Счастливые (джен)

Я просыпаюсь рано утром. И сразу чувствую: что-то не так. У меня редко возникают такие странные ощущения, но каждый раз оказываются в самую точку. Последний раз такое чувство возникло у меня в тот день, когда мы с Фредом покинули Хогвартс, устроив настоящее светопреставление. Это было потрясающе, но с тех пор мы стали абсолютно, совершенно взрослыми, и это пугает. Пугает ответственность, пугает самостоятельность. Пугает, спросите вы. Пугает меня? Меня, Джорджа Уизли? Я сам удивлен, но факты упрямы: есть в мире вещи, заставляющие испытывать ужас. Например, смерть. Я безумно, до боли, боюсь того, что однажды проснусь один. Вам это странно, наверное, но мне, всю жизнь прожившему с братом-близнецом, страшно. Страшно, черт возьми! Ведь сейчас, когда война так близко, мы в опасности. Каждую ночь мне снятся кошмары. И каждый раз в этих кошмарах я теряю самое дорогое, что у меня есть — Фреда.

Но сегодня мне ничего не снилось, и это меня, признаться, смущает. И интуиция говорит, нет, кричит, что сегодня обязательно что-то произойдет. Я просыпаюсь и долго еще лежу, рассматривая потолок в нашей с Фредом комнате и пытаюсь сосредоточиться. Я вспоминаю, что сегодня мы с Фредом будем участвовать в операции «Семь Поттеров», к которой все так долго готовились. А я боюсь — это уже вошло в привычку. А вдруг что-то случится? В воздухе повисает немой вопрос, и я уже не могу больше спать. Медленно поднимаюсь, натягиваю джинсы и футболку. Я уже настолько привык к этой обычной маггловской одежде, что почти не надеваю мантию. Другое дело — Фред. Он свыкся с мыслью, что у него теперь куча денег, и тратит их на одежду, будто боясь вновь стать нищим. Конечно, он остается тем весельчаком Фредом, которого я знал, но деньги его, несомненно, подпортили. И я назло ему одеваюсь как можно проще, чтобы не стать похожим на брата. Смешно, да? Но, кажется, за те двадцать лет, что мы прожили вместе, наша схожесть нам самим осточертела. Не знаю, как ему, но мне хочется, чтобы нас отличали. Конечно, брат-близнец — это круто, но иногда я просто хочу побыть собой.

Выходя из комнаты, на секунду останавливаюсь и внимательно вглядываюсь в лицо Фреда, будто стараясь запомнить. Он спит, посапывая и иногда смешно ворочаясь, бормочет что-то и улыбается. И это так мило. Осторожно, стараясь не разбудить брата, закрываю дверь и спускаюсь вниз, на кухню. Там уже хлопочет мама и рано проснувшаяся Джинни. В воздухе витает напряжение.

— Доброе утро, — я нарочно зеваю, хотя спать совсем не хочется. Джин, заметив меня, чуть улыбается, а мама кивает. Они привыкли к тому, что я всегда встаю раньше всех.

— Будешь завтракать? — мама выглядит взволнованной и старается побыстрее накрыть на стол, чтобы не показывать свои переживания.

— Ага, — я сажусь на стул с подогнувшимися ножками и хмыкаю.

Рядом со мной присаживается Джинни. Мы молчим, наблюдая, как мама раскладывает на тарелке тосты и наливает чай в старые кружки. Чуть позже в кухню, зевая, входит Билл и наливает себе кофе. За ним проходит Флер, и мы с Джинни переглядываемся: уверен, она тоже придумывает, как бы подшутить над братом, который вскоре собирается жениться. Постепенно просыпается весь дом, спускаются вниз почти все Уизли, разгорается разговор. Но я молчу, наблюдая за лестницей, и жду появления Фреда. Мой близнец всегда спит до последнего — он всегда любил спать больше, чем я. Я жду: вот-вот он спустится, зевнет, скажет что-нибудь смешное, плюхнется на стул, поправит волосы и начнет с увлеченным видом жевать бутерброд. Но он все не спускается.

Я начинаю злиться: мне надоело молчать, но говорить с кем-то, кроме Фреда, сейчас не хочется. Я медленно утыкаюсь себе в тарелку и молча ем тосты. Интуиция продолжает истошно вопить, я больше не замечаю никого вокруг, и внезапно чувствую, как мне становится плохо. Кажется, меня тошнит. В глазах темнеет, я едва не теряю сознание, как вдруг на плечо опускается чья-то холодная рука, и я слышу знакомый голос:

— Джи, пойдем выйдем.

