Он свернул к северному крылу, считал повороты — и думал.

Может, надо было сказать остальным. Хотя бы Джеймсу. Или Сириусу.

Может, оно того не стоит. Это же… не просто чары. Это грань.

Но сначала исчезали авроры. Потом — магглы. Теперь — студенты. Всё ближе. Без объяснений.

А ещё — те незнакомцы, что смотрят сквозь газету, и тени на вокзале, что не отбрасывают отражений, и... тот человек, который однажды сказал отцу, что “сын у него слишком светлый, чтобы долго остаться в живых”.

Если он не научится защищаться — то кто?

Он остановился у двери старой северной аудитории. Дерево почернело от времени, петли — почти беззвучные. Он знал, что за ними — совсем другой разговор. Не школьный. Не детский.

Я не герой, — подумал он. — Я просто… не хочу никого потерять.

И толкнул дверь.

Северная аудитория давно не использовалась. Запах в ней был старый, застойный, как в закрытой библиотеке. Полы скрипели, стены потемнели от влаги. Один единственный факел на стене давал тусклый свет — как будто сам понимал, что не должен быть слишком ярким.

Доркас уже ждала.

Она стояла у преподавательского стола, опираясь на ладонь. На ней была простая, тёмная мантия. Без украшений. Без герба. Волосы убраны назад, лицо — сосредоточенное.

— Ты пришёл, — сказала она, и в голосе не было удивления.

— Почти не дошёл, — честно ответил он.

— Хорошо, что дошёл.

Некоторое время они просто смотрели друг на друга. Потом Доркас кивнула.

— Прежде чем мы начнём, — сказала она, — ты должен понять, на что идёшь.

Мы не будем произносить слова вслух, пока не договоримся. Не будем колдовать в полную силу. Никогда — в гневе. Никогда — из страха.

Только — как знание. Только — как последняя черта.

Римус кивнул. Горло пересохло.

— И если ты почувствуешь, что не хочешь продолжать — говори сразу. Без гордости. Без объяснений.

— Хорошо, — сказал он. — Но и ты. Если я зайду слишком далеко — ты остановишь.

Доркас чуть усмехнулась.

— Именно поэтому я и выбрала тебя.

Он помолчал, потом тихо спросил:

— Ты… ты сама когда-нибудь применяла их?

Доркас на секунду отвела взгляд. Впервые за всё время.

— Мы будем учиться вместе, Люпин, — сказала она. — Ты не опоздал. Я — тоже ещё на краю.

Она подошла ближе. Теперь их разделял только стол. На его поверхности — два старых манускрипта, закрытые. И маленький кусок пергамента, на котором, как знал Римус, были написаны не просто слова. Ключи к боли.

— Мы начнём с самого сложного. С самого настоящего. С «того, чего не прощают».

Римус почувствовал, как ладони покрываются потом.

— Круциатус?

— Не вслух, — резко сказала она. — Никогда не произноси это слово здесь. Оно оставляет отпечаток.

Он кивнул.

— И что мы делаем?

— Сначала — не делаем. Сначала — чувствуем.

Она коснулась палочкой воздуха — и между ними появилась старая сфера памяти. Тусклая, слабо пульсирующая. Там — сцена. Чужая. Возможно, настоящая.

Римус нахмурился.

Он знал о таких сферах — редких, почти забытых. Их использовали до того, как Омут памяти стал безопаснее и точнее. Сферы не просто показывали воспоминания, они передавали ощущения.

— Откуда она у тебя? — тихо спросил он.

Доркас не сразу ответила.

— Осталась. — Она едва заметно пожала плечами. — Есть память, которая не принадлежит никому. Она просто ищет, через кого выжить.

Она подняла взгляд.

— Мы посмотрим, что делает это заклинание. Снаружи и внутри.

Если после этого ты всё ещё захочешь учиться — продолжим.

Римус сглотнул. Сфера вспыхнула тусклым светом.

Он был готов.

Наверное.

Сфера светилась изнутри, в ней вспыхнул слабый, тусклый огонь. Она дрожала, будто опасаясь собственного света.

Изображение было нечётким сначала — серым, пульсирующим. А потом — ясным.

Каменная комната. Кто-то стоит спиной. Мужчина в чёрной мантии, капюшон откинут, но лица не видно. Перед ним — девушка. Совсем юная. Связана, стоит на коленях.

Он не говорит ничего.

Просто поднимает палочку.

И тогда…

Это не звук. Не свет. Это — резонанс. Как если бы кто-то ударил в самую тонкую кость внутри тебя. Волна боли, не твоя — чужая, но проникающая сквозь всё. Срывающая дыхание. Не телом — сердцем.

Римус отшатнулся, руки сжались в кулаки. Голова гудела. Хотелось отвернуться, выключить, закричать. Но он смотрел.

Девушка не кричала сразу. Только потом. Резко. Искажённо.

В её глазах — не страх. Не боль. Мольба. Чтобы это прекратилось. Чтобы её перестали рвать на части.

А потом — пустота.

Мужчина опускает палочку. Смотрит. Поворачивается и уходит, как будто выключил лампу.

Сфера дрогнула — и погасла.

Тишина после неё была громче крика.

Римус стоял, вцепившись в край стола. Веки дрожали. К горлу подкатила тошнота.

Доркас стояла чуть поодаль, но он заметил — она выпрямилась слишком резко. Плечи напряжены. Руки сжаты. Её лицо — всё ещё без эмоций, но губы побелели.

— Ты можешь уйти, — сказала она наконец. Голос чуть ниже обычного, чуть глуше. Как будто ей самой нужно было напомнить, как говорить.

Он кивнул. Не в знак согласия — чтобы продержаться. Он стоял. Смотрел на неё.

— Нет, — хрипло выдавил он. — Я остаюсь.

И это было не решение. Это был обет.

Она кивнула. И на одно короткое мгновение — не дольше удара сердца — в её взгляде мелькнуло облегчение.

Не радость. Не гордость.

Одиночество, которое впервые кто-то разделил.

Они долго молчали.

Сфера давно погасла, свет факела дрожал, отбрасывая бледные тени по углам. Аудитория снова стала просто старым, забытым помещением. Но воздух в ней всё ещё дрожал — не от магии, от пережитого.

Римус отступил на шаг и медленно выдохнул. Сердце билось медленно, тяжело.

Доркас подошла ближе. На лице её всё ещё лежала маска спокойствия, но теперь она выглядела не как броня — как уставшая кожа, натянутая поверх чего-то живого.

— Мы сделаем перерыв, — сказала она, глядя не на него, а в сторону потухшей сферы. — Неделю. Может, чуть больше. Нельзя смотреть в бездну слишком долго. Даже если ты не боишься — она всё равно смотрит в ответ.

Он кивнул.

— Согласен.

— Через неделю. Та же комната. Если передумаешь — не объясняй. Просто не приходи.

— Я приду.

Доркас молча забрала манускрипт, вернула его в сумку — аккуратно, как что-то хрупкое. Потом посмотрела на него — коротко, но внимательно.

— Ты крепче, чем кажешься, Люпин.

— Это и плохо, — ответил он. — Никому даже в голову не приходит, что я тоже могу дойти до края.

На её лице мелькнула тень улыбки. Совсем слабая. Но настоящая.

Они вышли из аудитории в тишине. Дверь за ними глухо захлопнулась.

Римус шёл по коридору, пока стены не стали снова знакомыми. Всё казалось тем же — и совсем другим. Он не чувствовал себя сильнее. Но чувствовал, что теперь знает, насколько слабость может быть выбором — и насколько важным становится то, ради чего ты её преодолеваешь.

25 сентября 1976 года

Пейзаж за окном расплывался: поля, рощи, редкие фермы — всё укутанное утренней дымкой. Лили сидела у окна, подбородок на ладони, пальцы обхватывали картонный стакан с горьковатым чаем. Радио потрескивало, лениво ловя частоту. Затем раздался голос диджея — спокойный, с оттенком сентябрьской грусти:

— ...и напоследок, немного американской меланхолии: Blue Öyster Cult — «Don't Fear The Reaper». Для тех, кто сегодня в дороге, в раздумьях — или влюблён. Берегите себя.

Гитара вступила мягко, с хрипотцой винила. Лили прикрыла глаза.

«All our times have come

Here but now they're gone...»

Она не сразу поняла, как точно это попадает в её собственное состояние. Мэгги Синклер всё ещё не нашлась. Прошла неделя — и лишь тишина. Никаких следов, объяснений, даже слухов. Пустота, в которую никто не решался смотреть.

«Seasons don't fear the reaper

Nor do the wind, the sun or the rain

(We can be like they are)

Come on baby...

Don't fear the reaper»

Она ехала в Лондон. Впереди — пересадка, портал, граница Австрии, а потом Трансильвания. Но сейчас она была здесь — между двумя станциями и двумя страхами: один — исчезнуть, как Мэгги, другой — потерять того, к кому едет.

Эл писал ей всё реже. Строго. Вежливо. Но она помнила, как он смотрел на неё весной. Помнила, как не сказал лишнего — и как она всё равно всё поняла.

«Baby take my hand...

Don't fear the reaper

We'll be able to fly...

Don't fear the reaper

Baby I'm your man»

Солнце пронзило облака. Отражение в стекле — знакомое, упрямое. Её лицо, чуть напряжённое. Но взгляд твёрдый.

— Я не боюсь, — шепнула Лили.

Ехала вперёд.

Поезд начал замедляться. Серый профиль Кингс-Кросса возник за окном — массивный, шумный, как всегда. Но внутри было тихо. Тихо и ровно, как перед прыжком.

Она поднялась, накинула пальто, нащупала в сумке брошь — портал до австрийского порта. Всё остальное было готово: шкатулка с шоколадом, письмо, кольцо, свёрнутая карта Карпат.

И всё равно внутри ощущалось, что готово не всё.

«Come on baby (and she had no fear)

And she ran to him (then they started to fly)

They looked backward and said goodbye

(She had become like they are)

She had taken his hand

(She had become like they are)

Come on baby (don't fear the reaper)»

Музыка стихла, растворилась в гуле платформы.

Поезд остановился.

Лили вышла — в холодный воздух, в толпу, в Лондон. И в неизвестность, которую выбрала сама.

Перрон был переполнен. Магглы торопливо сновали мимо, уворачиваясь от чемоданов и толкая двери кофейни, откуда доносился запах подгоревшего хлеба. Лили шагала по платформе, чувствуя, как шум города скользит по коже — непривычно острый после замка. Всё казалось слишком быстрым, слишком ярким, слишком настоящим.

Вторая платформа. Подземный проход. Глухой тупик у погрузочной рампы. И — запертая с виду дверь, которую можно было увидеть только, обладая знанием о нем.

Она постучала три раза. Четвёртый — с паузой.

— Имя и маршрут, — сухой голос прозвучал из щели в стене.

— Лили Эванс. Портал до Прундени, через Министерство. Разрешение оформлено родителями через третье лицо.

Небольшая пауза.

— Цель визита?

— Личные встречи. День рождения, — Лили сжимала перчатки в руке. — Человек, к которому я еду, — резидент исследовательской группы в Трансильвании.

Шорох пергамента. Ещё пауза. Затем дверь щёлкнула, впуская её внутрь.

Помещение было узкое, без окон, с потрескавшимися обоями и мерцающими лампами под потолком. В углу — каменный круг с серебряной инкрустацией. Портальная станция. На стене тикали зачарованные часы. Над ними — карта с зажжённой точкой: PRUNDENI, ROMANIA — ACTIVE.

— Три минуты до активации. Держите вещи при себе. При приземлении — не двигаться, пока не прозвучит код.

Лили кивнула. Стук сердца отдавал в висках. Не от страха. От ощутимой важности происходящего.

Она встала в круг. Взяла в руку брошь. Почувствовала, как под пальцами заныли тонкие линии гравировки. Бесшумная, древняя магия.

— При приземлении — не двигаться, пока не прозвучит код, — напомнил голос.

— Да, поняла.

Три... два... один...

Портал сомкнулся.

Мир вывернулся наружу, словно заклинание обернуло ткань пространства наизнанку. Ноги коснулись плиты с глухим каменным эхом. Вокруг — круг из едва светящихся рун, воздух плотный, влажный, пахнет листвой, елью и чем-то... старинным.

Лили замерла. Не шевелилась. Сердце колотилось.

Портал сомкнулся.

Из тени раздался хлопок — трансгрессия. Кто-то появился чуть сбоку. Медленно подошёл, не приближаясь слишком близко.

— Красный код, четвёртый. Всё чисто. Двигаться можно.

Голос с лёгким акцентом, с той манерой говорить, когда паузы слегка не там, где надо. Как будто человек не переводит слова, а переводит мышление.

— Первая сегодня, — добавил он, лениво. — С погодой повезло, земля не капризничает. Архив — вон за хребтом. Идите по огням, они вас доведут. Щит узнаете — сразу поймёте, что это он.

Он постучал себя по запястью, где не было часов, и кивнул в сторону круга:

— Обратный портал — завтра, то же время, та же плита. Лучше не опаздывать. Эти местные чары не любят, когда их дергают.

Помолчал и добавил тише, почти как совет:

— И держитесь ближе к свету, ладно? У нас тут говорят: не соваться на короткие тропки, даже если они зовут. Особенно если зовут.

Он едва улыбнулся, но без настоящей теплоты.

— И если вдруг покажется, что кто-то смотрит — не кажется. Улыбнитесь и идите дальше.

Лили слабо кивнула.

— Вдохновляюще, — пробормотала она.

— Горы такие. Не пугают — проверяют, — отозвался он. — Добро пожаловать в старый лес.

