Континентальный рубеж (джен)

Джек Паркер не считал дождь досадной помехой.

Разве что сегодня, когда не удалось пошаркать грубой подошвой сапог да привычно втянуть ноздрями воздух, напитанный запахом весенних трав. Пожалуй, он бы и не смог: проклятая подагра мучила его старческое тело вот уже десять лет.

Когда-то молодой и упругий, как лоза, унтер-офицер сухопутных войск Армии Соединённых Штатов сейчас с трудом ворочал суставными шестерёнками. Воспалительный недуг злобно вгрызался в хрящ, оставляя после себя «древесную труху» (по всегдашнему выражению Джека) или связывал ноги «тугой бечёвкой почище якорной цепи».

Но там, внутри, за стёганым домашним халатом, ещё пульсировал отзвук былой крепости.

«Я настоялся, как хороший ирландский эль!» — любил шутить Паркер, пока его дочь, миссис Смит, заботливо подбивала шерстяной плед вокруг кресла.

«Нет, дорогой па, ты у нас больше похож на пунш: также нуждаешься в постоянном тепле и уходе… И не вздумай сбрасывать одеяло!»

Он частенько засыпал вот так: кряхтя возле любимого камина. Тонкие веки, бывало, мелко подрагивали во сне, выдавая близкий приступ боли. И тогда распухшие кисти рук судорожно сжимали мягкий подлокотник. А может, ему виделись долгие беспокойные сны — о службе, о раззолоченных жарким солнцем прериях Небраски…

Джек не любил вспоминать прошлое: что-то такое случилось там, на стыке эпох, о чём он не рассказывал никому, даже любимой Лиззи.

Но красавица-дочь прекрасно разбиралась в его нраве, а ещё тяжело переживала трагическую смерть своего супруга, лейтенанта Смита, сорвавшегося со скалы во время перехода по Сьерра-Невада⁽¹⁾. Потому и не беспокоила папеньку зазря: к чему эти докучливые расспросы? Служивый люд всегда такой: либо распишет всё почище базарной торговки, либо уткнётся в утреннюю газету, задумчиво покусывая ореховый мундштук, — и ничегошеньки ты не добьёшься!

Они втроём… (кажется, мы забыли упомянуть про мини-Джека — сына Элизабет и главного шалопая северной оконечности Бирмингема⁽²⁾) жили вполне сносно, разместившись в добротном особняке в конце тихой улочки, неподалёку от церкви святого Мартина.

«Чем ближе к Богу, тем мне спокойнее», — говаривал Паркер, и местный викарий с большим удовольствием обнаруживал своего прихожанина на излюбленной скамейке каждое воскресенье.

Офицерской пенсии Джека хватало на нужды маленькой семьи и обслуживание дома, подаренного государством за боевые заслуги. Но Элизабет упорно штамповала пуговицы на фабрике Уильяма Эллиота, продолжая дело покойной матушки, Мэри Паркер. Её не стало, едва Лиззи исполнилось семнадцать. Брюшной тиф, завезённый в Нью-Йорк в желудках ирландских иммигрантов, свирепствовал яростно, но быстро угас, забрав с собой жатву из ослабленных болезнями тел. И переезд в Алабаму, и скромную свадьбу Элизабет, и рождение долгожданного внука почтенная женщина, любившая перечитывать «Последнего из Могикан» Купера, так и не застала…

В приоткрытой створке двери блеснула голубая радужка. Проворные пальчики лишь на дюйм пролезли в щель, как трескуче скрипнули петли.

— Это ты, мой мальчик? — пробудившись от беспокойного сна, Джек заозирался вокруг мутными глазами.

— Да, дедушка!

Белокурый миловидный парнишка лет тринадцати осторожно вошёл в комнату и растерянно остановился возле кресла.

Он очень любил поговорить с дедушкой, жаль только, что «плохая болезнь» отнимала у них жалкие крохи времени. А у него крутилось столько вопросов!..

Но сегодня «злобная старуха», кажется, маленько приспустила удила, и «дорогой ворчун» весело смотрел из-под кустистых бровей. Тогда и мини-Джек разулыбался, усаживаясь рядом на мягкий пуфик.

— Ну, дружок, ты уже большой мальчик! Рассказывай, опять подрался?

Парень потупил длинные ресницы и еле слышно произнёс:

— Да, дедушка…

— Ты шалун ещё тот, а, Джекки? — ослабшая рука потрепала мягкие кудри. — Но я тебя никогда не ругал, хоть твоя мама и журила меня за это! А я тебе вот что скажу, — тут старик заговорщически наклонился к внуку: — Настоящему мужчине не пристало сидеть у юбки, смекнул?

Мини-Джек счастливо рассмеялся.

— Запомни, мой дружок, нужно всегда отстаивать свою честь и защищать товарищей.

— Конечно! Дедушка, я всё хотел спросить… а куда ты ездишь каждый год?

Тугие струи хлестали в окно, оставляя на стекле исчезающие дорожки. Выл ветер. Зато камин в большой, со вкусом обставленной комнате уютно трещал сухим поленом. То и дело вспыхивали искорки, взметались снопами и с шипением гасли, растворяясь о кирпичную кладку очага. Они напомнили Джеку костры под бархатным небом пустыни…

— Я расскажу тебе один случай, что приключился со мной давным-давно, больше сорока лет назад, но помню я его так же хорошо, как вчера! Ты уже большой мальчик, многое поймёшь!

С нежностью глядя на повзрослевшего внука, Джек на мгновенье смежил морщинистые веки…

* * *

История эта произошла летом 1866 года. Смутное было время: едва рассеялся дым Гражданской войны, и конфедераты (по-нашему, южане) приняли свою капитуляцию, как развернулось строительство Первой трансконтинентальной железной дороги.

«Честный эйб» Линкольн, ещё до своей трагической смерти в театре⁽³⁾, продавил замшелых республиканцев, которые, верно, так и возили бы свои задницы в гужевых повозках до скончания века. Указ о железной дороге был подписан, и две компании «Union Pacific» и «Central Pacific» рьяно, точно собаки на жирную кость, бросились вгрызаться в тёпленькие миллионы.

Грандиозный был проект, надо сказать. «Три тысячи сухопутных миль до побережья Тихого океана!», «Мост между Западом и Востоком», «Великий торговый путь!» — пели на все лады правительственные буклеты.

Шутка ли дело, согнали кучу народу: тысячи ирландцев, китайцев! Забитые беднягами баржи, не переставая, причаливали к восточной оконечности материка. В те времена ещё свирепствовали отголоски «золотой калифорнийской лихорадки», но запасы золотишка очень быстро иссякли, а желающих разбогатеть меньше не стало. И многие из наших — тех, кто прошёл войну, — подались на стройку. Нам всем умело промывали мозги, мол, вы — «квалифицированная рабочая сила»! Обещали тысячи долларов, пятилетний контракт…

Тем летом я слыл юнцом с приступами авантюризма (мне едва исполнилось двадцать), но парочка удачных атак на конфедератов под предводительством генерала Уильяма Шермана на исходе войны преисполнила меня великого самомнения. Пусть моя служба и длилась всего год, до мая шестьдесят пятого, воевал я «на стороне правды» и повторял «Боже, благослови наш Союз!⁽⁴⁾» чаще, чем «Доброе утро, миссис Смит!» торговке молоком.

Мы, «северяне», свято верили, что будущее — за отменой позорного рабства, и, в конце концов: «Конституция навсегда. Мятеж должен быть подавлен!»

Ах да, я был чертовски хорош собой: белокурый, точно ангел, с ярко-голубыми глазами. Хоть отец и твердил всегда, что «красота не глубже кожи⁽⁵⁾» и «лучше-ка, сынок, за честью следи» — матушка с гордостью перебирала мои кудри, вплетая в них «томные взгляды мисс Вильямс», «скромные вопросы мисс Браун» и даже «непристойное предложение миссис Фернандез»!

Что говорить, если подобный молодчик самонадеянно пренебрёг увещеваниями родных и направился в центральные штаты: забить тысячу-другую металлических костылей⁽⁶⁾ да получить зелёную пачку «гринбеков»⁽⁷⁾ .

Мыслил я тогда весьма обширными категориями: уж если моё имя значилось на скрижалях победителей, то в списке строителей самой протяженной дороги штатов я тоже должен быть!

Как сейчас помню тот день, когда дребезжащий, насквозь пропахший древесной стружкой вагончик докатил меня и ещё с десяток желтолицых «братьев Поднебесной» до «стройки века», или на какой ещё мотив захлёбывались тогдашние газетёнки.

Что увидел я меж скалистых гор Небраски, у чьих гранитных подножий расстилались песчаники, поросшие разнотравьем?

Грязно-белые парусиновые палатки вдоль новеньких рельс да сотню пыльных, измученных тяжким трудом работяг… Где-то вдали бежали мутные воды Миссури, солнечный диск пёк не хуже матушкиной печки в Рождество, только румянил не пироги, а сгорбленные спины. Отовсюду слышался сочный металлический перезвон и громкие голоса; густая, словно мука, пыль стояла над землёй удушающим маревом.

Закашлявшись, я даже не сразу понял, что меня окликают по имени:

— Эй!! Это ты Паркер?

Ко мне переваливался грузный рабочий лет пятидесяти в холщовых шароварах, подпоясанных широким ремнём. Замасленная полотняная рубаха свободно лежала на его мускулистой покатой груди. Густые брови скрывали маленькие, колко поблескивающие глаза. Ими-то он и впился в меня и в мою дорожную сумку через плечо.

— Так точно! — дурацкая армейская привычка рапортовать пристала ко мне похлеще пиявки, а так я тоже был не из пугливых, а потому открыто и прямо смотрел на незнакомца.

— Инженер, стало быть! — мужчина сверился с обтрёпанной кипой бумаг. — Только что-то шибко молод… неужели у вас в правлении поопытней не нашлось? Небось, и карту толком не видел, так, писарем каким сидел…

— По местности хорошо ориентируюсь, — на всякий случай добавил я, хотя не знал, о чём вообще речь: обшарпанный офис в Омаха снабдил меня контрактом, где в строке «Обязанности» чёрным по белому стояло: «Выполнение плотницких работ».

— По местности… — усмехнулся здоровяк и покачал головой.

Нет, я, конечно, не ждал радушного приёма: другие времена настали. Но и выслушивать про «проклятых кабинетных недоумков» тоже не хотелось. Ведь я-то и не был тем самым «хвалёным инженером» с Роуд-стрит! Произошла какая-то ошибка в документах. Это мы потом поняли, а пока пришлось основательно растолковать Сэму Роджерсону (так его звали), что приехал-то я по распределению от центрального управления «Юнион Пасифик» на должность «квалифицированного помощника». Нет, я бы конечно, и за инженера не прочь, но навыков, кроме знания широты, долготы и высоты, у меня не было.

— Тьфу ты, прорвы! А денежек, небось, наобещали, — Сэм топал вперёд, пока я пружинил за ним бодрым шагом, взметая тонкой подошвой сапог маленькие облачка пыли.

Китайцы подозрительно косились на меня из-под шляп, напоминающих широкие конуса, а горластые ирландцы в коротких бриджах весело глазели, прикрыв макушки жёсткими кеппи.

Роджерсон всё потешался над «министерскими остолопами» и над тем, что обещанный инженер, верно, уж давно укатил по восточной ветке к вечному конкуренту «юнионов».

Цветные бумажки будоражили кровь предприимчивым дельцам, и с тех самых пор, как две дорожные компании начали гонку навстречу друг другу («Централ» — из калифорнийского Сакраменто, «Юнион» — от города Омаха в штате Небраска), ни один месяц не обходился без крупных скандалов. Вездесущая пресса плевалась тогда едкой типографской краской, звенела на разные лады голосами мальчишек-рассыльных:

«КУДА ПРОПАЛИ ДВЕ ТОННЫ РЕЛЬС?» 

«БРИГАДА РАБОЧИХ ВЕНТУРЫ

ОТКАЗАЛАСЬ ВЫХОДИТЬ НА СТРОЙКУ: ПОЗОР ИЛИ НЕИЗБЕЖНОСТЬ?» 

«КТО ВОРУЕТ ДЕНЬГИ ГЛАВНОГО УПРАВЛЕНИЯ?» 

Толковых инженеров не хватало: крепкие американцы неохотно подписывали контракты, предпочитая искать счастья на золотых приисках. Оставались лишь ветераны Гражданской войны, искавшие своё место в наспех сколоченном мире. Две-три сотни долларов в месяц казались им надёжной гаванью, той тихой бухтой, куда следовало править своё потрёпанное боевыми шрамами судно. Я тоже был из таких: вёрткой рыбёшкой, угодившей на острый крючок пропаганды. И теперь, слыша нескончаемый звон молотков, видя изнурённые, покрытые охрой загара лица, впервые почувствовал нечто похожее на укол сожаления: сидел бы клерком в конторе, которую настоятельно советовал мне отец, ковырялся в бумажках, наслаждаясь тишиной и прохладой…

— Сэм, кого это ты там привёл?

Голос принадлежал то ли бывшему пирату, то ли закоренелому арестанту морской крепости. Высокий, мускулистый, с кудлатой чёрной бородой до воротника, курчавой шевелюрой из-под красной, лихо повязанной косынки, он окинул меня насмешливым взглядом, как бы примеряясь. Тёмные глаза его не нашли в моей стройной фигуре ничего интересного, зато я приметил орлиный нос да золотую серьгу-кольцо, продетую сквозь порванную мочку его уха. Коричневые штаны «моряка» были закатаны до колен, обнажая крупные икры. Когда-то белая и крепкая рубаха, заправленная в кожаный ремень с увесистой прямоугольной пряжкой, висела лохмотьями на тугих мышцах, загрубевшие стопы переступали в горячем песке. Довершали образ тёмные крючки татуировок, змеившиеся в густой растительности его тела.

— Инженера! — хохотнул Сэм, оборачиваясь и хлопая меня по плечу.

— Шутишь, чёрт тебя подери!! — гаркнул Рой Кларк (а это был именно он). — Да этот баклан⁽⁸⁾ даже на подмастерье не тянет!

— Поосторожнее со словами, друг! — надменно процедил я, сразу же почувствовав острую неприязнь к этому человеку.

— Ты мне ещё не друг, приятель! — он смачно сплюнул в сухой песок, и плевок этот впечатался мокрой пулей. — И, чует моя боцманская душа, вряд ли им станешь.

Мы бы ещё долго сверлили друг друга враждебными взглядами, но Сэм, махнув рукой, повёл меня к рядам уложенных шпал. Вокруг них, ни на секунду не прекращаясь, кипела работа. Так термиты без устали копают свои подземные ходы. Люди же, вооружившись молотками, клиньями и ломом, упорно прокладывали путь на запад.

В то лето стояла невыносимая жара, да такая, что испарения в полста шагах казались чистейшим прозрачным морем. Только тёмные дрожащие полосы фигур напоминали о том, что здесь не курорт, а осколок великой державы, то место, где сошлись амбиции толстосумов и рабский труд простых людей.

Сэм жестом остановил меня возле худощавого мужчины, чья узкая, костистая спина проглядывала бугорками позвонков сквозь светлую рубашку. Потрёпанное соломенное канотье⁽⁹⁾ скрывало мокрые русые пряди, прилипшие к бурой от загара шее.

— Лью!

Мужчина обернулся и, щурясь на ярком свету, посмотрел на нас снизу вверх. Я нарочно шагнул в сторону, чтобы моя спасительная тень густо легла на его острое, вытянутое лицо.

