Дигидрогена монооксид (гет)

Сакура сама не знает, на что надеется. Она не готова к этому разговору. Она вообще не из тех, кто умеет подбирать верные слова, скорее наоборот. Но она думает, — она понимает, что это лишь иллюзия — что у неё получится.

— Ты сказал мне, что одиночество — это ужасная боль! И сейчас я это очень хорошо понимаю. У меня есть семья, друзья, но Саске, если ты уйдёшь для меня… это будет всё равно, что остаться совсем одной!

Сакура плачет — слёзы текут по щекам, а она даже не пытается их утереть. Голос срывается, а ей бы так хотелось сохранять хладнокровие, чтобы быть более убедительной. Она ненавидит свою эмоциональность как никогда.

— С этой минуты для всех нас откроются новые пути, — Саске её не слышит. Даже не пытается. Есть ли у неё шанс достучаться до него? Сказать что-то, способное остановить, хотя бы на мгновение замереть? Не бежать навстречу верной смерти, придумать иной способ — какой угодно, только без разлуки.

Бесполезно. Наверное, не стоило говорить о себе. Саске не дорожит ей настолько, чтобы отказаться от своих желаний ради неё. Сакуре этого никогда и не нужно было. Ей было довольно и того, что она могла быть рядом с ним. Она готова быть не любимой, но полезной, нужной, важной — такой, чтобы Саске не тяготился ею рядом. Её чувств хватило бы на них обоих.

— Я люблю тебя, Саске! Останься со мной и, клянусь, ты об этом не пожалеешь. Я не дам тебе грустить, мы будем счастливы, обещаю, я всё для тебя сделаю, прошу тебя, останься, я помогу тебе отомстить! Я что-нибудь придумаю. Пожалуйста, не уходи, останься со мной! А если не можешь остаться… Возьми меня с собой.

Сакура уже не раздумывает — она обрушивает на Саске поток своих мыслей целиком, без остатка. Наверное, признаваться в любви стоило по-другому, но если это могло хоть как-то помочь, то красотой сцены определённо стоило пожертвовать.

Саске наконец-то оборачивается.

— Ты правда слишком назойливая, — слова звучат как приговор.

Сакура застывает, не в силах шевельнуться. Бесполезная, как и всегда. Что бы она ни делала, что бы ни говорила — это ничего не меняло. Никогда не меняло.

А затем Саске внезапно произносит:

— Можешь пойти со мной. Я не буду требовать от тебя помощи — ты ничего не сможешь для меня сделать. Пообещай, что не помешаешь мне.

— Обещаю! — выпаливает Сакура, всё ещё не веря собственным ушам.

Сакура клянётся — не Саске, а себе — что с этого дня и до конца жизни она всегда будет рядом с Саске. Что бы он ни говорил, какие бы поступки он не совершал, она никогда его не осудит, не предаст, ни словом, ни делом, ни помышлением. Она станет его тенью, будет верна ему до самого конца, каким бы он ни был.

* * *

Дальше всё происходит как в тумане. В лесу их встречают ниндзя Орочимару — Четвёрка Звука, как назвал их Саске. Предвосхищая вопросы, он коротко объявляет:

— Она идёт с нами.

Единственная девушка из Четвёрки при виде Сакуры ворчит себе под нос что-то нецензурное, толстый парень кривит физиономию — на этом всё заканчивается.

Когда лидер Четвёрки, нахально улыбаясь, предлагает Саске умереть, пугается только Сакура. Остальные воспринимают это скорее как забавную шутку. Саске… Саске готов на всё ради достижения цели. И всё же, перед тем как принять таблетки, пробуждающие вторую стадию печати, он еле заметно кивает Сакуре. Пытался ли он её ободрить или это была просьба не дать Четвёрке сделать с ним что-то плохое, пока он будет запечатан в бочке? Предполагать можно многое, но душу греет мысль — ему не всё равно.

