А она выжила (джен)

Лили осторожно пошевелилась. Даже малейшее движение причиняло боль, но все-таки, наконец, стало возможным. Она открыла глаза.

Вверху было небо. Ярко-голубое, чистое, солнечное, счастливое небо. Ни одного облака. Только небо. Такое... такое совсем не ноябрьское. Красивое.

Лили смотрела на него очень долго, не отводя взгляда, почти не моргая. Солнце поднялось еще не очень высоко, и глазам почти не было больно.

Потом она начала вспоминать, и яркий свет стал вдруг неприятен. Глаза слезились, но не от света, слезы текли по щекам, а Лили и не думала их остановить. Она вообще ни о чём не хотела думать...

Наконец, она поднялась — механически, просто потому, что мелькнула мысль: «Глупо». Почему глупо, она тоже не хотела думать. Встала на ноги — неуверенно и очень осторожно — тело тут же отозвалось сильной болью, и огляделась.

Вспомнив тот грохот, что она слышала последним, перед тем как потерять сознание, она удивилась, что от дома вообще что-то осталось. А потом, развернувшись, заметила неподвижное тело в кроватке.Лили потом не могла понять, как подошла к ней. Лили потом не могла понять, как подошла к ней. Как остановилась, смотря на безжизненного сына. Она помнила, как подняла голову к небу, проклятому счастливому небу, и что-то долго, очень долго кричала. Что? Что-то отчаянное. Лили даже не знала, были ли в том крике слова. Только скорбь от вида этого неподвижного тела, тела такого маленького, радостного, живого и немного непослушного ребенка. Её ребенка.

Она только кричала.

* * *

Лили открыла глаза. Белый, чистый, ровный потолок. В их с Джеймсом спальне был точно такой же. Может быть, она дома и ей приснился страшный сон? Кошмары преследовали её давно и повсюду — от запрета выходить из дома, от хлопот с заклятием Доверия, страха за близких... просто страшный сон. Сейчас она повернет голову и увидит спокойно спящего рядом Джеймса, чьи непослушные волосы еще сильнее растрепаны во сне. А на другом конце комнаты Гарри тихо спит в кроватке, чистым, мирным детским сном, не омраченным ещё тяжелыми мыслями. Он чему-то улыбается во сне, а потом зевает и причмокивает губами, словно что-то пьёт. Лили всегда казалось очень смешным то, как он зевал во сне. Она улыбнется, придвинется ближе к Джеймсу и опять уснет, и до утра не будет больше кошмаров. Все будет хорошо. Совсем хорошо. Все пройдет, война закончится, Гарри вырастет счастливым...

Она повернула голову и поняла, что всё иначе. Чужая комната. Чужая постель. Всё вокруг — бледное и настолько чистое, будто здесь живёт помешанный на порядке человек, вроде Петунии... или это операционная из сериала про доктора Гейбла, который они с мамой смотрели в детстве. Стены и пол почти блестят, вещи разложены настолько аккуратно, что кажется, будто к ним никто и никогда не прикасался. Лили удивилась тому, как она могла оказаться в такой странной неуютной комнате.

А потом — она вспомнила, сразу и всё. Что теперь она одна, одна выжила, а муж, сын... там, в полуразрушенном доме. Мертвые и холодные. А ведь она так и не увидела Джеймса — в голове, как заезженная пластинка, крутился только крик: «Беги! Хватай Гарри и беги, я задержу его!», а потом звук падения на пол его тела.

Лили крепко сжала руки, до боли. Все чувства и воспоминания почему-то ушли, и она осталась в какой-то бессмысленной пустоте.

Лили смахнула рукой слезы, а потом замерла, поняв — это получилось совсем легко, без боли. Её тело уже совершенно исцелилось. Сколько же времени прошло? Где она?Открылась дверь, Лили, стремительно, с надеждой повернувшаяся к ней, столкнулась взглядом с Петунией. Странно, как давно она не видела её — только писала письма. Сестра стала еще более худой, а вытянутое лицо — ещё бледнее, светлые волосы идеально уложены, а домашнее платье — светлое и такое безукоризненно отглаженное, что сразу становится ясно, кто убирал эту комнату. Большие голубые глаза нервно наблюдали за реакцией Лили.

