Время, которого нам не вернуть (джен)

Ему вновь снилось зарево, там, за морем, на востоке. Ало-рыжие отблески на небе, на чёрной воде, на ледниках Хелькараксэ к северу, на далёкой, подёрнутой дымкой кромке гор Эндорэ.

И голоса эльдар вокруг: может быть, сигнальный огонь?!

И полные отчаяния глаза Финдекано, который первым понял всё. Старший, верно, до последнего верил в возможность примирения Домов, ну или хотя бы в то, что его друг Нельяфинвэ не подлец и не предатель.

Но тот оказался сыном своего отца, а не внуком Финвэ, имя которого носил.

И гневный вопль Турукано, первым облекшего отчаяние в слова: отец, как ты мог, ты не должен был отдавать корабли, пусть бы и пролилась кровь! Не только наша кровь… а теперь — что?!

И ропот, и проклятья Владыкам Арды и королям, и стоны, и крики ужаса, и мольбы: что делать тем, кто заперт между Проклятьем, невозможностью вернуться, между морем, которое не преодолеть, и смертными льдами Хелькараксэ?

Случись это — предательство — в землях Эльдамара, южнее, где есть руда и строительный лес, Нолофинвэ не сомневался бы, что делать. Ждать, терпеть, трудиться, учиться строить корабли самим… он был бы уверен, что нолдор, искуснейшие из эльфов Света, освоят эту науку быстро. И что Валар не станут чинить препятствий тем, кто действительно решил уйти, раз не вмешались в Лебединых Гаванях.

Но в Арамане нет деревьев выше роста взрослого эльда, а дорога обратно на Запад закрыта горами Пелори… всем, кто не раскаялся глубоко в сердце, как Арафинвэ.

Многие, верно, не поняли изречённого Намо пророчества, многие стёрли из памяти, чтобы не лишиться рассудка.

Нолофинвэ же знал, что будет помнить до конца жизни.

И каяться не станет.

Алое зарево на востоке, растерянные лица детей, рыдающие женщины, посылающие проклятия в небо мужчины Второго Дома — и горящие решимостью глаза Аракано, младшего, но самого твёрдого духом из троих его сыновей, его слова в осанвэ:

Ты должен говорить, отец, иначе скажу я.

Аракано стоял рядом с ним у кораблей, у оранжево-алой от света факелов воды, когда всё решилось.

После того, как немногие нолдор Третьего Дома вместе с Арафинвэ повернули назад, продолжившие путь преодолели пять переходов на север.

Первый — часто останавливаясь и оглядываясь, то ли с надеждой, то ли с ужасом ожидая увидеть на тропе родичей, путь которым в Валинор оказался закрыт.

Второй и третий — сосредоточенно, но неуклонно продвигаясь вперёд.

Четвёртый и пятый — вновь ссорясь, споря, ропща на обоих вождей Исхода, на то, что переправа на восток так и не началась, хотя в воде вдоль берега всё чаще показывались льды.

Может, принцы дома Финвэ всё же боятся гнева Валар, и переправы вовсе не будет?!

Был прежде у эльфов света, прозванных Искусными, владыка-Нолдоран, а после его смерти нет единства, нет решения, кого назвать Королём… достоин ли хоть один? Старший сын Финвэ не знает страха, даже перед Вала-Судьей, и его речи зажигают пламя в сердцах воинов, но он не думает вовсе ни о детях, ни о женщинах, измученных долгой дорогой на север. А младший, пять лет бывший в Сирионе наместником от имени отца, понимает все тяготы пути — пройденного и предстоящего — и говорит о них открыто… но после Пророчества Намо он стоял немой от ужаса.

Нолофинвэ уже не первую стоянку оставался на суше — обходил костры и палатки, присаживался у огня и говорил с семьями. О том, как важно кораблям пройти по самой кромке льдов, чтобы в волнах не утонул больше ни один эльда, о том, что в землях Средиземья будет и тепло, и светло под звёздами. Никто не должен был думать, что члены семьи Финвэ отсиживаются в каютах, в тепле, что боятся держать ответ.

Старший из племянников надолго задержался у их костра, грея руки рядом с Аракано и Финдекано, а собравшись уходить, сказал:

— Так больше нельзя. Я поговорю с отцом. Пойдём несколькими судами. Я пойду. А если Ульмо и Оссэ пустят нас ко дну… вы будете знать. И каждый решит для себя, с открытыми глазами, куда дальше — на Хелькараксэ или в Валинор просить прощения.

— Ну, нет, — решительно возразил Финдекано, смотря на друга. — Вместе пойдём.

— Были в Тирионе те, кто говорил, что принцев в доме Финвэ народилось слишком много, потому и нет мира среди нолдор. Ещё и братьев с собой позовёшь, чтобы Оссэ забрал всех? Нет, Финьо. Не вы начали бой в Лебединой Гавани. Не вам и…

— Нолдор — это не только Первый Дом! Если ты и забыл, подобно…

— Довольно! — повысив голос, Нолофинвэ осадил обоих. — Я и Феанаро поговорим. И решим, что делать дальше. Не вы.

После он много раз корил себя: нужно было настоять на том, чтобы сразу же подняться с племянником на корабль, вразумить, переубедить. Всё было бы иначе, лучше.

Но как — оправдывался перед собой же — можно вразумить разгоревшееся в полную силу, разлетающееся по равнине, куда ни кинь глаз, пламя?

На первой и второй стоянках, снедаемые тревогой и мучимые кошмарами, порождёнными словами Пророчества, многие не спали. Нолофинвэ и на третьей не позволил себе отдыха, ходил вдоль берега попеременно с каждым из троих сыновей, вглядываясь в льды к северу. До них всё ещё было далеко.

Думал про Арафинвэ: доведёт ли тот свой малый отряд обратно, пропустят ли его тэлери с миром, примут ли Валар раскаяние, разрешат ли передать письмо супруге брата?

И про Анайрэ… он всё передал бумаге как есть, не смягчив ни одно из слов Проклятья. Она имела право знать.

Проклятья, которое легло на плечи её сыновей и дочери, и внуков… если, кроме Итариллэ, родятся внуки. Ничего хорошего Намо-Судия в этом отношении не обещал.

После Аракано к нему на берег пришёл Артафиндэ. Тот, оказывается, тоже не попрощался с оставшейся в Валиноре невестой навсегда и теперь корил себя за это.

Только после Пророчества Нолофинвэ понял, что хранил в сердце надежду увидеть Анайрэ вновь, взять её руки в свои, попросить выслушать, объяснить, почему он отдал приказ убивать соплеменников Эарвен, её ближайшей подруги, почему не мог поступить иначе.

Почему невозможность предать брата — а вместе с ним и отца — оказалась для него важнее милосердия, любви и надежды на силу Владык.

Рассчитывал, выходит, победить Моринготто и вернуться? Не смешно ли?

На четвёртой стоянке он сомкнул глаза лишь ненадолго. Проснулся с отчаянно колотящимся сердцем, увидев как наяву жену, почувствовав тепло её рук и губ, вспомнив, как сидели вдвоём всю ночь после суда Валар над Феанаро, и Анайрэ просила его: не принимай корону, даже на время, он тебе не простит.

На пятой же стоянке наконец позволил себе сон, перед разговором с братом следовало иметь холодную и ясную голову. Хотя бы ему.

А верные Первому Дому не ложились. И, выходит, Феанаро и его сыновья не были поражены тяжестью Проклятья, потому что, покидая Сирион, прощались с близкими навсегда.

Когда всё было кончено, он узнал, что Финдекано не хотел сразу будить его, надеялся решить дело сам.

Когда бежал к берегу, к судам, где стоял Аракано, он не то что про меч, кольчугу и щит не подумал — плаща не надел.

А Турукано и его воины уже облачались в доспехи и брали оружие.

Дул северо-западный ветер, небо очистилось, и в бледном, неверном ещё свете звёзд было видно, как наполнились серебристые паруса на кораблях тэлери.

Горящие факелы и камни Света — на суше меньше, на палубах больше — растерянные эльдар на берегу, сгрудившиеся вокруг Акарано и Таваро, его друга и соратника, фактического соправителя Сириона...

Горло перехватило, взгляд застало чёрной волной ярости — женщины и дети, и мужчины его Дома, не успевшие вступить в бой в Лебединой Гавани, и все прокляты за эти корабли! — и Нолофинвэ закричал что есть силы, перекрывая ропот сотен нолдор на берегу, презрев данный себе обет: не быть как брат, не выносить раздоры в доме Финвэ на слух и на суд других.

— Что, так и уйдёшь?! Грозить Моринготто местью тебе смелости хватает, а мне ответить — нет?!

Последние эльдар поднимались на корабли, последние прощались на берегу — раздоры Домов разделили семьи.

Поднимались несколько десятков, а навстречу им спустились вдвое.

С оледеневшим лицом, застывшим взглядом — племянник Нельо. Должно быть, он поговорил… вовсе не так, как рассчитывал.

И, с улыбкой, с серебряными искрами насмешки в глазах — его отец. Не терял времени, пока сам Нолофинвэ предавался воспоминанием и мучился оттого, что потерял Анайрэ навсегда.

Вышел в алом парадном плаще, в венце без камней, в котором появился на склонах Туны, без шлема. Хотя лучники Турукано уже нацелили стрелы.

— Мы стали слишком сильны и многочисленны, Нолмо. Одного Верховного Короля на всех будет мало. Наши дороги должны разойтись. Прежде, чем начнётся ещё одна резня.

— Мои воины так же бились в Алквалондэ. Они сядут на корабли вместе с твоими.

— Нет. Только верные Первому Дому. Верные! — брат возвысил голос. — Это моё последнее слово! Все, кто признаёт меня, Куруфинвэ Феанаро, старшего сына Финвэ, Верховным Королём нолдор, идите со мной! И не оборачивайтесь!

Полтора десятка фигур отделились от тех, кто оставался на берегу, и пошли к кораблям. Кто расправив плечи, кто, наоборот, сгорбившись и не в силах смотреть в глаза ни спутникам, ни оставшимся за спиной.

Среди тех, кто поднялся на сходни последними, были знакомые лица — их Нолофинвэ видел у костров, что обходил в начале стоянки, их считал верными себе… и всё же на суше осталось куда больше эльдар, чем на палубах.

Штурманов-тэлери в Гаванях не взяли, люди Феанаро не опытные мореходы, сходни не все отброшены, быстро корабли не отплывут… можно штурмовать. Ошеломить, ворваться, как сделали это в Алквалондэ.

“Отец, отойди!” — это Турукано, его осанвэ вся обратилась в порыв: атаковать, не упустить! Сын сам превосходный лучник, у Вала Оромэ учился, для забавы и для охоты, кто же знал тогда, что охота пойдёт на пепельноволосых тэлери, а потом и на братьев…

— Давай. Исполни Пророчество.

Намо ровно это и обещал — раздоры и предательство, и войну брата с братом. Но как стерпеть, как позволить?!

Должно быть, сомнение отразилось в его лице, и Феанаро рассмеялся в голос:

— Ну же, исполни! Я этого не боюсь. А ты, вижу, робеешь. Я думал, трус не может быть королём. Но у тех, кто остаётся, конечно, может.

Ещё трое поднялись по сходням. Кажется, всё.

Стерпеть.

Нолофинвэ поднял руку, давая команду Турукано и его лучникам: окститесь, довольно! Тетивы ослабили, но стрелы продолжали держать наготове, его второй сын всегда был упрям.

— Мы не остаёмся. Ты отправишь корабли за нами сразу же, как вы достигнете берега.

— Если Ульмо и Оссэ поднимут против нас море, нечего и некому будет отправлять, — сказал Феанаро спокойно, и только мелькнувшее в глазах смятение — точно серебряное зеркало пошло чёрными трещинами — выдало его.

Всё же был в своём уме, не забыл ни о мужчинах, ни о женщинах, ни о детях, что шли сейчас с ним и его сыновьями на огромный риск.

— Если это случится, мы пойдём на Хелькараксэ. Потому что Моринготто убил и моего отца. Я не Инголдо. Перед Валар каяться не стану. Турукано — уберите оружие. Я сказал — уберите!

Были, верно, те, кто ждал бури, и среди оставшихся на суше, и между уходящих в море.

Но корабли шли от берегов Арамана по ровной-ровной, спокойной воде. И ветер дул в паруса, и было тихо — той звенящей тишиной, что он помнил только в Форменосе на прощании с отцом.

Те, кто остался на берегу, понимали: решается и их судьба.

Было тихо, и вот серебристые паруса в бледном свете звёзд стали дымкой на границе воды и суши… виден ли отсюда берег Средиземья, не обманка ли?

— Слава Эру, — сказал напряженно вглядывавшийся в линию горизонта Финдекано. — Значит, и мы пройдём. Собираем лагерь?

— Вспомни карту, что показывали Нельо и Турко, — покачал головой его младший брат. — Если ветер и будет попутный, раньше, чем через четыре смены звёзд, они не вернутся.

— Мы так и будем говорить — смены звёзд вместо дней? Как думаешь? И жить в полумраке? Или, если Первый Дом разобьёт Моринготто, а мы поможем, Феанаро сможет вновь освободить Свет?

— Едва ли он этого хочет. Раз отказал Валар. Как говорят, отказал… я не видел.

— Я бы тоже отказал.

