Джокер. Начало игры (джен)

Розы — очень красивые цветы. Очень мало найдётся на свете людей, которые скажут, что розы безобразные или просто обычные, ничем не выделяющиеся из множества других цветов. И запах роз тоже нравится людям. Особенно если вдохнуть этот нежный аромат один раз, а потом сунуть цветок в вазу и отставить подальше.

Но если дышать этой приторной сладостью несколько часов кряду, а ещё постоянно колоться о шипы на длинных стеблях, розы можно возненавидеть. Конечно, потом это пройдёт, и ты снова когда-нибудь сможешь восхититься богатыми переливами цвета на лепестках и дивным благоуханием. Когда-нибудь. Лет через сто. Если проведёшь эти сто лет в пустыне, где нет этих чёртовых роз!

Примерно так — правда, не такими сложными словами и с гораздо бо́льшим количеством восклицательных знаков — думал девятилетний мальчик, сидевший в самой сердцевине большой клумбы с розовыми кустами. Сторонний наблюдатель — если бы такой обнаружился неподалёку — мог бы подумать, что мальчик играет в прятки. И наверняка бы даже восхитился тем, как искусно мальчик спрятался среди роз — нужно было наклониться к самой земле, чтобы разглядеть его скрюченную фигурку. Но сторонним наблюдателям был строжайше запрещён вход в маленький сад, а заглядывать поверх заборов в чужие дворы на Тисовой улице считалось верхом неприличия. Правда, только на словах, а так-то соседи с удовольствием шпионили друг за другом, называя это «охраной общественного порядка». Однако данный факт мало относится к делу, и упомянут лишь постольку-поскольку. Пока что картина выглядела следующим образом: на клумбе среди колючих цветочных кустов, возле очень прилично выглядевшего двухэтажного коттеджа, стоявшего в ряду таких же в высшей степени приличных домов, сидел девятилетний мальчик и жестоко страдал от надоевшего ему за несколько часов запаха роз. И не только от этого.

«Позвольте! — мог бы воскликнуть гипотетический сторонний наблюдатель, если бы, каким-то невероятным образом, ему всё же удалось попасть в маленький сад. — Но раз этот ребёнок не играет в прятки, почему же он не вылезет из розовых кустов? Ведь уже невооружённым глазом видно, что сидение там не доставляет ему никакого удовольствия! Он морщится от запаха, который кому-либо другому наверняка показался бы восхитительным! Он ёрзает, пытаясь хоть немного размять затёкшие ноги! Что же это за глупость — сидеть в колючих зарослях и страдать?!»

О, мальчик мог бы очень подробно объяснить любопытному наблюдателю, почему он так поступает. И почему при всех неудобствах клумба кажется ему гораздо более приятным местом, чем расположенный совсем рядом и выглядящий очень уютным дом. И даже то, что мальчик знает не так уж много сложных слов, не помешало бы его рассказу прозвучать весьма эмоционально и с большим количеством восклицательных знаков! Но вся беда в том, что выслушать мальчика было некому — как уже упоминалось, никто не мог разглядеть его посреди клумбы, и уж тем более никому и в голову не могло прийти о чём-либо его расспрашивать.

Таков был порядок вещей, сложившийся уже давно и свято поддерживаемый всеми обитателями как Тисовой улицы, так и других улиц Литтл Уингинга — пригорода Лондона, считавшего себя, тем не менее, самым настоящим городом, пусть и небольшим. А как же! Ведь здесь имелась своя мэрия, издававшая важные указы, и типография, в которой печаталась самая настоящая газета с городскими новостями, некрологами, объявлениями и кроссвордами! А такое, согласитесь, может происходить только в настоящем городе.

В сегодняшнем выпуске «Литтл Уингинг Таймс» на третьей странице красовалась семейная фотография и набранный с витиеватыми завитушками поздравительный текст. С фотографии на постоянных читателей сурово взирал крупный мужчина с пышными усами, слегка смахивающий на моржа, кокетливо улыбалась высокая сухощавая женщина со слишком длинной, по мнению Женского Клуба Садоводов, шеей и смешно таращил глаза очень похожий на мужчину-моржа мальчик — крепко сбитый, с аккуратно причёсанными светлыми волосами. А текст под фотографией гласил: «От имени городской администрации поздравляем уважаемых жителей нашего города, мистера и миссис Дурсль, с днём рождения их сына Дадли!» И ещё несколько строчек про то, какие это замечательные люди, и как Литтл Уингингу повезло, что они — его жители.

Если бы мальчик, сидевший посреди цветочной клумбы, увидел сегодняшнюю газету с фотографией и прочитал текст поздравления, он бы расстроился ещё больше, а возможно, даже расплакался бы. Ведь к его страданиям из-за неудобной позы и надоевшего запаха роз присоединились бы изрядные дополнительные порции зависти и обиды на несправедливую судьбу. Каковые — речь идёт о зависти и обиде — уже и так с самого утра разъедали его душу.