Кто-то (я знаю, кто!) осторожно выводит меня из-за стола и буквально тащит на себе в сад. Едва мои легкие набирают воздуха, а пальцы хватаются за спасительную изгородь, я распахиваю глаза и, даже не успев различить брата, медленно опускаюсь на траву. Вдох-выдох. Я дышу, медленно приходя в себя. Мне все еще плохо, но становится гораздо лучше, когда Фред садится рядом.

— Джи, что с тобой?

Он напуган и обеспокоен. Мне хочется успокоить его, но говорить очень тяжело. Я лишь вдыхаю свежий воздух и утыкаюсь в колени. Голова кружится. Я чувствую, как Фред обнимает меня, качает, тихо говорит что-то, но я не слышу. Я медленно проваливаюсь в пустоту, прижавшись к нему, как к спасительному кругу.

* * *

Прихожу в себя я все там же. Ноги и спина затекли от долго сидения неподвижно, а лопатки ощущают прикосновения чьего-то живота. Думаю, не ошибусь, если скажу, что я буквально лежу на Фреде. Ему, наверное, неудобно... такая мысль запоздало долетает до меня, и я хочу подняться, но от непонятно откуда взявшейся усталости не могу даже открыть глаза. Тут же я слышу над собой чей-то взволнованный шепот и лишь через пару секунд понимаю, что говорит Билл.

— Послушай, Фред, весь план уже продуман, мы не можем ничего менять — осталась лишь пара часов.

— Билл! — я слышу, как голос Фреда взвинчивается, словно пружина, и вздрагиваю, — он не может полететь в таком состоянии, неужели ты не понимаешь? Ты не видишь, как ему плохо? — редко услышишь Фреда, умоляющего о чем-то.

До меня не доходит смысл его слов. И лишь когда руки Билла касаются моего лба, будто проверяя температуру, я все понимаю. Это обо мне заботится Фред, это я не могу, но должен, черт возьми, лететь спасать Поттера. Уверен, что мой братишка сейчас ненавидит Героя всей Британии.

Я устало открываю глаза и тут же встречаюсь с обеспокоенным взглядом Билла, решающего, что же делать. Что ж, избавим его от такого мучительного выбора.

— Я полечу, — говорю я, осторожно вставая с колен Фреда и прислоняясь к забору. Мне все еще плохо, но уже гораздо лучше. Кажется, я где-то это уже говорил...

— Нет, — тут же заявляет Фред. Он сидит на траве, весь бледный и взволнованный. Ну и зачем так переживать? Подумаешь, в обморок упал, с кем не бывает!

— Фред, сейчас не время, — мягко, но настойчиво говорю я, — нужно ведь думать не только о нас с тобой. Есть и другие люди, нуждающиеся в помощи.

Билл и Фред вместе смотрят на меня, и в глазах обоих отражается забота и беспокойство. Я улыбаюсь, показывая, что все хорошо. Медленно поднимаюсь и направляюсь к Норе, чувствуя руку Фреда у себя на плече. Все-таки семья — самое главное, что у меня есть.

* * *

Следующие полтора часа я высыпаюсь у себя в комнате.

За полчаса до отъезда к Гарри меня будит Фред, усаживаясь на мою кровать. Он смотрит на меня в упор, не мигая, и я хмурюсь. Если сейчас он не начнет расспрашивать меня о том, что случилось, то я Драко Малфой!

— Джи, что с тобой случилось? — отлично, теперь я хотя бы не слизеринский хорек. Мне уже хочется сообщить об этом факте Фреду, как вдруг я понимаю, что он спрашивает совершенно серьезно, без тени шутки на лице.

— Ничего страшного, Фред, — мои губы сами расползаются в улыбке. Это наша с Фредом защитная реакция: тебе плохо? Улыбнись!

Я продолжаю, не дав ему и слова вставить:

— Я просто устал.

Фред смотрит недоверчиво: он всегда знает, когда я о чем-то умалчиваю. Но разве я могу рассказать ему о том, что чувствую грозящую нам опасность? Он решит, что я слишком сильно накручиваю себя.

