Леди Малфой. Навсегда (гет)

Ну как, как она может подойти? Если братья узнают, то собственноручно сократят число собственных сестер, а может и еще хуже — вновь начнут расхваливать Сильвию, как самое наиразумнейшее существо на всем белом свете. Хотя Эйприл была уверена, что сестрица просто зануда, а зануды всем нравятся, их удобно ставить в пример!

Кто её теперь защитит? Та, кто могла, уже из земли не поднимется, её нет больше года, другая ушла еще раньше, целых семнадцать лет назад. Самая младшая, самая глупая, самая надоедливая... и так не похожа на мать! Не то что Сильвия, которая умудрилась надоесть даже призракам в библиотеке. Ведь она в ней практически живет! И совсем она не глупая... Её просто директор не любит. И то, что она не допущена к экзамену по Зельеварению, говорит только о том, что она не допущена к экзамену по Зельеварению. И пусть Драко кричит сколько влезет, если ему не страшно получить второй сердечный приступ, она сдаст этот проклятый предмет.

Выпьет Оборотное зелье и сдаст!

Девушка знала, что врет сама себе, никогда ей не сдать эту адскую науку, если старший брат не поможет, да и директор её не «не любит». Она ему безразлична, как муха за закрытым окном — не видно, не слышно и никаких неудобств.

— Директор! — ноль реакции. — Директор! — вновь ни звука в ответ. — Ну директо-о-о-р! — заорала Эйприл совсем не так солидно, как полагается детям аристократов.

Слизеринка стояла в кабинете директора Хогвартса, посланная сюда всем курсом за расписанием предметов, как самая смелая и та, которой все равно ничего не будет , и просто вопила, желая привлечь к себе внимание. Но Северус Снейп смотрел в окно, думал и явно чихал на свою посетительницу. Эйприл привыкла к такому отношению, потому просто прошла вперед и плюхнулась в глубокое потертое кресло. Говорят, что оно, кресло, а не директор, здесь уже очень давно, и в нем не раз сидела её мама. Её всегда интересовало, какой она была, ей снились сны о юной грифиндорке, она читала старые газетные вырезки, и часами смотрела на красавицу Сильвию, в надежде поймать как раз тот момент, когда та похожа на мать. Но моменты ускользали, надежда меркла, время шло, а Эйприл так до конца и не выяснила, почему родилась.

Наконец старик вынырнул из глубин сознания и откинул назад свои жидкие черные патли. Красит он их, что ли? Даже Драко седой, а этот все чернеет в коридорах Хогвартса, прям как неупокоенный призрак...

— Чему обязан такой честью? — кривая ухмылка, словно гримаса зубной боли и пустые черные глаза.

Фу, ну и противный же у них директор!

— Расписанию!

— На столе, — равнодушно кивнул он ей в сторону неаккуратной стопки бумаг и вновь отвернулся. — Желтая папка, страница десять... — от скуки в его голосе хотелось повеситься.

— Как вы смеете так со мной разговаривать... — она чуть не плакала. — Я Драко пожалуюсь!

Директор хмыкнул, он знал — девчонка хорошо понимает, тех, кто волей судьбы стал частью его жизни старик не боялся, не боится и бояться не будет. Вода точит камень, и разросшийся до неприличия род аристократов точит его медленно, режет по живому казалось бы мертвую душу, но ни разу за все эти десятилетия никому из них даже на ум ни пришло припугнуть его чем-то.

— Вы готовы побеспокоить пожилого человека из-за такого пустяка? Неудивительно, ведь вы пустышка, Эйприл. Разодетое пустое место. И не носите столько ожерелий сразу — это пошло, что вам и так известно... Да, кстати! — он будто что-то вспомнил, и нравоучительно потряс длинным пальцем у неё перед носом. — Не стоит обижаться, просто вы мне надоели, до смерти надоели.

— Я?!

Маг привстал со своего места, опираясь на трость, подался вперед всем своим костлявым телом и рявкнул с такой силой, что у девочки уши заложило:

— Малфои! Вся достопочтенная орава!

Она не выскочила из кабинета, а медленно развернулась и вышла с гордо поднятой головой, и в сердце кипела не обида на старика, а злость на него. И как прикажете сдать это чертово Зельеварение?!

— Вы дружили? — спросила она как-то раз у Беллы. Женщина стояла у стола и вилкой гоняла по тарелке кусочек праздничного торта, пытаясь его поймать. — С мамой?

Удалось ей это в момент самого вопроса, и сладость явно пошла не в то горло, потому как Беллатрикс закашлялась до слез и со злости смахнула тарелку со стола. Та разбилась с оглушающим звоном.

— Отравишь!

— Кого?!

— А кого ты пригласила?

— Друзей!

— Их и отравишь! — с нескрываемым злорадством подтвердила она свою мысль. — Сейчас съедобный подберу, твари безрукие... — зашипела женщина, нахмурив и без того морщинистый лоб.

Домовикам из кондитерской Луизы Уизли, как и самой Луизе в тот день явно не поздоровилось. Да вкусные у нее сладости, она всю жизнь их ест!

То был десятый день рождения Эйприл, и праздновала она его в доме той, кто всегда была рядом. Лейстрейндж учила её жить, но не так, как жила сама, женщина хотела для сероглазой непоседы другого, лучшего. Потому её неуклюжие попытки разъяснить маленькой девочке, кто такой «тот дядя по имени Гарри Поттер» породили лишь жгучее любопытство, больше похожее на болезнь. Её любимая тетя Белла всегда улепетывала, как трусливая первокурсница, только речь заходила о Гермионе. Словно та ее личный боггарт! Потому Эйприл свято верила, что рассказать ей о маме до её замужества может лишь этот страшный Поттер.

О том, что было «после» ей хорошо известно — миссис Забини ничего от нее не скрывала, да и мамины воспоминания, пусть и не все, она у Габриэля выпросила. Впрочем, Алексия в разговоре с младшей частенько отделывалась общими фразами, она старалась быть хорошей для всех, но искренне любила лишь Эйдена и Сильвию. Ездила с ними на французкое побережье, постоянно шушукалась, как подружка, крестила её племянников и обучала всему, что знала сама. Душой Эйприл чувствовала — этих своих детей любила и её покойная мать, и обижалась на обеих.