Он шагнул назад, растворяясь в тени, а перед ней вспыхнули фонари — выстраивая путь вглубь. На ветке покачивалась табличка: К Центральному Архиву.

Лили глубоко вдохнула и пошла.

Лес шумел едва слышно, но чётко. Как человек, дышащий тебе в спину, не приближаясь. И всё вокруг будто смотрело.

Он где-то там. Ждёт. Или нет. Но она пришла — и это главное.

Тропинка уходила вниз, под нависшие ветви, и в какой-то момент Лили показалось, что она осталась одна — лес замер, свет позади потух, воздух стал гуще. Но впереди вспыхнул тёплый огонёк.

Он стоял у поворота, прямо посреди тропы. Фонарь в руке, расстёгнутое пальто, шарф сдвинут набок. Увидев её, он сразу снял капюшон — и вдруг всё вокруг затихло окончательно.

Эл.

Он был высокий. Не по-героически, а просто — не сутулится, не уходит в тень. Лицо — чёткое, живое. Высокие скулы, тёмные волосы, немного растрёпанные ветром. Прядь упала на лоб, и он привычным жестом откинул её назад. Кожа бледная, как у того, кто много работает в помещении, но тёплая. Глаза внимательные. Смотрят прямо. И улыбаются.

Не широкой, не наглой улыбкой — мягкой, осторожной. Он будто не верил, что она действительно здесь.

— Ты правда пришла, — сказал он. Голос чуть хриплый от холодного воздуха.

Лили кивнула.

— А ты правда ждал.

Он иронично улыбнулся — коротко, с тем же оттенком, что был в его письмах, когда он пытался скрыть, как много значит для него её голос.

— Ты только не смейся, но я репетировал эту встречу. Без фонаря, правда.

— А жаль. С фонарём даже лучше, — ответила она, — видно, как ты волнуешься.

Он шагнул к ней, чуть сбивчиво, как будто не был уверен, можно ли. Она — тоже. И в следующую секунду они стояли совсем рядом. Без слов.

Лили чувствовала, как колотится её сердце. В груди, в ладонях, в горле. А затем — как всё стихает.

Он был здесь. И она тоже.

Он шёл рядом — чуть сбоку, будто не хотел коснуться случайно её плеча. Тишина леса становилась мягче, когда рядом был свет фонаря, и Лили ощущала, как внутри уходит напряжение. Ничего страшного не случилось. Он не исчез. Он встретил её. Просто — стоял и улыбался.

— Ты стал писать реже, — тихо сказала Лили, когда они свернули с тропы и перед ними показался огонёк окна.

— Я... — он провёл рукой по шарфу, — я не знал, что могу себе позволить.

Он помолчал, подбирая слова.

— Здесь всё иначе. Каждое письмо читается с оглядкой. Иногда — кем-то ещё. Иногда — мной самим, по десять раз. Чтобы случайно не передать больше, чем надо.

Он взглянул на неё.

— Это не значит, что я не думал. Просто... думал тише.

Она провела пальцами по цепочке у горла — снова, по привычке, как делала в поезде, в башне, в те вечера, когда писала ему письма, а потом не отправляла. Сейчас — чтобы собраться.

— Я... — сказала она и чуть хмыкнула. — Я привезла тебе кое-что.

Он остановился, вопросительно поднял бровь, но ничего не сказал.

Она достала из сумки аккуратную коробочку. Пергамент чуть помялся, но лента осталась на месте. Протянула.

— Это просто. Ничего особенного. Но я хотела, чтобы у тебя было что-то своё. Ну... и от меня.

Он взял. Помолчал. Развязал ленту.

Внутри — плитка шоколада и кольцо. Тонкое серебряное. Без камней. Только надпись: memini.

Он не сразу что-то сказал. Смотрел. Держал в ладони. Потом поднял глаза.

— Это ты выбрала?

Она кивнула. Смущённо. Слегка дёрнула плечом.

— Хотела что-то... настоящее. Чтобы не было пафосно. Просто... чтобы напоминало.

— Напоминало что?

Она чуть улыбнулась:

— Что ты не один. Что ты всё ещё ты.

Он снова посмотрел на кольцо. Сжал пальцами. Осторожно.

— Спасибо, — сказал он. Тихо. Не потому что было неловко — а потому что громче не нужно было.

— И шоколад, — добавила она, уже почти смеясь. — На случай, если вампиры окончательно сведут тебя с ума.

Он коротко усмехнулся.

— Шоколад — это серьёзно. Он спасает жизни.

— Особенно твою?

— Особенно мою.

Пауза.

— Ты не представляешь, насколько мне этого не хватало.

Он не пояснил — чего именно. Шоколада. Кольца. Её.

И Лили не спросила. Потому что знала.

Комната, в которой они остановились, была небольшой, с низким потолком, скрипучими половицами и видом на речушку, бегущую вдоль подножия холма. Стены — выкрашенные известью, окна в простых рамах, шторы — тонкий синий лён, пахнущий чем-то мятным. Женщина, которая сдавала жильё, принесла им к вечеру плед и кружку варенья — «потому что в такую погоду даже мысли мёрзнут».

Эл сидел на полу у камина, перебирая пергаменты. Лили устроилась в кресле у окна, укрывшись тем самым пледом. Её волосы чуть подсохли, в руках — кружка с горячим настоем. В комнате потрескивал огонь, за окном — журчала река. Было так тихо, что каждый звук казался настоящим.

Она смотрела, как он листает страницы — бережно, как будто даже спорить с ними вслух не решается.

— ...ещё одно совпадение, — пробормотал он, перекладывая свитки. — Первая серия исчезновений, похожих по почерку, была не у вас. Весной. Южнее, в Карпатах. Трое — маги. Двое — полукровки. Один... по неподтверждённым данным, страдал наследственной магической нестабильностью. Магическая хрупкость. Повышенная чувствительность к фазам луны, непереносимость серебра.

Он перевёл взгляд на неё.

— Оборотень. Или что-то близкое. По описанию — редкий биологический профиль. И, судя по архивам, кто-то начал искать именно таких. Избирательно.

— Искать? — Лили опустила чашку. — Чтобы... что?

— Чтобы убрать, — тихо сказал он. — Слово неофициальное, но звучит всё чаще: «биомаркерная зачистка».

Лили побледнела. В голове всплыла Мэгги — светлая, спешащая по коридору, чуть не уронив книгу. Магглорожденная. Неопасная.

— Но у нас... — она запнулась. — Неделю назад исчезла девочка. Просто — исчезла. Без следа. Магглорожденная. Совсем не такая, как ты описываешь.

Эл кивнул медленно.

— Может, это не один след. Два.

— Или больше, — прошептала Лили.

Огонь тихо щёлкнул. Снаружи ветер ударил по стёклам, но не прорвался внутрь. А внутри — тишина. Та, что слышна только, когда кто-то говорит правду.

Они замолчали, и Лили впервые почувствовала: то, что они обсуждают — не просто изыскания, не «странные совпадения». Это сеть. Растущая. Пока невидимая, но живая.

Они вышли в городок уже после ужина — когда улицы опустели, и витрины мигали тускло, будто зевали. Мокрый камень под ногами блестел от недавнего дождя, в воздухе пахло хлебом и скошенной травой.

Городок был маленький, почти игрушечный. Узкие улочки, красные крыши, фонари с матовыми стеклянными колпаками. Лили шла чуть впереди, прижав руки к груди — пальцы всё ещё хранили тепло от кружки.

— Погода тебе не мешает? — спросил он.

— Если бы я боялась сырости, я бы не приезжала в Карпаты, — усмехнулась она через плечо.

— Справедливо, — кивнул он.

Они свернули на боковую улочку — пустую, вымощенную крупным камнем. В витрине небольшой лавки, уже почти тёмной внутри, Лили вдруг заметила торт. Один-единственный кусок, на фарфоровой тарелке под стеклянным колпаком.

Она остановилась. Улыбнулась.

— Судьба, — сказала она.

Эл подошёл, глянул через плечо.

— Или кулинарная поэзия.

— Подожди минутку.

Она открыла дверь, и над ней тихо звякнул колокольчик. Из глубины лавки выглянула женщина в переднике. Лили спросила, можно ли купить кусок торта, и та махнула рукой:

— Забирай, дитя. Он ждал тебя. Уже полдня стоит один. Всё равно бы выкинули.

Лили поблагодарила, едва не запыхавшись от радости, и вернулась с коробкой, в которой под крышкой приятно пахло орехом, шоколадом и чем-то очень домашним.

— Нам повезло, — сказала она. — У этого десерта был смысл жизни, и мы его не подвели. Не возражаешь?

Эл улыбнулся:

— Против обряда?

Она отломила две деревянных вилки, нашла скамейку под навесом и устроилась. Он сел рядом, плечом к плечу. Тепло от него всё ещё держалось, как от пледа.

Она протянула ему вилку.

— Загадай желание. Всё-таки день рождения.

— У меня уже всё исполнилось, — тихо сказал он.

Пауза.

— Но ладно. Я загадаю ещё одно. На случай, если первое исчезнет.

Она ничего не сказала. Только посмотрела на него в полупрофиль — и вдруг ощутила, как у неё сдавило грудь. От полноты момента.

Он съел кусок медленно. Потом посмотрел на неё:

— А ты? Загадаешь?

— Я не могу. Я же его исполняю, помнишь?

Он едва заметно улыбнулся — чуть неловко. Но не отвёл взгляда.

Над ними фонарь потрескивал от сырости. Внизу шуршали листья. Всё вокруг было прохладным, мокрым, осенним.

А между ними — было тепло.

Утро было ясным и звонким, как вода. Улицы ещё не проснулись — только в пекарне за углом кто-то шаркал по полу, и дым из трубы поднимался почти вертикально. Камни под ногами были прохладные, и шаги отдавались в них мягким глухим эхом.

Они шли медленно. Эл — с руками в карманах, Лили — в шапке, в перчатках, прижав кожаную сумку к боку. Они почти не говорили. Но и молчание было хорошим.

У перекрёстка, на краю площади, возле низкого каменного фонтана стояла женщина — седая, в поношенном пальто и с платком на голове. Рядом — корзина. В ней — простые цветы: гладиолусы, каллы, ветки с ягодами... и несколько белых хризантем. Лили остановилась. Не специально — просто ноги сами замерли.

Бабушка подняла глаза, посмотрела на неё внимательно — и, не говоря ни слова, выбрала одну хризантему. Протянула ей стебель.

— В дорогу, — сказала она с лёгким акцентом, но совершенно понятно. — Добрая девочка — пусть несёт свет.

Лили взяла цветок обеими руками.

— Спасибо, — тихо сказала она. — Он... очень красивый.

Хризантема была почти круглая, крупная, с плотными лепестками, белая до сияния. Не магазинная — полевая, пахнущая сырым воздухом и землёй. Живая.

Она прижала цветок к груди и пошла дальше, чуть медленнее. Эл не спросил ничего — только посмотрел на неё, на цветок, и больше не отвёл глаз.

Они подошли к краю площади, где под деревьями — как вмонтированный в землю круг — лежала каменная плита портала. Её руны уже слегка светились: чары начинали пробуждаться.

Лили остановилась первой. Сжала пальцами хризантему. Ту самую — белую, тяжёлую от утренней влаги. Эл встал рядом. Не касался её — просто стоял близко. Настолько, насколько это возможно, когда не хочешь держать, но не хочешь отпускать.

— Когда ты уедешь, тут будет по-настоящему пусто, — сказал он.

Лили опустила взгляд.

— А у меня будет цветок. И всё, что мы сказали друг другу. Этого достаточно.

Он кивнул. Медленно.

— Напишешь?

— Конечно, — сказала она. — Но не жди каждый день. Лучше знай, что я думаю о тебе даже в те дни, когда не пишу.

Он улыбнулся чуть виновато. Очень устало, но светло.

— И ты. Знай, что я не перестаю думать о тебе.

Пауза.

Он взял её руку — ненадолго. Прижал к губам. И отпустил.

— Береги себя.

Он склонился к ней, поцеловал в висок — легко, как запятая между словами. Она не двинулась, только крепче сжала стебель цветка. Потом шагнула на плиту.

Свет рун усилился. Воздух дрогнул.

И через мгновение её не стало.

Он остался стоять, глядя на пустой круг, в котором всё ещё ощущалось её тепло.

Питер не мог уснуть. Прошло уже две недели. Две недели, как исчезла Мэгги. В этом самом замке. Как такое возможно?

Хогвартс всегда казался ему крепостью — безопасной, надёжной, почти неприступной. Но теперь... теперь всё изменилось. Ему было страшно. По-настоящему.

Друзья были заняты своими делами. Джеймс с головой ушёл в тренировки — слишком часто, слишком яростно. Особенно после того, как узнал: у Лили появился парень. Тот самый, к которому она ездила в Трансильванию на день рождения. Сириус всё больше времени проводил с Алисой — то ли обсуждали, как вырваться из семейного круга, то ли… Мерлин знает. Римус... Римус стал тише. Холоднее. Исчезал по вечерам. Питер даже не знал, чем он теперь живёт.

А сам он — просто был. Жил, ел, спал. Никто не спрашивал, не звал, не ждал. Никто уже не вспоминал, как он встречался с отцом. Как потом не мог выговорить ни слова.

Никому не было дела.

А потом — Мэгги.

Он почти не знал её близко. Она была на курс младше. Но…

Однажды помогла ему справиться с зачарованной лестницей, когда он запутался в порядке ступеней. А ещё — объяснила, как удерживать метлу в резком повороте, когда даже Джеймс отмахнулся.

Она не смеялась. Просто помогла, без причин.

Она была хорошей. Наверное, именно это её и сгубило.