Что ж, раз уж надежда на появление стороннего наблюдателя и рассказ от лица самого сидельца в кустах тает с каждой секундой этого рассказа, придётся просто поведать о нём то, что, наконец-то, позволит мальчику обрести имя и некий облик в глазах возможных будущих сторонних наблюдателей… О, чёрт, витиеватый слог сегодняшнего поздравительного объявления в «Литтл Уингинг Таймс» заразнее ветряной оспы! Попробуем начать сначала.

Девятилетнего мальчика, без всякого удовольствия коротавшего время посреди клумбы, звали Гарри. Согласитесь, прекрасное имя! Достаточно вспомнить, что это самое имя гордо носили знаменитые люди, жившие в разные эпохи и прославившиеся великими делами. Например… э-э-э… м-м-м… ну, это не столь важно! Об этом можно прочитать в учебнике истории, если уж так охота!

Однако сам Гарри ни в какую не соглашался считать своё имя прекрасным или хотя бы просто хорошим. И уж тем более он не любил свою фамилию — Поттер. Ведь она показывала, что к благополучной и уважаемой семьей Дурслей Гарри не имел никакого отношения. Гарри пока что плохо понимал родственные связи между людьми, но кое-что он усвоил накрепко, ещё будучи совсем крошечным: он Дурслям не совсем родной, тётю Петунью можно называть только тётей, но ни в коем случае не мамой, дядя Вернон — не его папа, а Дадли… Это Дадли. Хорошее и какое-то тёплое слово «кузен» совершенно не подходило к Дадли Дурслю, и Гарри даже в мыслях не мог его так назвать. Только по имени — Дадли.

Вот уж кому с именем повезло. Звучит куда лучше чем «Гарри»! Особенно когда тётя Петунья зовёт его ласково, например, к ужину: «Да-а-адли!» А в школе Дадли называют «Большой Дэ», и это чистая правда — он самый высокий в классе. Даже выше некоторых старших ребят. И уж точно кулаки у него больше. Гарри сморщился и потёр бок — сегодня утром на кухне Дадли больно ткнул его своим большим кулаком под рёбра. Наверное, будет синяк.

С клумбы, на которой прятался Гарри, хорошо просматривались окна первого этажа коттеджа. Одно из окон было приоткрыто, и белоснежная лёгкая занавеска временами выглядывала наружу — надуваясь, словно маленький белый парус. Ветерок, качавший длинные колючие стебли роз и тем причинявший Гарри дополнительные страдания, разносил по заднему дворику запахи. Надо сказать, пахло просто упоительно — тушёным мясом с овощами, яблочным муссом и сладкой ванилью. Эти ароматы временами перебивали назойливый цветочный запах, и у голодного Гарри от них начинала кружиться голова, а живот тихонько бурчал. Вместе с запахами ветерок доносил до ушей Гарри обрывки разговоров — в гостиной на первом этаже, поедая праздничный деньрожденный обед, весело болтали и смеялись Дадли и его друзья. Кажется, кто-то упомянул его имя? Гарри вытянул шею, стараясь уловить, о чём там болтают в гостиной. И от услышанного его глаза наполнились слезами.

— Я подслушал, когда родители разговаривали в своей спальне. Точно вам говорю — они были из мафии! Мать говорила отцу, что пыталась отговорить свою сестру связываться с этими людьми, — Дадли выделил голосом слово «этими», и оно прозвучало как-то особенно зловеще. — Но её уже не отпустили! Так мать сказала, сам слышал! А потом материна сестра умерла вместе с мужем. Смекаете?

— Зачем мафии сестра твоей матери, Большой Дэ? Она что, какая-то особенная? — этот противный резкий голос Гарри узнал сразу и напрягся. Пирс Полкисс, закадычный дружок Дадли. Именно Пирс, юркий и шустрый, частенько успевал догнать и схватить Гарри — пока медлительный Дадли и такой же неповоротливый Малькольм пыхтели далеко за его спиной. Полкисс не колотил Гарри сам, но с удовольствием держал его, пока это делал Большой Дэ. А ещё Полкисс исподтишка рвал и пачкал тетради Гарри с домашним заданием, а потом злорадно хихикал, когда Гарри ругали учителя. Подлый тип, что и говорить!

— Мать не говорила про это. Но, — Дадли сделал многозначительную паузу, — я услышал ещё кое-что! Мать сказала, что муж её сестры и его дружки были ненормальными! Теперь понимаете, да? Поттер чокнутый, потому его отец был сумасшедшим! И мать тоже, наверное.

— А при чём тут мафия? — новый голос вступил в беседу. Гарри подумал, что это, наверное, Малькольм. Или тот новенький, который пришёл в их класс зимой и сразу прилепился к шайке Большого Дэ.

