Будь моим смыслом (гет)

Боль.

Она растекается быстрым, обжигающим ядом по венам, отравляя всё существо. Мгновенно, ярко, резко. Неожиданным и незваным гостем она проникает в каждую клетку тела, скручивает и разрывает. Нервы реагируют на неё так же, как оголённые провода на воду.

Она убивает все мысли, ломает волю. С треском, с этим жутким отвратительным звуком. Его не слышно, но он чувствуется. Он почти осязаем.

Боль.

Страшно сойти с ума. Но страшно ли умереть? Нет! Смерть — это подарок, бесценный дар, живительный нектар для путника, несколько суток испытывающего жажду. Помнишь, ты когда-то хотела стать лучшей ученицей? Будь проклят Хогвартс за то, во что превратилась твоя жизнь! Теперь все твои мечты — о смерти. Умереть не страшно. Страшно в какой-то момент осознать, что ты наедине с безумием. И больше не будет ничего. Ты и безумие. Навсегда.

Этот дикий порыв тушит маленький огонёк надежды, который едва теплился в груди. Остаётся лишь пустота. Тупая, бесконечная пустота, по которой глухим грохотом перекатываются раскаты мучений. Твоих мучений.

Боль.

И ты больше никогда не увидишь блеска звёзд. Не почувствуешь на коже солнечное тепло. Не насладишься ароматом едва распустившегося цветка...

— Почему ты просто не применишь к девчонке Империо? — сквозь гул в ушах прорывается чей-то еле различимый, но, кажется, узнаваемый насмешливый голос. Тягучий, как свежесобранный мед, и такой же приторный.

Можно пока насладиться этой секундой передышки. Секундой, когда судорожно втянутый воздух разрывает почти безжизненные — от криков — лёгкие. Секундой, во время которой можно попробовать не шевелиться, и собственное тело вообще не чувствуется. Абсолютно.

— Она и так всё расскажет! — сколько тебя уже преследует этот безумный смех?

День, два, неделю? Или больше?

— Круцио! Круцио! Круцио!

Секунда, которая выливается в вечность боли. Твоей боли.

* * *

Сколько времени можно безнаказанно наслаждаться сладким забытьем? Всё, что угодно, лишь бы не чувствовать, как ломаются кости. Все двести восемь. Хотя, конечно, это всего лишь иллюзия.

Гермиона балансировала на грани своей яркой, красочной, такой правдоподобной и такой близкой неги снов и оглушающе-чёрной реальности. Сквозь дымку бессознательности она вдруг почувствовала, как что-то влажное, почти невесомое коснулось её лица.

Девушка медленно возвращалась в сознание. Она втягивала в себя подавляющую атмосферу подземелий. Снова ощущала боль, не такую, как в последние дни, а тупую и застарелую, не позволяющую забыть её личный кошмар. Во рту было сухо — чтобы сглотнуть придётся проявить невероятное для её состояния усилие. Что-то точно касалось её лица. Это не сон. Было...

...щекотно?

Гермионе с трудом удалось разлепить веки. Сквозь мутную плёнку она увидела маленькую мордочку щенка, который вылизывал солёные, уже высохшие от спёртого воздуха, дорожки на её щеках.

«Я все-таки сошла с ума» — как-то отстранённо пронеслось в голове.

Вислоухое существо, увидев, что девушка подаёт признаки жизни, отпрыгнуло от её лежанки и весело замахало хвостом. Гермиона, преодолевая ощутимую отдачу пострадавших нервных окончаний, с усилием подняла руку и погладила животное. Щенок не обратил внимания на то, как хозяйка руки морщится от боли. Он ещё сильнее завилял хвостом и восторженно тявкнул, призывая продолжать.

— Откуда ты здесь? — хрипло прошептала она, безразлично наблюдая за тем, как щенок принялся кусать её за палец.

В её сердце, замёрзшем в этом подвале, и почти безжизненном, вдруг появилась нежность. Как будто среди заросшей сорняками пустоши вытянулась красавица-роза. Тепло, родившееся в груди, двигалось по телу вместе с кровью, которую гнало сердце, убыстряя свой темп.

Из-под полуопущенных век она смотрела, как маленький комочек шерсти играет со своим хвостом, смешно прыгая. Впервые за несколько дней она позволила себе улыбку. Слабую, незаметную постороннему глазу. Впервые за несколько дней захотелось жить. Захотелось выбраться отсюда и смотреть, как щенок будет играть на зелёной лужайке перед её домом, и чтобы мама выглянула из окна и ласково позвала на обед. Захотелось запрокинуть голову и увидеть ослепительно-голубое небо.

Внезапно реальность обрушилась на неё громким звуком чьих-то шагов, эхо которых гулко отражалось от стен подземелья. Девушка напряглась. Гермиона доверяла книгам, никогда не рассчитывая на интуицию. Но сейчас шестое чувство упорно утверждало, что обладатель шагов идёт к ней.

Страх ледяным облаком окутал девушку. Страх не за себя, нет. За всё это можно было привыкнуть к ежедневной порции пыток. Даже полюбить её. Страх за маленькое существо, которое она, превозмогая боль, схватила и прижала к себе, ощущая, как бьётся крохотное сердечко. Что с ним будет?

