Амфиптер: Зов вечности (джен)

Деревушка Лунцзинь ютилась на изгибе реки Лун-вана, имя которой было больше молитвой. Горы здесь были низкими, покрытыми бамбуком, шептавшимся на ветру, а река была настоящей кормилицей и владычицей всего сущего. Воздух всегда был влажным, пропитанным запахом влажного камня и дымных спиралей, отпугивающих мошкару.

Избы, сколоченные из темного дерева, стояли на сваях, а их кривые черепичные крыши поросли изумрудным мхом. Главная, и по сути единственная, улица вела от бамбуковой рощицы прямо к старому, почерневшему от времени и влаги храму на краю воды. Храм бога Лун-вана был сердцем Лунцзинь. Украшенный резными крылатыми змеями, он облупился от столетий, они смотрели на мир пустыми глазницами, но жители все равно чувствовали на себе их древний, тяжелый взгляд.

Сегодня, накануне праздника Пробуждения Жемчужины, деревня замерла в сладостном и тревожном ожидании. Праздник знаменовал начало сезона дождей, когда река, доселе спокойная, могла вздуться и показать свой нрав. Чтобы умилостивить Лун-вана, раз в поколение ему преподносили самый драгоценный дар — юную душу.

В центре этой тихой подготовки была Нагини. Её имя, «Божественная Змея», было дано ей при рождении из-за необычайно гибкого стана и глаз цвета темного нефрита, раскосых и задумчивых. Она была дочерью рыбака, а руки её знали грубость сетей и холод чешуи. Но сегодня её ладони были пусты, а кожа, обычно пахнущая речной водой и солнцем, благоухала дымом сандала, которым окурили простые, но чистые одежды из грубого синего шелка.

Жрецы, двое старцев с лицами, испещренными морщинами, уже объявили волю божества. Ритуал назывался «Обручение с Приливом». На закате, когда солнце утонет в водах реки, избранная отправится в лодке на середину реки, чтобы стать вечной супругой Лун-вана. Она не умрет, как уверяли жрецы, а перейдет в иной мир подводных дворцов из яшмы и кораллов, где будет жить в почете и роскоши, заступаясь за свою деревню.

Семья Нагини — мать с отцом — смотрели на нее с гордостью, смешанной с неизбывной тоской. Это была большая честь — стать избранницей бога.

Сама Нагини стояла на краю толпы, наблюдая, как деревня преображается. Женщины развешивали гирлянды из бумажных лотосов и карпов, дети бегали с фонариками в форме рыбок, а мужчины устанавливали на воде маленькие плоты с зажженными свечами, которые должны были указать путь душам предков. Воздух гудел от приглушенных голосов, треска бамбука и далекой мелодии флейты. Все было живым, пульсирующим в едином ритме таинственного ожидания.

Девушка посмотрела на свой дом, на лодку отца, вытащенную на берег, на знакомые лица соседей. Этот мир был ей дорог, и всё же в груди щемило от скорой разлуки. Теперь её ждал иной мир, о котором лишь читала и слышала в легендах от бабушек. Это было не страшно. Наверно, не страшно умирать, когда не распробовала ещё жизнь. Каков он, Лун-ван? Увидит ли она его истинный лик — чешую, переливающуюся как самоцветы, или он предстанет перед ней в образе прекрасного юноши с влажными волосами? Станет ли его подводный чертог её тюрьмой или новым домом?

Лёгкий ветерок с реки принес прохладу. Нагини казалось, что это шепчет сама река, обещая ей вечность. Девушка была живым цветком, который деревня вручала реке в надежде на благосклонность богов.

И вот настал час, когда солнце, точно спелая хурма, коснулось зубчатого гребня дальних гор. Воздух, еще теплый от ушедшего дня, начал струиться вечерней прохладой, и в нем зазвучал новый оркестр — назойливый, мерцающий стрекот сверчков, таинственный шелест крыльев ночных насекомых.

