Джокер. Начало игры (джен)

Розы — очень красивые цветы. Очень мало найдётся на свете людей, которые скажут, что розы безобразные или просто обычные, ничем не выделяющиеся из множества других цветов. И запах роз тоже нравится людям. Особенно если вдохнуть этот нежный аромат один раз, а потом сунуть цветок в вазу и отставить подальше.

Но если дышать этой приторной сладостью несколько часов кряду, а ещё постоянно колоться о шипы на длинных стеблях, розы можно возненавидеть. Конечно, потом это пройдёт, и ты снова когда-нибудь сможешь восхититься богатыми переливами цвета на лепестках и дивным благоуханием. Когда-нибудь. Лет через сто. Если проведёшь эти сто лет в пустыне, где нет этих чёртовых роз!

Примерно так — правда, не такими сложными словами и с гораздо бо́льшим количеством восклицательных знаков — думал девятилетний мальчик, сидевший в самой сердцевине большой клумбы с розовыми кустами. Сторонний наблюдатель — если бы такой обнаружился неподалёку — мог бы подумать, что мальчик играет в прятки. И наверняка бы даже восхитился тем, как искусно мальчик спрятался среди роз — нужно было наклониться к самой земле, чтобы разглядеть его скрюченную фигурку. Но сторонним наблюдателям был строжайше запрещён вход в маленький сад, а заглядывать поверх заборов в чужие дворы на Тисовой улице считалось верхом неприличия. Правда, только на словах, а так-то соседи с удовольствием шпионили друг за другом, называя это «охраной общественного порядка». Однако данный факт мало относится к делу, и упомянут лишь постольку-поскольку. Пока что картина выглядела следующим образом: на клумбе среди колючих цветочных кустов, возле очень прилично выглядевшего двухэтажного коттеджа, стоявшего в ряду таких же в высшей степени приличных домов, сидел девятилетний мальчик и жестоко страдал от надоевшего ему за несколько часов запаха роз. И не только от этого.

«Позвольте! — мог бы воскликнуть гипотетический сторонний наблюдатель, если бы, каким-то невероятным образом, ему всё же удалось попасть в маленький сад. — Но раз этот ребёнок не играет в прятки, почему же он не вылезет из розовых кустов? Ведь уже невооружённым глазом видно, что сидение там не доставляет ему никакого удовольствия! Он морщится от запаха, который кому-либо другому наверняка показался бы восхитительным! Он ёрзает, пытаясь хоть немного размять затёкшие ноги! Что же это за глупость — сидеть в колючих зарослях и страдать?!»

О, мальчик мог бы очень подробно объяснить любопытному наблюдателю, почему он так поступает. И почему при всех неудобствах клумба кажется ему гораздо более приятным местом, чем расположенный совсем рядом и выглядящий очень уютным дом. И даже то, что мальчик знает не так уж много сложных слов, не помешало бы его рассказу прозвучать весьма эмоционально и с большим количеством восклицательных знаков! Но вся беда в том, что выслушать мальчика было некому — как уже упоминалось, никто не мог разглядеть его посреди клумбы, и уж тем более никому и в голову не могло прийти о чём-либо его расспрашивать.

Таков был порядок вещей, сложившийся уже давно и свято поддерживаемый всеми обитателями как Тисовой улицы, так и других улиц Литтл Уингинга — пригорода Лондона, считавшего себя, тем не менее, самым настоящим городом, пусть и небольшим. А как же! Ведь здесь имелась своя мэрия, издававшая важные указы, и типография, в которой печаталась самая настоящая газета с городскими новостями, некрологами, объявлениями и кроссвордами! А такое, согласитесь, может происходить только в настоящем городе.

В сегодняшнем выпуске «Литтл Уингинг Таймс» на третьей странице красовалась семейная фотография и набранный с витиеватыми завитушками поздравительный текст. С фотографии на постоянных читателей сурово взирал крупный мужчина с пышными усами, слегка смахивающий на моржа, кокетливо улыбалась высокая сухощавая женщина со слишком длинной, по мнению Женского Клуба Садоводов, шеей и смешно таращил глаза очень похожий на мужчину-моржа мальчик — крепко сбитый, с аккуратно причёсанными светлыми волосами. А текст под фотографией гласил: «От имени городской администрации поздравляем уважаемых жителей нашего города, мистера и миссис Дурсль, с днём рождения их сына Дадли!» И ещё несколько строчек про то, какие это замечательные люди, и как Литтл Уингингу повезло, что они — его жители.

Если бы мальчик, сидевший посреди цветочной клумбы, увидел сегодняшнюю газету с фотографией и прочитал текст поздравления, он бы расстроился ещё больше, а возможно, даже расплакался бы. Ведь к его страданиям из-за неудобной позы и надоевшего запаха роз присоединились бы изрядные дополнительные порции зависти и обиды на несправедливую судьбу. Каковые — речь идёт о зависти и обиде — уже и так с самого утра разъедали его душу.

Что ж, раз уж надежда на появление стороннего наблюдателя и рассказ от лица самого сидельца в кустах тает с каждой секундой этого рассказа, придётся просто поведать о нём то, что, наконец-то, позволит мальчику обрести имя и некий облик в глазах возможных будущих сторонних наблюдателей… О, чёрт, витиеватый слог сегодняшнего поздравительного объявления в «Литтл Уингинг Таймс» заразнее ветряной оспы! Попробуем начать сначала.

Девятилетнего мальчика, без всякого удовольствия коротавшего время посреди клумбы, звали Гарри. Согласитесь, прекрасное имя! Достаточно вспомнить, что это самое имя гордо носили знаменитые люди, жившие в разные эпохи и прославившиеся великими делами. Например… э-э-э… м-м-м… ну, это не столь важно! Об этом можно прочитать в учебнике истории, если уж так охота!

Однако сам Гарри ни в какую не соглашался считать своё имя прекрасным или хотя бы просто хорошим. И уж тем более он не любил свою фамилию — Поттер. Ведь она показывала, что к благополучной и уважаемой семьей Дурслей Гарри не имел никакого отношения. Гарри пока что плохо понимал родственные связи между людьми, но кое-что он усвоил накрепко, ещё будучи совсем крошечным: он Дурслям не совсем родной, тётю Петунью можно называть только тётей, но ни в коем случае не мамой, дядя Вернон — не его папа, а Дадли… Это Дадли. Хорошее и какое-то тёплое слово «кузен» совершенно не подходило к Дадли Дурслю, и Гарри даже в мыслях не мог его так назвать. Только по имени — Дадли.

Вот уж кому с именем повезло. Звучит куда лучше чем «Гарри»! Особенно когда тётя Петунья зовёт его ласково, например, к ужину: «Да-а-адли!» А в школе Дадли называют «Большой Дэ», и это чистая правда — он самый высокий в классе. Даже выше некоторых старших ребят. И уж точно кулаки у него больше. Гарри сморщился и потёр бок — сегодня утром на кухне Дадли больно ткнул его своим большим кулаком под рёбра. Наверное, будет синяк.

С клумбы, на которой прятался Гарри, хорошо просматривались окна первого этажа коттеджа. Одно из окон было приоткрыто, и белоснежная лёгкая занавеска временами выглядывала наружу — надуваясь, словно маленький белый парус. Ветерок, качавший длинные колючие стебли роз и тем причинявший Гарри дополнительные страдания, разносил по заднему дворику запахи. Надо сказать, пахло просто упоительно — тушёным мясом с овощами, яблочным муссом и сладкой ванилью. Эти ароматы временами перебивали назойливый цветочный запах, и у голодного Гарри от них начинала кружиться голова, а живот тихонько бурчал. Вместе с запахами ветерок доносил до ушей Гарри обрывки разговоров — в гостиной на первом этаже, поедая праздничный деньрожденный обед, весело болтали и смеялись Дадли и его друзья. Кажется, кто-то упомянул его имя? Гарри вытянул шею, стараясь уловить, о чём там болтают в гостиной. И от услышанного его глаза наполнились слезами.

— Я подслушал, когда родители разговаривали в своей спальне. Точно вам говорю — они были из мафии! Мать говорила отцу, что пыталась отговорить свою сестру связываться с этими людьми, — Дадли выделил голосом слово «этими», и оно прозвучало как-то особенно зловеще. — Но её уже не отпустили! Так мать сказала, сам слышал! А потом материна сестра умерла вместе с мужем. Смекаете?

— Зачем мафии сестра твоей матери, Большой Дэ? Она что, какая-то особенная? — этот противный резкий голос Гарри узнал сразу и напрягся. Пирс Полкисс, закадычный дружок Дадли. Именно Пирс, юркий и шустрый, частенько успевал догнать и схватить Гарри — пока медлительный Дадли и такой же неповоротливый Малькольм пыхтели далеко за его спиной. Полкисс не колотил Гарри сам, но с удовольствием держал его, пока это делал Большой Дэ. А ещё Полкисс исподтишка рвал и пачкал тетради Гарри с домашним заданием, а потом злорадно хихикал, когда Гарри ругали учителя. Подлый тип, что и говорить!

— Мать не говорила про это. Но, — Дадли сделал многозначительную паузу, — я услышал ещё кое-что! Мать сказала, что муж её сестры и его дружки были ненормальными! Теперь понимаете, да? Поттер чокнутый, потому его отец был сумасшедшим! И мать тоже, наверное.

— А при чём тут мафия? — новый голос вступил в беседу. Гарри подумал, что это, наверное, Малькольм. Или тот новенький, который пришёл в их класс зимой и сразу прилепился к шайке Большого Дэ.

Наступила тишина. Вероятно, компания за праздничным столом раздумывала, как связать между собой мафию и ненормальность родителей Гарри. Или они просто тупо поедали тушёное мясо с овощами. Как же вкусно пахнет…

— Всё хорошо, мальчики? — фигура тёти Петуньи промелькнула в окне, и Гарри забился поглубже в опостылевшие колючки — если его заметят, трёпки не миновать! — Ах, какие молодцы, всё доели! Сейчас будет торт. Дадли, солнышко, передай мне свою тарелку. О, Пирс, ты решил мне помочь! Какой же ты душка! Непременно позвоню твоей маме и поблагодарю за твоё прекрасное воспитание!

В гостиной дома номер четыре на Тисовой улице звенели тарелками и вилками, болтали и смеялись. Вокруг бордовых и бледно-кремовых роз порхали голубые мотыльки. Голубым же, чистым-чистым, без единого облачка, было высокое июньское небо. Казалось, весь мир наслаждался тёплым летом, лёгкой свежестью ветерка и золотым сиянием ласкового солнца.

На клумбе, в гуще розовых кустов, сжавшись в комок, глотал очень солёные слёзы девятилетний мальчик. Он был ещё слишком мал, чтобы думать сложными словами, и потому не восклицал мысленно: «О, как жестока судьба! Как бесчеловечен фатум! Как печальна участь сироты, и этот дивный красивый мир — не для такого, как он, ему уготована лишь юдоль несчастий!» Так смог бы воскликнуть сторонний наблюдатель — если бы он, конечно, каким-то волшебством вдруг очутился рядом с Гарри.

Наверное, если бы кто-то вздумал его сейчас пожалеть, Гарри бы просто убежал. Или накричал бы на жалельщика. Обида, зависть, гнев — опасный коктейль бурлил в его душе, не находя выхода и заставляя всё сильнее сжиматься в комок. Это… это неправда! Его папа и мама не такие! Так не может быть, потому что… потому что… Это неправда, неправда! Он не чокнутый! Это они все чокнутые!

Если бы у него были папа и мама!.. Они бы никому не позволили его обижать! Они бы защищали его! Дядя Вернон отогнал от Дадли большущую собаку в парке — правда, при этом дядя толкнул Гарри и даже не обратил внимания на то, что мальчик чуть не упал. Но всё равно… Большущая собака удирала от дяди Вернона, поджав хвост! А тётя Петунья накричала на учительницу, когда та пришла к ним домой и сказала, что у Дадли плохие результаты по тестам. Тётя Петунья так разозлилась, что даже позвонила директору школы! И та молодая красивая учительница больше не вела уроки в их классе… Но зато про Дадли больше никто не говорил, что он глупый!

Если бы дядя Вернон и тётя Петунья были его родителями… Они бы защищали и его тоже. Ведь правда? И никто никогда бы не посмел сказать, что они ненормальные! Потому что они нормальные! И Гарри бы тоже был для всех нормальным! А не чокнутым…

Ну почему это не так?!

Гарри никому про это не говорил, но с ним иногда происходили странные вещи. Его желания… сбывались. Однажды, когда тётя Петунья очень коротко обрезала ему волосы, Гарри сильно-сильно захотел, чтобы волосы снова выросли — и они выросли за одну ночь! А ещё раз он захотел, чтобы старый уродливый джемпер, который стал мал Дадли, и потому тётя Петунья решила его надеть на Гарри — чтобы этот джемпер исчез. И джемпер стал таким маленьким, что его нельзя было надеть даже на куклу! Тётя каждый раз так сильно ругала Гарри и оставляла без ужина. После тех случаев Гарри старался больше не «хотеть» так сильно, а то всё становилось хуже некуда.

Но сейчас, обиженный, голодный, злой, переполненный завистью и тоской по несбыточному, Гарри не думал про то, что всё может стать совсем плохо. Куда уж хуже-то? И он, как тогда, изо всех сил, сжав кулаки и зажмурив глаза — захотел.

«Хочу быть Дадли! Чтобы тётя Петунья была моя мама, а дядя Вернон — папа! Чтобы я был сильным и сам всех колотил! Чтобы это был мой день рождения, и мой торт, и мои друзья! Хочу! Я этого хочу!»

Когда Гарри осторожно открыл глаза, ничего не изменилось. Всё так же сладко пахли бордовые розы и шелестел ветерок. С ясного голубого неба не ударила молния и не прозвучал раскат грома. В гостиной резали торт и пели: «С днём рожденья, Дадли!»

Из кустов Гарри выбрался после обеда и получил от тёти Петуньи на кухне тарелку с кашей и кусок хлеба с сыром. Само собой, никакого торта и яблочного мусса ему никто не предложил.

А потом его отправили спать, хотя ещё было совсем рано. Если бы сторонний наблюдатель узнал, что маленький мальчик вместо спальни устраивается на ночлег в чулане под лестницей — он бы, наверное, изумился и даже возмутился. Но, как уже было сказано, сторонним наблюдателям на территорию семьи Дурслей доступ был строжайше запрещён.

Дадли Дурсль, отметивший накануне своё десятилетие, проснулся рано — намного раньше того часа, в который привык подниматься. И, что особенно странно, проснулся сам, а не от ласкового воркования матери: «Просыпайся, солнышко!» или басовитого отцовского: «Подъём, сэр! Бизнес не терпит лежебок!» Дадли открыл глаза, моргнул, протёр глаза руками и завопил во весь голос.

Ему показалось, что он ослеп. Вокруг царила темнота, ничуть не разбавляемая пробивавшимся откуда-то снизу тонким лучиком света.

Такого не могло быть — если он не ослеп, как опасался. Даже в зимние утра, когда ленивое бледное солнце просыпалось намного позже самого Дадли, в его комнате было светло. Мерцал экраном невыключенный телевизор, отбрасывал световые блики громоздкий компьютерный монитор. А ещё непременно горел ночник. Дадли никому не признавался, и этот его постыдный секрет знала лишь мать — но он с раннего детства боялся темноты и не мог заснуть без хотя бы крошечного огонька поблизости.

А в это странное утро Дадли пробудился в полной темноте — немудрено, что от страха он совсем потерял голову и принялся кричать.

Грохот, в котором Дадли не сразу смог распознать чьи-то шаги, заставил его замереть. Что-то звонко клацнуло — с таким металлическим лязгом смыкаются зубья капкана — и на испуганного Дадли хлынул поток света. От неожиданности он зажмурился, но тут же распахнул глаза так широко, как только мог. Потому что странности этого утра и не думали заканчиваться, а только усиливались. Стоя в светлом прямоугольнике, оказавшемся дверным проёмом, на него недовольно взирала мать. Она никогда в жизни не смотрела на Дадли такими злыми глазами! Что происходит?! И… где это он?! Это же не его спальня…

— Что ты орёшь, несносный мальчишка? — произнесла Петунья Дурсль, недовольно разглядывая растрёпанные тёмные волосы и заспанное лицо мальчика, на котором отчётливо проступали недоумение и страх. — Тебе опять приснился кошмар? Это не повод так громко кричать! Когда ты уже научишься хоть немного сдерживаться?

Дадли открыл было рот, чтобы снова завопить — на этот раз словами, доказывая, что никакой кошмар ему не снился, а вот настоящий кошмар идёт наяву, и творит его она, его родная мать. Почему она так смотрит на своего любименького сына и разговаривает с ним подобным неприятным тоном? Это уже выходит за всякие рамки! И… почему он видит её так нечётко? Словно в глазах у него плавает какая-то мутная плёнка и мешает отчётливо разглядеть предметы. Это из-за того, что он ещё не совсем проснулся?

Но Дадли не успел ничего сказать, потому что в этот момент что-то лёгкое, почти невесомое, щекочуще коснулось его щеки, а потом заползло под ворот футболки. Дадли дёрнул плечом, избавляясь от необычного ощущения, глянул на свою руку — из-под рукава футболки выбрался большущий паук на длинных тонких ножках и деловито помчался по руке Дадли вниз, явно намереваясь соскользнуть на пол. Паук бежал по торчащему из растянутого рукава футболки тонкому, похожему на веточку предплечью по направлению к сжатым в маленький кулачок таким же тонким пальцам.

Что?!

Дадли брезгливо стряхнул паука на пол и поднёс к глазам свою сжатую в кулак руку. Какого чёрта?! Это не его рука! Это не может быть его рука! Где его большой и крепкий кулак, его гордость?! Что происходит?

— Что с тобой, Гарри? — спросила Петунья Дурсль, окончательно превращая странное утро в кошмар наяву. Она протянула руку, вцепилась Дадли в плечо и потянула за собой, заставляя выйти из полумрака какой-то комнатушки наружу, где было заметно светлее. Дадли завертел головой, послушно делая шаги. Это… лестница. Маленький коридорчик. Дверь… дверь в чулан под лестницей! Он… как он попал сюда? Почему?! Почему он спал здесь, в чулане под лестницей, а не в своей спальне?!

— Да что с тобой, Гарри? — нетерпеливо повторила Петунья. — Ты оглох от собственного ора? Или проглотил язык? Да приди же в себя, Гарри Поттер!

И вот теперь-то Дадли закричал.

* * *

В тот же самый миг, когда Дадли Дурсль открыл глаза, в доме номер четыре на Тисовой улице проснулся другой проживавший там мальчик. Гарри Поттер поморгал, осознавая, что видит всё-всё вокруг ярким и выпуклым — и это при том, что он лежит безо всяких очков! О, эти ненавистные очки! Сколько раз они уже ломались? И как же часто Гарри до дрожи пугался, что в них разобьются стёкла и острые осколки вопьются ему прямо в глаза!

Стоп. Что происходит? Неужели…

Гарри подскочил на кровати и чуть не свалился с неё на пол. На ковёр! Там, на полу — ковёр. А он вот прямо сейчас сидит на кровати! На настоящей, очень мягкой кровати. А ещё тут такое же мягкое одеяло и подушка в белоснежной наволочке. Какая же она белая, прямо как снег… Что?!

Тёмный экран большого телевизора отразил толстощёкую физиономию и прилипшие ко лбу светлые волосы. Светлые! Гарри поднёс к лицу руки, сжал кулаки. Какие толстые пальцы! И кулаки такие огромные — как декоративные тыквы, которые мечтает вырастить у себя тётя Петунья.

— У меня получилось… — прошептал Гарри и подпрыгнул на месте — покрытый ковром пол заметно дрогнул, а с заваленного всякой всячиной стола слетело чайное блюдце. Дзыньк — хрупкий фарфор разлетелся на кусочки, по ковру рассыпались разноцветные крошки подсохшей глазури. Почему-то именно это разбитое блюдце стало последним доказательством для Гарри — ему, останься он самим собой, ни за что бы не разрешили таскать еду к себе в комнату и бросать на письменном столе грязную посуду. Его бы заставили есть на кухне и потом оттереть посуду до блеска. Да у него и не было никакой комнаты! Никакого письменного стола! Лежанка в чулане и приколоченные к стене деревянные полки — вот что у него было! А теперь… а теперь…

— У меня получилось! — ликующе завопил Гарри Поттер и подбежал к шкафу с одеждой — из зеркальной дверцы на него смотрел одетый в полосатую пижаму светловолосый крепыш с кулаками-тыковками. — Я Дадли Дурсль!

* * *

Петунья Дурсль, в девичестве Эванс, больше всего на свете ненавидела беспорядок и странности, и неважно, где те царили — будь то неприбранный дом, неряшливая странная одежда, нелогичное поведение или отсутствие у кого-то чётких жизненных принципов. Девиз: «Выглядеть не хуже других и вести себя благопристойно» стал её кредо с детства — и тому имелись весьма веские причины. Пожалуй, нам стоит ненадолго прогуляться в прошлое, чтобы рассказать, почему мисс Петунья Эванс выросла именно в такую миссис Петунью Дурсль. И у нас даже есть для этого время — те несколько долгих мгновений, пока Петунья стоит и со всё нарастающей паникой смотрит на захлёбывающегося криком и слезами Гарри Поттера.

Городок Коукворт, в котором прошло детство Петуньи, был из разряда тех поселений, которые принято называть «индустриальными». Близость крупного промышленного предприятия накладывала на Коукворт свой неизгладимый отпечаток и делила его на два чётко разграниченных квартала: «чистый», где в красивых домах с ухоженными садиками жили служащие высшего ранга, инженеры, руководители предприятия среднего звена, и «рабочий» — как уже понятно из названия, служивший территорией обитания представителей рабочего класса. Пока маленькая Петунья не выходила за пределы забора, окружавшего её родной дом, ей представлялось, что все вокруг живут так же — спят и играют среди красивой мебели, гуляют вокруг аккуратных цветочных клумб в садике, пьют чай непременно за столом, накрытом вышитой скатертью. Каково же было её изумление и ужас, когда она обнаружила, что это вовсе не так! Достаточно было один раз увидеть старые дома с облупившейся краской и стайку чумазых детей в поношенной одежде — привычная картина для рабочего квартала и совершенно дикое зрелище для маленькой девочки из благополучной семьи. А как эти дети громко кричали! А ещё они произносили всякие слова, которых Петунья совсем не поняла. Она рискнула спросить у матери значение этих слов, и впервые в жизни её оставили без сладкого после обеда, да ещё велели целый час стоять в углу! Глядя на обои в мелкий цветочек и глотая слёзы, Петунья дала себе твёрдое обещание, что больше никогда не пойдёт в то ужасное место с теми странными и страшными детьми. И говорить эти слова она не станет! И никогда не наденет такую некрасивую юбку и кофточку с заплатками, как та девочка… Никогда!

До поры до времени Петунье удавалось сдерживать своё обещание. Она не ходила гулять в сторону рабочего квартала — они вместе с её младшей сестрой Лили проводили время в саду возле дома или выбирались на живописный берег реки, где на заросшей травой лужайке росло громадное дерево. Родители баловали их, покупали красивые платья и кукол, в начальной школе у Петуньи был самый красивый портфельчик и чудесный пенал со стрекозками.

Привычный мир Петуньи рухнул в тот злосчастный день, когда Лили напугала её до полусмерти. Они гуляли на лужайке с деревом после занятий в школе. Сестрёнка сорвала цветок, задумчиво посмотрела на жёлтые лепестки и сжала цветок в кулаке. Когда Лили разжала кулачок, на её ладони сидела и медленно взмахивала крыльями жёлтая бабочка. «Смотри, как я могу!» — торжествующе прошептала Лили и улыбнулась. Но Петунья не ответила сестрёнке улыбкой, как обычно реагировала на все её милые выходки. Петунье стало так страшно, что она вскрикнула и убежала домой, заходясь в плаче.

Родители, вопреки чаяниям Петуньи, не наказали Лили. Отец принялся рассказывать про своего двоюродного деда, мастера показывать карточные фокусы, а мать просто обнимала младшую дочку и приговаривала: «Я всегда знала, что ты у нас особенная!» Петунья пыталась доказать родителям, что это был не фокус, цветок действительно превратился в живую бабочку, но её никто не слушал. К тому же, повторить это Лили так и не сумела, хотя оборвала все маргаритки с клумбы во дворе.

С того дня между Петуньей и её младшей сестрой появилась невидимая трещина, которая всё росла и не думала уменьшаться. Они больше не гуляли вместе, не делились секретами, даже из школы возвращались порознь. А однажды Петунья с ужасом и возмущением застала на лужайке под большим деревом беспечно болтающих Лили и странно одетого мальчишку. О боже, этот мальчик был похож на тех неухоженных детей, живших в рабочем квартале! Впоследствии Петунья узнала, что новый друг Лили именно там и жил. Его имя было таким же странным и неприятным, как и внешний вид — Северус Снейп. Петунья немедленно нажаловалась матери, но Лили всё равно продолжала дружить с ненавистным Северусом и сбегала на лужайку при любой возможности. Петунья стала даже хуже учиться, потому что приходилось шпионить за сестрой и силком возвращать её домой.

Ни к чему хорошему это не привело. Сёстры рассорились окончательно, а потом в их дом пришла странно одетая женщина — Петунья не рискнула назвать её леди, потому что леди точно не носят такие шляпы, похожие на колпаки средневековых ведьм. Подслушать разговор родителей и этой женщины не удалось, но за ужином выяснилось, что посетительница приходила из-за Лили. Её младшая сестра оказалась ведьмой! Самой настоящей, а не с картинки в книжке! И теперь она будет учиться в специальной школе для таких, как она!

Ужаснее всего было то, что в эту же школу отправлялся друг Лили из рабочего квартала. Петунья интуитивно чувствовала, что этот мальчишка непрост — и не ошиблась! Он тоже колдун. Какой кошмар!

Петунья не была бы собой, если бы, несмотря на всю неприязнь к сестрёнке и её «ведьминской» сути, не попыталась бы спасти Лили. Каких трудов Петунье стоило узнать, как называется эта дурацкая волшебная школа и выяснить, что туда можно написать письмо! И Петунья написала. Да-да, прямо директору с такой странной фамилией «Дамблдор». Петунья была очень вежливой в своём письме — она хотела, чтобы её тоже взяли учиться в эту школу и позволили приглядывать за младшей сестрой. Какая разница, где продолжать образование? Там же не только всяким ведьминским штукам учат, в той школе? Ответное письмо было безукоризненно вежливым, полным и категорическим отказом. Петунье нельзя было учиться в школе Хогвартс вместе с Лили. Потому что она не волшебница. Она магла. То есть, обычный человек, не способный видеть и творить магию.

Слово, похожее по звучанию на лязг захлопнувшейся двери, превратило трещину между Петуньей и Лили в непроходимую пропасть.

Когда Лили уехала учиться в свой Хогвартс, выяснилось, что всей их прежней жизни пришёл конец. Вроде как обучение Лили было бесплатным, но на деле сестрёнке потребовалось столько всего, что отцу пришлось работать сверхурочно. И всё равно денег не хватало. Уже мать начала поговаривать о том, чтобы вернуться к работе — когда-то она училась на секретаря-машинистку. Петунье пришлось выучиться кроить и шить — чтобы надставлять ставшие короткими юбки и платья. Скатерть на их столе по-прежнему была безупречно-белой, а вышитые розы не поблёкли, но в фарфоровых чашках стыдливо плескался самый дешёвый чай.

А когда Лили встретила своего будущего мужа, этого кошмарного Поттера…

На этом нам придётся прервать экскурс в прошлое Петуньи — потому что те невыносимо долгие мгновения, пока она растерянно смотрела на горько плачущего мальчика, (как она полагала, Гарри Поттера) — те мгновенья истекли. И события принялись раскручиваться с неотвратимостью вылетающей из рулеточного чехла стальной ленты с делениями.

— Что здесь происходит?! — Вернон Дурсль, в наспех натянутом бордовом халате с торчащими из-под него пижамными штанами, как никогда напоминал моржа. Массивного, неповоротливого, с воинственно вздыбленными усами и грозно сверкающими маленькими глазками. Ступени лестницы со второго этажа жалобно повизгивали и скрипели под его громоподобными шагами. Петунья округлила глаза, а Дадли перестал рыдать — глава семейства был в бешенстве, что случалось нередко и всегда плохо заканчивалось.

Правда, в последние годы громоотводом для гнева мистера Дурсля служил Гарри Поттер, а Петунья и Дадли больше пугались, чем страдали на самом деле. Вернон не колотил племянника жены, как мог бы предположить сторонний наблюдатель: максимум, что происходило — оплеуха или хватание за ухо, прежде чем забросить мальчишку в чулан под лестницей и закрыть дверь на защёлку. Но недовольство Вернона Дурсля обычно было таким всеобъемлющим, что и без физических колотушек жертвы его гнева испытывали ужас и желание провалиться сквозь землю, лишь бы исчезнуть с его глаз долой.

— Я мог бы спать ещё сорок три минуты! — Вернон Дурсль заполнил своим большим телом закуток перед чуланом под лестницей — Дадли почудилось, что даже воздуха вокруг стало меньше. — Что это за крики? Как ты посмел орать, щенок?! Петунья, что он опять натворил?

Дадли молча открывал и закрывал рот, чувствуя, как от нового потрясения слабеют его ноги. Отец, его отец! Это неправда, неправда! Он не может смотреть на своего сына с такой ненавистью! Он никогда так на него не смотрел! Это же его отец!

— Мама? Папа? — новый голос разрушил повисшее было молчание. — Что случилось?

Дадли посмотрел наверх и у него потемнело в глазах. Перевесившись через перила, с лестницы на него, на застывших отца с матерью смотрел… он. Тоже в халате, как Вернон, с растрёпанными волосами, недовольно нахмуренный — Дадли Дурсль, стоявший на лестничной ступеньке, смотрел сверху вниз на Дадли Дурсля, привалившегося спиной к двери чулана под лестницей. Смотрел прямо в глаза. И, несмотря на то, что Дадли видел всё нечётко из-за внезапно ухудшившегося зрения, ему удалось разглядеть нечто странное в своём собственном взгляде.

Торжество. Во взгляде стоявшего на лестнице Дадли Дурсля отчётливо проглядывало торжество — правда, наряду с немалой толикой тревоги. И страха.

Каким-то наитием Дадли моментально понял, что случилось. Это не он там, на лестнице! Это… это чокнутый Гарри Поттер, противный очкарик и бесячий задохлик! Он что-то сделал, что-то… ненормальное! И теперь… теперь… он забрал его тело! Его волосы! Его лицо! А ему подсунул вот это! Эти дурацкие худые руки! Это он всё сделал! Он! Он!

Дадли кинулся в бой не задумываясь. Он всегда так делал. Первое правило победоносной драки — бей первым. И второе беспроигрышное правило: когда твой противник от неожиданности отшатнётся или упадёт — не останавливайся. Добивай. В драке не побеждает добренький и благородный. Так его всегда учил отец. Его отец! Это его отец! Его мать! Его тело! Его!