— Те, кто проснулся у Куивиэнен или родился в Средиземье, говорят, что там звёзды много ярче, чем здесь. Так что если будет нужно — да, станем считать по звёздам. Наши дети не будут помнить, как определять время по циклам свечения Древ — но и только.

Когда на востоке зашлось, заполыхало алое зарево, были те, кто решил: вот он, восход нового Света.

Турукано всё понял первым — надо было мне стрелять, отец! — Аракано вторым. Финьо не хотел верить, едва не бросился с кулаками на брата, который уже возносил к небесам проклятья Первому Дому.

Таваро же, до этого безмолвный, точно обледеневший, закрыл лицо руками, плечи его затряслись. Лишь позже, успокоив смятенных эльдар в лагере, Нолофинвэ узнал, почему: и его семью разделила вражда Домов, его единственная дочь поднялась на корабли вместе с воинами Феанаро.

Это было позже… а прежде карта, что Нельяфинвэ перерисовал со слов братьев и передал Второму Дому в знак дружбы, плыла перед глазами.

Далеко уходит на север гряда ледников, и есть ли под ней суша — одному Эру ведомо. Туркафинвэ и один из Амбаруссар когда-то провели на Хелькараксэ две недели, зашли туда, куда не ступала прежде нога эльда, вернулись невредимыми… но с женщинами и детьми на руках, с невозможностью повернуть назад, без света Древ всё будет иначе, в тысячу раз труднее.

Связки в горле дрожали — никогда в жизни не было ему так страшно, и не будет.

Принц Нолофинвэ никогда не был пламенным оратором, он не бросал слов на ветер, понимая, какая ответственность лежит на потомках королевского рода.

“Я не вернусь.

Не потому, что не верю в возможность вымолить снисхождение к приговору — хотя бы для тех, кто не стал в Лебединых Гаванях убийцами.

Не потому, что это значило бы унизиться, отречься от произнесённых в Сирионе и повторённых в Арамане, когда прощались с Арафинвэ, слов.

Потому, что Моринготто убил и моего отца.

Ты пожалеешь, что забыл об этом, брат.

Даже если мне придётся гнаться за тобой до края Средиземья”.

Знай он, сколько будет погибших в трещинах и полыньях мужчин и женщин, сколько истаявших от голода и холода маленьких детей, обратился бы с тем призывом снова?

У тех, чьи тела остались в ледниках, а фэа заточены теперь в Чертогах Мандоса, трое убийц.

Моринготто, погубивший их короля, Чёрный Враг, которому бросили вызов двое наследных принцев и их дети.

Старший из принцев, призвавший своих соплеменников в Исход и решивший навсегда разделить Дома нолдор.

И он, Нолофинвэ, не повернувший назад.

— Нолдор Второго Дома! Сыновья и дочери Третьего Дома брата моего Инголдо, что поверили мне и пошли за мной! Никто не вернётся за нами с востока, корабли тэлери уничтожены, и это не случайность.

Глухое молчание, поднятые к небу, на котором наконец видны звёзды, глаза тысяч нолдор: как, почему, как они могли?!

Не все поверили, даже когда пожар разгорелся.

— Не думайте о тех, кто предал нас — ни гнев, ни отчаяние, ни жажда возмездия не помогут вам сейчас — вина их падёт на них, сотворённое ими зло обернётся большим злом. Думайте о тех, кто близок вам и дорог, о друзьях, жёнах, отцах и матерях, сыновьях и дочерях. Я, Нолофинвэ Аракано, скажу за себя и свою семью: я не отступлю, я, мои сыновья и дочь пойдём через вздыбленные льды Хелькараксэ, и мы достигнем Средиземья, мы будем сражаться с Врагом и победим.

* * *

По пути Аракано и Финьо сверялись с картой, даже когда это потеряло всякий смысл.

Сыновья Феанаро когда-то провели на льдах две недели по счёту Древ, Нолофинвэ надеялся, что за два месяца по тому же счёту — теперь их можно было отмерять только по переменам звёзд на небе, и то лишь примерно — удастся преодолеть северную оконечность Хелькараксэ, которую он полагал самой опасной.

Увы, оказалось не так: в юго-восточной части ледника, на которую ступили, оставив последний лагерь в Арамане, было страшнее всего. Чаще перепады температур от тепла к холоду, больше трещин и полыней на льду, в которые легко провалиться и почти невозможно помочь упавшему.

Недели превратились в месяцы, месяцы сложились в первый год по счёту Древ, потёк второй.

Все трое его сыновей попеременно ходили в разведку на дальние льды, вместе Нолофинвэ делать это запретил. И с ними то и дело кто-то из принцев Третьей Дома, чаще всего Артафиндэ, которого Нолофинвэ полагал нерешительным, уступчивым, мягким — нолдо лишь на четверть, дитя матери-тэлери и бабки из ваниар, и зачем не ушёл с отцом обратно? — а оказался-то он спокоен и твёрд, и прозорлив.

Почему бы не я? Моя любимая осталась в Валиноре, и нам не свидеться больше. У Турукано же жена и дочь, Финьо и Аракано встретят свою судьбу и своё счастье в Средиземье, и у них родятся дети.

И принцы Дома Финвэ станут лучшим оружием против Моринготто — даже те, кто ещё не рождён, кто не приносил страшную Клятву Первого Дома — по долгу крови, ты ведь тоже думаешь об этом, дядя?

Я верю, что одолеть Врага возможно — мы все должны верить, иначе зачем идти? — но многие погибнут, прежде чем мы сможем торжествовать победу.

Если сможем.

Никогда больше не стану есть рыбу, и гадов этих морских тоже! — Аракано, прежде любивший вместе с кузенами из Третьего Дома наведаться в Алквалондэ, попробовать новые морские деликатесы, выловленные тэлери.

И тем более тюленей, о Эру! — Артанис.

Лучше тюлени, чем мох! — Ириссэ. — Или вам он не горек?

Итариллэ, ты должна поесть — Турукано, приберегший для дочери лепешки-лембас, когда у других они давно закончились. Точнее, приберегла Эленвэ… после её гибели сын не говорил ни с кем, кроме Итариллэ, долго, несколько недель. И на льды вместе с братьями ходить перестал, решил для себя, что дочь не должна остаться без отца, что он уже отдал довольно.

Первой, с кем Турукано заговорил, смягчившись, была Ириссэ.

Нолофинвэ несколько раз порывался пойти тоже, когда возвращались сыновья, но с ними не все разведчики, и лишь Таваро осаживал его: ты правитель или мальчишка?!

Доблесть Короля не в том, чтобы погибнуть первым и следом погубить остальных, оставшихся без вождя — пусть и с подвигом, который воспоют и будут помнить до последних дней Арды.

Не уподобляйся.

Не смей!

На северной оконечности ледников, где трещин стало меньше, но позволить себе короткий сон можно было лишь попеременно, сменяя друг друга на дежурстве и поддерживая костры из тюленьего жира, в один из самых чёрных переходов вдруг серебряным сиянием озарилось небо, от запада наверх и дальше к востоку, к всё ещё далёким землям Средиземья.

Все — и разведчики впереди, и идущие со склонёнными под тяжестью доспехов и поклажи плечами мужчины, и женщины, многие из которых несли детей — замерли, подняв глаза к небу.

Диковинный, отливающий серебром диск медленно плыл по бархатно-чёрной глади небес, застив всё ещё бледный свет звёзд. В тот первый круг он был полным, потом стал таять, пока не стал узким серпом, но не истаял.

— Это знак Валар. Они не забыли нас, — Аракано.

— Ты слышал их Слово. Не веришь в него? Что же ты тогда перед Намо онемел? — старший.

— Тех, кто ушёл с Феанаро — наверняка, и поделом им. Нас нет.

— Не смей о них такое говорить.

— Да отчего же?

— Думаешь, они там славно пируют, высадившись на берегу? Обнимают красавиц-эльфиек, чьи отцы и матери не ушли на Запад с Оромэ? А Моринготто спит?

— Твой друг Нельо трус. Он обещал отцу и договорился — о чём?! Он знал, что суда обратно не пойдут.

— Так и ты не смельчак, Аро. Когда Феанаро позвал верных ему на корабли — что же ты не пошёл? Не ты ли восхищался тем, как он дал ответ Намо?

— Да как ты…

Сыновья Нолофинвэ были дружны всегда, и трудный путь сплотил их. Но тут Финдекано, на чьей скуле между складками платка, которым он замотал лицо от холода, вспухал кровоподтёк — младший ударил изо всех сил, ведь речь шла о чести отца — едва не ответил тем же.

Разнимать братьев бросилась Ириссэ.

Под серебряным светом идти стало легче, чаще можно было вовремя рассмотреть трещины под ногами, и путники воспряли духом. Помирившиеся Финьо и Аракано стали на каждой стоянке дорисовывать карту, и садившаяся рядом Ириссэ недоумевала: зачем? мы же в здравом уме не пойдём обратно? и даже будучи безумны — тоже…

И его дочь, и часто шедшая рядом с ней Артанис несли на руках детей, оставшихся без родителей. И говорили: ну что же, пусть и приёмные дети растут в Доме Финвэ, да, отец?

Да, дядя?

Раз у нас больше нет двоюродных братьев… сразу семерых.

Или всё же будут, когда мы дойдём?

Они одними из первых и поняли, что беды ещё не кончились.

Теперь по кругам Серебряного Цветка по небу можно было по-новому считать смену времен суток. Спустя полсотни кругов мальчик, которого опекала Ириссэ, совсем кроха, недавно научившийся ходить, — и как могли его родители решиться на Исход? — не проснулся утром.

В тёплой, насколько это было возможно на ледниках, палатке, телом к телу с Ириссэ, матери-эльдиэ всегда спали так со своими детьми.

Нолофинвэ вёл свой народ на Хелькараксэ с ледяным рассудком и трезвым расчётом, после долгого разговора с Таваро и несколькими старшими, кто был при нём в последние пять лет в Сирионе: да, трещины, да, полыньи, но холод телам эльдар не страшен, и долгий голод не страшен тоже, а воды во льдах довольно, и рыба, и тюлени в изобилии, и кто знает, возможно, Ульмо всё же не оставит…

Рыбы было вдосталь, он на такое не рассчитывал. И ветер часто дул мягкий, теплее, чем в Арамане, и как-то случилось, что ветер и волны принесли к берегу отколовшуюся льдину с одной из семей — двое детей, мальчик и девочка, отец из Второго Дома, мать была из Первого… теперь все четверо принадлежали Дому Нолофинвэ.

Нолдор не могут погибнуть от холода, тоски, тягот пути, так?

Дети, чьи фэа ещё некрепко привязаны к телам — выходит, могут.

Следом за сиротами начали засыпать во льдах те, у кого один из родителей был ещё жив.

До восхода Серебряного Цветка Финдекано много мучился кошмарами и часто не смыкал глаз на стоянках вовсе. Очнувшись от короткой дрёмы, не мог объяснить, что увидел, говорил лишь, что сердце не перестаёт болеть, и уходил из лагеря один.

Когда линия маршрута на карте свернула на юго-восток, Финьо наконец стал спать. Зато, не находя рядом с собой маленького тёплого тела ребёнка, то и дело уходила из лагеря в никуда Ириссэ.

Нолофинвэ несколько раз порывался сказать ей: боль пройдёт, время залечит, у тебя свои родятся дети, у меня внуки.

И не мог, внутри поднимало голову упрямое: не стану я каяться, ни перед Валар, ни перед кем.

Ириссэ смотрела ему в глаза и уходила, пока силы не начали оставлять её. Пока не пришлось много переходов нести её на руках, хотя остальным нолдор Нолофинвэ такое запретил: слишком опасно, слишком высок риск погибнуть обоим, оступившись, не заметив трещину или талую воду.

В Хелькараксэ он стал из подающего надежды управителя Сириона Государем, и никто не осмеливался перечить ему.

И он вынес Ириссэ со льдов живой.

— Финвэ привёл квенди от звёзд к Свету Валинора, в тепле и благодати, и Оромэ шёл впереди, указывая дорогу и обещая защиту, — сказал Таваро однажды. — Ты проведёшь их сквозь льды, которые прежде не преодолевал никто… и если Валар и помогают нам, так разве что рыбой. Твоего отца любили, но тебе будут верны до последней капли крови.

— Не такой ценой хотел я получить эту верность.

— Не ты принял решение платить эту цену.

— Можно было иначе.

— Как? Как договариваются с умалишёнными убийцами родичей, Нолмо, подскажи?

В Хелькараксэ он редко оставался один: слишком много решений приходилось принимать, перед всеми приходилось держать лицо.

Решать, отправить ли разведчиков поискать более безопасный маршрут, продумать, как распределить еду, вместе с Финьо и Аракано отмерить длительность перехода, говорить с теми, кто потерял близких, кто похоронил заснувших навсегда детей.

Но когда удавалось — обычно перед сном — закрывал глаза и каждый раз вспоминал день, подаривший ему корону Сириона: прищуренные глаза Феанаро, медно-красный блеск его обнажённого клинка у горла.

Нолофинвэ в тот раз всё рассчитал верно, оставив свой меч дома, ответив брату лишь словом. Смятённая совесть его не мучила, и венец отца, несмотря на уговоры Анайрэ отступиться, он принял охотно.

Почему, в самом деле, старший брат не мог остаться величайшим мастером нолдор, отчего пожелал забрать себе всё?

