HMS "Hermione" (джен)

Субантарктические воды затягивали в необъятный омут памяти. За последние два десятка лет Джейсону не приходилось бывать в полярных широтах — корабль, которым он командовал, базировался в Гибралтаре и нёс боевые дежурства на Средиземном. В его возрасте на это обстоятельство жаловаться уж точно не приходилось, да и в любом другом, наверное, тоже. Хотя, ощущение лёгкого дежа-вю, отсылающее тебя, шестидесятилетнего, прямиком во времена, где тебе шестнадцать, право же, не лишено приятности. Даже, если принять во внимание все сопутствующие обстоятельства тогда, впрочем, как и теперь. Разница лишь в том, что тогда — это уже прошлое, а теперь — пока ещё будущее, которое предсказуемым никак не назовёшь, особенно принимая во внимание фактор моря.

Не зря уже древние греки, первыми прочувствовавшие тонкости взаимоотношений человека и моря, отличали моряков как от мёртвых, так и от ныне живущих. Выделяли в особую категорию — «плавающих в море». Условно живых. Или условно мёртвых. Причём, такие мысли возникли у них во времена, когда не было ещё ни подлодок, ни ракет, ни авиации палубного базирования.

Ему повезло: вопреки всему, он до сих пор был скорее условно живым, чем условно мёртвым. И до сих пор получал почти юношеское удовольствие от своего статуса.

* * *

Персональный роман с морем Джейсона Грейнджера, старшего сына фермера-овцевода и домохозяйки, дочери пресвитерианского священника, все свои предыдущие четырнадцать австралийских лет прожившего в глубине материка, начался, когда он подошёл к парапету Кольцевого причала.

Как и большинство настоящих романов, этот начинался в драматических обстоятельствах: шесть недель назад Джейсон похоронил отца, две с половиной недели назад согласовал контракт на продажу семейной фермы, разделив вырученные средства на две неравные части.

Бóльшая была положена на депозит в одном из сиднейских банков с таким расчётом, чтобы выплат хватало на съём небольшой комнатушки для матери и Эдни, младшей сестры, оплату её учебы в общинной школе и скромные текущие расходы. На меньшую было куплено место на трампе, отплывающем в метрополию с заходом в Дурбан.

Решение было непростым, но единственно возможным. Почти своевременным в Австралии тех дней, до которой, хоть и с опозданием, докатился мировой кризис, сильнейший из случавшихся до сих пор. Докатился, и теперь мчался паровым катком, трамбуя всё на своём пути. Те, кому, подобно Грейнджерам, не на кого было рассчитывать, кроме как на самих себя, первыми попадали под этот каток. Отец, дела которого накануне кризиса только-только начали идти в гору, сопротивлялся до последнего, оттягивая неизбежное. Смерть избавила его от тяжести решения, видимо, предпочитая переложить её на более молодые плечи.

Для Джейсона предстоящее путешествие, строго говоря, было репатриацией — он вместе с родителями переселился в Австралию, когда ему было два года. В те времена незаходящее над Империей солнце ещё стояло в относительном зените, а хозяйка, живущая у северной двери, по традиции посылала своих бродячих сыновей и дочерей за моря, пополняя всё новые и новые народы. Практически весь путь мальчик проделал в крошечной каюте третьего класса на битком забитом такими же счастливцами «ковчеге». Эдни, которой, как планировалось, предстояло повторить вслед за братом путь в Англию по окончании школы, считалась уже коренной австралийкой. Вот только глубоко пустить корни в этой земле Грейнджерам так и не удалось. Несмотря на явно крестьянскую этимологию своей фамилии и неоконченное ветеринарное образование, новопреставленный Грейнджер-старший не особенно преуспел в сельском хозяйстве.

Однако, начавшись, в тот раз роман юноши с морем не получил бурного развития. Смерть отца, разлука с семьёй, резкий поворот оверштаг всей жизни и непроглядный туман прямо по курсу, чувствительны даже в шестнадцатилетнем возрасте и даже для Джейсона Грейнджера, человека по натуре спокойного и хладнокровного, как показала его дальнейшая история.

Джейсон прибыл в Англию в момент, когда британский лев встал на дыбы — накануне было объявлено о вступлении в войну на стороне Польши. По этой причине поиски работы для него не затянулись — буквально через неделю Джейсон нанялся учеником литейщика на оружейные заводы Викерса в Шеффилде. Там он проработал следующие два с половиной года, после чего был призван матросом на Его Величества корабль «Гермиона», приписанный к базе Скапа-Флоу, Оркнейские острова.

