Лиличка (джен)

Черт, дурацкий каблук. Дурацкие лестницы. И никаких восклицательных знаков. Обычное раздражение. Оно не нуждается в них. Просто каблук сломался. Просто лестницы и правда дурацкие. Поэтому и каблук сломанный.

Я опускаюсь на ступеньку этой самой дурацкой лестницы. Потому что каблук-то сломан. А трансфигурация — это фигня. И трансфигурировать туфли на каблуках в кеды — мне лень. Собственно, как и идти на трансфигурацию, на которую я опоздала. Где там сигареты, ну? Все равно в коридорах пусто. А туфли трансфигурировать, чтобы идти на улицу, на которой, кстати, еще и холодно, как вы уже догадались: мне лень. Что ж, пока я тут прогуливаю (хотя, если учесть, что в данный момент я сижу на ступенях, это определение не очень подходит, но к нелогичности всего окружающего я уже более-менее привыкла) трансфигурацию и курю, давайте знакомиться.

Меня зовут Лили. Просто Лили. Преподаватели, правда, и мои родители, особенно, когда они очень злы на меня, никак этого усвоить не могут и цедят сквозь зубы «Лилиан». Итак, Лили. Лили Поттер. Надеюсь, вы не нуждаетесь в пояснениях касательно моей фамилии. И хорошо. У меня нет никакого желания говорить об этом. Достаточно просто назвать. Я на это очень надеюсь. Потому что желания и правда нет.

Продолжая отвечать на вполне тривиальные вопросы, которые последуют далее, говорю: пятнадцать, Слизерин. Это лет мне пятнадцать, а учусь на факультете Салазара Слизерина. Я предусмотрительно так помолчу минут пять, чтобы вы осмыслили то, что я сказала. Для особо равенклоцев уточню — о факультете.

Так, давайте дальше, я уже сигарету скурила.

У меня рыжие волосы, бледная кожа без веснушек (и слава Мерлину!) и не зеленые глаза, вопреки всему тому, что вы успели себе надумать. Глаза голубые, и сама я ни хрена не понимаю, собственно, а почему. Ничем по жизни не отличаюсь, а к тому, чем вроде бы и должна, привыкли все. Даже те, кому было очень лень. Свойство человеческой натуры такое, знаете ли. Повторяться про факультет и свое отражение в зеркале не буду, но вот про парселтанг сказать придется. Хотя не очень и хочется. Папочка-то змей понимать перестал, после того как его Волдеморт второй раз приложил, а деткам досталось. Как — даже не спрашивайте. Причин не знаю, но вот мы с Алом только так шипим. И это не только образно говоря. Но причин для вселенской печали я в этом не вижу. С чего это я должна огорчаться из-за обладания таким редким даром? Вот еще.

Пожалуй, свою пародию на рассказ, несмотря на всю свою любовь к протестам, я начну с начала. Начало, к слову, будет все же условным. Мне тогда было десять, и Ал отправлялся в Хогвартс. Джеймс не переставал дразнить того, что он попадет на Слизерин. Туда Ал и попал. Что-то мне подсказывает, что тут папочка приложил руку, а то и две: мой брат, который до этого на Джеймса злился, вечером первого сентября прислал мне вполне лаконичное письмо, в котором не было и намека на то, что он расстроен. Пошутил, правда: девахи-аристократки морщат носики из-за сырости и отсутствия настоящих окон. «Тоже мне, слизеринки!» . И правда, могли бы греть свои перышки в башне Равенкло, и никто бы им и слова не сказал. Но самое большое зло, которое есть на свете — стереотипы. И их нужно ломать, — это я решила для себя пять лет назад.

Я, на самом деле, эдакий Сириус Блэк, только наоборот. Наоборот, потому что в юбке, Поттер и на Слизерине. Но распределение мое шума наделало не меньше. Папа явно был не готов к такому, мама мерно била посуду. Джеймс, сидя за гриффиндорским столом, уронил голову на скрещенные руки. Альбус начала удивился (я видела это по его на миг распахнувшимся глазам), но потом удовлетворенно усмехнулся — это была его маленькая победа над братом.

К слову, о Джеймсе. Он меня тогда сильно удивил — я ожидала совсем иной реакции. Но потом поняла: он знал, просто знал. Он мог не признавать, пытаться не думать об этом, но знание никуда не исчезало. После ужина он подошел к нашему столу, тепло улыбнулся мне, потрепал свой горячей рукой мои рыжие волосы и пожелал спокойной ночи. Тогда он желал мне счастливого пути, в жизнь, без него. Без слов желал, но я поняла. Он отпускал свою маленькую Лили, прощался. Только вот я своего Джеймса-Сириуса отпустить не смогла.