От совсем не девичьей злости Эйприл топнула ногой, ударилась коленкой о столешницу, отчего стол немного подпрыгнул, а сливочное пиво чуть не опрокинулось, и постаралась слиться цветом с окружающими стенами. Но, как назло, сегодня Дырявый Котел был освещен отлично, как, собственно, и всегда по воскресениям. Мадам Розмерта строго следила, чтобы несовершеннолетние граждане Британии не лишили её дорогой лицензии на продажу спиртного, и тот, встречи с кем Эйприл так ждала, немного обернулся, скользнул по блондинке равнодушным взглядом, но не узнал. Девушка редко сопровождала родственников на приемах, не фотографировалась, и не стояла в первых рядах на политических собраниях Лорда, как некоторые. Просто смазливая девчонка, накрашенная ярче дозволенного в её возрасте, она просто жила, что устраивало абсолютно всех. Таких тысячи по Лондону ходят!

Вообще-то, сегодня она храбро сбежала сюда от Габриэля, которого иногда боялась до дрожи в коленках. Тот опять устраивал свой страшный прием, где собирались самые жуткие люди в самых жутких черных одеждах и решали, как жить дальше — то есть определялись, кто и в чем перед ними провинился. Брат хотел её видеть рядом с собой, но Эйприл неинтересны пространные рассуждения людей о мировом порядке. Их давно не называют «пожиратели», теперь их никак не называют, и оттого еще страшней. Ну, страшнее для тех, кто их боится, конечно. Сама Эйприл даже лелеяла надежду вступить в ряды этих магов но... попозже. Ну а как иначе? И Габриэль, чтоб ему гореть, и Белла, и папа, и Скорпиус, и Эйден — все там были или есть. Чем она хуже?! Она представитель большой и влиятельной семьи, а значит... да ни черта это не значит!

Представители таких семей не сидят битый час над пустой деревянной кружкой, которая стоит на засаленном, сколоченном из грубых досок, столе, и не решаются подойти к человеку, который в сто раз ниже их по социальному статусу!

Гарри Поттера, такого, каким она его видела на пожелтевших страницах Пророка, разумеется, давно не существовало. Молодой зеленоглазый парень, стеснительно потупивший взор, а позади него юная мама, с какой-то жуткой прической на голове — газета почти сорокалетней давности. В тот год признали все же, что Темный Лорд вернулся, и статья была как раз на эту тему. Она была рядом, с ним. Он должен знать.

Что именно должен знать пожилой человек за столиком, безуспешно пытающийся удержать не в меру подвижного внука на стуле, сама Эйприл не знала. Его жизнь, как жизнь героя, не удалась. Он враг её семьи — несомненно. Однако как этот обрюзгший мужчина, с туго затянутого ремня которого свисает пивное брюшко, почти лысый, с толстыми щеками и грязными... о ужас — кроссовками! — может быть врагом? Он выглядит даже старше Драко, а им обоим перевалило за пятый десяток всего два года назад!

Сердце защемило от жалости, но не к мужчине напротив, а к старшему брату. Он сделал все, чтобы семья была едина, все, что смог. А что получил взамен? Ничего. Будто так и должно было быть. Астория умерла при родах дочери, которая тоже не выжила, папа после смерти мамы прожил всего семь лет, мы — его головная боль, а не радость, да еще и старость у него такая же, как и у этого — ранняя. Только Драко худой, много курит и постоянно мерзнет, а этот толстый, потный и явно злоупотребляет виски. Уже второй стакан!

Присмотревшись повнимательнее к своему предполагаемому собеседнику, в очередной раз отвесившему оплеуху тщедушному верткому мальчишке лет пяти, она ощутила еще одну разницу. Драко никого не любит, совсем. Что-то там в его прошлом случилось, или не случилось, и с тех пор он холодный, как лед. Говорит, как по написанному, улыбается, когда надо, устраивает балы и принимает активное участие в светской жизни Лондона, как ему и положено, но не любит. Ни Скорпиуса, который предпочел жить и работать не с отцом, а Темным Лордом, ни Габриэля, ни еще кого. Эйприл прощала ему нелюбовь. Не слишком добрая, но чуткая, она узнавала эту дикую усталость и в нем, и в директоре, и в Гарри Поттере, хоть живьем и видела его в первый раз, и даже в тете Белле. Она, усталость, душила их, как удавка. Тем не менее этот человек любит, она видит, понимает и... завидует.

Ту, которую любила сама Эйприл, она похоронила год назад — дождливой осенью. Нет, дряхлая старушка с тонкой, словно бумажной кожей, не ушла из жизни по собственной воле, её убили в очередном бою те, с кого смеялась уже вся страна, те, кто никак не успокоится и борется с чем-то. А с чем здесь можно бороться?

Англия, как болото, самая важная новость за прошедшую неделю — арест бакалейщика, продавшего школе три килограмма несвежих сердец чешуйчатых бурундуков. Обсуждали несчастного дельца все, кому не лень! А вот смерть Беллы не заметили, и некролог в Пророке, написанный Драко, уж слишком бледное прощание с той, кто так много отдала Лорду! Девушка помнила, как в последний раз зарылась с головой в жесткие седые волосы женщины, вдохнула родной запах поглубже, чтобы за день не выветрился, и отправилась в школу, оглянувшись всего лишь разочек. Ну почему не два, не три, а один?!

— Иди, иди... — как всегда смущенно пробурчала ведьма, не поднимая глаз, и с преувеличенным вниманием разглядывала видавшую виды палочку. — Ласковая нашлась, тоже мне...

Кресло у зажженного камина, глухие удары дождя о стекло, треск поленьев и больное, хриплое дыхание Беллатрикс Лейстрейндж , готовившейся к очередному рейду — и это все.

В Хогвартс с новостью о смерти родственницы прибыл Эйден. Он забрал её с урока по Темному Искусству, небрежно махнув Алекс шарфом, и отвел сестру в сторону. Холеный красавец, ловелас и эгоист, всегда уверенный в своей неотразимости. Тогда он мял этот свой шелковый шарф, как мальчишка, и не знал, что сказать. Они все понимали, что у Эйприл нет никого дороже Беллы, и чувствовали за то свою вину. Понимали!