— Джордж, просто я волнуюсь, пойми ты, — заботливо говорит брат, и в его голосе слышится грусть. Грусть?

— Фред, прекрати, — устало шепчу я и встаю. Надо спускаться вниз, надо спасать Гарри, надо жить. Но почему-то совсем не хочется.

* * *

И вот, мы, наконец, трансгрессируем в дом Дурслей. Я еще слишком слаб для трансгрессии, и Фред чувствует это, мягко сжимая мою руку и направляя в нужную сторону. Когда мы приземляемся на порог дома Поттера, я несколько секунд стою, вдыхая воздух, а потом мы вваливаемся в гостиную. Следующие минуты проходят в уговаривании Гарри принять участие в операции, в наших шутках, в переодевании и оборотном зелье. Все происходит так мгновенно, что я не успеваю перестраиваться. То я уставший, болезненный на вид Джордж Уизли, то я очкарик Поттер с Буклей и рюкзаком. Признаться, меня это забавляет, хотя веселье и омрачается обеспокоенными взглядами, которые на меня кидают Билл и Фред по очереди.

Наконец я беру метлу и пожимаю руку своему напарнику, Ремусу Люпину. По сигналу Грозного глаза мы стартуем. И уже в следующую минуту я понимаю — нас ждали.

Пожиратели налетают со спины, и я еле успеваю уклониться от заклятия. Тут же в ход идут все защитные и атакующие заклинания, которые мы с Фредом учили. «Главное, сосредоточиться» — решительно говорю я себе и кидаюсь в бой. Вспышки мелькают там и тут, и я пару раз оказываюсь на волоске от смерти, что не может не пугать. Палочка буквально хлещет противников, но тут что-то ломается. С ближайшего пожирателя смерти слетает маска, и я вижу бледное лицо учителя Зельеварения, Северуса Снейпа. Его лицо передергивает от отвращения и он, будто припоминая все мои грехи, мстительно бросает, взмахивая палочкой:

— Сектусемпра!

Я удивлено замечаю, как он резко уклоняет палочку, чтобы заклинание ушло в сторону, и тут же ощущаю ужасную боль. Кажется, будто голова раскалывается на куски, виски крутит, а ухо горит, словно в огне. Я кричу от боли, молясь о том, чтобы не свалиться. Я стукаюсь головой о древко метлы и с криками зажимаю голову руками. В глазах темнеет, боль стихает и я полностью отключаюсь.

* * *

Прихожу в сознание уже второй раз за день, и это снова отнюдь не приятно. Только в этот раз, в отличие от предыдущего, голосов в несколько раз больше. Они сливаются воедино и мешают снова уснуть, хотя только этого мне и хочется. Я различаю чьи-то быстрые шаги и взволнованный голос отца. Шаги Фреда я тоже слышу: он по пятам следует за отцом, а потом присаживается на диван рядом со мной, и я слышу его тяжелое дыхание. Я открываю глаза. Мы несколько секунду молча смотрим друг на друга, и я ощущаю волну облегчения, прокатившуюся по моему телу. И я уверен, что мой брат чувствует то же самое.

А потом появляются остальные члены семьи, и мы с Фредом говорим, смеемся, шутим, пытаемся как-то разрядить атмосферу. Вот только мои пальцы слишком часто тянутся к уху и натыкаются на пустоту, обвязанную белой марлей, а Фред слишком часто вздрагивает, стоит мне сделать это непроизвольное движение.

* * *

Ночью мне не спится. Я лежу на узком, неудобном диванчике в гостиной и постоянно ворочаюсь. Фреду тоже не спится, я знаю, просто он сидит с закрытыми глазами, чтобы я не прогонял его спать в комнату. Я говорил ему, что со мной все будет нормально и он может отдохнуть, но он остался, и я был ему благодарен. Наверное, я сошел бы с ума, оставшись в одиночестве.

— Фред, — тихо шепчу я и удивляюсь собственному голосу. Никогда раньше он не был таким слабым.

Братишка вздрагивает и медленно поднимает голову. Я вижу его глаза — заботливые, ласковые. Я чувствую, что он готов сделать все, что я попрошу, и что ему так же плохо, как и мне, если не еще хуже. Я потерял частичку себя. Но Фред — тоже моя часть, а значит, наша потеря общая.

— Фред, почему все так? — шепчу я, и понимаю вдруг, что срываюсь.