Альбус, наблюдавший за всем этим, был явно доволен. Он смотрел на брата надменно: как же, теперь он его точно сделал, и маленькая Лили только его! Только вот мой второй брат ошибался. Хотя бы потому, что навсегда остался вторым. Лили Поттер ничья. Он этого понять не смог или же не захотел — я не знаю. Но тогда он ошибся. Потому что Лили Поттер не может быть чей-то, просто не может, вот так вот, по определению. Потому что Лили Поттер, та, что слизеринка в кедах (забудем про то, что я сейчас на каблуках — это другая история, которую предстоит узнать вам чуть позже) и холодная змея — одиночка. И принадлежать кому-то — это страшно, правда, страшно. И непонятно. Лили Поттер — это холодное зимнее солнце, трава, пробивающаяся сквозь померзлую землю. По траве можно ходить, можно топтать ее или же пытаться выдрать с корнем, но она все равно будет расти, тянуться вверх, к далекому и безучастному солнцу, несмотря ни на что. И никогда не будет чей-то. Как и солнце. Порой кажется, что и солнце, и трава — они для всех. Но помните, я говорила о стереотипах? Помните. Так вот, они ни для кого. Для вечности, быть может, но ведь и она так же безучастна ко всему. На то она и вечность.

Подземелья и правда были холодными. Мокрыми, без окон, такими, как и писал Альбус в том письме. Но тогда я была слишком рада, чтобы это замечать. Просто рада тому, что оказалась в этих подземельях, а не где-то еще. И изысканная лаконичность обстановки, зелено-серебристые тона радовали глаз. Я была на своем месте, там, где и должна была бы быть. Я родилась в начале марта, и в это время, бывало, трава уже начинала пробиваться, а снег и не думал таять. И гостиная Слизерина мне еще раз напомнила о том, кто я такая. И где мое место. Так нужно ли огорчаться тому? Я не видела смысла, да и не хотела.

Я не чувствовала холода шелковых простыней. Я сама всегда была слишком холодной: руки и ноги — ледышки. Джеймс смеялся, Альбус не придавал значения, а вот я не замечать этого не могла. Я слишком часто не чувствовала себя, и, прикасаясь к теплым рукам Джеймса, было странно, но в то же время так уютно, чувствовать, как собственные ледяные пальцы начинают оттаивать. И пленка льда, покрывающая сердца, дает трещину.

Поэтому, несмотря на всю свою независимость, умение твердо стоять на земле, не позволяя ветру подхватывать меня, унося вверх, я нуждалась в людях. А людей в моей жизни было достаточно. Они и сейчас есть. Такие разные, непонятно каким образом уживающиеся друг с другом, но все они — мои. Хотя я так и остаюсь ничей. Правда порой, очень-очень редко, хочется стать чей-нибудь. Побыть таковой недолго, несколько мгновений. Но знать, что холод, окутывающий тело и душу, не вечен.О людях этих мне бы хотелось рассказать. Совсем немного, но все же. Это было бы странно, говоря о себе, не сказать о них. Меня без них бы не было.

Говорят, что кровные узы — самые сильные. Тут, я, наверное, не соглашусь. Мою близость с Джеймсом или Розой определяют не эти пресловутые узы. Узы, конечно, но не эти, а совершенно иные. И, на мой взгляд, они куда более крепкие. Семья — это формальность. Даже если Ал и был близок с отцом, то вот у меня этой близости ни с одним из родителей никогда не было. Они любили меня как свою дочь, но никогда не хотели видеть того, что в этот образ дочери не укладывалось. А я, знаете ли, образы вообще очень не люблю. Разве что в целях достижения чего-либо. Ну, я же слизеринка, что вы так смотрите!

Роза же помимо того, что была моей кузиной, еще очень и очень давно стало хорошей подругой. Лучшей, я бы сказала. Если честно, наши отношения вообще с трудом укладываются в определение «подруги», настолько они глубоки, непонятны и необъяснимы. Нет каких-то критериев, по которым можно было бы проанализировать нашу дружбу, решить, насколько мы близки и доверяем друг другу. Близки и точка. А дальше не лезьте, Салазара ради.

Наверное, с Розой мы подружились из-за тех самых пресловутых стереотипов. А точнее, попыток их сломать. Я, правда, цели как таковой не преследовала, мне больше нравился процесс, да и взгляды были глобальными, а вот у Розы все было более... буднично, что ли? Роза Уизли хотела быть просто Розой. Можно Уизли. Но никак уж не уменьшенной копией Гермионы, на которую в ожидании повтора кинокартины уставился весь мир. Роза бесилась, тут уж я понимаю ее как никто другой. Только вот странное дело: она мечтала всем что-то доказать, и пожалуй, это единственное ее сходство с тетей Гермионой. В характере, естественно, о внешности я предусмотрительно молчу.