Наступила тишина. Вероятно, компания за праздничным столом раздумывала, как связать между собой мафию и ненормальность родителей Гарри. Или они просто тупо поедали тушёное мясо с овощами. Как же вкусно пахнет…

— Всё хорошо, мальчики? — фигура тёти Петуньи промелькнула в окне, и Гарри забился поглубже в опостылевшие колючки — если его заметят, трёпки не миновать! — Ах, какие молодцы, всё доели! Сейчас будет торт. Дадли, солнышко, передай мне свою тарелку. О, Пирс, ты решил мне помочь! Какой же ты душка! Непременно позвоню твоей маме и поблагодарю за твоё прекрасное воспитание!

В гостиной дома номер четыре на Тисовой улице звенели тарелками и вилками, болтали и смеялись. Вокруг бордовых и бледно-кремовых роз порхали голубые мотыльки. Голубым же, чистым-чистым, без единого облачка, было высокое июньское небо. Казалось, весь мир наслаждался тёплым летом, лёгкой свежестью ветерка и золотым сиянием ласкового солнца.

На клумбе, в гуще розовых кустов, сжавшись в комок, глотал очень солёные слёзы девятилетний мальчик. Он был ещё слишком мал, чтобы думать сложными словами, и потому не восклицал мысленно: «О, как жестока судьба! Как бесчеловечен фатум! Как печальна участь сироты, и этот дивный красивый мир — не для такого, как он, ему уготована лишь юдоль несчастий!» Так смог бы воскликнуть сторонний наблюдатель — если бы он, конечно, каким-то волшебством вдруг очутился рядом с Гарри.

Наверное, если бы кто-то вздумал его сейчас пожалеть, Гарри бы просто убежал. Или накричал бы на жалельщика. Обида, зависть, гнев — опасный коктейль бурлил в его душе, не находя выхода и заставляя всё сильнее сжиматься в комок. Это… это неправда! Его папа и мама не такие! Так не может быть, потому что… потому что… Это неправда, неправда! Он не чокнутый! Это они все чокнутые!

Если бы у него были папа и мама!.. Они бы никому не позволили его обижать! Они бы защищали его! Дядя Вернон отогнал от Дадли большущую собаку в парке — правда, при этом дядя толкнул Гарри и даже не обратил внимания на то, что мальчик чуть не упал. Но всё равно… Большущая собака удирала от дяди Вернона, поджав хвост! А тётя Петунья накричала на учительницу, когда та пришла к ним домой и сказала, что у Дадли плохие результаты по тестам. Тётя Петунья так разозлилась, что даже позвонила директору школы! И та молодая красивая учительница больше не вела уроки в их классе… Но зато про Дадли больше никто не говорил, что он глупый!

Если бы дядя Вернон и тётя Петунья были его родителями… Они бы защищали и его тоже. Ведь правда? И никто никогда бы не посмел сказать, что они ненормальные! Потому что они нормальные! И Гарри бы тоже был для всех нормальным! А не чокнутым…

Ну почему это не так?!

Гарри никому про это не говорил, но с ним иногда происходили странные вещи. Его желания… сбывались. Однажды, когда тётя Петунья очень коротко обрезала ему волосы, Гарри сильно-сильно захотел, чтобы волосы снова выросли — и они выросли за одну ночь! А ещё раз он захотел, чтобы старый уродливый джемпер, который стал мал Дадли, и потому тётя Петунья решила его надеть на Гарри — чтобы этот джемпер исчез. И джемпер стал таким маленьким, что его нельзя было надеть даже на куклу! Тётя каждый раз так сильно ругала Гарри и оставляла без ужина. После тех случаев Гарри старался больше не «хотеть» так сильно, а то всё становилось хуже некуда.

Но сейчас, обиженный, голодный, злой, переполненный завистью и тоской по несбыточному, Гарри не думал про то, что всё может стать совсем плохо. Куда уж хуже-то? И он, как тогда, изо всех сил, сжав кулаки и зажмурив глаза — захотел.

«Хочу быть Дадли! Чтобы тётя Петунья была моя мама, а дядя Вернон — папа! Чтобы я был сильным и сам всех колотил! Чтобы это был мой день рождения, и мой торт, и мои друзья! Хочу! Я этого хочу!»

Когда Гарри осторожно открыл глаза, ничего не изменилось. Всё так же сладко пахли бордовые розы и шелестел ветерок. С ясного голубого неба не ударила молния и не прозвучал раскат грома. В гостиной резали торт и пели: «С днём рожденья, Дадли!»

Из кустов Гарри выбрался после обеда и получил от тёти Петуньи на кухне тарелку с кашей и кусок хлеба с сыром. Само собой, никакого торта и яблочного мусса ему никто не предложил.

А потом его отправили спать, хотя ещё было совсем рано. Если бы сторонний наблюдатель узнал, что маленький мальчик вместо спальни устраивается на ночлег в чулане под лестницей — он бы, наверное, изумился и даже возмутился. Но, как уже было сказано, сторонним наблюдателям на территорию семьи Дурслей доступ был строжайше запрещён.