И почему теперь, во второй раз, так жестоко ошибся уже он, названный Мудрым Финвэ?

* * *

Аракано первым понял, что льды кончаются: стало больше птиц, всё чаще встречались проталины с чёрными камнями, на камнях проступали сперва разноцветные лишайники, а затем мхи.

Первых встреченных эльфов Средиземья, не ушедших на Запад — двоих братьев в серых нитяных одеждах и плащах из моржовой шкуры, кормивших себя промыслом рыбы — расспрашивали всей семьёй.

Язык ушедших и оставшихся разнился настолько, что общаться сперва приходилось жестами. Писать пепельноволосые братья, до одури похожие на тэлери, не умели, да и как устроена карта и зачем она нужна, пришлось объяснять. Они называли себя синдар — Серый народ — не умея объяснить, за что. То ли за цвет волос и глаз, то ли оттого, что привыкли жить в тени, оставляя как можно меньше следа в мире.

И самих себя называли Митон и Митренор — и то, и другое имя на их языке читалось как “серый”, “сумеречный”, “сокрытый”.

Но научившись держать перо — чернила в длинном переходе сохранил запасливый Артафиндэ, — старший из синдар уверенно нарисовал извилистую линию берега и узкий, длинный, врезающийся в сушу, точно клинок, залив.

И дал землям имена: та, что к северу от залива, звалась Ламмот — Великое Эхо.

Много перемен звёзд назад чёрный ужас согнал братьев с обжитых мест, и, затаившись, они наблюдали, как тьма затопила Ламмот, застлав звёзды. И как отступила, опала, рассекаемая, точно молниями, огненными плетьми.

Так ужасен был накрывший эти земли вместе с тьмой крик, что любой громкий звук в тех краях до сих пор вызывал гулкое эхо.

Но крик этот унесло ветром, и огненные молнии больше не разрывали небеса Ламмота.

Таваро слушал очень внимательно, хмурил брови, качал головой: едва ли то была просто гроза, и всё же они ушли, кто бы ни были, теперь это просто ровная земля, и здесь наконец не трескаются льды.

И высадившихся на южной оконечности Ламмота темноволосых воинов, высоких и могучих, братья-рыбаки тоже видели и слышали их голоса, сотрясающие равнину, не незнакомом наречии… точь-в-точь как у тебя, король… они приплыли на кораблях, где же твои корабли?

На Ламмот и остановились на первый длительный отдых.

Равнину рассекала на две половины река, вдоль неё разбили лагерь. Осень была в разгаре, и лес на невысоких холмах к востоку, перед горами, был раскрашен багрянцем и золотом, между клёнами и платанами кое-где зеленели молодые сосны, и рощица их спускалась по склонам холмов почти до самой реки.

Подобно многим нолдор, Нолофинвэ не испытывал искреннего сердечного трепета перед красотой природы. Он восторгался творениями искусных рук и ума и желал творить сам.

Но после мертвенной белизны ледников и черноты скал, которым, казалось, никогда не будет конца, даже на его глазах выступили слёзы радости. А Инголдо-младший, тэлеро по крови наполовину, ванья на четверть, молча сел рядом с одним из сосновых деревец, бережно обхватил руками крону, точно невесту обнял, и замер.

Осень была в разгаре, у реки доцветали белые и жёлтые цветы-звёзды, названные братьями-синдар эланор.

Похожи на цветок на твоём знамени, король… ведь это цветок?

Лишь две перемены звёзд минуло, а одарённый к языкам Аракано уже неплохо понимал синдарин и переводил ему.

Знамя Второго Дома давно не разворачивали — к чему оно в ледниках? — хранили бережно, и всё же, расправленное теперь, оно казалось потрёпанным и выцветшим.

Может быть, потому, что такими яркими были краски новой земли вокруг.

И были те, кто не хотел помнить, зачем шли через ледники: мстить, уничтожать, не щадить себя.

Валежник клёнов и невысоких северных сосен давал мало дров, но на одну или две стоянки их хватило бы, и наконец можно было развести костры не из тюленьего жира.

Артанис и Ириссэ повели детей собирать ягоды вдоль реки: матово-синие, почти чёрные, медово-оранжевые, красные с белыми боками — всем им только предстояло придумать названия.

И купаться — как бы ни была холодна вода северной речки, после долгого, казавшегося бесконечным пути погружение в неё было блаженством.

Когда в Хелькараксэ повернули на юг, и полыньи у берегов стали попадаться всё чаще, решиться влезть в них мог разве что умалишённый… такие находились, и Финдекано с Аракано были в их числе.

— Откуда вы родом? Что привело вас сюда, одних? — допытывался у “серых” братьев неугомонный младший. Допытывался — и терпеливо переводил Нолофинвэ и Таваро: — Враги?

Сидели у костра, на котором вскипал чай из трав. “Серые” подсказали, что собрать, и этот напиток, чуть горьковатый, чуть пряный, свежий, был бесконечно вкуснее отвара мха, который варили в при переходе через льды.

Оказалось, что с напитком синдар многие, кого после Хелькараксэ мучили кошмары, наконец смогли спокойно заснуть.

— Были другие… бежали на юг после Великого Эха, — старший из синдар, Митренор, говорил нарочито медленно, чтобы быть понятым. — Мы искали их… не нашли. Может быть, их уже нет вовсе. Может быть, встретили орх…

— Орх — кто? — насторожился Нолофинвэ.

— Могут убить. Могут забрать во Тьму… это хуже. Но если жить в сумерках… не тронут.

Несколько тысяч возбуждённо разговаривающих, жгущих костры, смеющихся от счастья обретения новой земли эльдар ни в каких сумерках не спрячешь.

Почему он не приказал расспросить — допросить! — братьев-отшельников с пристрастием сразу?

Почему распорядился выслать в предгорья, в густой лес лишь малый дозор?

Опьянение осенью, счастье быть живым… очень ясно, непростительно просто и глупо.

Нолофинвэ враз стало очень холодно, холоднее, чем в Хелькараксэ. Там-то лёд не добирался до сердца.

— Откуда они? — допытывался Таваро за его спиной на ломаном синдарин. — Ведь не сделаны… не сотворимы Эру?

Братья замялись в растерянности: едва ли помнили имя Единого Сущего.

Может быть, Моринготто и его слуги и вовсе уничтожили тут всех, кто не ушёл на Запад? И остались лишь такие, промышляющие для выживания рыбой или дичью — осколки когда-то великого народа, жалкая пародия на эльфов света.

Каково это будет:- не найти в Средиземье родичей, остаться одним под звёздами и лучами Серебряного Цветка?

Не найти тех, кто мог бы требовать возмездия за Алквалондэ — возможно, благо?

— Похожи ли на нас? На вас?

— Нет, высокий господин…

Нолофинвэ с удивлением понял, что понимает почти всё в речи синдар. Правда, говорить это пока не помогало, но время научиться будет… правда веришь, что будет, ты, глупец, не выславший к горам большой дозор?!

Едва ли эти орх — Пришедшие Следом, о которых рассказал вестник Валар перед Исходом.

— Аро, найди братьев!

Нет, не Пришедшие Следом.

Он не снимал меча с пояса с той стоянки в Арамане, с которой уплыли верные Первого Дома. И сейчас, лишь чуть достав клинок из ножен, видел, что посеребрённое лезвие светится бледно-голубым. Так же, только ярче, оно полыхало в ту ночь, когда Моринготто убил отца.

— Проверьте оружие и доспехи! Сейчас! Скажи Турукано — пусть собирает лучников!

Первым такой клинок — не просто оружие, а сигнал, светоч — сковал Куруфинвэ-младший, а принёс его в подарок сам Феанаро. И замысел, конечно, был его.

Случилось это в те дни, когда Сильмариллы ещё не родились в его руках, когда казалось, что дружба между Домами нолдор, несмотря на гордыню и многочисленность потомков рода Финвэ, возможна.

— Зачем? — спросил тогда Нолофинвэ. — Меч прежде тебя почует Тьму — но зачем, ведь её нет в Благословенных Землях? Ты и твой сын никогда не сотворили бы пустышку, но придётся ли этому клинку хоть однажды показать себя?

— Будут ли эльдар вечно жить здесь? Ведь Благословенные Земли, кажется, не тюрьма.

— Ты хочешь идти искать Тьму? Куда — до края мира? Зачем, брат?

— Лучше искать её снаружи, чем в себе. Ведь она есть в каждом, так? И легко догадаться, где её найти вовне — на землях востока, куда не достигает свет Древ.

В том разговоре Нолофинвэ тоже стало очень холодно — он сравнил бы это с тем, как идёшь простоволосый и без плаща по Хелькараксэ, и ветер в полную силу бьёт в лицо — он, будущий, допустивший страшную ошибку и многих потерявший во льдах.

Тогда попросту не понял. Как можно мерзнуть под ласковым светом листьев Лаурелина и цветов Тельпериона?

Позже он оступится, позже будет задыхаться от гнева, непреходящего, неукротимого: почему бы тебе не остаться просто величайшим мастером, брат?!

— А впрочем, не только там. Турко и я были на севере Пелори, и там наши клинки никогда не гасли.

— Ты уверен? Владыка Манвэ и другие… они должны знать.

— Они и так знают и прозревают всё, что будет, разве нет? По крайней мере, некоторые из Владык. Зачем бы Им оставлять Тьму так близко от Валинора не искоренённой? Может быть, чтобы мы, нолдор, боялись выйти наружу из тюрьмы?

— Отец всегда был верен и благодарен Валар… как и Ингвэ, как и Ольвэ, и многие… Но есть те, кто прислушивается сейчас больше не к нему, а твоим или моим словам. Ты не можешь — не имеешь права — предавать своими словами отца.

— Конечно, Нолмо. Я об этом помню, — ответил Феанаро без своей привычной насмешки.

Тогда казалось, что единственная ниточка, с детства соединявшая их двоих — любовь к отцу и преданность его делу — никогда не порвётся и не выгорит.

Да может быть, так оно и случилось бы, не реши Финвэ в Форменосе встать на пути у Врага — зачем?!

И Исход был бы другим.

…Минуло время, и Турукано и его друзья-оружейники тоже научились создавать подобные мечи-светочи. Поначалу помогать приходил Тельпинквар, сын младшего Куруфинвэ, застенчивый и мягкий в речи, точно не своего Дома сын.

А потом между Домами окончательно пробежала чёрная кошка, и никто из семьи Феанаро не появлялся больше в особняках Второго Дома, да и не требовалось.

Когда отец отправился в изгнание на север, и Нолофинвэ понял, что брат в считанные месяцы не только выстроил в Форменосе крепость, но и куёт в её подвалах мечи, щиты и копья, он также отдал приказ вооружаться.

— Валар не дозволяли этого, — говорил Инголдо-старший. — Одумайся, брат.

— Валар не допустят войны между Домами, да, отец? — спрашивала Ириссэ. О войне, о смерти она знала только из рассказов деда.

— Но может быть, некоторые из нас могли бы пойти в Средиземье и сражаться там? — раз за разом допытывался Финьо. — Ведь если наши клинки у гор Пелори чуют затаившуются Тьму, на востоке её много больше.

Пять лет по счёту Древ — долгий срок, но успели не всё.

И оттого, когда по пути от Алквалондэ на север Финдекано и его друг Нельяфинвэ с отрядом вернулись из подвалов Форменоса c оружием, Нолофинвэ принял дар Первого Дома с радостью.

Тогда, должно быть, и Феанаро верил, что можно идти и сражаться вместе. Тогда ещё не пал, как камень с обрыва, приговор Намо.

На Хелькараксэ многие хотели оставить мечи и щиты — не потому, что нести их было непосильно, а чтобы стереть память о проклятом Первом Доме. Нолофинвэ не позволил этого.

Скольких бы ни потеряли на новом переходе через ледники, как бы ни мутило от вкуса рыбы и тюленьего мяса, как бы смрадно ни коптили костры из тюленьего жира, он никогда не позволял себе забывать, кто истинный враг.

Величайшей глупостью было разбить лагерь в долине реки, недалеко от берега моря, не обезопасив дозорами горы, за которыми лежало всё Эндорэ.

Величайшей глупостью было поддаться очарованию осени — такого не было прежде в его жизни, чтобы осень наступала после жестокой зимы, смена времён года в Амане и вовсе была мягкой, почти незаметной.

Величайшей глупостью было не допросить…

Однажды ещё юный Нолофинвэ спросил отца: почему среди пришедших в Валинор почти нет тех, кто пробудился у вод Куивиэнен? Ведь эльдар не дряхлеют, подобно растениям и животным, срок жизни которых даже в Благословенных Землях пусть и долог, но не бесконечен.

Отец ему ответил: потому что мы, юные и неопытные, не знали цены ошибкам — а первая из них часто оказывалась и последней. И должно быть, мы не дошли бы на Запад, если бы Владыка Оромэ не встретил нас.

Был ли Феанаро так же захвачен врасплох силами Врага здесь, на берегу? Едва ли.

Вспомнилось — отблески факелов и камней Света, меньше на суше, больше на судах, наполненные ветром паруса серебряных кораблей, замутнённый гневом разум, его крик: что же, не выйдешь?!

Алый плащ, полный доспех, восемь лучей звезды на грудной пластине, только шлем снят — подразнить Турукано, который не осмелился бы нарушить приказ своего Короля: не стрелять в голову, насмерть, тому, кто не поднял первым оружие.