Прошмыгнув между ошеломлёнными Петуньей и Верноном, Дадли взлетел вверх по лестнице и вмазал кулаком прямо… в собственное лицо. Маленький кулак не причинил особого вреда, скользнув по гладкой толстой щеке и слегка зацепив скулу. Да что за… Дадли размахнулся для второго удара, целясь в глаз, но тут растерявшийся поначалу… он сам — нет, это не он, это придурок Гарри Поттер! — словом, его противник неуверенно поднял руки и толкнул Дадли в грудь.

Дадли показалось, что его в грудь лягнула лошадь. На самом деле его никогда не лягала лошадь, но однажды он смотрел фильм, где ковбоя лягнул разъярённый мустанг. Наверное, тому ковбою было так же больно. Дадли покачнулся и чудом успел схватиться за перила, чтобы не слететь с лестницы спиной вперёд. Но ему не дали продолжить справедливый бой. Дадли схватили сзади и поволокли вниз — это пришли в себя Вернон с Петуньей и кинулись на защиту сына.

Того, кого они считали сыном! Но это же не так, не так!

— Что ты себе позволяешь, щенок?! — Вернон возвышался над Дадли подобно горе — огнедышащей горе, настоящему вулкану. — Как ты посмел поднять руку на моего сына?!

— Мальчишка сошёл с ума! — верещала за спиной Вернона Петунья. — О боже, Вернон, ты только посмотри, что он сделал с Дадли! Сыночек, родной мой, тебе больно? Потерпи, моё солнышко, сейчас я принесу лёд!

Дадли притащили на кухню и швырнули на маленький диван — он рухнул на него словно куль с мукой, внезапно потеряв все силы. Петунья усадила на мягкий стул… Поттера… нет, Дадли… ну нет же, это же Поттер! — и захлопотала вокруг него, гладя по голове и прижимая к крохотной ссадине на скуле полотенце с завёрнутыми кусочками льда. Дадли с трудом приподнялся — и увидел своё отражение в немного волнистом стекле кухонного посудного шкафа.

Тёмные волосы… тонкая шея в вороте растянутой футболки… тонкие руки… Зазеркальный двойник сжал кулаки — Дадли посмотрел на «свои» руки и понял, что это на самом деле.

Это его волосы. Его руки. Это он… Это он!

Он стал чёртовым Гарри Поттером! Наконец-то Дадли понял это окончательно.

Волна жара накрыла Дадли — сначала запекло затылок, потом жар переместился на лоб и залил щёки. По плечам и рукам, стекая в пальцы, потекли горячие ручейки. Словно он залез под душ и включил кипяток. Это было так больно, что Дадли громко застонал. Вернон захлебнулся своей возмущённой тирадой. Замолкли за спиной главы семейства Петунья и… Гарри, Гарри, это не Дадли, это Гарри.

Дадли было так больно и страшно, что он даже смог подняться на ноги — хотя коленки по-прежнему подгибались от слабости. Жар всё усиливался, невидимые ручьи кипятка текли уже по всему телу. Дадли задрожал и принялся стряхивать с себя огонь пылающими ладонями.

По всей кухне зазвенело, задребезжало. Сам собой распахнулся холодильник, а над плитой заплясали синие язычки горящего газа. Застучали дверцы шкафов и шкафчиков, из выдвижного ящика стола вылетели ножи и вилки. Оконное стекло подёрнулось сетью мелких трещин, словно изморозью, и вдруг лопнуло с оглушительным звоном, разлетаясь стеклянными осколками во все стороны.

— Прекрати это! — завизжала Петунья, прикрывая своим телом сидевшего на стуле чёртова Гарри Поттера в теле Дадли. — Немедленно прекрати! Вернон! Сделай что-нибудь!

— Сейчас я тебя точно убью! — зарычал Вернон и попытался схватить Дадли за шею. Но тут же с воплем отдёрнул руки и принялся дуть на ладони — кажется, этот жар мог обжигать и других.

Гарри Поттер, чёртов ненормальный, отобравший у Дадли его тело, вскочил со стула и подбежал к мойке. Набрал воды из-под крана в большую кастрюлю и, покачиваясь под её тяжестью, побежал к Дадли.

Дадли хотел снова крикнуть… этому… чтобы всё вернул как было… чтобы не трогал его… но вместо слов из его рта вырвался лишь долгий протяжный стон. Гарри Поттер подошёл к Дадли вплотную и опрокинул полную кастрюлю холодной воды ему на голову.

Дадли почудилось, что от него повалил пар. Он мог бы поклясться, что пар повалил даже из ушей! Пугающий жар исчез. Замерли, скрипнув напоследок, хлопавшие дверцы шкафов, погасли голубые язычки газа над плитой. С громким лязгом обрушились на пол летавшие по воздуху вилки и ножи. Дадли глянул на оконную раму с выбитыми стёклами и успел ещё удивиться, почему так стремительно темнеет небо — ведь сейчас утро, а не вечер. Это была последняя связная мысль в его голове. Ноги окончательно перестали его держать, глаза обморочно закатились, и Дадли упал на пол, потеряв сознание.

* * *

— Я позвонил на фирму, сказал, что у меня летний грипп. Кажется, мне поверили, — Вернон остановился в дверях кухни, наблюдая за тем, как Петунья собирает осколки оконного стекла в совок щёткой. — Возьму потом сверхурочные. Дьявол, от этого мальчишки одни проблемы!

— Я бы тоже поверила, дорогой, — Петунья высыпала осколки в ведро и прислонила щётку к стене. — Ты совершенно сорвал голос. Хрипишь, как фисгармония. Заварить тебе чай с календулой? Это поможет от воспаления.

— Лучше налей мне бренди, — Вернон тяжело протопал к кухонному столу и опустился на специально для него купленный стул — самый крепкий и массивный. — Придётся вызывать стекольщика. Опять траты!

Чета Дурслей, устроившись за столом, некоторое время сохраняла молчание. То, что произошло нынешним утром, было совершенно недопустимым и, естественно, нуждалось в крайне жёстких мерах пресечения. Гарри Поттер, нелюбимый племянник Петуньи и абсолютно чужой ребёнок для Вернона, должен быть наказан. И никогда, слышите, никогда не должен больше так себя вести! Ни при каких обстоятельствах!

— Он напал на Дадли, — дрогнувшим голосом наконец произнесла Петунья.

— Хорошо, что наш сын вовремя сообразил, как остановить этого… буйнопомешанного, — в голосе Вернона одновременно прозвучали одобрение и опаска. Само собой, одобрение относилось к Дадли, маленькому, но храброму герою. Опаска же выдавала, что Вернон, при всей своей уверенности в том, что сумеет хотя бы и кулаками, но сдержать ненавистного Поттера, всё-таки побаивался неведомой силы, таившейся в его тщедушном теле.

— Что будем делать, Вернон? — голос Петуньи всё так же дрожал, но взгляд стал уверенным и требовательным — взгляд матери, драгоценному ребёнку которой угрожает опасность, взгляд львицы. — Мы больше не можем держать у себя… этого. Сегодня он напал на Дадли. Ты видел, как летали ножи? Завтра он набросится на тебя или на меня. Он сумасшедший, как его отец и… моя бедная сестра. Мы должны что-то сделать, дорогой. Ты меня слышишь?

— Но что мы можем? — Вернон нервно схватил бокал с бренди, сделал хороший глоток и поморщился. Петунья тут же пододвинула ему хлебную корзинку. Конечно, закусывать бренди сухим печеньем — моветон, но сегодняшним утром Дурслям было не до соблюдения приличий.

— Помнишь, ты ездил на встречу выпускников? — медленно проговорила Петунья. — Ты потом рассказывал, что один из ваших стал учителем. В какой-то особой школе… для особых детей. Малолетних преступников…

— В школе Святого Брутуса, — так же медленно проговорил Вернон и внезапно вскочил на ноги — со всем проворством, на какое было способно его грузное тело. — Великолепная идея, Петунья! Какая же ты умница! Роб, Роберт Айзенберг! Он сказал, что работает в этой школе! Где-то у меня был записан его номер… я сейчас!

Гарри, подслушивавший под дверью, отпрянул и затаился возле одёжной стойки в прихожей. Но он мог бы и не делать этого — поглощённый своими мыслями Вернон пробежал по коридору и скрылся в гостиной. Наверное, отправился искать визитку с номером телефона этого Роберта. Гарри отлично знал, где в этом доме хранились визитки — в особой шкатулке на маленьком столике в гостиной. Школа Святого Брутуса… Гарри понятия не имел, что это за школа, никогда про неё не слышал, но название звучало очень зловеще. К тому же, тётя Петунья… то есть, мама… сказала, что это школа для малолетних преступников.

Гарри заглянул в щель, оставленную между косяком и чуланной дверью. Там, на лежанке, укрытый сереньким покрывалом с заплатками, лежал он. То есть, уже не он, а Дадли. Тёмные волосы оттеняли мертвенную бледность худого лица и делали её ещё контрастнее. На крошечную секундочку Гарри стало жалко этого заморыша. А вдруг он умрёт? Вот больше никогда не откроет глаза и просто умрёт?

«Ну и пусть, — прозвучал в голове Гарри бесплотный, но очень злой голос. — Пусть умирает. Так будет даже лучше. Потому что тогда он ничего мне не сделает! Больше никогда! И у меня будет всё. Всё! Это всё навсегда будет моё!»

— Дадли? — Петунья выглянула из кухни и заметила Гарри, застывшего перед дверью в чулан. — Почему ты встал, солнышко? Ты должен лежать и отдыхать! Ты же так пострадал! Идём, мой хороший, я уложу тебя в постель, а потом принесу горячего молока. У тебя не болит голова? Ну-ка, покажи мне свою рану… ох, мой родной!

Гарри ластился к тёплой руке Петуньи, как котёнок, и безропотно поднимался с ней на второй этаж — чтобы эти тёплые руки помогли ему устроиться поудобнее в упоительно мягкой и пахнущей цветами постели, подоткнули одеяло и непременно погладили ещё. У него теперь есть всё! У него есть настоящая мама… и папа… и по-настоящему его дом! А этот, в чулане под лестницей — плевать, что с ним будет. Пусть он исчезнет! Пусть умрёт! Плевать на него!

Видимо, Гарри не так уж сильно хотел, чтобы это его злое желание сбылось. Потому что Дадли не умер в ту же секунду, как Гарри этого пожелал. Правда, и не очнулся.

Просто его глубокий обморок постепенно перешёл в такой же глубокий, похожий на бездонный колодец сон без сновидений.

На этот раз, проснувшись, Дадли не закричал от ужаса. Потому что вокруг него не колыхалась, как бездонный омут, беспросветная темень, как при прошлом пробуждении. Мягкий рассеянный свет, похожий на свет привычного ночника в его комнате, лился откуда-то сверху. Дадли поднял глаза: прямо под невысоким потолком парил в воздухе огонёк. Вот просто огонёк и всё — ни лампочки, ни подставки с колпачком, никаких шнуров и кнопок. Просто огонёк.

По всем законам жанра Дадли должен был испугаться и завопить. Или хотя бы зажмуриться изо всех сил и натянуть на голову одеяло. Ведь творилось что-то несусветное и, скорее всего, опасное! Однако он не сделал ничего из вышеперечисленного. Он смотрел на огонёк, не отводя глаз, краем сознания отмечая, как тот постепенно теряет яркость. Через несколько минут после пробуждения Дадли огонёк замерцал и погас окончательно. Дадли показалось, что огонёк будто бы подмигнул ему на прощание — стал на крошечную секунду совсем ярким, прежде чем исчезнуть.

Даже после исчезновения загадочного огонька темнота, окружавшая Дадли, не стала полной и всеобъемлющей. Он увидел словно нарисованный размытыми тонкими светлыми линиями прямоугольник и понял, что это дверь. Там, за дверью, светло — понял Дадли и поднялся на ноги. На пол свалился мягкий перекрученный комок — это было серенькое покрывало, которым Дадли был накрыт. Осознание пришло разом и заставило Дадли сжаться от внезапно пробежавшего по спине холодка: ему не приснился кошмар, он снова в чулане под лестницей и снова плохо видит.

Он — это не он.

Плохо соображая, что делает, Дадли протянул руку к стене. Пальцы наткнулись на что-то твёрдое, уцепились за край этого твёрдого. Дадли медленно повернул голову: он держался за край деревянной полки, одной из нескольких, прибитых к стене прямо за изголовьем лежанки. На полке, за которую он бездумно ухватился, лежали очки — в пластмассовой оправе, перемотанной посерёдке скотчем. Точно… Поттер же ходит в очках, без них он слепой, как крот. Дадли тронул кончиком пальца оправу, не представляя, что делать дальше. Он никогда в жизни не носил очки, даже от солнца: мать панически боялась, что «её дорогой мальчик» может споткнуться и упасть, тогда очки разобьются и осколки стёкол повредят ему глаза. Откуда такие страхи у матери, Дадли не задумывался, но каждый раз, когда мать отказывалась ему покупать солнцезащитные очки, он показательно обижался и под шумок выбивал из неё какой-нибудь подарок. На Поттера, выходит, материн страх не распространялся. Она же сама их купила? Или это сделал отец? Нет, исключено. Отец никогда никуда не ходил с Поттером и уж точно ничего ему не покупал. Значит, это сделала мать.

Пока Дадли прокручивал в голове эти мысли, его руки будто жили собственной жизнью: пальцы обхватили очки, подняли с полки, раскрыли дужки и ловко устроили очки на положенном им месте, заправив дужки за уши. Дадли пригляделся: теперь он видел всё достаточно чётко. Почти так же, как привык видеть раньше. Да уж, Поттеру не позавидуешь — столько проблем из-за плохого зрения.

Но это вовсе не повод сочувствовать этому ненормальному!

Дадли толкнул дверь. Подспудно он ждал, что та окажется запертой, но дверь качнулась и открылась. Странно. Мать обычно всегда запирала чулан Поттера на защёлку. С чего вдруг такие послабления для дурика?

Для… для него. Теперь же он — Поттер. Ненормальный, которого мать держит под замком в чулане под лестницей. Он — Поттер…

Впасть в панику Дадли не дали две вещи. Он понял, что умрёт, если вот прямо сейчас не добежит до туалета — это во-первых. А во-вторых — он безумно, просто нечеловечески голоден. И непонятно, чего хочется больше — облегчиться или вцепиться зубами в какую-нибудь еду. Сейчас Дадли был готов слопать даже ненавистную мешанину из травы, которую мать называла салатом и всё норовила ему подсунуть вместо яичницы с беконом. У него, видите ли, лишний вес! А это опасно для сердца, и вызывает одышку, и бла-бла-бла… враки это всё! Нет у него никакой одышки, и тренер в спортивном зале ему наоборот говорил, что не надо снижать вес — он уже сейчас может выходить на ринг против более старших парней, потому что крупный не по возрасту. Матери просто школьная медсестра задурила голову, но что может понимать какая-то медсестра, если тренер говорит совсем другое!

Всё это Дадли думал на бегу — его тело само выбрало, что для него сейчас в приоритете. Оказавшись в туалете первого этажа, Дадли бросился к унитазу, сдёрнул штаны вместе с трусами и чуть не расплакался от облегчения: в нём скопилось столько ненужной жидкости, что ещё миг — и его бы разорвало на кусочки. Как же хорошо!..

Нахлынувшая было эйфория исчезла моментально, стоило только Дадли подойти к умывальнику и увидеть своё отражение в зеркале над раковиной. Теперь, нацепив дурацкие очки Поттера, Дадли видел себя не в пример яснее, чем тогда, после первого кошмарного пробуждения — отражённого в волнистом стекле кухонного шкафа.

Какое дурацкое лицо… Шрам-загогулина на лбу весь красный, кое-где даже выступили кровяные капли. Видом ран и крови Дадли было не испугать — он столько раз разбивал чужие носы, и ему самому нередко прилетало на тренировках. Мать вечно принималась кудахтать, будто его смертельно ранили, вот смешная. Зато отец одобрительно хлопал по плечу и говорил что-нибудь типа: «Сразу видно, что ты не неженка, сын!» Мать, отец… Где они, кстати? Дверь чулана была открытой, и Дадли топал босыми ногами как слон, пока бежал в туалет. Они не услышали? А этот… похититель… он-то где?

Дадли отвернулся от зеркала и вышел из уборной. Хотелось есть, просто в глазах темнело от голода. Дадли прислушался — в доме царила тишина. Не шумела вода на кухне, не бормотал в гостиной телевизор. Не скрипела под шагами лестница на второй этаж. Все ушли? И оставили Поттера… то есть, теперь его… одного дома? Да разве может такое быть? На памяти Дадли родители никогда не оставляли Поттера в одиночестве, ещё чего. Мать прямо говорила, что если это сделать, они обнаружат вместо их прекрасного коттеджа пепелище. И, если Дурслям надо было куда-нибудь отлучиться всей семьёй, сплавляла дурика к соседке, старухе Фигг — такой же ненормальной, как Поттер. Эта противная древняя кошатница вечно торчала рядом с их домом и совала любопытный нос в щели забора. А её драные коты шныряли по двору и портили материны клумбы. Дадли здорово отработал меткость и глазомер, швыряя в них камнями.

Так, ладно, не время вспоминать о каких-то паршивых котах. Еда! Ему срочно нужна еда. И побольше!

Дадли рванул на кухню, шлёпая по чистому полу босыми пятками. Он не привык ходить босиком и подошвы уже начинали гореть, но это были такие мелочи по сравнению с тем, как выкручивало от голода живот!

На кухне всё сияло чистотой — даже больше, чем обычно. Дадли так-то не особо обращал внимания на то, как старательно мать избавляется от малейшей пылинки или пятнышка на мебели, воспринимая такую щепетильность как должное, но сегодня она превзошла саму себя — даже страшно прикасаться к девственно-белой дверце холодильника, а начищенные металлические ручки на шкафчиках отбрасывают отблески, как фонарики! Дадли на мгновение притормозил, соображая, где какая еда лежит. И решительно протопал прямиком к холодильнику.

Через несколько минут от упомянутой стерильной чистоты на кухне не осталось и следа. Дадли выхватывал с полок холодильника всё подряд — аккуратно разложенные по бумажным свёрточкам сыр, сливочное масло, копчёное мясо, выгребал из овощного ящика яблоки, вытащил стеклянную бутылку с молоком и тут же ополовинил её, не обращая внимания на то, что молочные капли веером рассыпались по столу и полу. Вперемешку с каплями молока на полу уже валялись клочья бумаги и хлебные крошки — Дадли бросал обёртки куда душе вздумается и ломал хлеб руками, забив на хлебный нож. Сыр с хлебом, мясо с яблоками, яблоки со сливочным маслом, и всё это запиваемое холодным молоком — да останься Дадли собой, он бы просто не смог есть продукты в таком сочетании. Его бы точно стошнило! Но, видимо, тело придурка Поттера жило по каким-то своим, тоже ненормальным правилам, и Дадли не мог сопротивляться его жгучему желанию — съесть всё, до чего дотянутся руки и что увидят глаза, а потом поискать чего-нибудь ещё.

Опустевшую молочную бутылку Дадли отнёс в раковину — тоже начищенную до нестерпимого блеска. На что-то бо́льшее в плане уборки его уже не хватило. Наконец-то насытившийся живот прекратил бурчать, и Дадли стало клонить в сон. Но он ни за что не хотел возвращаться обратно в чулан. С какой стати? У него есть своя комната. И он сейчас отправится именно туда. Запрёт дверь на замок, ляжет на кровать и пусть попробуют его оттуда выгнать. Вот пусть только попробуют! Он немного поспит, а потом придумает, как доказать родителям, что он — это он, а в его тело переселился придурок Гарри Поттер. Наверное, надо рассказать отцу с матерью что-то такое, чего Поттер точно не знает. В каком-то фильме Дадли видел такой эпизод — у главного героя из-за шрамов изменилось лицо, и его никто не узнавал, но он рассказал своему другу про клад, который они закопали вместе ещё детьми. И друг ему поверил! Ух и наваляли они тогда вдвоём всем врагам! Дадли тоже может так сделать. Только бы вспомнить что-нибудь этакое… Из-за сытости голова у Дадли соображала плохо, и поэтому он, забыв про оставленный беспорядок на кухне, побрёл в свою спальню. Он придумает, он обязательно придумает, что сказать родителям! Только вот приляжет ненадолго, совсем на чуть-чуть.

Оказавшись в своей спальне, Дадли позабыл про наваливающуюся дремоту и распахнул глаза шире некуда — до того его изумил вид собственной комнаты. Такая же сияющая чистота, как и на кухне! Здесь никогда не было такого порядка. Это что, мать добралась досюда и всё разложила по своему разумению? Дадли никогда не разрешал матери копаться в своих вещах, она же всё перепутает, и он потом ничего не найдёт! Пускай себе пылесосит и пыль вытирает с пустых мест, если уж ей приспичило, но личные вещи Дадли должны лежать на тех местах, которые он для них определил! Это закон! Гадкий Поттер всё тут испортил! Где его любимые комиксы, почему их нет на столе? Они всегда валялись на столе! И видеокассеты, куда делись его крутяцкие фильмы?! Неужели этот кретин их выбросил?! А, нет, вон они. Расставлены на книжной полке, подумать только! Как какие-нибудь дурацкие книжки! Дадли подскочил к одёжному шкафу и распахнул дверцы. Тут тоже всё поменялось. Носки больше не торчали из выдвижного ящика пёстрыми языками, рубашки чинно висели на плечиках, даже футболки оказались на плечиках! И штаны! А где его спортивная форма? Где модная спортивная сумка, которую ему купил отец?! Где его боксёрские перчатки?! Где?!

Дадли пнул ни в чём не повинный шкаф босой ногой, ожидаемо отшиб пальцы и взвыл, запрокинув голову как самый взаправдашний оборотень — видел такое в одном фильме. Гадина! Гад Поттер! Куда он дел его форму и боксёрские перчатки?! Где его самые дорогие сердцу вещи?!

Словно в ответ на злобный вой Дадли внизу скрипнула входная дверь. Послышались голоса. Дадли признал бас отца, немного визгливую скороговорку матери. Ещё один голос был незнакомым — звучный, раскатистый. Похож на голос священника в церкви, куда Дадли иногда силком вытаскивала мать — сам бы он ни за что не попёрся в воскресенье в такое унылое, полное старух и стариков место. Там священник как раз таким голосом разговаривал — нёс всякую галиматью про грехи, про рай, про душу. Дадли не вслушивался в нудные проповеди, нетерпеливо ёрзая на жёсткой скамье и считая минуты до окончания этой тягомотины. Но раскатистое и властное звучание голоса застряло в памяти.

Родители что, священника домой пригласили? Зачем?

От внезапно пришедшей в голову догадки Дадли даже подпрыгнул. Это не просто священник. Это экзорцист! Точно-точно! Полкисс недавно рассказывал про такой фильм — он для взрослых, но друг сумел подглядеть в дверную щёлку, когда фильм смотрели родители. Там в одну девчонку вселился дьявол, и она стала безжалостной убийцей! Пирс в красках расписывал, как одержимая девчонка потрошила своих подружек, прям натурально потрошила, ножиком. И все кишки наружу. Помнится, Дадли после того разговора спать боялся. Так вот! Дьявола из девчонки выгнал как раз священник! Правда, девчонка всё равно умерла. Но и дьявол сдох! А экзорцист велел тело той девчонки сжечь, чтобы дьявол больше никогда не возродился. Хороший фильм, в общем.

Получается, родители тоже смотрели этот фильм? Или ещё откуда-нибудь узнали про экзорцистов? Неужели… Неужели они поверили, что Дадли, на которого они смотрят сейчас — это не Дадли? А вовсе даже Поттер! А в Поттере, то есть, в его теле — настоящий Дадли, их сын! И поэтому они не закрыли дверь в чулане, точно! Ведь Дадли не такой придурок, как Поттер, и ни за что не стал бы поджигать свой собственный дом.

Дадли надулся от гордости за родителей. Какие они у него умные! Это, наверное, отец придумал — умнее человека вообще на свете нет. Теперь этот священник выгонит Поттера из тела Дадли, и всё станет как надо! А если Поттер помрёт, как та девчонка из фильма — то вообще красота! Пусть помирает! Он только им всем жить мешает, и денег на него уходит просто прорва — Дадли своими ушами слышал, как отец однажды жаловался матери. Ну, он тогда подслушивал… Но это неважно, факт остаётся фактом. Поттер их семью разоряет и нервирует. Вот пусть его священник-экзорцист скорее выгонит и прибьёт, и вернёт Дадли его тело — Дадли ему первый спасибо скажет.

Тем временем гудение голосов на первом этаже усилилось. Дадли прислушался и вполне отчётливо уловил испуганный вскрик матери: «Вернон! Он сбежал! И посмотри, какой бардак он устроил на моей кухне!»

Кто сбежал? Поттер сбежал? Да как он посмел!.. Дадли ринулся к двери, чтобы помочь родителям отловить несносного Поттера и споткнулся на ровном месте, увидев своё отражение в зеркальной дверце шкафа.

Это он сейчас — Поттер. Это он, по мнению матери, сбежал. И он устроил бардак на кухне. Это он…

— Я посмотрю наверху! — смутно знакомый голос донёсся из коридора. Простучали торопливые шаги, дверь спальни распахнулась. Дадли мысленно застонал — он же хотел запереться на замок, вот почему сразу этого не сделал, дубина!

На Дадли испуганно округлившимися глазами смотрел он сам — такой, каким Дадли привык видеть себя в зеркале. Но у него, когда он был собой, никогда не было такого дурацкого вида — будто увидел привидение и сейчас наложит в штаны от страха. И он никогда не носил жилетку! Если только не надо было идти куда-то в важное место — тогда мать заставляла его надеть костюм-тройку, жутко неудобный и натиравший шею жёстким воротником. Но какой идиот будет надевать костюмную жилетку и белую рубашку вместе с джинсами? Поттер на всю голову больной?! А, ну да, чего он спрашивает…

— Ты… — прошептал Гарри Поттер и ещё больше округлил глаза.

— Я тебя убью, свинья, — почти ласково пообещал Дадли, делая крошечный шажок к придурку и внимательно следя, чтобы тот не успел выскочить обратно в коридор. — Стой где стоишь, а то…

— Мама! Папа! Он здесь! Он в моей комнате! — оглушая Дадли почти ультразвуком, заверещал Поттер. Дадли опешил от такой подлости — Поттер даже драться не захотел, сразу принялся звать родителей, трус несчастный! Тренер Дадли по боксу разбил бы себе лоб об стену от огорчения, если бы увидел такого Дадли — трясущегося, как желе, и зовущего на помощь маму. Позор, какой позор!

— Заткнись! — закричал Дадли и побежал к Поттеру, чтобы успеть ему вмазать как следует, пока не прибежали родители. Если этот ненормальный будет так орать, отец с матерью просто не расслышат, что им скажет Дадли. Эх, а он так и не успел придумать, что же им сказать! Ну же, какой-нибудь их семейный секрет, который Поттер не знает. Почему не удаётся вспомнить ничего такого?

Дадли не успел. Будь он самим собой, он бы просто врезался в противника подобно пушечному ядру и уронил бы его на пол за счёт большей массивности. А в этом худом слабосильном теле, да ещё после обжираловки, замедлившей реакции, Дадли двигался неловко, словно вдруг разом превратился в малыша, едва научившегося ходить. Что странно, в общем-то — помнится, в школе Поттер довольно шустро удирал от их компании, и поймать его удавалось далеко не всегда. Это всё потому, что Дадли никак не примет это тело своим? А Поттеру, похоже, очень даже уютно в чужом теле! Прыгает что твой резиновый мяч или кенгуру, Дадли не замечал за собой такой грациозной резвости.

На верещание Поттера не замедлила явиться тяжёлая кавалерия: первой, естественно, прилетела мать — она даже не запыхалась, бегом преодолев всю лестницу. И тут же кинулась обнимать и ощупывать Поттера… то есть Дадли… да черти бы побрали эту путаницу! Короче, Петунья Дурсль вцепилась в того, кого она считала своим любимым сыночком Дадли, а настоящему Дадли достался полный злобы взгляд. Как несправедливо! За Петуньей в комнату вошёл Вернон Дурсль. Дадли аж качнулся навстречу отцу, изо всех сил пытаясь встретиться с ним взглядом — отец частенько говорил, что не стоит слепо доверять тому, что человек говорит, потому что слова как раз и придуманы, чтобы лгать. «Если хочешь узнать точно, что человек задумал, смотри ему прямо в глаза, — поучал Дадли Вернон Дурсль, пока вёз его домой с тренировки в спортивном зале. — Глазами тоже можно лгать, но это всегда случается с запозданием. Если будешь внимательным, успеешь понять, что тебя решили развести как тупого фермера». «Но, пап, — попытался однажды возразить Вернону Дадли, — наш тренер говорит совсем другое! Он учит нас смотреть партнёру по спаррингу не в глаза, а на тело. За руками там следить, за ногами. А то прозеваешь обманку, а противник окажется близко, и бац! Апперкот!» «Ваш тренер правильно вас учит, — усмехнулся Вернон. — Потому что английский бокс — честный спорт. Когда ты на ринге, Дадли, помни уроки тренера. Но в реальной жизни всё по-другому, сын. Честностью тут и не пахнет. Так что старайся посмотреть человеку в глаза, прежде чем он задурит тебе голову сладкими речами».

Вот почему Дадли сейчас вытянул шею, стремясь заглянуть в глаза отцу. Ну пусть же он посмотрит повнимательнее и убедится, что Дадли не врёт! Что это он — тут, а там — чёртов Поттер! Неужели ничего не выйдет?

Вернон Дурсль, словно услышав мысленный призыв Дадли, мельком оглядел напуганного отпрыска и причитающую супругу, и вперил тяжёлый взгляд в Гарри Поттера. «Это я, я! — силился закричать Дадли, но почему-то не мог выдавить из схваченного горла даже сипения. — Это я, папа! Узнай меня! Я тут, это я!» В лице Вернона Дурсля что-то дрогнуло, брови принялись подниматься вверх в изумлении. Но тут зрительный контакт отца и сына был прерван появлением нового персонажа.

Поднявшийся по лестнице и вежливо остановившийся в некотором отдалении мужчина на первый взгляд не производил особого впечатления. На второй — тоже. Так, совершенно обычный человек в совершенно обычной одежде. Дадли не сразу сообразил, что это, наверное, тот самый обладатель глубокого звучного голоса, который навёл его на мысли о священнике-экзорцисте. Так вот, на священника незнакомец не походил абсолютно. Хотя, кто их знает, этих экзорцистов. Может, им и надо выглядеть обычными людьми, чтобы обманывать дьявола?

— Всё в порядке? — спросил гость семейства Дурслей. О, да, это тот самый голос! Дадли вперился взглядом в мужчину и вздрогнул, когда тот посмотрел на него в ответ. Какой-то странный взгляд… как будто оценивающий. Чего это он?

— Это тот самый мальчик, про которого я тебе говорил, Роб, — ответил Вернон. — Позволь тебе представить — племянник моей жены Гарри Поттер.

— Так-так, — тот, кого Вернон назвал Робом, неторопливо подошёл вплотную к Дадли. — Ну что ж… Вернон, ему на самом деле десять лет?

— Исполнится в конце июля, — отозвался Вернон Дурсль.