Питер встал. Лежать больше не было смысла. Сон не приходил — только страх и липкая пустота, не отпускающая с того самого утра, когда не вернулась Мэгги.

Он нащупал под подушкой Сохатого карту — шелест пергамента был почти утешительным. Хоть что-то знакомое, настоящее. Потом открыл тумбочку, взял палочку и на цыпочках вышел в коридор.

— Lumos, — прошептал он. Кончик палочки мягко вспыхнул тусклым светом.

Замок дышал тишиной. Камни под ногами были холодные, а воздух в коридоре пах пылью, маслом для доспехов и чем-то неуловимо сырым — осенним.

Картины зашевелились. Некоторые — не просыпаясь, другие — с явным раздражением.

— Мистер Петтигрю, прекращайте шататься по ночам! — громким шёпотом прикрикнул старик в овальной раме, пряча лицо за широкой шляпой. — Мы тут, знаете ли, отдыхаем.

— Простите, — пробормотал Питер, неловко сжав плечи. Ему вдруг стало стыдно — и за свет, и за шаги, и за то, что был тут один.

Дальше он шёл тише.

Ночной Хогвартс жил другой жизнью. Где-то тикали старые часы. По каменным плитам прошуршал сквозняк, словно кто-то прошёл мимо — но никто не прошёл. Из-за угла выглянул Полтергейст Пивз, прищурился, но, видимо, решил, что Питер — слишком скучная цель. И исчез, оставив за собой запах чернил и разбавленного скисшего лимонада.

Он свернул в один из узких проходов между башнями, где даже днём редко кто ходил. В витражах ещё мерцал отблеск луны, и её свет ложился на пол неестественными пятнами — то синими, то зелёными. Замок скрипел, вздыхал, шептался сам с собой.

Он остановился у окна.

Сам не знал, что надеялся там увидеть. Может, подтверждение того, что хоть чего-то стоит. А может, и вовсе ничего — просто пользовался тем, что мог бродить по замку почти безнаказанно. Стоило лишь щёлкнуть — и он станет крысой. Исчезнет. Никто и не догадается, что он тут был.

Ему нравилось это ощущение — быть вне поля зрения, в тени. Свобода, которую никто не дарил, но которую он всё равно взял. Неуловимость. Контроль. Никто не найдёт его — если он сам того не захочет.

С тех пор, как стал анимагом, он частенько бродил так по ночам. Скользил по коридорам в обличье крысы, пробирался туда, куда другим вход был закрыт. Подслушивал, подглядывал, собирал чужие тайны, как крошки со стола.

Он слышал, кто из преподавателей пьёт ночами, какие пароли сменят на следующей неделе, с кем ругался Филч и кто тайком таскает с кухни пироги, пока не видят домовые эльфы.

Иногда он наблюдал за девочками — не потому что хотел сделать что-то плохое, просто... хотел быть ближе.

Особенно — к Марлин.

Он мог подолгу смотреть, как она собирает волосы в высокий пучок: неторопливо, с ленивой грацией, будто это часть какого-то танца. Как оставляет пометки в учебниках — небрежно, но точно, со стрелочками, восклицательными знаками и подмигивающими комментариями на полях. Как тасует свои карты — плавно, почти играючи, иногда с полуулыбкой, будто ведёт с ними личный разговор. И как вполголоса напевает очередной хит с радио — попадая в ноты неожиданно точно.

Питер знал о ней такие мелочи, которых не знал никто. Это грело. Давало ощущение, будто он тоже часть её жизни, пусть и тайная.

Всё это — не чтобы навредить. Просто быть там, где его не ждут.

Но была одна правда, от которой нельзя было улизнуть даже в крысиное убежище.

Он видел Мэгги в тот вечер. Бродил по коридорам, высматривал, подслушивал, изучал замок. И знал. Знал, куда она направлялась. Знал, зачем.

Но не сказал никому.

Потому что испугался.

Он не герой. И никогда не был. Не собирался.

Он же не знал, что она исчезнет. Правда ведь?

Да и вообще — кто сказал, что нужно совать нос в чужие дела? Помогать каждому, кто оказался рядом? Она сама пошла туда. Сама.

Глупая Мэгги.

— Это не моя вина, — прошептал он, скорее мысленно, чем вслух.

И в следующую секунду — сжался, исчез, растаял в темноте. Крыса. Быстрая, незаметная, точно знающая, как не оставлять следов.

Он нырнул под каменную арку, шмыгнул в щель между доспехами и выскользнул обратно в человеческую форму лишь в самой тени лестницы, ведущей к библиотеке. Там всегда было тише. Там пахло пылью, сухими чернилами и — безопасностью.

Он прижался к стене, слушая. Где-то за поворотом шаркали шаги. Капли. Нет — не вода. Мерный стук, как от стеклянной посуды. Кто-то шёл, не пытаясь быть бесшумным.

Питер затаил дыхание.

В полумраке появился профессор Слизнорт. Один, в ночной мантии, с перевязанной лентой коробкой и пузырьками в карманах. Он бормотал себе под нос, и, проходя мимо, не заметил Питера, спрятавшегося в нише. Только донёсся обрывок:

— …снотворное, да, и, пожалуй, добавить успокоительное, Мариетта очень тряслась, а дети теперь все как натянутые струны… сильное, но безопасное, конечно…

Он исчез в повороте.

Питер выдохнул.

Сильное, но безопасное.

Чтобы перестать дрожать. Чтобы снова уснуть.

Сколько ночей он уже не спал? Сколько раз ему казалось, что из-за шторы на него кто-то смотрит? Сколько раз он слышал шаги в пустом коридоре — и не был уверен, реальные ли они?

Он знал, где хранятся зелья. Слизнорт иногда забывал закрывать шкаф. А в подвале была кладовка. Записать ингредиенты. Найти книгу. Сделать самому. Или… попросить.

Он снова сжался в крысу и исчез.

Мысль осталась.

Не для удовольствия. Чтобы выспаться.

Он вернулся в башню перед самым рассветом. Замок ещё дышал ночной тишиной, но где-то в небе уже светлела холодная полоска.

Питер двигался на ощупь. Под мантией — всё ещё свернутый в трубочку пергамент карты. В кармане — страх. В запястье всё ещё пульсировало ощущение той хватки — липкое, не отпускающее даже сквозь ткань.

Общий зал был почти пуст. Только огонь в камине догорал вяло, выцветшими языками. Он уже собирался подняться по лестнице в спальню, когда заметил: на низком столике у кресла что-то лежит. Письмо. Совиная бумага, знакомый округлый почерк — его имя.

Он взял его. Сел в кресло, поджав ноги. Развернул.

«Питер, милый. Я знаю, тебе неприятны такие письма, но я волнуюсь. Слышала, в школе что-то случилось. Пожалуйста, напиши мне пару слов. Скажи, что с тобой всё в порядке. Ты ведь не один, правда? У тебя есть друзья. А если что-то не так — не держи в себе. Сынок, я просто хочу знать, что ты в безопасности…»

Он перечитывал последнюю строчку снова и снова.

«Ты ведь не один, правда?»

А в голове звучал другой голос.

Хриплый. Тихий. Глубокий, как замочная скважина в полночь:

«Когда поймёшь, что даже самые верные друзья — всего лишь дети…»

Он медленно поднялся, скомкав письмо в ладони. Осторожно, будто боялся, что оно сейчас заговорит. Тишина вокруг казалась слишком мягкой, слишком искусственной.

Он поднялся в спальню.

Свет уже начинал просачиваться через занавеси, ложась на пол расплывчатыми полосами.

Сириус развалился в кресле у камина, перебирая остатки бобов «Берти Боттс» из мятого бумажного пакета. То морщился, то усмехался — похоже, попалась ушная сера. Джеймс и Римус сидели за столом — обсуждали что-то вполголоса, лениво, будто по привычке. Пара слов о зачарованном манекене на ЗОТИ, какая-то шутка про завтрашнюю тренировку.

Ни слова о Мэгги. Ни звука, напоминающего ту ночь.

Питер постоял немного в проёме. Письмо всё ещё было сжато в руке. Сердце билось тяжело.

Он хотел сказать.

Остановиться, вдохнуть — и сказать:

— Я знаю. Я её видел. Она шла одна. Я знал, куда. Мне страшно. Помогите.

Но Сириус как раз сморщился от очередной конфетки и пробормотал:

— Брюссельская капуста, твою мать...

Римус что-то тихо буркнул в ответ, Джеймс усмехнулся — и вся эта сцена вдруг показалась бесконечно далёкой.

Как будто они — за стеклом.

А он — снаружи.

Он открыл рот. Закрыл.

Слишком поздно.

Слишком много времени прошло.

— Хвост, всё норм? — Джеймс обернулся, с ноткой беспокойства.

— Угу. Просто… не выспался, — пробормотал он.

— Ну так иди поспи, — кивнул Сириус, не глядя, бросая очередную фасолинку в рот. — Хватит шляться по ночам, как призрак.

Он кивнул. Улыбнулся даже — быстро, неуверенно.

И вышел.

Он не пошёл спать.

Минул лестницу. Проскользнул мимо портрета, который дремал в кресле с котом на голове.

Он знал путь. Знал замок. Знал кладовку, которую Слизнорт использовал до прошлого года. И знал, что ключ по-прежнему висит под карнизом за стеллажом.

Щелчок. Дверь открылась мягко, без скрипа.

Внутри было прохладно, пахло настойками, древесной пылью и чем-то сладковатым. Он провёл пальцем по полке. Остановился на невзрачной бутылочке. Тускло-жёлтая жидкость, без подписи. Но он помнил.

Один раз — он видел, как профессор вынимал такую, когда один из учеников запаниковал на экзамене. Успокаивающее. Сильное.

Он поднял флакон, поднёс к глазам. Перевернул. Вернул обратно. Потом снова взял.

В груди билось что-то глухое, ломкое.

Один глоток. До тишины.

И он его сделал.

2 октября 1976 года

Было что-то почти обидное в том, как тёплое солнце проливалось сквозь окна на кровати, пол и пыльные стеллажи. Как будто всё это — свет, тепло, обычность — случалось каждый день. Как будто ничего не изменилось.

Джеймс сбросил спортивную мантию, повесил её на спинку кресла и устало потянулся. Завтрак был шумным, каша — на удивление съедобной. Всё вроде бы по графику.

Кроме ощущений.

В комнате пахло сыростью, чуть-чуть мазью для метлы и... тишиной.

Римуса не было — сказал, что идёт в библиотеку по «некромантским корням в германских фольклорах» или что-то вроде того. Сириус махнул рукой ещё до того, как Джеймс успел задать вопрос, и бросил:

— Еду к Андромеде. И к моей новообретённой племяннице, если они меня не вышвырнут с порога.

И ушёл.

А теперь вот — комната пустая, если не считать Питера.

Тот лежал, свернувшись калачиком, лицо вжато в подушку. Дыхание было поверхностным, прерывистым, как у загнанного зверька. Пальцы судорожно сжимали край одеяла, даже во сне. В том же положении, что и пару часов назад. Как будто не двигался вовсе. Спал так, будто сбежал в этот сон от чего-то, о чём не хотел рассказывать.

И, честно говоря, Джеймс не был уверен, стоит ли спрашивать.

Он посмотрел на него ещё секунду, потом отвернулся и сел на край своей кровати. Обхватил колени руками, уставился в пол.

Каждый сам по себе.

Когда это случилось?

И как мы это допустили?

Он застегнул квиддичную мантию — потёртую на локтях, с вышитым гербом Гриффиндора, который начал понемногу расползаться по шву. Проверил швы на запястьях, резинку на перчатке — привычно, на автомате.

Метла стояла у стены, как солдат на посту: ровная, вычищенная до блеска. Единственное, что в последнее время не подводило.

Ни слов, ни взглядов, ни догадок.

Берёшь — и летишь.

Жаль, что с людьми так не получается.

Он вздохнул, провёл рукой по волосам, задержал пальцы на виске.

Лили.

Он не собирался о ней думать — правда. С начала учебного года решил: никаких фокусов, писем, дурацких романтических выходок. Пространство. Спокойствие. Взрослая позиция.

И всё шло ровно. Пока Сириус не вернулся после обеда, притворно небрежно бросившись в кресло, и не выдал с видом победителя:

— Ну, я выяснил, от кого она всё лето получала письма.

Джеймс даже не успел ответить — только глянул исподлобья, уже зная, что ничего хорошего там не будет.

— Эванс и сама не скрывала, но детали пришлось вытаскивать у Алисы, она сдалась и проговорилась, — Сириус усмехнулся. — Эл. Или Элдред, неважно. Выпускник. Сейчас в Трансильвании, исследует вампиров. Она ездила к нему на день рождения. Портал, официальное разрешение. Всё серьёзно.

Он даже не помнил, что ответил. Наверное, отшутился. Или просто кивнул. Только внутри — словно кто-то вырвал из-под ног землю. Весь воздух вышел из легких одним коротким, болезненным выдохом. Звук голоса Сириуса превратился в далекий гул. Как будто метла, летевшая на полном ходу, вдруг потеряла высоту. И он — вместе с ней.

С тех пор он стал больше тренироваться.

Не потому что решил. Потому что всё остальное — раздражало. Уроки казались шумом. Разговоры — шелухой. Комната — слишком тесной. А вот поле — поле оставалось честным.

Пас, ускорение, бросок.

Никаких вопросов, никакой Лили, никакой Трансильвании.

Только он, метла и вперёд.

Ты не герой её истории, — сказал себе тогда.

И, может быть, оно и к лучшему.

Он подхватил метлу, на секунду задержался у двери — взглянул на спящего Питера — и вышел.