— Благодарю, — просто кивнул мне Льюис Келли.

— Покажи пареньку место для ночлега, пусть разместится, а потом приступим, — Сэм уже развернулся к бригаде и звал к себе коренастого рыжеволосого ирландца.

— Идём, — махнул Келли.

Пока мы шли обратно к вагонам, стоящим в тени отвесной скалы позади них, я разглядел моего нового «товарища по несчастью». Среднего роста, тощий, несуразный, с длинным крючковатым носом, он сразу же мне понравился. Одежда его была проста и ничуть не менее изношена, чем у остальных, но во взгляде сквозил благородный свет.

— Сэм у вас, стало быть, за главного? — начал я прощупывать почву.

— Сэм? О да, он бывший сержант и хорошо знает своё дело, получше многих «специалистов» из комиссии…

— А Рой Кларк? — осторожно, словно багор в вязкую топь, опустил я досаждавший меня вопрос.

— Служил во флоте, слыл контрабандистом… — невозмутимо продолжил Льюис, не расслышав моего «Ещё бы!». — Немного шумный, но хороший человек и отличный работник, каких поискать.

Я здраво рассудил, что сперва нужно обзавестись надёжным союзником: так учил Шерман.

«Запомните, солдаты, — собрав нас вокруг костра, любил разохотиться генерал, — куда бы ни бросила вас судьба, всегда и везде находите себе если не друзей, то верных соратников! Одинокий волк слаб и уязвим, но в стае превращается в опасного убийцу…»

У меня никогда не было настоящих друзей: всё либо приятели, либо соперники. Единственный сын любящих родителей был поражён всегдашней болезнью века: эгоизмом и чрезмерным самолюбием. Я не считал себя слабым и малодушием тоже не страдал, но чувство растерянности едко просочилось в моё сердце среди насмешливых, пристальных взглядов этих людей. Чуждых мне и по вере и в привычках. Тихий, вкрадчивый голос Лью внушил мне светлую надежду, что я не один.

Мы уже поднялись по шаткой подножке внутрь вагона: одного из пяти, стоящих на земле на манер жилых «каптёрок», отданных под кухню, инструменты и людей. Здесь царил приятный полумрак и невыносимая духота. Поверх грубо сколоченных досок валялись сбитые тюки, грязная ветошь, на торчащих крючках сиротливо висели изношенные робы.

— Вот тут, пожалуй, ложись, — Лью указал на мешок в дальнем конце. — А моё место вот здесь, рядом.

Я только хмыкнул в ответ, бросая сумку на королевское ложе.

— Да, не Бог весть что, — заметив мой взгляд, скромно улыбнулся новообретённый союзник, — но всё лучше, чем спать в палатках, подобно этим несчастным, переплывшим океан. У них теперь ни дома, ни семьи, ни веры…

— Наверно, так оно и есть, — я заметил маленькую икону, прилаженную в уголке, под самой крышей.

Светлый лик из темноты смотрел строго и сердито. Я сразу ощутил неловкость, будто все мои грязные делишки растеклись жирными чернилами в бухгалтерском отчёте отца:

«В таком-то году Джек П. нагло целовал мисс Дэвис в садовой беседке, а потом наворотил с три короба про «свадьбу, белые хризантемы и кругосветные путешествия»; тот же вышеуказанный субъект, гуляя под руку с мисс Прайс, оставил на её губах весьма пунцовый намёк на «единственную любовь всей его жизни», а потом «посмел пригласить на танец эту несносную миссис Филчер!»

Я купался в женском внимании, как плещутся в хрустале фонтанов розовые от жары мальчуганы. Мы жили тогда в штате Висконсин, в небольшом городишке Грин-бей, и вся округа, от «Олд Мен Стрит» до «Бродвея» (у нас был свой собственный театральный райончик) знала мои пшеничные вихры.

Ну и доставалось же мне от местных заводил! Шутка ли дело, если девушки, завидев мой чёрный котелок⁽¹⁰⁾, рассеянно закусывали губу, переставая слушать этих неотёсанных деревенщин, дымящих сигарами, что твой паровоз. Потому я чаще проводил время в драках, чем сидел с матушкой на длинной скамье нашего прихода… Может, воскресные речи падре, коснись они тогда моего уха, смогли бы дать утешение в неминуемых скорбях… Но я был глух, самонадеян и спесив. Пока не совершил первое убийство.

Произошло это во время одной из атак на конфедератов.

Шерман выставил лучших стрелков вперёд (надо сказать, я, простой рядовой, в спешке мобилизованный в 1864 году под громкие рыдания матушки и молчаливую тревогу отца, уже считался таковым в нашей роте: бил точно в «яблочко» с расстояния в 400 ярдов. У нас тогда вовсю использовали винтовки «Спрингфилд», или мушкеты. Весили они почти 11 фунтов, и управиться с этаким стволом да ещё поразить цель многим оказалось не под силу.

«Пехотинец должен производить три выстрела в минуту!» — гремел Шерман, но наши лепили, словно мухи перед зимней спячкой: новобранцев не успевали обучать, оружия не хватало…

И меня, который с пятнадцати лет ловко сбивал разве что банки с забора, поставили в авангард, простреливать кавалерию южан, по-военному — «снайперить» фланги.

Никогда не забуду, как дрожал в моих руках приклад! Одно дело — бить по жестянке, а тут живой человек, хоть и противник.

Поглубже вдохнув, я навёл цель, слегка надавил фалангой на тёплый курок… Бах!!! Знаменитая пуля Минье⁽¹¹⁾ молниеносно пробила грудь дюжего лейтенанта, изорвав плотный серый сюртук, обшитый золотым галуном. Солдата отбросило назад, под тяжёлые копыта его лошади, взвившейся от потери седока.

Кто-то из наших восторженно присвистнул, а мне хотелось очнуться от жуткого кошмара. Я целился в руку, я не был готов убивать вот так, открыто и прямо! Потом, долгими походными ночами, всё пытался договориться со своей совестью, но она оказалась куда менее сговорчивой дамой, чем те подружки, чьи маленькие тёплые пальчики сжимали мою ладонь.

Тогда меня осенило: можно ранить, но не убивать. Так себе идейка, но если ты не хочешь прослыть паршивой овцой в стаде, приходилось идти на меньшее зло. Моя природная меткость была мне в том порукой.

Вскоре я понял, что тешу себя ложной надеждой: «знаменитые пули», попадая в человеческую плоть, «прихватывали» с собой частичку одежды, запечатывая её глубоко в теле, точно алмаз. Источающий не блеск, а гной. Исход всегда был один: ампутация или смерть — уж как повезёт. Полевые хирурги тогда ещё обрабатывали инструменты в вёдрах с ледяной водой, и большинство солдат гибло от инфекций. Думая, что спасаю от смерти, я оказывал беднягам медвежью услугу: лучше бы им сразу умереть на поле боя, чем мучиться на операционном столе под открытым небом! Ангельский нимб пришлось снять и бросить в глухой подвал своего сердца…

— Это икона Спасителя нашего, Иисуса Христа, — тихий голос за спиной заставил меня резко вынырнуть из пучины воспоминаний, с горьким привкусом пороха на языке. — Если одолевают тяжкие думы, всегда можешь прочитать перед ней краткую молитовку, — Келли, должно быть, заметил, что со мной что-то не так, иначе какого дьявола я изображал из себя ослиного истукана. — Эта икона досталась моей матушке от её матери, а ей — от прабабушки… Она везде со мной, — тонкая кисть трепетно коснулась деревянного уголка. — Вот и зовут меня здесь «Святой Льюис из Сент-Луиса», сам-то я родом оттуда, служил при храме Василия Великого.

Кажется, я только сейчас понял, что привлекло меня к этому человеку: несоответствие его грубо сшитых брюк и худой рубахи с той особой статью, что отличает священнослужителя. Даже сутулость его виделась мне не сгорбленной немощью униженного человека, а кротким благородством сильного духа.

— Ну… это почётная миссия, почему же ты приехал сюда?

— Служить Богу надобно не только за клириком, но в тяжёлом каждодневном труде, — серьёзно произнёс Лью. — Это ведь тоже своеобразная молитва, если делается она во Славу Божию. Да, кроме того, приход остался в надёжных руках моего друга викария.

— А сколько ты здесь работаешь?

— Полгода, а Сэм и Рой почти год.

— Стало быть, хорошо платят?

— Достаточно. Не следует просить чересчур много: золото — такая же ловушка для людей, как сеть для птиц...

И мы вышли из бархатно-пыльного мрака на ослепляющее солнце.

* * *

Прошёл месяц…

Как говорил Чарльз Диккенс в романе «Повесть о двух городах»: это было прекрасное время, это было ужасное время!

Поначалу я больно стесал руки в кровь, но потом обзавёлся удобными сухими мозолями, лучше всяких перчаток!

Столовались мы тут же, возле вагонов: повар Боб Митчелл — округлый и крепкий, точно бочонок, с короткой щетиной волос на затылке, во всегдашней своей клетчатой рубахе — потчевал нас солёной свининой и поджаристым кукурузным хлебом. Перепадало и мясо бизонов: жестковатое, сухое, похожее на говядину. Сэм и Кларк иногда выбирались на охоту, «прочистить дуло», но всё чаще возвращались ни с чем: несчастных животных почти истребили в этих краях, что очень злило племя Омаха, располагавшееся вверх по течению реки Миссури, милях в десяти от нас.

Ирландцы набивали животы однообразной дрянью: то ли бобами, то ли чечевицей, поливая сверху доброй порцией дешёвого виски. А вот азиаты — по-нашему, «кули» — разбившись на группки, дымили коричневым рисом с приправой, жевали сушёных моллюсков да попивали крепкий чай. И выглядели не в пример здоровее всех нас. С первыми звёздами они тихо разбредались по палаткам, пока ирландцы полночи жгли костры, пугая пьяным смехом белоголовых орланов, реющих где-то там, в глубокой синеве.

Я тоже почти не спал, ворочаясь на своём жестком, словно булыжник, тюке: ломило перетруженные мышцы, а вместо отдохновения перепонки резал ужаснейший, рёвоподобный храп Сэма и Роя. Как они сами не просыпались в холодном поту от своих львиных увертюр? Оставалось такой же загадкой, как мерное посапывание Лью во всей этой ужасной какофонии.

Каждое утро первые лучи дерзко пробирались сквозь мутное стекло вагона, но доставались им пустые мешки: мы уже давно мелькали там — в грохоте и криках — не дожидаясь, пока взойдёт солнце. Жара тогда стояла иссушающая, до сорока градусов по Цельсию, щелочная пыль ластилась к телу, скрипела на зубах, забивалась в ноздри. Я хорошенько полоскал рот по несколько минут кряду, только бы избавиться от мыльного привкуса на языке.

Нас работало пять бригад по двадцать человек примерно, у каждой была своя задача. Дело обстояло так: сначала укладывали шпалы. Сэм шёл вперёд с рейкой такой же длины, как рельса, отмечая будущие стыки. За ним торопились «разносчики» и разбрасывали шпалы между отметками — две стыковых и десять промежуточных — следом шли «зарубщики» с топорами, вырезая гнёзда для рельсов. Зарубки эти требовалось хорошенько просмолить. Потом к месту укладки подавалась вагонетка с рельсами, и двое рабочих при помощи «клещей» стаскивали их на готовые шпалы. В конце Рой Кларк проходился измерителем колеи: чтобы расстояние между рельсами было равным.

Только после этого все стыки соединяли между собой узловыми накладками и накрепко стягивали горизонтальными болтами. Завершали работу «костыльщики»: один приподнимал шпалу положенным на пенёк рычагом-ломом, а другой в это время ударял в середину головки костыля, но с осторожностью, чтобы не смять её и не расколоть шпальный брус.

Работа шла споро. Гулко и звонко разносились удары по блестящей глади металла, солнце плясало над головами, растворяя в горячих пластах блестящий солёный пот.

Легенда о Вавилонской башне обрела среди нас иное значение: движимые не гордыней, но необходимостью, мы научились понимать друг друга. Я сначала дивился, а потом уж сам показывал крепышу-ирландцу, как получше «ставить стык». Несколько человек знали с десяток расхожих английских фраз, произнося на всякие лады: «Начинаем работу!», «Остановись!», «Осторожно!» — но движения Сэма, похожие на мельницу в шторм, красноречивее любых слов доходили до сознания этих бедолаг.

Я работал на подхвате у всех сразу: помогал Сэму с разметкой, вместе с Лью смолил отверстия в шпалах, забивал с Кларком костыли. Только и слышалось отовсюду: «Эй, Паркер!» или «Инженер!» Что ж, в казармах имена тоже теряли смысл, превращаясь в позывные «Фокстрот», «Буйвол» или «Окулист». Ты словно сбрасывал гражданскую шкуру, обнажая истинное нутро. Так было легче выживать.

Наша с моряком неприязнь росла день ото дня. Рой считал меня обидчивым сосунком, а я видел в нём неотёсанного дубину. Матушка рассказывала, что люди, близкие по духу, равно как чуждые по складу, сразу чувствуют друг друга. Есть в этом нечто таинственное и необъяснимое, таковы нематериальные законы Вселенной.

Сегодня мы снова работали в паре. Рой размахивался дюже и широко, уходил всей спиной в амплитуду, и удар его молота по шляпке был поистине сокрушителен. Я хоть крепко держал рычаг, приподнимая тяжёлую шпалу, и упирался ногами в ползучий песок, но едва выдерживал сильный стук, отдающийся в жилах.

— Ровнее!! — командовал Кларк. — Что ты как поплавок!

Я раздражённо утирал пот со лба, изо всех сил напрягая мышцы, а треклятый рычаг всё ходил ходуном.

— Тьфу! Барышня и то посправнее будет! — насмешливый бас Роя нарочито громко звенел среди общей толкотни. Нетрудно догадаться, что он хотел вывести меня из себя. — Небось тяжелее ложки ничего не держал?

Откуда ж тебе знать, старина, что я выносил раненых из-под обстрела, еле волоча ноги от тяжести ста девяноста фунтов на плечах.

При других обстоятельствах двое молодчиков, подобных нам, встреться они на вокзале, на палубе или в порту, да хоть возле городской ратуши, давно разошлись бы по своим делам. Смерив друг друга презрительным взглядом, разумеется. Здесь, среди бескрайнего полотна рыжего песчаника, где на мили вокруг высились лишь скалы из глины и вулканического пепла, похожие на вытянутые прямоугольные пласты, мы оставались единственным оплотом цивилизации. Хочешь того или нет, а приходилось делить между собой пищу и кров. Пока получалось скверно, но я был не из тех, кто пасовал перед открытой враждой, а потому, выправив рычаг, дерзко посмотрел Рою в глаза:

— Если б кто-то поменьше молол языком да побольше делал, глядишь, милю бы уже проложили!

— Эй, что ты сейчас сказал, щенок? — увесистый молот замер в его руках.

Я, грешным делом, подумал, что моряк приложит меня им прямо здесь, огреет по голове не хуже костыля. Так и забьёт в шпалину, и я, наконец, смогу гордиться тем, что увековечил себя в истории.

— А то и говорю, Кларк, тебе б на мельницу в самый раз!

Другие, бросив работу, вострили уши, таково уж свойство человеческой натуры: хлебом не корми, дай зрелищ. Горячий сухой воздух дрожал от пыли и напряжения.

— Сейчас ты сам отправишься к чёртовой бабушке! — рявкнул Кларк.

— Только после тебя!

Мы схватились.

