Первый шаг в темноте (джен)

Глава 1: Обломки

Тепло.

Последнее, что он помнил — мамины руки в волосах, папин смех, слова, обрывки: «…Иджин… люблю…». Запах духов, одеколона, сладкого печенья.

А потом — холод и ад.

Он не помнил, как его нашли. Обломки. Пламя. Трупы. Холодные руки чужих людей, грубо вытаскивающих его из металлической могилы. Полубессознательное состояние на тряских носилках. Шепот над головой на непонятном языке, полный чего-то тяжелого и колючего — цинизма, раздражения. Слово, которое повторялось чаще других, резало слух даже сквозь туман боли: "Дохляк".

Теперь он лежал на чем-то жестком, тонком — раскладушке внутри пропахшего потом, гнилью и лекарствами тента. Боль пульсировала в висках, в боку, во всем теле. Сквозь туман сознания пробивались те же чужие голоса за стенкой палатки, те же интонации: презрительные, насмешливые. Он улавливал знакомое, уже ненавистное слово: "Дохляк". И другие: "самолет", "ставка", "не выживет".

Тень упала на него. Над ним стоял мужчина — высокий, в камуфляже, с кружкой дымящейся жидкости. Говорил что-то хрипло, но Иджин не понимал. Только тон — как к собаке, к мусору. Взгляд мужчины скользнул по нему с таким же холодным пренебрежением, каким звучали голоса снаружи. Ставка проиграна, — казалось, говорили его глаза. — Живой. Ну и ладно. Посмотрим, как долго.

Мужчина схватил его за плечо, сдернул с раскладушки. Иджин едва устоял, мир поплыл. Боль в боку впилась клыками.

— Шевелись, — бросил тот (или это просто казалось?).

Иджин шагнул к выходу, толкнул грубый полог палатки — и ослеп.

Солнце и взгляды.

Яркое, беспощадное. Он зажмурился, услышал смешки, резкие выкрики на непонятном языке, среди которых снова мелькнуло то самое слово — "Дохляк". Когда глаза привыкли — он увидел их.

Дети. Подростки. Все в одинаковых черных футболках и зеленых штанах. Все уже знали его. Знаменитого "дохляка с самолета". Все смотрели. Ожидающе. Как на диковинку, на которую поставили, и вот сейчас она должна была либо сломаться, либо... нет, только сломаться. Взгляды были смесью любопытства, презрения и азарта. Некоторые открыто перешептывались, тыча в его сторону пальцами, их лица кривились в усмешках. "Смотри, летунчик вылез!", "Держу пари, упадет до вечера!", "Дохляк, покажи, как летаешь?" — смысл угадывался по тону и жестам.

Двое отделились от ближайшей группы — коренастые, с тупыми ухмылками, те самые, кто громче других ставил на его провал. Один что-то сказал, насмешливо щелкнув пальцами перед его носом, но Иджин не понял слов.Только тон — злой, издевательский. Он знал, что сейчас будет. Это был спектакль, и он — главная жертва.

Первый толкнул его в грудь. Боль в боку вспыхнула, Иджин закашлялся. Второй занес руку для удара, его глаза светились предвкушением легкой победы и одобрения зрителей. Иджин инстинктивно сжал кулаки, хотя знал — сил нет. Кругом смеялись. Ждали.

Удар пришелся в солнечное сплетение. Воздух с хрипом вырвался из легких. Он согнулся пополам, мир потемнел. Второй парень занес ногу, чтобы пнуть его в живот, когда что-то мелькнуло сбоку, как белая молния.

Это была девушка. Светлые, коротко остриженные волосы. Зеленые глаза, сейчас полные холодной ярости. Она влетела между Иджином и его обидчиками. Ее удар — точный, сокрушительный — пришелся первому парню в плечо, отшвыривая его назад. Раздался глухой стон. Второй попытался схватить ее, но она ловко увернулась, ее нога описала короткую дугу и врезалась ему под колено. Он рухнул с криком.

Все произошло за секунды. Девушка стояла над ними, дыша чуть чаще обычного, ее взгляд метал молнии. Первый парень, потирая плечо, смотрел на нее с глупым удивлением и обидой. Он что-то выкрикнул, явный вопрос: "За что?!"

Она резко, сквозь зубы, бросила ответ. Ее голос был полон презрения и раздражения. Иджин уловил знакомое слово "бесит" и жесткий взмах рукой — отвалите! Парни переглянулись, первый что-то буркнул в ответ, но под ее ледяным взглядом отползли, недовольно бормоча. Зрители замерли, впечатленные ее яростью.

Потом она молниеносно повернулась к Иджину. Глаза вспыхнули еще злее, увидев его все еще согбенную фигуру, его растерянность, его немоту. Она что-то рявкнула — быстро, резко, как удар кнута.

Он не понял. Моргнул, пытаясь сообразить, что от него хотят. Его непонимание, его немота взбесили ее еще больше.

— Ты глухой?! — закричала она (или он снова угадал смысл по дикой злости в ее глазах?). Руки вцепились в его ворот футболки, дернули вверх с такой силой, что он взмок от боли — швы на боку горели огнем. Она приподняла его, заставив встать на цыпочки, впилась в него зелеными глазами, полными ярости и какого-то почти отчаяния перед его беспомощностью.

— Слабаков здесь бьют! — прошипела она (смысл был ясен без слов). — Дохляков — ломают!

Она швырнула его на ноги. Он едва устоял, мир снова заплясал.

— Иди! — бросила она через плечо, уже разворачиваясь. — Пока не добили!

Она пошла прочь, не оглядываясь. Иджин посмотрел на спины отползающих парней, на других детей —их взгляды теперь были смесью страха перед девушкой, злорадства (его все-таки "добили") и любопытства: "Сколько он пройдет?"

Он пошел. Шаг. Боль. Еще шаг. Головокружение. Смешки снова поползли за спиной, слово "дохляк" висело в воздухе. Но он не упал.Потому что если упадешь — не встанешь. И тогда никто не услышит, как он шепчет в пустоту сквозь ком в горле:

— …мама…

Жара давила, солнце слепило, запах лагеря — пота, грязи, крови и отчаяния — въедался в ноздри. Он шел сквозь строй насмешек и циничных ставок на его смерть. Первый день в аду начался. И ставки против него были высоки.