Я совершенно ясно понимаю, что сейчас просто разревусь. Что здесь, видя эти испуганные глаза, чувствуя смерть так близко, я расскажу, плача и кусая себе руки, все, о чем думал этот год. Я так долго держал это в себе, что даже порой удивляюсь, как до сих пор не сошел с ума.

Не помню, что я говорил, почему плакал. Помню только пустой взгляд Фреда и его сухие, искусанные губы. Я кричал, что боюсь войны, что боюсь смерти, боюсь потерять его, Фреда. Я шептал, что так больше не может продолжаться, что я просто умру, если не станет кого-то из моих близких.

Фред, кажется, говорил что-то в ответ, но я едва ли его слышал. Из-за боли от ранения и усталости я никак не мог успокоиться. Фред обнимал меня и укачивал, словно младенца. Только спустя долгое время я смог успокоиться и уснуть.

* * *

Кажется, что изменилось все; но на самом деле многое осталось таким же, как и всегда. Я все так же просыпаюсь по утрам, так же смеюсь, так же шучу вместе с братом. Мы продолжаем придумывать розыгрыши и «конфетки», как ласково называем свои изготовки. Мы продаем в магазине последнюю радость и делимся ею с людьми.

Но однажды все ломается: мы приходим в наш магазин и видим обгоревшие останки дома, пустые выбитые окна и понимаем, что все кончилось. Все то, что мы так старательно и заботливо выхаживали каждый день, то, что любили почти так же, как друг друга, все, что составляло нашу жизнь — погибло.

Мы молча стоим и смотрим на сгоревший дом, ловим на себе сочувствующие взгляды прохожих, которые, впрочем, слишком боятся как-то высказать свое сожаление. Хотя нам плевать. Мы бежим к магазину, роемся в обгорелых вещах и записях, и понимаем, что все потеряно. Не спасли никакие защищенные от огня шкафы, где мы хранили бесценные записи. Пропало все, что мы так тщательно делали на протяжении многих лет. Да, мы запоздало вспоминаем, что где-то в Норе хранятся наши совсем давние рецепты и изобретения, но все, что мы так долго делали — все это пропало.

И тут, перед нами из ниоткуда появляются горящие буквы. Они повисают в воздухе, складываясь в гневные слова.

«Даже близнецы Уизли будут плакать».

Они правы: нам действительно хочется именно этого. Но черта с два мы пойдем у них на поводу! Мы ни за что не будем плакать.

Мы возвращаемся в Нору, словно непрошенные гости. Мама обнимает нас и шепчет, обливаясь слезами: «Главное, что вы живы». А нам хочется кричать, что нет, ни черта это не главное, ведь теперь все, что было таким важным для нас, ушло безвозвратно.

Весь оставшийся вечер мы проводим в молчании. Я осматриваю каждый дюйм нашей комнаты, стараясь найти хоть какие-то рецепты, записи, изобретения. Постепенно посередине комнаты скапливается немного всего того, что я смог найти. В большинстве своем это какие-то бракованные, недоделанные вещи, и теперь, я осознаю это совершенно серьезно, придется начинать именно с них.

Фред сидит на кровати, обхватив голову руками и уставившись в одну точку. Мне страшно за него. Когда я осторожно сажусь рядом и кладу руку на его плечо, он даже не шевелится и не вздрагивает. Он продолжает смотреть прямо перед собой. Я молчу. Он молчит.

* * *

Через несколько дней после случая с нашим магазином к нам заваливается Ли. Он кажется более подавленным, чем обычно, но все так же прекрасно шутит и смеется. Ему-то первому в голову и приходит устроить собственную радиостанцию, чтобы рассказывать правду о том, что происходит в магической Британии. Нам с Фредом немного обидно, что эта идея приходит в голову не нам, но почти сразу мы начинаем приготовления. И уже через неделю выходит в эфир первый наш выпуск «Поттеровского дозора».

Ли и Фред что-то говорят, сообщают населению факты о смертях и локальных боях с Пожирателям, подбадривают, а на меня снова, словно ударом, пробивает страх и шестое чувство кричит, что нам нужно остановиться. Я не могу сопротивляться, поэтому молча встаю и, прежде чем уйти, тихо говорю брату и другу:

— Простите, ребят, но я считаю это неправильным. Я... я пойду, простите.