— Говори уже, чего пялишься!

— Эйприл... — брат скривился. — Откуда этот словесный мусор?!

— Из глубин моей души! — хмыкнула девчонка и жеманно повела плечиком.

— О Мерлин... — простонал мужчина. — За что мне это?

За что ему «что»? Сестра терпеть не могла лорда Эйдена Малфоя и его почтенную персону, но не помнила, всегда ли так было? Этот ее братец из той когорты людей, которые живут, как дышат — легко и естественно, не заботясь о выбросах углекислого газа. Всегда смеется — неестественно и наигранно, всегда одет стильно и по последнему слову моды, всегда кому-то покровительствует, то в любовных делах, то в финансовых, и еле сдерживает свой веселый нрав даже в склепе родителей. Да он раздражает, в конце то концов! А как он ручку Алексии целует? Ну прям тошнит от такой предусмотрительности! Но он и Драко — хозяева замка, поэтому их нужно уважать, девочка хорошо знала это неписанное правило и никогда не пыталась его нарушить. Да и как нарушить? У них разница в возрасте — целая пропасть. Его дети скоро выше её вымахают!

Эйден баловень судьбы, и не нужно быть профессором, чтобы это понять. Если ему что-то нужно — будет, если ему что-то мешает — он это уничтожит, не заботясь о последствиях. Как например Лумиса Кэрроу, соратника по «партии» Лорда, перешедшего ему дорогу с каким-то уж больно дельным предложением усовершенствования чего-то там. И где он теперь? Поищите! Бродит где-нибудь, и вспомнить не может, зачем...

Немного полноватый тридцатилетний мужчина с модной нынче трехдневной щетиной на самодовольном лице и длинными белыми волосами, забранными в хвост. Он ходит с тростью отца, он похож на отца, он ведет себя, как отец, но отца Эйприл любила, а его — нет. Брат как пластмассовый фрукт — похож на настоящий, но подделка. И жена у него пластмассовая! Она даже его внебрачных пигалиц в замке терпит. Ей просто нет дела ни до мужа, ни до них! Их еще в детстве обручили, и общего между ними — дети, деньги и эта ледяная красота, которой, если уж честно, она немного завидовала.

Младшая из всех Малфоев, если не считать племянников, а она не считала, всегда умела признавать чужую правоту, и в принципе была согласна с директором, который постоянно называл её «пошлой». Ну вот такая она, яркая, хорошенькая и белокурая! Пухлые губы, точеная фигурка, огромные и словно глянцевые глаза, не особо отягощенные интеллектом, море энергии, упрямства и презрения к тем, кто не нравится. Ах да, еще и характер Беллы, как любит повторять Гэб, он так её хвалит. И почему мама на всех портретах именно с ним, этим противным Эйденом? Чем хуже она или Габриэль? Да даже Сильвия? Ох как сильно девочка хотела это понять!

— Ну!

— Эйприл, ты только сильно не переживай, она ведь... э... старая... была.

— Кто?!

После ответа мир поменял свой цвет, не рухнул, но стал темнее.

За полгода до смерти тети Беллы она задала ей свой «главный» вопрос.

— Ты меня любишь? — и подошла сзади, крепко обняв за талию.

— Ты как щенок ластишься! — нарочито грозно ответила женщина, сбившись со счета.

Она сосредоточенно пересчитывала серебряные кубки с какой-то дрянью для новичков в стане Лорда, в тот день должен был состояться очередной обряд посвящения.

— Отойди от меня, кому говорю!

— Не-а...

Они стояли в центре главного зала замка Слизерина. В нем когда-то крестили Габриэля, затем дочку Сильвии, двух сыновей Сюзанны, детей Эйдена, тех из них, кто законнорожденные, и Мерлин знает кого еще. В конце концов Темному Лорду надоел детский сад в его доме, он приказал отремонтировать помещение, поставить столы и теперь здесь ничего не напоминает о древности и магической силе. В воспоминаниях мамы этот зал другой — страшный и... страшный. Габриэль так хорошо отредактировал мамины мысли, что ей даже эмоции уловить было трудно!

— Эйпри-и-и-и-и-и-л... — эхо от дикого рыка этого самого Габриэля заставило дрожать не только стекла, но и ту, кому он предназначался.

В зал влетел растрепанный брат с полотенцем на плече и готовый убить. Эйприл догадывалась, что придушить он хочет не абы кого, а её. Процедуру умывания ему не позволил закончить лист успеваемости младшей сестры, который директор, клювокрыл ему в одно место, частенько «по ошибке» отправлял именно этому своему ученику, а не Драко.

— Неудовлетворительно по Чарам? Чарам?! Сестра, скажи мне, что это опечатка, немедленно скажи! — от возмущения у него дергался уголок правого глаза. Он медленно наступал на свою жертву, она, жертва, пряталась за пышной черной юбкой Беллы, а та сипло хихикала.

— Ты говорил, что тебе врать нехорошо... — осторожно напомнила Эйприл и зажмурилась. Авады, конечно, ждать не приходилось, но тяжелый вздох брата и звук отодвигаемого стула казался ей наказанием куда более страшным.

Его все боялись, не в силах описать словами — почему.

Эйприл смутно, но еще помнила брата другим. Когда-то он много ссорился со всеми, громко хлопал дверью, орал на неё за то, что под ногами у него путается и один раз даже плакал, когда умер папа.

Люциус долго болел и не дожил три дня до девятого дня рождения дочери, которую обожал так же сильно, как и других своих детей. А как интересно он рассказывал о бабушке с дедушкой! Девочка никогда не забудет его бархатный голос. И только он помнил, что Эйприл больше всего на свете любит не клубничное варенье, а земляничное. Сестра впервые за всю свою жизнь пожалела брата, подсмотрев его скупые слезы в каморке третьего этажа. После того, как доктор Лайнус сказал что всё, в этот раз отец не проснется и магия тут просто бессильна. Похороны, а затем и поминальный обед девушка уже почти забыла, в памяти всплывали лишь лица, много знакомых лиц, да Темный Лорд во главе стола, что-то объясняющий убитому горем Драко, для которого то была уже вторая смерть за год. Весной семья хоронила Асторию, а зимой — её свекра.

