Первый шаг в темноте (джен)

Глава 1: Обломки

Тепло.

Последнее, что он помнил — мамины руки в волосах, папин смех, слова, обрывки: «…Иджин… люблю…». Запах духов, одеколона, сладкого печенья.

А потом — холод и ад.

Он не помнил, как его нашли. Обломки. Пламя. Трупы. Холодные руки чужих людей, грубо вытаскивающих его из металлической могилы. Полубессознательное состояние на тряских носилках. Шепот над головой на непонятном языке, полный чего-то тяжелого и колючего — цинизма, раздражения. Слово, которое повторялось чаще других, резало слух даже сквозь туман боли: "Дохляк".

Теперь он лежал на чем-то жестком, тонком — раскладушке внутри пропахшего потом, гнилью и лекарствами тента. Боль пульсировала в висках, в боку, во всем теле. Сквозь туман сознания пробивались те же чужие голоса за стенкой палатки, те же интонации: презрительные, насмешливые. Он улавливал знакомое, уже ненавистное слово: "Дохляк". И другие: "самолет", "ставка", "не выживет".

Тень упала на него. Над ним стоял мужчина — высокий, в камуфляже, с кружкой дымящейся жидкости. Говорил что-то хрипло, но Иджин не понимал. Только тон — как к собаке, к мусору. Взгляд мужчины скользнул по нему с таким же холодным пренебрежением, каким звучали голоса снаружи. Ставка проиграна, — казалось, говорили его глаза. — Живой. Ну и ладно. Посмотрим, как долго.

Мужчина схватил его за плечо, сдернул с раскладушки. Иджин едва устоял, мир поплыл. Боль в боку впилась клыками.

— Шевелись, — бросил тот (или это просто казалось?).

Иджин шагнул к выходу, толкнул грубый полог палатки — и ослеп.

Солнце и взгляды.

Яркое, беспощадное. Он зажмурился, услышал смешки, резкие выкрики на непонятном языке, среди которых снова мелькнуло то самое слово — "Дохляк". Когда глаза привыкли — он увидел их.

Дети. Подростки. Все в одинаковых черных футболках и зеленых штанах. Все уже знали его. Знаменитого "дохляка с самолета". Все смотрели. Ожидающе. Как на диковинку, на которую поставили, и вот сейчас она должна была либо сломаться, либо... нет, только сломаться. Взгляды были смесью любопытства, презрения и азарта. Некоторые открыто перешептывались, тыча в его сторону пальцами, их лица кривились в усмешках. "Смотри, летунчик вылез!", "Держу пари, упадет до вечера!", "Дохляк, покажи, как летаешь?" — смысл угадывался по тону и жестам.

Двое отделились от ближайшей группы — коренастые, с тупыми ухмылками, те самые, кто громче других ставил на его провал. Один что-то сказал, насмешливо щелкнув пальцами перед его носом, но Иджин не понял слов.Только тон — злой, издевательский. Он знал, что сейчас будет. Это был спектакль, и он — главная жертва.

Первый толкнул его в грудь. Боль в боку вспыхнула, Иджин закашлялся. Второй занес руку для удара, его глаза светились предвкушением легкой победы и одобрения зрителей. Иджин инстинктивно сжал кулаки, хотя знал — сил нет. Кругом смеялись. Ждали.

Удар пришелся в солнечное сплетение. Воздух с хрипом вырвался из легких. Он согнулся пополам, мир потемнел. Второй парень занес ногу, чтобы пнуть его в живот, когда что-то мелькнуло сбоку, как белая молния.

Это была девушка. Светлые, коротко остриженные волосы. Зеленые глаза, сейчас полные холодной ярости. Она влетела между Иджином и его обидчиками. Ее удар — точный, сокрушительный — пришелся первому парню в плечо, отшвыривая его назад. Раздался глухой стон. Второй попытался схватить ее, но она ловко увернулась, ее нога описала короткую дугу и врезалась ему под колено. Он рухнул с криком.

Все произошло за секунды. Девушка стояла над ними, дыша чуть чаще обычного, ее взгляд метал молнии. Первый парень, потирая плечо, смотрел на нее с глупым удивлением и обидой. Он что-то выкрикнул, явный вопрос: "За что?!"