Вспомогательный крейсер «Гермиона» в миру был быстроходным коммерческим судном. Адмиралтейство реквизировало его для нужд Флота метрополии, переживавшего тогда чёрные дни. К тому моменту в Датском проливе уже погиб линейный крейсер «Худ», которому в планах Адмиралтейства отводилось столь значительное место, а волчьи стаи подлодок Кригсмарине, наводнившие Северную Атлантику, практически превратили её в «немецкое озеро». На конвои союзников велась настоящая загонная охота. Вековое правление Британии морями было поставлено под серьёзное сомнение.

«Гермиона» получила причитающееся ей вооружение, косметическое усиление броневой защиты, экипаж согласно штатам военного времени, приписку из трёх гордых букв HMS впереди названия, командира — каперанга д’Аскойна, а также перспективу рано или поздно упокоиться на дне ледяного ада.

Впрочем, по части ада на судне существовало разделение труда. У кого-то он размещался ниже ватерлинии, среди раскалённых добела молохов котельного отделения, как у механика МакГонагалла. У кого-то, как у матроса Грейнджера — на верхней палубе, в обледеневшем гнезде оператора зенитной установки, продуваемом всеми арктическими ветрами, простреливаемом насквозь снарядами, осколками и обжигающими кожу солёными брызгами. Обретающийся же на мостике, в относительном телесном комфорте, капитан д’Аскойн носил свой личный ад внутри. Ад, который всегда с тобой — ад страшных решений и их кровавых последствий.

Первый поход, в котором принял участие Джейсон, закончился, по меркам Адмиралтейства, статистически приемлемо — из сорока двух транспортов и кораблей эскорта в Мурманск добралось тридцать шесть. На общем фоне это было, чёрт возьми, отлично. Ещё четыре корабля были потеряны на обратном пути в Скапа-Флоу, что несколько подпортило показатель, но, всё же, не превышало суммарно допустимой нормы убыли.

«Гермионе» же и вовсе посчастливилось обойтись без боевых потерь и серьёзных повреждений. Возвращение домой было отмечено матросами вселенской попойкой, на которой невозможно было разобраться, где заканчиваются нетрезвые кабацкие шанты, а где начинаются коллективные рыдания. Не обошлось и без эпохальной драки с морскими пехотинцами, все участники которой остались живы лишь заступничеством Святой Бригитты, небесной покровительницы моряков. Что поделать, и одно и другое события были частью славной традиции Королевского флота, элементами сложившейся веками системы сдержек и противовесов, позволяющей Адмиралтейству худо-бедно удерживать эту опасную братию в узде. Джейсон честно поучаствовал в обоих мероприятиях, после чего сделал для себя вывод, что было бы разумнее впредь их избегать.

Зато второй конвой в послужном списке Грейнджера фрицы расколошматили в водяную пыль: сначала торпеды из глубины рассеяли походный ордер, подобно тому, как клин атакующих касаток разгоняет стадо тюленей, а затем бомбардировщики и торпедоносцы, стаей хищных чаек, бросились доклёвывать их поодиночке. Домой вернулось менее половины из вышедших в море судов. Практически беззащитную в той ситуации «Гермиону» спасли лишь три обстоятельства.

Во-первых, хладнокровие д’Аскойна.

Во-вторых, самоотверженность МакГонагалла, практически вручную обеспечившего бесперебойную смазку коренного подшипника гребного вала (отказал маслопровод) и долго потом лежавшего в лазарете под морфием, с обожжёнными по локоть руками.

И, наконец, везение самого Джейсона, умудрившегося подбить из своей трёхдюймовки заходящий на цель торпедоносец. Вот тогда-то восемнадцатилетний матрос и попал в поле зрения своего командира — обстоятельство, в конечном счёте, определившее его дальнейшую судьбу.

Кэптен сэр Вирджил Адриан Валентайн де Брюн-Фицпатрик, девятый виконт д’Аскойн, один из лучших командиров кораблей во флоте метрополии, был тот ещё персонаж. Британский аристократ с ветвистым бельгийско-ирландским родословным древом. Католик по вероисповеданию, безбожник по убеждениям. Космополит и хулиган по образу жизни, исследователь и эрудит по призванию. Беспощадный уничтожитель коллекционных сингл-молтов в промышленных масштабах. Он был источником перманентной головной боли для собственных родичей и лордов Адмиралтейства, надёжной гаванью, крепкими швартовыми и неиссякающей заначкой доброй ячменной самогонки для тех, кого считал равными себе, а также отцом, матерью и Святой Бригиттой для моряков, которым повезло служить под его началом.

