Боль души (джен)

Чувствуешь странное опустошение внутри. Ощущение, что будто бы от тебя оторвали нечто невидимое, но важное. По твоим предположениям, это, вероятнее всего, плачет твоя душа. Плачет от того, что от нее оторвали кусочек. Крохотный, но такой родной. И пусть люди, никогда и ничего не терявшие, думают, что будто бы от потерь болит сердце. Но ты знаешь, что это не так. Теперь знаешь. Ты никогда не верил в существование души, так было проще. Но жизнь заставляет поверить буквально во все.

— Гарри. Гарри. Ну, Гарри же! — чувствуешь, что тебя кто-то зовет. Неохотно поворачиваешь голову и недоуменно смотришь на испуганные лица друзей.

— Что? — нехотя спрашиваешь. Но вместо ожидаемых слов вырываются какие-то непонятные, каркающие звуки. Только собираешься повторить слова, как понимаешь, что друзья и так тебя поняли.

— Мы уже приехали, Гарри, — сообщает Гермиона. — С тобой все в порядке? Ты за весь путь от Хогвартса не произнес ни одного слова.

Ты отрицательно качаешь головой, что, видимо должно означать «нет», что с тобой все в порядке. Но друзья не успокаиваются.

— Друг, ты точно нормально себя чувствуешь? А то выглядишь как-то не очень, — говорит Рон, за что тут же получает толчок от Гермионы. Мол, думай, что говоришь.

— Мы несколько раз пытались с тобой заговорить. Но ты не обращал на нас никакого внимания, просто смотрел в окно. Не пойми меня не правильно, но это немного странно.

Ты, на всякий случай, откашлявшись, тихо говоришь, не смотря никому из них в глаза:

— Со мной все в порядке, я просто задумался, и не слышал вас, — говоришь, и встаешь со своего места, направляясь к выходу. И уже взявшись за ручку двери, оборачиваешься и с вымученной улыбкой добавляешь: — Ну что, идем?

Друзья все еще подозрительно смотрят на тебя, но послушно встают со своих мест и выходят из купе, а потом и поезда, следом за тобой. Ты вновь не замечаешь, как уходишь в свои мысли, пока Рон не окрикивает тебя:

— Ну, в самом же деле, Гарри! Хватит уже, — ты оборачиваешься к нему и непонимающе смотришь.

Оглядевшись вокруг, понимаешь, что не заметил, как вы прошли сквозь барьер и оказались в маггловском мире. Ты так же замечаешь, что рядом нет Гермионы. Вопрошающе смотришь на Рона, и тот, видимо, поняв твой безмолвный вопрос, отвечает:

— Ушла она уже. Ее родители сильно торопились, поэтому она не стала дожидаться, когда ты вновь окажешься с нами. Друг, ты ее очень расстроил.

— Прости, — кратко отвечаешь ты. Хоть тебе и очень жаль, что ты расстроил подругу, ты понимаешь, что сказать большее просто не хватит сил.

— Ну, пока что ли. Мне тоже пора, мама с отцом уже заждались, наверно, — кивает Рон в сторону своих родных.

Ты поворачиваешь голову в их сторону, видишь их радостные лица, и на краткий миг, там, где-то внутри, все снова взрывается болью, и ты понимаешь, что тебя никто и никогда не будет так встречать. Больше не будет. Некому. И ты просто отвечаешь:

— Пока, Рон. Передавай привет миссис Уизли, — говоришь, и уходишь. Ты не замечаешь взволнованного взгляда друга, и удивленных — всех остальных Уизли. Ты не помнишь, что обычно, после каждой поездки в Хогвартс, перед отправлением к Дурслям, ты сам подходишь к ним, и они всячески начинают тебя подбадривать, непременно говоря, что обязательно скоро тебя заберут от этих извергов.

Подходишь к раздраженно смотрящим на тебя Дурслям, и, не обращая внимания на их, очевидно, недовольные слова, садишься на заднее сиденье машины. Сначала дядя Вернон, по пути до их дома, еще пытается как-то достучаться до тебя, но видя, что ты никак не реагируешь, прекращает. Наверняка решив, что ты окончательно свихнулся в своем дурдоме. И он не подозревает, что почти прав в своих домыслах.