Уходя, я чувствую на себе злой взгляд Ли и обеспокоенный — Фреда. Но я не могу повернуться. Просто так будет правильнее. Мой голос меня подводит; я сам не верю в то, что мы говорим. Разве мы можем победить? Мне кажется: мы в западне. Мне нужно уйти — я не хочу все испортить.

Вечером я прихожу домой, жутко уставший от долгого хождения по холмам. Мне было страшно возвращаться, но и сейчас, пробираясь в комнату, я чувствую себя просто отвратительно. Я догадываюсь, как обиделся на меня Фред, как он строго взглянет на меня, назовет трусом и отвернется. Мне больно думать об этом, но я все же осторожно вхожу в комнату, подавляя в себе приступ тошноты. Вот черт, кажется, опять начинается.

На кровати сидит мой брат. Он смотрит на меня с грустью, как-то по-особенному горько. Мне плохо. Я медленно прислоняюсь к стене и в тот момент, когда Фред встает, начиная хмуриться, падаю на пол, теряя сознание.

* * *

Прихожу в себя я медленно. Сначала под спиной ощущается мягкая постель, затем на лбу — чьи-то холодные руки, а после и длинные пальцы, сжимающие мои запястья. Я вздрагиваю, приоткрывая глаза. Все расплывается. Едва приглядевшись, я замечаю, что на кровати сидит Фред, одной рукой трогая мой лоб, второй — придерживая руки. Почему-то мне страшно. Никогда раньше я не видел Фреда таким... обеспокоенным? испуганным? заботливым?

Так что же случилось?

— Фред, — шепчу я и удивляюсь собственному слабому голосу. Ох, Джордж Уизли, как же ты докатился до такой жизни?

— Тшш... — он настойчиво зажимает мне рот и несколько секунд просто, абсолютно беспричинно, улыбается.

— Прости меня, Джи, — он почти смеется, и в этот момент я начинаю волноваться насчет его адекватности. И кто тут еще больной?

— За что, Фред?

— Я никогда не думал, что все это настолько важно для тебя, Джордж. Мне всегда хотелось чувствовать себя независимым, непобедимым, но ты не такой, Джи, и в этом совершенно ничего странного нет. Знаешь, ты прав. Не надо было участвовать во всем этом... Но мы должны быть смелыми, понимаешь? Просто если не мы, то кто тогда?

Его слова действуют на меня отрезвляюще, я почти рад, что он это сказал. Мерлин, да он прав, тысячу раз прав! Что же, черт возьми, может случиться с нами? И я смеюсь. И он смеется.

* * *

Я возвращаюсь и извиняюсь перед Ли, и мы уже втроем готовим новые выпуски, придумываем пароли и говорим, говорим, говорим. В начале программы Ли всегда рассказывает о потерях дня, и мы молчим, в память о погибших. Списки убитых нам приносят орденовцы, и мы, не читая заранее, сразу говорим в эфир. Джордан сам решил сделать так — чтобы не было соблазна что-то изменить.

Однажды происходит то, чего мы боялись все это время — мы срываемся. Сначала Ли ровным голосом зачитывает списки погибших, как вдруг его голос сбивается и смолкает. Мы поспешно, слишком поспешно, заглядываем ему через плечо, боясь увидеть самое страшное — родную фамилию. И тут же натыкаемся на незаметное с виду имя «Уилльям Джордан». Билли Джордан... маленький братишка Ли, так и не получивший заветного письма в ту несуществующую сказку, которой был когда-то Хогвартс. Ли спокойно говорит имя брата, и вдруг начинает безумно хохотать. Этот смех странно знаком мне. Этот смех — признак истерики. И Фред, мой самый умный брат, это понимает. Он пытается успокоить Ли, а я... я, чувствуя себя последней свиньей, двигаюсь к микрофону и дочитываю список. У меня равнодушный, злой голос. Таким же тоном я проговариваю все то, что мы хотели сказать вместе, я холодно подбадриваю всех и прощаюсь, не забыв сказать пароль для следующего эфира.

А потом понимаю, что не могу сдерживать слезы.

* * *

После случившегося мы ходим с мрачными лицами. Бледные, уставшие, мы приводим в замешательство все семейство Уизли — редко встретишь близнецов в таком виде. Но у нас больше нет сил притворяться.