Вся деревня, от мала до велика, высыпала на илистый берег реки. Толпа гудела приглушенно, благоговейно, как перед началом священной мистерии. Люди стояли плечом к плечу, их лица, освещенные колеблющимся светом факелов и бумажных фонариков, были обращены к одинокой фигурке у кромки воды.

Нагини стояла, ощущая на себе тяжесть сотен взглядов — родных, соседей, друзей детства. Старший жрец — его лицо в глубоких тенях, словно древняя ритуальная маска, — возложил ей на голову венок. Он был сплетен не из цветов, а из свежих, восковых листьев лотоса и стеблей бамбука — символ чистоты и гибкости, стойкости перед течением. Лепестки холодно касались ее темных волос, источая тонкий водяной аромат.

Затем в ее сложенные ладони вложили маленький фонарик-«дэн». Его ажурный каркас был оклеен красной бумагой, а внутри теплился огонек единственной свечи. Тепло от него едва доходило до озябших пальцев, но он был якорем, последней точкой связи с миром людей.

Ее подвели к сампану — узкой, выдолбленной из ствола лодке, так похожей на скорлупку. Она была украшена гирляндами из живых белых хризантем и полыни, чей горьковатый запах смешивался с речным бризом. Двое молчаливых мужчин, не глядя ей в глаза, помогли ей ступить внутрь. Дерево было влажным и холодным даже сквозь тонкую подошву тапочек.

Нагини опустилась на колени, подобрав пятки под себя, в традиционную позу почтительного ожидания. Лодка дрогнула, кто-то сильно и окончательно толкнул ее корму, и вот уже вода приняла свою ношу. Тихий всплеск, и сампан закачался, отрываясь от берега.

Толпа замерла. Ни плача, ни причитаний — только сдавленный вздох, похожий на шум ветра в камышах. Огни деревни начали отдаляться, превращаясь в золотистую россыпь, в мерцающее ожерелье, нанизанное на бархат ночи.

Лодку несло медленно, словно невидимая рука Лун-вана не спеша притягивала ее к себе. Ее слегка покачивало на почти неощутимой зыби, и это ритмичное движение убаюкивало, навевая странное спокойствие. Становилось холодно. Влажный холод речной ночи проникал сквозь тонкий шелк одежды, заставляя Нагини инстинктивно прижимать к груди теплый фонарик. Его алое сияние ложилось на ее ладони и колени, единственный яркий цвет в этом серебристо-черном мире.

Она была одна. Совершенно одна. Шепот толпы растворился в пространстве, и его сменили новые звуки: одинокий крик ночной птицы, всплеск рыбы где-то в темноте и вездесущий, гипнотический стрекот сверчков. И тогда появились они — светлячки. Десятки крошечных, зеленоватых огоньков, зажигающихся в воздухе, как будто сама ночь украдкой подмигивала ей. Они танцевали над самой водой, указывая путь, словно духи-проводники, ведущие ее в царство теней.

Сзади, с того берега, что теперь казался миром из другой жизни, донесся ровный, монотонный гул — это начались песнопения. Мужские голоса, низкие и ритмичные, славили Лун-вана и провожали его невесту. Эта музыка была похожа на погребальную, но в ней же была и надежда.

А впереди была только река, черная и бархатная, и небо. Небо, усеянное мириадами звезд, над которыми царила огромная неестественно белая луна. Она висела в безоблачной выси, холодная и совершенная, как отполированная нефритовая пластина. Лунный свет лился на землю и воду серебристой пылью, превращая реку в дорогу из жидкого металла, а лодку Нагини — в хрупкое темное пятно на этом ослепительном полотне. Она сидела на коленях, держа свой красный огонек, и медленно, неотвратимо плыла по этой сияющей тропе навстречу своей судьбе, туда, где сливались в одно целое лунная дорога и тайна речных глубин.

