Новая жизнь (гет)

Череда долгих, мучительных дней одиночества. Я думал, что после его смерти уже никогда не смогу обрести душевный покой.

Каждый божий день перед тем, как встать, я вспоминал, зачем живу. Не найдя ответа, я брел к умывальнику, затем завтракал, потом работал, снова ложился спать. По субботам я должен был приходить в Нору и притворяться, будто все у меня хорошо. Хотя, судя по страдальческим выражениям лиц моих многочисленных родственников, получалось у меня плохо. Да, перед ними был уже не тот весельчак Джордж, которого они помнили.

Мама, Джинни, Гермиона, Гарри, Рон и остальные не уставали повторять, что я должен, нет, просто обязан жить за двоих. Именно жить, а не существовать... Лично я себе это плохо представлял.

Однажды мне посоветовали завести семью. Так, мол, я смогу отвлечься от мрачных мыслей. Ну завел. Анджелина Джонсон, звезда квиддича, девушка моего покойного брата, стала моей женой, родила мне двоих прекрасных детишек— мальчика Итена и девочку Роксану.

Ну и что из этого вышло? Да ничего! Я сделал несчастной ни в чем не повинную женщину, и двоих маленьких детей.

Анджи ушла от меня через пару лет после рождения второго ребенка. Она итак не высыпалась, Итен почти все время плакал, а тут еще я с постоянными криками среди ночи от кошмаров, которые снились мне постоянно.

Я не стал ее останавливать, скорее поддержал, нашел хорошую двухкомнатную квартиру, обустроил ее. Там они теперь и живут вот уже семь лет. Рокси в этом году поедет в Хогвартс, ей исполнилось одиннадцать в мае. Итен на три года ее младше. Я забирал их к себе каждые выходные, мы проводили эти дни вместе и это было поистине целительное для меня времяпрепровождение.

А потом приходилось возвращаться к работе.

За девятнадцать лет я не забыл ничего, что в той или иной степени связано с моим братом. Я до сих пор избегаю произносить его имя, так как потом уже не могу владеть собой. Я помню каждую черточку его лица, до последней веснушки; помню озорной блеск в его глазах, появляющийся каждый раз, когда мы затевали какую-нибудь шалость; помню его шутки, манеру общения, рвение к чему-то новому, опасному, неизведанному. Когда-то и я был таким же. Стремился всюду за ним поспеть...

После его смерти я три или четыре раза пытался покончить с собой: пробовал как магловские, так и магические способы, однако каждый раз меня успевали спасти.

Я знаю, самоубийство— удел слабых. А может я и есть слабак?

Но когда живешь одинаково в течение почти двух десятков лет, трудно не сойти с ума. А может это лишь жалкая попытка оправдаться перед родными...

Мне бы не хотелось, чтобы меня осуждали. Я понимал, что ни мне одному больно. Но мне казалось, что двадцать лет— это слишком большой срок для человека, которого разорвали напополам и бросили умирать.

Это очень больно, сложно, страшно, мучительно, чудовищно, невыносимо... Слов не хватит, чтобы описать мои чувства.

Ложась в постель, я заранее знал, что проснусь посреди ночи от кошмара. Я уже давно смирился с этим. Сон всегда один и тот же: мы с ним стоим на вокзале Кинг Кросс, готовимся пройти сквозь барьер. Он идет первым, но перед самой стеной разворачивается и успевает запрыгнуть на отправляющийся магловский поезд, не имеющий номера. Я пытаюсь его догнать, заставить спрыгнуть. А потом, когда поезд набирает скорость, умоляю его остаться, не бросать меня. Но он лишь машет мне рукой, прощаясь, и улыбается своей особенной, только мне известной улыбкой.

В этот момент к горлу и подступал душераздирающий крик, и я просыпался.

* * *

Около полугода после похорон меня держали в больнице Святого Мунго. Мне было настолько паршиво, что отец не выдержал и, как выразилась однажды Джинни, сдал меня в психушку.

Я не чувствовал ни боли, ни страха. В глубине души я понимал, что похож на растение, бесчувственное и безразличное к происходящему.

Мое сердце было переполнено обидой. Детской обидой на близнеца, бросившего меня на произвол судьбы.

Обида сменилась чувством безысходности и именно в этот период я трижды попытался покончить с собой.

Но кто-то будто поддерживал меня на плаву, не давая утонуть.

Мысль о том, что это мог быть он, лишила меня сна почти на неделю. Я представлял, что он стоит рядом со мной и разговаривает, смеется, шутит. Совсем как в былые времена.