На поле было прохладно. Ветер тянулся с северной стены замка, расправляя рукава мантии, как паруса.

Боунс уже раздавал указания, стоя в центре, как генерал перед манёврами.

— МакКиннон, держи левый фланг. Фабиан — не лезь в середину без сигнала. Поттер, ты — ко мне.

Джеймс кивнул и подошёл. Метла в руке чувствовалась как продолжение плеча — лёгкая, отточенная, знакомая.

— Сегодня работаешь с Марлин. Без построения тройки — импровизируй.

— Кларисса на поле, — заметил кто-то сбоку. — Когтевран тренируется на дальнем секторе.

— Отлично, — отмахнулся Боунс. — Пусть смотрят, как надо.

Джеймс не повернул головы, но краем глаза заметил знакомую фигуру у дальнего края. Вратарь Когтеврана. Кларисса Фелдер. Стояла с характерной прямой спиной, в тёмной форме, наблюдала не за ним — за их расстановкой, сверяя её с чем-то в маленьком потрёпанном блокноте, который держала за спиной. Хмуро и точно.

Он взлетел одним толчком, резко, уверенно — будто оттолкнулся не от земли, а от мыслей.

Полёт втягивал сразу. Рывок — пас Марлин, разворот через спину, резкий взлёт по дуге. Фабиан держит линию охотников на фланге. Джеймс проверяет пространство: кто где, кто промедлил, кто сработал на опережение.

Пять минут — и всё начинает складываться в схему. Десять — и он уже ведёт движение. Не выкрикивает, не размахивает руками — просто делает шаг раньше, пасует под правильный угол, подсказывает взглядом.

Боунс не вмешивается. Только изредка кивает, наблюдая, как тот отсекает лишние маршруты, уводит мяч от центра, отбрасывает передачу не на силу — на темп.

Тело слушается.

Воздух плотный, но управляемый.

Мысли — на поводке.

И в этом, наверное, была настоящая магия.

Через сорок минут он приземлился на обочину. Мантия липла к шее, волосы слиплись на висках. Дыхание — как после бега, но ровное, вычищенное изнутри.

Он свернул с поля, перчатки сжал в кулаке, метлу закинул на плечо. У выхода, у перил, стояла Кларисса. На вид — просто остановилась на минуту. Но стояла уже давно.

Высокая, стройная. Мантия сидела идеально, тёмная кожа чуть поблёскивала в свете утреннего солнца. Волосы собраны назад, на лице — спокойствие человека, которого трудно сбить с ритма. Она привлекала внимание — в том числе и его.

— Любуешься? — спросил он, подходя ближе.

— А если да? — не глянув на него, отозвалась она.

— Тогда у меня есть шанс.

Она повернулась. Карие глаза. Глубокие. Очень внимательные.

— Ты вообще всегда так сходу подкатываешь?

— Только когда чувствую, что может сработать.

— С чего ты взял, что сработает?

— Ты стоишь. Не ушла. Не сделала вид, что не слышишь.

Она чуть приподняла бровь.

— Может, просто вежливая.

— Ну, я не против вежливого свидания. Куда-нибудь. Без формы, без мётел.

Она задержала взгляд — спокойно, на секунду дольше, чем нужно было для отказа.

— Ты серьёзно?

— А ты как думаешь?

Кларисса выпрямилась, оттолкнулась от перил.

— Может, подумаю.

Он пожал плечами.

— Значит, уже лучше, чем «нет».

— Не обольщайся.

— Ни в коем случае.

Она пошла прочь — спокойно, чуть быстрее, чем раньше. Не оглянулась. Но в её обычно бесстрастной осанке появилась лёгкая, едва уловимая пружинистость.

Он смотрел ей вслед. И всё-таки усмехнулся.

Есть искра.

В башне было тихо. Солнце уже клонилось к горизонту, бросая длинные тени на каменные ступени.

Джеймс переоделся, облил лицо холодной водой, причесался ладонью и заглянул в спальню. Питер всё ещё спал.

Джеймс замер у двери.

Может, стоит его разбудить? Спросить?

В горле застрял комок невысказанного. Он сглотнул, отвернулся.

Пусть поспит, — подумал Джеймс и вышел, прикрыв за собой дверь.

На лестнице наверх он услышал голос Фабиана:

— Если кто не вымотался — собираемся в комнате у камина. У Снарка день рождения, он проставляется конфетами и невкусными лимонадами.

— Это не тот, что бросил зелье в котёл Флитвика? — донёсся голос Марлин.

— Тот самый. Теперь пьёт только газировку и верит в карму.

Джеймс усмехнулся, подхватил с полки бутсы и спустился вниз. Уже собирались — Боунс, Марлин, Фабиан, Гидеон, даже Макмиллан из запаса. Кто-то сидел прямо на полу, кто-то развалился на диване, у кого-то в руке была банка тыквенного пива.

Воздух был тёплый, пах дымом и сушёными яблоками. И ощущением, что всё пока в порядке.

Наконец-то, — подумал он.

— Я тебе говорю — это был заговор, — Гидеон махнул крышкой от банки. — Она метнула мяч так, чтобы попасть мне прямо в голову. И Боунс молчит.

— Это была тренировка, не дуэль, — спокойно заметил Боунс, устроившись с кружкой у окна. — А ты двигаешься лучше, когда на тебя наезжают. Мотивация.

— Да у меня чуть мозг не вытек! — возмутился Гидеон. — Ты видел, с какой силой она бросила?

— Всё равно поймал, — лениво отозвался Фабиан, закидывая в рот жвачку. — Значит, техника работает.

— Ты на чьей вообще стороне?

— На своей. И не забывай, я с тобой живу.

— Вот и скажи ему, — Гидеон ткнул в сторону Боунса. — Что напарников так не стимулируют.

— Напарников надо стимулировать, — вставила Марлин, устраиваясь на полу. — Особенно если они вечно лезут под удар.

— Я не лезу, я прикрываю, — буркнул Гидеон.

— Прикрывайся щитом, а не лицом, — усмехнулся Боунс.

— А вы когда-нибудь летаете молча? — подал голос Фрэнк Лонгботтом. Он сидел у камина, обхватив ладонями кружку. Голос у него был спокойный, как всегда. — Каждый раз одно и то же. Сначала матч — потом разборки.

Гидеон усмехнулся:

— Это называется тактическое обсуждение.

— С выкриками и угрозами, да, — кивнул Фрэнк. — Очень по-спортивному.

— Ну так скучно же без эмоций, — вставила Марлин. — Надо же как-то согреваться в октябре.

— Тогда в следующий раз давайте просто устроим драку в раздевалке, — пожал плечами Фабиан. — Быстро, весело, без мётел.

Боунс фыркнул.

— Только потом не забудьте выйти на поле. Вдруг кто-нибудь останется цел.

— Вот поэтому мы тебя и любим, — хмыкнул Гидеон. — Всё строго, но с заботой.

Все засмеялись.

Джеймс устроился на подлокотнике кресла, вытянул ноги, оглядел комнату.

Все свои. Все целы. Все смеются.

Он уже почти забыл, как это ощущается.

— МакКиннон, — раздалось у входа.

Марлин подняла голову.

У порога стояла Кларисса — в мантии Когтеврана, руки в карманах, взгляд спокойный. На фоне общей суеты она казалась особенно неподвижной.

— Пропустите её, — сказала Марлин, обращаясь к ребятам у двери. — Своя.

— Относительно, — пробормотал кто-то, но дверь приоткрыли.

Кларисса вошла, сделала пару шагов вглубь и остановилась у стены. Оглядевшись, подошла к Марлин.

— Ты случайно не находила мои перчатки? Те, что я оставила после тренировки. Чёрные, с прошивкой на ладони.

— Были такие, — кивнула Марлин. — Наверху. Сейчас принесу.

— Спасибо.

Марлин ушла, а Кларисса осталась у окна — не садясь, не прислоняясь. Просто стояла.

Джеймс смотрел на неё из кресла. Она встретила взгляд и не отвернулась.

Он встал и подошёл.

Прямо в этот момент из спальни спустились Лили и Алиса. Обе — в мантиях, с кружками в руках. Они о чём-то тихо говорили, когда Лили подняла глаза. Взгляд Лили — короткий, как удар током. Джеймс почувствовал, как кровь приливает к лицу. Она отвела глаза так быстро, будто обожглась, и прошла мимо.

Джеймс чуть задержался. И только потом повернулся к Клариссе.

— Интересно, — сказал он. — Ты правда пришла только за перчатками?

Кларисса посмотрела прямо.

— А если да?

— Разочаруешь.

— А если нет?

Он улыбнулся — не нагло, скорее тихо.

— Тогда, может, сходим куда-нибудь. Завтра. После тренировки. У теплиц?

Она чуть задержала дыхание. Секунду смотрела ему в глаза — будто взвешивала все «за» и «против» .

— Ты так легко всё предлагаешь, — сказала наконец.

— А ты всё так серьёзно воспринимаешь.

Никакой усмешки в голосе. Только спокойствие.

Она опустила взгляд, потом снова подняла, и в её карих глазах вспыхнул огонёк азарта.

— Ладно. Посмотрим, сможешь ли ты удивить.

Он кивнул.

— Приятно слышать.

В этот момент вернулась Марлин с перчатками.

— Нашла. Держи.

Кларисса взяла их.

— Спасибо.

И, не сказав больше ни слова, повернулась и вышла.

Марлин посмотрела ей вслед, потом на Джеймса. Подняла бровь.

— Серьезно?

Он ничего не ответил. Только сел обратно и откинулся на спинку кресла.

Марлин качнула головой.

— Ну-ну.

3 октября 1976 года

Воскресная библиотека Хогвартса была храмом тишины. Скрип кресел, шелест страниц, приглушённые шаги — даже магия здесь замирала, словно боясь нарушить священный покой. Лили устроилась в дальнем зале, в старом кресле с вытертым бархатом, окружив себя свитками, чернильницей и тетрадью с заметками. На нижнем поле одной страницы ещё виднелась карандашная пометка: «Портал — суббота, 25 сентября». Она машинально стёрла её ладонью.

Неделя. Целая неделя с тех пор, как она вернулась из Трансильвании. Эл, архив, кольцо — всё это казалось теперь не только далёким, но и нереальным, словно часть её осталась по ту сторону портала. Он был жив, он ждал, он улыбался... Но тишина после встречи резала глухой, неострой, но навязчивой болью.

—Не об этом, — мысленно одёрнула себя Лили, встряхнув головой.

Перед ней лежал чистый лист, а вокруг — раскрытые книги: «Современные методы слежки в магических сообществах», «Прецеденты исчезновений. 1920-1950», сборник старых академических расследований. Ничего. Никаких зацепок о Мэгги Синклер. Две недели — и ни единой улики, словно девочка испарилась. Это было невозможно. Магия всегда оставляет следы. Особенно при насилии.

Лили ткнула пером в край страницы, оставив неровное чернильное пятно. Что-то не так. В Трансильвании Эл говорил о «нестабильных профилях» — чувствительности к серебру, лунным фазам, о «биомаркерных зачистках». А здесь, в Хогвартсе, исчезла магглорожденная. Без следа. Два разных почерка? Или больше?

— Если это так… — мысль повисла незавершённой.

Она подперла подбородок рукой. На миг мысли невольно перескочили к вчерашней сцене в гостиной: тёплый свет, запах сушёных яблок и дыма, Джеймс и Кларисса, стоящие слишком близко у стены. Между ними висела невысказанная договорённость. Их взгляды встретились с Лили на долю секунды — и она резко отвернулась, будто ничего не случилось. Вопросительный взгляд Алисы, приподнятые брови: «Ты видела?». Лили лишь пожала плечами. Без слов.

Она резко перевернула страницу перед собой. Не важно. Сейчас — не важно. Она пришла искать правду, а не переживать о мальчиках и их тенях.

Обычные книги не давали ответов. Слишком стерильные, систематизированные, как каталог тревог, а не сама тревога. Лили направилась к самому дальнему стеллажу, туда, где пылились менее востребованные тома. Раздел: «Полуофициальные исследования». Ящик: «Полевые записи». Почти наугад она вытащила тонкий, почти без обложки том: «Пограничные состояния: колебания магии в трансформационных формах». Страницы шершавые, на первой — сноска: «Исследование не одобрено ни одним институтом, но опрошенные источники заслуживают внимания». Фразы вроде «локализованная волчья чувствительность» или «нестабильная лунная проводимость» казались ерундой. Но между строк сквозило что-то иное.

— Любопытное чтение, — раздалось за спиной тихо, почти беззвучно.

Лили вздрогнула. Обернулась. Профессор Островский стоял с кружкой дымящегося чая в руке и свитком под мышкой. Вид усталый, но взгляд внимательный.

— Ищете что-то конкретное, мисс Эванс? Или просто интересуетесь маргиналами?

Лили не сразу ответила, поднявшись:

— Исчезновения, — сказала она, сжимая книгу. — Те, что не укладываются в схему. Без следов. Есть догадки, что часть связана с... биологическими маркерами. Фазами луны, непереносимостью серебра... трансформационными сдвигами. Я хочу понять, что за этим стоит.

Он приподнял бровь, без насмешки:

— Вы знаете, подобные предположения не в моде. И могут привлечь лишнее внимание?

— Я не для отчёта, — спокойно ответила Лили. — Мне нужно понять, кто в опасности. И почему.

Он задумался, будто примеряя её слова к чему-то своему.

— В таком случае, — сказал наконец, — посмотрите «Легенды Восточной Европы» под редакцией Борея. Странный, пугающе недостоверный, но иногда ближе к реальности, чем академия. — Он достал с полки том с зелёным корешком. — И вот это. «Фенотипические отклонения в истории неучтённой магии». Аноним, бывший следователь. Записал то, что не позволили опубликовать.