Началась наша история с того, что восьмилетняя Рози всунула тогда еще малышке Лили пару-другую книжек с просьбой похранить у себя. В общем-то, особо в лом мне не было, но я была бы не Лили Поттер, если бы до сути сей просьбы не докопалась. Что вы, особо любопытно мне не было... Хотя, ладно, драккл с вами, пиздец как было: еще бы, дочь-умница главной умницы Магической Британии просит спрятать пару книжек. Нет, вот, правда, как Кэсси траву (о Кэсси и траве чуть позже, не возражаете?). Но больше хотелось просто подоставать кузину. Она сначала не оценила, подулась, но книжки-то где-то хранить надо, так что оценить пришлось.

С тех пор немало воды утекло, я вам скажу. Рози так же прячет книжки у меня, правда реже за ними возвращается. Она все чаще, слизывая малиновый блеск с губ, щебечет «Розалинда» — так она себя называет. Это, по ее мнению, звучит более женственно. Роза Уизли красит ногти в красный, целуется с девочками навиду у всей школы и встречается после десяти с чужими парнями. Я же не встречаюсь не с кем, но не время об этом, не время. Она хлопает своими длинными ресницами на чарах и трансфигурации, когда ей задают вопрос, и глупо улыбается. Она ни за что не признается, что с легкостью может превратить табакерку в мышь, а ту заставить танцевать лезгинку (я видела, верьте на слово!), а вместо рун, не раздумывая, чиркнула в списке предметов «прорицание».

Этой хаффлпаффке начихать на мнение окружающих, о чем она не преминет сообщить каждому, кто это мнение попытается высказать. И за это, знаете, я ее люблю. А еще за то, что она настоящая. Я теперь даже не знаю, был ли то протест маленькой девочки, так не хотевшей слышать сравнений с матерью, или же это была она, просто такая, какая есть. В любом случае, Роза Уизли сделала себе имя и она — личность. Чего, наверное, я не могу сказать о себе.

Имя-то у меня есть... И особенно мне нравится реакция окружающих на него. Нет, правда, ничего презабавнее я еще не видела! Кто-то презрительно поджимает губы, искренне или же в попытке скрыть что-то иное — дело вкуса, кто-то, не удержавшись, смачно ругается, кто-то же понимающе ухмыляется, мол, знаем, классная чикуля (с этим кем-то мы явно не так давно... либо пили, либо встретились на митинге). Но вот личность ли я? Предполагается же, что личность — это нечто цельное, сформировавшееся в человеке. Если ты личность, у тебя должен быть характер, четкие ориентиры в жизни, правильно расставленные приоритеты и... драккл еще знает что! Если уточнять, то общепринятым меркам личность — это гриффиндорец. Так что я взяла вот так вот и не вписалась. Остается только эти самые общепринятые мерки менять. Ну, или ломать, если ничего другого не остается.

На первый митинг, маггловский, к слову, я попала в десять лет. Папе приспичило всей семьей навестить своего кузена (дядя Дадли был немного в шоке), и я, как ни странно, оказавшись в миловидном маггловском районе была предоставлена сама себе. Маленькая светловолосая Синтия (дочка Дурслей), которой еще и восьми не было, меня как-то не особо интересовала. Она что-то щебетала о своей маггловской школе, куклах Барби и последней книжке, которую она прочитала. Немного забегая вперед относительно рассказа и назад — относительно жизни как таковой, скажу, что эта самая Синтия окажется волшебницей, притом очень даже смышленой и, не побоюсь этого слова, талантливой, которую Шляпа отправит на Равенкло. А тогда, эта любимая своей семьей девочка сидела на диване и с восторгом наблюдала, «как дядя Гарри показывает фокусы», которые «ее папочке почему-то не по душе».

Утомленная взрослыми разговорами, в суть которых я даже не пыталась тогда вникнуть, я выскользнула на улицу. Была осень, моя последняя перед первым курсом, в которой, возможно, что-то могло произойти, и я бы не просыпалась последующие семь лет в спальне Слизерина (вообще-то, просыпалась я не только там, а особенно часто — под темно-бордовым балдахином, но, рассказ и без того каким-то путанным выходит, чтобы говорить об этом сейчас). Это что-то и произошло, только вот именно поэтому история сложилась такой, какой я ее знаю.