Путь до убежища Орочимару проходит почти гладко. «Почти» — потому что они наталкиваются на двух дзёнинов Конохи. Которые, конечно же, решают, что Сакура находится в заложниках и её надо спасать. К этому она оказалась совершенно не готова.

— Я с ними по доброй воле, — Сакуре тяжело это говорить, но выбора у неё нет.

Никто её не слушает, и начинается схватка. Всё заканчивается так быстро, что Сакура даже не успевает решить, что ей делать — в мгновение ока дзёнины оказались повержены.

— Не убивайте их! — из горла Сакуры вырывается писк.

Шестирукий парень презрительно фыркает.

— И не собирались. Даже Таюя не решилась бы на подобную самодеятельность. У нас не было приказа оставлять трупы. А вот я бы на твоём месте умолял нас о другом.

— О чём? — Сакура дрожит, то ли от страха, то ли от напряжения. Оказывается, в таком состоянии невероятно тяжело думать.

— Совсем дура, да? — издевательски спрашивает девушка, которая, видимо, и является Таюей. — Если эти дзёнины выживут, они расскажут всей деревне о том, что ты предала Коноху, ушла со врагами. А вот если бы мы их случайно убили… Кто знает, наверное, тебя бы считали нашей пленницей и жертвой. Героиней, пытавшейся не допустить захвата Саске Учихи и побеждённой в неравном бою.

Таюя смотрит выжидающе. Она словно надеется, что Сакура на коленях будет умолять её добить дзёнинов. Сакура, о таком, разумеется, и мысли не допускает, но ей становится ужасно больно от того, что Таюя отчасти права. Она действительно предаёт деревню ради Саске. И не только деревню как абстрактную родину — она покидает всех, кто был ей дорог: родителей, Ино, Какаши, Наруто. Наруто наверняка поймёт её, а вот остальные? Если они всё-таки однажды встретятся, то примут ли её за врага? На глаза снова наворачиваются слёзы.

— Вы сами сказали, что Орочимару велел торопиться, — удаётся выдавить из себя Сакуре. — Хватит тратить время на разговоры.

Во взглядах Четвёрки Звука Сакура видит что-то странное, похожее на уважение, и понимает — первое испытание она, похоже, прошла.

А затем они продолжают бег в сторону убежища Орочимару.

* * *

Солнце уже садится, когда они, наконец, прибывают. У входа в убежище их уже ждёт Кабуто. Он выглядит совсем точь-в-точь, как на экзамене на чуунина, и это отчего-то поражает Сакуру. Ей казалось, что он должен был как-то, пусть и неуловимо, но измениться, ведь больше не было необходимости притворяться и изображать из себя что-то. Но Кабуто такой же, как и прежде, спокойный и вежливый. Волосы в коротком хвосте, круглые очки, даже одежда та же.

— Добрый вечер. Рад, что все успешно добрались. Даже те, кого я… не ожидал увидеть.

Прежде, чем Сакура успевает ответить — или хотя бы придумать, что говорить — Саске цедит сквозь зубы:

— Отведи меня к Орочимару. Она — со мной.

Четвёрка Звука остаётся позади, но Сакура радуется этому недолго. Идти следом за Кабуто оказывается на редкость скучно. Ей кажется, что они вечность идут по извилистым тёмным коридорам. Света редких свечей не хватает, чтобы осветить проход. Впотьмах она пару раз спотыкается и не падает только чудом. Кабуто в привычном подземном лабиринте чувствует себя как рыба в воде, хотя едва ли ему видно лучше. У Саске таких проблем нет — возможно, помогает шаринган, Сакура так до конца и не поняла, как им пользуются.

— Из чего сделаны эти свечи? — подаёт голос Сакура. Ей кажется, что побудь она ещё немного в этой давящей тьме и тишине — и она сойдёт с ума.