«Мне уже исполнилось десять лет!» — хотел возмутиться Дадли, но снова не смог выдавить из себя ни слова. Перехваченное горло начало болеть, а свет постепенно мерк в его глазах: что-то неладное творилось то ли с солнцем за окном, то ли с ним самим. Дадли не понимал, откуда в нём появилось и принялось разрастаться подобно снежному кому чувство смертельной опасности, и списывал своё состояние на выкрутасы хилого тела Поттера. Ну что за слабак!

— Здравствуй, Гарри, — проговорил этот странный и пугающий Роб. — Меня зовут Роберт Айзенберг, я старший преподаватель школы Святого Брутуса. Ты можешь обращаться ко мне «мистер Айзенберг» или «сэр». Но мои ученики между собой называют меня «мистер Айсберг». Я совсем не против, мне это даже импонирует. Думаю, ты скоро поймёшь, почему мне дали такое прозвище.

— П-п… п-почему пойму… скоро? — сумел наконец-то выдавить из себя Дадли. Школа Святого Брутуса? Старший преподаватель? И что он тут делает? Мистер Айсберг… Что вообще происходит?!

В отличие от Гарри, Дадли не смог подслушать разговор родителей, в котором был упомянут Роберт Айзенберг — как мы помним, он тогда находился без сознания. А глубокий сон, от которого Дадли очнулся недавно, продлился несколько суток — вот почему Дадли был таким голодным. За прошедшие дни Вернон успел созвониться со своим школьным приятелем, обрисовать проблему, с которой столкнулось семейство Дурслей, и пригласить Роберта в гости. Тот жил очень далеко от Литтл Уингинга, и там же, соответственно, находилась эта самая школа Святого Брутуса. Как раз нынешним утром Роберт Айзенберг прибыл поездом из своего захолустья на лондонский Кингс-Кросс. Дурсли ездили его встречать в полном составе, сочтя, что лежавший без движения в чулане мнимый Гарри Поттер не успеет натворить дел за время их отсутствия. Как мы уже успели увидеть, Дурсли ошиблись, и Гарри… то есть Дадли… о, поскорее бы разобраться с этой путаницей! Словом, Дадли в теле Гарри проснулся во время их краткого отсутствия и устроил бардак. Повезло ещё, что только на кухне! Хотя, если встать на сторону Дадли — то трудно назвать происходящее везением.

Между тем мистер Айзенберг укоризненно покачал головой в ответ на заданный Дадли вопрос.

— Ты плохо слушаешь, Гарри. Я только что сказал тебе, как нужно ко мне обращаться. Давай попробуем ещё раз.

— Почему скоро пойму… сэр? — цепенея от накатывающего холода и мрака, прошептал Дадли. Он никак не мог взять в толк, почему его охватывает ужас, когда этот мистер Айзенберг находится так близко.

— Потому что ты теперь будешь учиться в моей школе, Гарри. И я лично буду следить за твоей успеваемостью и поведением. Мой дорогой друг Вернон, твой дядя, настоятельно меня об этом попросил… эй, что с тобой? Гарри?!

Дадли рухнул тем, где стоял, даже не успел протянуть руку, чтобы уцепиться за мистера Айзенберга. Опять накатила темнота — как тогда, после дикого танца ножей и вилок в воздухе на кухне и охватившего его с головой невидимого пламени. «Ненавижу тебя, Поттер…» — успел подумать Дадли и отключился.

— И часто с ним такое? — поинтересовался Айзенберг. Он не сделал ни малейшей попытки поднять обеспамятевшего мальчика с пола, наоборот, отступил на несколько шагов, разглядывая его примерно так, как учёный-зоолог разглядывает представителя нового вида мелких зверьков. Какого-нибудь суслика или суриката.

— Случается, — неопределённо пробурчал Вернон Дурсль. Он внезапно перепугался, что приятель откажется забирать Поттера, эту надоедливую занозу в седалище, из их дома. Скажет, что не хочет иметь дела с припадочным, и откланяется. А им снова голову ломать, куда сплавить Поттера. Это ж ясное дело, что после последних выходок Гарри его крайне опасно оставлять в их мирном доме!

— Не беда. Свежий деревенский воздух, физический труд, закаливание, строжайшая дисциплина — и все его… м-м-м… странности прекратятся как по мановению волшебной палочки, — бодро проговорил Роберт Айзенберг, не заметив, как при словах «волшебная палочка» Вернон и Петунья дружно вздрогнули и с тревогой переглянулись. — Поскольку ты ничего не говорил о слабом здоровье мальчика, Вернон, я думаю, будет уместным, если мы немного… пересмотрим условия.

— Давайте пройдём в гостиную, — предложила Петунья. — Я принесу бренди и лёгкие закуски, и вы сможете всё обсудить, пока мы с Дадли подготовим всё к обеду. Роберт, как вы относитесь к традиционной английской кухне? У нас сегодня ростбиф и йоркширский пудинг… Если хотите, я приготовлю что-нибудь другое по вашему вкусу.

— Я горячий поклонник всего традиционного, дорогая Петунья, — галантно поклонился Роберт Айзенберг. — С нетерпением жду момента, чтобы насладиться кулинарными изысками авторства такой прекрасной леди.

Гарри, всё это время простоявший в объятиях матери, счастливо улыбнулся. Всё очень вкусное и еда обязательно понравится гостю! Он помогал тёте Петунье, — то есть маме, как же нелегко к этому привыкнуть, — и немножко пробовал в процессе. Мама была так удивлена, а потом счастлива, когда её драгоценный сыночек вызвался — сам! — помочь ей с готовкой. И да, мистер Айзенберг абсолютно прав: его мама Петунья Дурсль — прекрасная леди. Прекраснее не бывает!

— Тогда идёмте, — оживился Вернон. Выпить капельку бренди сейчас точно не повредит.

— А… он? — Гарри нерешительно ткнул пальцем в лежащего на полу Дадли. — Оставим его… тут?

— Чёртов мальчишка, сколько с ним возни, — Вернон, пыхтя, склонился над Дадли и, не особо церемонясь, вздёрнул его вверх. Тонкие руки безвольно повисли, голова с закрытыми глазами моталась туда-сюда, как у неживого. Гарри снова стало жалко себя-прежнего. Какой же он худой и мелкий! Мистер Айзенберг сказал про свежий деревенский воздух… может, в этой школе Святого Брутуса всё не так уж плохо, и Дадли там действительно станет здоровым и сильным? Хотя бы таким, каким был раньше. Гарри не был злым, и раз уж так получилось, и Дадли выжил, то Гарри был готов великодушно позволить ему жить и дальше. За несколько прошедших дней ничего не изменилось, Вернон и Петунья не заметили подмены, наоборот, стали ещё больше хвалить своего сыночка — потому что Гарри изо всех сил старался им угодить. Правда, иногда он перебарщивал в своём старании, и родители смотрели на него с некоторым недоумением — например, так получилось, когда Петунье позвонила учительница из школы, и, спросив, почему Гарри Поттер пропускает занятия, попутно похвалила Дадли Дурсля за прекрасно выполненный тест по естественным наукам. Учителя почти никогда до этого не хвалили Дадли, разве что учитель физкультуры был им неизменно доволен.

— Отнеси его в чулан, Вернон, — распорядилась Петунья. — Роберт, проходите в гостиную, Дадли вас проводит. Хорошо, сынок?

— Конечно, мама, — отозвался Гарри, млея от звучания самого этого слова — «мама».

Вернон взвалил Дадли на плечо, и вся честная компания зашагала в сторону лестницы.

* * *

— У меня в Лондоне кое-какие дела… так что буду ждать вас с мальчиком, Вернон, завтра утром прямо на вокзале, — прощаясь с гостеприимными хозяевами в прихожей, напомнил Роберт Айзенберг. — Надеюсь, вам не придётся проговаривать для Гарри те аргументы, которые я привёл, и он отправится в мою школу без лишнего упрямства. Но сомневаюсь, что обойдётся без эксцессов, всё-таки времени вы упустили уже немало, надо было раньше ко мне обратиться… Вот что: не стесняйтесь в выражениях, скажите ему всё прямым текстом. Что, ж, я пойду. Петунья, моё почтение. Всего хорошего, Дадли. До встречи, Вернон.

— Счастливого пути, — улыбнулась гостю на прощание Петунья. Ей очень понравились комплименты Айзенберга её кулинарным талантам и фарфоровому сервизу, специально извлечённому для торжественного обеда.

Гарри вышел вместе с дядей Верноном… с отцом на улицу. Вызванное для мистера Айзенберга такси терпеливо дожидалось его за воротами.

— Твой должник, — многозначительно сказал Вернон Дурсль, в последний раз пожимая Роберту Айзенбергу руку.

— Сочтёмся, — тонко усмехнулся «мистер Айсберг», и Гарри невольно поёжился, хотя эта какая-то неживая и зловещая усмешка предназначалась не ему.

Петунья Дурсль, проходя мимо приоткрытой чуланной двери со стопкой тарелок, невольно замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась, глядя на мальчика, лежавшего с закрытыми глазами под серым заплатанным покрывалом. Непонятное беспокойство грызло Петунью изнутри, мешая полноценно радоваться тому факту, что нелюбимый племянник уже завтра покинет их дом, и больше не будет представлять угрозы ни ей, ни сыну и мужу, ни так лелеемому ей порядку. Словно почувствовав её близкое присутствие, Гарри Поттер повернулся на бок и тоненьким голосом позвал, как будто заскулил брошенный щенок: «Мама…» Петунья побыстрее отошла от двери чулана. Нет, нет и нет. Она не должна поддаваться жалости. Это не ребёнок, это чудовище в обличье маленького мальчика. И если сейчас она даст слабину, однажды вся её семья, и она сама, и, возможно, даже их соседи — все могут погибнуть. Это правда! Так что никакой жалости. Нет и нет.

Гарри, вернувшись в дом, кинулся помогать Петунье мыть посуду. За что получил очень нежный поцелуй в щёчку и предложение съесть ещё кусочек сладкого пирога с чашкой молока. От поцелуя Гарри расплылся в счастливой улыбке, а от пирога с молоком вежливо отказался. И попросил разрешения пораньше уйти спать. Конечно же, ему разрешили. Ведь он наверняка так устал от волнений сегодняшнего дня!

На самом деле Гарри не хотел ложиться спать. Ему просто надо было остаться одному и кое-что сделать.

Гарри было не по себе. Когда сегодня за обедом, после обмена мнениями о мировых новостях и погоде за окном, взрослые перешли к главному вопросу — переводе Гарри Поттера, то есть Дадли, который теперь Гарри, то есть… ну хорошо, хорошо, Гарри!.. Когда они заговорили про это, мама очень ласково попросила любимого сыночка пойти проверить, не вскипел ли чайник. А если вскипел — выключить газ. И приготовить чайный сервиз. И разложить джем по розеткам! Гарри понял, что его просто отсылают, чтобы поговорить без помех.

Тут придётся признать тот не очень приятный факт, что Гарри все эти дни, пока Дадли спал странным глубочайшим сном, не чурался подслушивать разговоры своих новообретённых родителей. Он и раньше всегда держал ушки на макушке, но теперь он довёл до совершенства своё умение затаиться возле крохотной щели и подолгу не двигаться. Гарри очень боялся разоблачения и жаждал узнать все мельчайшие подробности, которые стали бы неоспоримым доказательством того, что Дадли Дурсль — это он, и больше никто. Так уж получилось, что Петунья и Вернон Дурсли то и дело заводили долгие разговоры как раз про Гарри Поттера, вспоминая все странные и ужасающие события, произошедшие с ними за годы совместного проживания с племянником.

Гарри такого наслушался про себя-бывшего… И до сегодняшнего дня просто не представлял, как ему поступить с этими мыслями. Поделиться было не с кем, да и нельзя таким делиться. Но просто вертеть в мыслях воспоминания о разговорах родителей сил больше не осталось. Гарри вспомнил одну научно-популярную передачу по телевизору, украдкой подсмотренную в щель гостиной. Важный бородатый старик поучал телезрителей, как надо справляться с плохой — старик говорил «негативной», Гарри потом посмотрел это слово в словаре — информацией. Старик сказал, что её, эту информацию надо записать на бумаге. «Разложить по полочкам», — сказал он. А потом, когда всё будет записано, надо эту бумагу уничтожить. Сжечь или разорвать на кусочки и выбросить. Если не поможет, надо сделать это снова. И повторять до тех пор, пока «негативная» информация не превратится из тяжёлых мыслей просто в слова на бумажке.

За сегодняшним торжественным столом, думая, что сын находится на кухне, чета Дурслей повторила все эти пугающие рассказы для Роберта Айзенберга. Гарри подслушивал, стоя за дверью гостиной и не обращая внимания на шипение давно закипевшего чайника. Всё это он уже знал, но теперь, рассказанные постороннему человеку, почти фантастические истории стали пугающе настоящими.

Гарри не хотел про это думать! Он засунул бы голову в стиральную машинку, чтобы воспоминания вынесло вместе с мыльной водой. Но это же невозможно.

Поэтому Гарри решил воспользоваться советом учёного старика из телепередачи. Он поднялся в свою — да-да, теперь свою! — спальню, вытащил из ящика стола тетрадь и ручку. Уже начинало темнеть, и Гарри включил ночник — он знал про боязнь темноты Дадли Дурсля, и хотя сам темноты не боялся ни капельки, мягкий рассеянный свет ночника ему нравился. Писать при таком освещении было сложновато, наверняка буквы выйдут кривые и слова сползут со строчек, но это в данный момент волновало Гарри меньше всего. Он должен всё записать, а потом порвать бумагу на самые мелкие клочки, которые только получатся! Он больше не может про это думать… не может!

Гарри открыл тетрадь и начал писать.

Гарри проснулся раньше всех — он понял это по тишине в доме, не нарушаемой ни единым звуком.

Сторонний наблюдатель, волею судьбы втянутый в эту историю, сейчас вправе даже зевнуть со скуки и ворчливо спросить: «Ну почему же всё так однотипно? Герои только и занимаются тем, что засыпают и просыпаются, а в промежутках болтают что-то непонятное и суетятся почём зря. И при этом сами ничегошеньки не понимают, и меня уже совсем запутали!» И наш гипотетический сторонний наблюдатель был бы прав в своём негодовании, потому что и в самом деле творится сумятица. Однако…

Однако нынешнее пробуждение Гарри, по прихоти неведомых сил исполнивших его ЖЕЛАНИЕ, отличалось от его пробуждений в теле Дадли Дурсля в предыдущие дни. Сегодня он проснулся без уже обычной радостной улыбки от того, что чётко видит окружающий мир, и не улыбнулся ещё шире от предвкушения сытного завтрака, подслащённого нежной заботой мамы.

Дело в том, что вчера вечером Гарри последовал совету того старика из телевизора и записал всё, что ему удалось вызнать из подслушанных разговоров родителей. Он честно старался вспомнить всё-всё, до мельчайших подробностей. И чем больше он вспоминал, тем страшнее ему становилось. Гарри ещё никогда не приходилось так много писать, у него заболели пальцы, сжимавшие ручку, и заслезились глаза, но он не лёг спать, пока тетрадка не заполнилась почти наполовину. Перечитывать он не стал. Сунул тетрадь под подушку и закутался в одеяло с головой.

Вопреки опасениям Гарри, кошмарные сны ему не приснились — хотя к этому всё и шло. Но он прекрасно помнил всё записанное, даже не требовалось заглядывать в свои записи. Вот поэтому он проснулся без улыбки и не вскочил с кровати сразу — перед его мысленным взором одна за другой принялись мелькать тетрадные страницы с невероятными фактами на них. И одновременно в голове Гарри звучали голоса: в основном это был голос тёти Петуньи, непривычно тихий и скорбный, и очень часто — исполненный страха. Дядя Вернон в секретных родительских беседах по большей части молчал, лишь изредка роняя тяжёлые короткие фразы.

Гарри узнал, как он появился у тёти с дядей. Его, оказывается, подбросили на порог дома на Тисовой улице — как подбрасывают бездомных щенков или котят. Одно отличие, что маленьких зверят обычно кладут в картонные коробки, а он лежал просто в одеялке. Он-то думал, что тётя забрала его откуда-нибудь из полиции, как это обычно делается — так показывали в сериалах по телевизору, и Гарри не видел оснований этому не верить. Ведь по словам той же Петуньи — Гарри это хорошо помнил — его настоящие родители погибли в автомобильной аварии. Значит, там точно должны были быть полицейские! Тогда почему же тётя сказала, что его подбросили? Гарри, пока записывал это, вспомнил ещё одну вещь: он же никогда не видел своих родителей на фотографиях. У тёти Петуньи были фотоальбомы, и на декоративной каминной полке в гостиной стояли фотопортреты в рамках, но везде красовалась только семья Дурслей, особенно много было изображений Дадли, начиная с рождения. А фотографий его родителей не было ни одной, хотя его мама — его-прежнего — она же родная сестра тёти Петуньи… как же так получилось?

Ещё Гарри узнал, что с его появлением в доме тёти и дяди начали происходить необъяснимые вещи. Тётя Петунья вспоминала про летающие по воздуху игрушки и шишки на голове у Дадли, когда эти игрушки падали. Дядя Вернон хмуро добавил, что до сих пор помнит свою испорченную любимую рубашку — её Гарри каким-то непостижимым образом заляпал кашей. А ложкой, которой эту кашу в Гарри пытались запихнуть, дяде Вернону подшибло глаз. Пришлось даже ехать к врачу — дядя Вернон упомянул какое-то повреждение роговицы. Гарри пока не знал, что такое роговица, и просто записал это слово в тетради — потом посмотрит в словаре в школьной библиотеке.

Оказывается, это происходило несколько раз. Гарри ничего не помнил — да и кто из людей, скажите на милость, может вспомнить, что с ними происходило в три года? Разве что какие-нибудь вундеркинды. Гарри точно не был вундеркиндом, и обрывочные рассказы-воспоминания тёти с дядей прозвучали для него как шокирующее откровение. Это он всё делал? Но как?!

Это… это то самое, что он про себя называл ЖЕЛАНИЕМ? Которое сбывается? Оно уже тогда было? Но как может ЖЕЛАНИЕ заставить игрушки летать? И посуду… Гарри тут же вспомнил, как совсем недавно по кухне летали ножи и вилки — а Дадли в его теле стоял посередине этого безумного хоровода и дрожал. Значит, ЖЕЛАНИЕ связано именно с телом… в том теле что-то есть такое, из-за чего случаются такие вещи! Значит… это значит…

— Я был Супермен? — прошептал Гарри и тут же испуганно зажал себе рот. Обеими руками. Однажды он подслушал в школе, как про Супермена болтали одноклассники, и один из них, Грегори Перкинс, авторитетно заявил, что если бы Супермен на самом деле существовал, его бы немедленно арестовали и отвезли в тайную лабораторию. А там бы разрезали на кусочки, чтобы понять, как он делает свои подвиги. Перкинсу в классе доверяли безоговорочно, у него отец служил в полиции и знал всё про всех жителей Литтл Уингинга. Если уж Перкинс так сказал, то так бы оно и было по правде.

Гарри совершенно не хотел, чтобы его арестовали и разрезали на кусочки. Ни за что! Как же хорошо, что он — больше не он… Но ведь проблемы никуда не делась, если ЖЕЛАНИЕ зависит от тела. Тело-то никуда не делось! И теперь там Дадли… А если он поймёт про ЖЕЛАНИЕ и пожелает вернуть всё обратно?!

Как следовало из подслушанного, когда Гарри стал постарше, странности никуда не делись, и стали даже опаснее. Гарри смутно помнил, что пока ещё не ходил в школу, он несколько раз обжигался. Это было больно, но проходило достаточно быстро — тётя мазала ему чем-то ожоги и на этом всё заканчивалось. Из подслушанных разговоров Гарри узнал, что у Дадли тоже были ожоги! И у тёти Петуньи. Из-за него-прежнего… И у них заживало всё гораздо медленнее. Дядя Вернон ворчливо подтвердил, что в те времена только и делал, что возил их на перевязки.

Как же так… Гарри не помнил этого! То есть, про себя-прежнего он сумел вспомнить, но про ожоги Дадли и тёти не помнил совершенно!

А ещё окно. Дадли, когда вокруг него летали ножи и вилки на кухне, как-то сумел разбить окно — хотя не подходил к нему и даже не смотрел в ту сторону. Но Гарри был точно уверен, что это сделал Дадли. Оказывается, несчастное окно разбилось уже в четвёртый раз! И раньше это случалось из-за Гарри, того Гарри, которым он был.

Он какой-то разрушитель, а не Супермен. Как же страшно!

Были ещё странные случаи, про которые дядя с тётей тоже вспоминали, и на этот раз Гарри мог подтвердить, что это всё происходило на самом деле. Его волосы, ни в какую не желавшие укладываться в аккуратную причёску. Как же с ними мучилась тётя Петунья! И джемпер, тот противный джемпер, ставший маленьким. И ещё был случай, из-за которого тёте звонила с жалобами школьная учительница — Гарри непонятно как оказался на крыше столовой. Он и сам тогда не мог объяснить, как умудрился там очутиться, вот честное слово. Просто раз — и уже на крыше.

Тогда его пытались отловить Дадли и его дружки. И ЖЕЛАНИЕ помогло Гарри избежать колотушек. Наверное, как раз этот случай мог бы сойти за подвиг Супермена, если бы не одно «но»: слезать с крыши было жутко страшно, и Гарри чуть не упал со скользкой пожарной лестницы. Что это за подвиги такие, от которых сам же страдаешь?

Тётя и дядя боялись его, Гарри это очень чётко понял, подслушивая их вечерние разговоры. Он и сам теперь боялся себя-прежнего.

А ещё Гарри боялся тех людей, которых тётя Петунья называла «ненормальными». «Помнишь, Вернон, как тот ненормальный Блэк уронил наш красивый свадебный торт? Ещё и хохотал при этом, мерзавец!» «Твоя сестра тоже смеялась, Петти… хотя грех так говорить о мёртвых, но я был готов свернуть ей шею», — ворчал в ответ дядя Вернон. «Она тоже была ненормальной, — со слезами в голосе отвечала тётя. — Видит бог, Вернон, я бы всё на свете отдала, лишь бы в моей семье не рождалось… такое. Если бы родители послушали меня и запретили Лили ехать в ту школу! И дружить с тем мальчишкой! Если бы мы уехали куда-нибудь далеко, как я просила, как я умоляла…» «Но, Петти, — ворчание дяди Вернона сменило тон, став чуть ли не мурлыкающим. — ведь тогда бы ты не встретила меня…» При этих словах Гарри смущённо отступил от дверной щели и постарался как можно бесшумнее сбежать в свою комнату.

Очень безрадостная складывалась картина.

Гарри вытащил тетрадку из-под подушки и уселся на кровати по-турецки, положив тетрадь перед собой, а одеяло накинул на плечи — несмотря на то, что в комнате было тепло, даже душновато, его пробирал озноб. Он всё сделал правильно, именно так, как советовал учёный старичок в телепередаче: записал всю плохую информацию, которую узнал. Дело осталось за малым — нужно порвать тетрадку на кусочки и выбросить. И не думать про это больше.

— Я не смогу не думать, — прошептал Гарри, разглядывая зелёную обложку тетради. — И дядя с тётей… то есть, папа с мамой — они тоже не смогут. И он… он тоже будет думать… он тоже что-то знает.

Гарри в отчаянии накрылся одеялом с головой. Почему ЖЕЛАНИЕ, сделав его Дадли Дурслем, не убило настоящего Дадли?! Он должен был вообще исчезнуть, а не становиться Гарри Поттером! Теперь Дадли стал этим самым дурацким Суперменом, а если учесть, какие странные вещи творились, пока Гарри был в своём теле, теперь, значит, и Дадли так сможет? Ну конечно сможет! Ведь летали же тогда по воздуху ножи и вилки… и окно разбилось. Теперь Дадли может сотворить всё, что угодно. Обжечь его, например. Или маму. Или их всех…

Гарри немного успокоился, вспомнив, что сегодня Дадли уедет. На целый год, до следующего лета. Хотя это пока не точно, может, только до Хэллоуина. Родители об этом разговаривали перед сном.

— Хочу, чтобы он уехал и больше никогда не возвращался, — сжав кулаки и зажмурившись, торопливо зашептал Гарри. — Я хочу! Пускай сбудется! Я буду самым хорошим! Я буду слушаться маму и папу! Я всегда, всегда буду самым хорошим! Пусть всё будет так, как сейчас! Я — Дадли Дурсль! Это мой дом и моя семья! Это я! Пусть он исчезнет…

Кто может точно сказать, каким таинственным способом меняется облик окружающей нас реальности? Играет ли роль горячее желание человека или все мы — лишь марионетки, подвешенные за ниточки в руках неведомых высших сил? Как бы то ни было, Гарри шептал своё ЖЕЛАНИЕ в полной уверенности, что оно сработает. Пусть он даже теперь в теле Дадли, который уж точно ничего странного никогда не творил.

Последующие события стали началом больших изменений в жизни Гарри — хотя сам он об этом пока что и не подозревал. Но, видимо, не всё в наших реалиях зависит только от прихотей высших сил, ох, не всё…

Первым, незначительным на первый взгляд, эпохальным событием в новой жизни Гарри стало то, что он решил не уничтожать тетрадку с перечнем своих бывших странностей. В поисках места, куда бы её спрятать, Гарри отбросил одеяло и сполз с кровати. Кстати, кровать… Под ней было много места, и прежний владелец комнаты запихивал туда всякое барахло. Гарри, когда наводил порядок в своей — своей, да! — спальне, выгреб из-под кровати такую гору фантиков от конфет, упаковок от снеков и прочего мелкого сора, что пришлось принести специально для этой горы мусорный пакет. Избавившись от хлама и пыли под кроватью, Гарри, недолго думая, запихал в освободившееся пространство спортивную сумку Дадли — со спортивной формой, боксёрскими перчатками и прочими непонятными спортивными же штучками. Заниматься боксом Гарри совершенно не хотел, его в дрожь бросало от одной мысли, что его будут бить — пусть и кулаками в перчатках. Это всё равно больно! Повезло, что в эти дни у Дадли не было тренировок — Гарри это узнал из специального календарика на письменном столе. Дадли отмечал даты занятий красными кружочками — будто праздники какие-то! — и следующий кружочек приходился на первый понедельник июля. Ещё уйма времени! Гарри планировал что-нибудь придумать: упасть, например, и вывихнуть ногу — понарошку, конечно же, не совсем же он дурак. Тогда его пожалеют и не отправят в спортивный зал. А потом можно будет придумать что-то ещё, и окончательно отвязаться от ненавистного бокса.

Вот эту-то сумку Гарри вытащил из-под кровати и собирался уже сунуть в боковой карман тетрадку — чтобы потом запихать сумку обратно и поглубже. Но внезапно Гарри вспомнил, как Дадли кинулся на него тогда, в первый день, на лестнице. И как далеко отлетел от простого тычка в грудь. Наверняка бы укатился по ступенькам вниз и сломал себе шею, если бы его не подхватили папа с мамой. И всё это даже не от удара, а от простого тычка…

— Я теперь сильный, — медленно, словно пытаясь убедить кого-то (или же самого себя?), проговорил Гарри. — Я же теперь чертовски сильный… нет, дьявольски сильный! Значит, я смогу… я смогу…

Гарри не умел драться. Но Большой Дэ — умел. Если у Дадли в его теле получается творить… странности, то, получается, Гарри с телом Большого Дэ — тоже сможет? Сможет ударить кого-нибудь, если нужно? Сможет заниматься боксом? Сможет… Да! Надо, наверное, попробовать…

Гарри торопливо извлёк из сумки боксёрские перчатки и натянул на руки. Встал перед зеркалом — немного забавный от сочетания полосатой пижамы и чёрных боксёрских перчаток, лохматый со сна, но всё равно очень крепкий и высокий. Таким Гарри себе очень нравился. И нечего тут ухмыляться — он сможет!

Гарри дёрнул левой рукой, изображая хук — Дадли часто употреблял всякие спортивные словечки, когда болтал с дружками, и не упускал возможности продемонстрировать, какой удар как наносится. К немалому удивлению Гарри, у него получилось! Почти так же резко и круто, как у Большого Дэ. Оно работает! То, про что подумал Гарри, но не знал, как назвать — это всё работало! Его новое тело само знало, как что делать! Ура! Воодушевлённый Гарри запрыгал перед зеркальной дверцей шкафа, молотя воздух кулаками в боксёрских перчатках. Он умеет! У него получается! Йух-ху!

— Вот это я понимаю — тренировка с рассвета, — незаметно вошедший Вернон Дурсль похлопал Гарри по плечу. — Отлично получается, сын. Молодец.

— Доброе утро, пап, — немного задыхаясь, сказал Гарри. И тут же встревожился: — Я вас разбудил, да? Шумел?

— Нет, мы с мамой встали рано. Сам знаешь, какой сегодня день. Иди умойся и спускайся вниз. Нам надо всем вместе поговорить… с этим. С Поттером.

Гарри стянул перчатки и бережно повесил их на специальный крючок в шкаф — на прежнее место, откуда он их совсем недавно убрал с глаз долой. Больше не станет убирать. Наоборот, попросит отца прикрепить крючок на стене рядом со столом, и будет смотреть на перчатки постоянно. Он может драться! И даже если Дадли попробует на него сейчас напасть со всеми «странностями», Гарри больше не убежит. А как даст Дадли прямо в нос кулаком! Со всего размаху!

Тетрадку Гарри положил в сумку, на самое дно, и прикрыл сверху спортивной формой. Он потом придумает, куда её спрятать.

Рвать на кусочки и выбрасывать эту тетрадку Гарри передумал. Он больше не хотел забывать, каким странным и пугающим он был раньше. Наоборот, будет вспоминать каждый день. И радоваться, что теперь всё-всё-всё у него по-другому.

* * *

Дадли проснулся примерно в тот момент, когда Гарри наверху полез под кровать за спортивной сумкой. Было светло — дверь чулана стояла распахнутой настежь. Дадли оглядел себя, поднёс к лицу руки и обречённо застонал — ничего не изменилось. Он по-прежнему чёртов Поттер. Почему-то не висит перед глазами уже привычная пелена. Дадли потрогал пальцем переносицу. А, теперь всё понятно. Он же в очках. Странно, что очки не слетели с него, пока он спал.

Светлый дверной проём заслонил тёмный силуэт — Дадли всё-таки пришлось сощуриться, чтобы опознать мать. Да, со зрением у Поттера беда-а-а…

— Проснулся? Вставай, — строго произнесла Петунья Дурсль. — Ступай в душ. Я положила тебе там чистую одежду. Грязную можешь оставить в корзине.

Дадли беспрекословно поднялся и потопал, куда велели. До него только сейчас дошло, что он уже чёрт знает сколько времени расхаживает в одной и той же растянутой футболке и слишком широких штанах. От него, наверное, воняет… фу, точно воняет. Когда он был собой, такого бы просто не могло произойти ни под каким предлогом. Даже режим жёсткой экономии воды и электричества не помешал матери раз и навсегда установить железные правила насчёт поддержания телесной чистоты: всем мыться каждый день утром и вечером, а Дадли после тренировки — ещё и днём. Другой вопрос, что нужно было уложиться в десять минут работы бойлера и строго отмеренное количество галлонов воды. На дурика Поттера этот закон тоже распространялся, и Дадли припомнил, как однажды отец подсчитал, сколько бы они сэкономили на коммунальных расходах без этого приживалы. Личный счёт Дадли к Поттеру рос, как снежный ком. Неизвестно только, когда получится стребовать с него по полной программе.