Впрочем, говорить о везении применительно к последнему обстоятельству было бы неверно. У каперанга д’Аскойна был редкий дар безошибочного чутья на людей, а также достаточное количество наглости и связей, чтобы избавиться от любого неугодного ему подчинённого: от юнги — и до старпома включительно. Никакие силы ада и рая не помогли бы тому, в ком проницательный д’Аскойн почуял гнильцу в его собственном понимании, не вылететь с его корабля, подобно тому, как пробка вылетает из бутылки бельгийского игристого. Среди моряков, списанных им на берег, абсолютно преобладали молодые и не очень молодые люди из хороших семей, пользующиеся протекцией сильных мира сего. А посему кэптен д’Аскойн, находящийся в строю с прошлого века, отмеченный Крестом Виктории за Ютландское сражение и шрамами от шести тяжёлых и среднетяжёлых ранений, к описываемому времени так и не был удостоен адмиральского патента и командовал вспомогательным крейсером, наспех переделанным из «торговца», а не породистым боевым кораблём.

На последнее обстоятельство, впрочем, ему было наплевать — он и из угольной баржи сделал бы флагманский линкор. Что же касается первого, то, как всякий настоящий аристократ, д’Аскойн искренне презирал чины и другие формальные атрибуты карьеры.

Матросу Грейнджеру определённо полагалось поощрение за сбитого немца, однако капитан решил выждать момент, награждение притормозить и проследить за поведением юноши, которым в итоге он остался более, чем доволен. Согласно реляциям непосредственного руководства, отличившийся сохранял спокойствие, видимого неудовольствия не проявлял и продолжал нести свою богом проклятую службу образцово. Тогда д’Аскойн решил познакомиться с подчинённым лично и применить к нему свой хвалёный нюх. Зачем это было ему нужно? Мотивация была столь сложна, что самому себе он предпочитал объяснять её потребностью в развлечении, доступный ассортимент которых в дальнем боевом походе несколько ограничен.

Предварительно наведя кое-какие справки о молодом австралийце, он приготовился к встрече с типичным колониальным фермерским сыном, этаким славным, упрямым и слегка недалёким, но зато широкоплечим и честным малым с загрубевшими ладонями. Понимающим, в каком дерьме он оказался не по своей воле, но готовым, сжав зубы, барахтаться в нём до победы британского оружия или, что всего вероятнее, до собственной геройской кончины. Такой вариант вполне удовлетворил бы капитана, но тут он ошибся в свою пользу.

Вошедший по вызову в офицерскую кают-компанию оказался высоким и немного сутуловатым, скорее хрупким, нежели крепким по телосложению юношей со слегка отросшими после уставной стрижки волнистыми тёмно-русыми волосами и светло-карими глазами. В этих глазах д’Аскойн сразу прочитал такие трудносовместимые качества как живой, пытливый и даже слегка озорной ум, вежливая доброжелательность, и, одновременно, какая-то холодная отчуждённость и решимость. Все это было подчеркнуто корректной, но сдержанной полуулыбкой без капли смущения или подобострастия. Узкие, но крепкие ладони с длинными и сильными пальцами, утончающимися на кончиках, плохо сообразовались с крестьянским происхождением и, скорее, напоминали руки скульптора или хирурга. Д’Аскойн сразу почувствовал в Грейнджере собрата — аристократа не по крови (в отличие от дражайших родственничков он был лишён подобных предрассудков), но по духу. Странным образом, это впечатление не смазал и простонародный акцент, с которым вошедший доложил о своём прибытии — скотс, определённо, но с ленивыми австралийскими гласными, окрашенный чуть заметной иронией.

Сеанс прокачки человеческих душ на этом, естественно, не закончился и д’Аскойн ввёл в дело свои вербальные средства.

— Знаете, по какой причине вас вызвали, мистер Грейнджер? Ну и наворотили вы дел, — д’Аскойн произнёс эту двусмысленную фразу хриплым басом, чему немало способствовали годы морских странствий и галлоны оприходованного за их время забористого алкоголя. Низкий голос, в котором незнакомым людям слышалась плохо прикрытая угроза, служил ему второй лакмусовой бумажкой. Первой была суровая, даже отталкивающая, внешность пиратского квотермастера, которой старый комедиант любил шокировать непосвящённых.

— Могу лишь догадываться, сэр, — голос с плебейским акцентом звучал совершенно спокойно, а корректная, но не вполне уставная форма ответа ещё больше расположила капитана в пользу юноши. Д’Аскойн, не любивший чинопочитания, с удовлетворением отметил про себя, что тот абсолютно не стушевался, несмотря на провокационный вопрос и свирепость командирского экстерьера. Тогда он решил зайти с другого галса.

