Ржавое золото ( Место для шага вперёд ) (гет)

Часть 1 Белые, Белые Дни...

Это черновик главы

Тишина Севера — не просто отсутствие звука. Это плотная, давящая субстанция, которая проникает под кожу, вгрызается в мысли и начинает говорить твоим собственным голосом, шепча о твоей глупости, жадности, о приближении конца.

Три недели, как я один.

Напарник, старый Сэм, был моим единственным связующим звеном с миром, мой единственный "мост" через эту проклятую реку безумия. Мы нашли жилу, да, нашли. Полноценную, богатую, чертову жилу, из-за которой я и сижу здесь, в ловушке. Три недели, как я один... И, возможно, три недели до того, как эта тишина навсегда поглотит и меня. А может, это произойдёт еще раньше...

Азарт был сильнее инстинкта. Мы нашли ту жилу в конце сентября, когда уже собирались уходить, провозившись без результата предыдущие месяцы. Жила была такой перспективной, такой богатой… Словно сама судьба смеялась над нами, проверяя нашу реакцию.

Сэм, старый пёс, поддался первому же порыву: "Итан, такую удачу нельзя бросать! Успеем до холодов, успеем!". А я, дурак, поверил. Мы оставались, копали, забывая о том, что солнце с каждым днём поднимается всё ниже, а ночи становятся длиннее и морознее. Каждый удар кирки был ударом по здравому смыслу.

Зима пришла, как хищник. Неожиданно рано, с яростью, которой мы не ожидали. Реки начали сковываться льдом не по дням, а по часам, а снегопады накрыли всё вокруг. Когда мы наконец осознали, что застряли, было уже поздно.

Ирония, Итан. Вот она, твоя золотая ирония.

Теперь я лежу, кутаясь в старое одеяло, сжимая в ледяном кулаке мешочек с россыпью. Один из многих. О, я богат! Только это не спасает от смерти. Я слышу, как ветер свистит сквозь щели в нашей хилой лачуге, и ощущаю холод, который уже не снаружи, а внутри костей.

Я смотрю на этот жёлтый песок, на этот мерцающий, тусклый блеск. В цивилизации он сто́ит дом, свободу, целое состояние. Здесь он не стоит ничего. Он не согреет меня, не даст огня, не принесёт лося, не залатает дыры в крыше. Мне нужна ветка, трут, кусок жира, горячий кофе — всё что угодно, только не эта бесполезная, холодная, проклятая руда. Я притащил в эту ледяную гробницу свой собственный памятник жадности, тащу его с собой, иронично отягощая каждый свой шаг, каждый свой обречённый вдох.

И если я умру здесь, что, кажется, неизбежно, то этот мешок останется со мной. Спишь в обнимку со своей судьбой, Итан. Я надрывно смеюсь в пустоту — Итан Уолш, самый богатый труп на Севере, который умрёт от холода, имея при себе гору богатства, которое не может купить даже одного, последнего, тёплого вздоха. Он пришёл за золотом, а нашёл, что золото — это лишь очень тяжёлый, очень красивый песок. И я улыбаюсь этому своему последнему открытию. Горькая, ледяная улыбка.

Сэм умер. Он вышел три дня назад, кажется, если я ещё не потерял способность ориеньтррааться во времени, когда я не мог подняться от лихорадки. Я даже слышал издалека звук топора — единственный живой, ритмичный звук во всей этой мёртвой пустоши. Слышал, как он ударяет по ледяной корке реки, как она трещит. А потом… один резкий, утробный треск, скрежет, будто кто-то разорвал полотно, и всплеск. Глухой, отчаянный, быстро угасающий. И тишина, которая стала во сто крат тяжелее. Я ждал. Ждал крика, стона, чего угодно. Но вернулась лишь прежняя, давящая тишина. Сэм провалился.

Я выполз к реке, уже к вечеру. Никакого следа. Лёд затянул то место. И наш единственный топор тоже там, на дне. Я простоял там, глядя на молчаливый, безжалостный лед реки, и чувствовал, как внутри меня что-то ломается. Не сердце. Что-то гораздо более важное. Сэм — мёртв. Мой товарищ, мой единственный голос в этом аду, ушёл. Утонул, как неопытный щенок, сосвсем недалеко от берега.

