Светлячок в грязи (джен)

Выведя корабль на орбиту, я совершила несколько витков, не решаясь на спуск. Даже отсюда, из безвоздушной пустоты, сквозь броню и фильтры казалось, что от бурой атмосферы смердит гарью и гниением. Официальное название — Глория — давно превратилось в горькую шутку. Все звали это место Помойкой. И, глядя вниз, я понимала, почему.

Но отступать было некуда — контракт подписан, аванс потрачен. Сделав последний виток вокруг этого навозного шара, я взяла курс на спуск. Если с «Мармеладным Сердцем» что-то случится, с заказчика шкуру спущу — компенсирует всё до последнего криптокреда.

Посадка прошла без сюрпризов, если не считать тошнотворной вибрации при прохождении бурого смога. Крошечный космодром встретил меня пустотой. Кроме моей красавицы, здесь не было ни корабля, ни души. Что, впрочем, было неудивительно — кто по доброй воле полезет в мусорную кучу? «Надо было внимательнее читать контракт», — подумала я с горечью.

С трех сторон, насколько хватало глаз, вздымались монбланы изъеденного ржой металла и оплывшего пластика. Над ними, в полукилометре от земли, висела сплошная пелена смога — настолько плотная, что, казалось, по ней можно ходить. Удивительно, но у самой поверхности воздух был относительно прозрачным. Видимость — метров восемьсот, не меньше. Дальше — стена бурой мглы, в которой тонули очертания бесконечных свалок.

Здесь царили вечные сумерки. Грязно-желтый свет местного солнца едва пробивался сквозь ядовитый небосвод, отбрасывая призрачные, расплывчатые тени.

Та самая депрессия, от которой я пыталась сбежать, накрыла с новой силой. Ее топливом стал этот пейзаж: унылая серо-буро-малиновая гамма; едкий дождь-морок, каждая капля которого — коктейль из половины таблицы Менделеева; вездесущая ржавчина; и бесконечный, пронзительный вой ветра, раздирающего глотку в разбитых корпусах старых кораблей и спутанных мотках проводов и проволоки.

Задание попадалось странное: отыскать на этой помойке так называемый «Артефакт Семейства Джax». Но платили неплохо, а содержание моей скромной коллекции — редких и особенных пышек — удовольствие не из дешевых. Поэтому я шлепала по жиже, в которой булькали машинное масло и распадающийся пластик. Мой хвост, упрятанный в наноткань, волочился позади, словно мокрая веревка.

Разумеется, отыскать в этих завалах оранжевый шар размером с арбуз, пусть и сделанный из суперпрочного пластика, было бы делом абсолютно безнадежным. Если бы не настойчивый писк в моей руке, специальный сканер, как верный пес, вел к объекту.

Я рассчитывала на быстрый налет: найти проклятый шар, загрузить его на «Сердце» и удрать с этой помойки как можно быстрее. Но если он завален тоннами металлолома... Значит, придется импровизировать. А я не люблю импровизировать.

Сканер вел меня, но обилие техники и металла, видимо, искажало и глушило сигнал, поэтому путь к цели превратился в безумный зигзаг по лабиринту из отходов.

Я уже пересекла десяток развалин, когда в полумраке полуразрушенного здания (театр? кинотеатр?) мой взгляд зацепился за него. Робот-андроид. Универсальная модель «Разнорабочий», древняя, как сама эта свалка. Грудная панель была пробита, индикатор мотиватора — потух. Он стоял в пыли и мраке, словно надгробие самому себе.

Я уже хотела отвести взгляд, но... Стоямба. В самом центре мертвого экрана, сквозь слой пыли, сияла крошечная, ярко-голубая точка. Всего один пиксель. Он горел ровным, чистым светом, бросая вызов тьме и разрушению. Как далекая звезда в межгалактической пустоте. Как светлячок в кромешной тьме.

Что-то внутри меня дрогнуло. Эта упрямая точка света в царстве смерти и тления... Я замерла, не в силах отвести взгляд.