После этого произошло просветление в моем сознании. Боль притупилась, стала более сносной, но только для меня. Я стал видеть то, чего на самом деле не было. Я говорил сам с собой, смеялся без повода, даже изобрел еще одну вредилку. Кошмары снились чуть реже.

Мне было лучше. Но родные так не считали.

После того, как Джинни пришла меня навестить и увидела, что я разговариваю с пустым креслом, она забила тревогу. Меня вновь поместили в "психушку". Там меня пичкали разными зельями, и вскоре столь важные, нужные, необходимые, как воздух, видения стали исчезать.

После этого я в последний раз захотел распрощаться с существованием. Но меня снова спасли, причём человек, вестей от которого я не получал с самого окончания войны, и который стал для меня вторым дыханием.

Этот человек — Гермиона Джин Грейнджер.

Этот день — 2 июня — начался как обычно: я проснулся около восьми утра, умылся, позавтракал и спустился на первый этаж, готовясь к открытию "Волшебных Вредилок". Я часто подумывал продать магазин, потому что здесь абсолютно каждый предмет напоминал о нём, но меня всё время что-то удерживало. Я и хотел, и боялся расстаться с ним.

Почти сразу после открытия магазин наполнился покупателями. Я давно привык к болтовне и уже не обращал на это никакого внимания. Я не сразу заметил, что у прилавка стоит высокая девушка и пристально меня разглядывает.

— Привет, — наконец, сказала она.

Я поднял на неё глаза и замер. Гермиона не очень изменилась за то время, что мы не виделись, только мелкие морщинки, которые пролегли у неё под глазами, выдавали возраст.

— Привет, — сухо сказал я.

Может, мне и было приятно увидеть её вновь, но я уже привык не чувствовать ничего, кроме боли.

— Ты постарел, — заметила Грейнджер. То есть уже Уизли.

Молчание. Я неотрывно смотрел ей в глаза, пытаясь прочесть в них жалость, неуверенность или нерешительность. Но она не выглядела смущенной.

— Всё та же гордая и уверенная в себе Гермиона, — не сдержался я. — Кто тебя послал?

— Я не из тех, кем можно управлять. Никто меня не посылал, я сама пришла.

— Зачем?

— Посмотреть на тебя.

— Я вроде не в музее работаю... Может, ты заблудилась и тебе дорогу подсказать?

— Не хами мне, Джордж! — чётко произнесла она.

Не знаю, почему я так с ней разговаривал. Просто после его смерти все старались быть более мягкими, добрыми, участливыми, одним словом, фальшивыми в общении со мной. А она — нет. Она была настоящей. Она стала первым человеком за долгое время, который пробудил во мне желание поговорить. Не о том, как мне тяжело живётся без него, а о простых банальностях — о погоде, о книгах, о изобретениях. О чём угодно!

Я кивком головы указал ей на лестницу, ведущую на второй этаж, в мои, так сказать, апартаменты. Грубовато, но за столько лет я забыл как надо общаться. Гермиона тут же отправилась наверх. Я смотрел ей вслед до тех пор, пока она не скрылась за дверью. Обслужив нескольких покупателей, я объявил перерыв (впервые за пятнадцать лет), и поднялся на второй этаж.

Гермиона сидела в кухне за столом, сложив ногу на ногу, пила чай и листала журнал. Я неожиданно для себя заметил, что она идеально вписывается в интерьер. На ней было платье лимонного цвета, босоножки на высоком каблуке, красивый бисерный браслет и обручальное кольцо.

— Тебе сколько лет? — поинтересовался я, многозначительно поглядывая на её обувь.

— Тридцать семь, — ответила она, отрываясь от журнала.

Я сел напротив. Мгновение молчал, а потом спросил:

— И где ты была всё это время?

Она опустила глаза и вся её холодность, уверенность и красноречие исчезли. Она превратилась в потрёпанную временем и заботами женщину.

— Я пряталась, — призналась она. — От себя в первую очередь...

— А как же Рон, Гарри и Джинни?

— С Поттерами я почти не виделась, мы ведь переехали, а так... Я попросту боялась. С головой ушла в семью. Каждый из нас пытался забыться! Для меня это был единственный выход — покинуть вас...

— Я понимаю. Мне самому надо было бы уехать, но это моя семья. Они заботятся обо мне, а я, по-хорошему, должен заботиться о них, но у меня это плохо получается. А если по правде, вообще не получается.

Мы снова замолчали, думая каждый о своём.

— Я пойду, — сказала Гермиона, глянув на часы. — Мы с детьми сегодня идём на аттракционы. Составишь компанию?

