Я вас ненавижу, герр Шмидт (шоколад внутри) (джен)

Лаборатория Золы.

Стены подземного бункера дрожали от гула генераторов, но Арним Зола этого не замечал. Его лаборатория дышала, как живое существо: где-то шипели перегретые трубки, где-то булькали колбы с кислотно-зелёной жидкостью, а со сводов свисали гроздья проводов, сплетаясь в паутину, которая, казалось, вот-вот зашевелится. Это был не бардак. Это был его порядок.

На столе, заваленном чертежами с пометками «Übermensch-3.7» и «Смерть капитану», стояли приборы, которые никто, кроме Золы, не осмелился бы включить. Один напоминал стимпанк-кофемолку с вентилями вместо ручек, другой — сердце механического титана, пронзённое десятком игл-датчиков. Бумаги громоздились стопками, как пожелтевшие скелеты: формулы на полях, схемы, испещрённые яростными пометками красными чернилами — «Нет! Глупость! Пересчитать!».

Зола, сгорбившись над микроскопом, ворчал сквозь зубы, поправляя очки. Его пальцы, запачканные в чернилах и машинном масле, двигались с хирургической точностью: переставлял колбы по невидимой системе — голубые слева, мутно-жёлтые справа, а ту, что светилась ядовитым розовым, прятал в тень, словно стыдясь её красоты.

— Порядок… — бурчал он, шаркая по бетонному полу в стоптанных ботинках. — Они называют это хаосом. Идиоты.

Сквозь дымку испарений мерцали лампочки, подмигивая ему, как старые соратники. Даже пыль здесь танцевала в лучах света, падающих из решёток вентиляции, — Зола знал каждый её завиток. Он ненавидел, когда Шмидт заходил без стука, трогал его приборы, дышал его воздухом. Лаборатория была продолжением его мозга: запутанным, но идеально логичным.

— Вычислительная матрица… здесь, — он тыкал пальцем в груду бумаг, где под листом с кофейным пятном прятался график частот. — А резонатор… — взгляд скользнул к железному ящику с треснувшим стеклом, из-за которого лился сизый дым. — Да, именно там.

В углу, на приборе, похожем на гильотину для радиодеталей, висела табличка, наспех прилепленная жвачкой: «Не трогать. Смертельно». Зола гордился этой надписью. Пусть думают, что это предупреждение. На самом деле — это метка для себя: напоминание, что грань между гением и безумием тоньше паутины.

Он вздохнул, поправил галстук, давно потерявший цвет, и сунул руку в ящик стола, нащупывая шоколадку. Обёртка хрустнула в такт жужжанию трансформаторов. Его хаос. Его правила. И если Шмидт снова сунет сюда свой нос…

— То я припаяю ему эти усы к лицу, — проворчал Зола, вытирая пальцы о халат, и принялся разматывать клубок проводов, который для постороннего глаза был всего лишь клубком проводов. А для него — началом новой эпохи.

* * *

Искра конфликта.

Дверь скрипнула, будто её вырвали из объятий ржавых петель, и в лабораторию ворвался запах металлической пыли и масла — следы коридоров подземного комплекса. Арним Зола вздрогнул, и капля ртути выскользнула из пинцета, покатившись по столу, словно живая, оставляя за собой серебристый след на потёртой древесине. Он даже не обернулся — уже знал, чьи сапоги гулко отбивали ритм на бетоне, нарушая симфонию тикающих приборов.

— Прогресс не терпит пауз, доктор, — голос Иоганна Шмидта прозвучал слишком близко, слишком громко, разрезая воздух, словно нож. Зола стиснул зубы до хруста, чувствуя, как по спине пробежала холодная игла раздражения. Он бросил пинцет на стол, где ртуть слилась в шарик и схватил лежащую рядом микросхему, будто ища в ней опору.