— Это был прекрасный выстрел, мой мальчик. Мы все вам в некотором смысле обязаны, — д’Аскойн применил ещё один свой стандартный приём: испытание медными трубами. — Мой долг, как командира, распорядиться о представлении вас к награде. Впрочем, если у вас есть дополнительные пожелания, я готов их рассмотреть в порядке бонуса, так сказать. Ну, вы понимаете, внеочередной отпуск, например...

— Да, сэр. Я хотел бы просить о разрешении пользоваться библиотекой офицерской кают-компании. Разумеется, во время, свободное от вахт и боевых дежурств, сэр, и под мою полную ответственность за сохранность книг. Говоря это, юноша бросил косой взгляд на книжные стеллажи особой конструкции — книги на них удерживались в самый лютый шторм.

Надо сказать, что на «Гермионе» имелась действительно прекрасная библиотека. Её основу составляли сборы самого Вирджила д’Аскойна, известного в обоих полушариях библиофила, страсть которого к книгам не уступала его же страсти к хорошей выпивке в компании себе подобных морских чертей. Здесь были не только лучшие британские и иностранные издания по навигации, лоции, гидрографии, судомеханике, баллистике, минно-взрывному делу и прочим военно-морским дисциплинам, но и отличная подборка классической литературы. Капитан, он же оксфордский магистр искусств, разумел под литературой, в первую очередь, античную поэзию и драматургию, трактаты и жизнеописания, средневековые комментарии к ним, как европейские, так и арабские, ренессансную светскую латинскую поэзию, бесконечные более поздние комментарии и комментарии к комментариям...

Бездетный вдовец, д’Аскойн практически всё свободное от службы и выпивки время, а также практически всё своё жалование и солидную часть унаследованного состояния тратил на библиографические исследования в этой области классической филологии и даже имел несколько довольно авторитетных публикаций, подписанных девичьей фамилией матери.

Кто-то насплетничал, и мальчишка решил таким образом втереться в доверие? Нет, обманом от него не пахнет, тон ровный и спокойный, всё та же сдержанная полуулыбка. Интеллектуал из буша? А так бывает, да ещё в его-то годы? Сослаться на закрытость библиотеки для нижних чинов, отпугнув или спровоцировав? Нет, пожалуй, вот это будет вернее...

— Видите ли, мой мальчик, сомневаюсь, чтобы вы нашли здесь подходящее чтение для себя. В библиотеке преобладает специальная литература по мореплаванию, есть также пару-тройку пыльных книг на латыни и греческом, а также сборники скучнейших научных статей, — тон, которым д’Аскойн произнёс свою тираду, был нарочито скучающим, но в то же время снисходительным. Тон мудреца, познавшего всю тщету мира, но уверенного, что профаны о ней и не подозревают. Верный приём, чтобы сбить с пути поиска истины тех, кого привлекает не столько сам предмет поиска, сколько что-то ещё, имеющее ценность более материального характера.

— Мне это известно, сэр. Я хотел бы объяснить... Дело в том, что я собираюсь продолжить морскую службу, сделав её своей профессией в будущем, после того, как всё закончится... после войны. У меня нет специальных знаний, да и базовые не так уж глубоки. Вот я и подумал, что мог бы применить своё свободное время с пользой.

— Ваше стремление, несомненно, похвально, однако, раз у вас вдруг появилось свободное время на моём корабле, то, по-видимому, ваше непосредственное начальство плохо делает свою работу. Матрос Его Величества без занятия и при этом не в койке — это должностное преступление. Я вынужден буду принять соответствующие меры... — Я имел в виду, что мог бы читать в подвахтенную смену после отбоя. Видите ли, в последнее время я и так почти не могу заснуть..., — произнеся последние слова, юноша осёкся, словно устыдившись того, что от объяснений непроизвольно перешёл к жалобам, вступил на территорию личного и, в чём-то, постыдного.

Это не укрылось от капитана, но он сделал вид, что ничего не заметил.

— О, да! Офицерская униформа, безусловно, производит впечатление на девушек..., — небольшая, мастерски подвешенная пауза словно приглашала что-то возразить, но матрос молчал и лишь внимательно вглядывался в лицо командира.

— ...и флотское жалование также в высшей степени завлекательно, не говоря уже о карьерных перспективах, — д’Аскойн прилагал неимоверные усилия, чтобы его слова звучали серьёзно и с лёгкой непосредственностью. В душе же он хохотал, как Фальстаф: карьера, как же, особенно для австралийского фермера в этой конюшне племенных жеребцов породы thoroughbred, Королевском флоте!