Ты смутно помнишь, как вы доехали до дома, как тебя отправили в свою комнату, как ты, бросив в ней чемодан, сразу завалился на кровать и заснул. К твоему удивлению, спал ты, в отличие от всех предыдущих дней с того момента, довольно спокойно и долго. Тебя это даже немного огорчило, ведь ты уже смирился с еженощным напоминанием о собственной глупости и несообразительности. Но даже если это были кошмары, в них ты все еще мог видеть, до определенного момента, самого дорого для тебя человека. И пускай, потом кошмар превращался в самый настоящий ад, ты каждый раз радовался тем нескольким секундам, которые позволяли увидеть его живым.

Из своих мыслей тебя вырывает настойчивый стук в окно. Подойдя к нему, ты замечаешь недовольно нахохлившуюся Хэдвиг. Вспоминаешь, что вчера, перед отправлением из Хогвартса, ты так и не смог найти ее. Впускаешь сову внутрь, и только тогда, когда она клюет тебя за палец, замечаешь, что к ее лапе привязана посылка.

Ты недоуменно смотришь на отвязанный тобой листок бумаги. Обычной, маггловской, в клеточку. Если бы сова была не твоей, да еще и волшебной, ты мог бы подумать, что она ошиблась адресом. Тяжело вздохнув, ты садишься за стол и начинаешь читать отрывки, написанные аккуратным, ровным почерком, видимо выписанные из какой-то книги:

«Волшебные портреты довольно сильно отличаются от маггловских. Первое отличие заключается в том, что их никто не рисует, как уверенно большинство магов. Они не нуждаются в рисовании, ведь волшебный портрет это не просто холст, с нанесенными на него красками. Это отпечаток души мага. Ведь не зря портреты появляются только после смерти волшебника».

«После того, как волшебник погибает, в его родовом поместье или, если маг не чистокровный, в месте, которое он считал домом, появляется портрет. Никто не знает, откуда они появляются. Известно лишь то, что у того, кто изображен на этом портрете, имеются все те знания, и черты характера, которыми он обладал при жизни».

Ты не заметил, как участилось твое дыхание, как бешено забилось сердце, и как душа встрепенулась.

Не обращая внимания на сердитые окрики дяди и тети, ты быстро выбегаешь из дома, даже не захлопнув за собой дверь. Не отдавая себе в этом отчета, добегаешь до детской площадки, где ты впервые повстречал его. На миг замираешь, в надежде оглядываешься на ближайшие кусты. Но, тут же одергиваешь себя, и резко взмахиваешь палочкой, которую даже не помнишь, как достал. Все время до прибытия «Ночного Рыцаря» нервно ходишь туда сюда, и не замечаешь, что начался дождь.

Когда автобус появляется из ниоткуда, быстро вбегаешь внутрь, не дав сказать Стену и пары слов, на ходу бросив всего два слова: «Площадь Гриммо».

По пути недовольно думаешь, что автобус едет слишком медленно и больно уж часто останавливается. Но, когда, в конце концов, пришла твоя очередь выходить, ты, заплатив кондуктору положенные деньги, замираешь в дверях. И в этот краткий миг останавливает тебя отнюдь не сильный дождь, идущий на улице. Просто ты осознаешь, что если и эти твои надежды не оправдаются, то тебя уже не спасет ничто. Но, ты же гриффиндорец, как некстати вспоминается. Ты привык всегда идти до конца, и, коротко взглянув на обескураженного Стена, выбегаешь под ливень, слыша, как за спиной раздается характерный, для исчезновения автобуса, хлопок. Быстро подбегаешь к домам одиннадцать и тринадцать, всю дорогу до них повторяя заветный адрес. Секунды до появления двенадцатого дома кажутся тебе вечностью. Облегченно выдыхаешь, когда дом все же появляется. Ты вбегаешь внутрь, на миг остановившись на пороге и задумавшись, куда вначале кинуться. Потом, мысленно махнув на все раздумья рукой, бежишь в его комнату.

