Новая жизнь (гет)

Череда долгих, мучительных дней одиночества. Я думал, что после его смерти уже никогда не смогу обрести душевный покой.

Каждый божий день перед тем, как встать, я вспоминал, зачем живу. Не найдя ответа, я брел к умывальнику, затем завтракал, потом работал, снова ложился спать. По субботам я должен был приходить в Нору и притворяться, будто все у меня хорошо. Хотя, судя по страдальческим выражениям лиц моих многочисленных родственников, получалось у меня плохо. Да, перед ними был уже не тот весельчак Джордж, которого они помнили.

Мама, Джинни, Гермиона, Гарри, Рон и остальные не уставали повторять, что я должен, нет, просто обязан жить за двоих. Именно жить, а не существовать... Лично я себе это плохо представлял.

Однажды мне посоветовали завести семью. Так, мол, я смогу отвлечься от мрачных мыслей. Ну завел. Анджелина Джонсон, звезда квиддича, девушка моего покойного брата, стала моей женой, родила мне двоих прекрасных детишек— мальчика Итена и девочку Роксану.

Ну и что из этого вышло? Да ничего! Я сделал несчастной ни в чем не повинную женщину, и двоих маленьких детей.

Анджи ушла от меня через пару лет после рождения второго ребенка. Она итак не высыпалась, Итен почти все время плакал, а тут еще я с постоянными криками среди ночи от кошмаров, которые снились мне постоянно.

Я не стал ее останавливать, скорее поддержал, нашел хорошую двухкомнатную квартиру, обустроил ее. Там они теперь и живут вот уже семь лет. Рокси в этом году поедет в Хогвартс, ей исполнилось одиннадцать в мае. Итен на три года ее младше. Я забирал их к себе каждые выходные, мы проводили эти дни вместе и это было поистине целительное для меня времяпрепровождение.

А потом приходилось возвращаться к работе.

За девятнадцать лет я не забыл ничего, что в той или иной степени связано с моим братом. Я до сих пор избегаю произносить его имя, так как потом уже не могу владеть собой. Я помню каждую черточку его лица, до последней веснушки; помню озорной блеск в его глазах, появляющийся каждый раз, когда мы затевали какую-нибудь шалость; помню его шутки, манеру общения, рвение к чему-то новому, опасному, неизведанному. Когда-то и я был таким же. Стремился всюду за ним поспеть...

После его смерти я три или четыре раза пытался покончить с собой: пробовал как магловские, так и магические способы, однако каждый раз меня успевали спасти.

Я знаю, самоубийство— удел слабых. А может я и есть слабак?

Но когда живешь одинаково в течение почти двух десятков лет, трудно не сойти с ума. А может это лишь жалкая попытка оправдаться перед родными...

Мне бы не хотелось, чтобы меня осуждали. Я понимал, что ни мне одному больно. Но мне казалось, что двадцать лет— это слишком большой срок для человека, которого разорвали напополам и бросили умирать.

Это очень больно, сложно, страшно, мучительно, чудовищно, невыносимо... Слов не хватит, чтобы описать мои чувства.

Ложась в постель, я заранее знал, что проснусь посреди ночи от кошмара. Я уже давно смирился с этим. Сон всегда один и тот же: мы с ним стоим на вокзале Кинг Кросс, готовимся пройти сквозь барьер. Он идет первым, но перед самой стеной разворачивается и успевает запрыгнуть на отправляющийся магловский поезд, не имеющий номера. Я пытаюсь его догнать, заставить спрыгнуть. А потом, когда поезд набирает скорость, умоляю его остаться, не бросать меня. Но он лишь машет мне рукой, прощаясь, и улыбается своей особенной, только мне известной улыбкой.

В этот момент к горлу и подступал душераздирающий крик, и я просыпался.

* * *

Около полугода после похорон меня держали в больнице Святого Мунго. Мне было настолько паршиво, что отец не выдержал и, как выразилась однажды Джинни, сдал меня в психушку.

Я не чувствовал ни боли, ни страха. В глубине души я понимал, что похож на растение, бесчувственное и безразличное к происходящему.

Мое сердце было переполнено обидой. Детской обидой на близнеца, бросившего меня на произвол судьбы.

Обида сменилась чувством безысходности и именно в этот период я трижды попытался покончить с собой.

Но кто-то будто поддерживал меня на плаву, не давая утонуть.

Мысль о том, что это мог быть он, лишила меня сна почти на неделю. Я представлял, что он стоит рядом со мной и разговаривает, смеется, шутит. Совсем как в былые времена.

После этого произошло просветление в моем сознании. Боль притупилась, стала более сносной, но только для меня. Я стал видеть то, чего на самом деле не было. Я говорил сам с собой, смеялся без повода, даже изобрел еще одну вредилку. Кошмары снились чуть реже.

Мне было лучше. Но родные так не считали.

После того, как Джинни пришла меня навестить и увидела, что я разговариваю с пустым креслом, она забила тревогу. Меня вновь поместили в "психушку". Там меня пичкали разными зельями, и вскоре столь важные, нужные, необходимые, как воздух, видения стали исчезать.

После этого я в последний раз захотел распрощаться с существованием. Но меня снова спасли, причём человек, вестей от которого я не получал с самого окончания войны, и который стал для меня вторым дыханием.

Этот человек — Гермиона Джин Грейнджер.