То ли Дадли уже привык к чужой худобе и выпирающим отовсюду мослам, то ли просто сработала привычка мыться быстро — он сноровисто вымылся, не зависая взглядом на своём отражении в зеркале, мокрые растрёпанные волосы без всякой жалости разодрал щёткой и крепко обмотал голову полотенцем, чтобы хоть немного усмирить Поттеровские патлы. Мать приготовила для него вполне приличный набор одежды — бельё, футболка, носки и джинсы. Всё отстиранное и поглаженное. С размерами мать угадала в ноль, и Дадли с удовольствием натянул на себя нормальную одежду, впервые за эти кошмарные дни чувствуя себя хоть немного собой прежним.

Старая одежда полетела в корзину для грязного белья. Дадли размотал полотеничный тюрбан, с силой провёл по волосам щёткой ещё несколько раз, и вышел из ванной.

— Я… — начала было что-то говорить выглянувшая из кухни мать, но замолкла на полуслове, с неподдельным изумлением разглядывая преображённого племянника. Дадли усмехнулся: Поттер никогда не выглядел так аккуратно, зеркало в ванной тому свидетель. И волосы не торчат, как обычно. Правда, это пока они мокрые. Надо надеть ту кепку с эмблемой их спортивного зала, она плотно обхватывает голову… ему же позволят надеть ЕГО кепку?

Мать больше ничего не успела сказать: на лестнице послышались шаги и голоса. При виде отца, придерживавшего за плечи его отобранное тело с уродом Поттером внутри, Дадли напрягся, готовясь к броску, но тут же опомнился и упрямо сжал зубы. Нет уж. Он больше не будет бросаться на Поттера и родителей, как бешеный волк. А то снова начнёт что-нибудь летать по воздуху, или разбиваться, или он сам грохнется в обморок. Хватит. Как учил тренер: если не удалось победить противника сразу, отступай и обороняйся, а сам жди, наблюдай и анализируй. Отец то же самое говорил, только имея в виду принципы успешного бизнеса. А подвергать сомнению слова двоих самых уважаемых людей в своей жизни Дадли не собирался.

— Уже готов? — окинув Дадли примерно таким же недоверчивым взглядом, как мать, спросил отец. — Идём, у нас мало времени, а нам ещё надо с тобой поговорить.

Разговаривать, как выяснилось, они будут на кухне. Совмещая беседу с завтраком. Дадли был совсем не против: вся слопанная еда уже давно исчезла, и даже напоминаний о себе не оставила. Поттер, помогавший матери расставлять тарелки и наполнять их яичницей с беконом, выглядел бы просто замечательно, останься он собой прежним. Самое занятие для него — прислуживать за столом. Но дурик ловко хватал посуду и столовые приборы руками Дадли, улыбался матери губами Дадли и отвечал на вопросы отца голосом Дадли — и это было невыносимо. Дадли пришлось не просто сжать зубы, но ещё и прикусить ими нижнюю губу — чтобы не начать снова кричать и требовать вернуть себе своё тело.

Не сейчас. Надо дождаться момента, когда они с Поттером останутся наедине. Вот тогда-то…

— Гарри, — после того, как тарелки опустели, а невыносимый Поттер поставил перед каждым чашку с чаем, начал отец, — ты же помнишь, с кем ты вчера встречался? Ну, до того момента, как… как тебе стало плохо?

— Помню, сэр,- кивнул Дадли. — Вы представили меня мистеру Роберту Айзенбергу. Он сказал, что является учителем в школе… я забыл, как она называется… и что ученики зовут его «мистер Айсберг». А потом мне стало плохо, и я больше ничего не помню.

Отец с матерью переглянулись, и, Дадли мог бы поклясться, потихоньку синхронно выдохнули с облегчением. И что это значит?

— Мистер Роберт Айзенберг — мой давний друг, — продолжил отец. — Он согласился приглядеть за тобой, пока мы в отъезде.

— Вы уезжаете? — перебив отца, воскликнул Дадли. Нет-нет-нет, это невозможно, недопустимо! — Куда? Зачем? Когда?!

Он даже не заметил, что выпаливая вопросы со скоростью пулемётной очереди, вскочил со стула. Грозный рык отца: «Сядь немедленно!» ошеломил Дадли и заставил подавиться воздухом, прежде чем замолчать и сесть обратно на своё место.

— Твоей тёте… она серьёзно больна, и ей необходимо… курортное лечение. И мне тоже! И твоему кузену! Поэтому мы уезжаем в Брайтон. А ты отправляешься с мистером Айзенбергом в Сарн Аббакс, графство Дорсет.

— Но разве я не могу поехать с вами? — с отчаянием спросил Дадли. На него уставились сразу три пары округлившихся глаз: Поттер смотрел с ужасом, мать с удивлением, а отец — с негодованием. Это был первый раз, когда Гарри Поттер вот так в открытую выражал своё желание поехать куда-либо с семьёй тёти. Его же ещё в раннем детстве приучили к мысли, что большее, на что он может рассчитывать в плане путешествий — это городской парк Литтл Уингинга. А в остальных случаях его всегда оставляли у миссис Фигг.

Но Дадли про это забыл. Он и так держался из последних сил, чтобы не сорваться. Ему нужно всё вернуть! Своё тело, свою жизнь! А не уезжать в какой-то там Дорсет с каким-то там мистером Айзенбергом! Кстати, где этот Сарн Аббакс? Наверняка в самой глуши, какая-нибудь деревня.

— Не можешь! — припечатал Вернон Дурсль и поднялся из-за стола. — Петунья, помоги ему собрать вещи. Жду тебя в машине, Гарри. И поторопись!

Дадли еле удержался от того, чтобы не застучать по столу кулаком и не затопать ногами по полу. Раньше он частенько проворачивал такие финты, и родители обычно ему уступали. Но полгода занятий боксом и бесед с тренером сделали своё дело: Дадли постепенно отучился от такой манеры поведения и стал гораздо сдержанней. Хотя сейчас ему было уже всё равно, как на его истерику отреагирует горячо любимый тренер. Да тренер и не узнает! Он же теперь не Дадли, он чёртов Поттер! Дадли злобно прищурился и уже собрался со всей силы грохнуть кулаками по столешнице. Пусть его накажут и запрут! Он придумает, как выбраться из чулана и отловить Поттера. Загонит его в угол и пригрозит убить, если не вернёт всё на свои места! Только пусть никто никуда не едет. Не надо!

На плечо Дадли опустилась тёплая рука. Мать стояла рядом с ним и непонятным взглядом сканировала его лицо. Сжатые кулаки Дадли сами собой разжались. Что там сказал отец? Мать больна? Серьёзно больна? Это правда?!

— Идём, Гарри, — позвала Петунья Дурсль. — Я приготовила для тебя чемодан и всё необходимое.

* * *

— М…тётя Петунья… — запнувшись и чуть не оговорившись, проговорил Дадли, когда они с матерью поднялись на второй этаж — чемодан с вещами, приготовленными для поездки в неведомый Сарн Аббакс, находился в маленькой спальне рядом с комнатой Дадли. Его комнатой!.. — Тётя Петунья, вы и вправду… заболели?

Мать обернулась, перестав укладывать в потёртый клетчатый чемодан какие-то сложенные стопками тряпки. Дадли никак не мог определить, о чём же мать думает. Обычно-то он быстро улавливал её настрой, и всегда знал, когда можно продолжать капризничать, а в какой момент лучше остановиться и сказать ей что-нибудь милое. Он умел это делать с самого нежного возраста. Но сегодня утром Дадли не понимал материных взглядов. Она что… боится его?

То есть, конечно же, не его… Она боится Поттера. Немудрено — после того, что творилось на кухне. Дадли вспомнил летающие ножи и невидимое пламя. Это было и в самом деле страшно.

Но… Это ещё и классно было. Круто. Как Поттер это делает?..

— Да, — наконец перестав разглядывать Дадли, ответила мать, и отвернулась обратно к чемодану. — Я больна. Мне нужен морской воздух и покой. Много воздуха и много покоя.

Если Дадли и подумывал о том, чтобы всё-таки закатить скандал и заставить отца отказаться от поездки, то вот прямо сейчас он понял, что не будет этого делать. У матери был такой грустный голос. И глаза покрасневшие, как будто она долго-долго тёрла их руками. Кто угодно мог говорить и думать всякие гадости про Дадли Дурсля, Большого Дэ, грозу всей начальной школы Святого Грогория — но он любил свою маму. И отца тоже любил. И меньше всего хотел, чтобы они болели. Или вообще умерли, как родители Поттера. Даже представить это невозможно — чтобы они умерли!

— Тогда… желаю вам выздороветь на курорте, тётя Петунья.

Мать обернулась к Дадли так резко, что уже закрытый на замок чемодан чуть не упал с дивана. И снова этот непонятный взгляд… ой, она что, плачет?!

— Гарри, я…

— Папа уже сердится! — ворвался в маленькую спальню Поттер и резко затормозил, увидев одинокую слезинку на щеке матери. — Ты… ты что сделал?!

Дадли не ожидал, что трус и тюфяк Поттер — пусть и в его сильном теле — накинется на него. Закреплённые в мозгу на уровне рефлексов движения помогли ему поставить блок и уклониться от быстро мелькавших перед носом кулаков Поттера. И даже провести один ответный удар. Но тот будто не заметил отпора и продолжал скакать вокруг Дадли, воинственно сопя и хмуря светлые, почти незаметные, брови.

— Перестаньте! — окрик матери прозвучал как жалобный вскрик раненой птицы. Дадли отскочил в угол спальни, а Поттер побежал к матери и схватил её за руку. Оба тяжело дышали и бросали друг на друга ненавидящие взгляды, но Петунья выглядела такой огорчённой и измученной, что продолжать драку им уже не хотелось.

«Потом. Я всё равно тебя достану, урод», — мысленный посыл Дадли Поттер понял прекрасно и без всяких слов, произнесённых вслух. И нехорошо усмехнулся в ответ. Дадли это не смутило. Он был уверен, что рано или поздно они сойдутся в настоящем бою. И Дадли победит. Никаких сомнений. А пока…

Если мать на самом деле больна, что подтверждает её нездоровый вид и слёзы, нужно просто подчиниться. Выждать. Подумать как следует. И напасть, когда Поттер расслабится и потеряет бдительность.

Он же не на всю жизнь уезжает из дома. Недели на две — больше на курортах не отдыхают, и так житьё там влетает в копеечку, Дадли помнил, как отец про это рассказывал. Две недели Дадли может подождать. Главное, чтобы мать выздоровела.

— Выздоравливайте, тётя Петунья. До свидания. Пока… кузен, — Дадли ещё раз пристально посмотрел на Поттера, обещая ему все кары небесные при встрече. Поттер отвернулся и прижался боком к матери, изображая преданного сыночка. Вот урод! Дадли подхватил чемодан, оказавшийся неожиданно тяжёлым, и вышел из маленькой спальни.

* * *

— Пригрозил ему тем, что отправишь в психушку, как я советовал? — Роберт Айзенберг задержался на платформе, чтобы переговорить с Верноном Дурслем с глазу на глаз. Молчаливый и покорный Гарри Поттер уже обживался в купе — ехать предстояло долго, и Роберт раскошелился на дорогие билеты. Впрочем, платил всё равно не он — и как раз об этом Роберт хотел окончательно договориться с другом Верноном.

— Нет, Петунья была против, — поморщился Вернон. — Придумала соврать мальчишке, что, дескать она больна и поэтому мы семьёй едем на курорт. А ты просто приглядишь за ним в это время. Вроде как угрозами мы его только озлобим, а так-то он жалостливый и точно не будет кочевряжиться.

— Добрая она у тебя, — задумчиво протянул Роберт. — Даже не знаю, хорошо ли это. С такими, как её племянник, нельзя расслабляться ни на секунду. Ну ничего. Теперь я им займусь. По струнке будет ходить. Вернон, всё в силе? Я собираюсь прикупить акции на бирже и уже известил своего брокера.

— Получишь всю сумму до конца этой недели, — пообещал Вернон Дурсль. — Надеюсь, что твоё обещание тоже в силе, не так ли?

— Вы не увидите мальчишку до следующего лета, — широко улыбнулся Роберт Айзенберг, но улыбка только раздвинула его тонкие губы, взгляд же остался холодным и пристальным, как у снайпера. — А когда увидите — не сразу узнаете. Я отработаю каждый заплаченный мне фунт, Вернон, слово чести.

— Уж надеюсь, — проворчал Вернон Дурсль и пожал Роберту руку. Пусть только попробует не отработать! На сумму, которую школьный приятель запросил в качестве оплаты за то, чтоб Гарри Поттера без судебного постановления и согласия от органов опеки определили в школу для неисправимых подростков с криминальными наклонностями, можно купить неплохой деревенский домик с садом в придачу, не то что пакет акций! Вернону пришлось опустошить тщательно собираемую кубышку и попрощаться на время с мечтой о расширении фирмы. Да и про новую машину лучше пока не думать, Чтоб не расстраиваться.

Но никакие деньги, вещи или автомобили не компенсируют их здоровье, что телесное, что душевное, а Петунья чуть не слегла на самом деле после всех выкрутасов Поттера. И Дадли ходит взвинченный. А сам Вернон за несколько дней уговорил уже две бутылки бренди, не считая того вина, что было выпито за обедом с Робертом. Это уже нехороший показатель! Обычно бутылки бренди Вернону Дурслю хватало на три недели, а то и на месяц. Так и алкоголиком стать можно! Так что, чёрт с ними, с деньгами. Заработает. Лишь бы больше не страдать от ненормального мальчишки с его пугающими непонятными способностями, и чтоб семья была в порядке.

Резкий одиночный свисток возвестил о том, что до отправления поезда осталась одна минута. Роберт Айзенберг легко взлетел по ступенькам в тамбур своего вагона и молча кивнул Вернону, прощаясь. Вернон тоже ответил кивком и зашагал прочь с платформы.

Он не увидел, как из вагонного окна ему вслед тоскливо смотрит Дадли — так и не признанный отцом и матерью, запертый в чужом теле, искренне переживающий за якобы больную мать и напряжённый от соседства с «мистером Айсбергом» — тот по-прежнему вызывал у Дадли безотчётный страх, хотя вёл себя вполне доброжелательно и корректно. Да и как Вернон Дурсль мог увидеть глядевшего ему вслед мнимого Гарри, если он уходил с платформы без оглядки и чуть ли не бегом?

Поезд залязгал, дёрнулся, мимо окон поплыли, оставаясь позади, провожающие, столбы с вокзальными табло, стены депо. Дадли, не отрываясь, смотрел в окно. Роберт Айзенберг, расположившийся напротив Дадли, открыл свою небольшую дорожную сумку, вытащил из неё толстую книгу с множеством закладок и погрузился в чтение, не обращая больше на своего юного спутника ни малейшего внимания.

Поезд прибыл по месту назначения глубокой ночью, и мистер Айзенберг довольно-таки бесцеремонно растолкал крепко спавшего Дадли. Не дав ему толком проснуться, мистер Айзенберг скомандовал: «На выход с вещами, живо!» и первым выскочил за дверь со своей сумкой. Поспешность была оправдана: поезд стоял на этой станции всего несколько минут и тронулся, стоило только Дадли выкинуть на платформу чемодан и неуклюже спрыгнуть самому.

Потом была долгая поездка на машине, в которой Дадли снова умудрился задремать — хотя автомобиль временами нещадно трясло на дрянной дороге и клетчатый чемодан больно стукал Дадли по ногам, подпрыгивая, словно живой. Предрассветную темноту разбавлял только свет фар, и Дадли, на мгновения открывая глаза, видел лишь какие-то пустоши и редкие кустарники по краям дороги. Кажется, он не ошибся в предположениях, и Сарн Аббакс, в котором Дадли предстояло жить под присмотром Роберта Айзенберга, пока родители в отъезде, и в самом деле — деревня в глуши. Вот он вляпался…

Предположения Дадли превратились в уверенность, когда дорога стала ровнее, а вдоль обочин потянулись заборы, за которыми угадывались очертания одноэтажных домов с покатыми крышами и кроны фруктовых деревьев. Дадли сел поудобнее и принялся гадать, в какую из этих лачуг его везут. Однако машина промчалась по деревенской улице, не останавливаясь, и покатила дальше, оставив спящие домики позади.

— Мистер Айзенберг, — недоумевающий Дадли решился нарушить молчание, царившее в салоне автомобиля, — а куда мы едем?

Роберт Айзенберг повернулся всем корпусом и растянул губы в улыбке, не торопясь отвечать на вопрос Дадли. Он вовсе не выглядел пугающим, этот «мистер Айсберг», и улыбался вроде вполне дружелюбно, но Дадли поёжился от невесть откуда взявшегося холодка, проникшего под одежду.

— Ты же знаешь, что я учитель, Дадли. Я живу при своей школе. И ты теперь будешь жить там же.

— Понятно, сэр, — вежливо кивнул Дадли и сам себе пообещал, что больше не будет ничего спрашивать у своего жутковатого надзирателя. Он так смотрит, просто бр-р-р. Как на лягушку, которую собрался препарировать. Дадли слышал про такое в школе: ребята в старших классах на уроках естествознания резали лягушек и мышей, чтобы посмотреть, как они устроены. Тогда Дадли было интересно, и они с Пирсом сразу договорились, что встанут в пару на таком уроке, как только поступят в Академию Смелтингс. Но, оказывается, чувствовать себя вот такой вот лягушкой для препарирования очень противно.

В какой же школе работает «мистер Айсберг», если до неё приходится добираться так долго? Он же что-то говорил… Школа Святого Бурбуса? Нет, Брукуса, кажется. И для кого эта школа? Для фермерских детишек? Дадли, как истинный житель Литтл Уингинга, мнившего себя сателлитом Большого Лондона, с презрением относился к детям тех, кто занимался всяким сельским трудом. Ну и, соответственно, к их родителям, не нашедшим занятия лучше, чем ковыряться в земле и выращивать свиней. Хотя, как говорил отец: «Кому-то же нужно это делать». Хорошо, что ему, Дадли Дурслю, не придётся заниматься подобным — он пойдёт по стопам своего отца, успешного бизнесмена… Тут машину встряхнуло, Дадли подкинуло на сиденье и он больно прикусил нижнюю губу. И тут же автомобиль резко свернул — Дадли, смаргивавшего невольные слёзы боли, прижало к дверце, и в оконном стекле он уловил своё нечёткое отражение: очки, тёмные лохмы, острый подбородок. Как он мог забыть… Он же всё ещё — чёртов Поттер.

— Прибыли, мистер Айзенберг, сэр, — почтительно произнёс водитель, с самой станции молчавший как рыба. — Ещё будут распоряжения?

— На сегодня свободен, Уильямс, — отозвался Айзенберг. — Завтра как обычно.

— Слушаюсь, сэр.

Дадли с немым изумлением выслушал этот короткий диалог. Водитель обращался к «мистеру Айсбергу» как к какому-то… армейскому командиру. А тот отвечал с чётко прозвучавшими металлическими нотками в голосе — по представлению Дадли, именно так и разговаривали военные. Куда он попал?! И кто такой, чёрт его возьми, этот мистер Айзенберг?!

Занятый нахлынувшими мыслями, Дадли замешкался, пока вылезал из машины, и не сразу сообразил, что тёмная громада, взметнувшаяся вверх не меньше, чем на пять этажей — это и есть школа. Вначале он подумал, что это какая-то гора! В уже просветлевшем рассветном воздухе угадывались очертания не только большого здания, но и высокого забора вокруг него. Забора, обтянутого по верху какими- то… проводами? Дадли не очень хорошо разглядел, всё-таки у Поттера отвратительное зрение. Айзенберг дождался, пока Дадли вытащит свой чемодан и встанет прямо, затем подошёл вплотную и неожиданно сильно сжал пальцами плечо Дадли.

— Добро пожаловать в школу Святого Брутуса, Гарри. Уверен, ты проведёшь время здесь с пользой для себя, — с этими словами Айзенберг дёрнул Дадли за плечо и потащил за собой к воротам в заборе — те как раз приоткрылись ровно настолько, чтобы через щель мог беспрепятственно пройти не слишком толстый человек. Послушно шагая рядом с Айзенбергом — попробуй-ка не подчинись, у этого типа реально железные пальцы, точно останутся синяки на плече! — Дадли поднял глаза кверху и прищурился, силясь разглядеть, что же это за провода тянулись по верху сплошного каменного забора. Понимание пришло не сразу, ведь до сегодняшнего утра Дадли видел такое только в фильмах, но ни разу в реальности.

По верху высокого каменного забора, окружавшего странную школу Святого Брутуса, в три ряда тянулась туго натянутая колючая проволока.

* * *

Широкий, вымощенный каменными плитами двор Дадли преодолел всё так же на буксире у «мистера Айсберга». Оглядеться он не сумел — были слишком занят тем, что смотрел себе под ноги: неровно подогнанные плиты изобиловали коварными щелями и вздыбленными краями, об которые так легко было споткнуться. А вот массивную входную дверь Дадли разглядел в подробностях — перед ней пришлось стоять несколько минут после того, как Айзенберг нажал на кнопку звонка и назвал своё имя. Такие двери, наверное, бывают только в каких-нибудь банковских хранилищах или потайных бункерах — тяжеленные, обшитые металлическими пластинами. Действительно, очень странная школа… А колючая проволока на заборе — это что, защита от лесных хищников? Дадли тут же отверг эту мысль: какие лесные хищники, они же ехали через какие-то пустыри, там и деревьев никаких не было, не то что леса! Тогда зачем «колючка»? Что-то с этой школой Святого Брутуса явно не так…

Дверь открылась так же, как ворота — ровно настолько, чтобы в щель протиснулся один человек. Дадли пришлось прижать чемодан к груди, иначе тот перегородил бы ему дорогу.

Гулкий пустой холл отозвался на шаги вошедших глуховатым эхом. В углах под потолком тускло светили лампы. Дадли озирался вокруг, всё больше впадая в ступор: на школу это место походило меньше всего. Серые стены, серый пол, редкие окна с какими- то неправильными стёклами. Плохое зрение в очередной раз подвело Дадли, и он никак не мог понять, что в оконных стёклах его так напрягает. Да и видно было так себе: ещё толком не рассвело.

В холл спускалось несколько лестниц с разных сторон. По крайней правой быстро сбежал какой-то человек и торопливым шагом приблизился к Айзенбергу и Дадли.

— Роберт! — в голосе незнакомца слышались одновременно тревога и облегчение. — Как хорошо, что ты так быстро вернулся! Это что, новенький? А, неважно! Кеннард опять учудил, тебе ещё не сообщили?

— Сколько на этот раз? — спрашивая, Айзенберг продолжал неторопливо шагать через холл, направляясь к центральной лестнице. Дадли, понятное дело, шёл следом, снова взяв чемодан за ручку, как полагается. Очень хотелось остановиться и потереть плечо — оно ныло от стальных пальцев «мистера Айсберга». Но Дадли не рисковал отставать от Айзенберга. Ему очень не понравилось, что этот встретивший их человек — довольно-таки молодой на вид мужчина, одетый в строгий серый костюм и белую рубашку — назвал его, Дадли, «новеньким». В каком это смысле — «новенький»?!

— Трое. Джеймисон в лазарете, Смитти и Варковиц легко отделались, синяки и порезы, но я попросил Грегори подержать их в изоляторе. А то получится как с Майклом…

— Кеннард отсидел в карцере?

— Да, конечно. Ты же разберёшься, Роберт? — Дадли мысленно усмехнулся, услышав заискивающие нотки в вопросе «серого костюма». Так к нему подлизывался Пирс, когда кто-нибудь из однокурсников толкал Полкисса или говорил ему что-нибудь обидное. «Ты же разберёшься, Большой Дэ? А то эти малявки забыли, кто хозяин в школе!» Интересно, Пирс поймёт, что Большой Дэ — больше не Большой Дэ, а придурок Поттер? Всё-таки лучший друг, должен же он хоть что-то заподозрить… Погрузившись в свои мысли, Дадли больше не смотрел по сторонам и не слушал, о чём говорят идущие впереди него взрослые. Очухался только тогда, когда его снова взяли за плечо и завели в какую-то комнату.

После тусклого освещения в холле и на лестнице лампы, вспыхнувшие под потолком комнаты, показались Дадли ослепительно яркими. Пришлось даже зажмуриться на мгновение, прежде чем открыть глаза и оглядеться.

Комната напоминала кабинет директора в школе Святого Грогория, куда Дадли захаживал не так уж редко — в основном, в сопровождении родителей, когда какой-нибудь из побитых хлюпиков жаловался на Большого Дэ и Ко своим родителям, и те поднимали крик, требуя «разобраться с хулиганами». Дадли никогда не боялся ходить к директору, прекрасно зная, что никто его там не накажет. Просто придётся выслушать долгие и нудные нотации, а потом изобразить искреннее раскаяние и пообещать, что «они больше не будут». Всерьёз Дадли опасался только отца, но Вернон Дурсль, выслушав объяснения сына, обычно одобрял его действия. А что, кто научит малышню уважать силу, если им вовремя не вправить мозги? Единственный раз, когда отец не просто разозлился на Дадли, но даже наподдал ему как следует — это когда они с Пирсом и Деннисом затолкали и довели до слёз ту девчонку, Амелию Фишер. «Бить женщину — последнее дело, после такого ты не можешь называть себя мужчиной, — гневно распушив усы, бушевал тогда отец. — Я разочарован в тебе, Дадли! Разве так я тебя воспитывал?!» Дадли на ту пору исполнилось семь лет, и он ещё не был таким высоким и сильным, как сейчас. А дылда Фишер возвышалась над ним как башня, что уж говорить о мелком тощем Полкиссе! И вообще, она первая начала обзываться! Но отец не слушал оправдания Дадли и так отсыпал горячих… Дадли неосознанно потянулся рукой потереть зад, занывший от воспоминаний, но тут же опомнился и опустил руку. Не время уходить в свои мысли. Зачем его сюда привели? Он так устал с дороги и мечтает только лечь куда-нибудь и поспать. Где он будет жить? В этом кабинете? Но ведь тут даже дивана нет, не говоря уже о кровати.

— Присаживайся, Гарри, — Айзенберг указал рукой на стул, стоявший напротив стола, заставленного аккуратными стопками каких- то папок. Сам он обошёл стол и устроился в кресле. Ну точь-в-точь как директор в Святом Грогории. Даже руки в замок сцепил и положил на столешницу перед собой похоже — кажется, сейчас Дадли придётся выслушать что-то нудное и скучное. Какие-нибудь правила поведения в этой странной школе. Дадли поставил чемодан рядом со стулом и уселся так, как учила мать — выпрямив спину и чинно сложив руки на коленях. Да-да, он воспитанный мальчик и очень, вот просто очень послушный. Весь внимание.

— Наверное, ты теряешься в догадках, куда я тебя привёз? — Роберт Айзенберг смотрел на Дадли насмешливо, всем своим видом показывая, что его ничуть не обманула показная благопристойность позы мальчика. — Это школа Святого Брутуса, Гарри. Специализированное образовательное учреждение для детей с неискоренимыми криминальными наклонностями. Здесь живут и обучаются те, кто в силу возраста не подлежит заключению в тюрьму, но и оставлять их на свободе общество не может. Потому что все дети здесь — преступники. Пока тебе всё понятно?

— Да, сэр, — Дадли наконец-то сообразил, что его так смущало в окнах в холле школы. Они показались ему будто бы расчерченными на квадратики, и теперь он понял, что это такое. Решётки. На тех окнах не дефекты стёкол и не разводы грязи — это решётки. Школа для детей-преступников… И он будет жить здесь?!

— Тебе сказали, что ты будешь под моим присмотром только то время, пока твои родственники отдыхают на курорте, — между тем продолжил Роберт Айзенберг. — И это правда. Но только частично. Прежде чем мы продолжим нашу беседу, — с этими словами Айзенберг вытащил из внутреннего кармана пиджака сложенные бумаги и принялся их разворачивать, — я покажу тебе кое-что. Придвинься ближе.

Дадли придвинул свой стул вплотную к столу. Нехорошее предчувствие заворочалось внутри него, заставляя чаще биться сердце.

— Это выписка с отдельного банковского счёта Петуньи Дурсль, твоей тёти и законного опекуна, — демонстрируя Дадли лист бумаги официального вида, проговорил Айзенберг. На листе была таблица с цифрами. Дадли неплохо ладил с точными науками, — в отличие от лабудени вроде литературы, истории и всяких там географий и ботаник, — поэтому сообразил, что именно ему показывает Айзенберг. Вот графа «приход», вот «расход», всё ясно. У матери есть отдельный банковский счёт? Вроде бы отец объяснял ему, что у них с матерью счёт общий и есть ещё один, специально для Дадли — на его обучение. А это тогда что за деньги? Такие небольшие суммы…

Поняв по виду Дадли, что он вник в суть документа, Айзенберг продолжил:

— Это деньги, которые Петунья Дурсль получает от службы опеки на твоё содержание. Как полному сироте, тебе полагается социальная выплата вплоть до твоего совершеннолетия. Петунья предоставила данные с самого начала выплат по текущий момент. Пока всё понятно?

Дадли кивнул.

— Теперь смотри сюда, — Айзенберг развернул следующий лист. Там тоже была таблица из двух столбцов — в правом был текст, набранный мелким шрифтом, в левом — цифры. — Эту таблицу Вернон Дурсль составил лично, суммируя все средства, потраченные на тебя за то время, которое ты провёл в доме своего опекуна. Сюда вошло всё, вот, читай: первой графой идут затраты на оформление документов на тебя. Вернон мне сказал, что тебя подбросили на крыльцо их дома без метрики о рождении и вообще без всего. Затем вторая графа: ребёнком ты довольно часто болел, получал разные травмы. Тебя возили в больницы и покупали лекарства. У твоей тёти сохранены все больничные счета и аптечные чеки, если сейчас ты мне не поверишь — сможешь перепроверить, когда вернёшься домой. Прочитал? Смотрим дальше: затраты на твою одежду. По словам твоей тёти, одежда на тебе буквально сгорала. Ей приходилось без конца штопать и ставить заплатки. Когда твой кузен тебя перерос, Петунья нашла выход из положения — начала одевать тебя в те вещи, которые стали малы Дадли. Это немного уменьшило расходы, но всё равно оказалось каплей в море. Идём дальше: по твоей вине было сломано и выведено из строя много вещей. В частности, пять раз разбивалось кухонное окно. По одному разу — окна в гостиной и спальне твоего кузена. Из-за твоей неосторожности начиналось возгорание, портившее мебель, шторы и даже полы, их потом пришлось перестилать во всём коридоре второго этажа. О разбитой посуде, треснувших зеркалах и прочих хрупких вещах даже можно не упоминать — за восемь с половиной лет твоего пребывания в доме опекуна было столько заново куплено, и не по одному разу, что впору открывать посудную лавку. Ты хорошо видишь цифры во втором столбце? Это совокупная сумма всех затрат на ремонты после того, как ты что-то ломал.