Дернув за ручку, ты замираешь и понимаешь, что дверь заперта. В этот момент ты даже не вспомнил про алохомору и о запрете на магию совершеннолетним. Ты просто вышиб дверь. Ворвавшись внутрь, ты бешено озираешься по сторонам, пытаясь отыскать его портрет. С первого раза тебе это не удается, потому что ты сильно взволнован, и все расплывается перед глазами. Но спустя несколько секунд, ты все-таки замечаешь его. Большой портрет, в черно-серебристой раме, висящий на стене напротив окна. Ты подбегаешь к нему и с облегчением выдыхаешь, понимая, что все это время не дышал. Ты, наконец, видишь его, почти живого, хоть и на портрете. Никто ведь не говорил, что они не живут? Своей, неизвестной людям, жизнью.

Осознание того, что вот он, перед тобой, почти живой, вызывает в тебе столь сильные эмоции, что ноги становятся ватными, и ты обессилено сползаешь на мягкий, пушистый ковер. И, прежде чем сознание окончательно покидает тебя, ты успеваешь произнести две фразы:

— Прости меня, Сириус, — и шепотом добавляешь, как ребенок: — Я больше так не буду.

Ты уже не слышишь, как в выломанный тобою проход быстро входит профессор Дамблдор, и не видишь, как он, увидев тебя целого и невредимого, облегченно выдыхает. Ты не видишь, как следом за ним появляется столь нелюбимый тобой Снейп, как на его лице ясно читается волнение, постепенно сменяющееся облегчением от осознания того, что с тобой все в порядке.

Директор взмахивает рукой, и плавно подняв тебя в воздух, левитирует на кровать крестного. Он не дает профессору Снейпу дать тебе зелье, которое привело бы тебя в чувство, аргументируя это тем, что тебе нужно отдохнуть.

Когда ты просыпаешься, то не спешишь открывать глаза, боясь, что это все приснилось тебе. Но ты внимательно вслушиваешься в негромкий разговор, ведущийся в комнате. Видимо, директор заканчивал выяснять у крестного, что же здесь произошло. Услышав, как закрывается дверь, видимо восстановленная им, ты тут же вскакиваешь с кровати, чуть не упав при этом, и подбегаешь к портрету с глупой улыбкой на лице. И вновь просишь прощения. На лице Сириуса сначала появляется задумчивое выражение, после чего он отвечает:

— За что, Гарри? Ты ни в чем не виноват. Если кто уж и виноват во всем случившемся, то только я, — говорит, и улыбается. Ты не понимаешь этого.

— Почему ты улыбаешься, Сириус? Ведь ты… ты… — ты не можешь произнести это слово, но он понимает тебя.

— Пойми, крестник, если я умер, это не значит, что я покинул этот мир. И не стоит, как я уже сказал, ни в чем винить себя. Все в порядке. И, кстати, как ты узнал, что тут появился мой портрет? — с любопытством спрашивает он.

Ты рассказываешь, что тебе кто-то прислал записку, в которой было написано про волшебные портреты. Ты полдня разговариваешь с Сириусом. И когда Дамблдор приходит, чтобы отправить тебя обратно к Дурслям, ты, попрощавшись с крестным, веришь, что вы обязательно еще увидитесь. И что ты непременно, когда у тебя будет свой дом, заберешь портрет к себе.

Сидя за столом, уже у Дурслей, ты задумываешься, кто бы мог быть автором письма? И сразу же понимаешь. Ведь Хэдвиг могла слетать без твоего разрешения только к одному человеку, к тому же живущему в семье магглов. Ведь записка была написана на маггловской бумаге, что еще раз подтверждает твои подозрения. Улыбнувшись, ты достаешь из чемодана лист пергамента и пишешь всего несколько слов:

«Спасибо, Гермиона. Ты лучшая подруга».

Отправляешь письмо с Хэдвиг, и думаешь, что теперь все будет если и не хорошо, то определенно лучше, чем было.