Гермиона, не отпуская щенка от груди, повернулась к стенке лицом, в надежде, что те, кто решили посетить пленницу, поверят, что она спит и, может быть, не тронут её. Под отвратительный лязг двери она мысленно умоляла щенка не шуметь. Сохранить этот единственный источник тепла стало невероятно важным желанием. Если её лишат его, останутся лишь сны.

— Ты ведь не расскажешь, где они? Ты ведь даже не знаешь этого.

Знакомый голос не спрашивал, он утверждал. В знакомом голосе не было его обычного презрения и уверенности в своём превосходстве, в нем была лишь неожиданная усталость. Знакомый голос хотел знать, куда трансгрессировали Гарри и Рон. Впрочем, как и все, кто приходил до него.

Тогда что-то пошло не так. Магия эльфа-домовика не спасла её. Именно она с размаху упала на каменные плиты в огромной зале Малфой-мэнора. Именно на ней отыгрались Пожиратели за свой промах. Именно у неё старались выпытать, где мальчик, который выжил, и его верный оруженосец.

Знакомый голос первым понял, что она не может этого знать. Она действительно не знала.

В камере повисла тишина. Гермиона слышала только дыхание обладателя знакомого голоса. Ей безумно захотелось слиться со стеной.

И тут её посетитель сделал то, чего девушка предугадать не могла: он схватил её за плечо и перевернул на спину. Она крепко зажмурилась, стараясь совсем не дышать, всё ещё прижимая к себе щенка.

— Что это у тебя, Грейнджер?

Гермиона открыла глаза. Медленно и нерешительно. Над ней, почему-то с измождённым лицом, склонился Малфой. Тёмные круги залегли под глазами, особенно выделяясь на его тонкой, почти прозрачной коже. Едва заметная морщинка между бровей. Лицо ещё сильнее заострилось. Он смотрел на неё долгим и тяжёлым взглядом, полным какой-то безысходности. Его безысходность можно было почувствовать, её вкус Гермиона выучила наизусть, день за днём, осознавая, что единственное, что доступно ей — это ожидание.

— Я спрашиваю: что это?

Гермиона не могла заставить себя вымолвить хоть что-нибудь. Главное — держаться. Главное — не отпускать драгоценную ношу, которая подарила ей давно забытую надежду.

— Будешь молчать?

Лицо Драко вмиг ожесточилось, рука метнулась за палочкой. Гермиона решилась:

— Щенок.

Лицо у слизеринца внезапно приобрело оттенок растерянности. Вместо звонкого, мелодичного голоса, который преследовал его шесть лет — выскочка Грейнджер не замолкала ни на одном уроке — из груди девушки вырвался хрип. Это было слишком, даже для неё. Слишком невыносимо. Драко прочитал это в карих глазах, потухших и безжизненных.

— Где ты взяла его?

Он не хотел, чтобы она что-то поняла по его голосу. Она ведь умная. А ему безразлично, что с ней происходит.

Осознание того, что всё наоборот, пришло к нему ещё в конце шестого курса, когда он не смог выполнить своё задание, порученное Тёмным Лордом. Осознание закрепилось, когда он не узнал Поттера и его дружков.

Но ей необязательно знать.

Девушка едва заметно пожала плечами.

— Тебе он не нужен.

Сильные пальцы выхватили существо, в которое Гермиона вцепилась мёртвой хваткой. Но её сопротивление было быстро сломлено. Как и её воля несколько дней назад. Щенок в незнакомых руках жалобно заскулил, будто догадываясь о своей дальнейшей судьбе. Этот звук полоснул Гермиону ножом. В уголках глаз блеснули предательские слёзы.

— Нет, — прошептала она, поднимаясь на локте; сердце заколотилось в бешеном ритме.

Малфой с силой втянул воздух. Он перехватил щенка и сказал, направляя на него палочку:

— Говори, куда сбежали Поттер и Уизли, или я убью его.

— Нет! — воскликнула девушка.

Боль наотмашь ударила по искалеченным связкам, отдалась отголоском в пересохшем горле. Голос сорвался. Слезы выплеснулись наружу, стекая тоненькими ручейками по щекам, капая на каменный пол и оставляя на нем маленькие лужицы, не замеченные и не значимые.

— Пожалуйста... — произнесла Гермиона одними губами.

Лимит безболезненных разговоров был исчерпан. Воздуха не хватало. Сил тоже. Они кончились на полубезумной попытке протянуть к Малфою руку, чтобы забрать у него напуганного зверька.

Ответом на жест был брезгливый взгляд. Малфой вернул щенка, скрывая свою осторожность, он положил его рядом с девушкой, в глазах которой промелькнул оттенок благодарности.

— Эта тварь всё равно сдохнет от голода, — прокомментировал он свой порыв.

И, развернувшись, быстро пошёл к отвратительно лязгающей двери, звук которой заставлял Гермиону дрожать.

— Нет никакого смысла оставлять этого уродца, — напоследок бросил он.

— Какой смысл оставлять меня? — прошептала ему в ответ Гермиона еле слышно.

Этого хватило.

Драко замер рядом с дверью и наградил девушку долгим задумчивым взглядом.

Этим же вечером Гермиона, игнорируя свой собственный страх, темноту, холод и сырость подземелий, отчаяние, тиски которого внезапно ослабли, улыбалась. Щенок, радостно виляя хвостом, слизывал с её пальцев склизкую кашу, которую принёс малфоевский домовик. Это был знаменательный день. День, когда пропало желание умирать.