Навалившись, Рой столкнул меня с небольшой насыпи, где укладывали рельсы. Напрасно я упирался затёртыми мысами сапог: рука его, точно железные клещи, впилась мне в плечо и поволокла к кустам. Но я был быстр и ловок, крутился, словно белка в колесе, — и через мгновение мой кулак впечатался в небритую скулу.

— Ах ты гадёныш! — опешив на мгновение, Рой ослабил хват, я дёрнулся, но его толстые шершавые пальцы цепко держали ворот моей рубашки. Что за дюжий медведь!

Толпа вокруг улюлюкала, Сэма не было рядом, только Льюис, взывая к совести, попытался разнять нас, пока не отхватил зуботычину Кларка. Так он и стоял рядом, потирая ушибленную челюсть и тягостно вздыхая.

Ну и намутузили мы друг друга! Извозились в пыли, точно кошки. Подозреваю, моряк бил не в полную силу, а так, проучить. Но чувствовал я себя тогда не лучше отборных зёрен, пропущенных сквозь чугунные жернова. Рою тоже досталось: на щеке вспухал лиловый синяк, а ещё я пребольно ударил его в колено.

Кончилось тем, что прибежал Сэм, оттащил Кларка и разбранил зевак-эмигрантов на чём свет стоит. Потом напустился на нас, обозвав «безмозглым дурачьём».

— Как вы думаете работать?! — грохотал он. — Намяли друг другу бока, будто у нас здесь передвижной госпиталь на подхвате! А ну если с вами что случится?

Рой угрюмо смотрел вдаль, то и дело сплёвывая в песок. Я стоял ровно и поджимал губы: между рёбер будто кинжал всадили. Солнце висело над головой огромным расплавленным диском, возвещая полдень и долгожданный обед.

С вагонной кухни донёсся гонг: это Боб колотил кочергой по вздёрнутой рельсе. Народ потянулся на дымок, и вскоре лёгкий перестук ложек заменил настойчивый звон металла.

Получив щедрую порцию картофельного салата и солонины, я скромно устроился в тени. Моё внимание привлекла фигурка, мелькающая меж палаток. Это был мальчик-индеец лет двенадцати.

— Его зовут Чиккала! Он наш большой друг! — рассказал Сэм.

Я узнал, что мальчишка часто приходил сюда и молча стоял в сторонке, наблюдая за строительством «Чу-чу» — железной дороги.

Роджерс приветил его, научил разным словечкам, и со временем Чиккала смог рассказать, что родом он из племени Омаха, живших в резервации по ту сторону реки. Омаха спали в переносных кожаных типи и охотились на бизонов, что давало им пищу, кров и одежду. Из костей животных они делали мотыги, а из шкур — щиты.

Как-то раз мальчик признался, что «его очень, очень недовольны, что вы делать дорога!».

Когда-то индейцы владели прериями, вместе с огромными стадами свободно перемещаясь по Великим равнинам, держали Совет вождей и воспевали священные земли. Пока ушлые сенаторы из Конгресса, вооружившись «Законом о переселении», не гнушаясь подлогом, а то и ружьём, не вытеснили аборигенов к Западу от Миссури. Кто виноват, что «Анпету Мака»⁽¹²⁾ лежала на пути промышленного развития континента? У американских «баронов» тоже имелся свой «священный телец».

— Маа Воште! — приветствовал нас мальчик, что означало «мой дорогой».

Одетый в одну набедренную повязку, тонкий, как гибкая тростинка, он с радостью принял из рук Сэма хлеб — своё любимое угощение.

Угрюмо поковыряв свинину, что совсем не походило на прежнего охотника до мяска, Рой молча подхватил эмалированную тарелку и пошёл к стойлам.

Я не упомянул ещё, что возле вагонов у нас размещался сарайчик, похожий на походную конюшню: дощатая крыша, перегородки из бруса... Там содержалось около трёх десятков лошадей, всё простой масти, «американцы»: они отличались послушанием, выносливостью и силой. За каждой бригадой были закреплены свои животные. Наших звали Вспыш, Бурый, Уголёк и Брауни.

Нетрудно догадаться, что клички отражали и окрас, и характер. Бурый был тёмно-коричневый, почти такой же, как Брауни, но с уходом в рыжину. Вспыш и Уголёк — вороные, это было огромной редкостью для рабочих лошадок. Сэм говорил, они родились от скрещивания с «кентуккийской верховой», прихватив не только лоснистый ворс, но и крутой норов. Уголёк ещё поддавался рукам, особенно если умаслить его кусочком свежего мякиша с солью, а Вспыш не подпускал никого, кроме Сэма. Боязливо косился чёрным, как сливина, глазом и нервно тряс удила.

Водилась у нас и собачка, породы рэт-терьер: маленький, быстрый крысолов. Белый с коричневой мордочкой и чёрными пятнами на холке и спине. Приблудился с очередной подводой бруса да так и остался: ловить местных грызунов, которые обитали здесь в большом количестве и изрядно портили не только мешки с зерном, но и настроение Боба.

Его в шутку прозвали Лаки. «Пусть на четырёх лапах, но своя Удача у нас есть!» — подмигивал Роджерсон. Большой любитель животных, он выучил пса сидеть, лежать и подавать лапу. Один раз Лаки приволок в зубах початую бутылку виски, чем навсегда завоевал любовь Сэма.

Я тоже очень привязался к нашему пёсику, добрый и ласковый, он напоминал мне родительский дом и виляющие от радости хвосты соседских собак…

Широкая, слегка ссутуленная спина Кларка угрюмо маячила возле конюшен, пока мы сидели в приятной тени, прислонившись к нагретой стенке вагона. В сорока ярдах перед нами, будто раскиданные небрежной рукой художника, живописно светлели палатки, дымились костры, и две суетливые нации уютно гудели над котелками.

— На Кларка зла не держи! — раскурив излюбленную трубку, вдруг выдал Роджерсон. — Просто шибко ты похож на одного мальца, к которому сбежала его дражайшая леди!

Наши с Льюисом ложки на мгновение замерли у ртов.

— Похоже, придётся извиниться за это! — я усмехнулся, но слушал внимательно: Сэм не был словоохотлив. Он мог дать совет, как лучше приловчить рычаг или подстрелить бизона, а уж копаться в душе человеческой… увольте.

Мы с ним неплохо поладили за месяц. Я узнал, что служил он под знамёнами моего генерала и даже участвовал в знаменитой битве при Чаттануге в шестьдесят третьем.

Корпус Шермана направлялся тогда на север, к Ноксвиллу, но это была уловка. Южане, дремавшие в походных палатках близ города Чаттануга, и не подозревали о том, что войска генерала резко повернули вспять и в ночь на 24 ноября в полной тишине перебрались через реку Теннеси.

Предрассветная мгла скрыла их стремительное наступление. Застигнутый врасплох противник, окружённый с одной стороны городской стеной, а с другой — крутым Миссионерским хребтом, ударился в бегство. Роджерсон своими глазами видел, как удирали конфедераты по крутогорью, окутанному густым утренним туманом, как с криком расшибались о плоские валуны. Видел и склоны, укрытые, словно пышной весенней травой, сотнями тел.

Главнокомандующий Юга, генерал Брэгг, накануне совершил большую ошибку, отослав одну из своих армий в Северном направлении. Поговаривали: между ним и Лонгстритом, возглавлявшим тот корпус, давно уж росла взаимная неприязнь. Да такая, что Брэгг с проклятиями выгнал «старого боевого коня». Можно лишь догадываться, по каким рельсам на всех парах покатила бы История, оставь он опытного командира при себе…

Сэм прошёл войну, отделавшись контузией и лёгким ранением в руку, а теперь сидел здесь, попыхивая трубкой, да весело поглядывал на нас с Келли:

— Извиняйся, не извиняйся, тут дело такое, щепетильное! — он старательно вытер миску корочкой хлеба. — Откуда ты взялся, Джек?.. На твою смазливую мордашку только баб приманивать!

Всегда серьёзный Лью вдруг поджал тонкие губы, отчего щёки его раздулись не хуже лягушачьего пузыря, и едва не прыснул.

— Такому только при Адмиралтейской кухне служить, в белом фартуке! — сквозь грохот посуды ввернул Боб.

— Скука смертная, — зевнул я, — знай себе нарезай хлеб да мой посуду!

— И бранись с шефом-французом! — отозвался Митчелл. — Вари прозрачный «консоме», то бишь бульон, лепи «кнели», а по-нашему тефтели, и пеки «мильфеи», чтоб они сгорели!

— Тут у нас не сахар, — пробасил Сэм. — Стройка века, только бы не окочуриться! Миллионы наверху делят, а нам сюда, как псам, объедки. Поглядел бы я на них, в пиджаках этих, как с кувалдой в пекло управляться, это вам не в Ньюпорте под зонтиком отдыхать!

— А ты, Сэм, зазря не бранись, — тихо заметил Льюис, — мы своё дело знаем, что нам до других? У них свои заботы…

— Заботы, ага! Как бы кусок пожирнее урвать да брюхо набить!

— Все под Богом ходим, — глубокомысленно заключил Келли.

Сэм отечески хлопнул меня по плечу, в глубоких изломах его морщин затаилась тёплая искра:

— Ну, сынок, ты тут вроде пообтесался, а на Кларка всё же не думай, он мало кого любит, но уж если полюбит, ууу…

В этом протяжном «ууу» скрывалось неведомое мне знание о таинственных заповедниках сердца, способного — кто знает? — на какие жестокие глупости или великие подвиги самоотречения…

* * *

Растопленные жаром дни текли один за другим, шёл второй месяц моего «заключения». По-другому и не назвать те жалкие условия, в которых оказались мы все, страдая от невыносимого пекла и плотной, как сухой мел, пыли. А короткие сумерки, дремавшие среди скал всего несколько часов, были, скорее, насмешкой, пародией на долгую ночь под отцовским кровом.

Едва голова моя касалась рыхлой подушки из мешковины — в уголках вагонного окна предательски розовело небо, и вот уже грузно ворочался Сэм, громогласно кашлял Кларк, а Лью, по обыкновению, заканчивал молитву, упираясь высоким лбом в шершавые доски пола.

На исходе пятой недели скрипучая вагонетка прикатила к нам худосочного инспектора из управления. С пухленькой папкой бумаг под мышкой. Потея в пыльной шляпе и коричневом костюме-тройке, он деловито спустился с подножки, за ним пропыхтели ещё два толстых невзрачных бухгалтера, чьи бледные лица хранили печать сырых кабинетов.

Оставив инструменты, народ в предвкушении потянулся к железной посудине. Как же, хоть и с большой задержкой, но денежки здесь, только протяни руку!

— Приветствую, мистер Роджерсон! — словно старого знакомого, кликнул Сэма инспектор. Тот важно стоял впереди всех, приставив ко лбу козырёк ладони.

— Давненько тебя не было, Фрэнк! Почти два месяца прошло!

— Ждали, пока передадут облигации, — небрежно бросил инспектор, сверяясь со списком. Таким же безликим, как он сам. Примечательными у мужчины были только пышные желтоватые усы, лихо закрученные на концах. — В головном управлении новый директор, без его подписи не обналичишь…

— Ну-ну, старая песенка, — усмехнулся Сэм. — У вас на каждый месяц по директору!

— И всё сызнова считать пытаются! — бросил Рой.

— Это не моё дело, — отмахнулся инспектор и повернулся к своим: — Ну что, начнём? У нас мало времени!

Сэм, Кларк, Льюис и я первыми получили на руки новенькие зелёные пачки — каждая по двести долларов.

Мне кажется, я кожей ощущал жадные взгляды уставших «кули», чуял печальное безмолвие, спрятанное под конусами их шляп. И даже возбуждённая жестикуляция ирландцев, смятые в руках кеппи не могли меня обмануть: все эти люди отчаянно, мучительно нуждались в деньгах.

Длинной вереницей подходили они к посыльным, получали жалованье и неловко расписывались в документах. Я лишь усмехнулся, выслушав хриплый бас Роджерсона, обращённый к доходяге-чиновнику:

— Ну-ну, выворачивай карманы, Фрэнк! Небось, ещё полсотенки завалялось! Или скажешь, что денежек нема, самим есть нечего! Конечно, «Юнион» ведь — самая бедная конторка в мире!

Серый от жары инспектор только устало махнул рукой, запрыгнув на скрипучую подножку:

— Ладно тебе! Сам знаешь, что сейчас кризис, денег в управлении нет, мне и то жалованье урезали!..

— Кризис, шмизис, — поворчал Сэм, скручивая бумажки. — Кризис он где: вот тут, в головах! — Роджерсон постучал двумя пальцами себе по виску. — Отсюда вся гадость и появляется!

Вагонетка укатила назад в плотных клубах пыли и пара, а толпа вокруг уныло редела, прятала свёрнутые купюры шершавыми, потрескавшимися от песка и солнца пальцами.

— «Кули» по тридцать получили! Доллар в день, ни в чём себе не отказывай! — Сэм провожал взглядом понурые, мокрые от пота спины. — А «падди» по сорок пять. Не намного ж их выше ценят!

После войны американское общество гордо возрождалось к «великим идеалам равенства и справедливости». Только вот азиатов по-прежнему называли «китайскими Джо» и язычниками, а пакетботы, свозившие их по водным каналам, — не иначе, как «жёлтой угрозой». Ирландцев ценили не больше. «Белых негров», «падди» и «бритутов» рисовали на потеху почтенной публике в образах закоренелых бандитов и пьяниц. И почтенная публика весьма охотно скупала дешёвые газетёнки, разукрашенные бутылками виски да карикатурными толстяками. Классовая неприязнь крепко засела в мозгах у «прогрессивных» граждан: новенькие таблички с надписью «Ирландцам — просьба не беспокоить» на обшарпанных дверях заведений попадались едва ли не чаще ежедневных объявлений о рейсах портовых судов.

Чувствуя в карманах колкий хруст купюр, мы на мгновенье оказались там, в прохладном сумраке кабинетов: в отглаженных костюмах, с дневным кофейком — самые взбитые сливки рабочего класса. К счастью, никто из нас не страдал подобным превосходством, наоборот, хорошим тоном считалось «припечатать» властьимущих крепким словцом, в чём мы и упражнялись весь путь до вагонов.

— С этими дружками держи якорь в кармане!⁽¹³⁾ — Рой потуже затянул алую, выпачканную в белой пыли, словно в мелкой мучице, косынку. — Такой фуфырь⁽¹⁴⁾ наведут!

— Слышали бы вы, как зазывают в главном офисе! — я шёл с Льюисом чуть позади, и невольно сравнивал приземистую фигуру Сэма и высокого, размашисто шагающего Кларка. — Девятьсот долларов в первый месяц, полторы тысячи — в последующие!

— Подставляй задницу — всё одно! — весело пробасил Сэм. — Наполируют до блеска!

Я рассмеялся, Рой молча сплюнул вбок, и прозрачный белёсый ошмёток повис на сухой ветке куста. С той злополучной стычки мы старательно избегали друг друга, но Сэм был начеку.

— А на плакатах там во-о-от такие гостиницы! — мы остановились возле вагонов, и мои руки прочертили высокую крышу над нашими с Лью головами. — Первоклассные! Ещё и с рестораном. Знай себе, клади рельсы да отдыхай, как в пансионе!

— Вот он, наш ресторан, — Сэм кивнул в сторону Боба и его пузатой армии котелков, сложенных один на другой у порога. — Ничем не хуже этих ваших кафетериев!