Серебряные искры насмешки в глазах: верные моему Дому, идите же за мной! Сражайтесь и умирайте за меня.

Хорошо, что Инголдо повернул назад — он бы с этим не справился.

Феанаро же не было бы у этой реки никакого дела до осени… если они жгли корабли осенью. Во льдах Нолофинвэ потерял счёт времени — сначала по звёздам, потом по кругам Серебряного Цветка.

Орх скатывались с холмов перед горным хребтом - как же назвали его синдар? кажется, не мудрствуя, Горами Эха? — коричневым с серым волной.

И стало ясно, что отправленных наверх, в лес на холмах, разведчиков нет в живых.

А вместе с ними и Финдекано.

Он думал, что почувствует… выходит, нет?!

Кожаная поддоспешная куртка, кольчуга, нагрудные пластины брони, шлем — всё. Полный доспех только утяжелит бой, и времени нет.

Шлем скрадывал обзор, к этому нужно было привыкнуть. В Алквалондэ бились с открытыми лицами, как сами тэлери, ведь не смотреть в глаза родичам, убивая их — преступно вдвойне.

— Нолмо, ты не должен сам! — Таваро. — Ты не имеешь права!

В Хелькараксэ, где, чтобы пройти льды невредимыми, требовались не порывистость и сила, а трезвый ум, да и в Сирионе в изгнания отца его здравый рассудок и осторожность были на вес золота.

Но не сейчас.

— Мои сыновья решат, как быть. Если им придётся — помоги!

В одном он мог бы упрекнуть отца: не решил, кому наследовать корону, не оставил завета. Может, это помогло бы избежать раздора между Домами.

Но кто в Благословенном краю задумывался о смерти и престолонаследии?

И он, Нолофинвэ, на Хелькараксэ не задумался. Но его дети — те, кто выживет — сумеют договориться, а если им не придётся, Артафиндэ примет корону.

Не все из пришедших с ним сражались в Алквалондэ.

Немногие из них из забавы и радости учились у Оромэ не только охоте, но и тому, как биться мечами и копьями.

Не все тренировались сражаться после ухода Финвэ в Форменос. Были те, кто не верил в окончательный разлад между Домами до последнего… те, кто лишь с призывом Феанаро у кораблей — верные, идите за мной и не оборачивайтесь! — выбрал, на чьей он стороне.

Нет науки, которую премудрые эльфы-нолдор не смогли бы освоить в совершенстве.

Но не в первом бою — кто в шлемах, кто без, многие и вовсе без доспехов… а для напавших орх этот бой, должно быть, не первый. Неслись со склонов двумя клиньями — пешие, конных никого нет, конные сломали бы себе ноги там, на холмах, переходящих в Горы Эха. Остались ли вовсе лошади в Эндорэ?

Отец говорил, что пробуждённые у вод Куивиэнен эльфы их приручали, и татьяр, позже названные нолдор, преуспели в том больше иных племён.

Теперь и он слышал эхо голосов над равниной Ламмота. Величайшая глупость — не задуматься, кого это эхо может привести… отвечать за ошибки он должен сам. В центре строя, куда должно было ударить острие клина.

— Айя Финвэ!

— Айя Нолофинвэ!

— Держать боевой порядок!

Он разделил бы отряд, позволил бы орх ударить, проломить центр строя, а зачем окружил бы.

Не будь за спиной женщины и дети. И здесь, и по другую сторону реки. Двадцать ударов сердца до сшибки… пятнадцать… десять.

Рингиллэ в его руке пылал теперь ярко-голубым, слепя. Орх напротив глухо взвыл, попытался метнуться в сторону, налетел на клинок, и это стало началом смятения его товарищей.

Кровь у орх была алая, точь-в-точь как у эрухини, и так же глубокий удар по корпусу, разрубающий плоть, был смертелен, так же истекали они кровью, если перебить крупные жилы в шее, а малые раны их вовсе не останавливали.

Что за лица — приплюснутые скулы, грубые, точно разбитые носы… в замысле Эру ведь такого нет, или?!

Выходит, Моринготто способен к творению? Так же, как Эру Сущий сотворил эльфов и Пришедших Следом, которым только предстоит явиться в мир?

Орх носили панцири из грубого железа, не покрытые вязью узоров, подобно доспехам эльдар — должно быть, тяжёлые, но едва ли этим приземистым тварям было тяжко в них биться.

Скованные грубо, не чета искусству эльфов Света… скользящий удар доспех орх не брал, но сильный, ребром меча, наотмашь рассекал их, точно масло.

Даже в первом своём бою — во втором для тех, кто успел ворваться на улицы Алквалондэ, пока шла схватка за корабли — нолдор были много сильнее. Лучше вооружены, выше ростом, быстрее… несмотря на изнурительный переход, после которого лишь одну ночь спали на мягкой траве равнины Ламмот.

Орко — так легло на квенья первое из слов Средиземья, которому в Благословенных землях не было места — бились отчаянно, а когда они смешались, позволили воинам Нолофинвэ окружить себя, с холма ударили лучники. По схватившимся в рукопашной своим и чужим — тэлери в Гаванях не решились на такое, даже поняв, что проигрывают, конечно же, нет — и других орко, с их неполной броней, косило гораздо больше, чем нолдор.

Точно их в бой гнал такой чёрный ужас, что по сравнению с ним эльфийские мечи и стрелы собратьев были избавлением.

Луки Турукано и его отряда молчали.

— Отходим к берегу!

Едва ли лучники орко настолько глупы, чтобы продолжать стрелять, когда их товарищи окажутся зажаты между холмами и превосходящими силами ненавистных пришельцев с запада… а впрочем, что они ни сделай, конец им один.

Град стрел захлебнулся. Нолофинвэ видел, как на зелёных склонах, ведущих к горам Эред Ломин, малый отряд закованных в серебристые доспехи воинов рассёк коричнево-серую массу врагов. И мечники орко были не чета эльдар, что уж говорить о лучниках.

Знамя Второго Дома — золотая звезда на лазурном поле — реяло над холмами. Должно быть, братья-синдар расскажут соплеменникам про высокого короля, который выбрал эланор — ещё одно слово этих земель — символом своего рода.

Пусть так.

Знамя Дома — значит, там Финдекано.

Жив.

Увидев превосходящие силы врага, отступил, дождался момента, чтобы застать врасплох.

Нужно взять пленных и допросить, возможно, Митон и Митренор понимают их речь. А если бы и нет… те, кого с особым пристрастием допрашивают, быстро учат язык своих допытчиков.

Откуда в нём эта расчётливая жестокость? Лишённые прикрытия лучников орко бросились в безнадёжную атаку… первый удар пришёлся плашмя, второй рассек грудину их вожака, так что кровь забрызгала Нолофинвэ лицо… да, так!

Откуда радость убийства? Память отца, которому нужно было защищать племя квенди, лишь позже названных нолдор, от чудовищ — до тех пор, пока не появился Оромэ со свитой и не повёл их на запад?

Рокот крови в висках, гулкое биение сердца, упругая сила в мышцах плеч и груди, иссохших и истаявших было в Хелькараксэ… бой пьянил его — до тех пор, пока Нолофинвэ не бросил взгляд на север, через реку.

Там воины Аракано, отрезанные от основных сил, узкой полоской держали оборону против накатывающей на них серо-коричневой волны, прикрывая женщин и детей.

Артанис, Ириссэ, юную Итариллэ, которая лишь к концу перехода оправилась от гибели матери и была рада искупаться вместе со старшими родичами, и многих других.

Увлечься, быть не Государем, не главнокомандующим, лишь первым воином, командиром сотни, не оценить всю расстановку сил… он больше никогда не повторит такой ошибки.

Не будет нести необдуманных, бессмысленных потерь — только это уже ничего не исправит.

Когда были уничтожены Древа, каждый в Сирионе говорил, что Феанаро предвидел это, поэтому и создал Камни.

Когда узнали, как погиб отец, были те, кто сказал: наш Король Финвэ не мог не встретить Врага лицом к лицу, хоть и знал исход, потому и на праздник в Валиноре не явился.

Должно быть, вместе с превосходящей прочих эльдар силой тела и духа и грузом ответственности членам королевского рода и правда был присущ дар предвидения… искажённый, извращённый.

Дар этот не мог помочь Нолофинвэ предотвратить беду — так же, как отцу и брату.

Сделалось нестерпимо страшно и больно сердцу. Так не было и на Хелькараксэ, когда погибла Эленвэ и Турукано едва не бросился следом в трещину ледника, его смог скрутить только сам Нолофинвэ и долго не отпускал.

И ясно, что бесполезно… и всё же он рванулся к реке, не заботясь о том, следуют ли за ним воины, зная, что не успеет спасти.

— Государь!

Аракано — младший, очень поздний сын… почти ровесник близнецов, которых родила Нерданель. Анайрэ зачала, уже когда и она, и Нолофинвэ были уверены, что их любовь больше не даст плодов, кроме двух принцев и одной принцессы.

Аракано, вместе с ним смотревший на догорающее зарево над восточный берегом… между ошеломлённым предательством Финдекано и кипящим от чёрного гнева Турукано, спокойный, не смятённый духом: отец, ты должен говорить перед теми, кто остался верными тебе, иначе скажу я.

Аракано — самый одарённый мастер-творец из принцев Второго и Третьего Дома. Вошедший в зрелость лишь в последние годы перед гибелью Древ, он создавал и драгоценные камни, которым дивились даже Куруфинвэ-младший и его сын, и невероятной красоты витражи, которыми украшались многие дома Сириона.

Он, Нолофинвэ, убил одного из орочьих вожаков — кровь вновь забрызгала доспех и лицо — но главный вожак был там, с другой стороны реки.

Там чёрное знамя с багровой вязью неизвестных букв, закованные в полные тёмно-серые доспехи высокие орко, должно быть, телохранители, а тот, что в центре — ещё выше, ростом с воинов-нолдор.

Острое зрение эльдар — проклятие, вода по пояс, вода ледяная, и как здесь купались дети… слишком далеко.

Зачем Аракано бросился прорываться к вожаку с несколькими смельчаками… стук крови в висках, гулкий бой сердца, забытая было сила в мышцах… и ты поддался, а он моложе, горячее, нетерпеливее, вот и бросился.

Нолофинвэ закричал, остервенело рубя первых бросившихся на него на берегу орков, в отчаянии и гневе… остальные отстали, не прорваться, не спасти.

Он сорвал голос, сам почти оглох — и потому не сразу понял, отчего орко отшатнулись, отчего смятение ещё больше исказило их плоские, широкоскулые, точно расплющенные по чьей-то жестокой воле лица.

Над горами Эред Ломин, над зелёными холмами, над равниной Ламмот плыл звук охотничьего рога — глубокий и гулкий, высокий и чистый.

Должно быть, так Оромэ явился к квенди… так и есть, поёт рог, подаренный когда-то Оромэ.

И огромный, ростом с орко, бело-серебристый пёс, остервенело расшвыривающий и грызущий бросающихся ему под ноги врагов — его.

Нолофинвэ думал, что конные переломали бы ноги лошадям на спуске с гор… нет, эти не переломали, шли не в первый раз.

Спустились оттуда же, откуда пришли орко, чёрными с серебром и алым молниями пронеслись мимо отряда Финдекано — тот, пеший, тоже не успевал на подмогу младшему брату — и ударили в спину вражескому отряду, в схватке с вожаком которого Аракано не мог уцелеть.

Чёрное полотно, восемь острых лучей звезды на нём — никак не примешь за эланор или другой цветок — алые плащи… ошибки быть не могло.

Сколько раз Нолофинвэ вспоминал это — чёрные знамёна с серебряной звездой над кораблями, готовыми отплыть из пустыни Арамана в Средиземье, — и задыхался от гнева и ненависти, хотя не позволял себе забывать, кто истинный Враг.

Орко, отпрянувшие от Нолофинвэ и его воинов, кричали гортанно и отрывисто, ничего в этих воплях не походило на плавную речь эльфов-синдар. Значит, не было мира, торговли, совместных дел между двумя народами, только война. Откуда бы ни появились эти существа, они служили Моринготто.

— Ган, ко мне!

— Тесните к реке! Не выпускать!

— Никого! Айя Феанаро!

Воины Первого Дома рубились жестоко, точно у каждого из них убивали — или убили? — сына, брата или отца. Нужно ведь взять пленных, допросить их… если так и везде биться — так некого будет допрашивать.

И ветер разносил позабытое было имя над обманчиво-мирной равниной Ламмот, над растревоженным лагерем, над неровным строем воинов Второго Дома, для большинства из которых это был первый бой.

Воплощённое пламя, огонь, сожравший паруса и остовы серебряных кораблей тэлери.

Гнев Валар.

Проклятье.

Предательство.

Чёрное отчаяние.

Его, Нолофинвэ, товарищи наконец перебрались через реку, и можно было теснить врагов со своей стороны.

Спасение.

Острое зрение эльдар — их спасение и проклятье… Аракано, разъярённый и опьянённый горячкой боя, без шлема и щита, схватился с вожаком орко, который задался целью если и не победить и не выжить, так убить эльфийского принца.

Теснимые конными, его отборные воины всё сильнее сжимали кольцо, в котором намеревались и погибнуть, вот один чёрной тенью метнулся за спину Аракано. Неужели любая сила, любая воля бессильна перед провидением… и почему он, младший, почему не я?!