Я не помню точно, с чего все началось. Наверное, с забытых монеток Отряда Дамблдора, которые вдруг призвали нас, или с появившегося в камине лица папы, сообщавшего, что начинается битва. Я помню только, как все начали бегать, суетиться, говорить, что скоро все кончится, помню, хотя и смутно, как мы с Фредом трансгрессировали к «Кабаньей голове», а оттуда — сразу попали в родной Хогвартс. Как же я давно здесь не был! Мы ненадолго задержались в Выручай-комнате, а потом началась Битва.

Это я помню особенно отчетливо. Мы слушали взрослых, стараясь сделать все, что было в наших силах. Мы были на Астрономической башне и помогали создавать купол. Об этом никто не знал, но раньше мы изучали довольно сильные заклинания, которые теперь помогали защищать Хогвартс. Наши слова переплетались, образовывая защитный купол; палочки раскалились добела, наши руки дрожали от напряжения.

Но тогда страшно не было; страшно стало, когда купол начал рушиться под заклятьями пожирателей. Ужас облепил меня своими потными руками, заставил сердце ухнуть в пятки, а меня самого зажмуриться. Но я поборол себя. Лишь поспешно, зная, что нам придется разлучиться в пылу битвы, крепко обнял Фреда и прижал его к себе.

— Береги себя, — шепнул я. Вот все, что мы успели друг другу сказать — началась бойня.

* * *

Было бы неточно сказать, что я дрался, как лев. Оказалось, что мои знания (между прочим, довольно неплохие!) настолько скудны по сравнению с противниками, что мне оставалось лишь отбиваться от заклятий и стараться защищать более младших участников битвы. На самом деле, я неплохо разбирался в магии (не зря же мы с Фредом создали такой магазин!), но больше всего понимал зельеварение, которое было неприменимо в битвах. Однозначно, в этом смысле моему брату, специализирующемуся на заклинаниях, повезло гораздо больше.

— Фред, черт тебя побери! — раздался голос сзади, и я лишь через несколько секунд понял, что обращаются ко мне.

— Да? — я нарочно медленно повернулся, соображая, говорить ли, что я Фред или не надо, и увидел Джинни, — ты чего тут делаешь?! Ты должна быть в Выручай-комнате!

— Ее сожгли, — спокойным голосом сказала Джин и протянула мне склянку с чем-то прозрачным, — Фред, это Феликс Фелицис. Ты должен его выпить.

— Зелье удачи? — недоуменно переспросил я, — послушай, Джин, ты же знаешь, оно не спасет, если что. Это всего лишь толчок к действию — и ничего больше. Лучше выпей его сама и уходи отсюда. Не хочу, чтобы ты погибла.

— Ты не Фред, Джордж, — вдруг она покачала головой, и я вижу в ее глазах слезы, — Черт! Почему он солгал мне?!

Я ничего не понимаю.

— Он сказал, что он Джордж и приказал мне отдать склянку тебе, потому что сам уже выпил. Зачем он наврал?!

Я молча смотрю на нее, и да меня медленно доходят ее слова. «Придурок!»

— Дай мне ее, — шепчу я и вцепляюсь пальцами в заветную бутылочку. Она молчит, когда я бегу к Астрономической башни, где оставил его в последний раз. И лишь когда я почти скрываюсь из виду, она кричит во все горло: «Вы обязаны вернутся, слышите?! Возвращайтесь!» И я понимаю — не вернуться нельзя. Ведь мы не хотим расстраивать нашу маленькую сестренку.

* * *

Я нахожу Фреда в холле. Тот почти разгромлен, со стен летят камни, а этот (любимый брат!) спокойно шутит с Перси. Я почти не помню, как добегаю до него и, едва не падая, вливаю ему в рот Зелье удачи. Он пытается отбиваться, но внезапно я чувствую, как он ослабевает в моих руках. В ту же секунду я слышу чей-то крик, вижу яркие лучи, в том числе и зеленый, и падаю на пол, прикрывая Фреда. Внезапно наступает резкая тишина. И в этой тишине мы слышим слова Волдеморта. Подо мной лежит Фред. Он почти не дышит, как не дышу и я, замерев, не понимая, что происходит вокруг. Голос Того-кого-нельзя-называть раздается отовсюду, бьет по ушам и отзывается в висках болью. Мне хочется кричать, но я лишь закрываю на миг глаза, предоставив боли возможность полностью овладеть мной. В следующую секунду я слышу предупреждающий крик Перси, чувствую руки, отталкивающие меня в сторону, и, внезапно открыв глаза, вижу длинный красный луч, вонзающийся в моего брата-близнеца. Я кричу. А потом Фред распахивает глаза. Он смотрит резко, протяжно и вызывающе, как всегда смотрел Фред Уизли.