* * *

Лазурно-лимонное небо плавилось в ярких лучах.

Покрепче перехватив молот, я вогнал металлический костыль в податливо-мягкую древесину. Она приняла в себя остриё с тихим жалобным треском. Похожий на богомола Льюис послушно держал рычаг, его тонкие запястья тряслись, как куст бузины на ветру, так мы и работали вдвоём, потому что накануне Рою стало плохо.

Случилось это после обеда. Боб состряпал нам отменного бизона: несколько толстых кровяных пластов слабой прожарки. Бывший шеф-повар Адмиралтейства, он имел дело лишь с говяжьими шницелями да салатами из нежнейших омаров, однако затерянная среди прерий полевая кухня научила его управляться с грубой шкурой этих животных.

Мы немного отдохнули, я выпил кружку кипячёной воды и пошёл за инструментом (надо сказать, матушка моя была весьма щепетильной женщиной в том, что касалось еды и питья: пузатый чайник на печке-голландке пыхтел у нас по несколько часов кряду).

Прошло всего пару часов в грохоте и перестуке, моя тень уже медленно спустилась с насыпи, протянувшись на добрых пару футов, когда, наконец, я понял, чего мне не хватало: хрипловатые окрики Кларка привычно не разбавляли всю эту пыльную возню.

Закончив работу в предзакатном оранжевом свете, налюбовавшись, как пурпур угасающих лучей ласкает нагретые скалы, мы с Льюисом, смеясь, пошаркали к вагонам. Сэм ещё что-то втолковывал китайцам, стоящим возле насыпи, их соломенные конуса согласно кивали, я ещё подумал: «Какого чёрта они понимают?» Возле спального вагона суетился Боб, всегда улыбчивое, благодушное лицо его выражало крайнее беспокойство.

— Что стряслось? — спросил я добряка, смутно ощущая тревогу.

Оказалось, одна из дюжины бочек с водой, привезённых пару дней назад, была испорченной. Рой напился из неё сырой воды, у него шибко скрутило живот, открылась рвота и сейчас он в одиночестве лежал на своём тюке, изредка хватаясь за пустую миску и проклиная всё на свете.

Я поспешил в вагон.

Загорелое, пышущее энергией лицо моряка превратилось в бледную, измождённую маску. Высокий лоб покрылся крупной испариной: верный признак сильной лихорадки. Он сухо сглатывал, настороженно провожая меня тёмными глазами.

В те времена кишечный грипп лечили промыванием желудка, клизмами и опиатами. Если б Рой оказался в больничке Ланкастера — за пару-тройку дней «олухи в белых халатах» вычистили б из него всякую гадость.

Что ж, сейчас он валялся на пыльном мешке где-то в степях Небраски, страдая от жесточайших приступов боли. Признаюсь, отголоски злобного торжества всё же коснулись моей души, но я повёл себя, как верный прихожанин нашей церкви: проникся состраданием к ближнему.

За три дня легче Рою не стало. Ночами он ворочался и тихо мычал, стараясь не будить нас, но боль, подобная древесному жучку, назойливо точила его изнутри, съедая жизненные силы. Роджерсон скреб затылок, стоя возле товарища, Льюис приносил питьё и подсушенный хлеб.

Тогда я вспомнил, что у меня есть средство, которым моя матушка лечила кишечные колики отца. Она так и сказала мне в напутствие, вложив в руку маленький стеклянный флакончик: «Джек, дорогой, обязательно возьми с собой лекарство! Ты отправляешься в дальнюю дорогу, где, уж конечно, не будет столько аптек, как вдоль нашей «Годли-роуд»!»

Пузырёк этот надёжно спрятался на дне холщовой сумки и, верно, рисковал остаться там навсегда, облепленный хлебными крошками, мелкой травой да прочим сором. Или случайно разбиться о дорожный камень, а может, попасть в ловкие руки воришки… Но «Гофманские капли» весело мелькнули алой этикеткой в моей руке, уведомляя любого, кто мучился от расстройств: «Принимайте по 15-20 капель 3-4 раза в день при позывах ко рвоте, дурноте, головокружении и нервной слабости».

Правда, пришлось ещё раз повздорить, на этот раз уже с больным Кларком. Удивительной несговорчивости был человек! Еле раскрывая пересохшие губы, обессиленный от голода и болезни, он по-прежнему ворочался от меня, всячески демонстрируя своё презрение: «Убери свои микстурки, Паркер!»

В конце концов, Сэм не выдержал и влил в него полпузырька моего лекарства.

Уже через пару дней «гофманский курс» из трёх частей спирта и серного эфира поставил Роя на ноги. Подозреваю, у настойки имелся ещё один, неисследованный эффект, или побочное действие, уж кому что по душе, только с тех самых пор Кларк перестал надо мной подшучивать. А потом и вовсе проникся неким чувством. Не уважением ещё, нет, но чем-то, что по-новому звучало в знакомой хрипотце: «Паркер!»

(По правде говоря, я не знал, чем можно было заслужить расположение подобного спесивца… Неужто в одиночку взяв на абордаж правительственный фрегат?..)

* * *

Раз мы устроили шуточную стрельбу на деньги. Подобные забавы, конечно, являлись естественными для мужчин вроде нас: тех, кто обретался на свежем воздухе вдали от вездесущих констеблей. Кое-кто из ирландцев притащил штук двадцать пустых бутылей от виски. Надо было видеть лицо Сэма, который не далее, как вчера, потешался над ирландской «чаркой мира», попросту — замызганной флягой — свято веруя, что она одна и потчует этих бедолаг.

— Чёртовы пройдохи!! — смеялся Сэм, потуже набивая свою извечную трубку. — Пойло из-под земли достанут!

Кто ж знал тогда, из всей нашей разноголосой, хохочущей толпы, что патроны, растраченные на дрянные стекляшки ради потехи, могли спасти не одну жизнь… Блажен неведающий. Как бы то ни было, расчертили прямую ярдах в шестидесяти от стартовой черты, врыли несколько кольев, на колья вверх дном навесили бутылок.

Вызвались я, Сэм, Кларк и дюжина ирландцев, среди которых нашёлся свой «Соколиный глаз». Чиккала тоже очень хотел, но Сэм вручил ему вместо приклада пол-краюхи свежего, пахнущего сеном хлеба.

Остальные обступили нас шумной гурьбой, даже меланхоличные «кули» и те весело таращились в тени широких шляп, в одну из которых мы опустили каждый по десять долларов.

Набралось целых сто шестьдесят — солидный куш для «дорожного отребья»! Боб ещё смеялся, что из этакой «зеленухи» можно сварганить неплохой салат «Тако».

Стреляли с нашей винтовки «Спрингфилд». Тактика была простая: на первом этапе снимали бутылки с шестидесяти ярдов, на втором — с девяноста, в финале — со ста двадцати!

Начали ирландцы. Ну уж в этих охотниках покуражиться да попалить мы не сомневались! Хотя большинство из них оказались неумёхами по части стрельбы: целились стоя, направляя дуло трясущейся рукой, — три человека стреляли из положения «на колено» и сбили бутылки.

Следующим выступал Сэм.

Он не спеша примерился к ружью, вскинул вверх-вниз по-армейски, словно взвешивая металл, и, расставив ноги, прицелился. Поддерживаемый крепким плечом приклад даже не дрогнул, когда с треском лопнуло стекло, рассеивая солнечные лучи по осколкам.

— Отличная попытка! — давно забытый мандраж разливался по моему телу. Вспомнились учебные стрельбы, дымная гарь, запах свежей травы и крики генерала…

Тем временем Рой заряжал патрон. Заново перевязав косынку, что случалось с ним весьма редко, он опустился на колено, вскинул винтовку и, прижавшись к нагретой смоли щекой, выстрелил. Крайняя бутылка качнулась с еле слышным звоном.

— Не торопись! Держи прицел ниже! — наставлял Сэм. — Это тебе не по чайкам стрелять!

Кларк криво ухмыльнулся и передал ружьё мне:

— Ну, давай, юнга!

Горячее дуло больно ожгло руку. В чёрных глазах напротив плясали черти: тот особый сорт нечисти, встречающийся лишь у пройдох.

Я немного отвык от тяжёлого приклада, а потому выбрал самую выигрышную позицию для огня: лёжа на животе. Нагретый песок, усыпанный мелкими острыми камнями, неприятно саднил локти и живот через рубашку, я пытался сосредоточиться, но всё отвлекался на голос Роя:

— Решил позагорать, Паркер? Может, лимонаду принести?

Никто бы и не понял, что он мне толковал, да вот только Кларк уж шибко потешно изображал подлизу-официанта, с его подобострастными наклончиками и подносом на вытянутой пятерне. Со всех сторон сыпались смешки, а я так и лежал, распластанный в своей неловкости, как в пыли.

— Не сбивай мне малого! — усмехнулся Роджерсон. — Сам-то промазал!

Я тщательно прицелился, глядя, как сквозь прорезь планки, прямёхонько над мушкой, поблескивало бутылочное стекло. Секунда — и точный выстрел эффектно разбил его вдребезги.

— Молодец! — ахнул Лью, стоявший тут же, у наспех размеченной стартовой черты.

Он, отродясь не державший в руках винтовки, радовался сейчас, точно ребёнок, впервые оказавшийся на арене цирка, рядом с ним весело подпрыгивал наш Чиккала.

Размашистые, сочные аплодисменты Боба ещё больше укрепили мой боевой настрой:

— Хороший выстрел, Джек!

Сэм одобрительно кивнул мне, передавая ружьё дальше, Рой задумчиво жевал длинную соломинку в стороне.

С девяноста ярдов взяли я, два ирландца и Сэм. Остальные уже вовсю делали ставки: несколько смятых купюр, мелькая меж загорелых кистей, ходили по кругу, вызывая хохот или смачную брань.

На ста двадцати толпа заметно притихла.

Четыре бутылки казались теперь далёкими поблескивающими маячками.

Первым стрелял высокий тощий ирландец. Я сразу распознал в нём бывшего пехотинца, по характерной сутулости от тяжестей походной амуниции, а ещё по выставленному вбок локтю — извечной привычке старых вояк. Он бросил кеппи товарищам и улёгся на горячий песок. Кое-кто хохотнул, но его тут же грубо оборвали. Воцарилась необычайная тишина — удивительное дело для здешнего часа! Ирландец долго прикладывался к ружью, поворачивал голову то так, то этак, наконец, застыл… Раздался выстрел, но ничего не произошло.

— Эээээ!!

— Зак!! Конас ти!

Должно быть, это означало крайнюю степень сожаления. До чего же щедрый на эмоции народ! Блестящие от влаги, густо-рыжего цвета лица кривлялись во всех оттенках разнообразнейшей мимики: от горчайшего горя до клокочущего зла. Нашлось место и для парочки злорадных ухмылок. Махнув рукой, Зак отдал ружьё плечистому крепышу с густой порослью на широком, точно блин, лице. Тот залихватски сдвинул кеппи, нагнав зловещей тени на узкие глазки, поднял дуло и пальнул.

— Куда этот молодчик целился? — развёл руками Сэм. — В кусты?

Он деловито принял ружьё в свои широкие мозолистые ладони, поплевал на пальцы, растёр между подушечками и, опустившись на колено, навёл прицел. Мне кажется, я сам забыл, как дышать. Разогретые секунды тянулись, таяли, первая, вторая, тре…

Бахнул залп.

Все взгляды устремились туда, где один колышек слегка наклонился под тяжестью целёхонькой бутылки. Роджерсон в сердцах сплюнул и едва не саданул прикладом о землю.

— Чёрта с два!!

Я ещё не видел его таким расстроенным. Он всё оборачивался, продолжая цеплять мишень долгим, придирчивым взглядом, да что-то бурчал под нос.

Теперь все смотрели на меня. Разномастный калейдоскоп насмешливых, заинтересованных, удивлённых, и, конечно же, презрительных лиц. Эти взгляды пудовыми гирями легли на обгоревшие под солнцем плечи. Я глубоко вздохнул, взял протянутую Сэмом винтовку и опустился на корточки, примеряясь. Гнетущая тишь, перемешанная с пылью от множества ног, давила на череп… Я вдруг отчётливо услышал моряка:

— Паркер, не подведи!

Неуловимые нотки, каким-то чудом прозвучавшие в его голосе, заставили меня обернуться. Рой стоял поодаль, скрестив жилистые руки, и щурился из-под косынки. Рядом сосредоточенно покусывал губу Роджерсон, крестился Лью. Боб в волнении откручивал медную пуговицу на своей рубашке.

Я лёг на землю и, пошире расставив локти, приник грудью к шершавому песку. Ровное дуло смотрело прямо вдаль. Мерцающий проблеск то гас, то всыхивал искрой на кончике мушки. Ещё чуть-чуть, тааак, правее… Ещё чуть ниже… Я позволил воздуху так же плавно и легко проникнуть в мои лёгкие на вдохе, как мягкое движение пальца, медленно, с невесомой оттяжечкой опустившегося на курок…

Упругий, хлёсткий выстрел вспорол натянутый струной воздух. По телу отозвалось едва заметное дрожание металла, облегчённо выпустившего гладкую пулю. В ста двадцати ярдах хрустальным, тончайшим звоном вздулось толстое стекло.

— Вааа!!

— Паркер!?.

— Во даёт!!

Отовсюду слышались восторженные вскрики, а я всё лежал в песке, обнимая горячую винтовку. Пьянящая эйфория растекалась от кончиков пальцев до распустившегося в груди узелка.

— Маа Воште, Маа Воште! — танцевал наш Чиккала, смешно вскидывая худые руки. — Ота Кте!(меткий стрелок)

Меня хлопали по плечу, да так яростно, будто выбивали старый матушкин половик. Неистово трясли руку… кажется, это был ирландец, Зак. Боб пообещал наварить целый котелок отборной свинины, «вот прям такой, доверху, под самую крышку, чтоб мяско валилось наружу!». Среди возбуждённой толпы мелькнула алая макушка, и скоро сухая шершавая ладонь крепко сжала мои пальцы.

— Молодец, Паркер, чёрт тебя подери! — Рой торжественно передал мне «денежную шляпу», правда, её содержимое мы тут же выменяли у галдящих ирландцев на пачку табаку и две бутылки виски.

— Сегодня мы непременно напоим тебя, Паркер! — гудел Сэм. — Но для начала возьмём на охоту.

И я, счастливый, окрылённый, спустя полчаса нёсся по солнечным прериям верхом на Брауни. Яркая синь небес слепила глаза, впереди летел на быстроногом Вспыше Роджерс, позади грузно правил Угольком Кларк. Разогретые пласты душистого воздуха мягко овеивали моё лицо, прятались за воротником расстёгнутой рубашки. Я впервые дышал полной грудью, свободно и легко. Песчаники в лохматых шапках остистых кустов ластились широким полотном под копыта, наши лиловые тени изломанно плясали по камню, а то вдруг весело подпрыгивали на холмах.

Бескрайний горизонт, утопающий в розоватом отсвете песков, был девственно чист.

— Это ничего, если не найдём бизона! — обернувшись, крикнул Сэм. — Старина Боб состряпает нам отличной солонинки!

Вдоль желтоватой линии земли правее нас показались чёрные силуэты. Размытые жарким дыханием песков, они таяли и вновь вырастали, и мы усмотрели пятерых омаха верхом на лошадях.