Свечи будто бы обычные, но что-то не сходится. Их явно не зажигают вручную — их слишком много. К тому же, гори они постоянно, их бы приходилось менять. Какое-то дзюцу? Или, может быть, пламя — не настоящее? Нет, кристаллы или что-то подобное можно было бы отличить. По спине пробегает холодок. Свечи смотрелись слишком чужеродно. Могло ли всё это быть иллюзией? Но когда Кабуто успел погрузить их в гендзюцу?

Саске идёт впереди, так что Сакура не видит его лица, но даже если бы видела — едва ли смогла бы считать его эмоции. Однако если даже Сакуре пришло в голову переживать из-за свечей, то и он тоже должен был подумать об этом.

— Ничего особенного. Пчелиный воск, — отвечает Кабуто. — Но, полагаю, твой вопрос не в этом? Свечи не горят всё время — только тогда, когда кто-то проходит мимо. По полу проложены печати. Они реагируют на чакру. Таким образом, свечи горят ровно тогда, когда это необходимо. Ну, и ещё благодаря этим печатям известно, кто где находится. Это задумка господина Орочимару…

— Ничего подобного, — перебивает Саске. — В Конохе используют точно такую же систему.

Всё-таки, Саске не волновался, потому что с самого начала всё знал — Сакура очередной раз поражается тому, сколько он знает. И откуда только? В академии их этому не учили. Печатями полы могли расписать разве что в особенно важных и охраняемых зданиях — Сакуру туда просто не допускали.

— Ты удивишься, когда узнаешь, сколько всего из того, к чему ты так привык в деревне, сделано господином Орочимару, — Кабуто усмехается. — В перерывах между войнами и опытами он порой мастерил… любопытные вещи.

На мгновение Сакура даже радуется, что не планирует возвращаться в Коноху в ближайшее время. Ей было бы тяжело ходить по улицам и гадать, к чему из этого приложил руку Орочимару. Она бы просыпалась, шла чистить зубы и гадала, не Орочимару ли изобрёл зубную щётку, затем ела завтрак, размышляя — не Орочимару ли ответственен за изобретение холодильника и шла бы в город через рамённую, в глубине души опасаясь, что и к рецепту рамена приложил руку безумный учёный… Нет, последнее не пережил бы уже Наруто.

В месте, где они оказались, существовала некоторая определённость. Не нужно было терзаться сомнениями, доверять или подозревать. «Все, кроме Саске — враги, которые убьют меня при первой же возможности», — в этой простоте было своё очарование.

Орочимару вальяжно развалился в кресле. Он сидит спиной ко входу, и поворачивается только на звуки шагов — крайне неохотно, медленно. Практически всё лицо перемотано бинтами, и это почему-то безумно радует Саске.

— Зачем привёл с собой обузу? — он первый, кто спрашивает Саске напрямую. Лишь сейчас Сакура понимает, что всё это время и Четвёрка Звука, и Кабуто не задавали вопросов о ней из… некоторого почтения к Саске?

— Сакура решила пойти со мной и останется здесь до тех пор, пока сама этого хочет. Если с ней случится что-то, и у меня будет хоть один повод считать, что в этом замешан ты или твои приспешники — ты пожалеешь.

Орочимару смеётся — громко и вызывающе. Сакура невольно вспоминает недавнюю усмешку Кабуто — осторожную, еле заметную, будто он не хотел показывать яркие эмоции. Орочимару же… пытался так запугать? Кто был его целью — Саске или она сама? Что ж, если второе, то змеиного саннина можно было поздравить с безоговорочным успехом. Сакуре казалось, что кровь застыла в жилах. Если бы понадобилось бежать, она бы не смогла сделать ни шага. Решалась её судьба.

— Ты угрожаешь мне в собственном логове? — отсмеявшись, говорит Орочимару. Бинты мешают рту раскрываться широко. — И чем же? Не думаю, что у тебя есть способ убить меня.