Он протянул книги. Голос стал тише:

— Некоторые исчезновения... не разобраны не потому, что не важны. А потому что неудобны.

— Для кого?

Он усмехнулся, как человек, знающий цену простым ответам:

— Для тех, у кого на них нет отчётности.

Лили вернулась к столу. Книга пахла пылью, старым деревом и чем-то пряным, будто мятой. Она раскрыла её осторожно.

Легенды Восточной Европы. Собрано в селе Белая Стужа, 1912. Из устных рассказов.

Оглавление было хаотичным: Про Лихо, что за печкой шепчет, Баба Яга и семеро крикунов, Дорога, что обратно не ведёт... Она открыла наугад: рассказы о домовых, зеркалах, повторяющих не того, и исчезновениях «будто никогда не заходил». Жутковатые аллегории или смутные воспоминания?

Пока Лили листала, странные истории начинали складываться в тревожную мозаику. А потом, между Плачем из кости и Порченым дубом, она наткнулась на короткую, сухую надпись:

Сыны Серого Волка

Без даты. Без пояснений. Только заголовок. Звучало не как сказка, а как застывшее предупреждение. Лили задержала дыхание и медленно перевернула страницу.

Сыны Серого Волка

(записано со слов Агаты М., 84 года, село Малая Ветошь)

«Про них сказывать не любят. Кто помнит — молчит, а кто забыл — тому лучше. Но были такие. Или есть.

Не из леса — но с лесом. Не волки, и не люди. Говорят, что не рождены, а вынуты. Из брюха матери — в полнолуние, в шкуре и с зубом. Не воют — но слышат, когда другие воют. Не едят — но чувствуют кровь.

Они не бегают под луной. Они смотрят, кто бегает. И решают, чей след — грязный. Кто укус получил, а кто — родился неправильно. Они судят. Без слов, без суда, без возвращения.

Их боятся даже оборотни. Потому что те — через боль пришли. А эти — без.

У нас бабка говорила: „Не пой, дитя, под окном, не зови по имени. Придёт серенький волчок — да не из сказки. Не в шутку. Придёт серенький волчок — и укусит за бочок. А потом забудешь, кто ты есть.“

Были и те, кто их звал. По злобе, по глупости. Чтобы соседа убрать. Или брата. Но кто зовёт, тот первым и встречает.

Следа не оставляют. Только в зеркале иногда видно, если смотреть при убывающей луне. Один стоит — а в отражении трое. Средний — со знаком на шее. Знак — как полумесяц, да с зубами.

И если видишь такое — отворачивайся. Молчи. Не пиши. Не пересказывай.

А то услышат. И тогда…»

(дальше запись обрывается — прим. составителя)

Лили вгляделась в строку про «знак на шее — полумесяц с зубами». Ни примечаний, ни источников. Но холодок пробежал по спине. Это не походило на исчезновение Мэгги, но жутко напоминало то, о чём говорил Эл — только страшнее. Очищение. Система. Принцип.

Она знала, почему её цепляет эта легенда.

Римус.

Она никогда не спрашивала, не лезла. Но чувствовала. Все эти разговоры у окна, его дрожащие руки в библиотеке, когда она просто пододвинула чашку какао... Тишина, в которой они понимали друг друга без слов. Он был как хрупкое стекло. Но если легенда правдива... Если кто-то охотится на таких, как он... По признаку, по телу, по луне...

Она не могла не пойти дальше. Островский знал. Он дал ей книгу. Оставил след.

Собрав чернильницу, перо и записки, Лили положила книгу с серым заголовком сверху — тяжёлую, как ответственность. Она вышла из библиотеки и направилась по коридору.

Кабинет Островского был погружён в привычный полумрак. Пахло сушёным зверобоем и старым воском. На столе — свитки, кожаные фолианты, лист с полузасохшей чернильной линией.

— Входите, — отозвался он, не поднимая головы. Казалось, ждал.

Лили вошла.

— Мисс Эванс. Что-то нашли?

Она подошла ближе.

— Вы слышали когда-нибудь про… Сынов Серого Волка?

Тишина в кабинете сгустилась, наполнившись невидимой тенью.

— Да, — наконец произнёс Островский. — И вы — тоже. Интересно.

Он посмотрел на неё долго.

— Раз уж вы задали вопрос — слушайте.

Он встал, достал из шкафа тонкую папку и тяжёлую книгу без названия.

— Сыны Серого Волка — это династия. Закрытая. Фанатичная. Они считают себя потомками Первого Оборотня. Не укушенными. Рождёнными. С проклятием в крови.

Он открыл папку. На выцветшем листе был нарисован знак: полумесяц с клыками, один гладкий, другой — шероховатый.

— Укус для них — ересь. Болезнь слабых. Оборотни-обращённые — осквернители Завета. Только рождённый с проклятием достоин называться Сыном Серого. И они живут по Завету.

Он перевернул страницу.

— Структура — культ. Старший Волк или Мать Лун на вершине. Чистокровные. Ни одного чужого. Ни палочек. Магия — слабость. Только клык и кровь. Знак Порога носят все. Две стороны: человек и зверь. Они живут на границе. Внутри — только прошедшие испытание.

Островский говорил ровно, без пафоса, но каждое слово ложилось свинцом.

— У них своя мифология. Изгнанник. Длинная ночь. Волк, пришедший не убить, а пометить. Так родился первый из них. Не человек. Не волк. Порог. Сыны верят, что продолжают эту линию. Сила — только через рождение. Род.

Он на мгновение замолчал.

— Они не признают равных. Не прощают. Не говорят вслух. Когда приходят — их трое. Один выбирает. Один исполняет. Один помнит. Иногда — четвёртый. Следящий. Оценивает баланс. Устраняет узнавших слишком много.

Он закрыл книгу.

— Всё, что известно — обрывки: исчезновения, рисунки, искажённые свидетельства. Последнее дело — конец XVIII века. Потом — пустота. Только тишина и зеркало, где отражение не дышит.

— А вы… — Лили смотрела ему прямо в глаза. — Слышали об этом лично?

Он медленно кивнул.

— Мне показывали архив. Оборотень исчез. Рождённый. Без следов. Только чёрный мох на подоконнике. Через неделю исчезла следовательница. Молодая. Талантливая.

Голос его стал тише, глубже.

— Я нашёл у неё ту же легенду, что прочли вы.

Пауза.

— Сыны — это больше, чем страх. Это память о страхе, который был до нас. До Министерства. До контроля. И память, если её не чтить, возвращается.

— Откуда вы знаете всё это? — спросила Лили, почти шёпотом.

Островский задержал взгляд.

— У меня был друг. Мы учились вместе. Он наткнулся на эту легенду и… не смог отпустить. Искал совпадения, поднимал забытые дела. Сначала пропал сон. Потом — чувство времени. Потом… он сам. Стал тенью. Был рядом, говорил… но его уже не было.

Он провёл рукой по столу, стирая невидимую пыль. Голос смягчился, но стал весомее:

— Он не исчез. Но потерял себя. Легенда получила больше, чем он нашёл ответов. Будьте осторожны, мисс Эванс. Ваше стремление к пониманию — редкость. Но есть истории, которые не дают ясности. Только тревогу. Чем дальше в них заходишь — тем труднее выбраться.

Он посмотрел на неё устало и предельно искренне:

— Некоторые тайны не стоят вашего времени. И тем более — вашей души.

Лили вышла из кабинета медленно, будто неся на плечах холодный груз услышанного. Слова Островского — порог, следящий, память о страхе — гудели в ушах. Она сжала плечи, пытаясь стряхнуть оцепенение, и, свернув за угол, едва не столкнулась с Алисой и Марлин. Те оживлённо обсуждали что-то вполголоса у стены.

— …и он прямо так, без намёков: «Можем сходить куда-нибудь после тренировки». Представляешь? — Марлин заканчивала рассказ, размахивая руками.

— Кто? — автоматически спросила Лили, останавливаясь.

— Поттер, — ответила Алиса, и Лили уловила осторожность в её тоне. — Вчера пригласил Клариссу. На что-то вроде свидания, — добавила Марлин.

Лили кивнула, будто это не новость.

— Странный у него типаж, — пробормотала она, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Сначала Пэнси, теперь Кларисса…

— И ты, — спокойно, как констатацию факта, вставила Марлин.

Лили застыла. Короткая, беззвучная усмешка тронула её губы.

— Спасибо за напоминание, — сказала она ровно. — Пойду, прогуляюсь немного.

Она отвернулась прежде, чем кто-то успел что-то добавить. Пальцы инстинктивно нашли цепочку на шее. Серебряный слизень был тёплым от ладони, словно хранил всё то, о чём она не могла — и не хотела — говорить.

Дорога к озеру тянулась под низким небом, в котором отражалась не погода — а настроение. Воздух был прохладным, пах влажной травой, опавшими листьями и каменной прохладой замка, которая цеплялась за одежду даже после того, как выходишь на улицу.

Лили шла не торопясь. Сначала — вдоль стены, потом свернула к пологому склону, где тропинка вела к воде. Под ногами хрустели ветки. Где-то в кустах чирикнула птица — резко, будто удивлённо. И снова всё стихло.

Внутри — тоже.

Мысли о Сынах Серого Волка держались слабо, выцветали. На их место лезло другое — куда более личное. Разговор с Марлин, выражение лица Алисы, короткий, почти хрупкий момент тишины, в котором всё было понятно без слов.

Пэнси. Кларисса.

Джеймс.

И — Эл.

Сколько можно…

Казалось, внутри неё кто-то ссутулился, накрылся пледом и отвернулся к стене. Устал. Не от людей — от себя среди них.

Как же надоела эта драма…

Лили дошла до края воды и присела на большой плоский камень. Он был прохладным, гладким, чуть влажным от тумана. Она провела по нему ладонью — как будто это могло заземлить.

Под ногами лежали мелкие камушки. Один — круглый, плоский — лёг в ладонь, как родной.

Она швырнула его в воду.

Камень прошёл по глади — один, два, три...

И исчез.

Следующий — тяжелее. Без прыжка — сразу ко дну.

Лили бросала ещё. И ещё.

Пока из головы не ушло всё.

Даже имена.

Только звук: плюх. плюх.

Только вода — гладкая и честная.

Только камень — простой, тяжёлый, молчащий.

— Вот что я называю терапией, — раздалось сзади.

Голос был негромкий, хрипловатый, будто сон ещё не отпустил до конца. Лили обернулась.

Римус стоял в нескольких шагах, руки в карманах, ворот мантии поднят, волосы чуть растрёпаны. Всё тот же — уставший, тонкий, будто слишком прозрачный для этого мира. Но сейчас в нём появилось что-то другое.

Как будто внутри стало чуть больше воздуха. И чуть меньше страха.

Он не улыбался. Но и не прятался.

Лили чуть склонила голову.

— Следишь за мной?

— Нет, конечно. Проходил мимо, — спокойно отозвался он и подошёл ближе. Остался стоять рядом, не нарушая границ, просто глядя на воду.

В глади ещё расходились круги от её камней.

Какое-то время они молчали. Ветер шевелил край мантии. Озеро дрожало от света, будто дышало вместе с ними.

Лили снова нагнулась, подняла камешек, метнула его небрежно. Прыжок. Ещё один. Вода замкнулась кольцом.

Римус молча посмотрел вниз, выбрал плоский тёмный камень, кинул чуть сильнее. Один, два — и тяжёлый всплеск в конце.

— Почти, — сказал он. Больше себе, чем ей.

Лили взглянула на него. Он стоял чуть сгорбившись — но без прежней зажатости. Всё ещё тот же — но уже не прятался.

Она бросила следующий.

Он — тоже.

Они не говорили ни слова.

Только движение руки, плеск, лёгкое расхождение воды. Камни тонули — один за другим — унося с собой всё, что не хотелось произносить вслух.

И в этой тишине, в этом ритме, было больше понимания, чем в сотне фраз.

Тишина продержалась дольше, чем можно было ожидать. Но всё же закончилась.

— Ну так, ты расскажешь, что случилось? — спросил Римус, не глядя прямо. Просто бросил очередной камешек.

Лили вздохнула. Глубоко.

— Знаешь… слишком много.

Исчезновения магглов.

Мэгги.

Эл.

…Поттер, — последнее прозвучало едва слышно. Почти в воздух.

Он не повернулся, не переспросил. Сделал вид, что не заметил.

Из кармана он вынул аккуратно свернутую обёртку.

— Шоколадку?

Лили чуть улыбнулась. Почти по-настоящему.

— Давай. Другого решения я пока не вижу.

Он протянул ей ломтик — тёплый, чуть крошившийся. Лили взяла.

И в этом жесте — как и в бросках камней, и в отражении на воде — было что-то простое. Настоящее.

Лили наконец села. Камень под ней был холодный, шероховатый, но спина просила опоры. Она выдохнула — не только воздух, но и часть напряжения, накопившегося за день.

Римус сел рядом. Не вплотную — но рядом.

Просто. Естественно. Как будто так и должно быть.

Некоторое время они просто ели шоколад — медленно, с паузами между кусочками, словно растягивая это маленькое тепло на весь вечер.

А потом Лили заговорила.

Негромко. Без длинных вступлений.

Она рассказала — про библиотеку, про совпадения, про разговор с Островским.

Про клан, что зовут себя Сынами Серого Волка. Про Завет. Про то, что укушенных они не признают. Про ритуалы, знаки, исчезновения.

Про то, как один человек однажды погрузился в эту легенду — и будто исчез, не физически, но безвозвратно.