Я осторожно протерла стекло экрана. Пиксель горел, не мигая. Я попыталась включить робота. Ничего. Батарея мертва. Но пиксель горел. Откуда он брал энергию? Это было невозможно.

Любопытство, мой кошачий вечный двигатель, пересилило апатию. Пришлось вернуться на «Сердечко» за портативным энергоблоком. Я подключила его к роботу. Экран мигнул, поплыл рябью и вдруг загорелся. Динамик зашипел, и сквозь треск помех пробился обрывок мелодии — простой, наивный мотив, вроде тех, что играли в детских игрушках тысячу лет назад.

А на экране, вокруг того самого пикселя, начало проступать изображение. Проекция. Низкого разрешения, дрожащая, но… узнаваемая. Яблочный пирог. С румяной корочкой, с паром, поднимающимся от только что разрезанного куска.

Мне показалось, что я ощущаю запах. Слабый, едва уловимый, просочившийся сквозь фильтры моей дыхательной маски. Запах свежей выпечки, корицы и теплых яблок.

Я замерла, не веря собственным чувствам. Это изображение... этот призрачный запах... Игра ума? Ирония подсознания? Неважно. Это была абсолютная, кричащая противоположность всему, что меня окружало. От робота исходило ощущение тепла, уюта, дома. Аура безопасности и надежды.

Я не знаю, сколько я простояла, глядя на этот дрожащий образ идеального пирога, и слушала зацикленную мелодию. Депрессия, сжимавшая мое горло, начала понемногу отступать, уступая место странному, щемящему чувству.

Вдруг проекция погасла, и на экране проступили строки, оставленные последним пользователем:

«Для Тины. Скажи «Старт», и я испеку для тебя пирог. По папиному рецепту. Чтобы ты не боялась темноты».

Вот откуда пиксель. Это была кнопка «Старт». Кто-то оставил его для своей дочери. Как оберег. Как крошечный свет в темноте, который говорит: «Всё будет хорошо. Вот, смотри, яблочный пирог».

Я открыла панель, вызвала командную консоль и... удалила скрипт. Той, для кого предназначался этот пирог, давно нет. Пришло время отпустить. Мне почудился легкий вздох — не из динамика, а будто бы сам воздух светло и печально выдохнул.

Я перезагрузила робота, скинув все настройки в базовые.

— Робот АЕС53К8 готов выполнять ваши задачи, хозяйка. Приказывайте.

— Следуй за мной.

Сканер, словно отрезвев, вел нас без помех. Километр спустя мы с роботом замерли перед гигантской грудой мусора. Сигнал шел прямо из нагромождения ржавого металла.

Здесь мне и пригодился помощник. Минут через двадцать он шагал рядом, бережно неся в своих стальных руках семейную реликвию Джахов — что бы это ни было.

Мы остановились у корабля. Я забрала шар и отнесла в трюм. Вышла к роботу. Он стоял, как памятник своему упорству. Робот, слишком древний, чтобы осознать себя личностью и ставить цели самому себе. Для этого у него должен быть тот, кто это сделает за него, или, если угодно, для него. Но на эту планету пролетающие мусоровозы сбрасывают хлам, а не тех, кто может независимо мыслить.

Я отключила энергоблок. Экран погас. Но тот самый пиксель-светлячок снова загорелся в сумерках, упрямый и вечный.

Я разбираюсь в технике достаточно, чтобы сказать: этого не должно было быть. Но лезть с отверткой в робота, попутно разрушая его, чтобы выяснить, что питает эту машину, я не стала. Пусть это останется для меня загадкой, необъяснимой аномалией.

Я вернулась на «Мармеладное Сердце», неся внутри образ яркой точки в черной мгле. Села за штурвал — и впервые за долгие недели на моих губах дрогнула улыбка. Не веселая, но и не горькая. Я вновь обрела вкус к жизни.

Корабль взлетел, пронзая бурую пелену. И когда мы вырвались в чистый космос, к сиянию бесчисленных звезд, я поняла: еще одну звезду я оставила там, внизу. Один-единственный пиксель, который не сдался. Он был крошечным, как светлячок. Но его хватило, чтобы мне осветить путь домой.