Кони растопчут тварей Моринготто, пёс из Благословенной Земли разорвёт им глотки, остатки отряда с двух сторон разметают воины Первого и Второго Домов… только будет поздно.

Вождь всадников Первого Дома — тот, кто повелительно окрикнул питомца Оромэ — огромным прыжком соскочил на землю рядом с Аракано, швырнул тому щит, вскинул меч, отражая удар высокого орко.

Ветер-эхо разнёс его смех над равниной Ламмот. Не показалось, неужели?!

* * *

Когда нависшая над Аракано смерть отступила, Серебряный Цветок только коснулся горизонта над морем.

Когда диск светила скрылся за морем наполовину, всё было кончено.

Нолофинвэ шёл по полю боя, сопровождаемый немногими воинами. Его приветствовали, перед ним склоняли головы, его доблесть и право приказывать признавали, он знал, что не зря бился впереди всех. Но Таваро был прав: всё решилось раньше, на льдах Хелькараксэ.

Орко были разбиты, их знамёна с вражьей вязью втоптаны в землю, у немногих выживших отбирали оружие и вязали руки. Уродливые, кряжистые, скуластые, всё же они очень походили на эрухини. Неужели Моринготто способен даровать своим созданиям фэа?

Теперь эльдар его Дома смотрели на воинов Дома Феанаро, и ничего хорошего это не предвещало.

На их гладких коней с бархатистой шерстью. Лошадей пытались провести через Скрежещущие Льды, все погибли в первых двух десятках переходов.

Некоторые всадники спешились, повинуясь приказу командира, многие сняли шлемы.

На правильные, точно лучшими скульпторами Сириона вырезанные из мрамора, не истощённые переходом, не обожжённые северным ветром и отражённым от ледников солнцем лица.

На роскошное, сверкающее в последних лучах Серебряного Цветка знамя с восьмилучевой звездой. Стяг же Второго Дома выцвел и обтрепался.

На блиставшие в тех же лучах мечи, которыми воины Первого Дома убивали привычно и уверенно.

На их вождя — тот тоже снял шлем, и стянутые лентой густые волосы светились живым серебром, столь редким среди нолдор.

Мальчиком Нолофинвэ не встречал никого с подобным оттенком волос, пока уже юношей, в первый раз с товарищами попробовав ваньярского вина, и сразу много, не ткнулся в королевском дворце не в ту дверь и не застал отца в незнакомом кабинете, перед портретом женщины, подобной которой не встречал ни до, ни после.

Он спросил отца — тот не ответил.

Спросил мать — Индис рассказала как есть.

Финвэ никогда не будет моим полностью, как бывает в любви других эльдар. Но я счастлива, насколько могу быть, и ты и твои сёстры — лучшее тому доказательство.

Стоявший перед ним воин-нолдо был внуком той женщины, одним из семерых. После боя он всё ещё тяжело дышал и странно держал правую руку.

А её сын принёс всем мужчинам, женщинам и детям Второго и Третьего Домов величайшие беды.

Слава Валар, его здесь, на Ламмот, не было.

— Убейте их, — сказал Туркафинвэ Тьелкормо, смотря на полоску равнины у холмов, где обезоруживали и сгоняли вместе последних пленных. — Проку допрашивать нет. Услышите бессмыслицу… они сотворены Врагом, он может и исторгнуть из них разум.

— Моринготто дал им фэа? — спросил удивлённый Аракано. Он так и стоял рядом со своим спасителем и, будучи всегда разумен и прозорлив, понимал, что роли вот-вот поменяются местами.

Воины Нолофинвэ были утомлены бесконечным переходом через ледники, и одна стоянка в тепле, на траве загладить эту усталость не помогла бы, многие были ошеломлены боем, пешие не угнались бы за конными.

Но Туркафинвэ и его отряд не сдвинулись с места, лишь пёс Оромэ ходил вокруг своего хозяина, бил по бокам тяжёлым, свёрнутым неплотным кольцом хвостом, чуял недоброе.

Конечно, ни Феанаро, ни один из его сыновей никогда не побежал бы.

— Это не фэа. Он фэа исторг, когда творил их.

— Что значит — исторг?

— Вы, возможно, увидите, — ответил Туркафинвэ с усмешкой. — Если обойдёте поле сейчас и всмотритесь в лица орков. Узнаете… не своих родичей. Но дальних… очень дальних, кто здесь, в Эндорэ жил. Пока мы процветали под покровительством Валар в Амане.

— Ты же не хочешь сказать… — продолжал допытываться Аракано и вдруг додумался, и по лицу, даже заляпанному подсыхающими пятнами чужой крови, было видно, что ему стало очень дурно.

— Сходи и посмотри. Тогда поймёшь, что их нужно убивать сразу. И отцу скажи.

Нолофинвэ выступил из строя воинов. Туркафинвэ не переменился в лице, но по прищуренным глазам, по сжатым губам было видно, что не узнал сразу — без венца, в чужом доспехе. Когда начался бой, Нолофинвэ не добрался даже до своей палатки, после Хелькараксэ осталось довольно свободных.

— Расскажи-ка мне сам, Туркафинвэ, сын Феанаро. И помни — от того, что и как ты станешь говорить, зависит твоя и твоих спутников жизнь.

Он кожей чувствовал натянутые лучниками Турукано тетивы.

Слава Валар, на Хелькараксэ он навсегда стал законным Королём и верных, и сомневавшихся, и этот бой его власть и право приказывать лишь подтвердил.

Как бы ни сжигали его сына гнев и боль от потери жены, он не осмелится ослушаться.

— Первые орки были созданы Морготом из пленных, — принц Первого Дома говорил на квенья отрывисто, с интонацией, неуловимо похожей на язык встреченных “серых” братьев, и Врага называл непривычно. — Как уж он их пытал, что делал… нет проку знать. А потом они стали совокупляться и плодиться куда быстрее нас.

— Таваро, Финдекано, — обратился Нолофинвэ к подошедшим. — Прикажите собирать лагерь. Мы идём дальше. Оставаться здесь небезопасно.

— В моём отряде много раненых, — медленно и тяжело сказал Аракано. — Многие ранены тяжело. Это моя вина, отец. Я был неосмотрителен в бою. Но это так.

— Пусть целители окажут им всю возможную помощь. Нам придётся идти.

В Хелькараксэ или гибли сразу — и раны-трещины в ледниках, и полыньи с ломкими краями и ледяной водой были в этом скоры и безжалостны — или шли на своих ногах.

О том, чтобы пожертвовать тяжелоранеными, которые не перенесут дорогу, ради блага большинства, ему ещё не приходилось думать.

Он научится. Как и не повторять больше ошибок этого боя.

— Не так, — возразил Туркафинвэ. — Пока не так. Орки гнездятся на северных хребтах Эред Ветрин. И в Яме Ангбанда, там их великое множество. Мы прошли Хитлум и перевалы Эред Ломин следом за ними, оставили следопытов на тропах… Больше никто из них не придёт. Не в ближайшие недели.

Нолофинвэ внимательно посмотрел на племянника. С этими волосами цвета серебра, с резко вырезанными, но очень правильными чертами — одно лицо с отцом — в Амане он был предметом внимания многих и поводом для пересудов: может быть, эльдар не такие уж однолюбы? По крайней мере, не все.

Сейчас же стал много темнее, жёстче лицом. Едва ли хоть одна молодая, с открытой душой эльдиэ взглянула бы в его сторону.

— Много незнакомых слов. Зачем бы тебе их придумывать? Но знаешь, после нашей прошлой встречи — вернее, моего и твоего отца прощания — я не удивился бы ничему.

Сын Феанаро, кривясь от боли, с побелевшими губами переломил стрелу, вошедшую между грудной и правой плечевой пластинами брони. Отбросил оперенное тёмно-серым древко, рванул было из раны острие, побелел ещё больше, опустил здоровую руку.

Орко оказались живучи, упорны, безжалостны к себе — вон, и недобитые лучники продолжали стрелять, даже когда появились всадники Первого Дома и стало ясно, что дело их вождей, или как они там назывались, не просто проиграно, а закончилось разгромом.

Чудо, что ни одна из стрел не попала в лицо или горло сражавшемуся без шлема Аракано.

Стрела вошла глубоко в мякоть плеча, возможно, насквозь… по столкновению в Алквалондэ с лучниками тэлери Нолофинвэ помнил, что это серьёзно, если задета крупная жила, и весьма неприятно в иных случаях. Но раз его племянник не просит помощи — так значит, и не получит.

Да они, все восьмеро, и вовсе не умеют просить, не хочешь же ты…

Он всё ещё жив и не обезоружен, не растоптан, не растёрзан — и того с меня довольно.

— Я покажу, — сказал между тем Туркафинвэ. Жестом подозвал коня, достал из седельной сумы карту, стал разворачивать её.

— Ну, нет! Отец! — крикнул Турукано, выходя из строя. — Довольно, ты же не станешь слушать его? Его враньё?! Что он тебе расскажет и куда поведёт, помысли?!

— Не думаешь же ты, что к Морготу? — спросил сын Феанаро с удивлением. — Или думаешь — всерьёз?

Нолофинвэ понимал, что скажет — вернее, продолжить выкрикивать сейчас — его сын. Но вскидывать руку, приказывая остановиться, не стал. Лучше пусть выплеснет горе и гнев сейчас, чем позже, когда снова бой, или…

Туркафинвэ привёл с собой лишь небольшой отряд, где остальные?

— А ты о чем думал, когда поджигал корабли? Зная, что нам дороги назад нет, и нас Валар исторгли и прокляли! Помня, как и мы за эти корабли убивали! Или скажешь, против отца не посмел?! За него спрячешься?

— Право сразиться с Моринготто первыми принадлежало моему Дому. И мы это право исполнили.

— А право убивать родичей — наших женщин и детей — вам кто дал? А, Турко? Мать мой Итариллэ — кто?

Турукано больше не кричал.

Над равниной Ламмот стало тихо-тихо, тишина эта лишь изредка нарушалась шагами тех, кто остался в строю, или стонами раненых. Аракано был прав, их оказалось много.

А потом нолдор Второго Дома точно очнулись от чар — и заговорили, зароптали, ветер понёс над лагерем слова.

Убийцы детей!

Трусы!

Предатели!

Моринготтовы выродки — вы убили больше, чем он!

Нолофинвэ помнил сыновей брата несдержанными на язык, запальчиво-гордыми, под стать отцу. А чтобы стояли под градом оскорблений, не меняясь в лице — такого он не мог бы себе вообразить.

Он сам недоумевал, не понимая, что привело третьего сына Феанаро на эту равнину. Других ожидал бы увидеть, мог бы представить, что Нельяфинвэ пришёл на выручку своему другу Финьо, или что близнецы, самые солнечные и светлые сердцем из семерых братьев, могли бы просто и бескорыстно помочь, и винить себя за сожжение кораблей в Лосгаре, и признавать, и принимать вину.

— Им всем ответь, Турко! Что же ты трусишь? Как все вы, кто сбежал на корабли и оставил нас переходить через ледник!

Впрочем, надолго терпения Туркафинвэ не хватило.

— Ты не смеешь оскорблять мой Дом, Турукано! — крикнул он. — Но если желаешь ответить за свои слова, так выходи против меня. Хочешь?!

— Так это не оскорбление, братец. Мы с тобой связаны кровью короля Финвэ — и не будь память его священна, я бы этого стыдился.

— Так значит, не хочешь? — съязвил Туркафинвэ, и голос его сделался тих и страшен, и рядом с Нолофинвэ Аракано вскинул руку к лицу, ладонью давя не подобающий принцу Второго Дома вздох ужаса. — Шестеро моих братьев поднялись на корабли в Арамане. Остались четверо. Двое же… в Мандосе они или во Тьме Изначальной — то мне неведомо.

Двое… кто?!

Прошло сколько — три года по счёту Древ?

И Моринготто не побеждён, иначе орочьи шайки не шатались бы по этим северным горам… да и как можно победить, как можно рассчитывать?

— Довольно, — тяжело сказал Финдекано, подойдя к брату. Он не был ранен, он, вылетевший на холмы врасплох на орочьих лучников, не был больше всех утомлён битвой, но такие лица — серые, бескровные — Нолофинвэ видел только у погибших в Хелькараксэ. — Займись лагерем.

Видел у Эленвэ, за которой пытались спуститься в трещину вдвоём, он и Аро, пока не поняли, что не вытащить, как бы Турукано ни хотел проститься не с воздухом, не с пустотой, как бы ни боялись за его рассудок.

Хорошо, что Анайрэ не пошла за ним.

— Идём, — бросил Нолофинвэ, стараясь не смотреть на старшего сына.

И стремительно пошёл прочь, чувствуя по звукам шагов, по движению воздуха, что Туркафинвэ следует за ним.

И бело-серебряный пёс из Валинора следует тоже.

Встреченный им по дороге Артафиндэ сдавленно ахнул. Воины Третьего Дома, лагерь которого располагался в северной части равнины, почти не успели вступить в бой, но, верно, видели знамя со звездой Феанаро.

Кого уж ожидал старший сын Арафинвэ увидеть под тем знаменем?

— Он утверждает, что остаться здесь безопасно, — коротко, не тратя время на объяснения, сказал Нолофинвэ. — Вам досталось в бою меньше нашего. Отправь дозорных в горы. Среди раненых есть те, кто не перенесёт дорогу.

