Рикки-тикки-кукарикки (джен)

Это происходит очень быстро. И совсем не так, как я мог себе представить. То есть — я не успеваю ничего почувствовать, ни о чем подумать, принять решение, понять, что это — огромная ответственность — ни хрена я не успеваю сделать из того, что нам вбивали в головы в аврорской академии. Просто замечаю, как этот ублюдок в маске метит в Джеймса, и кидаюсь наперерез, выставляю вперед палочку и рявкаю первое пришедшее в голову заклинание. Почему-то первой вспоминается «Авада Кедавра». На какую-то долю секунды — крохотную, микроскопическую долю — зеленый луч непростительного заклинания, пущенный из моей палочки, соединяет нас. Меня — чистокровного мага, Сириуса Ориона Блэка, 1959 года рождения, недавнего выпускника академии авроров — и безымянного, абсолютно неизвестного мне Упивающегося Смертью. Уже потом, когда бой закончивается, остатки отряда упивающихся аппарируют с вересковой шотландской пустоши, а наши начинают подбирать трупы и подчищать маглам память, я поднимаю эту дебильную тряпку, прикрывающую лицо убитого мной врага, и застываю над ним в тупом и совершенном отчаянии...

* * *

— Сириус, почему ты так плохо позавтракал?

— Бродяга, надо есть, иначе ты совсем захиреешь.

— Ты что, опять переживаешь из-за… того случая, да?

— Брось, Сири, ты все сделал правильно. У тебя не было другого выхода. И аврорская комиссия подтвердила…

— Сириус, я испекла твои любимые черничные булочки. Попробуй, а?

— Пойдем покурим? Трубка всегда тебя успокаивала…

— И знаете что, мальчики? Вы можете курить прямо в комнате, трубочный табак такой душистый, к тому же освежающие чары еще никто не отменял…

Это мои друзья — Джеймс и Лили Поттер. Бегают вокруг меня, суетятся. Переживают… А мне хочется заорать прямо в их встревоженные лица: Отвалите от меня! Оставьте меня в покое! На фиг вашу заботу и аврорскую комиссию тоже на фиг!

Комиссия абсолютно формальна — сейчас военное время и применение непростительных заклинаний аврорами санкционировано официально. Все разбирательство длится два часа, после чего Урфин МакДжус, наш с Джеймсом командир, кладет мне на плечо свою короткопалую ручищу и рокочет прямо в ухо:

— Держись, сынок. Все через это проходили, не ты первый, не ты, к сожалению, последний. Ступай домой, проспись, а наутро приходи на дежурство со свежей головой.

— Старый ты шотландский мудак! — хочется мне заорать в его веснушчатую рожу. — Я убил человека, понимаешь, ты?! Вскинул палочку — и убил! А ты говоришь мне: приходи на дежурство со свежей головой! Говоришь мне: держись, сынок! Говоришь мне: не ты первый, не ты последний! А в глазах читается одобрение! В глазах ясно видится непроизнесенное вслух: с почином, Блэк! С каким таким почином, кэп? С каким, в жопу, почином?! Я не собирался его убивать, не собирался!

Но, конечно, вслух я ничего не говорю. Ни тогда, МакДжусу, ни сейчас, Джеймсу с Лили. В конце концов, я не истерик и не психопат. И не трус, это уж точно. Я соображал, на что иду, когда сдавал экзамены в академию? Соображал. Понимал разницу между профессией аврора и, скажем, ведьмы-модистки? Понимал. Из случившегося никто, кроме меня самого, трагедии не делает, в глазах старших авроров я вижу почти уважение, в глазах ровесников — да того же Джеймса — чуть ли не зависть. В общем, как ни крути, а поговорить о ситуации я могу только с одним человеком — с самим собой.