Римус слушал молча. Иногда кивал. Один раз — чуть заметнее, когда речь зашла о «чистоте крови» и «охоте». Но ни разу не перебил.

Когда Лили замолчала, он остался с тем же выражением — не испуганным, не удивлённым. Просто очень внимательным.

Будто всё это он уже знал.

Только теперь — услышал вслух.

Он молчал. Долго. Потом сказал:

— Я читал ту книгу. Легенды Восточной Европы. Про Сынов — тоже.

Мы с тобой это никогда не обсуждали… но ты и так понимаешь.

Лили кивнула:

— Да. Поэтому и обратила внимание. Я не из тех, кто тревожится из-за чужих «странностей». Но ты — не чужой.

Римус сжал в ладони камень.

— Думаешь, это может быть связано с теми угрозами, что получал отец?

— Не думаю, — спокойно ответила Лили. — Они действуют иначе. Не пишут писем. Не оставляют предупреждений. Если приходят — значит, уже выбрали.

Он кивнул.

— То есть, если они здесь… то не просто так.

— Да, — тихо сказала она. — Но пугает даже не это. А то, что кто-то мог их призвать.

Римус покачал головой, глядя в воду.

— Если кто-то их призвал… разве он не должен быть уже мёртв? По легенде.

Лили отвела взгляд:

— Не знаю. Надеюсь, это не Мэгги.

Римус вздохнул.

— Сомневаюсь, что я как-то мог помешать… тихой пятикурснице.

— Но, — мягко сказала Лили, — может, она что-то знала.

Ответа не последовало.

Вечер опустился на озеро.

И в этой тишине звучало больше, чем в любом заклинании.

6 октября 1976 года

Утро в гриффиндорской спальне тянулось лениво и сонно. Сквозь щели в шторах пробивался свет, выхватывая из полумрака пылинки, медленно кружащие в воздухе. Кровать Римуса была пуста — он, как обычно в последнее время, ушёл на рассвете и растворился где-то между стеллажами библиотеки. Питер по-прежнему спал, уткнувшись носом в подушку и натянув одеяло до самого лба.

Джеймс, зевая, застёгивал мантию почти на автомате, будто все последние дни слились для него в одну долгую тренировку. Его взгляд скользнул по комнате и задержался на Питере.

— Глянь, как Хвост спит, — пробормотал он. — Прямо олимпийский чемпион по сну. Вчера первым лёг — сегодня последним встаёт. Спрятался, будто от всего мира.

Сириус сидел на своей кровати, босиком, рассеянно перекатывая в ладони монету.

— Может, просто растёт. Или во сне сбегает ото всего, что не хочется видеть. Эх, нам бы такие проблемы.

— Вот бы, — хмыкнул Джеймс. — Иногда думаешь: залез под одеяло — и всё исчезло. А потом выбираешься, а жизнь никуда не делась.

Сириус усмехнулся и, выдержав паузу, перевёл разговор:

— Ну ладно, пока мы тут одни... Ты так и не рассказал про своё великое путешествие в башню Когтеврана. Или это секретная операция? Я-то жду хоть каких-нибудь пикантных подробностей, а ты всё хмурый ходишь, как грозовая туча.

Джеймс чуть замешкался, пряча улыбку:

— Поход был коротким. Без вторжений, ловушек и подвигов. Просто погуляли, поболтали. Всё как обычно — без сенсаций. Она хорошая, правда. Прости, что разочарую тебя, Бродяга.

— Скука смертная, — протянул Сириус, криво усмехнувшись. — Не похоже на победное возвращение. Я-то думал, ты хотя бы что-нибудь отчебучишь… Или признаешься, что тоже от кого-то убегаешь. Не от Клариссы — так от самого себя.

— С чего ты взял, что я бегу? — Джеймс отвёл взгляд и нервно поправил галстук. — Просто захотелось чего-то нового. С ней… всё по-другому. Она не лезет в душу, не устраивает драм. Иногда хочется, чтобы было просто… спокойно.

— Да-да, всё ради новизны и спокойствия, — кивнул Сириус, чуть приподняв бровь. — Только вид у тебя такой, будто ты сам не свой. Думаешь, я не вижу, как ты мечешься?

Джеймс промолчал, а потом неловко улыбнулся, глядя на спящего Питера:

— Может, ты и прав. Просто не хочется ни о чём думать. Вот и всё. А ты? Ты давно с Алисой говорил по-настоящему? Или тоже делаешь вид, что всё нормально? Не надоело притворяться?

В комнате на какое-то время повисла тишина.

— Я вообще-то профессионал, — попробовал отшутиться Сириус, но голос дрогнул. — Научишься со временем. Я серьёзно, Поттер. Если тебе и правда проще с Клариссой — так и скажи. Не надо только себе врать, ладно?

— Я и не вру, — почти по-детски упрямо бросил Джеймс. — Просто… так легче.

— Легче, — повторил Сириус с тенью улыбки. — Ты всегда выбираешь лёгкие пути. Особенно если это касается Эванс.

Они оба на миг замолчали. Только где-то в коридоре поскрипывали ступени, а за окном гулял ветер.

— Пошли, — сказал Джеймс, подхватывая метлу. — А то, если Хвост не выспится, целый день ныть будет.

— Вот именно. Ты иди завтракать, а я посмотрю, как ты мастерски делаешь вид, что всё под контролем, — подмигнул Сириус и поднялся с кровати.

Уже у двери Сириус обернулся и задержал взгляд на Джеймсе:

— Если вдруг станет совсем хреново — просто скажи. Я притворюсь, что умею слушать.

— Ага. Ты же у нас главный по сочувствию, — улыбнулся Джеймс, и в этот раз в его улыбке впервые за утро промелькнула искренность. — Спасибо, Блэк. Хорошо, что хоть кто-то рядом.

— Кто-то ведь должен, — тихо отозвался Сириус.

Они вышли из комнаты, оставив Питера досыпать.

Коридор встретил их прохладой и мягким светом — начало обычного школьного дня. Но мысли Сириуса были где-то далеко. Всё возвращалось к недавней субботе — к тому, как он с Алисой стоял на пороге дома Андромеды. Иногда ему казалось, что настоящая жизнь вот там, в той уютной гостиной, где впервые за долгое время хотелось просто быть, а не доказывать что-то миру.

* * *

В доме Андромеды пахло хлебом и яблоками. Сириус придержал дверь для Алисы, и почти сразу послышался быстрый топот по коридору.

Из-за угла выскочила маленькая Дора с растрёпанными, меняющими цвет волосами. Она уже не удивилась Сириусу — просто вцепилась обеими руками в его ногу:

— Сириус! Я думала, ты не придёшь.

Он улыбнулся, потрепал её по голове:

— Я же обещал. Привет, Дора.

Дора чуть попряталась за его ногой, но внимательно разглядывала Алису.

— А ты кто?

— Я Алиса, — спокойно ответила та и присела рядом, чтобы быть с Дорой на одном уровне.

Дора долго на неё смотрела, потом вдруг очень серьёзно спросила:

— Ты его невеста?

Алиса чуть смутилась, но улыбнулась:

— Нет, я просто подруга.

— Просто подруга… — задумчиво протянула Дора и, не споря, протянула руку, осторожно тронула Алису за волосы. — У тебя чёлка… и всё ровно. Как у куклы.

— Мне нравится так, — сказала Алиса. — А тебе?

— Хочу тоже так. Но мама не даёт мне ножницы. Мама! Смотри, у неё короткие волосы! — крикнула Дора куда-то вглубь дома.

Андромеда появилась в дверях кухни, устало улыбнулась:

— Дора, у Алисы красивые волосы. Не надо дёргать гостей.

— Я не дёргаю, я смотрю, — буркнула Дора и уселась на ковёр, уставившись на Алису снизу вверх. — А у тебя игрушка есть?

— Нет, но я умею показывать смешные лица.

Дора расплылась в улыбке:

— Покажи.

Алиса скорчила забавную рожицу, Дора прыснула от смеха и тут же потянулась за своей плюшевой метлой.

— Смотри, это метла. Она летает, если бросить.

Она ткнула игрушкой в воздух — метла шлёпнулась рядом с Алисой. Дора вздохнула, подняла метлу и с серьёзным видом спросила:

— А ты умеешь прыгать, как жаба?

— Наверное, — подыграла Алиса, и Дора пообещала научить её этому «потом».

Андромеда наблюдала за ними с кухни, покачала головой, но в глазах было спокойствие.

— Ладно, знакомьтесь, а я чайник поставлю.

Дора, обретя уверенность, шепнула Алисе:

— Если тебе станет грустно — скажи мне. Я знаю секрет: если сесть под стол и обнять подушку, грусть уходит.

— Спасибо, малышка, буду знать.

Пока взрослые хлопотали на кухне, Дора объясняла Алисе, что плюшевую метлу можно кормить хлебом, а кота зовут Тыква. Потом вдруг спросила:

— А у тебя дома есть друзья?

— Есть, — кивнула Алиса.

— А теперь у меня тоже есть ещё одна, — довольно сказала Дора и крепко обняла Алису за шею.

Потом Сириус повёл Алису на кухню, где Андромеда уже нарезала хлеб и доставала из духовки горячий пирог.

— Алиса, познакомься, это Андромеда, моя кузина, — сказал он, стараясь держаться непринуждённо.

— Рада познакомиться, — сказала Алиса.

— Я тоже, — сдержанно улыбнулась Андромеда. — Проходите, располагайтесь. Дора, дай гостям место!

— Я с Алисой, — твёрдо сказала Дора, усаживаясь рядом.

За столом всё складывалось неожиданно легко. Сириус ловил это ощущение покоя, как глоток воздуха после долгого удержания под водой. Они ели горячий пирог, пили чай, смеялись. Андромеда слушала больше, чем говорила, иногда уточняла у Алисы что-то про Хогвартс или одёргивала Дору, если та пыталась накормить кота вареньем.

Алиса постепенно перестала смущаться — уже спорила с Дорой, кто выше прыгнет, лягушка или волшебник.

Сириус впервые за долгое время ощущал себя дома, где не надо быть настороже. Это было так непривычно и так хотелось верить, что так может быть всегда.

После обеда Андромеда попросила Дору отнести чашку на кухню. Пока девочка копошилась с блюдцем, Сириус, ловивший взгляд кузины над головой Алисы, почувствовал, как по спине пробежал холодок. Улыбка Андромеды не дотягивала до глаз, а в их глубине читалось что-то решительное, не предвещающее ничего хорошего. Когда Дора выбежала из комнаты, Андромеда повернулась к Сириусу, и это выражение окончательно застыло на её лице:

— Пройдём на минуту?

Они вышли в коридор, где пахло яблоками и старым деревом.

— Сириус, — тихо сказала Андромеда, — ты не сможешь сделать её счастливой, пока сам не свободен. Алисе будет больно, тебе — ещё больнее. Ты должен это понимать.

Слова ударили неожиданно, но точно в цель. Он замер, ощущая, как почва уходит из-под ног.

— Ты хорошая опора, но пока цепляешься за прошлое, все, кто рядом, тянутся в ту же яму. Ты правда готов к тому, что она может упасть вместе с тобой?

Сириус опустил взгляд, стиснув кулак в кармане. В горле встал ком.

— Я не хочу ей зла.

— Тогда не притворяйся. Или выбирай честно. Не завтра, а сейчас. Она сильная, но даже самые сильные ломаются, когда их держат между двух берегов.

Сказано это было очень спокойно, почти по-матерински. Ни упрёка, ни жалости — только забота.

Сириус хотел что-то ответить, защититься, оправдаться, но внутри всё сжалось в тугой болезненный узел. Он только кивнул.

Когда он вернулся в гостиную, Алиса и Дора всё так же смеялись и играли, а в доме по-прежнему пахло пирогом и мятой. Но в душе у Сириуса уже начался другой разговор — тот, который не закончится за один день.

* * *

Эти слова Андромеды будто отпечатались у него внутри. Даже сейчас, спустя несколько дней, он помнил, как она смотрела ему в глаза — без осуждения, но и без иллюзий.

И как в груди сжалось что-то тяжёлое и честное: это не Алиса в опасности из-за него — это он всё ещё не может отпустить прошлое.

Теперь, шагая по коридору Хогвартса в октябрьском свете, он снова ощущал эту знакомую остроту одиночества. Всё, что произошло у Андромеды, будто только усилило тревогу: он держится за прошлое, а значит, не может дать Алисе того, что ей действительно нужно.

Сириус вздохнул, машинально ускоряя шаг, и уже снова был здесь и сейчас — в шумных стенах школы, среди голосов и скрипучих половиц, с тенью недосказанного за спиной.

Он покачал головой, пытаясь стряхнуть наваждение, и шагнул вперёд, навстречу новому дню.

Утро тянулось привычно — суета в зале, шумные разговоры, ложки о фарфор. Сириус заметил Регулуса среди слизеринцев: тот ел медленно, почти не слушая соседей, взгляд всё время ускользал куда-то в сторону.

Сириус не стал ждать — подошёл, как ни в чём не бывало, втиснулся между ним и длинной скамьёй.

— Эй, — бросил он негромко, чтобы никто не услышал. — Есть разговор.

Регулус поднял глаза, встретился взглядом, но не удивился.

— Сейчас?

— Нет, вечером. В коридоре у старых часов, помнишь? Буду ждать.

Регулус задержался на мгновение, будто хотел спросить что-то ещё, но только кивнул:

— Хорошо.

Сириус чуть улыбнулся и так же быстро ушёл обратно за свой стол, будто ничего не произошло. Но внутри уже всё было решено: разговор будет. И, возможно, после него он наконец сможет выбрать свой путь — до конца.