— Я понял, сэр, — Дадли предполагал, конечно, что житьё Поттера в их доме влетает отцу и матери в копеечку — сам же недавно вспоминал, как отец сетовал на лишние фунты в счетах за воду и электричество, но совершенно не ожидал, что суммы затрат окажутся четырёхзначными. Чёртов Поттер! И это ещё не итоговая сумма…

— Кроме того, Вернон включил затраты на лечение членов семьи, пострадавших по твоей вине. У Петуньи есть все справки с описанием травм, счета за лечение, рецепты лекарств и чеки. Она очень аккуратна и дотошна в плане сохранения документации, — неожиданно сделал комплимент матери Айзенберг, и Дадли, несмотря на то, что пребывал в шоке от увиденного и услышанного, не смог не улыбнуться в ответ на одобрительную улыбку «мистера Айсберга». Да, его мать очень умна. Почти как отец. Недаром же отец её выбрал!

— Ты улыбаешься, как будто я сказал что-то приятное для тебя, — Роберт Айзенберг подозрительно уставился на Дадли, а тот внутренне запаниковал, потому что действительно повёл себя как идиот — ведь для того, кем он стал, Петунья Дурсль вовсе не любимая умная мамочка, а злобная тётка! Дадли поспешно стёр улыбку с лица и постарался скукситься посильнее, будто вот-вот заревёт. — Да, именно так ты и должен реагировать, Гарри. Ведь то, что твоя тётя сохранила все эти документы, означает только одно…

Роберт Айзенберг положил бумаги перед собой и что-то быстро нарисовал в них ручкой. Потом снова поднял так, чтобы Дадли увидел. Оказалось, Айзенберг обвёл кружочками две суммы — то, сколько денег поступило на банковский счёт Петуньи Дурсль из службы опеки, и то, сколько семья Дурслей израсходовала на Гарри Поттера. Да, за восемь с половиной лет.

Дадли сглотнул. Трёхзначное число против солидного пятизначного выглядело примерно так же, как замухрышка Поттер против здоровяка Вернона Дурсля.

— Ты в неоплатном долгу перед своими тётей и дядей, Гарри, — проникновенно проговорил Роберт Айзенберг. — И это я молчу про моральный долг. В материальном отношении тебе в будущем придётся работать как проклятому и отдавать им всё заработанное, чтобы компенсировать затраченные на тебя деньги. А знаешь ли ты, мальчик, что такое деньги, вложенные в ребёнка? Это рулетка. Ребёнок может погибнуть, сбежать из дома, рассориться с родителями и оборвать с ними все связи — и вложенные деньги просто пуф, — Айзерберг изобразил руками, как разлетаются во все стороны искры от этого самого «пуф», — и исчезают в никуда. Родители всегда рискуют, вкладываясь в своих детей. А в твоём случае рискуют даже не твои родители, а твоя тётя и её семья. Как думаешь, к чему я всё это тебе говорю?

— Я… я должен быть благодарным ма… тёте Петунье и дяде Вернону, сэр, — запинаясь, пробормотал Дадли. — Должен постараться беречь одежду, не ломать вещи и… и не вредить им. И вернуть долг, когда стану взрослым.

— Всё верно, — Роберт Айзенберг аккуратно сложил листы с цифрами и сунул их обратно во внутренний карман пиджака. Встал из-за стола, подошёл к двери. Дадли услышал, как щёлкнул замок. «Мистер Айсберг» запер дверь на ключ? Зачем?

— Оказывается, ты совсем неглуп, Гарри, — Айзенберг снова опустился в своё кресло и сцепил руки в замок. — Но то, что ты сказал… Этого недостаточно.

— А что я должен сделать ещё… сэр? — Дадли почувствовал, что ему снова становится зябко. Как тогда, в его спальне — когда «мистер Айсберг» подошёл совсем близко.

— Твои тётя и дядя… и кузен Дадли… они уже довольно пострадали от твоей… неосторожности. Скажи, пожалуйста, ты осознаёшь, что ты, мягко говоря, опасен для окружающих?

Дадли мигом припомнил летающие по воздуху ножи и вилки, рассыпающееся на осколки кухонное окно и невидимое пламя, лизавшее его тело. Отца тогда тоже обожгло…

— Да, сэр, — прошептал Дадли внезапно онемевшими губами. — Я… я опасен.

— А ты знаешь, что вещи, которые с тобой происходят — вовсе не такая уж редкость?

— Что? — вскинулся Дадли. Есть ещё такие ненормальные, как Поттер? Ещё кто-то умеет бить стёкла и заставлять предметы летать непонятно какой силой?!

— С разными людьми происходит много чего необъяснимого с точки зрения здравого смысла. Невежи называют это дьявольщиной или чудесами — смотря что кому повезёт увидеть. Или напротив, не повезёт, — Айзенберг не сводил с Дадли прищуренных глаз, и Дадли мёрз всё сильнее. — Но так думают именно что невежи, Гарри. Есть специальные научные учреждения, где изучают такие явления и людей, которые их совершают. Тебе ничего не говорит аббревиатура МИ-6?

Дадли вздрогнул. Ещё как говорит! Отец часто рассуждал на тему забастовщиков и террористов — особенно после просмотра вечерних новостей — и Дадли всегда с удовольствием слушал его тирады, хотя иногда мало что понимал. Про государственную антитеррористическую службу отец всегда говорил с уважением и даже некоей завистью — наверное, тоже когда-то мечтал там служить, носить мундир с погонами, а не заниматься мелким бизнесом. Защитники короны и победоносные рыцари из МИ-6 боролись с террористами всех мастей и неизменно побеждали — так говорили в новостях. Террористов ловили, отдавали под суд и сажали в тюрьмы. И правильно! Ведь террористы — это отморозки, которые устраивали уличные беспорядки, избивали мирных жителей и поджигали их дома. Поджигали дома…

Айзенберг только что показывал ему бумаги, где было написано чёрным по белому, что Поттер поджигал мебель у них дома. Шторы. И пол. Дадли не помнил, чтобы у них вёлся ремонт, наверное, был тогда совсем маленьким. Как и чёртов Поттер. Значит, он умел это делать уже тогда… А раз он умеет поджигать… и заставляет летать вилки с ножами… и бьёт окна… значит, он… значит, чёртов Поттер… который отнял у Дадли его тело, а своё, вместе с непонятной силой, отдал Дадли… он, значит… нет, не может быть!

Видимо, весь мыслительный процесс в последовательности своих стадий отчётливо отразился у Дадли на лице, поэтому Айзенберг даже не шелохнулся, когда Дадли вскочил со стула, уронив чемодан, и кинулся к двери. Без толку дёрнув несколько раз дверную ручку, Дадли обернулся и закричал:

— Выпустите меня отсюда! Я не террорист! Вы не имеете права!

— Никто и не говорит, что ты террорист, Гарри, — с некоторой даже ленцой отозвался Айзенберг и кивнул на покинутый Дадли стул. — Сядь обратно, пожалуйста. Ты неплохо держался до этого момента. Может, попробуешь выслушать до конца всё то, что я хочу тебе сказать?

Дадли пришлось вернуться и снова сесть на стул. Дверь заперта, а этими худыми Поттеровскими руками он точно не сломает замок, не говоря о том, чтобы проломить дверное полотно.

— Твои тётя и дядя не считают тебя террористом, Гарри, — вкрадчиво начал Айзеньерг, шаря глазами по расстроенному лицу Дадли. Казалось, «мистер Айсберг» чего-то ждал, но Дадли не мог взять в толк — чего именно. — И ты, видимо, плохо понял то, что я сказал. Да, МИ-6 занимается внутренней безопасностью нашей страны и поимкой террористов, но мы ведь говорили с тобой о необъяснимых явлениях и необычных людях… Есть целые специальные лаборатории, Гарри, в которых изучают таких людей. Секретные лаборатории, ты понимаешь, да? И тех людей, кто попал в такие лаборатории, больше никто никогда не видел…

— Но я же… — начал Дадли и поражённо замолчал. Он вспомнил, как совсем недавно ботаник Перкинс, сынок полисмена, болтал на перемене про такие секретные лаборатории. И про Супермена. Дескать, если бы Супермен был по-настоящему, его бы мигом отловили и разделали на фарш в такой лаборатории — чтобы разобраться, как у него получается летать и драться с целой толпой. Потому что это очень важные свойства для армии, и если удастся понять, как оно всё работает… Получается, его тоже могут забрать в такую лабораторию и разрезать на части, чтобы понять, как Поттер заставляет вещи летать?! Но это же тело Поттера! Это его должны забрать в лабораторию и резать! А он — Дадли! И мать с отцом никогда не позволят его забрать, никому!

— Мне надо домой, — Дадли снова вскочил. — Мне надо обратно! Мне надо к моим… к тёте и дяде! Я должен им сказать что-то важное! Они не могут! Меня нельзя в лабораторию! Я не… Выпустите меня! — Дадли в два прыжка доскочил до двери и бешено затряс дверную ручку. — Выпустите меня отсюда! Я буду кричать! Я… я…

— Здесь хорошая звукоизоляция, Гарри, можешь кричать сколько хочешь — тебя всё равно никто не услышит, — Роберт Айзенберг продолжал сидеть за столом, но теперь он весь напрягся и даже наклонился вперёд, внимательно наблюдая за Дадли. — И дверь ты открыть не сможешь, ключ в моём кармане. К тому же, мы ещё не окончили разговор.

— Не о чем нам больше разговаривать! — Дадли трясло уже не от непонятного холода, возникавшего от близкого соседства «мистера Айсберга», а от злости. — Мне нужно домой! Сейчас же!

— Так открой эту дверь, Гарри, — вкрадчиво предложил Айзенберг. — Открой без ключа… ты же умеешь?

Дадли почувствовал, как его начинает затапливать уже знакомый жар. Сначала потеплело в затылке, потом огненные ручейки побежали за ушами, по шее, опустились на плечи. Дверная ручка в ладони ощутимо нагрелась. Дадли обернулся на ненавистного Айзенберга и увидел, как тот в азартном ожидании приподнялся с кресла и смотрит на него во все глаза.

«Опытные бойцы заставляют своих противников терять голову от гнева, всячески их провоцируют, — вдруг прозвучал в голове Дадли голос тренера. — Могут говорить всякие гадости, выводя из равновесия. Молодые часто на это ведутся и теряют контроль. Показывают свои слабые места, раскрываются. И тут-то их вырубают. Не ведись на провокации, Дурсль. Голова всегда должна оставаться холодной, ум — трезвым. Даже если тебя начнут обзывать, или обзовут твою мать — сохраняй хладнокровие. Иначе с ринга ты уйдёшь не своими ногами, а тебя вынесут на носилках».

Роберт Айзенберг провоцировал его. Чего он добивался? Чтобы Дадли показал, на что способен — заставил вещи летать, поджёг шторы на окнах кабинета, разбил что-нибудь без рук? Для чего это нужно Роберту Айзенбергу? Для чего он сначала запер дверь на ключ, а потом запугал Дадли упоминаниями о секретных лабораториях и МИ-6? Мысли Дадли вертелись с бешеной скоростью. Может… может быть, если кто-то доставит такого человека со странными способностями в секретную службу, ему дадут деньги? Ну, как дают награду за поимку опасных преступников? Дадли видел такое по телевизору, и ещё фильм один был, они с Пирсом смотрели в кинотеатре, когда родители возили их в Лондон. Там одна пожилая леди стукнула воришку сковородкой и почти убила, а потом ей дали кучу денег за это, потому что этот воришка оказался бандитом и убийцей, и был в розыске. Может, «мистер Айсберг» тоже собирался так поступить с Дадли? Всем же хочется кучу денег.

Жар в затылке угас, огненные ручейки перестали жечь кожу за ушами. Дверная ручка в ладони Дадли снова была прохладной, будто и не раскалилась почти докрасна мгновение назад.

— Я не умею открывать двери без ключей, сэр, — хрипло проговорил Дадли и выпустил из руки дверную ручку. Повернулся к Айзенбергу лицом, выпрямился. — Мне правда нужно домой. Выпустите меня, пожалуйста. Я не буду кричать. Простите, что так некрасиво вёл себя.

— Но Вернон же мне очень красочно описал… — начал было и тут же оборвал сам себя Роберт Айзенберг. Лицо его поскучнело и выражало теперь только разочарование. — Вернись на своё место, Гарри. Разговор не окончен.

Дадли в третий раз уселся на уже опостылевший стул. Он должен выбраться отсюда во что бы то ни стало. И пока этого не произойдёт, он будет очень послушным и спокойным. И выслушает всё, что «мистер Айсберг» собирается ему сказать — до последнего словечка.

— Ты останешься в школе Святого Брутуса до следующего лета, — сухо объявил Роберт Айзенберг. — Твои опекуны перевели тебя сюда, чтобы ты здесь окончил начальное обучение. С сегодняшнего дня ты ученик класса под моим личным кураторством, Гарри Поттер. Вот договор об обучении, подписанный от твоего имени твоим законным опекуном миссис Петуньей Дурсль. Вот чек об оплате твоего полного пансиона сроком на год. С Уставом школы, правилами поведения и распорядком дня тебя ознакомит староста класса. Сегодня тебе даётся время на обустройство, к занятиям приступишь с завтрашнего утра. Вопросы?

У Дадли был только один вопрос, точнее, просьба — пусть уже закончится этот кошмарный сон! Пусть уже он откроет глаза и окажется в своей комнате! И чтобы рядом были отец с матерью! И его друзья! И никакого чёртова Поттера, нигде, никогда!

Если он сейчас снова начнёт скандалить, кричать, требовать, чтобы его отпустили домой — тот странный жар в голове может вернуться. А если из-за этого что-нибудь полетит или загорится — этот чёртов «мистер Айсберг» продаст его в секретную лабораторию за большие деньги. Недаром же он так жадно зыркал на Дадли и так расстроился, когда ничего не загорелось и не сломалось! Дадли нутром чуял, что он правильно всё понял про «мистера Айсберга». Вот же гад!

Отступить и всё проанализировать. Так учил тренер, так учил отец. Если не получилось победить сразу — отступиться и ждать подходящего момента.

— Я же не преступник, — рискнул всё-таки возразить Дадли. — Почему дядя и тётя перевели меня именно в эту школу?

— Ты преступник, просто это пока не доказано судом, — охотно пояснил Роберт Айзенберг, глаза которого, по причине, не понятной Дадли, снова сверкали азартом. — Ты устраивал пожары и наносил раны своим родственникам. Жаль, что они тогда не догадались вызвать полицию и зафиксировать всё документально. Тогда ты был бы здесь не по просьбе моего друга Вернона, а по решению судьи. Так что не обольщайся, Гарри. Тебе не место среди порядочных людей. Но здесь тебя научат уважать законы и не портить чужое имущество. Ещё вопросы есть?

— Нет, сэр, — Дадли больше не мог слушать весь этот кошмарный бред, он устал паниковать и бояться, просто физически устал от сидения на неудобном стуле. Кажется, сегодня его не погонят учиться? Пусть тогда покажут, где уже можно просто лечь и поспать!

Роберт Айзенберг отодвинул в сторону одну стопку папок и Дадли увидел, что за ней скрывался телефон. Немного странный — без привычных кнопок с цифрами для набора номера. Айзенберг поднял трубку, немного подождал и коротко приказал: «Маккарти ко мне».

Через минуту в дверь кабинета деликатно постучали. «Мистер Айсберг» поднялся и пошёл открывать, на ходу доставая ключ от двери из кармана брюк.

За дверью обнаружился подросток, на вид немного старше Дадли — в тёмно-синем форменном пиджаке, таких же брюках, сером джемпере под горло и тщательно отполированных ботинках. Эти сверкающие ботинки почему-то позабавили Дадли, и он не смог удержаться от тихого смешка.

Айзенберг резко обернулся на этот звук, а ученик при полном параде — видимо, тот самый Маккарти, которого Айзенберг вызвал по телефону — качнулся через порог, разглядывая Дадли через плечо учителя.

У них были очень похожие взгляды, у Роберта Айзенберга и пока не знакомого Дадли Маккарти. Они оба разглядывали Дадли как лягушку, уже привязанную к лабораторному столу. И примеривались — какую лапу сначала ей отрезать? Или сразу голову?

Стороннему наблюдателю, волею судеб оказавшемуся втянутым в эту невероятную историю, придётся на время покинуть Дадли — хоть бы и нестерпимо интересно было узнать, как же дальше развивались события в школе Святого Брутуса — и вернуться назад во времени. А именно — в утро того дня, когда Вернон Дурсль увёз своего так и не узнанного сына на вокзал Кингс-Кросс.

Гарри Поттер остался дома с Петуньей Дурсль. С мамой, как он уже почти привык её называть. Они вместе прибрались на кухне — Гарри мыл посуду, а Петунья вытирала чашки и тарелки кухонным полотенцем, чтобы потом красиво расставить их на полке в шкафу. Несмотря на то, что сегодня им всем пришлось встать очень рано, спать они больше не отправились. Петунья решила немного поработать в своём садике, пока не возвратится Вернон, а Гарри, естественно, напросился ей помогать. Он вообще старался использовать каждую возможность побыть рядом с Петуньей — словно компенсируя нелёгкие времена тоскливого одиночества и зависти к Дадли, у которого всегда были мама и папа, а глупый кузен этого не ценил.

Розы, набравшие силу от хорошего ухода и распустившиеся во всей своей красе, пахли просто упоительно. Гарри вспомнил, как всего лишь несколько дней назад он вдыхал этот аромат и от всей души его ненавидел. Кто бы мог подумать, что наступит момент, и он снова полюбит этот запах? Гарри казалось, что прошли не дни, а годы. И все эти годы он был тем, кем являлся сейчас — Дадли Дурслем, сильным и крепким мальчиком, любимым сыном мамочки Петуньи и папы Вернона. А вовсе не очкастым коротышкой Гарри Поттером! Как же это здорово!

Радостные мысли не мешали Гарри заниматься привычной работой — он без указаний матери принёс из пристройки к дому маленький совок и такой же маленький рыхлитель, и принялся разрыхлять землю вокруг розовых кустов, попутно выдёргивая тонкие стебли сорной травы.

Петунья, обходившая с осмотром другие клумбы, увидела, чем занимается её сын, и застыла в полнейшем изумлении. Гарри как раз в это мгновение обернулся, взглянул на неё и мысленно застонал. Какой же он дурак! Дадли никогда не занимался цветами! Презрительно называл возню в садике занятием для девчонок и очкариков, которые не умеют драться. Как же Гарри мог про это забыть…

— Дадли, — Петунья наконец-то отмерла. — Солнышко… что ты делаешь?

— Ну… этот же уехал, — Гарри судорожно придумывал, как выпутаться из неловкой ситуации и не спалиться окончательно, и потому говорил всё, что приходило в голову. — Он же помогал тебе, мама. Я подумал… раз этот уехал… тебе же будет трудно одной… тут так много этих роз! Я… я правильно всё делаю, мама? Это так делается?

— О, Дадли… — прошептала Петунья, и лицо её внезапно сморщилось, сделав миловидную ухоженную женщину похожей на древнюю старуху. По щекам неудержимо потекли слёзы. — Сыночек, какой же ты… О, Дадли, что же я наделала! Что же мы наделали!

Гарри перепугался так, что бросил рыхлитель прямо на розовый куст, сломав один стебель с нераскрывшимися бутонами и даже не заметив этого. Он вскочил на ноги, подбежал к Петунье и обхватил её испачканными землёй руками, обнимая так крепко, как только мог.

— Мама, почему ты плачешь? Я что-то не так делаю, да? Я больше не буду! Не плачь, пожалуйста! Мама!

Петунья тоже обняла Гарри, судорожно прижимая его к себе, но ответить на его взволнованные вопросы у неё никак не получалось. Как не получалось остановить слёзы и взять себя в руки, чтобы не пугать своего дорогого мальчика. Прошедшие несколько дней, наполненные напряжением и страхом, подчистую лишили Петунью Дурсль самообладания, а сейчас, увидев, как её солнышко Дадли возится с розами, Петунья чётко осознала, что именно они с Верноном сделали, и насколько неотвратимым оказалось их решение.

С неба, уже с раннего утра омрачённого неопрятными серыми тучками, начал накрапывать мелкий дождь. Природа словно разделяла тоску и растерянность Петуньи Дурсль, и тоже не могла удержаться от слёз. Гарри потянул Петунью за руку:

— Пойдём домой, мама… Дождь начинается.

Петунья покорно пошла следом за сыном, не отпускавшим её руку. Позволила завести себя на кухню и сквозь слёзы наблюдала, как её заботливый мальчик суетится вокруг неё, пытаясь успокоить. Гарри сбегал в родительскую спальню и принёс оттуда тёплую шаль, поменял Петунье уличные туфли на уютные домашние тапочки, согрел чайник и ловко соорудил несколько маленьких бутербродов со сливочным маслом и джемом. Пока он хлопотал, за окном окончательно разыгралась непогода, и к тревоге за так волшебно обретённую маму у Гарри прибавилось беспокойство за отца — Вернон всё ещё не вернулся из Лондона. Как бы с ним чего не случилось на мокрой и от того скользкой дороге!

Петунья понемногу успокоилась и перестала плакать, но всё равно сидела за столом печальная, с отсутствующим видом, — похоже, о чём-то усиленно размышляла, и мысли её были отнюдь не весёлыми. Гарри, по возможности стараясь не шуметь, прибрался на кухне и тоже присел за стол. Шумел дождь за окном, мерно тикали часы на стене. Минуты тянулись медленно, как патока, а беспокойство, витавшее в воздухе, неумолимо нарастало.

Напряжённое ожидание завершилось дружным вздохом облегчения Петуньи и Гарри, когда за окном послышалось шуршание шин притормаживающего автомобиля. Вернон приехал! Мать и сын, не сговариваясь, вскочили со стульев и торопливо пошли к входной двери — встречать главу семьи.

Вернон Дурсль скупо улыбнулся, увидев встревоженные лица домочадцев. Гарри тут же расслабился и радостно улыбнулся ему в ответ. Но Петунья по-прежнему выглядела очень грустной, даже какой-то больной. Ну что с ней такое? Всё же хорошо! Поттера больше нет в их доме, отец цел и невредим, не попал в аварию. Почему же мама такая мрачная?

— Мне надо на работу, — Вернон вышел из ванной, куда заглянул, чтобы освежить лицо и вымыть руки с дороги. — Петти, есть одно неотложное дело. Идём, обсудим. Заодно сделаешь мне кофе? Зверски не выспался. Дадли, ступай к себе в комнату, займись чем-нибудь. Ты идёшь сегодня в школу? Или у вас уже начались каникулы? С этим чёртовым Поттером я совершенно потерялся во времени!

Гарри в ответ на вопросы отца сначала замотал головой, потом закивал — типа, нет, в школу не надо, и да, каникулы начались. Надо сказать, Гарри просто невероятно повезло: сразу после выполнения его ЖЕЛАНИЯ и обмена телами с Дадли, в школе Святого Грогория началась последняя учебная неделя весенне-летнего триместра. Поскольку учителя вовсе не желали тратить драгоценное время каникул на дополнительные занятия с нерадивыми школярами, итоговые тесты тянулись с раннего утра до позднего вечера, пока даже самый тупой ученик не наскребал достаточное количество правильных ответов, чтобы получить вожделенное «аттестован». Друзья Дадли, — которые теперь стали друзьями Гарри, — никогда не блистали знаниями, и им приходилось туго. Так что Гарри практически не пересекался с Пирсом Полкиссом, Деннисом, Малькольмом и Гордоном — если они и виделись, то ограничивались коротким приветствием и тут же расходились каждый по своим делам. Гарри старался выглядеть так же мрачно и сурово, как его друзья — хотя на душе у него всё пело. Ведь в отличие от настоящего Дадли Дурсля, у Гарри Поттера не было никаких проблем с тем, чтобы правильно ответить на вопросы в итоговых тестах. Будучи собой, Гарри старался не выделяться на уроках — никогда не поднимал руку, даже если знал ответы на вопросы учителей, допускал глупейшие ошибки в заданиях. Дадли не терпел, когда Гарри оказывался в чём-то лучше него, будь это даже презренная учёба в школе. Пары внушений при помощи кулаков Большого Дэ Гарри хватило, чтобы усвоить раз и навсегда: если он не хочет неприятностей, то должен быть таким же отстающим учеником, как кузен Дадли и его компания. Гарри не без оснований считал себя сообразительным малым, и притворяться невежественнее, чем он есть, у него выходило без труда.

А теперь надобность в этом отпала! Конечно, Гарри постарался, чтобы его ответы на тесты выглядели не так, как образцово-аккуратно заполненные листочки отличника Грегори Перкинса — он намеренно допускал ошибки в словах и вычислениях, перечёркивал написанное, мял уголки распечаток с вопросами и специально развозил по бумаге грязь. Его тщательно продуманные половинчатые ответы набирали минимальный проходной балл — и этого вполне хватило, чтобы никто не заподозрил, что у Дадли Дурсля внезапно появились умные мозги в его маленькой голове. Только один раз Гарри оплошал: когда увлёкся тестом по естествознанию и написал куда больше, чем планировал. К счастью, учительница была слишком занята с отстающими учениками и ограничилась лишь тем, что скупо похвалила мнимого Дадли и позвонила миссис Дурсль с поздравлениями — но больше для того, чтобы выяснить, почему итоговые тесты не сдаёт Гарри Поттер.

В общем, тесты Гарри с грехом пополам сдал, с друзьями договорился встретиться позднее, уже на каникулах, а сам теперь с нетерпением ждал занятия в спортивном зале — в первый понедельник июля, как было указано в календарике с красными кружками. Гарри очень хотелось опробовать умения, доставшиеся ему вместе с телом Дадли, в настоящем бою. Того, что он подолгу скакал перед зеркалом в своей комнате, надев форму и боксёрские перчатки, ему уже не хватало. Скорее бы настал день тренировки!

— Хорошо, Дадли, — правильно понял его верчения головой Вернон. — Поздравляю, да. Надеюсь, ты хорошо окончил учебный год? Учти, когда ты отправишься в Смелтингс, я буду требовать с тебя только отличные результаты! Так, Петунья… о чём я говорил? Ах, да, кофе. И разговор. Идём, дорогая, у меня совершенно нет времени!

Гарри начал подниматься по лестнице на второй этаж, демонстрируя полное послушание. Но делал он это так медленно, подолгу притормаживая на каждой ступеньке, что родители успели уйти на кухню и притворить за собой дверь, больше не обращая на него внимания. И тогда Гарри на цыпочках сбежал вниз, опустился на колени перед кухонной дверью и прижался ухом к замочной скважине. Он должен услышать, о чём отец будет разговаривать с мамой! Вдруг что-то пошло не так, и мнимый Гарри Поттер никуда не уехал?! Или вдруг Дадли проговорился в машине о чём-то таком, что заставило отца сомневаться в них обоих?! Пусть подслушивать некрасиво, Гарри когда-нибудь потом попросит за это прощения… у кого-нибудь. Но сейчас он обязан узнать, что случилось такого, что отец не стал обсуждать при сыне, и вовсе услал его в свою комнату.

Гарри пришлось очень сильно напрячь слух, чтобы расслышать тихие родительские голоса. Хорошо, что у его нового тела всё было просто замечательным — и острое зрение, и не менее острый слух.

— Роберт пообещал, что мы не увидим мальчишку до лета, — шумно прихлёбывая (наверное, кофе) сказал Вернон. — А когда увидим, то не узнаем. Я был так рад, что мальчишку увезли, что бежал всю дорогу от поезда до машины, Петти. И даже пару раз подпрыгнул, представляешь? Как какой-то ненормальный, — Вернон странно прихрюкнул, и Гарри не сразу сообразил, что это был задавленный смешок, а не то, что он подумал — Гарри уж было испугался, что отец подавился кофе!

— Он дал тебе какие-то гарантии, что с ним… с Гарри… не случится ничего плохого? — явно нервничая, спросила Петунья.

— Что плохого может случиться с мальчишкой? — пренебрежительно буркнул Вернон. — Это школа, а не тюрьма. Там не держат детей-убийц, если ты об этом, Петти. Только название громкое, а так это вроде интерната для трудных подростков. Хулиганов, словом. К тому же Роб обещал периодически нам звонить и рассказывать, как там Поттер. Не переживай, ладно? Всё-таки, как Роб правильно сказал, ты у меня слишком добрая…

Какое-то время Гарри ничего не слышал, кроме неясного шуршания и всхлипов Петуньи. Мама опять плачет из-за него… Нет, это не из-за него! Это из-за Гарри Поттера, которым стал Дадли. А он хороший. Он ничем не огорчил маму за то время, пока он её сын! А этот…

Словно отвечая на тревожные и гневные мысли Гарри, Петунья, в последний раз судорожно всхлипнув, перевела дыхание и заговорила — уже другим, более спокойным тоном:

— Ладно, обсудим это вечером, дорогой. Что такого важного ты хотел мне сказать? Налить тебе ещё кофе?

— Нет, пожалуй, хватит. Я уже проснулся, спасибо, Петти. Ты чудесно варишь кофе. Так, насчёт важного дела… Нас будут спрашивать, куда делся мальчишка. Тебе ведь уже звонили из школы?

— Да, звонили два раза.

— Роб сказал, что у них, в Святом Брутусе, летние каникулы длятся не восемь недель, как в обычных школах, а четыре, в августе. Так что Поттер будет учиться ещё месяц, а потом Роб пришлёт нам результаты его тестов. Тебе придётся сходить в школу, всё там утрясти, и ещё нужно поговорить с той твоей подругой из опеки, Фарли. Она же сможет оформить заявление о переводе Поттера в Дорсет задним числом?

— Я всё сделаю, Вернон, — Петунья окончательно взяла себя в руки, голос её звучал деловито и ровно. Гарри восхитился мамой — всё-таки она такая сильная! На минуточку уступила слабости, но это простительно, она же хрупкая леди, а не боец, как они с отцом. Гарри и сам не замечал, как ему становилось всё легче называть тётю и дядю родителями. Даже в мыслях больше не запинался, а уж вслух драгоценные слова «мама» и «отец» вылетали сами собой.

— Что скажем, когда будут спрашивать, почему отправили его так внезапно? Вроде как даже учебный год не дали доучиться. Вопросы будут, к гадалке не ходи. Сама знаешь, какой у нас тут народ любопытный.

— У Гарри слабое здоровье, об этом все знают, — задумчиво протянула Петунья. — А Роберт же сказал, что его школа расположена в деревне. Свежий воздух, смена климата на более мягкий, чем у нас в Суррее. Думаю, этого объяснения будет достаточно. Я не буду много болтать, дорогой. Можешь на меня положиться — скажу ровно столько, сколько нужно, ни слова лишнего.

— Я всегда говорил и буду говорить, что ты у меня умница, дорогая.

Гарри от переизбытка чувств прикрыл глаза. Его папа и мама так нежно относятся друг к другу! Так и должно быть в настоящей крепкой семье. Когда он вырастет и захочет жениться, то будет искать кого-то, похожего на его маму. Хотя, наверное, будет очень трудно найти жену, похожую на умную и заботливую Петунью Дурсль.