Меньше всех горевала Сильвия, сестра просто смотрела карими глазами на изможденное тело отца в супружеской постели и еле заметно качала головой, точно осуждала за что-то. На тот момент она только-только закончила школу, а вела себя так, будто имела на руках три диплома Йеля! Ученый сухарь. Да как она посмела на него так смотреть?! С отцом пришли попрощаться самые важные люди страны, и дочь точно помнила, что даже у гроба отца гордилась им. Не было лишь Габриэля, да и таким, как в той каморке, его уже больше не будет.

Эйприл догадывалась, что он сделал с собой что-то плохое, ну или не плохое, а опасное. Брат стал другим. Стройное тело превратилось в хрупкое, бледная кожа в белую, а взгляд застыл. Серое пятно, а не живой маг! С тех пор он даже не стареет. И девушку бы это устраивало — у неё в родственниках ровесников не числится — но только в том случае, если бы это был не тот самый Габриэль, именем которого пугают непослушных детей.

Он властный и сильный чародей. За закрытыми дверьми в подземельях он проводит опыты и пишет грандиозные труды о темной магии, при одном только взгляде на которые Эйприл клонит в сон. Он представитель Лорда, как и мама когда-то. Он отдает распоряжения одним лишь взмахом пушистых белесых ресниц, и не только сестра понимает — это паук в засаде. Да он и выглядит, как паук! Движения плавные, руки тонкие, кожа на лице прозрачна, а спокойствие — обманчиво. Однако он ею интересуется: беспокоится о её некрепком здоровье, требует, чтобы училась так же хорошо, как и их мать, подыскивает богатого мужа и пытается не пугать. Но рядом с ним сердце льдом покрывается. Габриэль Малфой — зло, пусть и родное, потому Эйприл еще не решила, как себя с ним вести.

Доминик возненавидел бывшего защитника не без причин, и пытается одолеть не столько Лорда, сколько именно его. Однажды ему даже удалось наложить на них обоих какое-то сложное проклятие, используя силу обряда крещения, давно связавшую крестника и крестного.

За это Эйприл вычеркнула доброго старшего друга из своего сердца, а тетя Алекс — из списка наследников, в нем осталась лишь дочка с внуками и младший Забини. Добрые люди так не поступают. Габриэль еле одолел те чары, за два часа до собственной гибели! После Гойл младший испарился, исчез с лица земли и больше его не видели. Жив он или мертв никто не знал и не узнает, пока Доминик сам этого не захочет, ведь что ни говори, а волшебник он на удивление сильный.

Его миловидное лицо, такое по детски наивное и открытое, вечно растрепанную густую шевелюру и почему-то печальные серо-зеленые глаза Эйприл хотела бы помнить. Он столько времени провел с ней в саду, играя и читая сказки, а ведь он совсем немногим младше братьев, ему должно было быть скучно! Однако девушка со стопроцентной уверенностью знала, что никогда не протянет ему ни руку помощи, ни стакан воды, и забудет. Малфои не прощают, так говорил отец Драко в пылу спора о маме, а Эйприл услышала и поверила навсегда.

Но девушка не простит не только Доминика Гойла, но и Габриэля. Он не дал ей услышать ответ Беллы на её самый главный вопрос!

— Идем!

Эйприл округлила и без того большие глаза.

— Куда?!

Брат, сидя на стуле, иронично всплеснул руками, удивляясь её непонятливости.

— На прогулку!

— Но куда?!

— В классную комнату, золотце. Будешь дышать воздухом знаний, пока не надышишься!

Габриэль решительно поволок сестру за собой, крепко удерживая её теплую ладошку в своей — ледяной, но оглядываясь назад, Эйприл все же заметила то, что так хотела увидеть. Старая, холодная и немного сумасшедшая женщина, пусть и несмело, но улыбалась, словно в прострации глядя в очередной кубок. Мыслями она была далеко. Беллатрикс Лейстрейндж любила Эйприл Малфой, недалекую дочь той самой грязнокровки и бывшего мужа её покойной сестры. И в тот момент ребенок сообразил, отчего Белла покраснела, тогда, в склепе родителей, застуканная своевольной девчонкой на месте «преступления», еще и с букетиком фиалок в дрожащих руках, которые просто не знала, куда отшвырнуть. Она говорила о ней, и не жаловалась, а благодарила. В первый раз за всю свою бешеную жизнь, но лишь перед смертью.

— Здравствуйте! — громко отрапортовала Эйприл, улыбаясь так широко, словно ей челюсть свело.

— Добрый день... — мужчина честно попытался вспомнить, кто перед ним и даже немного сощурился, чтобы лучше видеть через видавшие виды круглые очки, но узнать так и не смог. — Да сиди ты спокойно, несносный ребенок!

— Красивый малыш... — солгала она ласковым голосом. — Сын?

Но ни лесть, ни ласка Гарри Поттера пронять не смогли. Он явно боялся разговаривать с незнакомыми людьми, еще и в присутствии внука.

— Внук. Нам нужно идти, извините.

Мужчина засобирался, принялся стягивать свитерок малыша со спинки стула и всем своим видом показывал, что с чужими соплячками вести беседы не намерен. Эйприл ему не понравилась — одета дорого, а сидит в такой дыре, юная, а помада ярче грифиндорского знамени. Лили себе таких вольностей не позволяет, а эта особа...

— А я его папу знаю!

— Да? — чуть более спокойным голосом переспросил Гарри. — Откуда?

— Э-э-э...

— Так, всё. Мы уходим.

— Нас Скорпиус Малфой познакомил! — правда сама сорвалась с губ. — Когда-то...

— Хороший мальчик был. Но вы верно подметили — «когда-то», — добавил он почти шепотом. — Даже Джинни нравился...

— Кому нравился?

— Уже неважно... — мужчина грустно вздохнул и посмотрел на Эйприл чуть внимательнее.