Завтрак быстро закончился — кто-то уже допивал чай, кто-то торопливо собирал книги и пергаменты, вытирая крошки с мантии.

Вскоре большой зал начал пустеть: один за другим ученики поднимались из-за столов, перебрасывались привычными утренними шутками, прятали лица в учебники и списки домашних заданий.

Сириус машинально сунул расписание в карман и вместе с Джеймсом и Римусом двинулся в сторону лестницы.

За окнами шёл дождь, из коридоров тянуло запахом мела и свежих чернил.

Уроки тянулись почти незаметно. В классе по заклинаниям Сириус сидел рядом с Джеймсом, вяло чертил на полях тетради какие-то фигурки, изредка фыркая над замечаниями профессора Флитвика. Джеймс пытался не заснуть, а Питер что-то лихорадочно переписывал с соседней парты.

Обед выдался особенно шумным — мародёры наконец все вместе. Джеймс спорил с Сириусом о результатах последней тренировки, Питер морщился от яркого света, Римус рассеянно ковырял вилкой картофель.

Питер доедал булочку, зевая так, что даже у призрака рядом дрогнула мантия.

— Вот это номер, — фыркнул Джеймс, глядя на него. — Петтигрю, ты сегодня точно проснулся? Или всё ещё во сне?

— Не мешай человеку наслаждаться жизнью, — пробурчал Сириус. — С таким режимом проверок кто угодно начнёт спать в столовой.

Питер фыркнул и пожал плечами:

— Я серьёзно, ребят. Сегодня приснилось, что на выходе из башни очередь, как на экзамен по зельям, — пока не предъявил расписание и семейное древо, не выпустили.

— Зато теперь даже привидения проходят перекличку, — с усмешкой добавил Джеймс. — Слышал, Марианна пыталась ночью выйти к озеру — так её два раза проверили.

Римус, который до этого молчал, нервно огляделся по сторонам, затем понизил голос:

— Я не просто так… Тут… Мне нужно кое-что рассказать. До сих пор не решался, но сейчас всё становится слишком странно.

Все трое замерли: Сириус вопросительно поднял бровь, Джеймс перестал шутить, Питер прекратил жевать.

— Лили несколько дней назад принесла мне старую легенду, — негромко начал Римус. — Про оборотней, про исчезновения. Там говорилось о так называемых Сынах Серого Волка. Я сперва думал — это очередная байка, но чем больше узнаю, тем тревожнее.

— Это… кто? — осторожно спросил Питер.

— Не просто оборотни, — продолжил Римус, — а клан. Те, кто считают себя “рождёнными волками”, не укушенными. Для них мы, все остальные, — вроде как грязная линия. Они считают себя стражами Завета, охотятся на “неправильных”. По их легенде, если кто-то стал волком через укус — это позор и ересь.

— Это разве не сказка? — вставил Сириус с усмешкой, но без настоящего веселья. — Нам в детстве такие на ночь рассказывали.

— Жуть, — тихо сказал Джеймс, игнорируя реплику Сириуса. — Ты думаешь, они могут быть где-то рядом?

— Не знаю, — честно ответил Римус. — Но если исчезновение Мэгги связано не только с политикой, а с этим… я не удивлюсь, если всё куда серьёзнее. Сейчас, с этими проверками, я вообще первый раз по-настоящему нервничаю. Ведь Дамблдор знает только про меня — но не про нас всех.

Сириус сжал ладонь в кулак, глядя поверх чашки:

— Никто тебя не сдаст, Лунатик. И мы не дадим.

— Даже если придётся прыгать через портреты, — буркнул Питер.

Римус, впервые за долгое время, едва заметно улыбнулся:

— Спасибо. Просто… если это не только взрослые боятся за порядок, а и правда кто-то охотится на таких, как я — тогда опасно становится для всех, не только для меня.

— Нам бы сейчас просто полнолуние пережить, — тихо сказал Джеймс. — С остальным разберёмся.

Они замолчали, слушая шум зала, каждый — со своей тревогой. Но впервые за день казалось, что вместе справиться будет легче, чем поодиночке.

После обеда день тянулся привычно и муторно: класс Трансфигурации, где тусклый свет едва пробивался сквозь высокие окна, дремотная теория по ЗОТИ, полтора часа утомительного конспектирования под монотонные голоса преподавателей, отчего веки слипались сами собой. Везде — скрип перьев, усталые глаза одноклассников, резкий голос учителя и тихое, едва уловимое ощущение, что все немного не на своих местах.

К вечеру Сириус выкрал несколько минут между уроками и заминкой у лестницы. Оглядевшись, незаметно свернул в узкий коридор у западной башни, где почти никогда не бывает народу. Там, в полутени под старым витражом, уже ждала Алиса — с книгой в руках, но взгляд у неё был совсем не учебный.

— Привет, — тихо сказала она, убирая прядь волос за ухо. — Ты давно здесь?

— Только подошёл, — Сириус улыбнулся чуть шире, чем обычно. — Как твой день?

— Как всегда. Дважды проверили пропуск, на зельях чуть не уснула… А у тебя?

— Всё тот же Хогвартс, только теперь он похож на тюрьму, — пожал плечами Сириус, стараясь говорить легко. — Питер считает, что нам пора обзавестись личной дырой в заборе.

Они оба усмехнулись, но потом замолчали.

— Сириус, ты… всё в порядке? — спросила Алиса, уже мягче.

Он кивнул, хоть и не сразу. Заглянул ей в глаза, чуть помедлил:

— Держусь. Просто день такой. Спасибо, что пришла.

— Я всегда рядом, — коротко ответила она и, чтобы не привлекать внимания, быстро сжала его руку.

— Ты вечером не занята? — спросил Сириус на выдохе.

— Нет. Если что — дай знать.

Они переглянулись — в этот момент за углом показались голоса и шаги.

— Мне пора, — сказала Алиса, отступая к лестнице. — Увидимся.

Сириус проводил её взглядом и остался на секунду в пустом коридоре, чувствуя, как в груди стало немного теплее и больнее одновременно.

День подходил к концу, замок затихал, готовясь к вечернему покою. Сириус знал: в этой тишине ему предстоит быть честным не только с собой, но и с братом.

В опустевших коридорах он ждал у знакомой ниши. Регулус подошёл почти неслышно и остановился напротив, избегая встречи взглядом.

— Ты меня звал? — тихо спросил он.

— Да, — Сириус чуть сжал кулак. — Хотел поговорить… Ты читал последнее письмо? Про твою «помолвку»?

Регулус едва заметно пожал плечами:

— Читал. Белла Розье. Мама считает, что я должен быть доволен — «идеальная партия». Родители уже обмениваются поздравлениями. Только… не спрашивай, что я об этом думаю.

— И не собирался, — коротко ответил Сириус. — Просто напомню: никто не вправе решать за тебя.

— Это всё неважно, — устало вздохнул Регулус. — Главное — чтобы всё осталось в семье.

Он замолчал, а затем пристально, почти исподлобья, посмотрел на брата:

— А ты зачем водишься с этой Фортескью? С Алисой. Ты понимаешь, для нас её семья — предатели крови. Это опасно — прежде всего для неё. Если кто-то из наших узнает, пострадает она первая.

Сириус напрягся, но голос звучал твёрдо:

— Опасно не быть собой. А для неё опасна лишь необходимость всю жизнь оглядываться из-за моей фамилии.

— Ты всё равно подставляешь её, — Регулус не уступал. — Если о вас узнают — мама, родня… Разбираться не станут. Достанется ей.

— Я знаю, — коротко бросил Сириус. — Но я не отступлю.

Регулус отвернулся к стене, сжав кулаки.

— Иногда проще оставить всё, как есть.

— А я не хочу и не буду жить «как есть».

Повисла пауза.

— Тебе легко говорить, — выдохнул Регулус, — когда у тебя есть выбор.

— Это совсем не легко, — тихо возразил Сириус.

Регулус бросил на него последний взгляд:

— Если они узнают — последствия для неё будут куда хуже, чем для тебя.

Сириус чуть наклонил голову:

— Мой выбор сделан.

Они замолчали. В тишине казалось, будто замок затаился, выжидая вместе с ними.

Регулус не уходил, стоял с опущенной головой, будто борясь с нерешительностью. Сириус смотрел на него — и впервые за долгое время не чувствовал злости. Только усталость и странную, упрямую мысль: перед ним всё ещё его брат.

Вдруг мелькнуло воспоминание: лет шесть назад, на площади Гриммо, Регулус, задыхаясь от слёз, забился в глубокий оконный проём за тяжёлой портьерой, испуганный ледяным голосом матери. Сириус нашёл его там в полумраке, присел рядом и прошептал: «Не бойся, я здесь». Теперь они стояли здесь как чужие, разделённые всем, что натворила их семья.

— Знаешь… — Регулус заговорил наконец, едва слышно. — Иногда мне кажется, будто выхода нет. Ведь всё уже… решено за нас.

Уголки губ Сириуса дрогнули в невесёлой, но тёплой улыбке:

— Не всё. Не всегда.

— Если бы ты был прав, — прошептал Регулус, — может быть, всё сложилось бы иначе.

Он медленно разжал кулаки, пальцы чуть сжались вновь — знакомый с детства жест: «ещё не сдался».

— Просто… будь осторожен, — добавил он, поднимая глаза. — Ты не всемогущий. И не вечный.

— Я знаю, — мягко ответил Сириус. — Ты тоже.

Их взгляды встретились — в этом молчаливом диалоге было всё: прошлое, страх и необъяснимое ощущение, что связь всё ещё жива. Просто слишком многое осталось недосказанным.

Регулус первым отвёл глаза, коротко кивнул и, не оборачиваясь, зашагал по пустому коридору.

Сириус смотрел ему вслед, пока шаги не затихли за поворотом.

Тревога не отпускала, горечь оставалась. Но где-то глубоко теплилась надежда: Регулус ещё не потерян. Всё, за что боролся Сириус — побег, дружба, право любить кого хочешь, — он боролся и ради него. Ради того мальчика, что когда-то прятался от матери.

И именно это осознание — что брат всё ещё там, в паутине Блэков, и что эта борьба, возможно, уже проиграна для него — было больнее всего. Больнее страха за Алису, больнее гнева на родню, больнее собственного одиночества. Это была боль за того, кого он больше не мог защитить.

8 октября 1976 года

Ему снова снилось, что он ребёнок.

Сырая, ледяная мгла стелилась по берегу озера. Впереди, там, где туман сливался с тенью, чернел вход в пещеру. Перед ним стояли трое — неестественно прямые фигуры, будто вырезанные из ночи, без лиц и имён. Только светлые пятна глаз мерцали в густой тьме. В каждом из них было что-то древнее и чужое, словно сошедшее с иллюстраций из забытых книг, о которых отец рассказывал вполголоса. Они не двигались, но Римус чувствовал их взгляды — холодные, оценивающие. В этих силуэтах сквозило что-то от старых проклятий, от тех, кого нельзя называть, что-то, от чего веками прятались волки.

Он не мог сделать ни шага, не мог позвать на помощь: голос намертво застрял в горле. Сердце гулко билось — и вдруг он ощутил дыхание за спиной. Отец был там, невидимым оберегом, и Римус знал: если обернётся, втянет его в этот холод. Страх за себя смешался с острым, почти детским страхом за отца. Внутри мелькнула мысль, что эти трое пришли не только за ним.

Тело оцепенело, мышцы сжимались от желания бежать, но он не мог пошевелиться. А внутри всё гудело и рвалось наружу — знакомая тяжесть, монстр, который ждал любого шанса вырваться на свободу. Он боялся того, кем станет, если ослабнет.

Сквозь толщу сна прошла чужая боль: короткая, ледяная вспышка — не его страдание, но он будто сам вызвал её. В памяти промелькнул тот миг в библиотеке, когда они с Доркас смотрели в сферу: крик, застрявший между мирами, чужая агония, которую он не мог забыть.

Озеро, пещера и три силуэта растворились в тьме, оставив его с невыносимым страхом причинить боль тем, кто был дорог.

Он проснулся.

Глухой ужас ещё пульсировал под кожей, сердце колотилось так, будто он действительно бежал по скользким камням склона. Несколько секунд Римус не мог вспомнить, где он: лунный свет на чёрном входе в пещеру, чужие глаза в темноте ещё мелькали в памяти. Только когда свет из-за занавесок коснулся лица, он осознал — Хогвартс, спальня Гриффиндора, его кровать.

Машинально он потянулся к календарю на тумбочке. Сегодняшняя дата была жирно обведена: полнолуние, Хижина. Ладонь сжалась сама собой. Всё тело ныло от тревоги ещё до того, как он вспомнил, какой сегодня день.

Соседи уже просыпались. Сириус лениво потягивался на кровати, Джеймс зевал и взлохмачивал волосы. Питер валяется в одеяле, упрямо отвернувшись к стене. Последние дни он почти не вставал вовремя — спал допоздна, хмурый и вялый. Сегодня — не исключение.

Никто не спешил вставать: никто не бежал в библиотеку, никто не уходил первым на тренировку или завтрак. Все оставались — как будто решили не отпускать его одного.

— Полнолуние, да? — тихо спросил Джеймс, опускаясь на край кровати.

Римус молча кивнул.

— Мы рядом, — просто сказал Сириус и улыбнулся так, будто это была самая обычная вещь в мире.

Питер пробормотал что-то про чай и свежие тосты, на удивление бодро. Атмосфера была напряжённой, но в ней ощущалось тепло. Сегодня они все были с ним.