Она резко, сквозь зубы, бросила ответ. Ее голос был полон презрения и раздражения. Иджин уловил знакомое слово "бесит" и жесткий взмах рукой — отвалите! Парни переглянулись, первый что-то буркнул в ответ, но под ее ледяным взглядом отползли, недовольно бормоча. Зрители замерли, впечатленные ее яростью.

Потом она молниеносно повернулась к Иджину. Глаза вспыхнули еще злее, увидев его все еще согбенную фигуру, его растерянность, его немоту. Она что-то рявкнула — быстро, резко, как удар кнута.

Он не понял. Моргнул, пытаясь сообразить, что от него хотят. Его непонимание, его немота взбесили ее еще больше.

— Ты глухой?! — закричала она (или он снова угадал смысл по дикой злости в ее глазах?). Руки вцепились в его ворот футболки, дернули вверх с такой силой, что он взмок от боли — швы на боку горели огнем. Она приподняла его, заставив встать на цыпочки, впилась в него зелеными глазами, полными ярости и какого-то почти отчаяния перед его беспомощностью.

— Слабаков здесь бьют! — прошипела она (смысл был ясен без слов). — Дохляков — ломают!

Она швырнула его на ноги. Он едва устоял, мир снова заплясал.

— Иди! — бросила она через плечо, уже разворачиваясь. — Пока не добили!

Она пошла прочь, не оглядываясь. Иджин посмотрел на спины отползающих парней, на других детей —их взгляды теперь были смесью страха перед девушкой, злорадства (его все-таки "добили") и любопытства: "Сколько он пройдет?"

Он пошел. Шаг. Боль. Еще шаг. Головокружение. Смешки снова поползли за спиной, слово "дохляк" висело в воздухе. Но он не упал.Потому что если упадешь — не встанешь. И тогда никто не услышит, как он шепчет в пустоту сквозь ком в горле:

— …мама…

Жара давила, солнце слепило, запах лагеря — пота, грязи, крови и отчаяния — въедался в ноздри. Он шел сквозь строй насмешек и циничных ставок на его смерть. Первый день в аду начался. И ставки против него были высоки.

Глава 2. Первый день ада.

Он шёл за девушкой, спина которой была прямым, негнущимся клинком. Каждый шаг отдавался огнём в боку, ноги подкашивались. Смешки и злые шепотки "дохляк" преследовали его, как стая голодных мух. Она не оглядывалась, не замедляла шаг. Они миновали ряды тентов, вышли на открытое пространство у кромки леса. То, что он увидел, заставило кровь стынуть в жилах. Это не была площадка. Это был участок ада, вырванный и помещённый на землю. Грязь. Не просто лужи, а кишащие, зловонные болота, перемежающиеся с глубокими, наполненными мутной жижей ямами. Над некоторыми натянута колючая проволока так низко, что под ней можно было только проползти. Вздымались гладкие, мокрые от грязи стены высотой в два-три его роста. Змеились шатающиеся брёвна над трясиной. Темные, узкие отверстия в земле, похожие на могилы, зияли среди препятствий. И повсюду — дети. Они карабкались по стенам, падали в грязь, ползли под проволокой, их чёрные футболки превратились в коричневые лохмотья. Воздух гудел от криков, ругани, хлюпающей грязи и... выстрелов? Резкие хлопки раздавались то тут, то там, над головами ползущих. Взрывались с глухим бумом небольшие пакеты, разбрасывая грязь и дым. Дымовые шашки ползли едким, режущим глаза дымом, смешиваясь с туманом от дыхания и испарений болота.

Инструкторы. Их было несколько. Взрослые мужчины и женщины в грязном камуфляже. Они не стояли в стороне. Они были частью хаоса. Они орали, их голоса резали воздух:

— Ползи, червь! Под проволокой! Голову в грязь, если хочешь жить! Давай, давай! — кричал один, указывая палкой на ползущего ребёнка.

(Раздался выстрел прямо над головой ребёнка.)