— Рон будет? — я спросил это, потому что не хотел видиться с братом. Сегодня пятница, а значит завтра в Норе будет проходить "перепись населения". Надо будет засветиться, что-то вроде "я жив" сказать, там и увижусь с Ронни.

— Нет, — ответила Грейнджер. — Только я, Роза и Хьюго. Сегодня моя очередь.

— Странные у вас правила, проводить время с детьми по очереди, — заметил я. — Прямо как у нас с Анджелиной.

— Почему вы расстались?

— Мы с ней почти не разговаривали. Так, базовые "привет", "что нового?"... Я не любил её, она не любила меня. Мы оба это знали. Наш брак был ошибкой. Мы поняли это на следующий же день после свадьбы, на которой тебя, кстати говоря, не было, но решили, что так будет проще друг за другом приглядывать.

Гермиона понимающе на меня посмотрела и, тяжело вздохнув, направилась к двери.

— Во сколько? — вдруг спросил я. (Сегодня день сюрпризов, ей-богу!)

— В восемь, — не оборачиваясь, ответила она и ушла.

Я просидел ещё минут пятнадцать, допил её чай и проанализировал наш разговор. Он больше напоминал мне диалог начальника и подчинённого, вопрос-ответ. Но мне так даже больше нравилось. Она не лезла в душу со словами "мне очень жаль", "я всё понимаю"... Надо же, я решил пойти прогуляться не потому, что меня заставили, а потому что сам этого захотел. В моей голове, словно что-то ожило.

Я спустился в магазин и проработал ещё около шести часов. Примерно в семь я закрылся и пошёл приводить себя в порядок.

* * *

— Честно говоря, я до конца не верила, что ты придёшь, — призналась Гермиона.

Мы уже покатались на аттракционах, пофотографировались, а теперь медленно прогуливались по центральному парку и ели мороженое. Дети убежали вперёд и стали гонять голубей.

— Я тоже.

— Хьюго! — неожиданно закричала Гермиона. — Будь осторожнее, не то упадёшь!

Я улыбнулся, наблюдая, как мальчик пытается словить птицу.

— Чем ты вообще занимаешься? — спросил я, решив, что молчание сейчас будет не к месту.

— Я работаю учительницей в Шармбатоне, — ответила Гермиона и хохотнула, поймав мой удивлённый взгляд. — Преподаю зельеварение.

— Ого! — только и смог сказать я. — Не думал, что тебя занесёт в этом направлении. Ты больше похожа на помощницу министра магии.

— То есть, на его секретаршу? — уточнила Гермиона. — Нет уж, спасибо, у меня есть муж.

— Хочешь сказать, что все секретарши министра становятся его любовницами?

— В большинстве случаев, — кивнула Грейнджер.

— Не по наслышке знаешь, да?

Гермиона рассмеялась и ткнула меня локтём в бок.

— Смотри Рону не проболтайся, а то подаст на развод, — шутливо попросила она.

— Мама! Смотри, я голубя поймал! — Хьюго подбежал к нам с птицей в руках. Несчастное создание то и дело пыталось вырваться из детских рук.

— Отпусти его, сынок, пусть летает.

— Вот ещё! — возмутился Хьюго. — Я что, зря потратил столько времени и сил?

Мальчик побежал к Розе, не дожидаясь ответа матери.

— Он в тебе разочаровался, — сообщил я.

— Ко мне возвращается старый добрый Джордж? — с улыбкой спросила Гермиона.

Я хмыкнул.

— Мне тебя не хватало, — сказала Гермиона, посерьёзнев. — Всех вас. В Каннах, конечно, хорошо, и детям там больше нравится, но дом есть дом.

Пару метров мы прошли в молчании. Сегодня выдался солнечный день и сейчас, с наступлением сумерек, небо покрывалось миллионами звёзд. Загорались первые фонари, и Лондон приобретал своё ночное великолепие.

— Уже полдесятого, — сказала Гермиона. — Детям скоро спать. Хьюго! Роза! Идите сюда!

Ребята подбежали к маме.

— Спасибо за чудесный вечер, — сказала Грейнджер.

— И тебе.

— До свидания! — по очереди попрощались дети. Гермиона улыбнулась и направилась к деревьям, откуда они могли незаметно трансгрессировать.

Оставшись наедине с собой и со своими мыслями, я понял, что ужасно жалею, что день так быстро закончился. Я испытывал странное ощущение, от которого давным давно отвык. Оно отдалённо напоминало спокойствие и умиротворённость.

