Век произвола (джен)

Камень был холодным. Даже сквозь тонкое дно ящика холод просачивался внутрь, тяжёлый и влажный. Он заполнял всё: ноги, сведённые судорогой, руки, вцепившиеся в прогнившие доски, зияющую пустоту под рёбрами.

Маркарт. Каменная клетка с небом вместо решётки.

Раньше был дом. Пахло жареным хлебом и воском для лат. Отец чистил кирасу у камина, мурлыча под нос свои любимые строчки:

«побьём Братьев бури, землю нашу вернём... Защищать край родной будем мы день за днём».

Его руки были тёплыми. Они могли укрыть от любой бури.

Теперь буря была везде.А тёплых рук — не было.

Сослуживцы отца, те, что хлопали его по плечу на пирушках, смотрели сквозь неё. Сквозь грязь на лице, сквозь дыру на локте платья. «Каждый сам за себя, девочка. Война». Империя, «край родной», который он поклялся защищать, проглотила его и не подавилась. Она была слишком мала, чтобы считаться осколком.

Она зажмурилась. Пыталась вызвать в памяти тот запах — жареного хлеба. Но в ноздри впивался только кислый дух помоек и мокрого камня.

Сегодня она впервые поужинала. Объедками с чужого стола, с трудом найденными на помойке у таверны «Серебряная Кровь». «Почему кровь — серебряная?» — мелькнула вялая мысль. Но не до конца обглоданная кость сулила нечто большее, чем ягоды из леса. Настоящее мясо.

Она грызла её, как животное, стыдясь и не в силах остановиться. Теперь в желудке лежал тяжёлый, тёплый комок. Но от этого не становилось теплее.

Зачем?

Мысль пришла тихо, как последний выдох. Зачем греться? Зачем завтра снова искать эту кость? Зачем вообще просыпаться в этом каменном городе, где на её бретонскую кровь смотрят с презрением, а на её голод — с равнодушием?

Она повернулась на бок, пытаясь укрыться собственными худыми руками. Из-за стены доносился гул голосов, звон кружек. Чей-то смех. Кусочек чужой, недосягаемой жизни. Тёплой.

Она сжалась в комок. Глаза были сухими. Плакать — тоже зачем? Слёзы не согреют. Не накормят. Не вернут отца.

Она была никем. Вещью. Призраком у чужой стены.

И самое страшное заключалось в том, что ей было абсолютно не за что зацепиться. Ни клочка надежды. Ни единой причины дождаться утра.

Только холод. Только камень. Только тихий, бесконечный вопрос, на который не было ответа.

И в этой тишине, внутри неё, что-то начало медленно, неумолимо замерзать. Превращаться в лёд.