— Первый отряд! В яму! Всех! Погружение с головой! Кто не нырнёт — дополнительный круг! Сейчас же! — добавил другой, и дети, визжа, нырнули в чёрную жижу.

(Мальчишка постарше балансировал на шатком бревне, дёрнулся и чуть не свалился.)

— Эй, танк! Ты что, заснул на этом бревне? Двигайся! Или ты хочешь стать кормом для пираньй в эту трясину? Шевелись! — рявкнул третий, заставив подростка вцепиться в бревно мёртвой хваткой.

— Ой, посмотрите, новенький прибыл! Дохляк вышел на прогулку! Ну что, покажешь нам, как ты летаешь через стену? Или просто сдохнешь у нас на глазах? — протянул четвёртый, вызвав смешки.

Девушка остановилась, обернулась к Иджину. Её лицо было покрыто грязью, зелёные глаза горели холодной решимостью.

— Твой старт. Ползи. Под проволокой. Голова вниз. Не вставать. Пока не вылезешь. Понял? — бросила она коротко, но с силой, что он почувствовал её взгляд как удар.

Он не понял всех слов, но жест был ясен: "Ползи туда. Сейчас." Он посмотрел на яму. Чёрная, пузырящаяся жижа. Колючая проволока в сантиметрах от поверхности. Выстрелы где-то рядом. Его стошнило.

— Слабак. Промокнешь — перестанешь, — процедила она, толкнула его в спину, прямо к краю ямы.

— Ползи, дохляк! Или я сама запру тебя туда головой! — добавила она, и он почувствовал, как страх скручивает внутренности.

Инстинкт сработал раньше мысли. Страх перед ней, этим местом и насмешками заставил его двинуться. Он сполз в жижу. Холод. Ледяной, пронизывающий до костей, несмотря на жару. Грязь обволакивала, тянула вниз. Запах тухлых яиц ударил в нос. Он упал на четвереньки, лицом к чёрной воде.

— Голова вниз! Всё тело! Проползай! Быстро! Ты что, хочешь, чтобы тебе пробило голову? — проревела она, и холостые выстрелы заглушили её слова.

Он вдохнул, зажмурился и нырнул под проволоку в ледяную мглу. Грязь забила нос, рот, уши. Паника сжала горло. Он забился, пытаясь вдохнуть, и наглотался жижи. Кашель, спазмы. Он полз, царапая дно, натыкаясь на корни. Свет. Он вынырнул, задыхаясь, выплёвывая грязь, слёзы смешивались с жижей на лице.

— Встать! К стене! Бегом! Не отдыхать, тупая скотина! — рявкнул инструктор.

Он встал. Следующая стена. Гладкая, мокрая и высокая. Другие дети пытались карабкаться, падали. Инструктор подгонял их.

— Используй ноги! Ищи опору! Ты что, в первый раз? Ага, новенький! Смотри и учись, как не надо! — добавил он, тыча палкой в сторону Иджина.

— Ну? Или ты ждёшь лестницы? Лезь, дохляк! Протяни руки! — издевательски закончил он, и дети засмеялись.

Он подбежал, прыгнул, пальцы скользнули по дереву. Он упал на спину, боль пронзила рёбра. Смех инструктора и детей.

— Прекрасно! Пятёрка с плюсом за грязевого ангела! Повтори! — засмеялся он, поднимая палку.

Он поднялся на ноги. Затем стремительно приблизился. Совершил прыжок. И снова упал. Грязь попала в глаза. Раздались выстрелы. Взрыв произошёл в непосредственной близости, оглушив его. Дым раздражал глаза.

— Эй, солдат 217! Твой подопечный что, забыл, как пользоваться ногами? Или он думает, что стену можно взять лбом? Объясни, быстро! — скомандовал инструктор девушке.

217 подошла к мальчишке.

— Разбегись! Оттолкнись посильнее! Хватайся выше! Не падай! — приказала она, схватив его за руку и развернув к стене.

— Покажи! Смотри! — добавила она, демонстрируя прыжок.

Она отбежала, разогналась, легко прыгнула, зацепилась за верхний край стены, подтянулась и перекатилась на другую сторону. Она появилась сверху, смотря на него ледяными глазами.