Ружья были при нас, патронташи гулко постукивали о бедра. Я был готов хоть сейчас истратить весь заряд, до того недавняя удача вскружила мне голову! Но Сэм поднял ладонь вверх, делая знак остановиться. Гарцуя рядом, Кларк нетерпеливо дёргал поводья:

— Если сегодня вместо бизона мы подстрелим одного из этих дьяволов — я готов смолить шпалы день и ночь, семь футов под килем!

— Обожди! — сказал Роджерсон, неотрывно следя за всадниками. — Давненько их не было в наших краях…

Через минуту омаха скрылись за холмом, а наш маленький отряд свернул к лагерю. Всё было то же: васильковое небо, нежно-лиловый горизонт, серые спины скал, застеленные мягким песком у подножий. Но изменилось само дыхание природы, лёгкий, обволакивающий ветер теперь нервно трепал лошадиную гриву, прятался под рубашкой, порывисто шумел в ушах. Меж сведённых бровей Сэма пролегла глубокая бороздка и всё хмурила его лицо, пока не показались белеющие палатки.

* * *

Медовое пламя мягко плясало на лицах, отражаясь искорками в тёмных глазах. Уставшие, в распахнутых рубахах, мы лежали на мешках вокруг костра. Наполовину пустая бутыль ходила из рук в руки, поблескивая янтарным бочком. Митчелл тоже был здесь, сидел рядом с Лью и штопал свои поистёртые штаны, потому что «негоже отрываться от компании!».

Над нами чернел бархатный шатёр с мириадами светящихся звёзд, одновременно близких и недосягаемых. Они весело подмигивали мелким муравьишкам навроде нас, навевали разные думы о смысле жизни, о бесконечной любви, о солёных морских ветрах и пенных шапках бирюзовых волн…

Лью, подгоняемый нашим: «Пей, пей не жалей, эге-гей!» — всё же чуток приложился к горлышку, сморщился, что та девица от рюмки портвейна, а мы так и покатились со смеху.

— Ну что, Святой Льюис из Сент-Луиса, повкуснее церковного винишка будет? — пробасил Сэм.

— Крепкое слишком!.. Ух! — зажмурившись, Келли усиленно растёр переносицу, а когда раскрыл слезящиеся глаза, мы увидели в них проблески хмельного азарта.

Непривычные к питью натуры быстро усваивали алкоголь, впитывали его, точно сухая земля — благодатный дождь, едва их губ касалась кромка стакана. Завидное уменье! Чему закоренелые бражники Роджерс и Кларк научились ещё в детстве.

— Знаешь, Джек, как шутили в полку про Брэгга? — бывший сержант уютно развалился на боку, подперев щёку ладонью.

— Что он и слона на носу не почует? — хохотнул я, сидя напротив.

Мы с Роджерсоном любили посудачить о южанах, о «необычайной храбрости» их офицеров, а уж трусливый адмирал навеки заслужил наше «расположение»!

— Слушайте, — подмигнул Сэм, — конница Брэгга стояла над обрывом, и всё бы ничего, если бы не одно «Но»!

Лью затрясся от беззвучного смеха, казалось, вся кровушка разом прилила к его вытянутым щекам. Кларк лежал на спине, подложив под голову запястье, и задумчиво смотрел в чернильную синь, на искры пламени, взмывающие вверх и гаснущие в зябких объятиях ночного ветра. Боб крутил широкую штанину, не зная, как получше залатать дырку между ног.

— Эх, славные были времена! — опрокинув бутылку, разохотился Сэм. — Не то, что нынче, когда сам чёрт не разберёт, кому верить. Партии, шмартии, хартии… Сами посудите, разве у нас в стране не нашлось бы здоровых мужчин, чтобы проложить эту окаянную дорогу? Посмотрите на тех доходяг-эмигрантов, — махнул он в сторону палаток, — они горбатятся с утра до ночи, и за что? За несколько жалких бумажек и черёпку прогорклого супа! В прошлом году, Джек, у нас померла целая бригада, а всё из-за чего: попали под оползень, не считая ещё нескольких обмороженных. Зима тогда стояла крепкая, снег валил через день, и это здесь, в пустыне! Если бы Палата представителей удосужилась выделить хотя бы десять тысяч… тьфу!

— А индейцы! — добавил Боб. — Они убили Хэнка, а потом Мэтью.

— Это всё хвалёная «Реконструкция», — Сэм подкинул щепку в костёр. — Поправки-то внесли, Конституция у нас теперь за «свободу и равенство», до «братства», правда, ещё далеко… Да и земельки индейские нашему Конгрессу покоя не дают, вот и переселяют дикарей куда подальше, суют им договора: «Мол, подписывайте!». Это они их так благодетельствуют. Мне-то чего, я простой американец, гражданин, я люблю свою страну и служил я за идею, чтоб лучше стало…

— А стало ещё хуже! — насмешливо прохрипел Кларк.

— Провальная политика сенаторов, — задумчиво изрёк я.

— Разве мы много просим, вот ты, Лью, ты, Джек, ты, Боб?.. — влажно-поблескивающий взгляд Сэма выдавал растущее возбуждение от виски. — Дайте нам достойную работу, дайте хорошее жалованье, в конце-концов, — и мы принесём пользу! Кнутом и пряником индейцев не приручить, в чём и подвох: они хитры, коварны и живучи! Мне рассказывали, будто один из них во время боя почти лишился кишок, сам заправил их обратно в брюхо да ещё и зашил!

— Святая Матерь Божия! — донёсся высокий голосок Льюиса.

Вторая початая бутылка уже блестела в ладонях моряка. Приподнявшись на локте, он сделал несколько жадных глотков, а потом вынес вердикт:

— Эти черти нас ненавидят! Я, хоть не сильно учёный, но читал в газетах про нападения. Такой собачий вальс выкидывают, соберут всю свору да вырезают по целому гарнизону!

Боб сложил шитьё и оглядел наш маленький кружок:

— Слыхали про бойню около Грас-Велли?

— Это в Калифорнии? — тёплая бутылка очень кстати оказалась в моих руках, чем я и воспользовался, слушая рассказ Боба о трагедии строителей западной ветки дороги, идущей нам навстречу из Сакраменто.

— …Тамошнее племя Мивоки напало на лагерь глубокой ночью, пока все спали. Никто не смог спастись… Погибло больше сотни человек: китайцы, ирландцы, наши. Их так и обнаружили с утра: окровавленных и без скальпов…

— Воистину чудовищное преступление! — охнул Келли, чьё пунцовое лицо алело ярче костра.

— Я ж вам говорю, это псы, нелюди!! — Кларк презрительно сплюнул в густую темноту за плечом.

— А наш Чиккала, разве он таков? — возразил Митчелл.

— Он ещё ребёнок, щенок, несмышлёныш, — не унимался Рой. — Чует моя боцманская душа: подрастёт, станет таким же извергом.

— Мы все в одном котелке варимся, Рой, — Сэм передал виски мне. — Мивоки, омаха, шайеннам и чёрти кому ещё позарез нужна их земля, они будут защищать её, как дикие звери. Нам нужна работа и деньги, чтобы кормить семью, а Конгрессу только власть подавай, да побольше. Денежная мельница крутится, скоро всех нас и перетрёт…

— К нам не сунутся, тут форпост в тридцати милях! — я вспомнил, как проезжал мимо небольшой укреплённой крепости с флагом.

— На них нечего надеяться, Джек, там не солдаты, а так, штабные сошки, — покачал головой Роджерс. — Они-то из ружья отродясь не стреляли.

— Во мурку завели, ваша политика уже на зубах увязла! — бутылка снова вернулась к Рою, только креплёного в ней осталось разве что напоить котёнка. — Лучше-ка потравите⁽¹⁵⁾ мне про своих зазноб!

Со всех сторон посыпались глупые смешки, ведь так оно всегда и бывало, когда в мужской компании вспоминали о женщинах. Мы могли без стеснения рассуждать о жестоких убийствах, о горах смердящих трупов — одним словом, о чём угодно, но едва изящная ножка или батистовый воротничок проскальзывали в разговоре, наши сердца вмиг оживлялись, а лица расцветали в ехидных улыбках. Втайне благоговея перед нежнейшей красотой, чувствуя неодолимую, сладкую тягу к таинственной Вселенной, мы могли приправить крепким словцом, сочно расписать всевозможные прелести, которыми щедро одаривало нас женское тело. Но всё это было пустым бахвальством. Посади средь нас хоть одну, самую скромненькую, неприметную даму — и наши языки заплелись бы похлеще виноградной лозы в мае.

Я сам страсть как любил хорошеньких девушек, мгновенно вспыхивал, точно порох, от вида персиковых щёчек, завитых кудрей, влажных, с розовинкой, губ. Всё маялся в сердечных муках: как можно выбрать что-то одно в лавке, доверху полной очаровательных расписных диковинок?..

— Мне рассказывать нечего, — начал Сэм, — я человек семейный. У меня жена и четверо резвых мальчишек, все мал мала меньше. Они ждут меня в Миннесоте, за пятьсот миль отсюда. Я бы и не рвался так далеко, но у нас там совсем всё плохо, поля не дают урожая, плантаторы взвинтили налог, — крепкие его пальцы с узловатыми шишками суставов набивали трубку. — Каждый месяц кладу по две сотенки в конверт и пишу длинное письмо моей Маргарет, а ведь я совсем не охотник писать! Это всё тоска проклятая по дому, тут волком завоешь!

Рой только хмыкнул, поудобнее устраиваясь на изорванной мешковине:

— По мне блажь это всё! Что за жизнь? Так и норовите пришвартоваться к юбке!

— А что в том плохого? — улыбнулся Боб.

— Знавал я женский пол, — философски изрёк моряк. — Правду говорят: если баба на борту, быть на дне, а не в порту!

— Ну полно тебе! — качнул трубкой Сэм Роджерсон. — Ты свои теории поменьше разводи, не для всех они подходящи.

— Всю душу вытрясут, семь склянок выбьют! — всё больше воодушевляясь, расписывал Кларк. — После них только в рюмочный штурвал и дорога!

— Ты много где плавал, неужто не приглянулась какая-нибудь мисс или миссис? — допытывался Сэм. — Я слышал, что самые красивые в Нью-Йорке водятся…

— Нет на свете существа красивее, чем русалка! — Кларк нарочно понизил голос, заставляя нас прислушаться к зыбкой ночной темноте. — И ужасней! Я сам не видал, иначе и не быть мне здесь, с вами, а сидеть ниже ватерлинии, но кое-что потравлю... Давно то было, служил я тогда юнгой, и в том же году мне стукнуло семнадцать. Раз, после сильного шторма, мы стояли близ Акапулько, нагруженные ванилью, кофе и табаком, рядом с нами бросил якоря небольшой торговый фрегат из Испании. Мы все ждали благоприятного ветра, а ночи стояли тёплые… Как сейчас помню: огоньки на берегу протянулись от края до края, слышалась музыка, кто ж устоит? Мы и пошли лодку просить. Капитан у нас попался шибко строгий, всё трясся за свой груз. Так он разбранил нас и разогнал по трюму! Глубокой ночью мы проснулись от ужасных, мучительных криков... С палубы было не разобрать, но звук доносился в трёх кабельтовых от нас, со стороны берега. На испанском фрегате поднялся небывалый переполох. Оказалось, несколько человек из их экипажа отправились к берегу, но им не суждено было доплыть: русалки облепили их шлюпку и утащили на самое дно!

Вдалеке замер резкий свист горного кулика. Непроницаемая тишина окутала нас пушистым пологом, слышалось лишь мерное потрескивание костра и свежее дыхание степного ветра. Мы задумчиво смотрели на танцующие язычки, в которых чудился нам зловещий плеск рыбьих хвостов…

— Это вам не травля до жвака-галса, то бишь выдумка! — прозвучал непривычно громкий голос Кларка. — А потом я встретил Фло Вендерс, и проделки морских чудищ показались мне сущей безделицей! Ну, об этом я потолкую в другой раз!

Мы оживились и с жаром просили Роя продолжать.

— Она была настоящей дьяволицей, эта маленькая вертлявая блондинка! — грубоватое лицо моряка озарилось мягким светом. — Подумаешь, где там всё умещалось? Но нервы у девчушки были, что корабельные канаты! Я перед ней и так и сяк и об косяк, наряды покупал, серёжки, а она знай ножкой в туфельке притопывает: «Твои деньги, Рой, заработаны нечестным путём! Грязные, очень грязные бумажки, о-хо-хо!» — передразнил Кларк елейным голоском. — Вам смешно, а я, дурень, остался ни с чем! Укатила она с одним… — (тут я почувствовал колкий взгляд чёрных глаз), — оставила только платочек шёлковый. Вот и скитаюсь теперь по свету… сам не знаю, чего…

— На всё Воля Божья! — воздев худые ладони к небу, провозгласил порядком захмелевший Лью.

— А ты б обзавёлся женушкой, не всё ж стихари читать! — Рой-скиталец снял косынку, чего и вовсе с ним не случалось.

— Одно другому не мешает, можно и под юбкой исправно служить! — подмигнул Сэм.

— Была у меня одна, — вдруг признался Лью, мы и обомлели. — Почтенная женщина, торговала сукном на рынке. Я жил неподалёку и, так получалось, ходил мимо на церковные службы. Она мне всегда низко кланялась и улыбалась так пригоже, так хорошо! — Келли мечтательно закатил глаза, расплывшись в блаженной улыбке. — «Здравствуйте, мистер Келли!», «Как поживаете, мистер Келли?»

— Такая точно под монастырь подведёт, — мрачно заметил Рой.

— Я только начинал в сане диакона, — глаза Льюиса восторженно блестели в изменчивой пляске теней, — и был преисполнен готовности служить Господу, но мисс Кливленд едва не сбила меня с праведного пути!..

— Вот и надо было! — рассмеялся Сэм. — Глядишь, не сидел бы здесь, а уже нянчил пухленького младенца.

— Один раз мы с нею, ну… — в величайшем смущении Келли потупил взор. И это был наш известный благочестивец!

— Устроили килевую качку? — подбросил Рой.

— Поддули лежня? — добавил Сэм.

Льюис покрылся красными пятнами, глазёнки его забегали быстрее мышей в амбаре, когда, наконец, он огласил пустыню душераздирающим признанием:

— ... Поцеловались!..

Мы едва не надорвали животы. Вот уж, воистину, непростительное непотребство!

— А Паркер, видать, целую роту перепортил! — хохотал Роджерсон.

— Ну, не роту… но взвод точно! — отец отвесил бы смачную затрещину за моё самодовольство, и поделом!

Как хорошо, что батюшка ходил в свою конторку за тысячу миль отсюда, и я мог всласть расписать свои похождения!

…Густая синь на востоке подернулась лёгким розоватым флёром — первым предвестником скорого рассвета. Опадая вокруг кружевного пепла, угасало пламя, пряталось в обугленных головешках.

— Рвануть бы куда-нибудь! — вдруг с жаром произнёс я. В душе моей давно уж бродили неясные желания. Они-то и влекли меня, не давая покоя, всё дальше и дальше от дома...

— Я бы купил небольшую рыболовецкую шхунку, тонн так на пятьдесят, чтоб обогнуть весь материк! — Рой смотрел на светлеющий горизонт. — Возьму тебя, Паркер, драить палубу!

Ощутив небывалый душевный подъём, я мигом подскочил с мешковины:

— А давайте все вместе махнём в Калифорнию, там, говорят, нашли новую золотую жилу!!

Наш славный повар уже выводил носом трели, но мой жар пробрал, видать, и его, вызывая из утробы хриплый бессознательный баритон:

— Едем!..