Я кричу.

* * *

Впоследствии я буду вспоминать то, что случилось потом, до малейших подробностей. Только вот момент перед тем, как мы появляемся в Большом зале и тем, как Фреда пронзает красный луч, как-то стирается из памяти. Прихожу в себя я только возле своей семьи, наблюдая, как мадам Помфри осматривает Фреда. Мы знаем, что у нее очень много раненых, даже смертельно, но мы не можем смотреть на мучения родного нам человека.

— С ним все будет нормально, — наконец устало говорит она и поднимается, — только вот понадобится много времени, чтобы его магические, да и физические тоже, силы восстановились.

Больше она ничего не говорит и отходит к другим. Уже потом мы узнаем, что все немного серьезнее, чем она описала. Мой брат-близнец может остаться без магии вообще. Как позднее нам объяснили, магия Феликс Фелицис столкнулась с темным проклятьем. Обе эти силы слились в одну и разрушили всю систему магии Фреда. Магия восстанавливается медленно, если восстанавливается вообще. Такое случается довольно редко, но в связи с войной случаи участились. И все бы еще ничего, но темная магия продолжает свое черное дело. Фред разбит, он почти потонул в этой магии, он медленно умирает, исчезает, но все еще борется. В Св. Мунго несколько часов пытались остановить действие проклятия, и, наконец, им это удалось. Они стерли всю темную сторону магии Фреда, оставив лишь бледного слабого мальчишку с тонкими запястьями. Почему-то эти тонкие запястья я запомнил лучше всего. Мы забрали Фреда домой через день после прибытия в Мунго. Там и так было много раненых, и нам объяснили, что они теперь ни чем не могут помочь, и Фреду лучше побыть дома, в окружении родных.

* * *

Следующая неделя была словно в тумане. Я вроде бы отчетливо помню все, что тогда происходило, но, в то же время, эту неделю я был явно не собой. Мне было ужасно, отвратительно плохо, липкий ужас окатывал меня с головой каждый раз, когда я осторожно заходил в нашу с Фредом комнату и видел его, лежащего на кровати с абсолютно бледным лицом и худыми плечами, выглядывающими из-под одеяла. Как же я ненавидел тогда себя, возмущаясь, что ничем не могу помочь брату. Это было поистине невыносимо.

Каждое утро я просыпался и видел в нескольких шагах от себя белое лицо Фреда. Я вскакивал настолько быстро, насколько это было возможно, и убегал из дома на целый день. Все это время я сидел где-то в лесу и возвращался лишь к вечеру. Многие считали это неправильным. Они наивно полагали, что я буду сидеть с Фредом дни и ночи, но я просто был не в силах смотреть на это белое, обескровленное лицо родного брата и не иметь возможности ему помочь. «Он справится сам, если захочет». А я был уверен, что он захочет.

О происходящем в мире я почти ничего не знал. В Нору постоянно заглядывали люди, радовались, поздравляли нашу семью и Гарри Поттера. Последний же уехал к Биллу и Флер в коттедж «Ракушка» вместе с моей сестрой Джинни и отдыхает там от войны. Туда же планируют отъехать и Рон с Гермионой, сейчас помогающие нам отбиваться от жителей магической Британии и журналистов.

Вообще-то я очень рад, что война кончилась, только каждый раз невольно вспоминаю Фреда и наш разгромленный магазин. Восстанавливать мы его не будем, мы это давно решили. Я еще не знал, чем мы будем дальше заниматься, тем более что надо было ждать, пока очнется Фред и молиться, чтобы он снова стал полноценным магом. Ведь никто не знает, что с ним будет после того, как он придет в себя.

* * *

Сегодня я прихожу домой как можно позже. На кухне привычно звенит посудой мама, в кресле сидит и читает Гермиона, но больше никого нет. Я киваю обеим и медленно поднимаюсь к себе в комнату. В доме как никогда тихо, но меня это не смущает — скорее всего, братья сидят по комнатам и занимаются своими делами. Это только мне все на месте не сидится...

