Одиночество цвета предательства (джен)

Вы боитесь одиночества? Я — да…

Промозглый осенний холод пробирает до костей, пробирается под плащ, сносит с ног ледяным влажным ветром. Серебристо-серый туман укрывает старый город густой пеленой, наполненной тихим шорохом пустынных улиц. Фонари, презрительно прищурившись, смотрят мне в след. Я чувствую их подозрительный взгляд. Они знают! Они все знают! Они осуждают меня… Нет! Они обвиняют меня…

От тянущего чувства страха хочется выть, кричать во все горло, чтобы разорвать, уничтожить это враждебное ко мне молчание города. Но искусанные в кровь губы только хрипло шепчут:

— Не виноват… не виноват… не виноват.

Ветер, подхватывая мой тихий шепот, разносит его по улицам, словно демонстрируя невидимым алчным зрителям символ моего поражения. Они смакуют его, наслаждаясь каждым звуком... их презрение выражается во всем: в издевательском шелесте сухих осенних листьев, в обвинительном хрусте льда под ногами, в болезненных уколах снежной крупы на лице.

Напряжение нарастает каждую секунду. Каждый шаг, каждое движение тела превращают окружающий меня мир в пыточную камеру, где за каждым поворотом скрывается боль. Я не хочу, не могу, я боюсь!

— Я не убивал, я не убивал… я не убивал.

Губы повторяют одну и ту же фразу, заученную наизусть и оттого потерявшую свою силу и превратившуюся в пустой звук.

— Я не убивал.

Мысль бьется в голове… отчаянно, страстно, требовательно. Она жжется опаляя меня изнутри, изощренно мучая так, как и не снилось ни одному самому страшному пыточному заклинанию. И я бегу от нее… пытаясь скрыться от своей собственной памяти, совести… жизни.

— Я не виноват, не виноват…

Пожалуйста. Прошу вас, пожалуйста, не мучайте меня. Не надо мучить. Я не виноват. Это не я… Я просто сделал так, как хотел мой господин. Я.. я поступил правильно!

— Они заслужили! Ну, заслужили же!

Кто-нибудь, прошу вас, скажите, что все будет хорошо, что все изменится, что я все сделал правильно.

— Пожалуйста…

Но просить не у кого. Рядом никого нет. Сейчас только город, только я, только жгучее одиночество. Город. Только он может видеть мои страдания, только он может судить меня, только он… потому что он невольный свидетель моего преступления. К счастью, немой свидетель.

— Пожалуйста…

Я не пьян, но меня шатает... мозг отказывается контролировать движение. Я не болен, но руки трясутся так, что эта дрожь передается спине и ногам. Я не сошел с ума, но перед глазами то и дело мелькают призраки, от которых я шарахаюсь в сторону и, уже не контролируя себя, кричу… Но они, призраки моих недавних друзей, они не оставляют меня. Они рядом. Совсем близко. И они требуют ответа…

— Помогите!

Вот он! Я вижу его глаза… светло карие, пронзительные, настоящие и такие разочарованные... От страха по всему телу проходит нервный спазм, парализующий мышцы. Уже захлебываясь в собственных слезах, я кричу:

— Ты сам виноват! Сам! Ты никогда не считал меня за настоящего человека! Ты! Ты смеялся надо мной!

Я грожу ему кулаком.

— Ты издевался надо мной. Вы все! Вы считали, что я никто! А я человек, а не крыса!

Город поглощает мой крик, растворяет в себе, распыляет по замерзшим улицам, не давая ни одному звуку выбраться наружу. Город — мой непредвзятый судья, мой холоднокровный палач, моя жестокая кара…

И собрав все силы, я бегу. Отчаяние гонит меня куда-то, выворачивает наизнанку, заставляет ненавидеть себя, свою жизнь, свои поступки. Оно здесь, рядом, в виде безжалостного призрака. Он вот-вот нагонит меня. Он сделает это! Он тут! Нет! Я оторвусь, я убегу! Я смогу!

— Помогите!

Но темные окна домов только яростнее подбадривают моего преследователя, словно точно знают, кто победит.

— Нет!

Город с извращенным удовольствием ставит мне подножку, и я падаю, распластавшись на грязном тротуаре, изодрав об камни в кровь колени и локти. И все, что гнало меня по улицам, мгновенно обрушивается на меня со всей силой своей отчаянной ненависти. Никто не поможет! Никто не спасет! Потому что я предал всех, кто был рядом со мной.

— Я все правильно сделал!

Я не знаю, зачем кричу это. Чтобы убедить город? Призрака, рожденного своей совестью? Себя?

— За что?

Словно подслушав мои мысли, призрак нависает надо мной, грозя вот-вот прикоснуться ко мне.

— Нет! Ты мертв! Я… я сам предал тебя! Ты мертв!

В отчаянном жесте я поднимаю руки, стремясь отгородиться от всего этого презрения, от ненависти, рожденной им, от своей собственной совести, восставшей против хозяина.

Руки… со страхом я перевожу взгляд на свои ладони. Они белые, немного испачканные в осенней грязи, на них нет ни капли крови. Но я чувствую что-то отвратительно липкое, мерзкое. Я ощущаю тревожный терпкий запах. Что-то есть на моих пальцах, отчего они так дрожат.

— Пожалуйста, прошу. Ну, пожалуйста!

Мой Лорд, вы всегда умели сказать так, чтобы я поверил. Где вы? Вы ценили меня… я был вам нужен. Ради вас я пошел на предательство. Ради чего? Где вы? Почему вы оставили меня один на один с этим отчаянием?

Рыдания сотрясают тело, сжавшееся в комок в каком-то пустынном закоулке. Мой лорд, мой господин. Только он сможет защитить меня от всего этого. Он обещал. Он поможет. Я буду бороться, мой лорд. За вас...

И кареглазый призрак внезапно отстраняется, и я вижу в его глазах... жалость? Прости, Джеймс. Пути назад нет. Этого не прощают, но с этим живут.

И он уходит. Не обернувшись ни разу. Спокойно, бесшумно, мирно. Оставив меня один на один… с молчаливым, неодобрительным городом и моим одиночеством, которое, я уверен, останется со мной навсегда. Одиночеством, цвета предательства.