А та, осознав, что ошибки нет, уже ничего не чувствовала. Вокруг была стена, плотная стена, отгораживающая её от мыслей, воспоминаний... Лили понимала, что это неправильно, но что-то внутри шептало, что так она хотя бы не сойдет с ума, и пробиваться через эту стену — не хотелось. Впрочем, даже если бы она и захотела, то не смогла бы. Инстинкт самосохранения, и больше ничего. Ни-че-го. Легкая искра удивления при виде сестры утонула в безразличии.

— Привет, — осторожно сказала Петуния, видимо, не выдержав давящего молчания.

Каким-то далёким краешком сознания Лили поняла, что на лице у неё по-прежнему слезы, и смахнула их, а потом ответила:

— Привет.

И все. Тишина, звенящая, холодная и безразличная. Спокойная. Наверное, даже спокойная.

Петуния сделала несколько шагов к ней и остановилась в паре футов от кровати. Лили все-таки шевельнулась и повернулась к ней.

— Как ты себя... чувствуешь?

«Чувствую? Никак, Тунья. Меня нет. Моего сердца больше нет».

— Ничего не болит.

— Это хорошо... Тот старик сказал, что если ты будешь пить жидкость, что он принёс, то поправишься быстро. Но я не думала, что настолько.

— Когда я сюда попала?

— Вчера.«Только вчера», — заметка на память. Всего один день.— А что за старик?

— Не знаю. Я ни разу раньше его не видела, но он какой-то... словно знакомый. Высокий, с серебристой длинной бородой, выглядит так, будто постоянно улыбался, а теперь грустит.

— Дамблдор? — пробормотала Лили, не думая о том, что сестра знала это имя... эту фамилию. Так странно — это словно его имя. Странно? Что-то даже мелкие, обычные вещи кажутся необычайными, а то, хуже чего нет — привычным. Пустым и невыразительным. Может быть, через серую стену вокруг проходят только мелочи, крошечные детали — их не с чем теперь сравнить, и они кажутся значительными?

— Это был Дамблдор? — переспросила Петуния, не замечая её размышлений. — Вот как... а Дадли его испугался, я так за него тревожилась тогда — он всю ночь заснуть не мог...

Голос сестры сливался в однообразный гул, но Лили всё же расслышала имя. Дадли. Сын Петунии, её племянник. Какая же она счастливая, её ребенок жив и здоров, ему ничего не угрожает... Не угрожает ли? Не приведет ли присутствие Лили и в этот дом опасность? Даже за безразличием ко всему она смогла уловить одну мысль — горя сестры она себе не простит. Пусть нелюбимой, почти враждебной сестры, но сейчас с тревогой ожидающей следующих слов... Да, не простит. Тем более, такого горя.

Петуния говорила еще что-то, когда Лили приподнялась на постели и спросила:

— А больше ничего не происходило?

— Нет. А что? Ты думаешь, что тот человек, что... он может прийти, чтобы убить тебя?

Поразительно. Она сразу понимает то, что непосредственно касается её благополучия. Это хорошо, наверное. Петуния дольше сможет выжить.

— Да.

Она замерла.

— Лили, ты... ты моя сестра, но Дадли... Вернон... Я не могу подвергать их жизни... — она растерялась, очевидно растерялась. Нелюбимая сестра — и её семья. Несложный выбор.

— Я уйду.

Куда? Лили не знала. Просто уйти хоть — куда-нибудь, а если её убьют... может быть, тем лучше? Может быть, там она встретит их?

— Но как? — выдохнула Петуния. — Куда ты пойдешь, ведь тот человек, Дамблдор, — по привычке притворяется, что лишь когда-то мельком слышала эту фамилию, — сказал, что у... твоего мужа не осталось родственников?