То была большая и неправильная дружба, и закончилась она много лет тому назад. Однако говорить о ней не принято до сих пор — это табу. Скорпиус Малфой и Джеймс Поттер жизни не мыслили друг без друга. Как такое могло произойти — тайна, и не за семью печатями, а в душах этих двух, которые много вынесли, чтобы иметь право на свою крепкую мальчишескую дружбу. Один учил другого премудростям наук, а другой веселой жизни. Они вместе третировали Драко расспросами о прошлом, и тот рассказывал, что мог, скрепя сердцем принимая младшего Поттера в своем доме почти радушно — ради сына и на зло старшему. Вместе дети готовились к экзаменам и опять же вдвоем доводили директора до белого коления такой вот выбивающейся из его представления о Малфоях дружбе. Они даже сколотили вокруг себя группку отчаянных смельчаков и устраивали в школе всякие веселые пакости, доводя учащихся факультетов до слез и смеха.

В результате такой бурной школьной жизни сына Астория в Хогвартс наведывалась даже слишком часто, у неё и расписание занятий для этой цели имелось. Ух и доставалось тогда Скорпи! Эйприл была еще маленькой и несмышленой, а завидовала им по-взрослому. Однако все волновались, видя такой ужас перед глазами, все, но не Габриэль.

— Скорпиус? Поттер? Не смешите, им не суждено, они разные! — сказал он как-то за обедом, как отрезал, и вновь уставился в только что полученный список старост старшего курса, где без труда нашел себя. — Все всегда будет так, как и должно быть...

Астория скривилась, запричитала и схватилась за свой большой живот, её беспокоили боли в нем. Ну а Эйприл вновь подслушала, запомнила и поверила навсегда.

После смерти деда, ровно через два дня, в гостиную влетел злой и словно повзрослевший Скорпиус, перепрыгивая ступеньки и чуть не рыдая от ярости, он добежал до своей комнаты на втором этаже и закрылся там почти на трое суток. Наверное, он не только сильно переживал, но и много думал. С того дня Малфой, как Малфой, а Поттер, как Поттер — враждуют.

Повзрослев, Эйприл, раскачиваясь в кресле качалке бабушки Скорпи, спросила у него:

— Он что-то о моем папе сказал, да?

— Да, было дело, догадливая ты наша...

Скрип старинного предмета мебели и дождь за окном слились в один звук с ответом, но больше Эйприл ничего не спросила. День был редким — хорошим. Они недавно вернулись с прогулки, мокрые, но счастливые и с кучей новых платьев для юной мисс Малфой. Ну не захотела она его портить! Сказал и сказал, к чему любопытствовать?

Скорпиус Малфой живет то в одном из поместий матери, то тети Дафны, то в замке Салазара, работает кем-то вроде консультанта по организационным вопросам у Лорда, общается с теми, с кем и должен общаться, принят в дружные и стройные ряды «тех» людей в черных одеждах и награжден меткой. После памятных трех дней в спальне он серьезен, как старик, но доволен и богат. Его интеллигентную физиономию с жиденькими усиками над верхней губой привечают во всех домах Лондона, его любят женщины, а сам он любит чай с молоком, огонь в камине и семью, за исключением отца, с которым отношения у него не сложились, но там, собственно, и складываться было нечему.

— Вы не представились, девушка.

Конечно, она не представилась. У нее язык занемел — вот на нем её имя и застряло. Но, прокашлявшись, девчонка осмелела. Старый мамин друг и такой же старый враг. Подумаешь!

— Эйприл... — голос предательски дрожал.

— Очень приятно, Эйприл, — Поттер сделал над собой усилие и смягчился. — А фамилия? Времена сейчас опять сложные, поймите правильно.

Времена не были сложными, времена были скучными, а оттого самую чуточку грустными. Учет и контроль всего, что только можно контролировать, от количества исполненных заклинаний за день в отдельно взятом районе до бюджета среднестатистической семьи — залог успеха политики Лорда. Живешь по закону, значит, живешь спокойно и в достатке, не нравится жить по закону, значит, живи в Азкабане. Все справедливо! По крайней мере, другой справедливости Эйприл не признавала.

— Я тетя Скорпиуса...

Мужчина на мгновение замер, копаясь в памяти и определяя, кто кем и кому приходится в этой огромной семье, что, в принципе, занимало немало времени даже у самой Эйприл. И что-то там в его голове все никак не сходилось, мешало то ли виски, то ли много прожитых лет.

— А сестра ваша тогда?..

Девушка неприятно поразилась вопросу. Знать нужно тех, кто страной руководит, самообразовываться!

— Драко. Но он старший брат, а не сестра...

Поттер в раздумьях повел пальцем по липкой поверхности стола, а затем удивил Эйприл донельзя, если не сказать — испугал.

Мужчина несильно стукнулся лбом о столешницу и пробормотал:

— Нет, нет, нет... — затем еще раз стукнулся и застонал, но не от боли, разумеется, а собственных мыслей. — Нет!

— Что «нет»?! Я еще ничего не сказала!

— И не надо! Я не буду говорить о твоей маме. Не буду!

— Почему?!

Годы назад на этот вопрос у него было очень много ответов. И он не смог бы их выстроить ни в два предложения, ни в три, да и сотни, пожалуй, не хватило. Да и поняла бы его эта девица? Нет, не поняла и никогда не поймет, ни мать, ни его самого. Он молча смотрел на неё снизу вверх, удивлялся её несхожести с Гермионой и просто задыхался от тягучего и сладкого запаха духов Эйприл, хотя, быть может, это благополучие так сильно пахнет розами?

Через два дня после похорон Гермионы, таким же солнечным и погожим днем, от яркости которого слепило глаза, в Норе раздался тихий, но уверенный стук в дверь. Гарри не сразу понял, что стучат именно в дверь, но открыв её, замер, так сильно поразила его личность посетителя, у него даже сердце быстрее забилось. На пороге стоял еще ребенок: щуплый и высокий, выше его самого, в тоненьком черном пиджаке не по погоде, но не по-детски вызывающе смотревший не на хозяина дома, а вдаль, переводя взгляд стальных глаз то с открывшейся ему панорамы на всю деревушку, то на качели во дворе. Тот свой страх при виде родного ребенка отличницы Грейнджер он стыдится вспоминать до сих пор. Перед ним стоял порок и ошибка, а не человек. Его спокойное и словно умиротворенное лицо с белой кожей не выдавало любопытным взглядам ни единой мысли своего владельца, но Гарри подумал — придется платить.