Всё-таки настоящий Дадли был непроходимым глупцом. Он же постоянно грубил маме, капризничал и закатывал истерики. Как он мог не замечать, насколько она хорошая? Гарри презрительно фыркнул и снова прижался ухом к кухонной двери. Но больше ничего интересного не услышал. Родители коротко переговорили на тему того, во сколько сегодня вечером Вернон приедет домой и стоит ли приглашать на ужин мисс Фарли, пока не знакомую Гарри мамину подругу из опеки, или же лучше сходить к ней в офис. Послышалось звяканье посуды, скрежет отодвигаемых от стола стульев. Гарри подхватился с пола и всё так же, на цыпочках, взбежал вверх по лестнице. Он решил, что напросится пойти вместе с мамой во все места — в школу Святого Грогория, и к мисс Фарли. Он должен своими ушами услышать, как мама будет объяснять внезапный отъезд Поттера, а то потом запутается и ляпнет что-нибудь не то. А его ни в коем случае не должны заподозрить. Он не отдаст своих чудесных маму и папу обратно Дадли. Ни за что и никогда.

Гнетущие воспоминания о том, как тётя ругала его, а дядя больно хватал за ухо и зашвыривал в чулан под лестницей, блёкли в памяти Гарри, как будто летний дождь за окном, смывая пыль с листьев и травы, заодно вымывал и их. То непонятное, что исполняло ЖЕЛАНИЯ Гарри, осталось в теле, теперь принадлежащем Дадли, и маленькая иззябшая душа мальчика-сироты больше не металась трепещущим огоньком между двумя не похожими мирами — миром обычных людей и миром, где царствовали сверхъестественные силы. Гарри больше не спотыкался большими ногами и не терял равновесия, ловко управляясь с крепким мясистым телом. Не вздрагивал, видя в зеркале аккуратные светлые прядки вместо тёмных вихров. Ему было хорошо и уютно в доме, прежде казавшемся тюрьмой, а люди, исполнявшие роль суровых надзирателей, стали самыми дорогими и близкими. Слишком всё быстро произошло, всего за несколько жалких дней, — мог бы скептически прищуриться сторонний наблюдатель. Разве так бывает, чтобы махом стёрлись целые годы жизни?

Чего только не бывает, уж поверьте, — могло бы подмигнуть досужему наблюдателю мироздание, если бы ему было чем подмигивать. Однако, не обладая органами чувств, чтоб замечать ужимки мироздания, остаётся только поверить в практически невозможное, и философски вздохнуть — да-да, чего только не бывает в нашем подлунном мире…

* * *

Ещё один человек в Литтл Уингинге в это дождливое летнее утро проснулся так же рано, как семья Дурслей и их нелюбимый маленький родственник. И что самое интересное, этот человек, а если точнее, пожилая дама — некоторые злопыхатели имели наглость даже прямо в глаза называть её старой каргой, а не только шипеть в спину, но она была выше этого! — так вот, упомянутая дама преклонных лет не просто проснулась затемно. Она ещё и с самого момента пробуждения думала — как вы полагаете, о ком? О, да, как бы странно это ни звучало, но миссис Арабелла Фигг, проживавшая в доме, расположенном через два квартала от дома номер четыре по Тисовой улице, едва успев открыть глаза, принялась размышлять о Гарри Поттере.

Да-да, это была та самая «древняя кошатница Фигг», про которую не в самом приятном ключе вспоминал Дадли Дурсль. Именно в её доме Гарри Поттер проводил наиболее тоскливые часы своей и без того невесёлой жизни — когда Дурсли всей семьёй отправлялись куда-нибудь развлекаться, а его с собой не брали. Понятное дело, что одинокая пожилая леди, не имевшая собственных детей, была ужасной компаньонкой для маленького любопытного мальчика. А питомцы миссис Фигг, крупные коты с толстыми хвостами, смахивающими на львиные, так и вовсе не подпускали ребёнка к себе близко, угрожающе шипя и выпуская из подушечек лап острейшие когти. Словом, гостить у миссис Фигг было наказанием для Гарри Поттера, и, кстати, сама она тоже тяготилась этой навязанной ей ролью няньки, просто деликатно не высказывала недовольства вслух. Впрочем, было ли её смирение следствием тактичности, или же?.. Но не будем забегать вперёд, оставаясь, как и прежде, весьма неосведомлёнными в подоплёке происходящего невидимыми зрителями.

Сторонний наблюдатель, если бы сумел заглянуть в щель между плотными шторами, закрывавшими окно спальни миссис Фигг, был бы немало удивлён тем, что, проснувшись, весьма почтенная леди не отправилась умываться, а затем заваривать и чинно пить свой утренний чай. Арабелла Фигг, наскоро скрутив из седых волос шишечку на затылке, накинула халат и уселась за туалетный столик. Вместо пудрениц, пуховок, флакончиков духов и прочих милых дамскому сердцу мелочей, туалетный столик миссис Фигг был завален весьма странными предметами, как то: слегка желтоватыми листами бумаги, очень старой на вид, гусиными перьями, какими-то потускневшими монетками, камешками на шнурках, а посреди всего этого хаоса гордо возвышалась бронзовая чернильница, похожая на пузатый бочонок. Миссис Фигг выхватила из бумажного завала один листок, обмакнула первое попавшееся гусиное перо в чернильницу и принялась быстро писать, сердито сдувая седую прядку, не пожелавшую скручиваться в пучок и всё время падавшую ей на глаза.

В спальню достопочтенной леди, легонько толкнув приоткрытую дверь пушистым полосатым боком, проник Мистер Лапка — один из питомцев миссис Фигг, её главный любимчик. Этот кот вряд ли смог бы победить на какой-либо из выставок, организованных «Национальным клубом любителей кошек» в Лондонском Хрустальном дворце. Уши Мистера Лапки были намного больше, чем полагалось иметь обычному коту, да и сам он превосходил по размерам привычного людям мурлыку раза в полтора. Необычайно проницательный взгляд Мистера Лапки наводил на мысль о том, что этот кот очень даже себе на уме и обо всём происходящем в мире имеет собственное твёрдое мнение, которое, скорее всего, не совпадает с мнением подавляющего большинства. Странный кот, словом. Такой же странный, как набор предметов на туалетном столике миссис Фигг и её действия, не похожие на утренние занятия обычных людей.

— Мистер Лапка, — обратилась к коту миссис Фигг, на минутку оторвавшись от письма, — то, что мы с тобой обсуждали вчера вечером… Думаю, пора сообщить обо всём директору Дамблдору. Не нравится мне всё это. Тебе удалось заглянуть в окна к Дурслям? Видел Гарри?

Кот важно кивнул. Уже не оставалось никаких сомнений, что он прекрасно понимает человеческую речь.

— Вот как, видел? И как он? Действительно заболел? Я поразнюхала у школьников, он не приходил туда уже почти неделю.

Миссис Фигг уставилась на кота, как будто ожидая, что Мистер Лапка сейчас обстоятельно доложит, что он там увидел в окнах дома Дурслей. И кот действительно разинул пасть, демонстрируя острые клычки и розовый язык — но лишь для того, чтобы сипло мяукнуть. Если Мистер Лапка и умел разговаривать, то обнародовать свои выдающие способности он точно не торопился.

Миссис Фигг ещё немного погипнотизировала взглядом Мистера Лапку, а потом вернулась к своему посланию. Некоторое время тишину спальни нарушали только скрип гусиного пера по старой бумаге, тихое звяканье бронзовой чернильницы да некий басовитый звук, исходивший от Мистера Лапки — своеобразного вида кот и мурлыкал не похоже на обычных котов и кошек.

— Нет, так не пойдёт! — вдруг воскликнула миссис Фигг и швырнула перо на стол, попутно смахнув на пол крышечку от бронзовой чернильницы. Мистер Лапка тут же хищно напружинился, внимательно наблюдая за траекторией укатывания блестящего кругляша с пимпочкой. Крышечка закатилась под древний шифоньер, разукрашенный потёртой резьбой, кот немедленно очутился рядом и распластался по полу, шаря под шифоньером лапой с растопыренным когтями. А миссис Фигг, бормоча себе под нос нечто нечленораздельное, побрела из спальни — сначала в полутёмную ванную, где старый кран выдал ей порцию холодной воды, сопроводив процесс недовольным шипением, а затем на кухню, которую из-за плотно сдвинутых занавесок еле освещал мутный серый рассвет. На кухне хозяйку встретили ленивыми взглядами с оккупированных под собственные нужды табуреток и кресел Мистер Тибблс, Снежок и Хохолок — ещё трое любимых питомцев Арабеллы Фигг. Коты были схожи окрасом и экзотической своеобразностью экстерьера с Мистером Лапкой, но несколько уступали тому в размерах. Сразу становилось понятно, кто верховодит в этой хвостатой компании.

— Доброе утро, малыши, — ласково произнесла миссис Фигг. — Хорошо спали? Сейчас мы с вами позавтракаем…

На перезвон кошачьих мисок и блюдец не замедлил явиться Мистер Лапка — с его покатых боков свисали клочья паутины, а в зубах кот нёс крышечку от чернильницы, удобно ухватив её за пимпочку. Остальные коты с интересом и долей зависти оглядели своего лидера, завладевшего такой завлекательной вещичкой. Миссис Фигг, погружённая в размышления, не заметила новой игрушки Мистера Лапки и вообще вела себя крайне рассеянно: насыпала себе в чай соли вместо сахара, размазала поверх бутерброда с маслом и джемом ложку горчицы. Хорошо хоть котам выложила в миски их привычные консервы, а не что-то неподобающее.

После завтрака жильцы старенького дома, набитого ветхой мебелью и насквозь пропахшего крепким кошачьим духом, разбрелись кто куда: Мистер Лапка потащил нагло присвоенную крышечку на чердак — там у него имелся тайник для особо ценных приобретений. Снежок снова задремал в кресле. Хохолок выскочил на веранду — какая-то нахальная птица, несмотря на дождь, что-то уж больно звонко расчирикалась в заросшем садике. Непорядок! Мистер Тибблс решил поохотиться на поясок халата миссис Фигг, волочившийся за ней подобно узкому длинному хвосту, и потому бегал следом за хозяйкой по комнатам, ныряя под диваны и столы и резко выскакивая из засады прямо ей под ноги. Миссис Фигг пару раз лишь чудом удержалась на ногах, споткнувшись о мистера Тибблса, но даже это не смогло вывести её из глубочайшей задумчивости.

Дождь за окном, выдохшись, принялся стихать. Через прорези в тучах прорвались первые озорные лучики и тут же заплясали мириадами солнечных зайчиков по мокрой траве и асфальту. Миссис Фигг уловила яркий отблеск, отогнула занавеску на одном из окон, и увидела, что на улице уже распогодилось. Это послужило ей своего рода сигналом для того, чтобы вынырнуть из собственных, порядком запутанных мыслей, и наконец-то принять какое-то решение.

— Да, так я и сделаю! — громко возвестила миссис Фигг. Мистер Тибблс, завладевший пояском от её халата, шмыгнул под стол и обхватил добычу всеми четырьмя лапками. Но миссис Фигг не умилилась, как обычно, забавам питомца. Она скинула халат на пороге спальни и целеустремлённо двинулась к шифоньеру — подбирать подходящий наряд для выхода в большой мир.

* * *

Проводив Вернона на работу, Петунья Дурсль устроилась рядом с телефоном и открыла лежавший рядом с аппаратом блокнот в синей обложке. Кроме обычного телефонного справочника, Петунья давно обзавелась специальным толстым блокнотом с разделителями, на которых имелись все буквы алфавита, и прилежно записывала туда номера и адреса всех, с кем так или иначе соприкасалась в жизни. Даже Вернон, поначалу подсмеивавшийся над педантичностью супруги, быстро оценил пользу подобного. Ведь некоторые люди вовсе не горели желанием выносить какие-то личные данные на всеобщее обозрение. К примеру, та же родная сестра Вернона, Марджори Дурсль. Когда Мардж переехала в новый дом, при котором располагался большой участок земли, необходимый для выгула её обожаемых бульдогов, только старательность Петуньи, сразу же записавшей новый адрес и номер телефона золовки, не позволили Вернону оплошать и опоздать с поздравлением Мардж в день рождения. А так бы он на самом деле нарвался на обиду старшей сестры — ведь в телефонном справочнике графства Суррей её номера не оказалось! И всё из-за того, что справочник был выпущен пять лет назад, а к нынешнему времени новых телефонных линий прибавилось предостаточно. Ну, это так, к слову: Марджори Дурсль ещё нескоро появится воочию в этой истории.

Петунья быстро отыскала в своём заветном блокноте номер домашнего телефона мисс Джейн Фарли. Было ещё довольно-таки рано и вроде как считалось неприличным беспокоить людей звонками в такое время, но Петунья точно знала, что Джейн уже давно проснулась. Подруга не раз жаловалась ей на абсолютно несносный внутренний будильник, поднимавший её ни свет ни заря круглый год. Из-за этого во второй половине дня Джейн Фарли частенько напоминала миловидного, не вовремя поднятого зомби с приклеенной к лицу вымученной улыбкой. Петунья, во время оформления документов на маленького Гарри, прониклась сочувствием к такой проблеме, и на каждый подходящий случай дарила Джейн баночки собственноручного намолотого кофе. Как и утверждал нынче поутру Вернон, Петунья варила чудесный кофе, но дело тут было не только в мастерстве Петуньи. Правильно обжаренные и перемолотые кофейные зёрна — вот основной компонент превосходного кофе! Джейн Фарли ценила такую заботу и всегда помогала Петунье, если возникали вопросы по разного рода официальным документам на детей. Ведь бюрократия в муниципальных учреждениях, особенно в органах опеки, всегда цвела махровым цветом, и без нужных знакомств оформление даже незначительной бумажки отнимало массу времени и сил.

Джейн, как и предполагала Петунья, уже давно проснулась и поприветствовала подругу бодрым весёлым голосом. Узнав, какого рода помощь от неё требуется, Джейн тут же предложила Петунье посетить её офис в здании мэрии, в котором она будет… минуточку, сейчас взглянет на часы… ага, она будет на рабочем месте через два часа. Этого времени же хватит, чтобы одеться приличествующе ситуации и погоде? Ох уж эта погода, какой дождь был с утра, а теперь снова солнце! Не правда ли, сущий кошмар?

Джейн была страшной болтушкой, и Петунье пришлось долго висеть на телефоне, поддакивая сетованиям подруги на выкрутасы климата и взбрыки строгого начальства. Но при всей своей болтливости, Джейн Фарли отлично знала, о чём можно говорить без опаски, а какую информацию стоит хранить в глубочайшем секрете. Ведь именно её стараниями странная история появления маленького Гарри Поттера на пороге дома и последующего оформления опекунства над ним четой Дурслей осталась неизвестной широкой общественности. За что Петунья была неизменно благодарна Джейн, и, полагая, что новая услуга от подруги требует хорошего вознаграждения, сразу по окончании разговора отправилась на кухню — обжаривать кофейные зёрна и молоть их по новому способу, вычитанному в модном женском журнале.

Гарри, услышав, как на кухне зашумела кофемолка, отбросил книжку про пиратов — украдкой взял в школьной библиотеке, таясь от друзей, наверняка бы удивившихся новому увлечению Большого Дэ. Пираты подождут, надо разузнать, чем мама собралась заниматься!

Петунья немного удивилась, когда сын, узнав, что маме нужно сходить в мэрию, тут же попросился пойти с ней. Но только немного: честно говоря, Петунья как никогда раньше нуждалась в поддержке, а кто может лучше поддержать свою мать как не растущий таким сильным и заботливым сын? Воодушевлённый её согласием Гарри тут же отправился к себе и долго выбирал одежду для такого важного дела: его легко понять, ведь раньше Гарри и выбирать-то было не из чего, а тут такое богатство в одёжном шкафу! Всё-таки Дадли совсем не ценил того, как ему повезло в жизни. Вон, некоторые рубашки даже хрустят от того, что на совесть отглажены и накрахмалены, а он их, видно, вообще не надевал, и задвинул в самую глубь шкафа. Дурак. Они же такие красивые!

Петунья между тем ссыпала приготовленный молотый кофе в красивую картонную коробочку, сунула в сумочку ещё баночку сливового джема собственного приготовления и тоже принарядилась. В отличие от Гарри, очарованного обилием одежды, у Петуньи Дурсль были подобраны уже готовые комплекты для разных случаев: то, в чём прилично выйти просто в магазин, то, что требуется надевать на заседания Женского Клуба Садоводов, одежда и туфли в тон для посещения больницы, школы, банка, той же мэрии. Петунья не стремилась выглядеть модницей и не кидалась покупать «новинки от кутюр», как соблазняли рекламные баннеры в солидных бутиках. Но даже самый придирчивый взгляд не нашёл бы к чему придраться в её тщательно продуманных нарядах. Петунья Дурсль, достоинство и респектабельность — её фотографию под такой надписью можно было бы размещать в женских журналах, если бы возникла необходимость в поисках именно такого образа.

Встретившись в коридоре, ведущем в прихожую, мать и сын замерли, молча разглядывая друг друга. Гарри попросту не находил слов от радости и гордости — у него такая красивая мама! А Петунья тщетно пыталась удержать навернувшиеся на глаза слёзы. Ох, она сегодня уже столько плакала, может, хватит? Но одна слезинка всё-таки скатилась по её щеке. Её мальчик… Ему уже десять, но выглядит он старше — ведь пошёл в отца широкой костью и ростом. Совсем скоро он станет ещё выше, ещё сильнее. Ещё красивее. А через год он покинет родной дом, уедет учиться в Академию Смелтингс — и Петунья не будет наблюдать его возмужание изо дня в день, как уже привыкла. Как она будет жить без своего Дадли, своего солнышка? Сейчас он, кстати, на самом деле напоминает солнышко — ему удивительно идут светлые брюки и бледно-жёлтая рубашка. Откуда он её взял? Ах да, Петунья же сама её купила, хотя цена за одну-единственную рубашку показалась ей почти неприличной. Но теперь Петунья вовсе не жалела о потраченных деньгах.

— Почему ты раньше не надевал эту рубашку, Дадли? Тебе очень идёт, — смогла наконец-то справиться с некстати накатившей грустью Петунья. Хватит думать о будущем, оно ещё не наступило. Надо сосредоточиться на неотложных делах.

— Правда? — Гарри расцвёл от маминой похвалы. — Сам не знаю, мама. Просто не было подходящего случая. А сегодня я должен быть очень красивым рядом с тобой. Ты же самая красивая на свете.

Петунья ошеломлённо улыбнулась в ответ на этот немного неуклюжий комплимент. Ей было очень приятно — сын обычно не обращал внимания на то, как она одета, да и муж не часто баловал похвалами. Но вкупе с теплом, разлившимся в сердце, Петунью охватила неясная тревога. Сын изменился. Это не сильно бросалось в глаза, но на фоне того, каким он был всего лишь несколько дней тому назад — до кошмара, учинённого Гарри Поттером на их кухне, — изменения всё же были разительными. И ещё эта похвала от учительницы за отлично написанный тест по естествознанию… И рыхлитель в руках Дадли, ухаживающего за розами на клумбе… Что-то не так. Что-то очень не так, и это пугает.

— Идём? — спросил Гарри и потянулся открыть дверь перед Петуньей.

— Да, — отозвалась Петунья, отгоняя прочь тревожные мысли. Она обдумает всё обстоятельно чуть позже. Вечером, например. Или даже не просто обдумает, а обсудит с мужем. Может, у неё просто нервы разыгрались, и она воздвигает гору из кротовьего холмика? Мог же её прекрасный сын просто повзрослеть и взяться за ум? Да-да, хватит придумывать всякое! Им пора идти, Джейн уже наверняка пришла в офис и ждёт.

* * *

Покрутившись без толку возле пустого дома Дурслей с крепко запертыми дверями и окнами, миссис Фигг направилась в сторону школы Святого Грогория. Конечно, она не рассчитывала обнаружить там Гарри Поттера, ведь уже наступили каникулы, о чём свидетельствовали разновозрастные дети, то и дело пробегавшие стайками, проезжавшие мимо на велосипедах и выглядывавшие из окон родительских автомашин. Но, может, удастся выцепить кого-нибудь из учителей и ненавязчиво выпытать, куда подевался мальчик? Неужели Дурсли в кои-то веки забрали его с собой, уехав в отпуск? Да нет, чепуха. Мистер Лапка же подтвердил, что ещё утром Гарри был дома. Но вдруг они всем семейством всё же уехали — как раз в то время, пока миссис Фигг бродила по своему дому и обдумывала, что же написать в письме директору Дамблдору? Ох, если это окажется правдой, ей несдобровать. Гарри не должен никуда уезжать из этого дома! Это опасно! Ох, что же делать, что делать?

Появление идущих навстречу Петуньи Дурсль и её толстощёкого отпрыска миссис Фигг восприняла как дар небес, даже прибавила шагу, чтобы поскорее с ними пересечься — хоть от быстрого шага немедленно заныли её поражённые артритом колени. Но миссис Фигг не сбавила скорости: ей жизненно важно разузнать наконец, что происходит!

— Здравствуйте, миссис Фигг, — первым заметил почтенную леди сынок Дурслей, Дадли. Миссис Фигг даже споткнулась на ровном месте: этот невежественный хулиган ей вежливо улыбнулся! Подумать только! Не иначе, заработал солнечный удар в своей отглаженной жёлтенькой рубашке и светлых брючатах, и с непокрытой головой, вот и чудит.

— Здравствуйте, как поживаете? — равнодушно обронила Петунья Дурсль. Её глаза скользнули по лицу миссис Фигг, как по лицу незнакомки — сразу стало понятно, что мысли Петуньи Дурсль витают где-то очень далеко отсюда.

— Здравствуйте-здравствуйте, спасибо, что спросили, у меня всё хорошо, а у вас? — зачастила миссис Фигг, ловко перегораживая Дурслям дорогу, а то они уже собрались продолжить свой путь, надеясь ограничиться только приветствием. Ну уж нет, никуда они не уйдут, пока Арабелла Фигг не выяснит всё, что нужно! — Как учебный год, Дадли? Наверное, ты в числе лучших учеников? Здоров ли мистер Дурсль? А как поживает ваш племянник, миссис Дурсль? Он же здоров, да? А он как окончил учебный год? Я не расслышала, он точно не болен? Что-то давно вы его не приводили ко мне в гости, Мистер Лапка и Хохолок уже соскучились по своему маленькому другу!

Это было совершеннейшей неправдой: и Мистер Лапка, и Хохолок, а также Снежок и Мистер Тибблс вовсе не скучали по Гарри Поттеру, а напротив, резко возражали против присутствия чужого человека в своём законном логове. Но миссис Фигг ничуть не переживала, кривя душой: сейчас её волновало только местоположение Гарри, и ради информации она готова разливаться соловьём, громоздя одну ложь на другую.

— Гарри… он… — миссис Фигг, цепко отслеживая мельчайшие нюансы эмоций на лице Петуньи, мигом напряглась: вот чуяло же её сердце, что с мальчиком что-то стряслось! А то с чего бы его тётке то бледнеть, то краснеть, и всё это за доли секунды!

— Мой кузен уехал, — внезапно взял  инициативу в свои руки толстяк Дадли. Миссис Фигг перевела взгляд с матери на сына и даже отступила на шаг назад: младший Дурсль смотрел на неё так воинственно, будто собирался пристукнуть на месте, если миссис Фигг не перестанет болтать. От дружелюбной улыбки не осталось и следа, маленькие глазки гневно сверкали из-под насупленных светлых бровей. — Он будет теперь учиться в другой школе.

— К-к-как уехал?! — миссис Фигг растерялась до такой степени, что оступилась и покачнулась. Наверное, даже могла бы упасть, если бы Дадли не шагнул резко вперёд и не подхватил её под остренький локоток. — Ку-ку-куда уехал?!

— У Гарри слабое здоровье, — отпуская локоть миссис Фигг и отступая обратно к матери, проговорил Дадли. — Мама и отец перевели его в другую школу. Там хороший свежий воздух и гораздо теплее, чем в Суррее. На каникулы кузен приедет домой и обязательно навестит вас. И сам всё расскажет. Нам пора идти. До свидания, миссис Фигг. Идём, мама.

— До свидания, — кивнула Петунья Дурсль и обошла застывшую соляным столпом миссис Фигг. Дадли тоже кивнул, догнал мать и взял её за руку. И так они пошли дальше, причём толстый мальчишка вовсе не стеснялся того, что идёт с матерью за ручку, словно малыш.

— Где эта школа?! — отмерла миссис Фигг. — Она далеко отсюда? Я хочу написать Гарри письмо, скажите мне адрес школы!

— Сарн Аббакс, Дорсет, — обернувшись, любезно ответил Дадли. — Точный адрес знает отец, я спрошу у него, а потом зайду к вам и скажу. Всего хорошего, миссис Фигг. Передавайте привет Мистеру Лапке и Хохолку.

— Дорсет… — прошептала миссис Фигг, чувствуя, как её бедные колени заныли совсем уж невыносимо. — Нет-нет, туда я не поеду… Пускай Флетчер едет! Или Дож… Или пускай сам директор едет в эту даль! У меня дом… и Мистер Лапка… и Хохолок, и Снежок, и Мистер Тибблс… нет, нет и нет, я никуда не поеду! Сарн Аббакс… я правильно запомнила? Надо срочно написать директору! Но я сразу скажу, что никуда не поеду! Ни за что! Домой, срочно домой…

* * *

Неприятная встреча испортила Петунье радость от того, как легко и быстро Джейн Фарли оформила все необходимые документы о переводе Гарри Поттера в другую школу. Красивая коробочка с кофе и баночка сливового джема привели Джейн в восторг, а то, как вежливо разговаривал с её подругой любимый сыночек, вызвало у Петуньи прилив гордости. Все тревожные мысли о том, что Дадли как-то очень уж сильно изменился, выветрились из головы Петуньи. Но миссис Фигг со своими дотошными расспросами и неожиданное спасение от въедливой старухи, последовавшее от Дадли, снова выбили Петунью из колеи.

Войдя в дом и заперев за собой дверь, Петунья крепко взяла Дадли за руку и повела за собой в гостиную. Сын послушно шёл за ней, не вырываясь и не переча. А ведь до дома они так и шли — держась за руки! Этого не случалось уже давным-давно…

— Дадли, — начала нелёгкий разговор Петунья, когда они устроились на диване в гостиной, — я не понимаю… Ты очень изменился, солнышко. С того дня, как Гарри… Ты будто стал другим человеком. С тобой всё в порядке? Нет, ты не подумай, мне очень нравится, что ты стал лучше учиться, что тебя похвалила учительница. И что ты надел рубашку, которую я давно купила тебе, но ты всё отказывался её носить… Дадли, скажи мне — ты точно в порядке? Может, ты заболел и просто скрываешь от меня? Или… или Гарри что-то сделал с тобой? Что-то… странное?

Гарри похолодел. Он как никогда был близок к полному разоблачению. Неужели его поведение настолько отличалось от обычного поведения Большого Дэ, что мама его раскусила? Что делать?! Что ей отвечать?!

«Правда всегда всплывёт», — вспомнились вдруг слова из книжки про пиратов, которая дожидалась Гарри в спальне. В его спальне! Правда… Он должен сказать маме правду. Если сейчас соврёт, скажет, что всё хорошо и ничего с ним никто не делал — потом придётся врать ещё и ещё. И однажды он запутается.

И мама больше не будет его любить.

— Да, — тихо, но твёрдо ответил на взволнованный вопрос Петуньи Дурсль Гарри Поттер. — Гарри кое-что сделал со мной. И я поэтому изменился.

Петунья схватилась за горло. Ей вдруг стало тяжело дышать. Глаза её снова наполнились слезами, а во рту пересохло от безмолвного крика, который она пыталась не выпустить наружу.

— Что он сделал… что?! — крик всё-таки вырвался, превратив голос Петуньи в какое-то хриплое карканье.

Гарри не подбирал слов. Он вообще не думал о том, чтобы правильно строить предложения или говорить красиво. Его несло на волне паники и адреналина — как с невероятной скоростью несёт маленького зверька, удирающего от охотящегося хищника.

— Он… он поменялся со мной. Я стал будто бы он, а он — был я. И у него было всё, а у меня… у меня ничего не было! У него были ты и отец… и Пирс… и хорошая кровать, и телевизор, и компьютер, и видеокассеты… и много еды! А у меня был только чулан. И я всё время хотел есть! Очень сильно хотел есть… но мне не давали! Я знал, что вы — мои родители, а не его, но я не мог вам ничего рассказать! И я тогда понял, как это хорошо, когда есть мама. И папа. И как хорошо, когда много еды… И много одежды, и не надо никого бояться, потому что ты сильный. Я этого не понимал… Это так хорошо, когда твои мама и папа живые, и с тобой! Пока я был Гарри, я так завидовал! У него же никого нет… Я всё-всё понял! Я так стал бояться, что вы тоже… как у него… Если я буду умный, буду хорошо учиться, я выучусь на доктора, мама! Я придумаю лекарство, чтобы у папы больше никогда не болело сердце! И чтобы ты никогда не умерла, никогда-никогда! Я теперь буду очень хорошо учиться, мамочка, вот увидишь! И я никогда не буду больше с тобой спорить, буду всегда слушаться! Это же так хорошо, что вы с папой у меня есть… так хорошо… — Гарри не выдержал и расплакался. Ему не было стыдно. Мальчики тоже могут горько плакать, рыдать во весь голос — это не преступление. Просто надо, чтобы этого никто не видел.

Разве что мама.

Гарри почувствовал, как его крепко обхватили тёплые руки, а к макушке прижались такие же тёплые губы. Мама обнимала его, мама ему поверила. Как же хорошо…

— Маленький мой… Я даже не подозревала… Но Гарри… почему он так сделал? Ты не говорил с ним, Дадли?

— Нет, — Гарри шмыгнул носом в последний раз и устроился поудобнее в объятиях матери. Ему было так тепло. — Я не знаю, почему всё так получилось. Но я теперь точно знаю, что у меня самое дорогое — это ты и папа. И наш дом.

— Ты поэтому так хорошо написал тест по естествознанию, что решил стать доктором? — по голосу Петуньи Гарри понял, что та улыбается. И тоже улыбнулся — и ничего, что мама не видит, она всё равно это почувствовала. Она же его мама. И быстро-быстро закивал.

— Тогда ты будешь первый доктор в нашей семье. У нас с Верноном в роду ещё никогда не было врачей.

— Я буду очень хорошим врачом, вот увидишь, мама, — пообещал Гарри. — Самым лучшим.

Петунья обнимала сына, нежно разглаживая влажные светлые пряди его волос, а сама думала о мальчике, которого прямо сейчас пассажирский экспресс вёз в далёкий Дорсет. Он принёс ей и её семье столько хлопот, столько тревог и волнений. Не говоря уже о том, сколько на него было потрачено денег! Но он сотворил что-то очень хорошее с её Дадли — ведь раньше тот никогда не был таким ласковым и не обещал стать доктором, чтобы лечить её и Вернона. Дадли даже помнил, что у отца иногда прихватывает сердце, хотя раньше откровенно злился, если Вернон из-за плохого самочувствия отказывался везти его куда-нибудь  развлекаться с друзьями. И сын сказал, что Гарри… завидовал ему. То есть Дадли, когда превратился… или как там всё получилось… ладно, пусть превратился — когда Дадли превратился в Гарри, он завидовал, что у настоящего Дадли есть родители. Как же грустно и больно про это думать… Про всё это… Про сестру и её ужасную судьбу, про не самое счастливое прошлое. Как же грустно…

— Мама, — Гарри поднял голову и посмотрел на Петунью. Та не плакала, но лицо у неё было печальным. — Мама, а что случилось с мамой и папой Гарри? Ты мне расскажешь?