Он не меняет положения своего тела, не использует ничего, кроме смеха и голоса, но Сакуре становится трудно дышать. Как тогда, в лесу Смерти. Намерение убийства. Никаких дзюцу, никаких способностей — только лишь воплощённая ненависть. Сакура привычно обратилась к подсознанию, но даже внутренняя Сакура, прежде бойкая и дерзкая, испуганно молчала. Орочимару не за что было ненавидеть Саске и тем более её — девчонку без талантов и способностей. Это пугало ещё сильнее: выходило, что намерение он расточает на всех вокруг без разбора. Осознанно или это стало привычной манерой общения?

— Ты рисковал Четвёркой Звука, отправляя их в деревню врагов, только чтобы я стоял здесь. Но я всегда могу уйти — на это мне всегда хватит сил, — слово «уйти» Саске особенно выделяет, так, что сомнений не остаётся: в самом худшем случае уйти он может и в мир иной, и не сильно много от этого потеряет, особенно, если успеет отомстить брату.

Сакура в ужасе зажмуривается. Саске, конечно, был гением, но силе Орочимару он ничего не мог противопоставить. Если Орочимару решит её убить — он так и сделает. Если будет думать, что Саске будет надёжнее держать в заточении — то едва ли Саске удастся бежать. Они обречены, обречены…

— Да будет так, — хлопает в ладоши змеиный саннин. — Кабуто, покажет вам, где вы можете расположиться. Саске, тренировки начнём завтра.

И вместе с облегчением Сакура тут же чувствует лёгкую тревогу от последних слов. А что тогда предстоит ей?

Неделю спустя

Сакура без вопросов приняла чашку из рук Кабуто. Хотел бы отравить — давно бы это сделал. Металлический привкус чая напомнил ей кровь, хотя дело было лишь в железистой воде из подземного источника.

— Почему Саске разрешил мне пойти с ним?

Сакура разучилась плакать. На это уходило слишком много сил, а легче не становилось. Вот и сейчас её трясло, но глаза оставались сухими.

— Какую ты версию хочешь услышать? — мягко уточнил Кабуто. — За эти недели я слышал разное. Конечно, тебе бы хотелось верить, что Саске дорожит тобой, что не смог оставить в Конохе…

Он сделал многозначительную паузу.

— Но мы-то знаем, что это не так. Четвёрка Звука думает, что ты могла бы поднять тревогу, если бы он тебя отверг. Господин Орочимару считает, что ты — индикатор. Пока ты жива и невредима, значит, и с Саске всё в порядке. А если с тобой что-то случится, для него это будет сигналом — значит, и ему что-то угрожает. Ведь его единственное условие — твоё выживание — уже нарушено. Хотя не удивлюсь, если у Саске на всё есть свои причины, о которых мы и не догадываемся.

— А ты? — Сакура оторвала взгляд от кружки. — Что думаешь ты?

— Саске плевать, что с тобой будет. Ты захотела уйти с ним — и он не стал мешать, потому что ему не горячо и не холодно от того, что с тобой будет. Ты для него бесполезна, а значит — пустое место.

В версию Кабуто не хотелось верить, но, как назло, она казалась наиболее реальной.

* * *

Все дни с момента прибытия в убежище Сакура провела у постели умирающего. Его звали Кимимаро, и когда-то он возглавлял Четвёрку — точнее Пятёрку — Звука. Суть его болезни никто Сакуре объяснить не удосужился, Кабуто только как-то раз обмолвился, что это было связано с регулярным использованием улучшенного геномом клана Кагуя. «Фибродисплазия», — пробормотал он, но это ровным счётом ничего не говорит далёкой от медицины Сакуре.

Когда Сакуре предложили, она сразу согласилась следить за Кимимаро. Всё лучше, чем сидеть и ничего не делать, а так она надеялась разузнать хоть что-то. В глубине души ещё теплилась надежда однажды вернуться в Коноху, а если у неё будет ценная информация, дома её примут куда охотнее. Ну, и ещё она верила, что раз Кимимаро прикован к постели из-за службы Орочимару, то, наверное, ненавидит того и винит во всех своих бедах.