— Твой ход. Или ты уже сдался, дохляк? — бросила она, в её голосе было холодное презрение.

Слово "сдался" прозвучало как пощёчина. Где-то глубоко, под слоем боли, страха и грязи, что-то дрогнуло. Не ярость. Не смелость. Упрямство. Животное, слепое. Не сдохнуть. Не сдаться. Он отплевался, отбежал подальше, чем в прошлый раз. Разогнался из последних сил. Прыгнул, вытянув руку изо всех сил. Пальцы впились в мокрую древесину! Он повис, забил ногами по стене, нашёл упор носком ботинка. Подтянулся. Перевалился через край. Упал на другую сторону, не в грязь, а на твёрдую землю, сбив дыхание. Никто не засмеялся. На секунду вокруг него стихло. Даже инструктор со стеной хмыкнул.

— О! дохляк ожил! Ну что ж, дальше!

Вперед! Бегом к болоту! Не застывать! — бросил он, указывая на следующее препятствие.

Иджин поднялся. Боль была. Холод был. Страх был. Но он прошёл стену. Он побежал дальше, к шатающимся брёвнам над зловонной трясиной, навстречу новым выстрелам, крикам и ледяной грязи. Первый круг ада только начался. "Выжить сегодня" — это единственная мысль, пульсирующая в такт бешено колотящемуся сердцу. Не сдохнуть. Пока.

...Иджин побежал дальше. Шатающиеся бревна, ледяная вода по грудь, темный тоннель, где он чуть не задохнулся от грязи и паники, оглушительные взрывы рядом — все слилось в один сплошной кошмар боли, холода и нечеловеческого напряжения. Он не думал. Он выживал. Шаг за шагом. Падение. Подъем. Снова шаг. "Не упасть. Не сдохнуть. Сегодня." — единственная мысль, пульсирующая сквозь гул в ушах и спазмы в мышцах.

Финал. Не победный, а просто... прекращение. Резкий, пронзительный свисток разрезал воздух. Крики инструкторов сменились на короткие, отрывистые команды:

— Все! Стой! Отдых! — прокричал Бешеный Пес.

— На линию! Быстро! Кто не встал — дополнительный круг! — раздался уже женский голос.

Иджин замер, чуть не упав. Его трясло, как в лихорадке, изнутри до костей. Боль терзала всё тело: израненные ладони, содранные колени и локти. Несмотря на жару, холод пробирал до костей. Грязь засохла коркой на коже, одежде, волосах, въелась под ногти. Он кашлял, выплёвывая чёрную слюну. Мир расплывался перед глазами.

Инструкторы медленно обходили строй изможденных детей. Бешеный Пес остановился возле Иджина. Его холодный, расчетливый взгляд пробежался по телу мальчика: кровь на руках, синяки на лице, сильная дрожь. Но Иджин стоял, не плакал, не падал.

— Жив. Ну и ладно. Следующий, — тихо бросил Бешеный Пес и двинулся дальше.

Команда скомандовала: «Шагом марш! В лагерь!» Каждый шаг был пыткой. Ноги не слушались, тело сопротивлялось. Иджин сосредоточился на спине впереди идущего, чтобы не упасть. Рядом шагали те самые парни, что утром планировали «поиграть» с ним. Они бросали на него косые взгляды, но не подходили. Страх перед солдатом 217 висел в воздухе, как запах грязи. Ее молниеносная расправа утром и ледяное внимание на полосе были лучшей защитой. Она шла чуть в стороне, не глядя на него, но он чувствовал ее присутствие, словно тень.

Глава 3. Лагерь.

Команда скомандовала: «Шагом марш! В лагерь!» Каждый шаг был пыткой. Ноги не слушались, тело сопротивлялось. Иджин сосредоточился на спине впереди идущего, чтобы не упасть. Рядом шагали те самые парни, что утром планировали «поиграть» с ним. Они бросали на него косые взгляды, но не подходили. Страх перед солдатом 217 висел в воздухе, как запах грязи. Ее молниеносная расправа утром и ледяное внимание на полосе были лучшей защитой. Она шла чуть в стороне, не глядя на него, но он чувствовал ее присутствие, словно тень.