— Вроде бы — да, разве что очень дальние. Но у меня... у нас есть друзья. И я волшебница, Тунья, — сестра вздрогнула, услышав это имя. А может, упоминание о волшебстве. — Не пропаду.

Вновь подступили воспоминания, но она гнала их прочь. «Нет, в Годрикову впадину возвращаться нельзя. А что — можно? Я даже не знаю, устояло ли Министерство. Возможно, что именно сейчас Тот-Кого-Нельзя-Называть захватывает власть в свои руки...» Дамблдор. Дамблдор должен знать.

— Тот старик, Дамблдор, сказал еще что-нибудь?

— Он оставил письмо, небольшой чемодан и очень, очень много золота — монет странной формы. Откуда они?

Петуния протянула ей один галлеон.

— Это деньги волшебного мира. Должно быть, он забрал их из нашего сейфа. Только не знаю, как поменять их... Вряд ли мне сейчас стоит возвращаться. Скажи, а где письмо?

Сестра встала и, что-то пробормотав, вышла из комнаты. Наверное, за письмом.

Лили отбросила одеяло, изучая себя. Ран, кажется, нет. Сорочка, чисто белая — точно не её. Скорее всего, Петунии: почти до середины голени длиной — ходить в ней при росте Лили будет почти невозможно, слишком узка. Волосы отчего-то завились, но уже не повреждены. Быть может, тоже отросли из-за... зелья, да, это наверняка было зелье.

Вернувшись, Петуния протянула Лили свиток пергамента, держа его кончиками пальцев, словно боясь испачкаться.

«Лили!»

Летящий почерк Дамблдора. Значит, она поняла правильно.

«Надеюсь, Петуния передала тебе письмо сразу же, как ты пришла в себя и смогла прочесть. Надеюсь, она давала тебе зелье, и с тобой уже почти все в порядке. Я, конечно, имею в виду твое физическое состояние. Боюсь, потерю, которую понесла твоя душа, восполнить не в моих силах... прости меня, Лили.У меня нет хоть сколько-нибудь хороших новостей тебе в утешение. Вчера Волдеморт напал снова, убив и ребенка Лонгботтомов, Невилла. Их самих пытками довели до безумия супруги Лестранж. Ужасная ночь...

Ему удалось захватить власть. Теперь ты, как и любая другая магглорожденная волшебница — вне закона. Хотя именно в отношении тебя никаких конкретных приказов не выдавалось, я опасаюсь, что любой из Пожирателей Смерти может намеренно найти именно тебя — хотя сам Волдеморт почему-то не стал убивать, против твоей смерти он возражать не станет. А на защиту от них ты права не имеешь... Никто теперь не имеет. Я догадываюсь о причине, по которой ты осталась в живых, но это — только предположение и не думаю, что сейчас оно может быть важным.

Сейчас, наверное, ты думаешь о том, что же делали я и Орден Феникса. Нужно признать — мы оказались бессильны перед Волдемортом, дальнейшее сопротивление привело бы к слишком большим потерям. Я опасаюсь, что это письмо может попасть не в те руки, поэтому не стану писать здесь подробнее. Но напишу другое — и даже если это увидит тот, кто может быть опасен для тебя, когда ты уже будешь на месте, они ничего не смогут сделать. Вспомни, где находится старый дом нашего лохматого друга.Сейчас там находится он, ещё один друг — тот, кто не слишком любит серебряный свет, и несколько других членов Ордена. Дом надежно защищен — даже ты увидеть его не сможешь. Но в течение недели — а, зная твоих друзей, могу сказать, что если потребуется, то и дольше, — кто-нибудь постоянно будет наблюдать и сможет встретить тебя. Там вы будете в безопасности, а люди из Ордена смогут рассказать тебе остальное.