Хоть Кимимаро в итоге оказался преданным слугой Орочимару, но возненавидеть его не получилось. Они не говорили между собой, ведь каждый резкий вздох, каждое слово — всё причиняло ему боль. Множество трубок, соединяющих его с капельницами ничуть не помогали. Каждый день заходил Кабуто, и тогда, собрав все свои силы, Кимимаро спрашивал:

— Орочимару…?

В одном имени заключалось всё — и беспокойство за только что поменявшего тело господина, и надежда, что тот найдёт время и посетит лазарет. Но Кабуто всегда говорил одно и то же:

— Господин Орочимару просил передать, что сейчас очень занят.

Кабуто проверял данные с мониторов, записывал их в блокнот и уходил. Спустя несколько дней Сакура догадалась:

— Ты ведь не лечишь Кимимаро.

— Не от всех болезней существует лекарство. Я поддерживаю в нём жизнь — только и всего.

— Для чего?

— Господин Орочимару хочет попытаться извлечь улучшенный геном. Разобраться в том, как он работает. В идеале — синтезировать и сделать пригодным для использования. При этом, Кимимаро, разумеется, умрёт, но не то что бы его существование можно было бы назвать жизнью, — это могло прозвучать как оправдание, но Сакура знала, что Кабуто не очень-то терзался муками совести, даже если бы Кимимаро можно было бы спасти.

— Кимимаро знает об этих планах? И он согласился?

— Я ему ничего не говорил. Но он не откажет. Во-первых, для него это — последняя возможность быть полезным. Во-вторых, это будет довольно грандиозная операция, на которую Орочимару наверняка пожелает взглянуть. Так что для Кимимаро это последняя возможность с ним увидеться.

То ли Сакура слишком быстро привыкла к местной атмосфере, то ли она уже насмотрелась на мучения Кимимаро, но мысль о его скорой смерти не принесла ничего кроме облегчения. По ночам она много плакала — то ли от тоски по дому, то ли от того, что слишком много видит чужую боль, то ли от беспомощности. Она ровным счётом ничего не могла сделать: ни для Саске, ни для Конохи, ни даже для Кимимаро.

На операцию по извлечению генома Орочимару не пришёл — его слишком занимали тренировки с Саске. Зато Сакура решила быть с Кимимаро до конца — пусть с ним будет хоть один человек, которому он небезразличен. Кабуто солгал, что Орочимару смотрит на них через камеры. Сакура только радовалась тому, что Кимимаро слишком наивен и простодушен, чтобы не поверить. По крайней мере, он умирал счастливым. Сакура не отворачивалась и не отводила взгляд: почему-то то, что должно было вызывать у неё страх и отвращение, отзывалось пустотой и отсутствием чувств. Возможно, Кимимаро, распластанный на операционном столе, ещё не раз придёт к ней в кошмарах, но сейчас она просто смотрела.

Когда с его губ сорвался последний вздох, прибор, поддерживающий в нём жизнь, мерзко пискнул и затих. Кабуто отложил инструменты. И всё, будто бы ничего не произошло. Сакуру накрыло волной ужаса. Дело было не в жалости и сострадании, просто она, наконец, осознала, для чего была приставлена к Кимимаро. Это не было попыткой заставить её уйти в Коноху, показав, как опасна жизнь в убежище. План Орочимару был в том, чтобы она увидела себя со стороны.

Орочимару был для Кимимаро всем: не просто отцом или наставником, он был божеством, которому следовало поклоняться не из страха, но из любви. Кимимаро отдал всё, и не потребовал взамен ничего, кроме взгляда своего бога. И даже этого Орочимару ему не дал.

