Лиличка (джен)

Черт, дурацкий каблук. Дурацкие лестницы. И никаких восклицательных знаков. Обычное раздражение. Оно не нуждается в них. Просто каблук сломался. Просто лестницы и правда дурацкие. Поэтому и каблук сломанный.

Я опускаюсь на ступеньку этой самой дурацкой лестницы. Потому что каблук-то сломан. А трансфигурация — это фигня. И трансфигурировать туфли на каблуках в кеды — мне лень. Собственно, как и идти на трансфигурацию, на которую я опоздала. Где там сигареты, ну? Все равно в коридорах пусто. А туфли трансфигурировать, чтобы идти на улицу, на которой, кстати, еще и холодно, как вы уже догадались: мне лень. Что ж, пока я тут прогуливаю (хотя, если учесть, что в данный момент я сижу на ступенях, это определение не очень подходит, но к нелогичности всего окружающего я уже более-менее привыкла) трансфигурацию и курю, давайте знакомиться.

Меня зовут Лили. Просто Лили. Преподаватели, правда, и мои родители, особенно, когда они очень злы на меня, никак этого усвоить не могут и цедят сквозь зубы «Лилиан». Итак, Лили. Лили Поттер. Надеюсь, вы не нуждаетесь в пояснениях касательно моей фамилии. И хорошо. У меня нет никакого желания говорить об этом. Достаточно просто назвать. Я на это очень надеюсь. Потому что желания и правда нет.

Продолжая отвечать на вполне тривиальные вопросы, которые последуют далее, говорю: пятнадцать, Слизерин. Это лет мне пятнадцать, а учусь на факультете Салазара Слизерина. Я предусмотрительно так помолчу минут пять, чтобы вы осмыслили то, что я сказала. Для особо равенклоцев уточню — о факультете.

Так, давайте дальше, я уже сигарету скурила.

У меня рыжие волосы, бледная кожа без веснушек (и слава Мерлину!) и не зеленые глаза, вопреки всему тому, что вы успели себе надумать. Глаза голубые, и сама я ни хрена не понимаю, собственно, а почему. Ничем по жизни не отличаюсь, а к тому, чем вроде бы и должна, привыкли все. Даже те, кому было очень лень. Свойство человеческой натуры такое, знаете ли. Повторяться про факультет и свое отражение в зеркале не буду, но вот про парселтанг сказать придется. Хотя не очень и хочется. Папочка-то змей понимать перестал, после того как его Волдеморт второй раз приложил, а деткам досталось. Как — даже не спрашивайте. Причин не знаю, но вот мы с Алом только так шипим. И это не только образно говоря. Но причин для вселенской печали я в этом не вижу. С чего это я должна огорчаться из-за обладания таким редким даром? Вот еще.

Пожалуй, свою пародию на рассказ, несмотря на всю свою любовь к протестам, я начну с начала. Начало, к слову, будет все же условным. Мне тогда было десять, и Ал отправлялся в Хогвартс. Джеймс не переставал дразнить того, что он попадет на Слизерин. Туда Ал и попал. Что-то мне подсказывает, что тут папочка приложил руку, а то и две: мой брат, который до этого на Джеймса злился, вечером первого сентября прислал мне вполне лаконичное письмо, в котором не было и намека на то, что он расстроен. Пошутил, правда: девахи-аристократки морщат носики из-за сырости и отсутствия настоящих окон. «Тоже мне, слизеринки!» . И правда, могли бы греть свои перышки в башне Равенкло, и никто бы им и слова не сказал. Но самое большое зло, которое есть на свете — стереотипы. И их нужно ломать, — это я решила для себя пять лет назад.

Я, на самом деле, эдакий Сириус Блэк, только наоборот. Наоборот, потому что в юбке, Поттер и на Слизерине. Но распределение мое шума наделало не меньше. Папа явно был не готов к такому, мама мерно била посуду. Джеймс, сидя за гриффиндорским столом, уронил голову на скрещенные руки. Альбус начала удивился (я видела это по его на миг распахнувшимся глазам), но потом удовлетворенно усмехнулся — это была его маленькая победа над братом.