— Расскажу, — чуть-чуть помедлив, будто решаясь на очень важный шаг, кивнула Петунья. — Только не сейчас, хорошо? Скоро вернётся отец. Нам с тобой пора приготовить ему ужин. Ты же мне поможешь?

— Ага, — радостно улыбнулся Гарри и вскочил с дивана.

Больше не надо бояться. Правда всплыла — как и говорил старый пират в книжке. И ничего страшного не случилось, а наоборот — теперь уже точно всё стало как надо.

День, который Петунья и Гарри провели в хлопотах, слезах и неожиданных душевных порывах, для Дадли прошёл… никак. Всё потому, что в тот опасный момент, когда на его неосторожный смешок с анатомическим интересом обернулся «мистер Айсберг» и прищурился пижончик в начищенных ботинках, Дадли вдруг широко и сладко зевнул. Нет, ну а что? Он не выспался! Хищники возле двери учительского кабинета мигом потеряли к нему интерес и заговорили о чём-то своём. Дадли не слушал. Он стоял возле опостылевшего стула, сонно пялился на потёртый клетчатый чемодан и мечтал только об одном — добраться до любой, первой попавшейся лежанки и рухнуть на неё в полный рост.

— Гарри! — видимо, Айзенберг окликнул его уже не в первый раз, в голосе явственно слышалось раздражение. — Следуй за Маккарти и выполняй всё, что он скажет! С этой минуты ты подчиняешься старосте класса безоговорочно, понятно?

Дадли хотел грубо огрызнуться на приказной тон, как всегда это делал в прежней школе. Но ему так сильно хотелось спать! Поэтому он просто подхватил увесистый чемодан — и что мать туда напихала? Камни, что ли? — и нога за ногу поплёлся следом за этим… Мак-блестящие ботинки-карти.

Пижон повёл Дадли куда-то наверх. Подниматься было тяжело, чемодан нещадно оттягивал руки, глаза закрывались на ходу. Пару раз Дадли споткнулся и чуть не загремел по лестнице вниз. В окна на лестничных площадках, дробясь о частую решётку, просачивался скучный серенький свет — уже совсем рассвело.

Маккарти вывел Дадли в длиннющий коридор с множеством дверей и остановился возле одной из них, ближе к светлеющему в конце коридора окну. Дадли сонно распахнул глаза: дверь как дверь, ничего особенного. Такая же серая, как всё тут, узкая, чуть ниже круглой ручки поблёскивает металлом задвижка. Задвижка, хм… С наружной стороны двери. Прям как на двери чулана под лестницей, личных апартаментов дурика Поттера.

Ах да, это же он теперь — Поттер…

— Твоя комната на первое время, — процедил Маккарти и повернул дверную ручку. — Расписание дня на стене, выучи. Сегодня можешь отдыхать. Не смей стучать в дверь, жди, пока за тобой не придут. И вообще веди себя тихо, а то пожалеешь.

Дадли никак не отреагировал на эти завуалированные угрозы. Он вообще половину сказанного не расслышал — его уже уносило в страну грёз и реальность воспринималась как начало невнятного сна.

Рассмотреть комнату Дадли даже не попытался: он увидел кровать и прямиком двинулся к ней. Плевать на всё. Если он прямо сейчас не ляжет и не заснёт, то просто умрёт. Чемодан остался стоять у порога. На него тоже было плевать — Дадли всё ещё не воспринимал себя как Гарри Поттера и ему не было дела до его вещей.

Тощая подушка в сероватой наволочке не шла ни в какое сравнение с большими и мягкими подушками на кровати в его прежней комнате. Но Дадли обхватил это комковатое недоразумение обеими руками, как малыш обнимает любимого плюшевого мишку. О том, чтобы раздеться, даже речи не шло — Дадли лишь скинул кроссовки. Через несколько секунд он уже крепко спал.

Маккарти, отследив сомнамбулический проход новичка до кровати и его моментальное отрубание, только скептически фыркнул. Похоже, с этим задохликом хлопот не будет. Одной профилактической беседы сегодня вечером вполне хватит, чтобы новенький осознал, где теперь его место. Совершенно непонятно, почему «мистер Айсберг» велел старосте своего личного класса соблюдать осторожность по отношению к этому очкарику. Ну что в нём может быть опасного? Рухнул где стоял, даже очки не снял, чудило. Маккарти покачал головой и вышел из комнаты. Щёлкнула задвижка. Дадли не шевельнулся на резкий звук — он спал.

Пока Дадли спит, а в школе Святого Брутуса начинается новый учебный день, сторонним наблюдателям — хоть их и вовсе никто не приглашал в это закрытое учебное заведение — самое время слегка погрузиться в историю, века эдак на полтора-два назад, а потом вернуться во времена нынешние. Можно с уверенностью сказать, что данный экскурс будет весьма занимательным. Приступим?

* * *

Джим Брутус, именем которого назвали сие место, в высшей степени полезное с точки зрения непосвящённой в некие тайные подробности общественности, никогда не был святым. Он был удачливым грабителем и мошенником, и в те стародавние времена, когда существовали негласные гильдии подобного рода преступных личностей, считался некоронованным королём воров Дорчестера. Жизнь в те времена и так была нелёгкой, что уж говорить о судьбе тех, кто постоянно преступал закон: Брутусу временами прилетали колотушки от обозлённых жертв его экспроприаций, да и в городской тюрьме он сиживал нередко. Там-то, в сырой и холодной каталажке, Джим Брутус подхватил жесточайшую простуду, которая вовсе и не подумала отступить, когда Брутус вышел на волю. Напротив, кашель всё больше мучил Брутуса, вырываясь приступами в самые неподходящие моменты, и однажды из-за проклятого кашля его поймали прямо на месте преступления, с мешками, полными награбленного. Расправа была страшной: избитого до полусмерти вора напоследок сильно ударили по голове и сбросили в сточную канаву.

В тот день лил дождь, сток для нечистот постепенно заполнялся ледяной водой. Джим медленно погружался в грязную воду, уже не чувствуя холода, и вот-вот должен был предстать перед апостолом Петром — а тот уж вряд ли бы растворил перед таким нечестивцем врата рая. Как вдруг кто-то дёрнул Джима за ногу, а потом ещё раз и ещё. Кто-то слабосильный, пыхтя и хныкая, не давал Брутусу спокойно умереть, и разозлённый этим фактом Джим решил напоследок открыть глаза и как следует наподдать недругу.

Оказывается, за ногу Джима дёргал худющий мальчишка в обносках, и вовсе не затем, чтобы спасти от утопления в сточной канаве. Просто у Брутуса, как у всякого уважающего себя профессионального вора, на ногах красовались великолепные, ладные, совершенно не издающие скрипа башмаки — и это при том, что весь прочий наряд «короля воров» мало чем отличался от лохмотьев бродяжки. Башмаки Джима очень приглянулись мелкому паршивцу, и он, невзирая на проливной дождь и собачий холод, рискнул полезть в канаву и дотронуться до потенциального мертвеца. Каковым Джим Брутус пока что не являлся — в чём мальчишка и убедился, получив приличный пинок ногой в таком замечательном башмаке.

Передумавший умирать Джим Брутус сцапал мальчишку и, используя его как живой костыль, выкарабкался на берег канавы. Как эти двое выбрались из Дорчестера, история умалчивает, но точно известно одно — больше в славном Дорчестере не слышали ни про Джима Брутуса, ни про малыша Сэмми, внука пропойцы Стетсона.

Сарн Аббакс в те стародавние времена был ещё меньше и захудалее, чем то поселение, которое увидел из окна автомобиля Дадли. Но его жители, промышляя кто чем, крепко держались за свою землю и обороняли свои домишки почище иных феодалов. Яснее ясного, что двоих оборванных чужаков в Сарн Аббаксе и не подумали пустить к кому-то на постой. Одна бедная вдова, сжалившись над голодным мальчонкой, вынесла из дома немного хлеба, и подсказала, что неподалёку от Сарн Аббакса есть развалины, вполне пригодные для жилья. То были остатки монастыря, вымершего и заброшенного во времена какого-то из моровых поветрий — в эпоху отсутствия современных лекарств и повсеместного несоблюдения правил личной гигиены такие вещи происходили сплошь и рядом. Джим и Сэмми добрались до развалин монастыря к закату и в первый раз за много дней переночевали под крышей — правда, прохудившейся в нескольких местах, но это их вовсе не расстроило.

То ли целебный ветер с побережья, расположенного не так уж далеко, то ли неведомая добрая сила, ещё не до конца покинувшая благочестивые развалины — неясно, что сыграло свою роль, — но Джим Брутус быстро оправился от последствий своей жесточайшей простуды. Нельзя сказать, что он с первых же дней преобразился из бывшего удачливого и дерзкого грабителя в достопочтенного виллана, но наступавшие исподволь перемены в его нраве несколько изменили его суждения о прожитых годах и совершённых деяниях. Однако Джим не раскаялся, как можно было того ожидать, о нет! Единственное, о чём он искренне сожалел — так это о том, что всегда действовал в одиночку.

— Будь со мной крепкие ребята в тот проклятый день, когда я обчистил мясника Ллойда, я бы не попался так по-глупому, — сетовал Джим, на пару с Сэмми вскапывая грядки в бывшем монастырском огороде. — Меня бы вытащили, и я бы запросто сбежал в свою нору. А Ллойд бы лопнул от злости, чёртов пузан!

— А почему у тебя не было крепких ребят, отец? — Сэмми начал звать Джима отцом ещё во время их скитаний по известняковым прибрежным холмам Дорсета.

— Не свела судьба с такими, чтоб не страшно было повернуться спиной. Сам понимаешь, Сэмми — в нашем деле всегда надо держать ухо востро! И никому никогда не доверять, слышишь? Даже родной крови доверия нет… знавал я одних таких братцев… н-да… младшего звали, помнится, как тебя, Сэмом…

Малыш Сэмми слушал байки Брутуса, раскрыв рот, и ни словечка не пропускал. Это вам не монотонные проповеди про Страшный суд слушать или маяться скукой, не зная, куда запрятаться от нудных нравоучений вечно пьяного деда. Это настоящая жизнь! С приключениями, погонями и удачными ограблениями, после которых наступал сущий праздник — правда, ненадолго. Сэмми начал уже мечтать о том, как вот вырастет он, станет таким же большим и сильным, как названый отец, и тоже пойдёт грабить толстых лавочников и богатых купцов. А то чего это — одни в золоте купаются, а другие мелкий пенни раз в три дня видят! Несправедливо! Перво-наперво, конечно, надо будет Джиму купить тёплую куртку, да и самому приодеться не помешает…

— Думаешь, постарше стать и моим ремеслом заняться, а, Сэмми? — в проницательности Джиму Брутусу не было равных, да и то — несообразительных воров в те давние времена убивали быстро, хочешь не хочешь, а приходилось мозги вострить. — Что я тебе только что говорил про надёжных ребят? Ватага нужна, своя, чтоб один на стрёме, другой на подмоге, третий за окном, пока ты в дом.

— Да где ж таких ребят взять-то? — вырванный из сладких мечтаний Сэмми со злости так налёг на старую лопату, что чуть было не переломил черенок.

— А вот откуда ты сам взялся… на мою голову.

— По улицам таких же, как я, набирать? Сирот всяких, что ли? Была нужда!

За досужими разговорами время летело быстро. Джим Брутус и малыш Сэмми мало-помалу обжились в заброшенном монастыре, наладили нехитрый быт и даже припасли кое-чего съестного на чёрный день. Селяне из Сарн Аббакса временами забредали к развалинам — поковырять каменные стены и увезти к себе на дворы широкие плиты из шершавого песчаника. Всё в хозяйстве сгодится, коли с умом приспособить. Джим соседей не шугал, вызнавал скудные новости и обменивал выращенный тяжким трудом скудный урожай на домашнюю тканину и железные гвозди. Иной раз и вяленая рыбка перепадала, если вдруг на огонёк в монастырском пристрое заглядывали рыбаки — по дороге на торг в Дорчестере.

Когда Сэмми, по его расчётам, сровнялось тринадцать лет, выпала особо вьюжная и холодная зима. Чтобы согреть пристрой, приходилось день и ночь жечь в ненасытной печке с превеликим трудом собранный хворост — лес в окрестностях рос жиденький, одно название. И настал день, когда запасы топлива почти иссякли. Выбираться из слабенького, но всё же тепла страсть как не хотелось — ни Сэмми, ни уже малость подряхлевшему Джиму. Но пришлось.

Хвороста они в тот раз насобирали всего ничего. Потому что в самодельные санки вместо промёрзлых сучьев пришлось укладывать двоих едва ли не насмерть замёрзших детей — мальчишку, на вид ещё младше Сэмми в ту пору, когда пересеклись их пути с названым отцом Джимом, и совсем крохотную девчонку.

Когда нежданные гости оклемались и смогли внятно говорить, оказалось, что Мэтт и Мэгги — сироты. Мать не помнят, отец недавно утонул, когда решил выйти в штормовое зимнее море. Из дома пришлось уйти — на нехитрое добро детей нашлись охочие руки, а брату с сестрой перепадали только колотушки и попрёки. Вот и сбежали куда глаза глядят. Им же можно тут погреться? И поесть бы чего… хоть кусочек хлеба. А потом они дальше пойдут. Говорят, в большом городе даже совсем без родни и денег прокормиться можно…

— Куда вы пойдёте? — сочувственно глядя на крепко сжатые кулачки Мэтта, усмехнулся Джим. — Живите тут, места много. И работы хватит на всех. Живите, не прогоним.

Через десяток лет седой как лунь Джим Брутус сидел на собственноручно сколоченном табурете во дворе бывшего монастыря. Собственно, развалин уже почти не осталось — наполовину рухнувшие стены растащили по камушкам и сложили из них несколько небольших домиков. Монастырский огород радовал взгляд Джима яркой зеленью и крепкими стволиками яблонь. Глядишь, через пару лет сидр можно будет варить и на продажу, не только на обмен — хорошо яблони взялись, дружно.

Сидевший прямо на земле рядом с Джимом бродячий монах, брат Иоахим, заложил ветхую книжку сорванной травинкой и посмотрел на небо.

— Дождь будет.

— Давно пора. Земля сохнет.

— Как так получается, Джим? Нигде в округе дождей нет, а над твоим приютом как нужда появится — сразу льёт? Неисповедимы пути Господни…

— Господь знает, кому что нужнее, — хмыкнул Джим и посмотрел на яблони.

Среди зелёной листвы и ещё пока гладких, будто отлакированных стволов мелькали серые и синие рубахи, вспыхивали солнечные блики на растрёпанных макушках — в большинстве своём рыжих, но попадались и чернявые, и светло-русые, почти белые. Двадцать восемь сирот, мальчишек и девчонок разного возраста и с разнообразнейшими историями за плечами — вот сколько теперь жило народу в этом своеобразном пристанище. «Приют Брутуса» — так называли бывший монастырь в округе. Джим никому не отказывал — всем хватало места и забот. На старости лет он полюбил читать, хотя книги в те времена были величайшей редкостью. Но Джим не жалел ничего на обмен — если вдруг у какого-нибудь захожего торговца оказывалась какая завалящая книжонка.

А ещё Джим не потерял своего умения удивительно интересно рассказывать даже самые обычные житейские истории — и благодарные маленькие слушатели до поздней ночи готовы были слушать Джима, хоть и закрывались у них от усталости глаза, и ныли натруженные за день руки и ноги. Брат Иоахим, попросившийся однажды на ночлег, больше так никуда и не двинулся — осел в «Приюте Брутуса», взялся учить сирот письму и счёту, Божьему закону и набранной в странствиях жизненной мудрости.

Когда Джим Брутус умер, брат Иоахим остался за главного. Сироты вырастали и уходили в большой мир, на их место приходили новые. Слухи о месте, где можно поесть и преклонить голову любому ребёнку, оставшемуся сиротой, не иссякали. Выкормыши «Приюта» возвращались в место, заменившее им родной дом — привозили продукты и одежду, давали денег, некоторые оставались, чтобы присматривать за детворой и обучать их тому, что знали сами.

Когда к воротам приюта прикатила целая процессия из карет и доверху нагруженных телег, не было тут никого, кто признал бы в почтенном седом джентльмене бывшего малыша Сэмми — да он уж и сам подзабыл своё детское прозвание, привыкнув отзываться на имя господина Сэмюэля Поттфри. Сэмми, уйдя из приюта, добрался аж до самого Лондона, и там, памятуя обо всех уроках названого отца, собрал себе дружную ватагу удалых молодцов. Вначале воровали, было дело, но Сэмми крепко помнил то, чему учил его Джим Брутус: воровская удача — дама ветреная, в самый неподходящий момент вильнёт хвостом — и поминай как звали. Когда скопилось достаточно деньжат, чтобы не думать о куске хлеба насущного, Сэмми — уже Сэмюэль, здоровенный плечистый детина — рискнул всем и подался в торговцы. Плавал по морю на своём корабле, вызубрил морскую науку и узнал все хитросплетения торгового ремесла. И каждый день, просыпаясь по утрам, поминал в благодарственной молитве названого отца — за то, что не бросил попытавшегося его обворовать мальчишку, а стал другом и учителем.

Семьёй почтенный торговец Сэмюэль Поттфри не обзавёлся. Когда вплотную подступила старческая немощь, а наследников нажитого добра так и не появилось, Сэмюэль вернулся туда, где прошло его трудное, временами голодное, но всё же хорошее, и даже, наверное, счастливое детство.

Святым Джима Брутуса называли маленькие обитатели приюта, бывшего вора никто и не подумал канонизировать, ясное дело — но в народе прижилось. Когда Сэмюэль Поттфри отстроил на выкупленной у местного лендлорда земле массивный каменный дом, так и вывели узорной вязью на кованых воротах — «Приют Святого Брутуса».

Сэмюэль Поттфри оставил приюту все свои деньги. Шло время. Менялись управляющие, которые потом стали называться директорами. Слово «приют» заменили на «школу», но суть заведения осталась прежней — сюда попадали те, кто не от хорошей жизни оказывался без крова и вряд ли бы самостоятельно обрёл себя в каком-то добропорядочном и богоугодном занятии. Хоть немного пообтесать озлобленных и готовых преступать закон детей, дать им иной смысл для жизни, нежели воровство и разбой — стало главной задачей «Школы Святого Брутуса» и таковой оставалось до начала двадцатого века.

Вторая мировая война оставила после себя тяжкое наследие — огромное число осиротевших детей. Многие из таких подростков уже не мыслили себе иной жизни, кроме как в вечном бою за место под солнцем, в бою без правил. Школа Святого Брутуса постепенно начала превращаться в суровую казарму для тех, кого уже сложно было вернуть к нормальной жизни обычными методами, вроде воспитательных бесед. Однажды, лет двадцать тому назад, в школу Святого Брутуса пришёл на собеседование новый учитель — нынешний директор мистер Грегори Хоффманн. Наблюдая за тем, как волчата сбиваются в стаи и выдавливают слабаков — самоубийства в школе-пансионе происходили с удручающей регулярностью — мистер Хоффманн задумался над тем, как бы это неуправляемое стадо загнать в нужное для родины русло. Весь мир вооружался, люди жили как на пороховой бочке — казалось, что не за горами новая, ещё более ужасная война. Своими размышлениями Хоффманн поделился с приятелем по университету. А тот — на беду или к счастью, тут как посмотреть — к тому времени уверенно пробивался к вершинам власти в небезызвестной антитеррористической госслужбе.

А что? Эти дети всё равно уже почти потеряны — вряд ли они сумеют удержаться и не сорваться, не стать преступниками. Так почему бы их уже наметившиеся криминальные таланты не обратить на пользу страны? Воспитать из них диверсантов, сколотить бригады по военному образцу — и засылать в те места, где пытаются оспорить власть Соединённого Королевства. Их, конечно же, быстро поубивают, всё-таки не элитных бойцов пестуют в приюте для сирот с общественного дна, но своё чёрное дело они сделать успеют: посеют хаос и разрушения, внесут смуту, запугают обывателей. И приход регулярных военных подразделений будет воспринят как долгожданное освобождение от угрозы терактов.

Идея показалась перспективной. Мистер Хоффманн стал бессменным директором школы Святого Брутуса, и со всего Дорсета вот уже много лет в школу-пансион привозили подростков с криминальными наклонностями. Из всего потока отбирали наиболее отвязных и сообразительных, и формировали из них один «особый» класс, обучавшийся по спецпрограмме. По окончании школы адепты этой специальной учебной программы — с расширенным изучением химии и обязательной усиленной физической подготовкой — вовсю использовали полученные навыки на практике.

Большей части первых двух выпусков «особого» класса уже не было в живых.

Если бы Джим Брутус узнал, как извратилась его идея о создании крепкой команды из верных соратников, он бы наверняка передумал привечать малыша Сэмми и уж точно прогнал бы от порога своего жилища Мэтта и Мэгги. Если бы Самюэль Поттфри увидел яблоневый сад, превращённый в полосу препятствий, он бы собственноручно разломал построенный на его деньги крепкий каменный дом. Ни Джим, ни Сэмми не были святыми — но «Приют Брутуса» был их домом, и в нём, в стародавние времена, не учили убивать себе подобных самыми разными способами, от затевания уличных драк до сборки самодельных бомб.

Но Джима Брутуса и Сэмюэля Поттфри уже давно не было в живых, да и в памяти их имена сохранились разве что у самых дотошных архивариусов Королевского Национального Архива.

Вот такой была школа, в которую волею судеб попал Дадли Дурсль. Конечно же, Дадли неоткуда было знать такие подробности — честно говоря, о целях столь суровой муштры и специфического обучения в школе Святого Брутуса знали даже не все учителя, а только особо приближённые к директору Хоффманну. Остальные были уверены, что это такая специально разработанная программа для особо буйных детей — чтобы выматывались посильнее на уроках и не устраивали беспорядки в школе.

Что ж, доля истины в такой уверенности была. Подростки тут действительно уставали намного больше своих сверстников в других учебных заведениях. Но это вовсе не мешало им вести невидимую для кураторов и преподавателей войну — беспощадную и зачастую кровавую. И Дадли вскоре предстояло оказаться в самой гуще событий — не самых приятных, но ставших настоящими вехами в его пока что не слишком долгой жизни. Теми вехами, после прохождения которых он уже навсегда станет совсем другим человеком.

Дадли спал до самого вечера. Спал бы вообще до следующего утра — до такой степени его вымотало. Но, увы, ему не дали этого сделать. Причём, настолько грубым способом, что Дадли, будь он прежним крепышом с кулаками-тыковками, непременно бы свернул парочку наглых носов. Нет, ну как это называется — с пинка открыли дверь в комнату, сдёрнули его с кровати, не дали даже толком открыть глаза и куда-то потащили, подхватив под руки! Ну не нахалы ли?!

— Шевели ногами, мелкий, — пропыхтел чернявый крепыш, вцепившийся в правую руку Дадли. — Кеннард из тебя котлету сделает счас, всё спишь и спишь!

— Сам мелкий! — взвился было Дадли, но тут его дёрнули за левую руку, и Дадли увидел, какая это тонкая и слабая рука. Точно, он же Поттер…

— Шагай, — процедил тот, кто продемонстрировал Дадли всю глубину пропасти, в которой он оказался без надежды выкарабкаться, и снова дёрнул его за руку. Да чего он так тянет, сейчас же совсем оторвёт! Дадли хотел огрызнуться на эту тему, но чтобы посмотреть на своего второго провожатого, ему пришлось задрать голову. Да уж. Вот это дылда. Пожалуй, стоит пока что помолчать и действительно пободрее передвигать ноги.

Кеннард… Кажется, Дадли уже слышал это имя? Да, точно! Тот хлыщ в сером костюме, который им с мистером Айсбергом встретился в холле. Он упоминал как раз Кеннарда и ещё каких-то людей, и что-то там было про лазарет. Трое пострадали, и вроде как от рук этого самого Кеннарда! Ой, что-то коленки вконец ослабели, и идти как-то уже совсем никуда не хочется…

Дадли был тугодумом, но отнюдь не дураком, и неписаные законы любых общественных формаций, в которые ему уже доводилось вписываться, усваивал сразу и накрепко. В самом раннем детстве это была детская площадка в городском парке Литтл Уингинга, и там почти всё решали взрослые — разнимали драчунов, определяли, чья очередь качаться на качелях и кататься с горки. Дадли попробовал пару раз покапризничать, как привык делать это дома, но мама очень чётко показала ему, что домашние порядки не распространяются на внешний мир, в котором важнее всего — соблюдение приличий. Оставаться без десерта на целую неделю Дадли совершенно не понравилось, и больше он не пытался манипулировать матерью в присутствии других людей. Куда действеннее оказалось с милой улыбкой выполнять все мамины распоряжения, пока она смотрит на него, и топтать чужие песочные куличи в моменты, когда мама отвлекалась на беседы с другими родительницами и нянями. Глядя на его толстощёкую невинную физиономию, ни один полицейский следователь не смог бы доказать, что именно от его пакостей громко ревёт очередной неудачливый строитель домиков в песочнице. А уж сколько лент у девчонок в косичках Дадли порвал таким «тайным» способом… И его ни разу не наказали, потому что он ловко ухватил и тщательно выполнял первейшую заповедь озорника: «Нет свидетелей — никто ничего не докажет!»

Эта наука здорово ему пригодилась, когда пришла пора отправляться в начальную школу. Там тоже были взрослые, считавшие, что они полностью контролируют всё происходящее. Наивные… Любой ребёнок, прошедший стандартное обучение в школе, будь то элитный закрытый пансион, частная школа или обычное муниципальное заведение, покрутит пальцем у виска и закатит глаза в ответ на столь вопиющую глупость. Да, преподаватели, кураторы и директора кое-что решают и даже могут наказать или наградить. Но в школе судьбу ученика определяет то, к какой стае он принадлежит.

Именно так, к стае. Дети, знаете ли, сызмальства больше смахивают на диких зверей, нежели на отпрысков Человека Разумного, и в своём познании мира руководствуются основными инстинктами, которые гласят: старайся выжить во что бы то ни стало, становись сильным, бей слабаков. Это многократно усиливается в момент вхождения малышни в пресловутый подростковый возраст, а потом слегка нивелируется жёсткими рамками современной морали. Но изначально дети — зверьки. И сбиваются они именно в стаи.

Школьные стаи могут называться по-разному — тут всё зависит от страны и её менталитета. Но основная тенденция неизменна, и легко можно провести аналогию с… ну, к примеру, стаей волчьей. Или тем же пчелиным ульем — будут представители всех сословий, за исключением, разумеется, царицы. Нет, всё же волчья стая ближе. Потому что у волков обязательно есть вожак.

Свои вожаки сразу же обозначились у всех сложившихся стихийно — но при этом в полном соответствии со стайными законами — школьных компаний в группе, в которую попал Дадли Дурсль. А заодно с ним и ненавистный Поттер. Ведь специальной школы для дуриков в Литтл Уингинге, к сожалению, не было. Так вот, в тесный кружок детей из богатых семей, знавших друг друга с пелёнок, Дадли, естественно, не попал. Конечно, его отец не просто какой-то там работяга на фабрике или коммивояжёр, Вернон Дурсль настоящий бизнесмен, и когда-нибудь «Граннингс» станет мировым брендом! Но к моменту поступления Дадли в школу об этом семье Дурслей не приходилось даже и мечтать. Так что в стаю богатеев, в которой верховодили Стелла Маллиган и Патрик Фоулз Дадли не попал.

Нечего ему оказалось ловить и среди умников. Там практически сразу заводилой стал Грегори Перкинс, через слово упоминавший своего отца-полицейского. А к «бобби», какими бы они героическими и крутыми ни были, начинающий хулиган Дадли относился с опаской, и даже с их малолетними сынками предпочитал держать уважительный нейтралитет. Да и какой из Дадли умник? Чёртов Поттер и то уже бойко читал вслух недлинные тексты из книжек, пока Дадли кое-как осваивал алфавит. С умниками, словом, тоже не срослось.

На самом дне, куда ожидаемо попал Поттер и ещё несколько человек из класса, у кого было по одному родителю или вообще престарелые бабушки-дедушки, Дадли, конечно же, не оказался. Это была стая изгоев, у этих бедолаг не было вожака и даже между собой они не приятельствовали. Хотя, если бы были посмелее, сбились бы в кучу и стали некой силой, с которой остальным пришлось бы считаться. Но тогда они бы уже не были изгоями. А школьный изгой — это не просто название. Это мироощущение и вытекающее из этого отношение к себе. Мда, так сложно Дадли не мыслил и не проводил никакого научного анализа — ведь дети обычно не заморачиваются построением сложных мысленных конструкций. Они просто живут инстинктами. И эти инстинкты безошибочно определяли Гарри Поттера, Салли Фицмориц, Элайджу Монка и прочих фриков как тех, кому никогда не прыгнуть выше головы и не выбраться с самого дна — а значит, сама природа велела их щемить, гнобить и всячески над ними измываться, чтобы восторжествовал естественный отбор. Кстати, в случае Салли Фицмориц естественный отбор отлично сработал. Девочку забрали из школы в середине учебного года — не выдержав постоянных щипков, тычков и словесных оскорблений, та наотрез отказалась выходить из дома, всё время плакала и даже, по слухам, падала в обморок, если её пытались отправить на занятия в школу. Как сложилась судьба Салли в дальнейшем, Дадли не интересовался, но больше ни в начальной школе святого Грогория, ни даже на улицах Литтл Уингинга он её не видел. Да и какое ему было дело до мелкой неудачницы? Совершенно никакого.

Из физически крепких мальчиков сложился своеобразный клуб спортсменов, особо привечаемый учителем физкультуры, и Дадли поначалу прибился к нему. Но постепенно ему стало скучно — многие ребята ходили в спортивные секции, где их муштровали на предмет дисциплины словно маленьких солдатиков, а, значит, похулиганить и пошалить в компании с ними у Дадли не было ни малейшего шанса. Ведь за школьное баловство могут отстранить от занятий спортом! Ну и зануды — подумал тогда Дадли и перестал дружить с Мартином Юнге и Брендоном Аккерли. Ещё противнее и скучнее умников, подумаешь!

Именно тогда, когда Дадли уже имел представление обо всех детях, с которыми ему предстояло учиться в одном классе до одиннадцати лет, и почти во всех них разочаровался, в школе святого Грогория появились Пирс Полкисс и Марвин Малькольм. Их семьи почти одновременно перебрались в Литтл Уингинг из других городов, переезд пришёлся на осень и потому дети приступили к учёбе с опозданием. Дадли хватило одной подножки, подставленной Пирсом, и пары тумаков от Марвина, чтобы понять — вот оно. Это его стая! То, что после подножки Полкиссу прилетело по уху, а Малькольма Дадли подстерёг в туалете и макнул головой в ведро с грязной водой, на минутку оставленное школьной уборщицей, убедило обоих мальчишек в том, что лучше Дадли Дурсля вожака для их хулиганской стаи просто не найти.