Сакура была готова умереть ради Саске, но она надеялась, что это будет не напрасно, что даже если её ждёт смерть, то в последний миг он посмотрит на неё не как на инструмент, а как на человека. Она верила, что рано или поздно наступит день, когда она станет по-настоящему ценна для него. Сколько бы она ни твердила себе, что она ничего не ждёт, она мечтала, что её преданность окупится и Саске поймёт и примет её чувства…

Бесполезно. Если она погибнет, Саске вряд ли удосужится прийти на её могилу. А она — неужели её ждёт настолько печальная участь? Неужели последние её мысли будут о том, кто выбросит её из головы в следующую же минуту? Это был жестокий урок, но, впервые в жизни, Сакура была благодарна Орочимару. Её глаза открылись здесь и сейчас. Она не хотела себе такой судьбы.

Кабуто сжёг тело Кимимаро — вернее, то, что от него осталось — и ушёл из операционной, а Сакура так и продолжила стоять в прострации. Глаза скользили по стеллажам, набитыми банками и колбочками со светящимся содержимым. Сакура думала, что не удивилась бы, если бы обнаружила в одном из шкафов скелет — не фигуральный, а вполне реальный — и глупо захихикала. Благодаря Кимимаро теперь она понимала, какой судьбы она не хочет. Но это не было ответом на вопрос о том, по какому пути ей идти.

Бежать, но куда? Вернуться в Коноху, где её уже совершенно оправдано считают предательницей? Или остаться здесь — несмотря ни на что? А зачем?

Сакура не знала, сколько времени прошло, когда Кабуто вернулся, просунул голову в дверную щель и предупредил:

— Если вдруг захочешь умереть. Не травись, пожалуйста, склянками с синими ленточками. Там очень редкие яды, жалко их будет.

У Сакуры тут же появилось желание перебить все склянки в лаборатории. Внутренняя Сакура в голове уже предлагала варианты по уничтожению всего ценного в комнате. Неужели она настолько плохо выглядит, что похожа на ту, кто готовится свести счёты с жизнью?

— А другие брать можно? — неестественно спокойно поинтересовалась она.

— Можно. Но лучше не надо.

Кабуто опять ушёл, а когда появился вновь, то держал в руках кружку, полную дымящегося чая. Ещё недавно Сакура бы удивилась такому жесту, но это была лишь взятка. Плата за разговор.

* * *

— Не нужно много ума, чтобы понимать, для чего господин Орочимару познакомил тебя с Кимимаро. Ты и сама уже обо всём догадалась, — рассуждал Кабуто. — Благодаря Саске здесь никто не посмеет тебе навредить, поэтому нужно, чтобы ты ушла сама. Я надеюсь, у тебя хватит ума не принимать опрометчивые решения только ради того, чтобы поступить назло.

— Почему Кимимаро был… таким? — тихо спросила Сакура.

Сакура не хотела разобраться в умершем, ей нужно было понять себя. Она, в сущности, не так много и знала о Саске. Совместных миссий у них было немного, но всё началось ещё до них, до распределения по командам и выпуска из академии. Во время учёбы Сакура часто заглядывалась на Саске, представляя, как было бы здорово, если бы он сейчас подошёл к ней, спросил, как у неё дела… Неужели большая часть того, за что она его полюбила — только её мечты? И дорожит она не Саске, а миражом, существующем лишь в её воображении? Даже внутренняя Сакура была реальней него — с ней хотя бы можно было поговорить. Останься она в Конохе, призрак Саске креп в её сознании ещё сильнее. Здесь, обучаясь у Орочимару, Саске бы взрослел, менялся, а для неё оставался всё тем же симпатичным-мальчиком-из-фантазий.