— Привет, Гарри Поттер, а ты маленьким симпатичнее смотришься, стройнее! — подросток изогнул капризные тонкие губы в кривую улыбку, и она явно далась ему тяжело. Он страдал, сильно страдал. — Поговорим?

— Дорогой, кто там?..

— Кингсли! Мы уходим!

— Ладно! — прокричала Джинни из ванной.

И они ушли, но недалеко, в сарай, где вместе присели на старую ржавую бочку, и тепло тела того мрачного мальчишки, закурившего длинную, будто дамскую, сигарету, показалось ему могильным холодом, знамением неотвратимого и еще бог знает чем.

— Зачем ты так с ней? — он не спрашивал, он просто говорил. — Молчишь? Ты бы мог прийти к нам в дом, у тебя для этого было почти два года. Мог погрустить вместе с ней, поддержать, успокоить и... оставить жить дальше. А ты был героем, не другом. Ты чертовский плохой друг, раз думаешь, что все вокруг тебе должны. Ясно?

— Ясно.

— Брата моего убили... Зачем, спрашивается?

— Ты многого не знаешь.

— Знаю, мама все рассказала. Чего смотришь косо на ребенка, взрослый дядя волшебник? — он выдохнул струю дыма и проследил за тем, как она развеялась. — Омут памяти вещь распространенная, со множеством функций!

— Я хотел её освободить.

Габриэль хмыкнул, бросил на пол окурок и затушил его длинным носком туфли.

— Да и не ты даже! Не пухни от ответственности, а то лопнешь еще... Поттер пешка, всю жизнь — пешка, деревянная и дешевая. Дамблдор только на питание и тратился.

Он говорил страшные вещи, но вежливо улыбался, и невольно Гарри подумал, что даже оскал Лорда, того, который змееподобный, и то приятнее, честнее.

— Хоть бы предупредил её тогда, что ли! Стратеги чертовы, зазвали в гости, как на казнь...

— Дети Люциуса Малфоя ей были не нужны, ей нужна была свободная жизнь, и она бы это поняла, если бы... — заговорил он убежденно и торопливо, пытаясь успеть высказать то, что хотел.

Но Габриэль в раздражении мотнул головой, словно слышать ничего не хотел, и перебил мужчину:

— На тебя и обижаться нечего, ты просто глупый!

— Не только мы виноваты, твоя мать сама сделала свой выбор, Габриэль.

— С кем поведешься... ну, ты сам знаешь, что будет, правда? — спросил он.

Горький сарказм в голосе подростка не соответствовал его возрасту, и Гарри поежился от отвращения, узнав интонации Лорда.

— Так и Драко когда-то сказал.

— Драко тоже глупый, но не дурак.

— Так не бывает.

— Всё бывает... — еле слышно пробормотал Габриэль. — Хочешь, докажу? — весело поинтересовался мальчишка и повернулся лицом к Гарри, лукаво уставившись в зеленые глаза бывшего героя своими, почти белыми.

— Нет, не хочу.

— Неправильный ответ, Гарри. Мне не нравится...

Он не пришел его убивать, он даже не пришел мстить, он пришел показать, что значит любовь. Габриэль — чистое зло — знал её ценность и цену получше всеми любимого Поттера. Да и понимал гораздо яснее, как невыносимо сложно платить по её счетам. Он сыграл в игру, где на кону стояли судьбы, и жестоко проучил «взрослого дядю волшебника» на всю его оставшуюся жизнь. У выхода из пыльного и темного гаража Малфой засмеялся, а Гарри заплакал, не стесняясь всхлипывать и утирать слезы. Впрочем, больно было обоим.

За минуту до того, как зарыдал крепкий мужчина, ребенок произнес:

— Выбирай! Ты же думаешь, что бедной маме было так легко. Ну, давай же! — он подгонял его, словно наездник непослушную лошадь. — Ну?

— Я выбрал... — прохрипел Поттер, одним махом проживший заново все эти годы после проклятой помолвки Грейнджер.

Габриэль поклялся убить его семью, всех, до одного, если Тед Люпин умрет не от его, Гарри, руки. Животный ужас того вечера не забудется, а остекленевшие глаза в зеркале серванта, в котором еще отражался и красный диван с веселыми детьми на нем, будут сниться в кошмарах. Наверное, существовали варианты. Можно было сбежать, бороться, предупредить крестника, хоть что-то сделать. Но все эти варианты существовали на самых задворках сознания, ведь Гарри слишком хорошо знал — обмануть Лорда не в его силах. У него не вышло ни разу! Разве любящий отец сможет рискнуть жизнями собственных детей?!

И Мерлин всемогущий, неужели Гермиона думала так же...

Проковыляв на крыльцо заднего двора, он смахнул со ступенек разнокалиберную, и чего греха таить, изрядно потрепанную обувь семьи Уизли и Поттер, сел на промерзший камень и впервые задумался о чем-то таком, о чем подумать раньше ему не приходило в голову. О материях тонких и высоких, о любви, судьбе и выборе, которого просто не могло быть.

На тех ступеньках он вдыхал не морозный воздух, а тот же страх, что и подруга когда-то давно в таком далеком знойном Риме. Вначале она боялась за родителей и друзей, затем — за детей, а позже — за всю свою большую семью. За него, Уизли, родителей, мужа, сына, пасынка и даже Риддла. Гермиона постоянно боялась, только вот не за чужих — за своих. И ушла, потому что устала бороться не только с собой, но и со страхом.

Дамблдор скрыл от него эту чудовищную силу настоящей любви, рассказав лишь о красивой и благородной «обертке». Но он на него не сердится, он понимает, о таком не говорят, о таком — молчат.

Тедди заснул за обеденным столом Грифиндора — после спаренного урока Зельеварения, и все списали его сонливость на «любовь» красного факультета к директору и его предмету в частности. Однокурсники понимающе хмыкали и переглядывались, не решаясь беспокоить молодецкий сон здоровяка Теда, и лишь Северус Снейп ощутил, что в Большой Зал Хогвартса вновь пришла смерть. Он тряс мальчишку, исступленно кричал на него, чуть не плача и пугая студентов, а в конце просто стянул остывший труп на пол и обнял своего второго лучшего ученика, шепотом успокаивая мертвого.