Вдруг по реке пошла рябь, будто пробуждая кого-то великого из её глубин. У девушки по телу пробежали мурашки, а этот набат отдался глухо в сердце. Сжав ритуальный фонарик тонкими пальчиками, она медленно поднялась в слегка покачивающейся лодке. Вынула из рукава припасенный ею втро — последнее, что взяла из дома, что напоминало о родителях и деревне. Раскрыла его, посмотрев на рисунок журавлей и восходящее солнце в горах.

Плавно отвела одну руку с фонариком, второй с веером прикрыла лицо. Спокойно вдохнула через рот полные лёгкие воздуха. Сделала полукруг ногой, вырисовывая будто иероглиф, и лодка качнулась сильнее; девушка перешла в позу танца на другой край. Развевающийся тонкий шёлк струился за ней по воздуху, создавая неповторимый призрачный силуэт. Она осмотрелась украдкой, заметив под водой силуэт блестящей чешуи. Предательски сжало горло от страха, она зажмурилась, стиснув зубы. Но всего лишь пару секунд, а затем, снова ощутив мурашки, решила продолжить. Нога медленно спустилась на воду; сглотнув комок, Нагини ощутила, как грудная клетка наливается свинцом. Вздернула голову — это движение придало ей решимости.

Ступила своими ножками в цуньцзы* на воду, ощущая, как та медленно прогибается под ней, будто решая, утопить или оставить на поверхности. Думать было больше нельзя. Полукруг ногой, шаг вперед с приставкой другой ножки. Вода рядом всколыхнулась, и было видно, как огромный изумрудный змей, будто решив напугать, вышел в ответном танце приветствия. Вытянув фонарик в руке перед собой, Нагини делала шаг за шагом, не задумываясь о том, как делает это, иначе божество примет это за сомнение и поглотит её. Главное — идти. Ветер ласкал бледные щеки, путал волосы нежным шёпотом. А змей кружил вокруг, показывая лишь костяные наросты на хребте.

Но вот встал столбом водный ураган, из которого медленно показалась огромная морда змея. Его усы с обеих сторон и бородка придавали ему больше сходства с драконом. Мудрый взгляд тысячелетнего создания. Он вдохнул аромат девушки, что шла мимо, делая вид, что совершенно его не заметила. Нагини очень сосредоточилась, холодный пот тек между лопаток, а в голове была только песня из детства, что придавала ей смелости в трудные минуты. Нежно-розовые губы приоткрылись, и звук, кристально чистый, как хрусталь, раздался над водной гладью. Змей нырнул в воду и высунул морду снова рядом с ней, следуя за девушкой, идущей по воде как по земле.

Змей исчез в глубинах вод, скручиваясь спиралью, вгрызаясь в дно великого озера. Всё вокруг задрожало, будто началось землетрясение. Нагини, напуганная до полусмерти, не посмела даже моргнуть, только продолжала петь и идти. Пока не разверзлась водная твердь и из неё не устремился через воду на поверхность замок.

Величественное сооружение начало пробивать себе путь на поверхность, и с его пик, крыш стекали водопады, открывая нефритовые своды и колонны. Переливающийся драгоценными камнями и неведомыми узорами древности, перед Нагини предстал замок Лун-вана. Массивные двери с характерным звуком отворились, приглашая решительную девушку войти внутрь.

Пропустив удар сердца, она шагнула на твёрдые ступеньки дворца и поднялась, не опуская вытянутой руки с фонариком и не отводя веера от лица. По спине пробежали мурашки в последний раз, и наступила нега спокойствия; всё, что могло случиться, уже случилось. Обернувшись, бросила взгляд на дальние огни родной деревни, прежде чем двери захлопнулись, оставив её в темноте, только с собственным огоньком.

_______________

* цуньцзы — сандалии, в зависимости от положения, они могли быть как просто деревянными, так и богато украшенными. Есть другое название — гэта. Высокая платформа позволяла не промокнуть в лужах. Знать ходила на одной дощечке расположенной посередине, что показывало их осанку. Ногам это не вредило, учило балансу. Буддийские монахи так же нередко носили именно такую обувь для достижения самоконтроля.