Дадли узнал ещё одно правило, нарушать которое было ни в коем случае нельзя, особенно в школе, и оно гласило: одиночки не выживают. Рано или поздно тот, кто не обзавёлся своей собственной стаей или законным местом в чужой, обязательно погибнет. То, что Поттер, оставаясь изгоем-одиночкой, умудрился всё-таки дожить до десяти лет, наверняка было чем-то таким же странным и страшноватым, как эта неведомая сила, которая теперь досталась Дадли. Может быть, чудом? Хотя Дадли и не особо верил в чудеса.

Само собой, так пространно и умно Дадли не думал, пока его тащили по длинному коридору жилого этажа школы Святого Брутуса. Да он вообще ни о чём не думал, если честно! Просто перебирал ногами, пытался вырвать руки из захвата чужих цепких пальцев и медленно проникался уверенностью, что этот страшный Кеннард, который уже отправил в лазарет троих учеников, тощее тело проклятого Поттера просто размажет по полу и стенам. Ведь, если исходить из закона школьных стай, Дадли Дурсль теперь именно то самое, чем всегда был Поттер и бедняжка Салли Фицмориц — обитатель дна, покрытого тиной, изгой, мусор под ногами у богатых, сильных и хищных.

Где его крепкие мускулы и большие кулаки? Где умения, уже переданные Дадли Дурслю любимым тренером по боксу? Неужели всё пропало и забылось? Где его друзья, с которыми ничего не страшно? И его самый крутой, самый лучший на свете отец?.. Ничего этого больше нет. Вообще ничего. Совсем.

Неужели он вот прямо сейчас умрёт?!

* * *

В большой комнате, куда равнодушные конвоиры притащили Дадли, было довольно-таки уютно. Вдоль стен тянулись мягкие диваны, над ними висели книжные полки. Имелись тут и несколько столов с придвинутыми к ним стульями, а на широкой тумбе красовался телевизор — не такой большой и красивый, как у Дадли дома, но вполне себе ничего. Верхний свет был притушен, комната освещалась настенными бра — и мягкий полумрак скрадывал детали, чётко определявшие это место как стандартное школьное помещение. Не было видно под задёрнутыми шторами решёток на окнах, не бросались в глаза инвентарные номера на стульях и книжных полках. Пол вот только подкачал. Деревянный, покрытый кое-где облезшей коричневой краской, он ничуть не напоминал до блеска натёртый паркет в уютном коттедже номер четыре на Тисовой улице. И уж, само собой, на полу не лежали никакие ковры.

Дадли очень хорошо разглядел этот скрипучий пол, и отслоившуюся чешуйками краску, и ощутил, насколько пол твёрдый и холодный — потому что его толкнули в спину с такой силой, что он не удержался на ногах и рухнул, едва не врезавшись лбом в ножку стола.

— Поаккуратнее, — лениво протянул чей-то хрипловатый голос. — Что за манеры, джентльмены! Малыш подумает, что попал к каким-то дикарям, а то и вообще в тюрьму.

Ещё несколько голосов угодливо захихикали в ответ на эту реплику. Дадли прищурился: от падения его очки скособочились и он теперь видел всё не очень чётко, будто в тумане. Размытые белые пятна там, где должны быть лица, тёмные точки и чёрточки на пятнах — кажется, это глаза и рты сидевших на диванах и стоявших вокруг него людей. Много как народу… Ну всё, точно бить будут.

— Помочь тебе подняться? — участливо спросил всё тот же хрипловатый голос. Дадли оторвал руки от пола и поправил очки — наконец-то мир приобрёл чёткость. Со зрением Поттера точно надо что-то делать, так жить вообще невозможно! Прямо перед носом Дадли обнаружилась какая-то палка. Дадли поднял глаза — за другой конец палку держал сидевший на диване подросток. Он выглядел крупнее своих соседей, а ещё он был отчаянно-рыжим. Дадли ещё никогда не видел настолько ярких рыжих волос, разве что у клоунов в цирке.

Палка опасно закачалась в непосредственной близости от глаз Дадли. Хорошая такая палка, толстая и очень гладкая. То ли трость, то ли ручка от половой щётки. Если вдарить такой по ноге или руке кому-нибудь — запросто можно сломать кости. Или посадить синячище размером с Девоншир — на всю спину.

Тренер всегда с презрением отзывался об уличных шайках, которые дрались такими палками — а ещё велосипедными цепями, стальными штырями и прочим подручным барахлом. Но своих подопечных он учил основным приёмам защиты от подобных драчунов. Вообще-то, тренер учил старших, но Дадли старательно смотрел, слушал и запоминал. «От палки проще увернуться, чем от кулака, — неуловимо быстро тыча шестом в кого-нибудь из старших, говорил тренер. — Инерция больше, дуга шире. И обмануть палкой труднее, чем рукой. Подныривайте под удар и бейте по руке, в которой противник держит палку, вот так, правильно, Смит! И сразу апперкот, пока противник ловит свою палку».

С хилыми руками Поттера и его же неразработанными рефлексами нечего было и думать о таком — отбить палку и нокаутировать рыжего. Гладкая деревяшка уже качнулась из стороны в сторону, как если бы державший её примеривался, как половчее свернуть Дадли нос. «Вы можете быть слабаками или трусами», — голос тренера так отчётливо зазвучал в голове Дадли, что тому даже захотелось обернуться — может, дурной сон уже закончился, и он просто повалялся в отключке после хука или прямого в корпус, а теперь пришёл в себя? И вокруг не чужие парни из жуткой школы-тюрьмы Святого Брутуса, а знакомые лица ребят из спортивного зала? Но Дадли не стал оборачиваться. Это не сон. Это всё по правде. А голос тренера, сильный и звучный, продолжал говорить так же неторопливо и веско: «Вы можете быть какими угодно, только не будьте тупыми. Где не победить силой или умением, всегда может выиграть хитрость. Ринг выпустит слабаков и трусов, просто прожуёт и выплюнет. А вот тупые на ринге умирают — таковы правила игры».

Дадли ухватился за палку и рывком поднялся с пола. А потом снова упал, не выпуская палку из судорожно сжатых рук — и тоже не отпустивший своё оружие рыжий вылетел с дивана как пробка из винной бутылки, всей своей немаленькой массой придавив Дадли к облезлым деревянным доскам. Дадли крепко приложился лбом, очки куда-то улетели, в глазах у него моментально потемнело, а тут ещё рыжий, барахтаясь, со всей силы двинул ему локтем под рёбра. У Дадли перехватило дыхание. Вокруг замельтешили какие-то чёрные тени, неразборчиво загудели голоса где-то далеко вверху. Один голос, противный и писклявый, ввинтился прямо в ухо Дадли — видимо, говоривший наклонился.

— Кеннард, врежь ему ещё! Давай, размажь его! Брэдли, бей, не жалей! Мы поможем! Дави его, ребята!

— Отвалили все, — рыжий, который, по всей видимости, и был тем самым страшным Кеннардом, поднялся с пола. Дадли с шипением втянул воздух. Рёбра ныли, наверняка на боку будет синяк по форме острого локтя. Он почти ничего не видел: голова кружилась от удара об пол, а где теперь искать очки — он решительно не представлял. Когда его ухватили за шиворот и дёрнули кверху, он чуть было опять не свалился, но крепкая рука не отпустила воротник его куртки и помогла удержаться на ногах.

— Найдите слепышу его телескопы, — скомандовал рыжий Кеннард. Ага, его называли «Брэдли». Значит, Кеннард — это фамилия. — Кто там ближе к чайнику — воды ему налейте.

На Дадли нахлобучили очки и сунули под нос чашку с тёплой водой. Дадли выпил всё до капли, хоть вода и оказалась совсем не вкусной и отчётливо попахивала ржавчиной. Пустой желудок, в котором целый день не было ни крошки, от воды осмелел и напомнил о себе негромким бурчанием. Интересно, прежде чем избить, ему дадут хоть что-нибудь поесть? И как тут вообще всё устроено с едой? Дадли мысленно усмехнулся — ему вот-вот голову оторвут, а он про еду думает.

— Стоишь? — деловито поинтересовался Кеннард и убрал руку с плеч Дадли. — А ты дерзкий, слепыш. Маккарти, как, говоришь, его зовут?

— Гарри Поттер, — теперь, когда Дадли получил обратно очки, он смог разглядеть лица стоявших вокруг ребят, и, конечно же, сразу узнал давешнего пижончика в отглаженных брюках и блестящих ботинках. Маккарти предусмотрительно стоял дальше всех, рядом с зашторенным окном, и держал в руках какую-то толстую книжку.

— Поттер у нас уже есть, а Гарри аж трое, — Кеннард отступил, разглядывая Дадли, и тот наконец-то разглядел рыжего во всех подробностях. Ну да, высокий и крепкий, кулаки здоровые и рыжие патлы торчат во все стороны. Но Кеннард не показался Дадли особо опасным, способным уложить сразу троих в больницу. Или куда там попали те ребята? А, точно, у них тут это называется «лазарет». — У тебя есть второе имя? Или могу сам тебя назвать. Выбирай, как больше нравится — Крот? Слепыш? «Очкарика» не предлагаю, имя уже занято.

В толпе снова захихикали. Особенно старательно смеялся обладатель того противного писклявого голоса, что подначивал Кеннарда «размазать» Дадли — прыщавый толстяк с прилизанными светлыми волосами. Дадли вдруг почудилось, что этот толстый мальчишка чем-то смахивает на него самого — на него настоящего. И это было совсем не вдохновляющее зрелище.

— Тихо все, — оборвал веселье Кеннард и снова обратился к Дадли: — Выбирай себе имя, пока разрешаю. А то будешь Крот. Или Слепыш. Сейчас на ужин позвонят, шевелись!

— Меня зовут Большой Дэ, — Дадли с удивлением слушал собственный голос и обмирал от невесть откуда взявшегося бесшабашного нахальства. Его сейчас точно того… размажут! — Но можно и по второму имени. Джеймс.

Дадли слышал от матери, что отца Поттера звали Джеймсом. А мать — Лили. Как там было полное имя у дурика по правде и вписали ли ему отцовское имя в метрику, Дадли понятия не имел.

— Джеймсов у нас тоже хватает, так что будешь Джеем, — подумав, решил Кеннард. — Ты дерзкий, мне нравится. Маккарти, доложи Айсбергу, что я забираю Поттера в свою комнату.

— Как скажешь, — изобразил что-то вроде поклона Маккарти. — Но мистер Айзенберг будет недоволен, учти, Брэдли!

— Учту, — ухмыльнулся Брэдли Кеннард и снова положил руку Дадли на плечо. — Знакомьтесь, господа — это Джей. Джей, это цвет школы Святого Брутуса, гори она три века подряд и не гасни!

— Гори! Гори! Гори! — дружно завопили окружавшие Дадли и Кеннарда ребята, и, словно отзываясь на многоголосый крик, из динамика над дверью взвыла сирена.

Вообще-то сборище, на которое так невежливо выдернули Дадли, было вовсе не дружескими посиделками одноклассников. Это был «период подготовки домашнего задания», и в большой общей комнате должен был находиться дежурный преподаватель. Почему же ученики бездельничали и устроили своеобразные «смотрины» новенькому вместо того, чтобы прилежно выписывать строчки и решать примеры? И где же носило того самого дежурного учителя, ответственного за закрепление новых знаний в их бестолковых головах?

Марк Эллиот, «хлыщ», по невежливому определению Дадли, чья очередь была дежурить в общей комнате, всё время до ужина провёл в кабинете директора. А уважаемый и весьма достойный глава школьной иерархии, директор школы Святого Брутуса сэр Грегори Хоффманн даже и не подумал пенять Эллиоту за столь вопиющее уклонение от обязанностей дежурного преподавателя. Потому что вернувшийся из поездки Роберт Айзенберг являлся той самой неодолимой силой, противостоять которой в одиночку директор Хоффманн не мог ни на словах, ни на деле. Так что поддержка в лице Эллиота оказалась очень кстати.

Жаль, другие учителя не сумели прорваться в кабинет директора до того, как «мистер Айсберг» запер за собой дверь на защёлку. Ломать двери директорского кабинета никто не рискнул, и поэтому директору Грегори Хоффманну и учителю математики Марку Эллиоту пришлось принять весь удар стихии на себя.

Об одержимости Роберта Айзенберга «ловлей пришельцев» в школе Святого Брутуса знали все, от директора до третьего помощника младшего уборщика. И ученики, естественно, знали. Айзенберг ни капли не скрывал того, что верит в существование паранормальных явлений и людей с необычными способностями. Ладно бы просто верил! Нет, Роберт Айзенберг недаром считался одним из самых талантливых и эрудированных учителей истории если уж не во всём Соединённом Королевстве, то, по крайней мере, в половине из сорока восьми церемониальных графств. Что не раз подтверждалось его безоговорочными победами на конкурсах, организованных Британским Королевским Историческим сообществом. И поэтому свою пламенную веру в бродящих среди обычных людей паранормалов Айзенберг подкреплял сводными таблицами, графиками и статистическими выкладками: те наглядно показывали, что всевозможных странных типов в стране великое множество, а необъяснимые с точки зрения официальной науки явления происходили в прошлом и продолжают происходить в настоящем буквально на каждом шагу. Ну и что, мог бы воскликнуть сторонний наблюдатель, разве это возбраняется? Человек волен верить во что угодно, и чему угодно можно найти доказательства — при этом вполне правдоподобные! Что плохого в том, что старший преподаватель и прекрасный учитель истории Роберт Айзенберг верит в пришельцев и «людей Икс»?

Ничего плохого, — ответил бы ему директор Хоффманн, и согласно кивнули бы все учителя школы Святого Брутуса. Пускай себе верит, это его личное дело. Вот только пускай делает это в личное же время, а не на работе! И не забивает своими домыслами любые некстати подвернувшиеся уши — особенно если это уши учеников! Тут и так собраны крайне проблемные дети! И вот только информации о теориях заговоров, что плетут коварные пришельцы против населения Земли этим буйным подросткам и не хватает!

Примерно об этом вёлся разговор в директорском кабинете — вот уже второй час. Марк Эллиот приходился директору Хоффманну дальним родственником, и поговаривали, что в уже не столь далёком будущем, когда Хоффманн примет решение удалиться на покой, именно Марк Эллиот займёт его кресло. Однако у подобного мнения было немало оппонентов: столкнувшиеся напрямую с силой характера и умением убеждать, присущими Роберту Айзенбергу, уверяли, что школа Святого Брутуса уже полностью во власти «мистера Айсберга», а Эллиот ни за что не удержит власть — с его-то мягким нравом. Что по этому поводу думали сам Марк Эллиот и сэр Хоффман, пока что было тайной за семью печатями — они лишь пассивно сопротивлялись напору Айзенберга, не давая тому совсем уж распоясаться, но в открытый конфликт не вступали. Наверное, боялись. Как боялись «мистера Айсберга» практически все ученики школы — ну, кроме бесстрашного хулигана Кеннарда — а также молодые учителя.

— Поймите, Роберт, я совершенно не возражаю против вашей инициативы и, конечно же, школа готова принять нового ученика, — директор Хоффманн пошуршал бумагами на своём массивном столе и выудил тонкую папку с наклейкой «Гарри Джеймс Поттер». — К тому же, полная оплата учебного года… о, отлично, плюс и текущие каникулы! Повторяю, я доволен вами и вашими успехами в деле поиска трудновоспитуемых подростков с криминальными наклонностями! Этих несчастных детей необходимо находить как можно раньше! И помогать им исправляться — чему и посвящён весь учебный процесс в подведомственной мне школе! Но ваши критерии отбора… И самое главное — вы же абсолютно серьёзно считаете именно эти критерии основополагающими! Однако…

— Я рассказывал вам о Верноне Дурсле, господин директор, — невежливо перебил начальника Роберт Айзенберг. — Я знаю его с детства, со времён обучения в Смелтингсе. Этот человек просто физически неспособен что-либо придумать, он начисто лишён фантазии. И когда этот, извините за выражение, мужлан начинает в подпитии вещать о летающих ножах и самовоспламеняющихся шторах… это наводит на мысль, что дело действительно нечисто. Гарри Поттер — паранормал, и я докажу это! Просто не мешайте мне тестировать его. Это дело государственной важности, господин директор, как вы не понимаете?! Такие люди чрезвычайно опасны! Их надо брать под контроль!

Директор Хоффманн и Марк Эллиот переглянулись и обречённо вздохнули, одинаково закатив глаза. Впрочем, постаравшись, чтобы вошедший в раж Айзенберг не обратил внимания на их переглядки. Если бы Айзенберг не был настолько хорошим учителем и не умел поддерживать железную дисциплину в самых проблемных классах школы Святого Брутуса, директор Хоффманн уже давно бы с удовольствием подписал бумаги об его увольнении, а Марк Эллиот (по его тайному признанию в личном дневнике) сплясал бы моррис прямо на площади перед школой. И даже не постеснялся бы нацепить бубенчики под колени на глазах у всех учеников! Но, к сожалению, ни Хоффманн, ни Эллиот, ни кто-либо ещё из учителей и персонала школы Святого Брутуса не имели такого авторитета среди беспокойной оравы малолетних потенциальных преступников, как «мистер Айсберг». И его приходилось просто терпеть и воспринимать как стихийное явление — вроде яростного водного потока рядом с тлеющим вулканом. Случись что — например, организованный тем же несносным Кеннардом бунт — только Роберт Айзенберг сумеет осадить бузотёров и не дать свершиться самому страшному. Директор Хоффманн очень не хотел бы, чтобы в подведомственной ему школе произошло настоящее преступление — а с таким контингентом до трагедии меньше чем полшага.

— Хорошо, Роберт, я даю вам карт-бланш в отношении этого мальчика… м-м-м… — директор Хоффманн заглянул в бумаги, лежащие на столе, — Гарри Джеймса Поттера. Тестируйте его на здоровье. Но вы должны пообещать, что мальчик ни в коей мере не пострадает! А также не пострадают другие ученики, персонал и школьное имущество!

— И само здание школы, — торопливо добавил Марк Эллиот, памятуя о том, как однажды разозлённый «мистером Айсбергом» ученик — слава всем святым, уже выпустившийся из Святого Брутуса — соорудил самодельную бомбу и начисто разворотил кухонный пристрой.

— Да, и корпуса, подсобные помещения, прилегающая территория тоже не должны пострадать! — величественно кивнул директор.

— Обещаю, — Роберт Айзенберг торжественно склонил голову и прижал руку к сердцу. — Никто не пострадает, господин директор. И я первый буду рад ошибиться в своих предположениях, ведь, сами понимаете, стать подопытным кроликом в тайных военных лабораториях — это страшная судьба, и я не желаю её маленькому Гарри… Но я должен убедиться! Ведь Вернон Дурсль…

— Всё-всё, мы друг друга услышали и поняли! — не желая по третьему кругу выслушивать пламенные речи Айзенберга, замахал руками директор Хоффманн. — Идите к своим подопечным, Роберт. А вы, Марк, задержитесь ненадолго. Нужно согласовать изменения в расписании дополнительных занятий.

— Я дежурный сегодня, а уже прозвонили на ужин, — попытался увильнуть от очередной нудятины уже порядком уставший Марк Эллиот.

— Ничего, Роберт проследит за порядком. Вам же не сложно, мистер Айзенберг?

— Ни в коем разе, — от зависти к хищной улыбке Роберта Айзенберга подавилась бы самая зубастая пиранья, если бы увидела этот оскал. — С удовольствием пообщаюсь с нашими дорогими учениками, я успел соскучиться по ним, пока отсутствовал.

После того, как за Робертом Айзенбергом тихо затворилась дверь, директор Хоффманн, совершенно не стесняясь присутствия своего подчинённого, вытер со лба капли пота и выудил из недр массивного стола пузатую коньячную бутылку. Впрочем, Марк Эллиот тоже не особо стеснялся непосредственного начальника: когда директор вынул пробку из горлышка бутылки, Марк уже держал наготове извлечённый из потайного ящичка в кресле снифтер.

* * *

Дадли блаженствовал. Когда внезапно взвывшая сирена заставила всех учеников дружно ломануться на выход (Дадли вначале решил, что это сработала пожарная сигнализация, но не успел толком испугаться), оказалось, что таким вот образом в школе Святого Брутуса подаются сигналы к началу уроков, к переменам и к приёму пищи. Сигналы различались — в столовую учеников призывала самая тонкая и пронзительная сирена. Как объяснил Дадли Кеннард, «уж этот писк из каждого угла слышно». Дадли был совершенно согласен со своим новоявленным покровителем — в ушах у него ещё долго звенело после завываний сирены.

В школе Святого Брутуса не экономили на питании учеников. Не сказать, что малолетних хулиганов кормили какими-то особыми деликатесами, но добротных мясных блюд и различных гарниров с густой подливой было в достатке. Ученики рассаживались за небольшие округлые столики, словно в обычном кафе, за одним столиком помещалась компания не более шести человек. Еду разносили на больших подносах дежурные, а если кто-то хотел добавки — тот уж сам поднимался и шагал к раздаточной стойке в дальнем конце столовой. Там же, на раздаче, можно было взять салаты, маленькие кексы, шоколадные батончики и не входящие в основное меню напитки — но за отдельную плату.

Всё это Кеннард объяснил Дадли, пока они ждали дежурного с подносом. Дадли одновременно слушал и украдкой разглядывал столовую. И тут было на что посмотреть.

Такого огромного помещения Дадли ещё не видел! Ряды столиков уходили направо и налево, и вперёд, и назад, самые дальние казались совсем крошечными — и за каждым столиком сидели ученики! Как же их было много… Вначале Дадли показалось, что в столовой были только мальчики разных возрастов, но Кеннард махнул рукой куда-то вдаль, и Дадли, приглядевшись, заметил длинные косы и пышные банты. И волосы, и ленты сидевших за дальними столиками девочек поражали яркостью расцветок. Нет, Дадли, конечно, слышал о том, что некоторые о с о б е н н ы е девочки красят волосы, но чтобы в ярко-красный… Или в голубой… Мама очень неодобрительно отзывалась о таких девочках и девушках. И, пожалуй, Дадли теперь был готов согласиться с мнением миссис Дурсль. Это выглядело, по меньшей мере… странно.

Наверное, это было сродни озарению — Дадли впервые с того момента, как оказался в школе Святого Брутуса, осознал, куда же именно он попал. Да, всё так, как ему говорил мистер Айсберг, и о чём свидетельствовали решётки на окнах, недавняя потасовка и сирена вместо школьного звонка — он среди опасных людей. Пусть это всего лишь подростки от десяти до… Дадли задержался взглядом на группе парней неподалёку. Ого, они выглядят уже совсем взрослыми! Сколько им лет, интересно? Дадли никогда не умел определять возраст окружающих людей навскидку. Вот мама бы сразу сказала, едва лишь взглянув! И не только про возраст — она моментально оценила бы, насколько эти люди обеспеченны, воспитанны и ещё что-нибудь. Ведь она такая умная и проницательная, его мама… Неужели теперь это навсегда — думать про маму и отца как про совсем не его родителей? Чёртов Поттер!

Уйти в себя и снова впасть в отчаяние Дадли не дал дежурный с подносом — плюхнул на стол прямо перед ним тарелку с едой. Точно такая же тарелка, наполненная доверху, уже красовалась перед Кеннардом. От раздаточной стойки торопливо шагали четверо школьников, тоже с подносами — Дадли смутно припомнил, что уже видел их лица. Металлические подносы дружно брякнули о столешницу, и не такой уж маленький стол оказался погребённым под целой горой сладостей и сдобы в фабричных упаковках.

— Неплохо, — одобрительно разглядывая сладкую горку, хмыкнул Кеннард. — Пайкс, шоколад и орехи прибери. Это нашим заучкам.

Толстый чернявый мальчишка — один из тех, что давеча тащили Дадли на расправу — хохотнул и принялся выбирать из общей кучи шоколадные батончики и пакетики с орехами. Ага, значит, этого толстяка зовут Пайкс. А кто такие эти «заучки»?

— У нас тут всё по-честному устроено, Джей, — примеряясь к ростбифу на своей тарелке, проговорил Кеннард. — Кто-то умный, кто-то сильный. Умники делают домашку, помогают на тестах, сильные их сами не бьют и другим не дают. И кормят шоколадом. Никому неохота после Брутуса идти прямиком на фабрику. У нас многие тут мечтают поступить в колледж или даже в университет. Только кто-то просто мечтает, а мы вот делаем. Умники нас вывезут на экзаменах. И мы все ещё поднимемся, правильно, парни? Мы ещё всем покажем!

Дружное: «Хей, команда Кеннарда!» было ему ответом. Дадли во все глаза разглядывал новых соседей по столу. Вот как, значит… Это не просто одноклассники, это команда. И они не дураки — хотя по лицам и не скажешь, что прям блещут умом.

Класс.

Это стая.

Дадли не анализировал и не раскладывал полученную информацию по полочкам. Он следовал своему безошибочному внутреннему чутью. А оно, это чутьё, прямо сейчас радостно вопило, что Дадли, после всех его мучений, наконец-то повезло. Его приняли в самую крутую стаю в этой дебильной школе. И он будет последним идиотом, если упустит этот шанс. И самым первым делом надо выяснить, в качестве кого его приняли в эту стаю.

— Я же не умник, — дождавшись, пока Кеннард посмотрит на него, закинул удочку Дадли. — И не особо сильный.

«Чёртов Поттер, как я тебя ненавижу! Где мои кулаки?! Чёртов, чёртов Поттер!»

— Ты дерзкий. А сила — дело практики. Мы тебя натренируем. Эй, Пайкс, Джонсон, Саммерс! Займётесь Джеем?

— А сам чего? — хмуро пробасил самый рослый из мальчиков. Так, это либо Джонсон, либо Саммерс, потому что толстого Пайкса Дадли уже знал.

— У меня своих дел хватает, Джонсон. А тебе не помешает напарник, сам же ныл, что одному скучно заниматься.

— Я его размажу, и ты мне потом открутишь голову, — всё ещё ворчливо отозвался Джонсон. Дадли поёжился — этот точно размажет. Он же на голову его выше, и в плечах шире раза в два! Неужели этому амбалу тоже десять, как Дадли? Или он старше?

— Ничего, я тебе потом голову обратно прикручу, — хихикнул самый тощий парнишка из компании Кеннарда. — И Джея полечу. Как раз будет практика!

— Тебе только бы кого-нибудь залечить, Уилсон. До смерти! — на эту реплику Кеннарда все дружно расхохотались. Громче всех смеялся сам Уилсон, а Дадли, исподтишка его рассматривая, заметил что-то белое, выглядывающее из кармана его форменного пиджака. Очень похоже на медицинский бинт. Ну ничего себе! Какая интересная команда у Кеннарда…

— Уилсон хочет выучиться на врача, — толстяк Пайкс доверительно наклонился к Дадли. — Но ты лучше не давай ему себя лечить! Он вообще не понимает, когда делает больно. Может прямо иголкой в кожу тыкать, прикинь? Когда Кеннарду бровь порвали, Уилсон его прямо так и зашил, иголкой и ниткой, прям по живому!

— Так это же в больницу надо было… — ошарашенно проговорил Дадли. Он сталкивался с подобным в спортивном зале — там тоже один из старших поранился, кровищи было море! Так тренер того парня в больницу сразу увёз, на своей машине. И сказал потом, что наложили шесть швов. Дадли потом какое-то время не мог без содрогания смотреть на того старшего — всё представлял, как ему зашивали рану на лице. Иголкой же! И ниткой. Прямо по живому!

— Какая больница, ты что! Тогда нельзя было, чтоб вообще хоть кто-то узнал из учителей! А то бы Кеннарда и Майкла Бойлиша сразу бы в тюрьму отправили. Они же ножами дрались! По-настоящему! Только ты это, слышь… — Пайкс внезапно смутился, его глаза забегали, как у кота, застигнутого возле сворованной сосиски. — Ты не болтай, что я тебе сказал. Это тайна, понял?!

— Я могила, — коротко кивнул Дадли и отодвинулся от Пайкса. Надо поесть, а то живот уже к спине прилип, кажется.

Соседние столы шумели, перекидывались хлебными корками, болтали и громко хохотали — за столом же Кеннарда царила благовоспитанная тишина, и только негромкий торопливый стук столовых приборов выдавал, насколько проголодались сидевшие вокруг Дадли мальчишки. При этом Дадли отчётливо видел, что тишина и чинность за их столом — отнюдь не признак хороших манер у его новой стаи. Джонсон деловито подбирал подливу с тарелки хлебным мякишем — да мать бы лопнула от возмущения, увидь она подобное! Пайкс умудрялся одновременно закидывать в рот овощное рагу и что-то невнятно бормотать в промежутках между шумными глотками. Уилсон щедро осыпал крошками себя, стол и соседей, а так пока и не произнёсший ни слова Саммерс, не стесняясь окружающих, ковырялся в зубах. Правильно и даже изящно орудовал ножом и вилкой Кеннард — ну, и Дадли, глядя на него, старался не ударить в грязь лицом. Теперь он был очень даже благодарен своей матери, строгой Петунье Дурсль, за то, что нещадно мучила его застольным этикетом сызмальства. Правда, в последние года два мать совсем перестала следить за его манерами, и Дадли, вспоминая, как он ел вкуснейшую мамину еду чуть ли не руками, не мог взять в толк — с чего бы это произошло? Хорошо, что он начал ходить в спортивный зал. А то с такой вкусной едой от мамы и полной свободой за столом он бы, наверное, стал ужасно толстым… Чёрт, теперь уже не станет! Или станет — если чёртов Поттер в его теле забросит тренировки… Чёрт, чёрт, чёртов Поттер!

Дадли уже не ощущал в себе прежней злости — новые впечатления захватили его полностью, а сытный обед примирил с реальностью. Блаженствуя, Дадли откинулся на стуле и уже новыми глазами оглядел столовую. Школьники доедали, вставали из-за столиков, оставляя горы грязной посуды на дежурных, выходили в коридор поодиночке и шумными компаниями. Кеннард отставил свою чашку с фруктовым соком и поднялся. Остальные тут же бросили свои чашки и ложки, и тоже вскочили на ноги. Дадли постарался встать так, чтобы это не выглядело молодцеватым подскоком как у того же Пайкса — они же не в армии и Кеннард не его командир!

— Сейчас свободный час, потом отбой, — обратился Кеннард к Дадли. — Идём вначале к Айсбергу, он скажет, в каком ты будешь классе, а я ему намекну, что ты должен быть с кем-то из нас. Потом пойдём в спортзал, Джонсон и Саммерс покажут тебе свои игрушки, а мы с Пайксом просто разомнёмся. Как тебе план?

— Да, я готов, — кивнул Дадли. У него не было сумки, как у остальных, да и одеждой он здорово выделялся в толпе облачённых в одинаковую форму школьников. Интересно, ему выдадут форму или так и придётся ходить в этом старье, которое мать подобрала для Поттера? И что насчёт учебников? Вряд ли те, по которым он занимался в школе Святого Грогория, подойдут здесь.

Словно подслушав, о чём размышляет Дадли, Кеннард тут же, на ходу, просветил его, что форму ему выдаст местный кастелян, а учебники хранятся в специальном классе, где принято делать домашку — на руки книжки здешним ученикам не выдают, чтобы не вырывали страницы и не поджигали деревянные рамы в окнах. А то уже случались прецеденты! Дадли внимательно слушал, удивлялся и шагал рядом с Кеннардом, запоминая нужные спуски и повороты — его старая жизнь завершилась окончательно и началась новая.

Какой она будет, интересно?..