Перед столовой — ряд ведер с ледяной, мутной водой. Это был обязательный «душ». Дети, стеная, обливали себя, смывая грязь. Иджин сунул руки в воду — боль и холод заставили его втянуть воздух. Он схватил тряпку, смочил ее и протер лицо, шею, руки. Вода тут же стала черной. Он был грязен, но хоть что-то изменилось.

Столовая. Вернее, выжженная солнцем поляна, где царили пыль, жара и борьба за пайку. Посередине стояла армейская палатка с открытой стороной — кухня, откуда валил пар и звенели котлы. Вдоль края, под редкими чахлыми деревьями, тянулись длинные, грубо сколоченные столы и скамьи (рядов десять, каждый метров по двадцать). Но немногие сидели за ними. Большинство детей, получив в очереди у палатки свою скудную порцию в жестяную миску от угрюмого повара-наемника (тот швырял миски, бросал хлеб, орал что-то неразборчивое), тут же расходилисьискать свое место под палящим солнцем. Кто-то пристраивался на раскаленном краю стола, быстро хватая ложкой, озираясь. Другие шли к одиноким валунамили пням на краю, садясь в пыль. Третьи искали скудную тень под деревьями или у стен, сворачиваясь калачиком. Сильные группировки занимали лучшие пятна тени, отгоняя слабых.

Запах... еды. Пресной. Простой кашиили похлебки с плавающими непонятными крупицами. Но после ада полосы этот запах казался райским. Порции были скудные, раздавались быстро, без разговоров, как скоту. Воздух дрожал от жары, смешанной с запахами пыли, пота, дешевой еды и всеобщего отчаяния. Инструкторы расхаживали по краю, смотря на "номера" с холодным пренебрежением, иногда подгоняя замешкавшихся ударом плетки или окриком: "Шевелись, номер! Не задерживай очередь!"

Иджин получил свою миску с серой кашей и кусок черствого хлеба. Он огляделся. Столы? Рискованно. Там могли спровоцировать. Лучшие камни в тени? Заняты. Он увидел небольшой, плоский камень под другим чахлым деревцем, чуть поодаль. Уединенно. В жидкой, пятнистой тени, но в стороне от основного потока и группы «няни», которая уже сидела под своим деревом с другими опытными детьми. Достаточно безопасно.

Он сел на краешек камня. Снизу камень был горячим, даже сквозь ткань штанов. Тень почти не спасала от палящего зноя. Он сжался в комок, пытаясь унять дрожь, пронизывавшую все тело после тренировки. Его руки тряслись так, что ложка звенела о край миски. Он зачерпнул, поднес ко рту. Вкус? Безвкусица. Соль. Теплота.Но это была пища. Он ел жадно, механически, не глядя по сторонам, чувствуя, как скудное тепло еды медленно растекается по промерзшему, избитому телу. Поткапал со лба, смешиваясь с кашей. Пыль оседала на губы. Он не обращал внимания.

Шепотки вокруг не прекращались, но теперь в них не было открытой злобы, только усталое наблюдение и осторожность:

"...Смотри, дохляк ест..."

"...Прошел же... В первый день..."

"...Моль за ним следила..."

"...Не трогай, а то Моль придет..."

Девушка, которую называли Моль сидела в другом конце поляны, под своим деревом, с группой таких же уставших, но более опытных детей. Она не смотрела прямо на Иджина. Она спокойно, почти автоматически ела свою порцию. Но краем глаза она видела его сгорбленную фигуру на камне, его трясущиеся руки, его упорное, сосредоточенное поедание каши, словно это был последний шанс. Внутри нее, за слоем усталости и привычной холодности, что-то шевельнулось. Не жалость. Удивление. Легкое, почти невесомое.

Про себя она рассуждала: "Прошел... Дохляк... Прошел полосу. В первый день. Сквозь грязь, выстрелы, боль... Не сломался. Не сдался. Интересно..."