Было, что странно для Англии, солнечно, и я бы даже сказала — пряно. Листья, покрывавшие землю узорным покрывалом, были похожи на яблоки, замеченные с медом и корицей. Казалось даже, что они пахнут именно так: яблочно-корично. А на языке застрял тягучий медовый вкус. Я помню тот день очень остро и необыкновенно ясно: так, как светило октябрьское солнце, решившее развеять серую скуку Туманного Альбиона.

Я шла по улицам, залитым светом, совершенно не беспокоясь о том, куда меня может завести маршрут. Я была ведомой. Чем-то непонятным, но таким необходимым. И внутри поселилось чувство, которого мне так часто недоставало. Если честно (какое «честно» у слизеринки! — воскликните вы, на что я лишь многозначительно хмыкну), то я не могу даже описать его. Но тогда, да и сейчас тоже, я точно знала, что оно — нужное. То самое, которое делает меня собой. Обычной такой, но настоящей Лили Поттер. Миниатюрные домики, нежащиеся в лучах такого скупого на нашу страну солнца, сменяли друг друга, небо рассекали черные черточки птиц, готовящихся улететь туда, где солнце не скупится на желто-рыжие тона круглый год, а я все шла-шла-шла. Похоже, что я сама не заметила, как кукольные домики сменились серыми, местами обшарпанными строениями, а нововыкрашенные заборы как-то уж очень неожиданно для меня превратились в монолитные бетонные стены чуть выше меня. Мой маленький вакуум, в котором царили золотые отблески, вкус и запах бабушкиного яблочного пирога, наполнился звуком. Это были голоса, смешивающиеся в один поток. Кто-то что-то громко выкрикивал, стараясь изо всех сил, чтобы именно его услышали. Старались все, и эта чудесная какофония заполнила всю меня изнутри. В золотистое полотно, что заволакивало мой взгляд, ворвались пестреющие краски плакатов, флаги, развевающиеся на ветру (я даже не помню, что на них было изображено). Какая-то девочка сунула мне в руки листовку. Эта листочка у меня до сих пор хранится, как талисман, как начало моей истории. Иногда один клочок бумаги может изменить всю нашу жизнь.

Митинг был маггловский, собственно, другим он и быть не мог. Молодые ребята, собравшиеся на улице, требовали таких банальных вещей как уменьшение налогов, бесплатное образование, да и просто-напросто хотели привлечь внимания состоятельных людей, уютно засевших в своих гнездышках. Именно такой «благополучной птичкой» и была я. И не была одновременно. Почему? Потому что мне не хотелось убежать обратно, в дом к дяде Дадли, где моя семья смеялась за богатым праздничным столом. Хотелось остаться там, в толпе, и кричать вместе со всеми. Кричать так, чтобы услышали именно тебя. Твой голос. Твое мнение. Именно там, среди небогато одетых подростков, я почувствовала себя на своем месте. Как позже в гостиной Слизерина.

Уже позже, гораздо позже относительно тех лет, что я прожила, я задумалась над тем, почему люди выходят на митинги? Почему они требуют, а не пытаются изменить что-то сами, построить свои жизни самостоятельно, приложить усилия? А потом поняла, что они пытаются, еще как пытаются, только вот им постоянно кто-то мешает, ставит барьеры, которые не так-то просто преодолеть. Любой системе нужно гнилье, иначе как быть «хорошими», если некого себе противопоставить? Кому нужны дети наркоманов и пьяниц, уголовников и проституток? Принцип «дети не должны отвечать за отцов» работал тут с точностью да наоборот. И никого, совершенно никого не волновало, что это неправильно. Это удобно. Только и всего.

Тогда же я поняла, что самый что ни наесть гротескный пример этого живет и процветает в Магическом Мире. И началось. Я стала распространять листовки об амнистии Пожирателей Смерти, больных и безумных, но настолько старых, беспомощных и безразличных ко всему, доживающих свой век в Азкабане. Хотя «доживающих» — это громко сказано. Азкабан — это помойная яма, куда летят все, кто не угоден. Мне, если честно, даже сложно сказать, что хуже: нынешнее Министерство, сколачивающие острые углы тяжелой кувалдой, или же Темный Лорд с его программой. У второго хотя бы были четкие цели, идеи, Правительство же Магической Великобритании до сих пор живет за счет противопоставления себя Волдеморту и Пожирателям Смерти, давно канувшим в Лету. И, конечно же, действует в интересах магического населения... С такой ба-а-альшущей поправочкой на бывших Пожирателей Смерти, их детей, внуков и всех Прочих-на-П, как мы шутливо говорим о Политике Министерства, то есть — Подозрительных. В «Подозрительных» попасть очень и очень просто, как сходить в гости к Малфоям, учась притом на Слизерине. И это я, даже не образно говоря, и сравнение можно читать как самый наипрямейший текст.