В нашей с Фредом комнате все по-прежнему: на полу валяются коробки и рецепты, в углу приютились две старые метлы, со шкафа свисают наши общие мантии, а на подоконнике лежат книги. Я медленно подхожу к кровати брата и всматриваюсь в его лицо. Внезапно его ресницы чуть подрагивают, а веки приподнимаются, и через секунду на меня смотрят его карие глаза, слегка поддернутые дымкой боли. Мне страшно. Внезапно потеют от страха ладони, а его внимательный взгляд заставляет опустить глаза.

— Джи, — чуть улыбается он, а я закрываю глаза. Мне снова плохо. К горлу подкатывает тошнота, а я-то еще наивно верил, что все закончилось. Медленно опускаюсь на его кровать и наощупь сжимаю запястья брата.

Я должен, черт возьми, взять себя в руки. Наконец осторожно приоткрываю глаза, пытаясь отогнать от себя тошноту. Кажется, получается. На меня смотрит Фред, любимый и родной Фред, такой заботливый и добрый, что я ощущаю себя бессовестной скотиной.

— Фред, — тихо говорю я и падаю на подушку рядом с его лицом. Черт, я только сейчас, кажется, понял, насколько счастлив.

* * *

Проходит всего несколько дней, а мы уже сидим на подоконнике, заваленном книгами, и болтаем. Ох, это потрясающе — просто сидеть и говорить. И еще — ничего не бояться. Все это время я почти не выхожу из комнаты. Я рассказываю брату то, о чем думал все это время после битвы. Я делюсь с ним своим счастьем, мыслями, планами, мы вместе думаем, что будем делать дальше, но когда я прошу его рассказать о себе, он молчит. Он не может колдовать, и это вводит его в ступор. Фред настолько привык к магии, что просто не может жить без нее. Я говорю, что это скоро пройдет, но он не верит. И однажды, почти потеряв надежду, он говорит, что лучше бы вообще сдох.

— Тогда я хотя бы был героем, — грустно говорит Фредди, — а сейчас я совсем никто — сквиб.

И тогда я просто не выдерживаю. Мне плевать, что он болен, плевать, что он слабее меня и нуждается в поддержке. Он мой брат, черт возьми, и не имеет права говорить так! Я бью его, ожесточенно, резко, поваливаю на пол и кричу что-то.

— Ненавижу тебя! Подонок!

Голос срывается, а кулаки измазаны в кровь, перед глазами стоит его белое лицо и испуганные карие глаза. Внезапно я чувствую, как он выхватывает палочку и кричит что-то, направляя ее на меня. Ударяет резкий красный луч, и он сам, похоже, не ожидал, что так случится. Но об этом я думаю как-то отдаленно — в грудь врезается луч, а мне кажется, будто это миллион осколков остались во мне. Я слышу крик и не понимаю, я ли это кричу или Фред, и лишь через пару секунду падаю на пол, потеряв сознание.

Что я с тобой сделал, Фред Уизли?

* * *

Когда я прихожу в себя, грудная клетка тут же взрывается болью. Но я настолько привык к ней, что почти не замечаю собственных мучений. Гораздо больше меня гложет обида. Неужели мой брат, самый родной мне человек, тот, за которого я готов погибнуть, так просто кидается в меня заклинаниями?! Противный голосок во мне заявляет, что я вообще-то сам начал, и что со стороны Фреда это была самооборона, и я, между прочим, должен радоваться тому, что у него получилось колдовать, но... Но я не могу.

Я медленно открываю глаза. Все расплывается. Видно совсем плохо, лишь чьи-то неясные очертания, а еще кружится голова. Наконец все проясняется, и я вижу Фреда. Он лежит у моих ног, положив руки под голову, а его ноги на полу нелепо раскинуты во все стороны. Мне становится безумно, до боли, жаль его. Превозмогая боль в грудной клетке и ребрах, я осторожно сажусь на кровати и тихонько трогаю его за плечо. Он вздрагивает и тут же садится на полу, несколько ошалело осматривая меня. Наконец его глаза проясняются.

— Прости, — тут же шепчет он и резко обнимает меня, прижимая к себе, и лопочет что-то еще, но я уже не разбираю.

* * *

Мне плохо и больно, но я понимаю, что так надо.

Нас не сломает судьба, потому что мы чертовы Близнецы Уизли, которым все нипочем.

И мы, черт возьми, счастливы.