Ее зеленые глаза на мгновение сузились. Она не ожидала этого. Никто в лагере не ожидал. Этот хлипкий мальчишка с самолета, этот "дохляк", на которого ставили часы жизни, пережил первый день. Он не просто выжил — он прошел сквозь адский конвейер истощения, который ломал куда более крепких. Это было... необычно.

Иджин доел последнюю ложку каши, облизал миску до блеска, обглодал хлеб до крошки. Дрожь немного утихла, сменившись тяжелой, свинцовой усталостью. Боль никуда не делась, но теперь она была фоном. Он сидел на своем горячем камне под чахлым деревом, сжимая пустую миску, уставившись в нее, не видя. Пустота. В голове, в душе. Ни мыслей, ни чувств. Только остаточная вибрацияв мышцах и глухой звон в ушах от выстрелов и криков. Он сдал пустую миску и ложку и, не оглядываясь, поплелся прочь с поляны, готовясь к следующему испытанию — ночи в ангаре.

Ангар. Внутри царил полумрак и хаос. Воздух был спертым, пропитанным запахом пота, грязи и затхлости. Спальных мест катастрофически не хватало. У дальней стены стояло пару десятков шатких раскладушек — привилегия сильнейших или просто везучих. На полу валялись грязные матрасы, набитые чем-то жестким, и просто кучи тряпья. Дети, объединившиеся в групки, быстро занимали матрасы, укладываясь по двое, а то и по трое на одном, делясь скудным теплом и пространством. Те, кто опоздал или был изгоем, искали место у стен, сворачивались комочками прямо на голом бетоне,подкладывая под голову свернутые куртки или пустые коробки. Кое-кто просто сидел, прислонившись к стене или ящикам, обхватив колени, пытаясь вздремнуть в неудобной позе.

Иджин замер у входа, ошеломленный картиной отчаяния. Его взгляд скользнул по солдату 217, его «няне». Она без лишних слов подошла к одному из матрасов, где уже лежал парень побольше. Тот подвинулся, она легла рядом спиной к нему, натянув на себя уголок грязного одеяла. Даже она делила матрас.

Привлекать внимание было смерти подобно. Иджин отступил вглубь ангара, в самый темный угол, заваленный пустыми деревянными ящиками и какими-то рваными брезентами. Там было холодно, пахло пылью и маслом. Он нашел место, где два больших ящика образовывали подобие ниши у стены. Сгребая руками крупную стружку и пыль, он с трудом расчистил небольшой участок бетона. Потом нашел кусок грубого, пропахшего машинным маслом брезента. Это было все.

Он свернулся калачиком на холодном полу, подложив под бок руку, чтобы не так сильно давило на больные ребра. Брезентом накрылся с головой, как убогим одеялом. Ткань была жесткой, холодной и плохо пахла, но она хоть как-то защищала от сквозняков и взглядов. Он втянул голову в плечи, стараясь стать как можно меньше, незаметнее.

Тишина не наступала. Ангар наполняли звуки: сопение, храп, сдавленный кашель, чьи-то всхлипы, скрип раскладушек, шорохи тех, кто не мог уснуть. Где-то вдалеке слышались шаги ночного дозора. Холод бетона проникал сквозь тонкую ткань штанов, заставляя его дрожать мелкой, непрекращающейся дрожью. Боль в теле пульсировала в такт сердцебиению.

Но он лежал. Не плакал. Не стонал. Он смотрел в темноту из-под грубого брезента, видя не ящики, а обломки самолета, слыша не храп, а последние слова: "...люблю..." Комок подступил к горлу, но он сглотнул его силой. Слабости не показывать.

Его первый день в лагере подошел к концу. Ад только начинался, но первая, самая страшная битва — битва за то, чтобы не умереть в первый же день — была выиграна. Ценой боли, грязи, холода и этой жалкой норы за ящиками. Ценой капли неожиданного удивления в зеленых глазах Пятой. Он выжил. Сегодня. Этого хватило. Завтра будет новый день ада. Но сейчас... сейчас он мог просто лежать, дрожа под вонючим брезентом, и ждать утра. Он закрыл глаза, стараясь не думать, просто дышать и терпеть. Выживать. До следующего рассвета.