Immortal Sin (гет)

Нежная и беззащитная. Сладкая и покорная.

Моя.

Темный воздух вокруг звенит от напряжения и страха.

Страшно не то, что происходит между нами. Страшно то, почему это происходит. Само мироздание дрожит в ужасе от того, что мы творим. Но иначе нам нельзя.

Горячая пульсирующая тьма заполняет комнату. Я принес эту тьму с собой, я принес ее тебе.

Ты смотришь на меня не отрываясь, ты знаешь, что мне нужно. Всегда знала, с того душного вечера, когда я напоролся на тебя в пустынном школьном коридоре.

Ткань ползет с плеча, и твой светлый силуэт словно вышелушивается из окружающей темноты. Обнаженная, мраморно-белая, ты кажешься призраком в непроглядном черном муаре ночи.

Ты снова — моя.

Как десятки раз прежде.

Как тогда.

Ты, магглорожденная, оказалась единственной, кто понял. Кто почуял непереносимую энергию убийства, гудящую в моей крови. Кто догадался, что мне слишком много этой разрушительной силы. Что я не справляюсь.

Ты оказалась единственной, кому нужна эта сила.

Ты приняла ее от меня.

Я снова вижу в твоих глазах ослепляющую пустоту желания. Только ты, только твоя душа способна забрать и то единственное, что могу дать тебе я — мою тьму. Только твой разум способен осознать и признать: тебе самой нужна эта страшная мощь. Но ты не боишься.

Ты ждешь. Я не буду нежным, и тебе не нужна моя нежность. Ты жаждешь заполнения пустоты.

Вряд ли ты понимала тогда, что заставило тебя замереть передо мной, будто под гипнозом. Но я — я видел, как судорожно ты облизнула губы. Слышал, как сбилось дыхание. Чувствовал, как рванулась мне навстречу та магия, что живет в тебе — холодная и режуще-светлая.

Я бы сдержался. Но ты не дала мне шанса проявить чудеса самообладания. Чтобы потерять голову, мне хватило одного твоего прикосновения. Кончиками дрожащих пальцев к манжете. Все.

Не страсть, не похоть — чистая магия в самом кошмарном своем проявлении стерла грани между грехом и добродетелью.

Если бы вся школа сбежалась в тот коридор, меня бы это не остановило. Если бы ты начала сопротивляться, я бы не одумался.

Я сгреб тебя в охапку и придавил к стене всем телом — ты тихо вскрикнула.

Я рванул вверх подол твоей мантии, задрал юбку — ты требовательно застонала.

Ты обхватила меня ногами.

Ты вцепилась мне в волосы.

Ты запрокинула голову и уперлась затылком в стену.

Ты теснее прижалась ко мне бедрами.

Короткая возня — лишь для того, чтоб расстегнуть брюки и сдвинуть в сторону твои трусики.

Ты нетерпеливо захныкала, почувствовав мои пальцы.

Ты была совсем мокрая — без ласк, без единого поцелуя.

И мое полубезумное возбуждение не имело ничего общего с обычным человеческим желанием.

Я всадился в тебя чуть ли не с размаху, глубоко, до упора. Вдавил, вжал, втрахал в эту стену. Ты искусала в кровь мою ладонь, которой я зажал тебе рот, и расцарапала мне шею сзади, под воротником.

Все закончилось быстро, грубо и опустошающе. Ты вздрогнула и обвисла в моих руках, а я не почувствовал даже удовольствия. Только вожделенное освобождение от темного кипучего кошмара, остающегося во мне после каждого убийства.

Я ушел, оставив тебя там, всхлипывающую и разбитую — свыкаться с новой, чужеродной силой, с новой сущностью.

Ужаснулся потом. Когда осознал.

Ни ты, ни я не хотели, чтобы случившееся — случилось. Мы — наши души, наши умы — не участвовали в том, что произошло. Магия, волшебство — то, что мы воспринимаем как естественную часть себя, показала, насколько мы заблуждаемся. Она распорядилась нами против нашей воли. Она изнасиловала нас обоих.

Я, возможно, заслужил это.

Но ты?..

А потом все повторилось. И опять. И снова.

Лорд окончательно свихнулся, редкая неделя обходилась без очередного «праведного» рейда. И каждый раз, когда я возвращался, накачанный под завязку душной мутью совершенного убийства, ты непостижимым образом возникала на моем пути.

И я никогда не мог от тебя отказаться.

Мне чудится, твои отчаянные стоны до сих пор блуждают вдоль стен моего кабинета. Я не знаю, что было грубее — мои руки или каменные плиты пола, на котором ты извивалась, принимая меня. Я не знаю, что страшнее — то, что мы делали, или то, что мы не были в этом виноваты.

Это нельзя было назвать даже грехом.

Грех — только тогда грех, когда совершается по желанию. А мы — не желали.

Не было в мире никаких причин ни для секса, ни для других отношений между нами. Ни я, ни, тем более, ты в здравом рассудке даже не подумали бы подумать о таком. Никаких причин кроме этой, граничащей с помешательством.

Но Лорд снова вызывал к себе, и я снова убивал, и возвращался, и ты снова находила меня… нет, не меня. Мою тьму. Короткая бесцеремонная случка, без наслаждения, по одной лишь звериной необходимости — и мы снова мы, едва терпящие друг друга злобный преподаватель и невыносимая всезнайка. До следующей смерти.

Я не могу понять, когда все изменилось. Не понимаю, как и почему.

Но сегодня я пришел к тебе сам.

Ты подходишь так медленно, почти плывешь в темноте. Чуть колышется в такт шагам твоя белоснежная грудь. Розовый язычок скользит по приоткрытым губам.

Ты соблазнительна, ты неотразима.

Ты никогда не была такой. Или просто я не видел?

Неважно.

Сегодня я хочу тебя.

Пуговицы сюртука и рубашки послушно расстегиваются под твоими пальцами.

Я жду. Сегодня я властен над своими желаниями, и я могу потерпеть.

Страшно не то, что происходит между нами. Страшно то, почему это происходит.

Страшно, что сегодня мы сами захотели этого. Мы слишком далеко зашли. Назад дороги нет, но ты и не желаешь отступать. Я — тоже.

Ты тепло дышишь мне в шею, ласкаешь губами кожу, пробуешь на вкус. И я не знаю, что нежнее — прикосновение твоих пальцев к щеке или напоенный темным дурманом ночной ветер.

Сегодня все будет так, как хотим мы. Сегодня это станет грехом, и нам больше нечем будет оправдаться. Это страшно.

Но ты не бойся.

Нам не в чем оправдываться. Разве только в том, что мы осмелились захотеть того, что нам приказали. Только в том, что сегодня мы — это мы.

Сегодня я буду обнимать тебя так, чтобы хрустели ребра.

Сегодня я буду целовать тебя, пока в легких не кончится воздух.

Я не буду нежным, но тебе не нужна моя нежность.

Само мироздание дрожит в ужасе от того, что мы творим, но ты не бойся.

Грех, разделенный на двоих — уже половина добродетели.

То, что мы совершаем — смертный грех.

Но, разделенный на двоих, он бессмертен.