— Не хрен орать, аврор Блэк, — говорю я сам себе. — Засунь свои рефлексии и переживания в одно место — в то самое, куда тебе очень хотелось послать своего командира. Ну и что, что первый человек, убитый тобой в этой войне, оказался твоим другом детства с дохогвартсовских еще времен? Ну и что, что когда-то вы вместе играли в солдатики и лопали конфеты, пока ваши матери сплетничали в соседней гостиной? Ричард Лилак, твой ровесник, его все вокруг звали Риком или Рикки, а вы с братом дразнили его: Рикки-тикки-кукарикки… Но он никогда не обижался, хохотал вместе с вами, придурок, и всегда угощал вас конфетами…

— С тех пор утекло много воды, аврор Блэк, целые реки и моря соленой воды, целые стаи конфетных фантиков улетели в небеса… И все эти моря пролегли между вами, между Риком и Сириусом: Гриффиндор-Слизерин, чистокровные-маглолюбцы, авроры-упсы, вы с ним оказались на разных берегах, но разве каждый из вас не сам выбрал свою сторону в этой войне? Сложись все немного иначе, Рик первым бросил бы в тебя «Аваду» без всяких угрызений совести. Наверное…

— Так что не паникуй, аврор Блэк, и не смей впадать в депрессию. Детство давно прошло, Рик был такой же враг, как и все остальные упсы — вас не связывало больше ничего, ничего, кроме зеленого луча смертельного заклинания, да и то — на какую-то долю секунды. Не психуй, Блэк, не ори…

* * *

Да я и не ору. Я паинька. Не хочу расстраивать друзей, не собираюсь показывать слабину перед начальством и подставляться под насмешки старших коллег — я не баба, я аврор. Убил человека и хрен с ним. Проехали. Давайте жить дальше.

Я помню, как в школе Лили рассказала нам о магловской поговорке, что-то насчет того, что настоящий мужчина должен в своей жизни сделать три вещи: вырастить сына, построить дом и посадить дерево. Джеймс тогда предложил волшебный вариант этой поговорки (правда, так, чтобы Лили не слышала): настоящий волшебник непременно должен поймать снитч, трахнуть вейлу и уничтожить своего врага. Не знаю уж, что имел в виду Джеймс, когда говорил про «уничтожить» — нам было тогда лет по пятнадцать, не больше — но как минимум одну вещь из списка я уже совершил. Квиддич никогда меня особо не привлекал, а вейлы… ну, поживем, увидим.

За неимением в ближайших окрестностях вейл я живу как… Да просто живу, одним словом. Жру булочки с черникой, курю трубку, хожу на дежурства, стою под душем, пью в пабе усладэль, шляюсь по улицам, делаю в лавке покупки — все нормально, в общем, никаких истерик и сорванных нервов, да и откуда им взяться? Я редко когда переживаю из-за чего-то дольше пары часов. Ну, во всяком случае, так все обо мне думают — а я не собираюсь никого ни в чем разубеждать. Конечно, убийство — не пустяковая штуковина, но с тех пор прошла неделя. Целая неделя, семь дней — достаточно, чтобы успокоиться, нет?

Джеймс и Лили считают, будто я не могу спать ночами, все переживаю из-за того, что произошло. Что за чушь! Я вовсе не думаю об этом. И сплю спокойно, как обычно. Правда, по ночам мне теперь снятся странные сны, но все это фигня! Мамаша моя любила толковать сновидения, все искала в них какие-то тайные знамения… Поэтому я не верю ни в сны, ни в приметы, ни в прочие дурные предзнаменования. В тот вечер, например, не было у меня никаких дурных предзнаменований. Обычное дежурство в аврорате: как только получили сообщение о нападении Упсов на магловскую деревушку в Шотландии, тут же аппарировали на место, а в бою как в бою — действуй по обстоятельствам, иначе обстоятельства сделают тебя. Вот я и действовал…

Интересно, почему я всегда думаю о своей матери в прошедшем времени? Она ведь еще жива. В отличие от Рика…