— Я согласен! — с готовностью откликнулся Лью. — Пойду в какую-нибудь маленькую церковку, а если таковой не будет, сотворю свою! Хоть одна иконка, но будет. А там, где творят молитву двое, там Бог…

— Боюсь, моя дражайшая жёнушка огреет меня увесистой скалкой! — хохотнул Сэм.

— А ты бери её с собой, и детишек тоже! Всем вместе веселее будет! — меня уже ничто не могло остановить. Ох уж эта беспокойная, мечтательная юность!

Наш смех ещё долго звенел в душистом воздухе, смешиваясь с ароматом трав и остывшего песка. Костёр догорел, уступая яркие краски новой заре. Все остались здесь же, под благодатным покровом, и засыпал я с лёгким сердцем, мечтая о бескрайних водах океана, о золотых реках, стекающих в блеске с живописных горных хребтов…

* * *

Вновь гремели инструменты, шпалы ложились ровной грядой, но я чувствовал: что-то изменилось во всех нас. В том, как горели глаза Роя, как дюже размахивал молотом Сэм, оживлённо шагал Лью.

Лелея общую мечту, мы уже не чувствовали себя отщепенцами, брошенными своенравной рукой судьбы, словно кости по игральной доске. Боб весело кашеварил на всегдашнем посту, насвистывая игривый мотив. Увлечённые работой, мы не сразу заметили нашего Чиккала, бежавшего со всех ног.

Остановившись возле Роджерсона, он мучительно пытался что-то сказать, но сильный кашель после изнуряющего бега разрывал его речь на клочки. Вскоре все, кто был рядом, побросали инструменты и обступили индейца.

— Маа Воште!!. Наши… бить вас… анпету вакан!.. — задыхался мальчик.

«Анпету вакан» значило Священный день, то есть воскресенье, то есть… завтра. Легко было представить себе весь наш ужас!

— Вот дьявол!!! — Рой в сердцах сорвал алую косынку.

Даже Сэм побледнел, и теперь лицо его оказалось под стать светлой полотняной рубахе.

— Поэтому они и выслали дозор вчера, но увидели нас! — вытянув из кармана трубку, он попытался заправить табак, да только зря усыпал песок вокруг.

За секунду страшная весть облетела весь лагерь. Я никогда не видел, хотя на войне всякое бывало, чтобы сотня мужчин разом лишилась самообладания. Возгласы ирландцев смешались с беготнёй «кули». Кто-то спешно разбирал палатки, тушил костры, волок инструменты!.. Пока не грохнул выстрел. Это Роджерсон, устав взывать к порядку, разрядил патрон в воздух.

Палящее солнце играло солнечным зайчиком на брошенных рельсах. Лошади взволнованно фыркали в стойлах, пугаясь галдящей многорукой толпы. Только к вечеру, когда нагретые вершины хребтов облачились в пунцовые мантии, мы смогли, наконец, успокоить эмигрантов.

«У нас есть воины, у нас есть ружья», говорил Сэм, а ещё «до форпоста рукой подать». «Всего и делов: пальнём пару раз, нагонем страху на дикарей, и они позабудут, кому молились!»

Кули притихли, ирландцы задумчиво чесали затылки, сдвинув кеппи на нос, а мы принялись разрабатывать план.

— Наша главная тактика — оборона! — Роджерсон внимательно оглядел каждого. — Думаю, их будет тридцать-сорок: индейцы редко охотятся большими отрядами… — тонкая палочка начертила пять прямоугольников-вагонов на песке: — Это будет крепость. Вокруг неё, вот они, скалы... нас не смогут окружить. Набьём мешки песком, возьмём всех, кто мало-мальски держит винтовку, разместимся в вагонах, остальных укроем за скалой! Хорошо бы ещё послать кого-нибудь в форт…

— Сколько у нас ружей, Сэм? — меня волновал лишь один вопрос. Пусть кухня Боба предоставит хоть десяток отборных ножей, топоров и кочергу впридачу, в бою они не стоят и дюйма хорошей винтовки.

— Штук двадцать, ещё пять наших в спальном вагоне.

— Негусто, — я бы не успокоился, заимей мы и пятьдесят.

— Ещё есть нитроглицерин, — выдал Рой. — Шашек пять, что ли…

Этой взрывчаткой пробивали туннели в жёстких кремниевых породах. Нам крупно повезло, что в прошлый раз приезжий инспектор не сграбастал их в свою «подотчётность»!

— И что прикажешь с ними делать? Запустить в индейца? — Сэм не признавал иного оружия, кроме старой доброй «длинностволки».

— Мы можем спрятать их в песке и в подходящий момент взорвать! — предложил я.

— Чёрт возьми, а это идея, Паркер! — воскликнул Роджерсон.

Прутик вновь пришёл в движение, и спустя полчаса жарких споров на песке красовалась недурная схемка: пять вагонов, а перед ними — веер из шнуров, лучами расходящихся к присыпанным песком шашкам. Тщательно укрытые и связанные в один длинный фитиль, верёвки эти вели прямиком к третьему вагону, стоящему посередине. В решающий момент битвы (мы очень надеялись, что он не наступит, и удастся припугнуть дикарей парочкой хороших залпов) Роджерсону поручалось поджечь конец шнура — и тогда любой омаха в тридцати ярдах от нас отправился бы к праотцам.

Меня отрядили на кухню, то есть в крайний левый вагон, Роя — во второй, Сэм заведовал третьим. Четвёртый и пятый решили отдать ирландцам-стрелкам: Заку и надёжным людям на его выбор. Лью и Боба назначили смотреть за лошадьми и спрятать за скалой оставшихся поселенцев.

План был хорош! Пусть Сэм и бранил «проклятых конфедератов», не оставивших нам больше оружия и патронов, — а «конфедератом» он называл каждого члена Палаты, чей кошелёк умещал пять сотенных разом, — мы все заразились общим предвкушением боя и долго не могли уснуть. Всё представляли, как испуганные омаха дают маху, сверкая пятками среди раззолоченных песков.

Нас разбудил необычайный шум и ржание коней. Мы с Роджерсоном вскочили первыми и, бросившись к выходу из вагона, увидели в облаках предрассветной пыли последних беглецов. Уж не знаю, кто был зачинщиком, но две наши «доблестные нации», сорвав всех лошадей, кроме взбрыкнувшего дичка Вспыша, похитив оружие и припасы, в панике покинули лагерь! Неужели страх перед загнанными дикарями был настолько силён? Что крепкие мужчины, забыв о долге и чести, оказались не храбрее малахольных девиц?!

Сэм пришёл в неописуемую ярость, узнав, что «трусливые чинки» прихватили вдобавок двадцать отличнейших «Спрингфилдов» и почти весь запас патронов.

Милостивая длань Божия всё же оставила нам пять винтовок, и это была большая удача, что мы с вечера перенёсли их в свой вагон.

Рой едва не разорвал кусок красной тряпки на голове, Боб храбрился, но я видел тень липкого страха в его глазах. Я сам был необычайно зол и всё мерял сапогами истоптанную землю у насыпи. Только наш Лью сохранял ангельское терпение, снисходительно окрестив подлых трусов «заблудшим стадом».

Теперь мы все оценили непокорный нрав Вспыша: встав на дыбы, разорвав удилами мягкую розовую губу, он не дался в руки эмигрантов. Рассыпанные вокруг куски хлеба, взрытый копытами песок и отброшенная впопыхах дубинка говорили о нешуточной борьбе. Лаки радостно бегал здесь же, путался под ногами, тявкал, взволнованный общим переполохом.

Вдруг я поймал на себе внимательный взгляд Роджерсона:

— Джек, — начал он, достав и зачем-то спрятав трубку обратно, — видать, это судьба! Ты самый юный из нас, скачи на форпост и возвращайся с подкреплением!

— Ну уж нет, Сэм!! — я ожидал чего угодно, но не позорной отсылки, когда вовсю пахло жареным. — Я останусь здесь и буду воевать!

— Эти дьяволы не пощадят никого!! — напустился на меня Кларк. — Стянут скальп, и твоя красивая головушка будет украшать хибару вождя, хороша судьба, да, малец?

— Пусть едет Сэм, или Лью… или Боб! — растерянный, угнетённый, я заглядывал в лица вокруг, но не находил поддержки.

Боб и Лью наотрез отказались оставлять нас, заявив, что займут оставшиеся вагоны, а уж с винтовкой как-нибудь справятся. «Не тяжелее моего адмиралтейского черпака будет!» — заявил Митчелл, неловко взвешивая в руках чернильный ствол.

— Что ж, покажем им наше гостеприимство! — протаскивая фитиль в узкую щель вагона, пригрозил Сэм. — И будь я проклят, если уступлю этим дикарям хоть один клочок бруса!!

* * *

Алый закат окрасил горы в кровавый пурпур, стекающий густой тенью вниз, к подножиям. Неумолимо темнел купол на западе, лиловел, стягивался в тёмную синь, подёрнутую алмазной крошкой. Тишина стояла такая, что давило перепонки, далёкие крики птиц казались предсмертным плачем. Сэм ещё раз перепроверил ружья и отчего-то разбранил Лью, распластавшегося в углу перед иконой.

— Не трогай его! — послышался взволнованный голос Роя из соседнего вагона. — Пусть себе молится, нам неоткуда ждать помощи! Так, может, хоть Бог нас не оставит…

Подавив горестный выдох, я покрепче сжал тёплый приклад. Если уж Кларк ударился в религию — дело и впрямь худо.

Мы все знали, что этой ночью хлебнём сполна.

Укрытый за выступом скалы, в двадцати ярдах от вагонов, Вспыш тревожно трогал копытом землю, изредка вздрагивая и звеня удилами. Даже Лаки жалобно скулил у моего убежища, положив голову на скрещенные лапы. А я всё вглядывался вдаль, в чернильно застывшую мглу.

Ещё никогда привычный пейзаж не казался мне таким безжизненным, таким угрожающим. Белые остовы покинутых палаток слегка дрожали на лёгком ветру, в пожарищах покинутых костров кое-где курился дымок, уходя тонкой витиеватой струйкой в небо. За стенкой глухо кашлянули.

— Всё в порядке? — крикнул Сэм из третьего вагона.

— Да! — отозвалось четыре голоса: хриплый, преисполненный готовности сражаться, — Кларка; тонкий, с нотками героического смирения, — Лью; испуганный — Боба и, наконец, мой — обманчиво бодрый.

И тут же хором воскликнули: «Чёрт!!!»

С правой стороны, в миле от нас, показались ярко-оранжевые огни.

Словно мигающие светлячки, разлетались они в бархатных тенях, золотой россыпью сеялись во мраке прерий. Один, второй, третий… двадцатый… Через минуту их было уже к сотне. Долина наполнилась криком и улюлюканьем, везде, куда хватало глаз, вспыхивали и плясали зажжённые факелы — завораживающее зрелище, но не когда тебя в скором времени насадят на кол.

— Пресвятые угодники!! — неожиданно громко воскликнул Лью.

Сэм грубо выругался, звякнули стволы ружей. Рой саданул кулаком куда-то в доску:

— Вот дерьмо!!!

Я знал: целиться ещё рано, но предательский мандраж пробрал до костей. На всякий случай, я примерился к мушке и выхватил взглядом отдельный огонёк. Он петлял среди других, то разгораясь, то затухая. Подсвеченное пурпуром небо бросало слабые блики в чашу долины…

Чёрная цепь всадников, ревущая, громкая, неумолимо приближалась, я уже различал отдельных седоков в вихре молочной пыли, слышал их воинственные клики… Как вдруг неясный, приближающийся свист заставил обратить взгляд к небу. И вовремя!

Словно огромный рой смертоносных пчёл, от края до края, пролетели выпущенные из тугих луков стрелы. На миг они закрыли чёрной паутиной весь небосвод. В ту секунду я испытал первобытный ужас человека, заглянувшего в глаза самой смерти.

— Всем на пол!!!

Команда Сэма прозвучала за мгновение до того, как стрелы обрушились на нас грохочущим градом. Будто тысячи фунтов щебня оползнем сошли вниз, ощетинившись сотней острых наконечников в хлипких стенках.

Мне сильно оцарапало руку, брызнула кровь, но я не почуял боли, отвлёкшись на пронзительный собачий визг.

— Лаки!! — бросился я к выходу.

Пёсик лежал тут же, возле подножки, и громко скулил. Длинная стрела с пышным перьевым срезом впилась ему в бок, я едва успел подхватить его, как сильная рука Кларка дёрнула меня назад. Через мгновенье четыре стрелы со свистом пронзили окровавленную землю…

— Ты в своём уме, Паркер??! — взревел Рой. — Из тебя решето сейчас сделают!!!

Бахнули выстрелы: Сэм пальнул в гущу противника, кажется, сильно не целясь, для острастки. В общем гуле жалобно заржала раненая лошадь, послышались возгласы индейцев. Позади нас лязгала тяжёлая цепь: чуя страдание сородича, метался Вспыш.

Я положил пса и аккуратно извлек острый металлический наконечник:

— Тише, тише…

Рана оказалась глубокой, но, кажется, не смертельной, Лаки послушно лежал на боку, лишь чёрные бусины глаз, обращённые ко мне, подёрнулись блестящей влагой.

— Вот так!.. Всё будет хорошо, дружок!

Пёс доверчиво ткнулся мокрым носом в мою ладонь.

— На позиции!!! — прогремел Роджерсон.

Я оставил собаку в углу, накрыв мешковиной, и побежал на пост. Осторожно выглянув в окно, я увидел, что индейцы остановились ярдах в ста от нас. Похоже, предупредительный залп поубавил их настрой. Они не спешивались с лошадей, но и не рвались вперёд, сбившись тесным полукругом. Кларк нетерпеливо бряцал за стеной винтовкой:

— Сэм, дай уже мне их свинцом начинить!!

— Не дёргаться!! — гаркнул Роджерсон. — Подпустим этих молодчиков поближе!

— Паркер! — в голосе моряка снова резвились весёлые черти. — А хорошо всё-таки, что тебя прислали, а? От инженера проку сейчас, как от козла, зарылся бы в своих чертежах да напустил в штаны!

Я лишь усмехнулся, поудобнее устраиваясь на мешке с песком.

Мы замерли.

Гулкие удары сердца, словно перестук колоколов, дрожали глубоко в грудной клетке, отдаваясь по всему телу погребальным звоном. Я не ошибся с первоначальным подсчётом: Омаха стянули сюда всё своё немногочисленное племя, сотню воинов, вооружённых копьями и луком.

Одетые в одни лишь кожаные штаны, они грозно кружили в отдалении, победно вскидывая копья. Лиловый сумрак подчёркивал их увенчанные белыми перьями головы и яркий раскрас обнажённой груди. Природная мощь, заточенная в крепости этих обласканных солнцем тел, изливалась праведной, а потому неистовой, неуправляемой злобой. Так полноводная река сметает плотину, возводимую тысячами рук.

Приклад любовно упирался в моё плечо, прицел стал моим вторым оком — всё как вчера, или тогда, год назад, но сейчас я твёрдо держал палец на курке, готовый бить без сожаления. Здесь, рядом со мной, под защитой хлипких деревянных скорлупок, были товарищи, мои друзья, ставшие родными среди выжженных миль неприветливой земли. И сегодня я был готов взять на себя ответственность, понести бремя во имя долга, оставив малодушный страх.

— Хока-Хэй-Хэээ!!

— Оооохээйяяяя!!!!

Издав протяжный вой, индейцы ринулись на нас, высоко подняв над головою пики.