— Всё это звучит заманчиво, сэр, — благодаря легчайшей иронии неудобоваримый лалланс[1] сгодился бы и для самого снобистского салона, — но я имел в виду другое.

И тут в лице матроса произошли перемены. Полуулыбка исчезла, в глазах промелькнуло нечто похожее на замешательство, колебание, секундную, но ожесточённую борьбу, которая привела к победе решимости продолжать. Единожды вступив на запретную территорию, юноша решил идти до конца, а там — будь, что будет. В отличие от старого знатока человеческих душ он не имел сколько-нибудь значительного опыта, и не мог сказать, что встретил равного себе, но что-то побуждало его довериться, открыться перед этим человеком.

— Сначала я очень испугался... Здесь страшно, тяжело и очень страшно. Мне повезло, что мой пост наверху, потому, что внутри ещё хуже. Хуже всего думать о тех, кто утонул взаперти, по сравнению с ними просто замёрзшие в воде или заживо сгоревшие — счастливчики. От одних этих мыслей можно сойти с ума, а ещё этот холод... И, однажды, я вдруг понял, что из этого кошмара есть выход — нужно просто полюбить море. Я попробовал — и у меня получилось. Я хочу связать свою жизнь с морем, а там — как сложится. К сожалению, для этого у меня мало что есть — я практически ничего не знаю и не умею из того, что требуется. Тот сбитый самолёт — это была удача в чистом виде, сэр. И я прекрасно знаю, что даже, если бы я и стал настоящим моряком, у меня было бы мало шансов... Но мне хотелось бы попробовать. Поэтому я и попросил о допуске в библиотеку — надо же с чего-то начинать. В школе меня считали способным, но Вы же понимаете, сэр, что это была за школа...

— Это не так уж и важно, — без всякого перехода д’Аскойн заговорил совсем другим, подчёркнуто деловым тоном, а из низкого голоса волшебным образом вдруг исчезла флибустьерская хрипотца. Так мог говорить университетский профессор, которым, если бы не страсть к морю, он бы, без сомнения, стал.

С Грейнджером всё было ясно, и притворство больше не требовалось.

— Нонсенс, не умеете — научим. По возвращении на базу, — он машинально бросил взгляд на свой хронометр — подадите рапорт о переводе вас на должность капитанского вестового, у нас как раз, хм, открылась вакансия. На лице капитана промелькнуло что-то похожее на мимолётную печаль; эмоция, вызванная воспоминанием о Грэме Мэрдоке, его предыдущем вестовом, зашитое в простыню тело которого, в числе пяти прочих, позавчера было предано океану.

— Полагаю, излишне говорить какого сорта эта работа. Во время боя от моего вестового требуются предельная дисциплина, ясный ум и точность формулировок, а также абсолютное личное бесстрашие. Я думаю, вы справитесь. Остальное время сможете посвятить работе в библиотеке и практическим занятиям: я составлю для вас индивидуальный учебный план и попрошу офицеров обеспечить доступ на ключевые боевые посты, а также необходимое содействие. Полагаю, что мне не откажут. Вы уже определились со своей будущей специализацией?

— В перспективе я хотел бы командовать боевым кораблём, — слегка обалдевший Грейнджер не успевал поражаться собственной наглости, однако он сразу понял и без колебаний принял правила этой игры, отступать в которой было поздно, — насколько я понимаю, командир должен уверенно ориентироваться во всём?

Д’Аскойн кивнул, серьёзно и понимающе, но ответил не сразу, всё тем же деловым преподавательским тоном.

— От командира прежде всего требуется понимание разницы между добром и злом, умение выбирать между злом и меньшим злом применительно к конкретной боевой обстановке, а также способность жить с грузом ответственности за принятые решения. Все прочие специальные знания и умения играют, безусловно, важную, но подчинённую роль. Будете пока учиться всему понемногу. Начните вот с этого, так сказать, введения в специальность, — он снял со стеллажа и протянул Джейсону относительно нетолстую книгу в картонном, по видимому, самодельном переплёте — картон выглядел новее, чем покрытый заслуженной желтизной обрез страниц. Название на переплёте отсутствовало.

— Можете идти к себе. Да, и по ночам, всё же, старайтесь спать.

Книгу Джейсон открыл уже у себя в кубрике — шла его подвахтенная смена. Это была «Одиссея» в переводе Уильяма Морриса.

[1] Lallans, (lowland) scots — одно из названий нижнешотландского языка. Относится к германской языковой группе, распространён в Южной, Центральной и Северо-Восточной Шотландии, на Шетландских и Оркнейских островах.