К слову, о Джеймсе. Он меня тогда сильно удивил — я ожидала совсем иной реакции. Но потом поняла: он знал, просто знал. Он мог не признавать, пытаться не думать об этом, но знание никуда не исчезало. После ужина он подошел к нашему столу, тепло улыбнулся мне, потрепал свой горячей рукой мои рыжие волосы и пожелал спокойной ночи. Тогда он желал мне счастливого пути, в жизнь, без него. Без слов желал, но я поняла. Он отпускал свою маленькую Лили, прощался. Только вот я своего Джеймса-Сириуса отпустить не смогла.

Альбус, наблюдавший за всем этим, был явно доволен. Он смотрел на брата надменно: как же, теперь он его точно сделал, и маленькая Лили только его! Только вот мой второй брат ошибался. Хотя бы потому, что навсегда остался вторым. Лили Поттер ничья. Он этого понять не смог или же не захотел — я не знаю. Но тогда он ошибся. Потому что Лили Поттер не может быть чей-то, просто не может, вот так вот, по определению. Потому что Лили Поттер, та, что слизеринка в кедах (забудем про то, что я сейчас на каблуках — это другая история, которую предстоит узнать вам чуть позже) и холодная змея — одиночка. И принадлежать кому-то — это страшно, правда, страшно. И непонятно. Лили Поттер — это холодное зимнее солнце, трава, пробивающаяся сквозь померзлую землю. По траве можно ходить, можно топтать ее или же пытаться выдрать с корнем, но она все равно будет расти, тянуться вверх, к далекому и безучастному солнцу, несмотря ни на что. И никогда не будет чей-то. Как и солнце. Порой кажется, что и солнце, и трава — они для всех. Но помните, я говорила о стереотипах? Помните. Так вот, они ни для кого. Для вечности, быть может, но ведь и она так же безучастна ко всему. На то она и вечность.

Подземелья и правда были холодными. Мокрыми, без окон, такими, как и писал Альбус в том письме. Но тогда я была слишком рада, чтобы это замечать. Просто рада тому, что оказалась в этих подземельях, а не где-то еще. И изысканная лаконичность обстановки, зелено-серебристые тона радовали глаз. Я была на своем месте, там, где и должна была бы быть. Я родилась в начале марта, и в это время, бывало, трава уже начинала пробиваться, а снег и не думал таять. И гостиная Слизерина мне еще раз напомнила о том, кто я такая. И где мое место. Так нужно ли огорчаться тому? Я не видела смысла, да и не хотела.

Я не чувствовала холода шелковых простыней. Я сама всегда была слишком холодной: руки и ноги — ледышки. Джеймс смеялся, Альбус не придавал значения, а вот я не замечать этого не могла. Я слишком часто не чувствовала себя, и, прикасаясь к теплым рукам Джеймса, было странно, но в то же время так уютно, чувствовать, как собственные ледяные пальцы начинают оттаивать. И пленка льда, покрывающая сердца, дает трещину.

Поэтому, несмотря на всю свою независимость, умение твердо стоять на земле, не позволяя ветру подхватывать меня, унося вверх, я нуждалась в людях. А людей в моей жизни было достаточно. Они и сейчас есть. Такие разные, непонятно каким образом уживающиеся друг с другом, но все они — мои. Хотя я так и остаюсь ничей. Правда порой, очень-очень редко, хочется стать чей-нибудь. Побыть таковой недолго, несколько мгновений. Но знать, что холод, окутывающий тело и душу, не вечен.О людях этих мне бы хотелось рассказать. Совсем немного, но все же. Это было бы странно, говоря о себе, не сказать о них. Меня без них бы не было.