Помня наставления Сэма: «Джек, у тебя меткий глаз, целься в главаря! Войско, лишённое командира, теряет половину сил…» — я уже приметил коренастого воина, державшегося с фланга. Раскрашенный ярче других, с пышной копной перьев над головой и множеством крупных бус по могучей груди, он лихо скакал на вороном коне. Его сочный клич звонко разлетался над сыпучими песками.

— Огонь!!! — скомандовал Сэм.

Мы одновременно разрядили все ружья.

Приклад больно боднул меня в плечо, кажется, я даже почувствовал, как литая пуля с шипением и искрами вырвалась из ствола, ощутил её ход, словно мелкая капсула вдруг стала продолжением моего существа.

Поистине оглушительный грохот эхом прокатился от ущелий до острых зазубрин гор, смешиваясь с предсмертным ржанием лошадей и криками индейцев.

Сражённый мной воин замертво упал с коня. К нему тут же с воплями сбежались остальные и поволокли прочь.

— Паркер! Неужто вождя подстрелил?! — восторг в голосе Кларка можно было ощупать рукой.

Сэм выпустил ещё залп.

Неистовый, полный страдания злобный крик прокатился по душной поляне, всё заволокло дымом, я уже перезаряжал ружьё. Дрожащие от волнения пальцы не сразу справились с тугим металлическим затвором. Вынув гильзу, я почти вправил в казённик новый патрон… Животное чутьё вдруг сжало моё сердце в твёрдый пульсирующий комок — и я припал к дощатому полу за мгновение до того, как шальная пуля прошила доски над головой…

— У них есть ружья!! — прохрипел Рой.

— Всем быть начеку!! — раздался бодрый приказ в поднявшемся шуме и криках. — Прячемся за мешки!! Перезаряжаем!! Огонь!!!

В этот раз я прицельно бил в толпу, надеясь задеть сразу двоих. Нагретый курок податливо опускался под пальцем… Грохот стоял такой, что лошади противника встали на дыбы, заметавшись под острыми шпорами своих седоков. Едва рассеялся пороховой туман, я увидел, что трупами попадало больше двух десятков индейцев. Остальные, не боясь ни смерти, ни пуль, тащили раненых с поля боя.

— Не сбавлять темп!! Готовы? Огонь!!!

Целясь прямо в голову, я уложил ещё троих, Роджерсон и Кларк подстрелили человек пять. Обезумевшие от страха лошади подмяли десяток раненых под себя, размозжив тяжёлыми копытами.

Мы смогли переломить ход: потеряв вождя, омаха начали отступать, прячась за валуны ярдах в девяноста. У них оказалось несколько винтовок, более раннего образца, чем «Спрингфилд»: я сразу обратил внимание на пули 54-го калибра, валявшиеся здесь же, на полу.

Патронташ в моих руках неумолимо пустел… Напоминая о том, что простакам вроде нас не нужна защита. Положенные по бумаге тридцать коробок превратились в пять, истраченных наполовину.

Мы дали ещё пару дружных залпов, рассеяв вязкую темноту, всю в клочьях факельных огней.

— Ждём!! — Сэм прочитал мысли моей горячей винтовки, от которой жгло пальцы. — Все живы?..

Мимолётная передышка обернулась для нас шквальным огнём. Спрятавшиеся индейцы стреляли хаотично, ожесточённо, не давая поднять головы. Я вжался в холодный, набитый песком бок мешка и, кажется, молился… Сухие губы бессвязно шептали: «Господи! Господи!» — не разбирая слов, не складывая в песнопения. Это был самый краткий и горячий призыв к Богу за всю мою коротенькую жизнь.

Кто-то громко вскрикнул… Боб? Пули продолжали злобно вгрызаться в обшивку вагонов. Иногда сквозь грохот слышалось слабое, испуганное ржание Вспыша, но он был цел и невредим, уж в этом я был уверен: выступ скалы защищал бедное животное. Лаки неподвижно лежал под толстым мешком. К счастью, я успел спрятать его в углу, подальше от изрешеченных выстрелами стенок.

— Краснорожие черти!!! — орал Кларк. — Чтоб вы в аду сгорели!!

Внезапно выстрелы прекратились, и звенящая, удушающая тишина доверху заполнила изуродованные вагоны. Излившись, затопила тёмную долину до краёв. Едкий запах сгоревшего пороха намертво въелся мне в ноздри, я встряхнул головой, приходя в себя, но решил обождать ещё пару минут. Звон в ушах всё нарастал, я даже не сразу расслышал, чей взволнованный голос донёсся сквозь взлохмаченные доски:

— Боб и Льюис ранены!..

Приподнявшись и выглянув в окно, я тут же бросился на пол: новый выстрел с противным свистом впиявился в раму, вырвав с корнем остро-зазубренную щепу.

— Не подпускайте их ни на дюйм, иначе нам крышка!!! — крикнул Сэм.

За стенкой, перезаряжая ружьё, хрипло ругался Кларк. Я сам кое-как исхитрился заменить патрон в моём… Затем медленно, чуть дыша, приподнялся, выставив дуло на пару пальцев.

Тёмные фигуры перемещались уже в шестидесяти ярдах перед нами. Отдельные факелы, воткнутые в землю, всё ещё бросали оранжевые блики на песок… Стремительно догорающий, наливающийся винным соком закат покрыл мили вокруг розовым саваном. Целиться становилось всё сложнее: чёрные кусты превращались в дрожащие тела, а застывшие головы индейцев казались камнями. Но мой глаз был зорок, и сейчас я не обманулся, уловив слабый, еле заметный трепет белых перьев. Так же нежно и аккуратно коснулся я курка… Ослепляющая вспышка разорвала плотный воздух, добавив громкого треска в непрекращающийся гвалт.

— Отличная работа, Паркер!.. — только и успел ввернуть Рой, как его сразила меткая пуля: — Дьявол!..

— Кларк!!

Я всё ещё не знал, что там с Бобом и Лью, но в наших с Роджерсоном голосах, пусть на мгновение, прозвенел отчаянный страх: Рой был опытным стрелком, хорошим воином. Потерять его твёрдый прицел сейчас, когда на карту поставлено всё…

Внезапно грубый удар сотряс мой вагон, я инстинктивно откатился назад, уронив ружьё и больно ударившись затылком о брошенный лом. В светлом квадрате окна застыла чёрная фигура в ореоле острых перьев, с длинной пикой, нацеленной прямо на меня.

— Хока-хэй, вощта!! — обнажив в хищном оскале заострённые зубы, размахнулся индеец.

В один миг случилось три вещи: я дёрнулся вбок, тяжёлый наконечник с глухим треском вошёл в доски в нескольких дюймах от моего виска, и на меня обрушился омаха. Он придавил меня к полу, выхватил острый длинный клинок и занёс его над головой… Извернувшись, я въехал кулаком по широкой, вымазанной в белой краске переносице, одновременно выбивая нож, индеец вцепился мне в горло железной хваткой. Перед глазами поплыли пухлые белые круги, я отчаянно хватал губами воздух, чувствуя, как немеет лицо… Прогремел выстрел.

Вагончик заволокло дымной круговертью, в которую грузно свалился поверженный противник. Длинное дуло «Спрингфилда» блеснуло у порога: чёрта с два, это был Рой!! Раненый, с перебитой рукой, заметив лазутчика, он дополз до меня и спас жизнь.

— Паркер!.. Мать твою…

Задыхаясь, я подбежал к нему и затащил в вагон. Пальцы утонули в тёплой вязкости насквозь пропитанной рубахи. Только тогда я рассмотрел его рану: пуля прошла сквозь левое лёгкое и угодила в руку… Леденящий ужас прополз под кожей тысячей липких мурашек, когда я взглянул в тёмные глаза.

— Не двигайся, Рой, попробую тебя перевязать!

— Оставь… Паркер… — клокочущая хрипотца уже обволакивала его голос. Кларк вдруг мокро и тяжело раскашлялся, завалившись набок…

Я слышал, как зовёт меня Сэм.

Звук выстрелов смешался в непрекращающийся стрёкот, Роджерсон оборонялся один, в любую секунду нас могли окружить, могли обнаружить зарытые шашки, и тогда… мгновенная смерть показалась бы желанным избавлением!

Я схватил кусок ветоши с пола и прижал к рваной ране моряка:

— Рой, послушай, друг, подержи-ка вот так! Я сейчас вернусь!

Он с трудом кивнул мне, сжимая грязную тряпку, а я уже бежал к Сэму, пригибаясь от пуль. Мягкие сумерки сочились в окна, прерии вокруг утопали в гаснущем свете, копошились множеством юрких тел.

Роджерсон дал ещё залп и нетерпеливо чиркнул пальцами пустую железную коробку.

— Чёрт возьми!..

Я перекинул ему патронташ Роя, то была дюжина жалких пуль. Разве могли они переломить ход игры? Финал партии, где наш король оказался «под шахом». Одно движение — и пешка безжалостно, с явным наслаждением, обезглавила бы его на потеху другим.

— Давай по очереди! — спрятавшись за мешками, я приготовил ружьё. — Я стреляю, ты перезаряжаешь, и наоборот!..

Каким-то чудом омаха не поняли, что нас раз-два и обчёлся: жалкие америкашки, отродья гнусной паразитической цивилизации. Даю зуб, потеряв вождя, они горели яростным желанием отомстить, начисто ободрав нам скальпы. Что оставалось?.. Мы с Роджерсоном палили по дикарям, не давая им покинуть убежищ. Нам отвечали беспорядочным, непрекращающимся огнём. Видать, свинца у них было больше, чем монет в мисках нищих после воскресной службы.

Внезапная передышка повисла вдруг душным, пыльным коконом: с той стороны прекратили стрельбу. Мы тоже замолкли. Тогда-то я незаметно прополз в соседний вагон и обнаружил там убитого Боба и полуживого Лью.

Горячий «Спрингфилд» замер в моих руках ледяной палкой, а я всё смотрел и смотрел на спокойное лицо Боба, на раскинутые руки, на чёрное пятно, расползшееся по его любимой клетчатой рубашке… Винтовка валялась тут же, возле рассыпанных патронов, бедняга не успел сделать и пяти выстрелов. Привыкший к размеренной жизни среди котелков и плошек, наш добрый повар честно нёс службу на вверенном ему посту, не спрятался и не сбежал.

Я положил ладонь на его твёрдый холодный лоб, мысленно прощаясь: «Спасибо, что был с нами всё это время, потчевал бизоном да своими шутками, пёк хрустящий кукурузный хлеб, скрашивая тяжёлые будни…»

— Пережидают, койотовы отродья!! — отозвался из наливающейся темноты Роджерсон. — Как там Митчелл и Лью? Эй, Боб, старина, а хорошо б пожарить хлебцы на этаком костре!..

— Боб погиб, Сэм…

Мне показалось, что тишина в наших вагонах стала живым существом, осязаемой субстанцией, плотно забившейся в уши. Я почти оглох: от шока, от боли и неизведанного чувства жгучей горечи.

— Покойся с миром, дружище!.. — Рой тяжко вздохнул, продолжая дозор, он не мог оставить пост и попрощаться с товарищем. — Ему уже ничем не помочь, Джек, мы должны заботиться о живых! Кларка сильно ранило?

— Да... боюсь, очень серьёзно…

— Попробуй перетащить к нам Льюиса и займи мой пост, а я доберусь до Роя. Пока эти дьяволы стихли, но кто знает? Чует моё сердце, неспроста всё это…

Келли тихо лежал на боку, обхватив руками живот. Глаза его были крепко зажмурены в безмолвной жестокой муке.

— Лью, Лью! — я осторожно потряс худые острые плечи, ставшие вдруг маленькими, точно у подростка. — Ты меня слышишь??

Льюис с трудом разлепил тонкие веки и взглянул на меня. Слабый налёт улыбки коснулся его уст:

— Ааа… это ты!.. Джек… Значит, всё хорошо…

Его срывающийся шёпот сказал мне больше, чем длинный трактат хирурга: Келли доживал свои последние минуты. Я до боли закусил палец, стараясь сдержать слёзы, но мой голос был бодр:

— Давай-ка мы тебя перенесём, Лью! У Сэма там весело, посмотришь, как мы стреляем по индейцам!

— Нет… подожди… Не трогай, Джек… Оставь… — светло-голубые глаза смотрели снизу вверх спокойно и умиротворённо, даже мелкие морщины, избороздившие высокий лоб, наконец, разгладились. — Послушай… Джек, дни мои сочтены… Нет-нет, не спорь! Я счастлив, что пожил на свете… теперь… твой черёд, Джек… — он слабо коснулся моей руки. — Пусть Бог сохранит тебя… как бережёт он каждого из нас… Я ухожу с лёгким сердцем… а большего и желать не нужно… Пожалуйста, Джек… забери мою иконку… она будет тебе верной опорой… Берегите друг друга, Сэма, Роя… Боб… да упокоит Господь его душу! Мир всем вам!..

Я крепко сжимал худенькую, еле тёплую ладонь. И был с Лью, пока он кротко и тихо не отошёл в мир иной. Новый выстрел в клочья разорвал мирный покой погибших. Я прикрыл холодные веки товарища и, как мог, сотворил над ним крестное знамение. «Прощай, мой добрый друг!»

Подхватив винтовку, не помня себя от ужаса и горя, в смятении души от всех невысказанных слов сразу, я открыл яростный огонь по чёрным фигурам, скользящим, точно змеи в песке. Наши проклятья сыпались хлеще раскалённых пуль, когда мы в бешенстве тратили последний запас. Вдруг Роджерсон предупредительно поднял ладонь:

— Стой!!

Прогорклый воздух отдавал привкусом металла. Вновь стало тихо, но тишина эта была иного рода: израненная, дрожащая, зыбкая. Чёрные скалы ещё хранили отзвуки стрельбы.

— Перестали?.. — пригнувшись, я медленно, дюйм за дюймом, приблизился к проёму.

Растоптанные палатки смешались с песком, изрытым копытами, сломанные кусты вяло дёргались на ветру, но за валунами кипела жизнь: омаха тащили мёртвых, помогали раненым. Несколько стрелков затаились здесь же, в тени.

— Как думаешь, надолго?

— Чёрт их разберёт! — устало выдохнул Роджерсон, грузно прислонившись к сложенным мешкам. Он будто разом постарел на двадцать лет.

— Посиди здесь, я сбегаю за Кларком!

Разворошенные, пустые вагоны дышали смертью. Дырявая обшивка, усыпанный острой щепой пол… Когда-то эти стены согревали нас среди зябкой сыри ночных пустынь, давали приятную, почти домашнюю тень. Они и были нам домом — собрав и примирив под вогнутой крышей таких разных людей.

Я навсегда запомнил это мгновенье. Адреналин горячо бурлил в крови, иначе не знаю, как выдержал бы ещё полчаса. На войне приходилось видеть всякое, там смерть шла рука об руку с храбростью, была привычной, и ты привычно жалел солдат, привычно хоронил, неловко смахивал скупую слезу… Но здесь, в мирном уюте крохотного островка, среди инструментов и вещей, на светлых досках темнела сгорбленная фигура Роя. И это резало сердце сильнее всего, сдирало с него слой за слоем. Неужели я не успел?!

— Дружище! Эй! Ты как? — я никак не мог унять дрожь. Пока мы стреляли там, Кларк умирал здесь, в холодной, неуютной, одинокой темноте.

Смуглое лицо моряка странно посветлело, бесконечно долгие секунды моего ожидания внезапно оборвались слабым всхрипом:

— Паркер!..