Ужас, который сковал меня, был двух видов. Первый — это потеря человека. Товарища, который не даст тебе умереть одному, не даст сойти с ума в этой тишине. Второй... ужас, порождённый куском металла.Я не мог достать топор. Он ушел на дно. И вот тут на меня накатило: что хуже? Что Сэма нет, или что я остался без инструмента? Без топора я не расколю дров. Не выпотрошу тушу, если повезёт что-то убить. Не смогу отремонтировать хижину, защититься от зверя. Я остался без защиты, без огня, без шансов.

Я вернулся ползком в хижину, пошатываясь от усталости. Ирония, Итан. Вот она, твоя золотая ирония. Я сижу на мешке жёлтого песка, который стоит целое состояние, но не может купить мне ни одной щепки. Я ошеломлён, потерян.

Человеческое горе отступило перед холодной, прагматичной реальностью. Смерть Сэма — это ужасно. Потеря топора — это верная смерть. И этот животный, ледяной страх от потери инструмента, а не человека, заставил меня понять, что я уже не совсем человек. Я просто загнанный зверь в снежной ловушке.

Теперь у меня есть дом, но нет ключей... Я заперт в этом бревенчатом ящике не на замок, а на страх. Страх выйти и увидеть, как эта белая пустыня медленно поглощает меня, как она поглотила Сэма. Провизии осталось на неделю, если растягивать. Четыре банки фасоли, десяток сухарей, полмешка кофе. Кофе это хорошо, это топливо, жизнь, но оно ничего не стоит без огня. А я скоро не смогу разжечь огонь.

У меня есть лес, но нет топоров... Я могу попытаться расколоть поленья камнем, могу уйти искать сухие ветки в лесу, но это отнимет последние силы, которые я берегу для чего-то более важного. Для шага вперёд.

Иногда я достаю из мешка золото. Самородки, отполированные рекой, блестят в тусклом свете из единственного окошка. Я держу их в руке, и это ощущение тщетности почти физически больно. Эти камешки, за которые я отдал три года жизни, теперь не стоят и половины сухого сухаря. У меня есть парус, но ветра нет. Я богат, но бессилен.

Но самое страшное — это одиночество. У меня есть слово, но в нём нет букв. Я пытаюсь говорить сам с собой, но вслух вырывается только хрип. Мои мысли, мои планы, мои страхи — всё это слова без адресата, без ответа. Мне не с кем говорить, и это страшно. На Большой Земле и здесь, среди остальных старателей, я не был слишком разговорчив, но сейчас я отдал бы всё за возможность услышать человеческую речь, пусть даже ругань.

Тишина Севера, это белое безмолвие, сводит меня с ума. Оно нашептывает, что ждать бесполезно. Что все, что осталось реальным, это белые горы и белый лёд,

У меня, кажется, небольшой выбор. Остаться. Доесть остатки, сжечь скудную мебель, надеясь на прозрачный шанс, что в этих проклятых, безжизненных местах кто-то вдруг найдёт меня, а потом — медленное, ледяное забвение.

Идти. Спуститься к замёрзшей реке. Да, река. Она забрала Сэма, но она же мой единственный шанс. Я знаю, что этот изгиб реки ведет прямо к форту.

Мой план таков: держаться берега. Я буду идти строго вдоль берега. Река — это идеальный, неподвижный ориентир, который не даст мне сбиться с пути. Пока есть хоть малейшая возможность пробраться через кусты, камни или неровности суши, я буду использовать ее. Я буду двигаться медленно, постоянно оценивая, насколько проходима земля. Если берег станет слишком крутым, превращается в непроходимые заросли или обрыв, и обходной путь кажется слишком долгим и рискованным, придется рассмотреть запасной вариант, идти по льду. Это риск провалиться, но это шанс.

У меня река, только нет моста. Идти по льду по направлению к форту — это самый прямой путь, но и самый опасный. По берегам идти дольше и сложнее, там завалы и густой лес. А впереди, в стороне, уже виднеются вершины, укутанные первым снегом. Белые горы. Я перевожу взгляд на свою здоровую руку, в которой держу самородок. Я должен вложить в неё решение. И мне нужны те самые несколько слов, чтобы сделать этот первый шаг.

Я не могу ждать. Я должен идти. Но куда? И как? Я приложил к лицу руку, в которой держал самородок. Он был холоден, как смерть.