Они спустились в гостиную и вместе пошли на завтрак. Джеймс подшучивал над Сириусом, тот огрызался, Питер хлопал Римуса по плечу, как бы невзначай. Разговоры были о еде, о квиддиче, о новой выходке Пивза — всё, лишь бы оттеснить тяжесть, давящую на Римуса изнутри.

Он молчал больше обычного, но благодарность за то, что друзья были рядом, росла в нём почти так же быстро, как тревога. Сегодня он не был один.

После завтрака они неторопливо свернули в боковой коридор.

— Тебя точно выпустят? — спросил Джеймс, понизив голос.

— Да, — коротко ответил Римус. — Дамблдор предупредил Филча и старост. Выйду сам, обратно тоже.

Сириус поморщился:

— А нас никто не выпустит. Теперь на каждом углу какой-нибудь староста ошивается.

— Это не проблема, — решительно заявил Джеймс. — Выйдем по одному, в разное время. У нас есть карта и плащ-невидимка.

Питер тихо добавил:

— Я пойду первым — в виде крысы. Проверю коридоры.

Римус посмотрел на друзей:

— Только осторожно, ладно? Если попадётесь, мало не покажется.

Сириус усмехнулся:

— Нам не впервой. Главное — не нарваться на Филча.

— Всё будет нормально, Лунатик, — заверил Джеймс. — Мы рядом.

Они переглянулись — тревожно, но уверенно. План был готов, и Римусу стало чуть легче: какие бы ни были проверки, всё получится.

После завтрака он пошёл в библиотеку. За дальним стеллажом уже ждала Доркас — строгая, собранная, с книгой в руках. Она не задавала лишних вопросов, просто садилась рядом.

— Ты в порядке? — тихо спросила она, в голосе не было любопытства, только забота.

— Не очень, — признался Римус, заметив, как её профиль на секунду смягчился. Она раскрыла книгу с закладкой: снова что-то древнее о магических барьерах.

Пока она объясняла схему нового заклинания, он ловил себя на том, что почти не слушает — смотрел, как у неё выбилась прядь, как осторожно её пальцы держат бумагу. Невесёлые мысли на время сменились тихим восхищением. Казалось, Доркас светилась изнутри, и это ощущение пугало его даже больше кошмаров.

Он с трудом вернулся к тексту. Любые слабости сейчас были опасны. Он должен был просто держаться рядом и не позволять себе раскиснуть. Но где-то под этим напряжением медленно зрело желание быть собой хотя бы рядом с ней.

Они обсуждали структуру барьера, почти не касаясь личного. Он перелистывал страницы, изображая внимательность, но тревога снова нарастала. Ему вдруг стало важно, чтобы она знала.

— Слушай, — тихо говорит он, не глядя на неё, — у меня есть кое-что странное. Лили недавно рассказывала о старой легенде… про группу, которую называют «Сыны Серого Волка».

Доркас поворачивает голову. Её спокойный, немного хмурый взгляд придаёт ему уверенности.

— Она нарыла в архивах — исчезновения, странные совпадения. Есть подозрение, что кто-то специально выслеживает людей… с определёнными чертами. Тех, кто отличается. Лили думает, это может быть связано и с историей Мэгги.

Он ощущает, как у него учащается пульс. Доркас не перебивает, только слушает — молча, внимательно.

— В последнее время мне кажется, что за мной следят, — выдыхает он. — Может, это просто паранойя, но всё складывается слишком странно.

Она смотрит на него чуть дольше обычного, но не задаёт лишних вопросов. Лишь аккуратно закрывает книгу и сдвигает её в сторону.

— Если есть хоть какая-то вероятность, — спокойно говорит она, — это нужно проверить. Я помогу. Но ты тоже не лезь на рожон, ладно?

Римус был благодарен за её простую уверенность. Она не задавала вопросов, не настаивала — просто вернулась к книге, будто само собой разумеется, что это теперь их общее дело.

Время ползло медленно и вязко, уроки прошли в оцепенении. Лица сливались в пятна, а шум голосов давил на виски. Каждый раз, оставаясь один, он чувствовал холодок страха: вдруг кто-то смотрит в спину?

Вечером он подошёл к кабинету МакГонагалл, как договаривались. Она встретила его строгим кивком и без лишних слов проводила до выхода из замка. У ворот коротко пожелала спокойной ночи и оставила одного — под тяжёлым октябрьским небом, за которым луна вот-вот должна была появиться из-за облаков.

Дорога к Хижине казалась длиннее обычного. Каждый шаг отдавался глухим эхом в груди. Вокруг было слишком тихо: даже ветер не шелестел травой, совы молчали. Римус шёл быстро, не оборачиваясь, стараясь не прислушиваться к собственным шагам. Чем ближе становились деревья, тем острее нарастала тревога: будто кто-то шёл за ним, прячась в темноте.

У крыльца он на мгновение остановился и обернулся, но в сгущающейся тьме ничего не было. Всё равно сердце сжалось: вдруг это не просто ощущение? Вдруг за ним и правда кто-то следил?

Он открыл скрипучую дверь, вошёл внутрь и плотно закрыл за собой. Внутри пахло пылью, древесиной и чем-то ещё — неуловимо знакомым, смесью страха, одиночества и старых ночей, которые когда-то казались бесконечными.

Хижина встретила его тишиной. До восхода луны ещё оставалось время, и эта пауза усилила ощущение, что он на границе между школой и бездной, между человеком и зверем.

Римус осторожно задвинул засов. В хижине было холодно и пусто. Стёкла дрожали от ветра, половицы скрипели, будто кто-то осторожно ступал за его спиной.

Он сел на ветхую скамью у стены, прижимая ладони к коленям. До лунного света оставались мучительно долгие минуты. В мыслях он перебирал разговор с Доркас, повторял движения палочкой, слова на древней латыни, мысленно рисуя схему защиты.

Он поднялся и медленно обошёл комнату, ощущая тяжесть приближающейся боли. Вокруг были голые доски, трещины и холод. Он достал палочку и осторожно начал чертить на полу линию барьера, как в книге.

В этот момент ему показалось, что за стеной прошелестел чей-то шаг. Сердце замерло, он прислушался, но вокруг вновь было тихо — лишь стёкла дрожали под порывами ветра.

Закончив контур — криво и неуверенно, но всё же замкнув барьер, — он произнёс заклинание. Лёгкая, едва ощутимая волна пронеслась в воздухе, отозвавшись тонким звоном в висках. Щит сработал, пусть и не так, как на занятии с Доркас: больше на веру, чем на силу.

Но в следующий миг он почувствовал чужое присутствие: холодок на шее, будто взгляд невидимых глаз касался кожи. Римус резко обернулся к окну — и ему почудилось, что в темноте промелькнула тень.

Он сделал шаг назад, чувствуя, как внутри уже пробуждается зверь — совсем рядом, совсем скоро. Судорожно посмотрел на дверь: друзей ещё не было.

Неужели не успеют?..

Лунный свет полоснул по комнате — и он едва успел отступить к центру, прежде чем волна боли накрыла его с головой.

Сквозь ломоту костей, лязг зубов и оглушающий страх он чувствовал: снаружи кто-то есть. Кто-то чужой, кто-то, кто ждал именно этой ночи.

Волк вырвался наружу, мир разлетелся на осколки: ярость, боль, безумие. Всё, что удерживало его в хижине, — щит, охранные чары и стены, трещавшие под напором звериной силы.

Он услышал вой — не свой, не друзей, — чужой, тяжёлый, древний. С новой волной ярости он бросился к двери, но та не поддалась. Оставалось лишь выть в лицо ночной тьме за стеной.

Волк метался по комнате, царапая доски. Щит, который он создал, то ослабевал, то вспыхивал короткой волной — держала его только отчаянная попытка не выпустить зверя наружу.

В этот момент снизу донёсся тихий шорох — и он уловил знакомый запах. У стены мелькнула серая тень: крыса, суетливо пробежавшая по полу. Питер. Даже в зверином сознании мелькнуло облегчение: он не один.

Крыса держалась в стороне, но не убегала, и волк на мгновение отвлёкся от страха, жадно вдыхая знакомый запах.

Прошли мучительные минуты. Казалось, больше никто не придёт, и волк вновь бросился к окну — но в этот миг в комнату с глухим толчком проскользнул олень. Сохатый, сильный, уверенный. За ним вбежал огромный чёрный пёс — резкий, как вспышка. Джеймс и Сириус.

Они пришли.

Олень встал между волком и дверью, опустив голову, а пёс держался сбоку, готовый перехватить, если что-то пойдёт не так. Крыса замерла в углу.

Комнату охватила напряжённая тишина. Волк дрожал от ярости и боли, но постепенно запахи друзей, их движения вернули его к знакомому ритуалу: их присутствие стало сильнее всяких заклинаний.

Но вдруг что-то изменилось. Волк резко замер, насторожившись: у окна он уловил чужой запах — резкий, опасный.

Он обернулся и сквозь грязное стекло физически ощутил взгляд: в темноте за окном горели два огромных жёлтых глаза. Настоящий волк, древний и мощный.

Он бросился к стеклу, ударяясь о раму так, что стёкла задрожали, но не треснули. Волк ещё раз всмотрелся — и в отражении стекла заметил нечёткие силуэты за спиной. Три фигуры из сна.

Он взвыл, оглушительно и дико. Ярость и страх смешались в едином порыве — он метался по комнате, царапал стены, отбрасывал крысу, задевал рога оленя, чувствуя, как что-то тёплое и влажное (кровь?) скользит по шерсти.

Всё вокруг сжалось до боли, до дыхания, до мгновения.

Но постепенно дыхание замедлилось. Запах друзей, их движения вернули ему опору. Ярость отступила, оставив усталость и мутную тяжесть в голове.

За окном уже бледнел лунный свет.

Приходил рассвет.

Он пришёл в себя медленно, словно всплывал из ледяной воды. Веки тяжёлые, всё тело ломило, в горле пересохло. Вокруг было тихо. Кто-то негромко усмехнулся — устало, почти зло.

— Ну и задал ты нам трёпку, Лунатик, — хрипло сказал Сириус, с каким-то странным облегчением. — Давно так не бегал по кругу.

Римус моргнул, пытаясь сфокусировать взгляд. Перед ним — трое друзей. Сириус сидел у стены, прижимая окровавленный рукав к локтю; на скуле у него темнел синяк. Джеймс перевязывал царапины на шее и пытался улыбнуться сквозь боль. Питер держался за ухо — оно припухло и стало подозрительно розовым. Он не жалуется, только морщится, но глаза у него немного стеклянные — как будто всё происходящее проходит мимо, чуть в стороне от него.

— Всё в порядке, — сразу сказал Джеймс, кивая, опережая вопросы, которые Римус ещё даже не задал. — Живы. Немного потрёпаны, но ты нас уже не в первый раз катаешь по полу.

Питер еле заметно усмехнулся, стараясь держаться бодро.

Римус почувствовал, как в нём поднимается волна вины — за кровь, за ссадины, за то, что снова не смог удержать зверя. Но друзья смотрели на него так, будто ничего страшного не произошло. Они были здесь. С ним. Несмотря ни на что.

В окно уже пробивался бледный рассвет. Всё, что было ночью — кровь, страх, взгляды за стеклом — растворялось в новой тишине.

Римус медленно сел, прислоняясь к стене. Ломота и усталость отступали, уступая место тревоге. Он обвёл взглядом друзей — живы, но измотаны, в свежих ссадинах и потёртых мантиях.

— Я... — начал он, но голос сорвался, и пришлось прокашляться. — Я мало что помню. Всё как в тумане... но одно я знаю точно: за нами снова следили.

Друзья тут же замерли. Все мгновенно забыли про раны.

— Мне кажется, я уже не понимаю — это паранойя или правда, — Римус говорил всё быстрее, будто боялся передумать. — Но я клянусь, кто-то был за этим чёртовым стеклом. Там, снаружи, в темноте... Я видел взгляд. И ещё — силуэты. Три фигуры. Почти как во сне.

В комнате повисла тишина. Сириус переглянулся с Джеймсом. Питер заметно побледнел.

— С ума сойти, — выдохнул Джеймс. И вдруг страх, который до сих пор был только в голове Римуса, стал ощутим и для остальных. Он стал общим.

Римус опустил взгляд. Его колотило — не только от боли, но и оттого, что теперь его страх стал их страхом. И всё внутри сжималось от тревоги: если это не наваждение, если действительно за ними следят… что дальше?

— Мне нужно поговорить с отцом, — наконец сказал он, больше себе, чем им. — Может, он знает что-то о подобных вещах. Или подскажет, что делать, если… если это реальность.

Но мысль тревожила всё сильнее. Если за ним действительно охотятся — значит, под угрозой и семья. Стоит ли втягивать в это отца? А если кто-то пострадает?

Он посмотрел на друзей — на их раны, уставшие лица — и понял: он подвергает опасности и их. Молчание стало тяжёлым, как свинец.

— Или… может, лучше никого не втягивать, — глухо произнёс он. — Я не хочу, чтобы кто-то ещё попал под удар из-за меня. Но и просто сидеть, ждать — тоже нельзя.

Сириус хмуро посмотрел на него:

— Мы не дадим тебя в обиду. Но и в одиночку ты это не вытянешь.

— Надо что-то делать, — подхватил Джеймс. — Разбираться, искать. Если хоть что-то из этого правда — мы должны узнать.

Питер осторожно кивнул:

— Мы не оставим тебя одного, Лунатик. Ни при каких условиях.

Римус слабо улыбнулся. Он всё ещё не знал, как правильно, но знал одно: он не один. Что бы ни случилось дальше — они будут вместе. И решение придёт. Вместе с действиями.

За окном медленно разгорался серый свет нового дня.