— У Кимимаро не было ничего и никого, а потом появился господин Орочимару. Вообще, это у большинства так. Помнишь Заку? Паренёк, которого послали на экзамены на чуунина от деревни Звука. У него в руках были трубки не потому, что они делали его сильнее, а потому, что без модификаций он вообще ни на что не был способен. Как, по-твоему, ему следовало поступить? Умереть на улице от голода, потому что бесталанный мальчишка-сирота больше никому не был нужен? Или до конца жизни — и после неё — верой и правдой служить тому единственному, кто протянул руку помощи? Это тебе не месть, выбора особого-то и нет.

Сакуре нечего было ответить. Проще всего заявить, что Кабуто лжёт. Ниндзя вообще не стоит задумываться о мотивах врагов — это может стоить жизни. Но выбросить из головы мысль о том, что Заку на самом деле просто хотел жить и быть верным тому, кто спас ему жизнь, не получается. Всё же она другая. У неё было всё — родители, деревня, команда. В отличие от Заку и Кимимаро, ей было, что терять.

— А у тебя? У тебя тоже никого не было?

— Да, — всем своим видом Кабуто показывал, что не намерен продолжать данную тему.

Кабуто прав: если единственной причиной оставаться в убежище будет желание насолить Орочимару, это будет нелепо. Сакура больше всего на свете теперь боялась стать Кимимаро для Саске, но это не означало, что он был ей безразличен. Сакура не готова умирать с мыслями лишь о том, заметит ли это Саске, только вот её другом он от этого быть не перестал. Если она его сейчас покинет, он останется в этом змеином гнезде совершенно один. И если она чуть было не превратилась в Кимимаро, то что мешает ему в отчаянии тоже стать чем-то жутким?

Вернуться в Коноху значило признать поражение. Смотреть Наруто в глаза каждый день и думать: «Прости, что не смогла его остановить». Потому что Наруто, будь он хоть тысячу раз дурак — смог бы. Не прекратил бы пытаться, боролся бы, чего бы это ему ни стоило.

Кроме того, Коноха встретила бы её недоверием. Пришлось бы работать долгие годы, чтобы вновь заслужить их уважение. Сохранилась ли без Саске их команда? Даже если они с Наруто всё ещё учились бы под руководством Какаши, Наруто бы рвался вперёд, изучал новые техники, а она оставалась бы позади.

В отличие от большинства однокурсников, у Сакуры не было ни одного родственника-шиноби. Её родители были простыми людьми, поначалу её это мотивировало, ещё бы — первая в семье научилась управляться с чакрой, закончила академию и выполняет самые настоящие миссии. Но потом стало ясно — до обладателей улучшенного генома и наследственных техник ей далеко. Наруто мог сколько угодно утверждать, что предопределения не существует, и решают не таланты, а упорство, но и сам он обладал несравнимым с Сакурой количеством чакры.

Именно поэтому, когда Цунаде стала Пятой хокаге, Сакура ощутила воодушевление. Целительство в Конохе почти не было развито, именно потому, что чтобы чего-то в нём достичь, требовалось скорее трудолюбие, чем врождённые способности. На необходимости изучить анатомию человеческого тела отпадали почти все желающие. Медицина была тем, в чём Сакура могла бы проявить себя. Прежде она мечтала обучаться у Цунаде, но сейчас об этом не могло идти и речи.

А здесь… здесь она могла бы научиться многому, как бы страшно это ни звучало.

Сакура допила чай и поставила кружку на стол.

— Я остаюсь.

— Я рад, — Кабуто слегка растянул губы в улыбке. — Что? Тут не так много нормальных людей.

Оставалось только догадываться, кого он причисляет к «нормальным», и входит ли в этот перечень его господин. Сакура не сомневалась — Саске по меркам Кабуто «нормальным» не являлся.

Какое-то время они молчали.

— Только во чем ты здесь будешь заниматься? — задумчиво произнёс Кабуто. — Господину Орочимару нечего тебе предложить.

Этот вопрос не мог не прозвучать, так что у Сакуры был уже заготовлен ответ.

— Научи меня всему, что знаешь сам.