— Я знаю, мой Государь. Я и Артанис постараемся помочь им.

— Отправь дозорных. Второго такого боя — врасплох — мы позволить себе не можем. Как допрошу нашего гостя, — Нолофинвэ усмехнулся холодно и жестоко, пробуя на губах это слово, оба слова, которые прежде, до Хелькараксэ, не произнёс бы ни про одного из кровных родичей — так будем знать вернее.

Артафиндэ с сомнением взглянул на него, потом на принца Первого Дома: бледное лицо, перекинутый на грудь тугой жгут бело-серебряных волос, испятнанных кровью из раны, меч на поясе, ладонь здоровой руки на эфесе меча.

Оружие, верно, стоило бы забрать.

Пылкий и несдержанный нрав сына Феанаро никуда не делся, даже если и прятался теперь под тонкой ледяной корочкой.

Впрочем, что толку отбирать оружие, когда самое страшное из возможных — свирепый валинорский пёс — следует за хозяином неотступно.

— Государь… Нолофинвэ, мне сказали, он спас жизнь Аракано. Он ранен, и, возможно…

Тэлеро наполовину, ванья по бабке Индис и лишь на четверть нолдо… этим сказано всё. По крайней мере, не убивавшие в Лебединой Гавани Артафиндэ и его братья по-прежнему способны исцелять.

— Займись нашими ранеными, — резко сказал Нолофинвэ. — Тот, кто истинно нуждается в помощи, просит о ней.

Нарочито вскинутый подбородок и плотно сжатые губы Туркафинвэ ясно дали понять, что он просить ни о чём не собирается.

Нолофинвэ приказал распахнуть полог шатра и сел прямо на траву, давая отдых утомлённым мышцам. Рывок через реку бегом дал о себе знать даже стойкому телу эльда, вскользь рассечённое одним из орков бедро болезненно ныло.

Один из целителей справился бы в два счёта… их искусство нужно сейчас другим, тем, чьи раны действительно тяжелы..

Туркафинвэ, вначале стоявший, сел рядом, протянул Нолофинвэ карту.

В шатре остался Таваро, и Финдекано зашёл тоже, Нолофинвэ не стал его выдворять.

Карта была начертана на большом развороте пергамента и испещрена надписями: тенгвар и кое-где рядом сложной рисунок рун, который, по словам отца, когда-то использовался и эльфами Света. До того, как Румиль и его любимый ученик подарили эльдар алфавит.

Буквы были знакомы, но не складывались в слова-смыслы — выходит, картографы Первого Дома приспособили тенгвар для записей на синдарин.

Вот северо-запад Эндорэ, и Ламмот — Равнина Великого Эха. Вот, восточнее, Хребет Эха — Эред Ломин. Южнее него узкий, точно клинок, вонзившийся вглубь суши, залив… там и горели корабли.

Туркафинвэ, верно, был одним из создателей этой карты. Лицо его оставалось бледным, и, судя по движениям, рана причиняла ему боль, но рассказывал он увлечённо и подробно.

За хребтом Эред Ломин в кольце гор лежит Хитлум — Долина Туманов. Широкая и, похоже, плодородная, и Серое озеро в восточной части долины может служить источником не только питьевой воды, но и орошения для полей.

По словам отца, по пути на Запад в Средиземье остались многие из Третьего племени, нельяр, ближайшие родичи тэлери. Стоило бы ожидать, что во время заточения Моринготто они заселили самые благоприятные для жизни места, такие, как эта долина.

Не могли же все поселения синдар сгинуть в несколько лет после гибели Древ и появления Врага в этих краях?

— Сколько в долине Хитлума землепашцев? Сколько воинов? — спросил Таваро. — Под чьей властью и защитой они живут? Или у них собственный король? Здесь, в Горах Эха, есть пригодная руда?

— У них нет короля. Синдар Хитлума не распахивают землю и не разводят скот, чтобы не привязывать себя к месту. Как и все в Эндорэ. Кроме жителей Гаваней Фаласа на западе. И королевств Наугрим далеко на востоке, в Синих горах. И, конечно, поселений пользующихся защитой короля и королевы Дориата.

— Ты ответил не на все вопросы.

— В Эред Ломин нет легкой для добычи руды. Но севернее, в Эред Ветрин, Горах Тени, мои братья находили её вдосталь.

Восток, Синие горы — сколько же это дней пути? Наугрим — ещё один народ, но откуда? По описанию, данному Туркафинвэ, на Пришедших Следом они совсем не походили. Неужели созданы не Эру, но одним из Валар? Как такое возможно?

Нолофинвэ вспомнил орко — кошмарно похожих и в то же время не похожих на эльдар, с собственным гортанным языком, способных и обращаться с оружием, и строить боевой порядок и, похоже, ковать боевое железо.

Выходит, возможно.

Далёко на юге Эндорэ расположены Серые Гавани, где эльфы Средиземья много столетий строят корабли. Может быть, на одном из них удастся однажды достичь земель Запада?

Ведь будь Валар едины в приговоре, оглашённом Намо, ни Манвэ, ни Ульмо не помогали бы путникам во льдах.

Вот наше слово и наш ответ Валар, — сказал в Арамане Феанаро.

И он, глава Второго Дома, один из двух Верховных королей королей нолдор — да будет так, пусть так, почему же он сам не додумался, не примирился, почему же брат, нашедший этот выход, всё-таки сжёг корабли? — не возразил.

Он не Инголдо-старший. Каяться не станет.

Не о кораблях и далёких западных землях следовало думать, а о том, что близко и своевременно. Где расположить на длительный отдых тысячи эльдар, чтобы затянулись раны воинов, чтобы отдохнули женщины, чтобы дети перестали быть прозрачными, точно мраморные статуи — даже те, у кого родители живы.

Где выставить постоянные дозоры, чтобы не пропустить внезапное нападение сил Врага.

Где строить города и крепости, где ковать оружие, добывать строительный камень и руду.

Всему этому предстояло учиться.

— Отчего так? — переспросил Финдекано. — Ведь Моринготто вернулся в Средиземье недавно. Сотни лет до этого синдар и вторые, о ком ты говоришь… наугрим, должны были жить здесь без больших угроз и страхов.

— Валар разбили Моргота и отправили в заточение, но не уничтожили всех его тварей. Ты и Нельо были правы… когда мы путешествовали вместе в Араман и говорили, что Арамана нам мало, нужно идти восточнее. Здесь было бы на ком испытать остроту наших мечей.

Всю дорогу, даже когда с восходом Серебряного Цветка его отпустили кошмары, старший сын шёл самым печальным и подавленным из семьи Финвэ, и вот сейчас… да что с ним?!

Нужно вернуться к делу, задавать вопросы, запоминать. Надо попросить Таваро кликнуть тех, кто сможет толково перерисовать… впрочем, один из толковых, нарисовавший вместе с братом карту Хелькараксэ невесть зачем, сидит перед ним.

— Я оставлю карту, — сказал сын Феанаро, заметив, что Финьо оглядывается в поисках чернил и пергамента или бумаги. — Мы начертили много — для тех, кто водил разведчиков, это было вопросом жизни и смерти… и многое я помню наизусть.

Дориат, Сокрытое Королевство. Выходит, брат Ольвэ всё же не сгинул во время похода на запад, и волею судеб его подданных охраняют теперь могучие силы.

Восток — между Дориатом и Синими Горами — был населён редко, зелёными эльфами-лаиквенди, вовсе не носившими брони и не ковавшими оружие.

Наугрим основали два города в Синих Горах и ещё один дальше к северу, в других горах, прозванных Железными… они жили закрыто, но раз за разом выходили к эльфам Средиземья — в Дориат и Гавани — торговать, ведь равных им в резьбе из камня и ковке оружия не было.

До тех пор, пока с Запада не пришли нолдор.

Чёрная трёхглавая гора, начертанная на севере… там, по рассказам отца, находились две крепости Моринготто, уничтоженные Валар.

— Нолдор Первого Дома живут в Хитлуме? — спросил Нолофинвэ прямо.

— Наш первый лагерь был там. Нет.

— Почему?

Туркафинвэ ответил не сразу, он долго смотрел в сторону, подбирая слова.

— Это решение — уйти — принимал не я. Но правда в том, что наших сил не хватило бы, чтобы надёжно закрыть перевалы Эред Ветрин сторожевыми крепостями, а от северных склонов до Ангбанда слишком близко — два перехода конному, пять или шесть пешему. И здесь, на западе, нет никого, на кого мы могли бы рассчитывать как на союзников.

— Ангамандо — вторая крепость Врага на севере. Разве она не была разрушена Валар?

— Вовсе не была. Мы высадились в Средиземье позже Врага… отстали на полтора или два года Древ. Но то, что мы увидели на севере, у Железных Гор, не могло быть возведено так быстро. Даже им. А Валар… что же, ведь удобно держать целый континент во тьме, чтобы остальным было проще жить по их указке при свете?

— Ты в лагере Второго Дома, — резко сказал Таваро. — Силы Ульмо и Манвэ помогали нам выжить в ледниках, которые никто прежде не проходил. После того, как вы оставили нас умирать там. Не смей поносить здесь Их имена!

— Вы могли пойти назад. Раз Аман вам был — не тюрьма, — усмехнулся сын Феанаро.

В окружении троих вождей перехода через Хелькараксэ, в кольце из сотен воинов Второго Дома он всё равно дерзил. Маска спокойствия, которую он выдержал под градом упрёков Турукано и остальных, что потеряли во льдах близких, оказалась ненадёжной.

Рассчитывал ли на помощь валинорского пса, что так и лежал на траве рядом, подставив холку ладони принца Первого Дома? Едва ли Ган стал бы убивать эльдар, которые хотели всего лишь задержать… как знать.

Едва ли Эру Сущий замыслил его оружием и вручил, точно меч, Оромэ.

Нолофинвэ вскинул руку, приказывая Таваро молчать, пока не наговорили друг другу того, о чём пришлось бы горько пожалеть.

Туркафинвэ держался или спокойно, или дерзил… но когда говорил про северную крепость Врага, голос его дрогнул.

А Финдекано не обратил на это внимания. Его пальцы скользили по карте к северо-востоку от хребтов Гор Тени.

— Здесь, если перейти Эред Ветрин, равнина, так? Ты сказал, у Митрим пасутся лошади, и вы легко смогли приручить их, и вас они слушались лучше, чем синдар? И вы сумели собрать конницу гораздо больше и сильнее, чем рассчитывали вначале? Так, пожалуй, стоит и нам прогуляться на север, посмотреть самим. Вы и это название написали тенгвами, но слова не наши… Дор Даэделот — что это? Да и какая, к Морготу, разница!

— Финдекано! — Нолофинвэ попытался осадить сына, но безуспешно.

С детства путешествовавший со старшими двоюродными братьями, ближайший друг одного из них, даже во льдах не призывавший на их головы проклятья… что с ним?!

— Вы шли в Средиземье, чтобы изгнать Врага из его крепости, преследовать до края мира и низвергнуть! Только Первый Дом… ничья помощь, ничьё содействие не было вам нужно! Так что же, не вышло?!

Так же кричал Турукано, но там было ясно, отчего. Эленвэ осталась во льдах, и сын будет скорбеть по ней, пока не встретит в Чертогах Мандоса.

Так кричал он сам, когда узнал, что под павшей на Форменос Тьмой отец не бежал… почему, почему он не пошёл на праздник Валар?!

Так кричит тот, кто или потерял очень дорогое… или только что догадался, что потерял.

— Мы разбили войско Врага дважды. В Лосгаре, как только установили лагерь. То были малые силы. Потом Моргот повернул ту орду, что должна была стереть с карты Средиземья поселения Фаласа и Серые Гавани, обратно, с юга на север. Мы взяли из числа синдар нескольких разговорчивых — их, в отличие от орко, можно допросить — и хорошо расспросили. И атаковали части Врага на марше, и гнали их по Эред Ветрин, вдоль хребтов… и многих загнали в топи Сереха — это здесь, где смыкаются горы. И были на Дор Даэделот. Но не победили. Ты, Финдекано, скоро поймёшь, почему. Не ходи туда. И малый отряд не води. Хотя… я покажу. Если твой отец позволит.

Таваро недоверчиво прищурился, Нолофинвэ кивнул — отчего нет?

Осанвэ не способно навредить использующим его, если они здравы рассудком и не предались сердцем Тьме.

А что ни скажи про сына Феанаро — всё так же резок на язык, не чувствует вины, не кается — жизнь Аракано он спас, и карта в его руках не была обманкой, и говорил он здраво.

Но очень давно — должно быть, ни разу после сотворения Сильмариллов и окончательного раскола в семье Финвэ — принцы Первого и Второго Домов и ближайшие верные им не открывали разум друг другу.

Осанвэ — ваш естественный дар, для него не нужно ухищрений, но разум отдающего и принимающего должны быть открыты, и кровное родство усиливает связь, а ещё более — отчаяние или крайняя нужда передающего.

И хотя мы, Айнур, также способны установить эту связь, она никогда не будет столь же прочной, как внутри одного рода.

Так, кажется говорил Эонвэ... или не только он?

В ужасе вскрикнул Финдекано… а вот Таваро, похоже, увидел лишь отблески.