Ну а первый — Габриэль, явно остался доволен своим уроком. В список Темного Лорда, тот, что был им составлен после смерти Гермионы, они не попали. Из него вычеркивалась фамилия за фамилией, имя за именем. Волдеморт мстил так изуверски, как только мог, но Поттер и Уизли навсегда остались жить, рожать детей и воспитывать внуков. До смерти крестника Гарри часто себя спрашивал, как Гермиона смогла подчиниться этой змеюке, с её то характером? Как заставила его себя спасать, и к тому же не раз? Ну а после ему стало неинтересно. Да, было между ними какое-то понимание. Он же не может все знать, в самом деле. Всё бывает, как сказало это отродье, подтвердившее свои слова делом.

Все они сошли с ума от безысходности. Уизли, напав на Гермиону и сняв с неё проклятое кольцо Лилит, вместо того чтобы оставить ей право на несвободную, но жизнь. Пусть и с детьми Малфоя, пусть и после поражения, но жизнь! Гермиона — отомстив им за смерть родной крохи той страшной ночью и придя в Нору с целым отрядом, да и после — тоже хороша. Он, тем, что как последний дурак требовал выбрать его, хотя Грейнджер и так дала ему больше, чем могла. Еще и письма с проклятиями писал, отчего до сих пор стыдно. Обычная девчонка, которая просто любила читать...

Габриэль силой заставил его понять, но прощать Гермиону он не будет — не за что её прощать. Она давно стала чужой, да и знали они её совсем недолго. Это в детстве время кажется долгим, а дружба бесконечной.

Он не стар, конечно, но и не молод. Вскоре ему отправляться туда, где сейчас страдает леди Малфой. И Гарри отчаянно надеялся, что по ту сторону не встретит никого из Люпинов. Ему плохо сейчас и будет плохо потом, зато его дети живы, будут живы внуки, правнуки, сыновья и дочери правнуков, их дети.

Но что он может сказать вот этой? Стоит в своем отвратительно розовом платье и даже не догадывается, какая жизнь прошла до неё, чтобы она вот так могла разглаживать цветочки на лентах корсета! В Гарри вновь заговорил отец семейства, любитель виски и скучный человек. Мальчик-Который-Давно-Выжил замолк, его заволокло туманом, а ребенок на стуле рядом с ним расцарапал только зажившую ранку на носу, чем моментально переключил на себя внимание не только деда, но и Эйприл, которая все еще пыталась угодить противному мистеру Поттеру.

После того, как нос картошкой был залечен, платок Эйприл вымазан, а малыш успокоен, Гарри спросил:

— А почему ты не поговоришь с её портретом? Они же у Малфоев какие-то особенные?

Вот не любит она этот вопрос!

С обиженным видом Эйприл плюхнулась на табуретку и, сидя боком, нехотя протянула, растягивая гласные:

— Она с них учебники по рунам цитирует, наизусть...

Наизусть руны знали не только мамины портреты, но и сама Эйприл, любившая их рассматривать. Пожалуй, это был единственный предмет в Хогвартсе, с которым у нее не было проблем. Еще бы, столько лет домашние лекции по нему выслушивать!

Гарри всегда догадывался, что бывшая подруга была рада покинуть свою жизнь, но сожалел об одном — что она не сделала этого раньше, еще до рождения своего старшего сына. Ненависть к вечно юному аристократу душит половину его страны, вторую душит ужас, но свободы от этого зла во плоти, серого кардинала и кровавого тирана не обещает ни ближайшее будущее, ни далекое.

Впрочем, он все равно сдавлено засмеялся, расплескал виски и отставил стакан в сторону.

— Неужели? — его мутные глаза потешались над юностью. — Руны? Прям все-все параграфы?

— Все-все! — девушка не замечала иронии и жаловалась.

— Скучно рассказывает?

— Скучно!

— Узнаю, ну настоящая Малфой... Как сейчас помню — Драко просто жить не мог без того, чтобы руны не почитать!

Эйприл, наконец, поняла, что над ней подтрунивают и надулась, как индюк.

— Ладно-ладно! — мужчина примирительно поднял руки. — Спрашивай!

Девчонка не заставила себя ждать и выпалила:

— А какой моя мама была в школе? Вы в Хогвартсе познакомились, да? Она была популярной или не очень? А почему... нет, а зачем мама...

— Жаба.

— Что?!

Эйприл открыла рот и приготовила парочку ругательств в ответ.

— Много лет назад в вагоне Хогвартс-экспресса потерялась одна жаба. Её хозяином был хороший добрый мальчик, его уже нет в живых, но это неважно. Так вот, — мужчина улыбнулся и продолжил, — твоя мама захотела ему помочь, она любила помогать. А я сидел в купе с одним рыжим болтуном и смотрел в окно сквозь стекла неисправных очков...

* * *

— Быстро — быстро! Еще быстрее! Бегом!

Раздался грохот, а за ним смех Забини и недовольное бормотание Эйприл.

Габриэль поморщился, и с тоскливым интересом заглянул в кадку с цветком по левую руку от себя. Обнаружив в ней стебель бурьяна, нагло потеснивший белоснежный гладиолус, он было потянулся к нему, желая исправить такую неидеальность, но опоздал. В кадку, теснить прекрасный цветок, опустилась целая нога.

— Кларисса!

— Но дядя, я нечаянно!

— Советую «специально» и не пробовать!

Розовощекая пухленькая девочка лет пяти приготовилась плакать.

— Не кричи на моего ребенка... — лениво возмутился Эйден, с тяжелым вздохом усевшийся по правую руку от брата.

— Я кричу?! — искреннему удивлению Габриэля не было предела. — Ты целое утро на неё орешь, я в подземелье слышу!

— Это не на неё, это на Джейн... — горячий детский шепот в ухо заставил его отстраниться от племянницы и срочно это самое ухо почесать.

Они так каждый день живут? Какой ужас! Но на дочь Сильвии он кричать не стал, так, на всякий случай.

— Не шипи людям в уши!

— Почему?

— Это некрасиво!

— Почему?!

— Ладно, шипи... — легче было сдаться.