* * *

А сны мне действительно снятся странные. В них всегда толпится много народу, младенец с кривым шрамом на лбу орет благим матом, мотоцикл мой летает в ночном небе, а потом камнем падает с высоты и разбивается на мелкие блестящие обломки, из-под которых во все стороны разбегаются полчища крыс. И у каждой крысы из четырех лапок — одна блестящая, словно серебряная. Чушь, одним словом, но после этой чуши я просыпаюсь весь липкий и влажный от пота и отправляюсь к окну — сидеть на подоконнике, завернувшись в плед, курить трубку и таращиться в ночное небо. Заснуть получается только под утро, когда небо на востоке начинает медленно светлеть, и какая-то ранняя пичуга уже прочищает горлышко в саду под окнами поттеровского дома. Тогда я сползаю с подоконника, закрываю окно и отправляюсь в постель — досыпать. И в оставшиеся пару часов до того момента, как надо будет вставать, я не вижу больше никакой ерунды вроде крыс с серебряными лапками или разбитого мотоцикла. Лили и Джеймсу я, понятное дело, ничего о своих снах не рассказываю — достаточно того, что они заботятся обо мне, словно брат и сестра. Незачем волновать их еще больше.

Вообще-то, у меня есть собственный дом, но после того, что случилось под Эдинбургом, ребята настояли на том, чтобы я пожил у них некоторое время. Сам не знаю, почему я согласился. Наверное, потому что действительно не хочу оставаться в одиночестве. А еще — потому что я очень люблю их обоих. И Джеймса и Лили.

На самом деле мне это нравится — жизнь втроем. Когда они оба так близко от меня — достаточно только протянуть руку — мне кажется, что все возможно, все может случиться именно таким образом, как мне мечталось когда-то. Но потом Лили улыбается Джеймсу так, как будто он единственный человек во всем мире, Джеймс смотрит на Лили так, словно она создана из золотых блесток и марципановых крошек — и я выныриваю на поверхность из своих дурацких грез. Да, дурацких и, наверное, абсолютно недопустимых — но мечтать о неправильном счастье втроем куда лучше, чем надираться огневиски в одиночестве и бесконечно представлять себе лицо Рика — каким оно было, когда я снял с него маску…

* * *

Джеймс чувствует себя мне обязанным. Он просто помешался на этом. Еще немного — и заговорит о магическом долге крови, и тогда я, наверное, набью ему морду — а что еще можно сделать в такой ситуации?

— Ты спас мне жизнь, Бродяга, ты спас мне жизнь, — твердит он временами, и я злюсь на него, но понятия не имею, как сделать так, чтобы он заткнулся. Вернее, имею, но вряд ли он будет согласен с мои способом закрыть ему рот.

Лили — умница — ничего не говорит, но временами бросает на меня такие взгляды… Такие странные взгляды, от которых мне становится не по себе, потому что я не знаю, о чем она думает, и честно говоря — знать не хочу. Меня вполне устраивает все как есть — они муж и жена, я — самый близкий друг семьи, и совершенно неважно, о чем я мечтал раньше по ночам.

Теперь-то уже не мечтаю — некогда. Ночи заняты просмотром муторных и тревожных снов, после которых очень хочется окунуть голову в ведро с ледяной водой и не выныривать на поверхность минут десять. Я ни хрена не могу понять, и если это кошмары, вызванные убийством, откуда, мать вашу, в них взялся младенец? И что символизирует мой разбитый мотоцикл? Я уж не говорю о крысах с серебряными лапками.

Я бы с радостью вылакал флакон зелья Сна без сновидений — да у меня с детства аллергия на волшебную мяту, которая входит в состав снотворного. Приходится обходиться тонизирующим — чтобы выглядеть бодрым в течение дня, но Лили и Джеймс все равно смотрят на меня с тревогой и покачивают головами, когда думают, что я этого не вижу.