— Рой, ты меня слышишь?

— Да… Паркер… ближе…

Я склонился к растрескавшимся губам, пытаясь уловить хриплый шёпот, холодная ладонь вдруг крепко сжала моё запястье, вкладывая что-то мягкое. Я понял, что это смятый кружевной платочек.

— Передай… если ты когда-нибудь увидишь её… Фло.

— Вы ещё встретитесь, обязательно встретитесь! — я с жаром обхватил тяжёло обвисшую руку, из неё неумолимо утекала жизнь, просачиваясь сквозь узкие кривые щели пола.

— На том свете!.. Скажи ей, что я л-люблю…

— Конечно, Рой! Всё будет хорошо!

В углу скулил Лаки, за окнами мелькали тени: нас окружали. Ещё никогда ругань Сэма не была такой сочной. Ружья омаха вновь просыпались, вновь щипали обшивку.

— …П-прости, Паркер… — Рой попытался подмигнуть, но предсмертная мука исказила его черты, тихий хрип застыл меж посиневших губ.

Всё было кончено. Теперь Кларк смотрел безмятежно, словно оставил все свои тяготы здесь, на грешной земле. Я осторожно смежил ему веки, пряча остекленевший взгляд прежде живых, лукавых глаз.

Три пули, одна за одной, с раздражающим свистом расчертили воздух, я распластался на полу и пополз к Сэму. Мы остались вдвоём, у нас было пять патронов, три бесполезных ружья и огромное желание жить. Выжить любой ценой, уйти на золотые прииски или осесть где-нибудь на юге, в Алабаме, выращивать виноград, курить трубки да ругаться почём зря на дуралеев из Белого дома…

Я не успел доползти пары ярдов, как новый выстрел прямо на моих глазах поразил Сэма. Чей-то меткий глаз распознал в лиловых сумерках его белую рубаху. Роджерсон обернулся всего на мгновенье, на дрянную секунду, оставленную росчерком стрелки по циферблату. Проглядел. Из могучего горла вырвался сдавленный крик, крепкое, пышущее здоровьем тело с грохотом повалилось на треснувшие доски.

— Сэм!!!

Я вскочил, но резкая, щиплющая боль, похожая на раскалённый удар хлыстом, ожгла мою левую руку. Разорвав кожу, задело плечо.

— Ааа… чёрт!! — ружьё грохнулось на пол, туда же упал и я.

Зажав порез, я кое-как добрался до поверженного друга. Он ещё дышал, но это был точный выстрел: в бесчисленных стычках вдоль всего течения Миссури омаха научились справляться с американским оружием, а уж смелости и остроты глаза им было не занимать. Пуля вошла в солнечное сплетение, раздробив кость. Прямёхонько в серединку. Но Сэм боролся, его мощное тело отчаянно цеплялось за жизнь.

— Джек! — голос его на удивление был ясен.

Краем глаза я уловил еле заметное движение на фоне темнеющих небес, то был прыткий омаха. За ним в тусклом квадрате рамы показался ещё один. Всё решила чёртова секунда, и я отыграл её за Сэма.

Моя рука молниеносно метнулась к прикладу, я даже не целился, просто вскинул зажатую винтовку вперёд. Выстрел почти оглушил, ослепил яркой вспышкой в душной темноте вагона. Индейцы замертво повалились наружу из окна. У меня остался один патрон…

— Джек…

Я приподнял его тяжёлую голову, как мать бережно держит своё дитя, и всё смотрел на угасающий огонёк во впалых уже глазах.

— Сэм, мы…

Но он нетерпеливо, громко перебил меня, небывалым рывком воли собрав последние крупицы:

— Джек! Слушай меня!.. Я уже не жилец, но ты выживешь! Обязательно выживешь! Станешь примерным семьянином… из той же породы, что и я… Слушай! Где бы ты ни был, обещай навестить мою Маргарет… крепко расцелуй детишек… — тут его голос сорвался, он с видимым усилием сделал два глубоких вдоха, будто захлебываясь. — …Расскажи им о том, что произошло!

— Хорошо, хорошо, Сэм!..

— Теперь подай мне фитиль! И беги за Вспышем, я дам вам фору секунд сорок, больше не смогу…

— Сэм, нет!!!

— Я не позволю дикарям надругаться над нашими телами! Мы воины, и с честью примем свой конец! Выполняй, Паркер! Это приказ!!

Я затрясся, как наш Лью над неподъёмным ломом, на шатающихся ногах доковылял в угол и подтянул к Сэму шнур.

Омаха были повсюду, зажжённые факелы плясали перед вагонами, нас собирались истребить любой ценой, точно живучую, надоедливую саранчу.

С каждым мгновением Роджерсон слабел, но удивительно крепко схватил фитиль:

— Спичку!.. Зажигай!

Я чиркнул о трут. Оранжевый светлячок на мгновенье осветил наши лица церковным ладаном, мягким, уютным огнём. Как вчера, у костра. Светлые глаза напротив озарились радостным, неземным светом.

— Ну что, устроим фейерверк, а, Паркер? Теперь беги, сынок, беги как можно быстрее!

Я хотел обнять его, крепко прижать к себе напоследок, но Сэм и на пороге неизведанного обошёлся без сантиментов. Недрогнувшей рукой он поднёс огонь к кончику фитиля…

Горячая соль застила мне глаза, когда я стремглав бросился вдоль заброшенных, покинутых вагонов. Укрытый злой, ощетинившейся темнотой, где-то там лежал раненый Лаки. За спиной раздался характерный треск бикфордова шнура, пламя его, похожее на праздничный бенгальский огонёк, распространялось быстро и неотвратимо.

В чёрном углу предпоследнего вагона светлел маленький квадратик… Схватив икону, уже слыша позади стрельбу, шум, крики нападавших индейцев, я осторожно, вместе с мешком, поднял пса и выскочил через боковую дверь наружу.

Непроницаемая темнота укрыла всё вокруг плотным пологом, вагоны сотрясались от топота множества ног и выстрелов в упор.

Вспыш дрожал тут же, за скалой. Каким-то чудом на дне мешка я нащупал кусочек хлеба, дал испуганному животному, затем вскочил в седло, уложил пса перед собой, затянув часть мешковины под подругу, и пришпорил коня…

Первый мощный взрыв ярко-огненным столпом взмыл в чёрное небо.

От ужасающего грохота заложило уши, сотрясло вековые скалы до самого основания. Вспыш дёрнулся в сторону, но я резко осадил его, заставив нестись во весь опор, всё дальше, всё быстрей...

Шашки рвались одна за другой, детонация была чудовищной: вагоны разлетались в щепки, в рёве неистового, адского пламени слышались обезумевшие крики людей.

Окутанная мглой равнина превратилась в ярко-освещенную арену, пламя поднялось на десятки футов вверх. Самый воздух дрожал и рвался в клочья в ревущих раскатах, удар был такой силы, что отзвук его гула бухнул где-то глубоко внутри меня.

Крепкие копыта упруго толкали землю, плотными канатами натягивались сухожилия. Мы неслись вперёд, навстречу посвежевшему ветру. Он щекотал ноздри пряной сыростью жухлого кустарника, приятно освежал измождённое тело. Что-то горячее и сухое ткнулось мне в запястье. То собачий нос растерянно искал утешения.

— Лаки, потерпи, друг! Скоро мы приедем, скоро всё закончится…

Я последний раз обернулся на огненную зарницу, полыхающим маревом подсветившую горизонт на мили вокруг, и вдруг в ужасе заметил, что меня преследуют.

Их было двое: из тех, кто уцелел. Они яро подгоняли своих лошадей, движимые охотничьим азартом хищника, почуявшего добычу. Ночь превратила расстояние в размытую иллюзию, вытянув тени преследователей в уродливые чёрные полосы. Кажется, нас разделяло не больше сорока ярдов.

— Господи, сохрани! — моя ладонь нащупала деревянный уголок, вложенный в грязную рубаху.

До этого дня я не верил в Бога. Во время торжественной службы скучал, развалясь по скамье, да глазел по сторонам в поисках какой-нибудь хорошенькой прихожанки.

Сегодня на моих руках умерли три товарища. А четвёртый не успел выслушать ни одного тёплого слова, не успел поделиться последним своим желанием… Я видел угасающую искру в полных жизни взглядах, видел, как в радужках уже слабо брезжил внеземной рассвет. Боже, как хрупка, как скоротечна человеческая жизнь! И как беспечны мы, заглянувшие в безвременье и не уверовавшие…

Что-то с тонким, едва различимым свистом рассекло воздух за моей спиной. Вспыш едва не вскинулся на дыбы, почуяв петлю от лассо, скользнувшую по крупу. Я резко натянул поводья, ударил пятками в бока, конь метнулся влево, за мгновенье до того, как тугой, раскрученный конец верёвки щёлкнул в десятке дюймов у моей головы.

— Ваала!!! О сэйла!!!

— Хока-хэй!!!

Я видел только мир, свёрнутый меж мягких ушей Вспыша.

Там, впереди, милях в тридцати к Западу, нас ждал правительственный форпост. Лениво прохаживались вахтенные, кто-то бранился за остывший чай…

Я кожей чуял, как мощно бьётся подо мной верное лошадиное сердце, как тяжело, с хрипом, входит холодный воздух в широкие ноздри, раздувая мехами покатые, лоснистые от пота бока.

Мы неслись по бескрайней пустыне, резко уходя то вправо, то влево. Расшитый мерцающими блёстками небесный купол кружился над головой, выстраивая миллионы созвездий в причудливый узор. Индейцы настигали, истово подгоняя своих легконогих выносливых лошадей.

Почему-то именно сейчас, на пороге смерти, я ощутил необыкновенное биение жизни: крики далёких ночных птиц, нежный шелест приглаженной ветром травы, пульсацию световых лет, рассыпанных во Млечном пути… Я слышал, как скалился рослый омаха, сын вождя, отводя жилистой рукой увесистое заострённое копьё. Как сызнова раскручивал тугое лассо его брат. И шорох гладкой древесины, покинувшей тёмную раскрашенную ладонь, я тоже узнал…

Раздался выстрел.

* * *

— Дедушка, тебя ранили?!

— Что?.. — Джек подхватился, выпуская из трясущихся рук тяжёлый плед. — Нет, нет, мой мальчик! Ты ведь помнишь, наши эмигранты сбежали, но они не смогли проделать слишком долгий путь. До форта оставалось миль десять, и многие из них, услышав взрывы, попрятались за камни. На моё счастье, рядом оказался не кто иной, как тот ирландец, Зак. Издалека увидев погоню, он зарядил ружьё и прицелился точнёхонько «в бутылку». Это был самый блестящий выстрел, Джекки! Он ранил в плечо омаха, когда копьё почти сорвалось с руки… Испугавшись засады, индейцы тотчас развернули лошадей, а мы с ирландцем и ещё тремя десятками беглецов к утру добрались до крепости.

— И ты потом дальше строил железную дорогу?

— Нет, Джекки… Я бы не смог вернуться туда… Ох, как одолевали меня репортёры, что за вездесущий народец! Я стал знаменитостью, обо мне слагали легенды, клепали заметки, печатали статьи: «Он в одиночку сражался против полчища индейцев и выжил!», тьфу! Кто-то даже выдумал памфлет… А мне хотелось лишь одного: исполнить последнюю волю моих друзей… Первым делом я навестил Маргарет, расцеловал каждого из мальчишек Сэма, похожих на него, как две капли воды: какие же шустрые бутузы и крепыши! Добрейшая женщина стойко перенесла известие о гибели мужа. Я, как мог, успокоил её, рассказав о героизме Сэма. Уют маленького домика всколыхнул мою холостяцкую душу, тогда-то я понял, как хорошо иметь семью: так исполнился ещё один завет. Я ведь и Фло, будь она неладна, встретил. Красотка, каких поискать, но уж очень высокомерная. Она долго смотрела на платочек, и что-то такое блеснуло в уголках её густо-накрашенных глаз, когда тонкие пальчики приняли кружево…

— Значит, она тоже любила Роя?

— Думаю, она сожалела о нём…

— А что стало с Лаки?

— Наш Лаки… Он был мне верным слугой до самой своей собачьей старости! Я прожил долгую и хорошую жизнь только благодаря им, моим друзьям, Джекки. Товарищество, братство — вот высшая ступень человеческого единения… после брака, разумеется! — тут лукавый взгляд Паркера скользнул по розовощёкому лицу внука. — Принеси-ка мне… вон там, на полке… Ох, спасибо, дорогой мальчик!

Морщинистая кисть осторожно приняла простой деревянный квадратик, обёрнутый в белоснежное полотенце.

— Это подарок одного из моих друзей, Джекки! — распухшие узловатые пальцы нежно обвели светлый образ. — К ним-то я и езжу на поезде через всю страну: к Сэму из Миннесоты, Святому Льюису из Сент-Луиса, Рою-Скитальцу и Бобу Митчеллу…

В ясных мальчишеских глазах отражалось яркое пламя. Паркер видел во внуке себя: преисполненного ребяческого восторга, жадного до впечатлений, до одури любящего жизнь…

— Может, махнём этим летом вместе, а, Джекки? Как думаешь?

— Дедушка, ты возьмёшь меня в Небраску?? — воскликнул мини-Джек, едва не свалившись с пуфа.

— Конечно, дружок! Я закажу нам самые лучшие билеты! Будем всю дорогу попивать холодный лимонад в вагоне-ресторане да глазеть на горы. Покажу тебе место, где вот эти корявые руки проложили несколько десятков миль…

— Ма-ам, ма-а-ам! Ты слышала? Я скажу маме, хорошо, дедушка?.. — мальчик уже хлопал дверьми где-то в тепле уютных комнат, колокольчиком звенел по всему дому.

— Беги, беги, дружок! — с тёплой улыбкой махнул старик. Мутный взгляд его вновь с трепетом обратился к иконе. — Я скоро встречусь с ними, и с родителями, и с моей дорогой Мэри… Наш викарий говорил мне всегда: «Ушедшие близкие ждут нас там, на небесах». Раньше я не верил, а теперь-то уж точно знаю!

Тихая неземная радость осветила блеклые глаза: Джек Паркер чувствовал, что в следующем году ему уже не понадобится шумный и тесный вагон…

---

1) горный хребет в западном поясе Кордильер в Северной Америке, проходящий почти через всю восточную часть штата Калифорния

Вернуться к тексту

2) город в округе Джефферсон штата Алабама

Вернуться к тексту

3) 16-й президент США, (1861-1865 годы правления), убит в театре Вашингтона

Вернуться к тексту

4) Армию Севера называли Союзной

Вернуться к тексту

5) американская поговорка

Вернуться к тексту

6) Металлический стержень для фиксации рельсов на шпалах

Вернуться к тексту

7) Так в 1860-ые годы называли американские доллары, которые печатали ярко-зелёными с обратной стороны

Вернуться к тексту

8) Морской термин, означает «неумеха, неопытный матрос»

Вернуться к тексту

9) Мужской головной убор в виде соломенной шляпы с низкой тульей

Вернуться к тексту

10) Полусферическая шляпа из твёрдого войлока (фетра)

Вернуться к тексту

11) Названа так в честь французского офицера, который придумал делать выемку в днище патрона

Вернуться к тексту

12) Священная земля

Вернуться к тексту

13) Готовность в любой момент бросить работу и уйти

Вернуться к тексту

14) Ветер, который дует не в ту сторону

Вернуться к тексту

15) «Расскажите» на морском слэнге

Вернуться к тексту