Через минуту уже Скорпиус остервенело хлопал по уху и хихикал. Мартине явно приказали слушаться дядю во всем. Гэб довольно хмыкнул, но вновь скривился и еле сдержал рвущееся изнутри Силенцио.

— Дядя Блейз меня подгонял и подгонял, подгонял и подгонял! Я разбила две вазы!

— Связь между событиями?

Нарядный Забини, в темно-зеленой форме армии Лорда, несолидно уселся на первую ступеньку лестницы, проигнорировав ряды изящных стульев, и смеялся так заразительно, что Габриэль еле сдержал еще и улыбку.

— Да ну вас!

Эйприл рванула к Драко, тот важно и чинно сидел у фонтана, покровительственно поглядывая на всю эту суету у главного входа.

— Драко, дядя Блейз сказал, что я уже опоздала, я спешила и разбила две вазы!

— Обоснуй виновность ваз, и только в этом случае я их соберу...

Брат и сестра затеяли перепалку, развеселившую Забини еще сильней. Его хохот фоном сопровождал гул голосов жителей, гостей, и работников большого мрачного поместья, пережившего уже много поколений таких вот неугомонных людей. В окна выглядывали даже прозрачные девочки-близняшки пожизненных двенадцати лет отроду и что-то задорно выкрикивали, но их не слышали, реальный мир просто кипел страстями и до загробного никому не было дела.

— Где фотограф?!

— Сильвия, еще не время!

— Меня ждет муж, Сюзанна, в отличии от некоторых...

— Он в командировке!

— Он сбежал! А я тебе говорила, что он негодяй!

Женщины вечно ссорились и производили много шума.

— А твой... твой... урод! Поэтому не хочет фотографироваться!

— Девочки, заткнитесь.

— Алексия! И вы туда же?!

— Сильвия...

— Что?

— Уйди с моей ноги.

— Ой, простите...

— Прощаю. Если заткнетесь.

— Джейн!.. Не ешь это мороженное, оно для гостей!

— Папа, а я кто, верблюд?!

— Грубая девочка, — Сильвия нервно махала веером, — вся в мать. Кстати, она еще не вышла замуж?

И три женщины зашептались, укрывшись красным веером от всего мира.

— А-а-а!..

— Что еще?! — Габриэль уже рычал.

— Ты помял мне платье!

— Как?!

— Рукой!

— Не сиди рядом!

— Это не я рядом, это стул! — Эйприл пылала праведным гневом.

— Где мои дети? Вы не видели моих детей?! — взвизгнул Эйден.

— Мы здесь.

— Не вы, другие! — буркнул любящий папаша, и привстал, выискивая в толпе сыновей и попутно расправляя расшитый золотом камзол.

А Габриэль пообещал себе, что не заведет ребенка до тех пор, пока не научится узнавать племянников в лицо. Затем покосился на все еще раздраженную младшую сестру и успокоился — еще год другой и такого просто не произойдет. Отклик кольца Лилит, как круги на воде от брошенного камня.

— Гэб, ты передал ему мой отчет о спросе на несанкционированные палочки?

— Передал, Драко, передал...

— Хорошо. Выпьем вечером?

— Выпьем, если выживем.

Два похожих человека улыбнулись и кивнули друг другу.

Проводив взглядом исхудалую спину брата, Габриэль запрокинул голову кверху и зажмурился. Ему милее сырость и темнота, в ней все светлые мысли узнаются быстрее, а потому работается легко и приятно. И еще тишина, он её любит. Ему в жизни нужно много всего, и он давно встал на этот путь, но тишина — вещь еще более редкая, чем это «много». Родственников у него предостаточно, а забот о них еще больше. Куда от них деться? Семейные ценности нужно беречь ему и Драко, раз уж мама не захотела.

— Шампанское-е-е!

— Мне!

Габриэль еле успел выхватить бокал у ошалевшей от наплыва такого количества гостей Шилы с подносом наперевес и немного приподнял его.

За тебя, родная моя мама. Ты была бы счастлива участвовать в этом балагане, я знаю точно, и мне безумно жаль, что ты так рано устала. Сегодня Эйприл долго разговаривала с Поттером. Он рассказал ей твою школьную сказку и ни слова больше. Представляешь? Гарри поумнел! А в «благодарность» она заявила несчастному, что не поедет искать ни бабушку, ни дедушку, потому что они — маглы. У тебя, мама, еще и сестра есть, и две племянницы, но... тоже маглы. Это у нас тема запретная, как понимаешь, и я рад, что ты меня не слышишь. Немного не хватает Беллы, вот её подзатыльники Эйприл хорошо отрезвляли. Да и вообще, мам, достала она меня!

— Чего ты там бурчишь? — младшая сестра с подозрением сощурилась. — Проклинаешь кого-то?

— Да, тебя!

— Ой, ну ладно, уже и спросить нельзя...

— Так, все садимся! С-а-д-и-м-с-я-я-я! — надрывался престарелый фотограф, перекрикивая гул.

Магов на ежегодной колдографии в день перед отъездом детей в школу с каждым разом становилось все больше и больше, а рамочки на стене в кабинете Драко занимали нешуточную площадь. Однако лорд Малфой не возражал, ему нравилось рассматривать лица родных сквозь дымку сигар, но он не переставал удивляться, как дошел до жизни такой. Разные люди, объединенные одной фамилией или судьбой. Не всегда дружные, не всегда чинные, постоянно чем-то обеспокоенные, с разными характерами, разным прошлым, и со множеством скелетов в своих шкафах. Перед щелчком затвора они становились семьей, неделимым целым, и замирали перед объективом вечности — знатные, нарядные и красивые.

Стоили ли они жизни Гермионы Джин Грейнджер и сотен других?

Черноволосого мага в белой рубахе не интересовал этот вопрос. Он мял травинку изящными пальцами и прогуливался по родовому погосту Малфоев, вдыхая аромат и прохладу вековых деревьев не потому, что хотел узнать ответ — ему он известен. У самого старого и величественного склепа меланхоличный мужчина останавливался лишь изредка, словно невзначай, но быстро спохватывался и ускорял шаг.

Том Риддл давным-давно забыл, для чего затеял бесконечную войну за власть и признание почти сотню лет назад, и ему всё еще было скучно...