— Я все вижу! — хочется заорать мне. — Я не слепой и не идиот! Я все вижу! Я знаю, что вас — двое, а я один, и это навсегда, потому что втроем нам не бывать, но прекратите делать вид, что вы понимаете больше, чем я! В конце концов, нам всем по двадцать лет, и это я убил человека, я, а не вы — а значит, я старше, и опытнее, и пережил больше, и вам никогда не понять всего, что я почувствовал, когда снял с убитого маску и увидел, что это Рик…

Но, конечно, я ни хрена не ору, потому что я не псих и не слабак. Но я потихоньку навожу справки и узнаю, что мать Рика прокляла меня заочно — мы ведь не носим дурацких масок, в отличие от упсов — кто-то из них узнал меня и рассказал своим. Миссис Лилак наложила на убийцу своего сына древнее проклятие со странным названием «Невинная жертва», и я даже не стараюсь узнать, в чем там суть, потому что на кого-кого, а на невинную жертву я уж точно не тяну. Но странным образом, когда я узнаю о том, что отныне проклят, мне становится намного легче. Не просто отпускает, а на самом деле становится легче — словно я уже искупил вину. Потому что я ее чувствую, эту вину. Потому что я ведь мог кинуть в Рика каким-нибудь Ватноножным или Связывающим? Даже если я и понятия не имел, что за человек скрывается под белой упсовской маской…

Я не знаю, как скоро начнет действовать проклятие миссис Лилак. Я не знаю, что именно со мной случится — материнские проклятия имеют свою собственную страшную магию, мне ли не знать об этом? Но теперь все становится на свои места: мне обещано возмездие, рано или поздно оно свершится, значит, я могу не думать о том, что случилось. Наконец-то могу не думать.

В эту ночь мне не снятся кошмары. Мне снится Рик — каким я его помню — мальчик лет десяти, с перемазанным шоколадом ртом и озорными глазами.

— Привет, Сири, — говорит он мне и улыбается. — Привет. Помнишь меня? Я — Рикки-тикки-кукарикки, я тебя жду. Ты придешь. Еще не скоро, я знаю, но придешь, правда?

Невероятно, но просыпаюсь я почти счастливым.

* * *

На кухне снова пахнет черничными булочками — о, моя милая Лили, как же я люблю тебя. Джеймс листает свежий номер «Пророка», и лицо его не выглядит озабоченным — значит, нынешняя ночь прошла спокойно, и ничего страшного не случилось. Джеймс, мой дорогой дружище, если бы ты только знал, как я люблю и тебя тоже. Если бы ты только знал…

За завтраком я принимаю решение съехать от Поттеров сегодня же. Я чувствую себя сильным и уверенным в себе, период самобичевания остался позади, и дальше мне надо справляться самому. Собственно, справляться уже не с чем — я в порядке. Я так и говорю Джеймсу и Лили, открытым текстом.

— Я в порядке, друзья, — и любуюсь тем, как на их лицах вспыхивает настоящая, искренняя радость. — Я в полном порядке. Могу освободить вас от своего присутствия буквально сию минуту.

— Тебе незачем так спешить.

— Ты можешь остаться у нас до выходных. Как раз обещали прийти Луни и Питер, и девчонки Боунс.

— И вообще, что за церемонии, друг? Ты можешь жить у нас сколько тебе угодно!

— Мы вовсе тебя не гоним! Ты нам не мешаешь!

— Тебе плохо у нас?

Они, как всегда, говорят, перебивая друг друга. Это так смешно и так трогательно. Я встаю из-за стола и по очереди обнимаю их.

— Спасибо вам за все, — говорю я обоим. — Правда, спасибо. Но со мной действительно уже все в порядке. Дальше я как-нибудь сам…

Когда я поднимаюсь по лестнице, чтобы собрать вещи, спиной ощущаю их взгляды. Они оба стоят внизу и смотрят мне вслед — я чувствую это и улыбаюсь. Сам не знаю почему — просто в первый раз за две недели мне захотелось улыбнуться, и я не намерен отказывать себе в такой малости.

В своей комнате я не тороплюсь складывать чемодан, а первым делом открываю окно и сажусь на подоконник, чтобы набить трубку свежим табаком. Там, на подоконнике, они меня и находят — Джеймс и Лили, и у нашего первого — на троих — поцелуя — легкий привкус горечи и черники…