Шмидт медленно обошёл лабораторию, словно хищник, оценивающий территорию. Его тень, искажённая мерцанием неоновых ламп, скользила по стенам, поглощая формулы и схемы, словно голодный призрак. Палец в чёрной перчатке протянулся к устройству, напоминавшему гибрид радиоприёмника и парового котла, от которого тянулись спирали медных проводов. На корпусе красовалась табличка, выведенная дрожащей рукой Золы: «Не включать! Чертовски опасно!».

— Не трогайте! — Зола вскочил так резко, что стул с грохотом упал на пол. Он задел колбу с фиолетовым дымом, и тот завился в воздухе змеёй, будто насмехаясь над его паникой. — Это частотная матрица! Малейший дисбаланс, и…

— И что? — Шмидт повернул вентиль с преувеличенной медлительностью, словно наслаждаясь моментом.

Прибор взвыл, как раненый зверь, и лабораторию заполнил треск статики, от которой задрожали стёкла на полках. На стенах заплясали тени, похожие на когтистые пальцы, готовые вцепиться в горло. — Вы пугаете меня, Зола. Я думал, мы здесь создаём оружие, а не играем в алхимиков.

Учёный метнулся к щитку, спотыкаясь о разбросанные инструменты, и дёрнул рычаг аварийного отключения. Свет погас, оставив лишь багровое свечение перегретых ламп, окрасившее комнату в цвет запёкшейся крови. В тишине, налитой гулом адреналина, Шмидт рассмеялся — низко, словно скрежет металла по камню.

— Ваш «порядок» напоминает мне бомбу замедленного действия, — он поднял с пола лист бумаги, испещрённый формулами, которые теперь пересекала трещина от падения колбы. Кофейное пятно на углу складывалось в подобие черепа, будто сама судьба подмигивала им обоим. — Как вы находите здесь что-то?

— Мозг, герр Шмидт, — Зола выхватил лист, прижимая его к груди, как ребёнка, которого пытаются отнять. Бумага хрустела под его пальцами, угрожая рассыпаться. — Он устроен сложнее ваших… танков. — Он едва сдержал ядовитое «идиотских», закусив губу до боли.

Шмидт приблизился, и Зола почувствовал запах кожи и металла — как всегда, когда тот возвращался с испытаний нового оружия. Иоганн взял со стола микросхему, вертя её в пальцах, будто безделушку, а его глаза, алые, как расплавленное железо, изучали каждый чип, каждый паяный шов.

— Знаете, что объединяет хаос и гениальность? — Его голос стал мягким, как лезвие перед ударом, а пальцы сомкнулись вокруг микросхемы, будто вокруг горла. — И то, и другое… восхитительно горюче.

Он бросил микросхему в колбу с кислотой, не отрывая взгляда от Золы. Учёный ахнул, но было поздно — жидкость вспенилась, выбросив в воздух облако едкого дыма, которое обожгло глаза и горло. Шмидт, не моргнув, наблюдал, как зеленоватый отсвет играет на его лице.

— Вы сожжёте нас всех! — Зола вытер слёзы, выступившие от едкого газа, и потянулся к аварийному клапану вентиляции, но Шмидт перегородил ему путь, широко раскинув руки, будто предлагая объятие.

— Нет, доктор. Я лишь… ускоряю эволюцию, — он повернулся к выходу, его плащ взметнулся, словно крыло летучей мыши, задев стопку бумаг. Листы разлетелись, как осенние листья.

— Продолжайте. Но помните — завтра я вернусь. И принесу спички.

Дверь захлопнулась, оставив после себя тишину, густую, как смола. Зола стоял, сжимая в дрожащих пальцах обгоревший чертёж, края которого обуглились от случайной искры. Где-то в углу шипела лопнувшая трубка, выпуская струйку пара, а в его голове уже складывались новые формулы, сплетаясь в паутину мести. Нет, не мести — совершенства.

Он приклеил на прибор новую табличку, выведя буквы с яростной точностью: «Смерть любопытным». И усмехнулся. Впервые за день. Где-то в глубине лаборатории, в тени, замигал крошечный индикатор — устройство, которое Шмидт так и не заметил. Зола поймал себя на мысли, что почти надеется: завтра Красный Череп всё-таки нажмёт не ту кнопку. Почти.