Надеюсь, все будет в порядке. Деньги из вашего сейфа я позволил себе забрать и оставил некоторую часть в доме твоей сестры, остальное — у того, к кому тебя направляю. Хотя гоблины и заявили, что прежде всего заботятся о благе своих клиентов и отказываться работать с ними не будут, но сейчас в Косом переулке и во всех публичных местах магической Британии дежурят Пожиратели Смерти — там тебе нет дороги. Прости за эту поспешность, думаю, ты понимаешь разумность того, чтобы спрятаться на время.

Надеюсь, с тобой все будет хорошо, и мы ещё увидимся. Верь в лучшее и знай, что можешь встретить верных друзей даже среди врагов. Но поспеши.

2 ноября 1981 года.

А.Д.»

Лили аккуратно свернула письмо и посмотрела на сестру. Выбирать не приходилось, а она и так несколько минут назад говорила почти о том же, что предлагал Дамблдор. Правда, не предполагала, что отправится в дом, о котором всегда с такой ненавистью отзывался «лохматый друг» — Сириус. Но иначе — что делать? Странно ещё, что профессор не упомянул Питера. Возможно, его уже убили за попытку скрыть местоположение дома... Или довели до безумия, пытаясь узнать это — и узнали. Может быть, Дамблдор просто не хотел причинять ей еще больше боли? Лили вспомнила круглое, улыбающееся, такое счастливое в день свадьбы лицо Алисы Лонгботтом и сглотнула. Что происходит в этом мире?... Подняв глаза, она встретила настороженный взгляд Петунии.

— Профессор Дамблдор пишет, где я могу спрятаться и пересидеть... какое-то время. Это дом одного из наших... моих друзей в Лондоне. Не беспокойся, я отправлюсь туда немедленно. Надеюсь, без меня ваш дом не будет представлять никакого интереса для Пожи... для темных магов.

Петуния кивнула, а потом неуверенно спросила:

— Мы увидимся?

«Интересно, это надежда или опасение?»

— Не знаю, Петуния. Я ничего не знаю.

Молчание.

— Скажи, ты не знаешь, где я могу достать одежду?

— Я принесу.

Петуния ушла.

Поднявшись с постели, Лили подошла к окну, осторожно выглядывая из-за занавесок. Лужайка перед домом и голые кусты здесь такие же идеально ровные, аккуратные, как и раньше... Почему-то Лили они не нравились. Она никогда не любила неряшливости, но здесь все было... слишком. Хотелось немного жизни, немного небрежности. Она вспомнила, как подстригал кусты перед домом Джеймс — с помощью магии делать этого он не хотел, а её тоже не подпускал. Она всегда удивлялась — чистокровный волшебник, а с таким удовольствием брался за садовые ножницы, будто решил поиграть в квиддич. Какие-то кусты превращались в животных, какие-то — просто были необычной формы. А потом он забирал у неё Гарри, и бегал вокруг дома, издавая жужжащие звуки, и оба звонко хохотали. Лили улыбнулась.

А потом вспомнила мертвого сына. Вспомнила, как упал Джеймс. Вспомнила... Она отпрянула от окна и прислонилась спиной к стене, подавляя рыдание, готовое вырваться из горла. Их нет. Нет, и не будет никогда, а её счастье теперь только в воспоминаниях. И за каждое из воспоминаний, за каждый счастливый сон придётся платить так — лишаясь последних сил от горя и захлебываясь рыданиями. Так странно... странно то, что даже воспоминания не мешают думать, и мысли продолжают жить в голове, ровные и точные — только их невозможно контролировать.

Лили вцепилась руками в стену, тщетно пытаясь успокоиться. Но память, как назло, показывала самые счастливые, самые простые мгновения их жизни, а потом перечеркивала все мертвым телом в детской кроватке. Раз за разом...

Застонав, она сползла на пол и закрыла лицо руками, сжавшись в комочек, надеясь, что от этого станет лучше.

Открылась дверь. Лили подняла голову, а Петуния застыла на пороге, судорожно вздохнув, когда встретилась взглядом со страшными, полными боли глазами сестры.