…Узкий, вдающийся в сушу, точно клинок, залив, полный остовов догорающих кораблей. Ясное небо, россыпь звёзд на нём. Вскоре, в свете взошедшего Серебряного Цветка, она уже не будет такой яркой.

Шестеро перед курганом из белых камней на берегу. Трое из них — в до нитки мокрой, пахнушей гарью одежде, с ожогами на руках и лицах.

Он один из троих — и смотрит на свои руки, на вспухшие пузырями ладони, на ходящую ходуном грудь в разорванном до пояса вороте облепившей тело рубашки — и не может поднять глаза.

Проклятье Намо взяло виру не только с тех, кто пошёл через Хелькараксэ. И ещё возьмёт.

Наконец он поднимает взгляд… потому что под бледным светом звёзд, там, куда не достигают отблески умираюшего на воде пламени, слышны шаги, торопливые и сбивчивые.

Седьмой добегает, присоединяется к шестерым… ему мгновения хватает, чтобы прочесть тенгвы на плоском камне, который оставили внизу кургана, и он кричит: нет, о Эру, как возможно, как?!

И кричит снова, уже горловым, нутряным криком, без слов.

— Попрощайся с ним, как сделали мы. Скоро нужно будет идти.

…Высокие холмы над долиной, да нет, полноценные горы, от которых вниз, к зелёным лесам, спускается крутой обрыв.

Шелест перьев огромной, в размахе крыльев больше роста взрослого эльда, птицы.

Золото глаз, узкие, точно клинки, зрачки.

Он стоит на краю обрыва, только добежав, только вынырнув из сна, ещё надеясь, что, может быть, это лишь продолжение, морок?!

Ведь не могут те, кого он почитал самыми близкими себе — отец и брат — один кричать, другой смотреть в ответ с таким чёрным отчаянием и ненавистью.

Смолистый запах сосен, догорающие, размётанные в бою костры, огромные чёрные тени с ядовитыми клыками — младшие майар, принявшие облик волков.

Они не попались в западню, они выиграли бой… но цена оказалась слишком высока.

— Если Манвэ и другие желают лишь смотреть, как их брат убивает одних эрухини и превращает в нечисть других… что же, пусть смотрят.

…Чёрная с прожилками багрянца, крепко застывшая лава под копытами коня, верный Ган у стремени, чёрный дым, заволокший небо.

Как здесь найти, как успеть?!

Ган резко бросается вправо, и он следует первым, а за ним остальные.

В густых клубах дыма оранжево-красным вспыхивает плеть из живого пламени. Такие видели братья-синдар над равниной Ламмот.

Зачем на Ламмот явились эти демоны? Слава Валар, что ушли… схватки с ними вместо орко армия Второго Дома не выдержала бы.

Или потери были бы таковы, что на погибших в Хелькараксэ не хватило бы скорби и слёз.

Плеть вспыхивает, бьёт по телу, прожигая доспехи… это оружие, его можно отразить оружием, пусть и дорогой ценой — сожжённые ладони, пальцы, судорожно сжавшие рукоять меча, сведённые болью, уже не способные отпустить.

Тошнотворно-сладко пахнет палёным мясом, звонко и душно — плавленым металлом.

Трупы нолдор и орко лежат вповалку, вперемешку, некоторые изуродованы так, что не разобрать, где кто.

Здесь нет раненых, никого… кроме одного — он с колен отбивает ещё один удар плети и с усилием поднимается на ноги.

Шлема нет, волосы опалены до плеч, чёрный металл доспеха во многих местах пробит, погнут и оплавлен… что это, Первый Дом ведь ковал латы из звёздного серебра, и Феанаро у кораблей в Арамане он видел в таких?!

За фигурой огненный демона высятся ещё двое или трое, поменьше, но всё же много крупнее любого эльда.

Но их вожак желает закончить дело сам, не допуская к бою младших. Хотя чуть раньше они едва ли брезговали тем, чтобы…

Дышать нечем, зрение подводит, последние несколько ударов он отбивал почти вслепую, и больно, больно нестерпимо, правая рука повисла плетью, правая грудная мышца сожжена ударом, пробившим доспех и тело насквозь… это того стоило.

Как можно подняться, как можно ещё биться… Туркафинвэ Тьелкормо не понял тогда, подумав на вмешательство Валар, проводником которых был пёс Оромэ, и его братья подумали так же, а он, Нолофинвэ, понял.

Не единожды он сомневался в мудрости замысла Эру: почему свою первую королеву, среброволосую, тихую и молчаливую, по словам знавших её эльдар, отец никогда не забывал?

Почему старшему сыну прощал всё — и гордыню, и дерзость, и угрозы, и даже после суда Валар уехал с ним в Форменос?

Разве не мог отец сразу отдать своё сердце Индис, которая любила его ещё с дня встречи в Средиземье, под звёздами?

Почему ты не мог остаться просто величайшим мастером, брат?!

Потому, что всё было предрешено и ведомо Владыкам Манвэ и Намо: война, на которую нолдор пойдут без помощи Владык, и силы Врага в этой войне, в их числе те, кто вместе с Мелькором слушали Музыку творения и вплели свои голоса в начатую Врагом Песню.

Одолеть их под силу эрухини, но лишь немногим, и цена высока.

Двум старшим сыновьям Финвэ платить эту цену, каждому в своё время — больше, тяжелее, больнее и горше, чем другим — за то, что не убоялись и повели за собой свой народ, за то, что Эру Сущий много вложил в них обоих.

Первый из них не умрёт от ран сразу, он ещё успеет со склонов Эред Ветрин увидеть всю крепость Врага — от чёрных врат среди застывшего вулканического камня до пиков трёхглавой горы, кое-где скрытых снегом — и осознать тщетность борьбы с ним.

Второй будет с этого мига, с касания фэа в осанвэ знать, что настанет и его черёд — ровно так же, в безнадёжной схватке с превосходящей силой Айнур.

Что всё созданное им рухнет и обратится тьмой.

И всё равно станет сражаться и помогать нуждающимся в помощи, и строить города и крепости, и объединять вокруг себя нолдор и серых эльфов, и младших Детей Эру, Пришедших Следом.

Будь проклято данное потомкам Финвэ провидение.

Будь проклято осанвэ.

Будь…

— Нолмо, что?! — Таваро встряхнул его за плечо. Нет, не разглядел, не почувствовал, не был родичем сына Феанаро по крови.

Кто теперь король Первого Дома — выходит, Макалаурэ? Вот уж кто не желал такой ноши, никогда.

Такой пустоты, такого смятения Нолофинвэ не ощущал никогда, даже после Проклятия, которое навсегда закрыло ему возможность вновь увидеть и заключить в объятия Анайрэ.

Во льдах Хелькараксэ он представлял себе встречу — обвинения, ответ, может быть, даже поединок, едва ли покаяние — он говорил себе, что даже после понесённых в переходе потерь Второй и Третий Дома куда более многочисленны. Не Феанаро, но ему властвовать над большей частью земель Средиземья, на которых расселятся нолдор, и он сделает это разумно и ко благу всех.

Но никогда не представлял, не предчувствовал, не мог помыслить, что не застанет брата живым.

Что же, теперь ясно, как вести переговоры.

Он столько раз утешал, ободрял, выслушивал посылаемые в небо проклятья тех, кто потерял близких в Хелькараксэ, что безошибочно чувствовал самую чёрную грань отчаяния, которую может перейти смятённая фэа. И там, за гранью, неисправимо повредить себе или самым близким.

Финьо был сейчас к этой грани близок.

Нолофинвэ притянул к себе сына, не обращая внимания на удивлённо расширившиеся глаза Таваро — пристало ли показывать душевную слабость перед врагом, Государь? — сомкнул руки у него на спине.

Кто сможет сейчас помочь ему? Разве что Артанис и Ириссэ, если он откроется… или хотя бы дело, за которым не останется времени на скорбь.

— Найди Аракано и пришли сюда. Проверь, что женщины и дети в безопасности — с ними должны быть твоя сестра и Артанис.

— Отец, я…

— Иди.

Нолофинвэ с усилием обернулся. Его племянник встал с картой в руках — медленно, неловко, точно обессилел… но о помощи он не просил, а стало быть, не нуждался в ней.

И не попросит. Не учили. И не было у него причин переучиваться.

Он понял всё в то мгновение, когда восток карты — от призрачной границы Дориата до Синих гор — вспыхнул белым пламенем, и сполохи его сложились в восемь лучей звезды.

Удивление, смятение, странное тепло внутри: что же, всё-таки поговорим, и ты ответишь за всё, брат.

Потаённый слой, не предназначенный для глаз каждого, кто мог бы найти карту после гибели хозяина. Мало ли в Средиземье причин, по которым один из принцев Первого Дома мог не вернуться домой живым.

— Из сил Врага опаснее всего умайар — те младшие Айнур, что последовали за ним. Мы встречали многих, в разных обличьях. Иные напоминали животных, огромных обликом, и клыки или когти их всегда были ядовиты. Страшнее Валараукар, тех огненных тварей, встречали лишь однажды, одного... Бились с ними малыми отрядами… часто случалось, что побеждали. Нельо… он не победил. Умайар много. Но есть среди Айнур и те, кто помогал нам. Ган не единственный.

Пять лучей звезды светились ярче прочих. Повинуясь движению руки Туркафинвэ, над картой тонкими линиями встали очертания городов, такие, какими они были задуманы.

Рерир — крепость в Синих Горах, переходящая — или долженствующая перейти, когда завершится строительство — в подземный город.

Химринг — вторая крепость, на северных холмах, первый рубеж обороны против сил Врага. Между ней и Ангамандо не было ни гор, ни иных естественных препятствий.

Барад Гелион — третья крепость, на могучей восточной реке, пересекающей идущую от Синих Гор в леса Дориата дорогу. Минас Аглон — четвёртая цитадель, что должна запереть проход между холмами Химринга и горами Дортониона.

Пятый луч — излучина Гелиона, где он делился на Малый и Большой. Тингилиндэ, самый большой из городов Первого Дома, судя по начертаниям на карте, единственное из названий, что было на квенья. Столица Феанаро.

Три года по счёту Древ минуло с тех пор, когда нолдор Второго и Третьего Домов оказались покинутыми в Арамане.

Средиземье — забытые Светом земли, где прежде было всего два настоящих города, Серые Гавани на юге и таинственный Дориат в центре… и вот их стало кратно больше. Как можно было изменить всё так быстро?

Даже если пятая часть того, что начертано на карте, уже воплотилась в дереве и камне, это невероятно много.

Чему удивляться, вокруг Феанаро всегда собирались лучшие мастера, и многие отправились за ним в Исход.

Много для Средиземья — и в сравнении с тем, что пережили и потеряли пошедшие за Нолофинвэ нолдор. В Хелькараксэ ощущение времени стёрлось, астрономы считали его по кругам Исиль по небу, но Нолофинвэ предпочитал не возвращаться лишний раз к их записям.

Он и без записей знал, что полный большой круг Исиль — видимо, его следовало считать новым годом — провели на месте, точнее, ходя кругами по льдам, ожидая следующей, более суровой зимы. В неё должны были затянуться полыньи в той части Хелькараксэ, где подо льдами не было земли.

В Амане время можно было бы считать по тому, как взрослеют маленькие дети… в Хелькараксэ же те, кто продолжал жить, не менялись вовсе, точно застывали.

— Выходит, пока мы шли через льды, Первый Дом процветал, — съязвил Таваро.

— Возведя Барад Гелион — первой из крепостей, она почти окончена — мы перекрыли Гномий Тракт, соединявший королевство Дориат с Ногродом и Белегостом, — сказал Туркафинвэ, точно не слышал его. — Наугрим, в сущности, нет разницы, с кем торговать и на кого трудиться, лишь бы их труды были достойно вознаграждены. С нами, нолдор, у них больше сродства, больше общих интересов. А ещё они очень падки до самоцветов, что весьма удачно.

— Вы в состоянии войны с Дориатом? — быстро спросил Нолофинвэ. Воевать друг против друга эльфам Средиземья значило бы помогать Врагу, но после сожжения кораблей в Лосгаре он не удивился бы ничему.

— Если Эльвэ Тиндиколло и полагает, что находится с нами в состоянии войны, он не торопится вылезать из леса и нападать. А мы не пытаемся проникнуть в Сокрытое Королевство. Но отношения наши не слишком хороши… да и откуда бы иначе. Врагу наверняка известно о том, что было в Алквалондэ. В Железной Темнице хорошо умеют пытать.

— Вы дважды бились с войсками Врага и одержали победу. Здесь, в горах… но ушли на юго-восток, подальше от крепости Моринготто. Как непохоже на доблестных воинов Первого Дома. Как непохоже на его гордого короля, что даже Намо-Судии не убоялся.

Памятуя про огненный нрав Туркафинвэ и его братьев, про то, как племянник сорвался под обвинениями Турукано, Нолофинвэ был уверен: сейчас ударит.

И что на Таваро нашло?! Нет, нечему удивляться, ему ведь мало что открылось в осанвэ.

Сын Феанаро не попытался поквитаться за оскорбление, даже с места не сдвинулся. Голос его звучал глухо и ровно, он не от сердца говорил, не подбирал слова. А повторял приказ, завет, от которого не мог отступить, произнесённый перед Единым Сущим и Вековечной Тьмой, вместе с отцом и братьями.

— Побеждать умайар можно… но и цена высока. Орко взрослеют куда быстрее наших детей, хотя их легче убить. Те, кто отправился в Исход детьми, должны научиться держать мечи. Врата Ангбанда мечами не отворить… их нужно разбить силой куда большей, но мы, нолдор, создали величайшие творения Амана, справимся и здесь. И мы должны найти союзников — ими не станут синдар Дориата, но могут быть Пришедшие Следом, когда проснутся. Ведь и они дети Эру, им нужно будет учиться ремёслам, им нужна будет защита от Врага. Мы накопим сил и ударим, и если сильных телом, оружием и духом воинов будет много, не устоят и Валараукар.

Глаза Туркафинвэ были точно серебро в чёрной окантовке. Этого чёрного Нолофинвэ в гоняющемся по лесам за ветром следом за Оромэ молодом эльда не помнил.

Точно зеркало.

В этом зеркале — всё то, что стоит за простым “накопим сил”.

Десятки или сотни тысяч эрухини, погибших, сожжённых, растоптанных, отравленных ядом умайар или порубленных орочьими мечами.

Равнина с застывшей кровью земли, заваленная трупами.

Едва видный среди чёрных облаков диск светила — почему оно отливает золотом, Луна ли это? — и заслонившая его тень огромных крыльев.

Огненные молнии-плети — бичи Валараукар.

Беспощадная решимость — к себе и к другим, к навсегда исторгнутым из Благословенных Земель нолдор, к синдар, пожелай они встать на дороге или присоединиться к войне, к неведомым ещё младшим детям Эру, к наугрим, не догадайся они скрыться в Синих Горах и лишь торговать.

Холм Туны, сыновья рядом с ним, все трое: искажённое гневом лицо Турукано, расширенные от удивления глаза Аракано, белые губы Финьо — отец, останови их!

Ты ведь сможешь! Ты должен! Кто, если не…

Ибо Клятва моя нерушима, и нет цены, нет жертвы, что остановит меня.

— Как благородно — вырастить побольше мяса, которое можно погнать на убой.

— А ты попробуй, иначе, советник, — недобро сощурился Туркафинвэ. — с Валараукар или хоть с орками.

— Таваро. Довольно.

Исиль на небе, должно быть, снова показалась из-за горизонта. Становилось очень светло, так что заслезились глаза… немыслимое дело, такого не было с Нолофинвэ и на ледниках. Со многими случалось, были и те, кто слеп на время, хотя, казалось бы, эльдар должны быть устойчивы к любым пагубным воздействием природы.

Имеет ли он право — не требовать искупления, воздаяния? За всех, кто потерял мужей и жён, детей, матерей и отцов, братьев и сестёр?

Свой счёт есть почти у каждой семьи.

Из рода Финвэ в переходе через ледники не погиб никто. Любимая Турукано, Эленвэ, не принадлежала к нему по крови… как бы глубоко по улыбчивой ваниэ, по её доброте, по улыбке, по голосу ни скорбели все, кто знал её.

И в бою на Ламмот Аракано уцелел, хотя был на волосок от гибели.

За всех, кто остался на Хелькараксэ… имеет ли он право?

— Как ты нашёл нас?

— Я слышу голоса птиц и животных — с детства умел, и Оромэ обучил меня делать это ещё лучше. Чайки и поведали мне, что с северо-запада, с Хелькараксэ, приближается огромное воинство. Все их гнёзда были потревожены. Возможно, призраки, думал я… ведь там никто никогда не проходил. Здесь с ледника одна дорога. Не нужно было мне выпускать орков с Эред Ветрин… но мне не хватило бы сил разбить их в одиночку.

Нолофинвэ покачал головой — на вопрос ты не отвечаешь, опять, как же упрямы принцы Первого Дома… всех Домов, кроме, возможно, некоторых Арфингов — и спросил прямо:

— Феанаро просил что-то передать мне? Письмо, слово?

Как же больно глазам, что с небом, отчего оно такое светлое? Почему на дальней линии горизонта, на востоке, где должны быть Синие Горы наугрим, горит алым, точно там расплескали кровь?

— Я здесь не по его воле, — покачал головой Туркафинвэ. В сиянии нового рассвета его стало лицо мертвенно-бледным, белее серебра волос. — Но и не против неё.

— Отец, смотри! — закричал бежавший к его шатру по лагерю Аракано.

Небо становилось всё светлее, вскинул глаза поражённый Таваро, началась суматоха, вокруг раздавались радостные и удивлённые возгласы, Нолофинвэ же сделалось не до неба. Он окончительно перестал что-либо понимать.

— Тогда зачем?

— Отец! — серебряным колокольчиком зазвенел далеко справа голос Ириссэ. Она тоже бежала. Слава Валар, женщины и дети у реки уцелели, воины Аракано выстояли и прикрыли их, а там и конные Первого Дома подоспели на подмогу. — Посмотри — это Свет!

Нолофинвэ успел увидеть, как огромный золотисто-алый диск показался из-за гор Эред Ломин. Его ослепило, обожгло, он едва успел прикрыть глаза ладонями, едва устоял на ногах. Попробовал отнять правую ладонь — в глазах стало черно, и в этой черноте всё бликовало и мерцало, зрения почти не стало.

Что же с ним? Это всего лишь Свет, не отличный от Света Древ, прощальный подарок Валар.

Может, так жгло всех, кто не был сердцем чист, чьи руки были в крови родичей, кто ошибался, кто был третьим из убийц разбившихся, оступившихся, навсегда заснувших в ледниках детей?..

Звякнул металл о металл, что-то глухо ударилось о землю.

— Турко! Да что с ним?! — голос Аракано вырвал его из замешательства. Нолофинвэ моргнул раз, другой — зрение прояснялось.

Его сын, простоволосый, растерянный, стоя на коленях, тряс за плечо упавшего навзничь сына Феанаро, и тот не шевелился.

Вот Аракано понял, что кричать бесполезно, с размаху ударил по щеке — безуспешно.

Всё ещё смаргивая слёзы, Нолофинвэ подошёл, стянул с руки упавшего плотную перчатку для верховой езды, коснулся запястья.

Жила на нём билась неровно, словно сердце то с чем-то боролось и частило, то справлялось и стучало размеренно.

— Отец! — над ним стояла Ириссэ, белая-белая, невозможно было поверить, что несколько мгновений назад она радовалась восходу нового светила.

Обломанное древко стрелы между грудной и правой плечевой пластинами… остриё не задело сердце, задело разве что верхушку лёгкого, не пробило плоть навылет — такая рана не способна убить эльда.

После Алквалондэ он это знал.

— Там яд… мы уже видели… у многих! — выдохнула Ириссэ. Её светлое платье и куртка были в бурых пятнах крови. Видно, как только бой стих, она и Артанис взялись помогать раненым.

Нолофинвэ огляделся: воины в алых плащах, расседлавшие коней, стояли вперемешку с мужчинами Второго и Третьего Домов. И многие, лишь недавно в пылу схватки благодарные за чудесное спасение, смотрели с неприязнью — на крупных сытых коней, на блестящие доспехи нолдор Первого Дома, на их лица, на которых скулы не были обтянуты кожей.

Как можно не помогать, если все из Дома Финвэ, все одной крови?

Но кто помогал его людям, когда падали не от ран, а в схватке с природой, проваливались в полыньи, соскальзывали в трещины?..

Он вспомнил касание осанвэ, от которого до сих пор бросало то в озноб,то в горячку.

Разве, окажись он на залитом застывшей лавой поле, среди тьмы и огненных молний, не попытался бы вытащить оттуда Феанаро?

Разве не молил бы Эсте помочь раненому?

Ведь у него только один брат.

Горы встали стеной на востоке Амана, Великое Море непроходимо, он и Арафинвэ не увидятся никогда.

— Осмотрите рану. Сделайте что можно. Аро, найди Артафиндэ — его песня может помочь.

Да, благодаря песне старшего племянника Ириссэ, которая, казалось, погрузилась на последних двух десятках переходов в оцепенение, одним утром Исиль встала, сама вышла из шатра и умылась снегом. И, кажется, ещё что-то увидела во сне, но никому о том не рассказала.

— Аро, нет! — резко крикнула Ириссэ, её голос, к концу путешествия по льдам истаявший, было не узнать. — Помоги! Надо достать! Держи же!

Вытащив из-за пазухи нож, она взрезала ремни, крепившие пластины доспеха к кожаному остову поддоспешной куртки, взрезала и куртку, схватилась за обломанное древко, рванула его раз, другой, третий, наконец выдернула.

Туркафинвэ глухо, сдавленно вскрикнул — и обмяк в руках Аракано, окаймлённое спутанными волосами лицо стало вовсе неживым.

Как бьётся сердце, бьётся ли вовсе?

Но если бы не билось, его дочь кричала бы много громче.

— Ты спрашивал меня, что должен был сделать иначе, — медленно и тяжело сказал Таваро. — Так я тебе отвечу, Нолмо. Не пригревать на груди змею. Не подавать ей руку — снова ужалит.

Зазвенел рассекаемый воздух, белоперенная стрела воткнулась в землю у его ног. У кого-то из отряда Турукано не выдержали нервы. Тот же — или другой? — воин вскрикнул от ужаса, но оружия лучники не опустили.

Белый пёс, стоявший между воинов в чёрном и красном, продолжал смотреть Нолофинвэ в глаза, словно не замечая залитого светом неба. И стало ясно, что как ни пылай гневом Турукано, как ни сжимай кольцо верные ему эльдар, объявить воинов Первого Дома пленными нельзя. Бросится и убьёт многих, даже если не был задуман Эру Сущим как оружие.

Аракано, ещё мгновение назад помогавший Ириссэ, широкими прыжками бросился вперёд по зелёной траве Ламмота, в ту часть лагеря, где остановились эльдар Третьего Дома.

Сколько же в нём силы.

От силы этой очень тепло, и вспоминается, как стоял рядом, уже когда опасность боя миновала — лучистые синие глаза, умелые руки, спокойная улыбка — и надо было обнять, а он, Нолофинвэ, упустил возможность, всё никак не мог поверить, что страшное не сбылось.

Теперь, верно, не скоро придётся.

— Твоя дочь, должно быть, жива, Таваро, — сказал он, смотря на карту, которую поднял с земли и расправил. — Она совсем рядом — не за морем, а в одном из городов Восточного Белерианда. И там больше не только лес, в котором безоружные лаиквенди разбегаются от мечей Врага, а сила и крепости нолдор. Я не буду беспечен. Но мой племянник спас моего сына. И пришёл ко мне, зная, что может быть предан суду.

Будь мудр, Нолдоран… каждому будет отмерен свой срок — пережить скорбь, простить или ненавидеть — этого не разрешить никаким приказом, никакой государевой властью.

Будь мудр, ведь ты мог бы хоронить сына, а может, и не одного.

Но Пророчество не сбылось.

А значит, оно не обязано сбываться — нигде. Не обязано оканчиваться предательством, отчаянием и тьмой. Северный Рок не непреложен.

— Государь, — сказал подошедший Лаурэфиндэ. — Ты должен распорядиться. Здесь слишком много тех, кто с оружием.

— Приведи ко мне того, кто сможет говорить за других. Есть же такой? Турукано! — Нолофинвэ повысил голос. — Ты не убьёшь никого, кто нашей крови. И угрожать им не станешь.

Вожак всадников Первого Дома — тот, кто сделался им теперь — стоял перед ним, держа шлем в руках.

Вначале Нолофинвэ не поверил своему зрению, подумал, что взошедшее высоко над Эред Ломин светило выжгло из глаз способность различать цвета.

Менеллитар, небесный воин — имя на квенья, только этот воин не нолдо.

Волосы у него чёрные, но глаза зелёные, как листва, как море у берегов Алквалондэ в спокойную погоду.

Тэлери-полукровка, согласившийся служить убийцам родичей отца или матери?

Не может быть. Феанаро же первым сказал ещё в Гавани: мы не берём их с собой, никого, чтобы не пришлось потом убивать, довольно.

Догадка обожгла: не зря Менеллитар был почти не голову ниже его, не зря был тоньше и в поясе, и в запястьях. Он не видел света Древ, и всё же Лаурэфиндэ, пропустивший его вперёд, смотрел на пришельца с уважением. Видно, тот в бою показал себя достойно.

Должно быть, тэлери ему всё равно родичи, но родичи и нолдор.

— Уведи своих людей. Ты знаешь, откуда мы пришли. У многих, кто прошёл Хелькараксэ со мной, недобрая память. Моё слово имеет силу, но не ослушается ли кто-то приказа — хватит и одного помутнённого рассудком — я сказать не могу.

— Про вашу память мне известно, — кивнул Менеллитар. — Но я присягал моему Королю. И оставить лорда Келегорма, его сына, здесь не могу.

На квенья он говорил чисто, но с растягивая слова и иногда — вот как сейчас с именем — переходя на синдарин.

— Того из моих, кто ослушается, я зарублю сам, — продолжил его собеседник просто, и это “я сам” было пугающе, до дрожи, знакомо. Но дело было не в том, насколько Менеллитар напоминал Феанаро, а в том, что за демоны стояли у него за спиной… убитые, беспомощные, не получившие вовремя помощи… очень много родных.

Не до чужих демонов сейчас, ему самому довольно боли.

— Так и скажу… нас много меньше, чем вас, мне сказать так, чтобы поняли, несложно. Этого хватит, Государь Нолофинвэ?

— Да. Ты отвечаешь за своих людей.