Не веря себе, я трансгрессировал в Косой переулок, откуда спокойно добрался до магазинчика. Я лёг спать, думая о том, как хорошо провёл время, как приятно было увидеть старого друга и по душам поговорить и о том, что я безумно соскучился по такому вот простому, искреннему общению.

Этой ночью я снова увидел его, но сегодня он обнял меня перед тем, как оставить. Я смотрел вслед удаляющемуся поезду и мне впервые не хотелось кричать.

На следующее утро я встал позже обычного и впервые за долгое время почувствовал себя отдохнувшим. Я привёл себя в порядок и трансгрессировал к порогу дома Анджелины. Не успел я постучать, как дверь распахнулась и мне на шею кинулась Роксана.

— Привет, родная! — поздоровался я, целуя дочку в щеку. — Как ты?

— Соскучилась!

— Я тоже, маленькая моя.

— Смотри, что у меня есть, — Рокси достала из кармана потрёпанный лист пергамента. — Сегодня утром пришло.

— Ух ты, от МакГонагалл?

— Ага! — Роксана сияла от счастья. — Я поеду в Хогвартс!!!

— Тшш, — шикнул я. — Не кричи так громко, здесь полно маглов.

— ПАПА!!! — закричал Итен и бросился ко мне навстречу. Я взял его на руки и подбросил вверх.

— А ты совсем лёгкий, — заметил я. — Что, совсем ничего не ешь?

— Ем, пап, а ты знаешь, что Роксана сегодня письмо получила из Хогвартса? — на одном дыхании выпалил Итен.

— Знаю-знаю, не кричи, — рассмеялся я.

— А когда я такое же получу?

— Когда тебе исполнится одиннадцать, — важно ответила Рокси.

Обиженный Итен показал сестре язык.

— Ладно вам, не ссорьтесь, — я потрепал их по голове. — А где мама? Куда она делась?

— Я здесь, — Анджелина выглянула из-за двери. — Привет.

— Здравствуй.

— К Молли пойдёте?

— Да.

— Передавай ей привет, — попросила Анджи.

— Конечно.

— Пока, мам, — попрощались дети.

Мы медленно шли по парку, расположенному недалеко от дома. Сегодня был пасмурный день, иногда моросил дождик. Дети увлечённо рассказывали о том, что с ними приключилось за то время, пока меня не было с ними.

Около половины третьего мы трансгрессировали в Нору. Кажется, сегодня здесь собралась действительно вся семья: жена Перси — Одри и их дочери Молли и Люси; Билл и Флёр с Мари-Виктуар, Домиником и маленьким Луи; Рон, Гермиона, Роза и Хьюго; Гарри с Джинни и детьми; даже Чарли приехал.

— Сегодня какой-то праздник? — спросил я громко, обращая на себя внимание.

— Джордж, дорогой! — воскликнула мама, протягивая ко мне руки, чтобы обнять. Она очень постарела. Её волосы стали совсем седыми, а лицо покрылось глубокими морщинами. — Разве нужен праздник, чтобы собраться всей семьёй?

Нас принялись обнимать все по очереди. И снова я столкнулся с сочувствующими и "понимающими" взглядами. Мне вдруг захотелось срочно покинуть Нору, но я взял себя в руки и попытался выдавить благодарную улыбку. К счастью, моё мучение было недолгим. Когда родственники вернулись к своим разговорам, которые мы прервали своим появлением, я смог спопойно сесть в ветхое, продавленное кресло и отдохнуть.

— Ты в порядке? — спросил знакомый голос.

Я поднял голову и посмотрел на Гермиону. Сегодня на ней был бежевый брючный костюм, серые туфли на невысоком устойчивом каблуке, и такого же цвета водолазка. Её волосы свободно струились по плечам, только едва заметная заколка удерживала их, чтобы они не лезли в глаза.

— Ты так в школе делала, — сказал я, указав на её причёску.

— Ты помнишь? — Гермиона прищурилась.

— Я помню больше, чем ты думаешь.

— Приятно это слышать, — она присела на диван, стоящий напротив и откинулась на его спинку.

— А ещё я помню, как ты нас штрафовала ни за что.

— Вы испытывали Забастовочные завтраки на младшекурсниках, — она пожала плечами.

— Они получали от этого удовольствие.

— Сомневаюсь, что можно испытывать удовольствие от рвоты.

— А ты так и не научилась различать Забастовочные завтраки от Блевательных батончиков...

Мы засмеялись, но как-то невесело. После недолгого молчания Гермиона вдруг спросила:

— Ты скучаешь по нему?

— Не будем об этом, — отрезал я, потому что почувствовал, как к горлу подкатывает ком.

— Знаешь, а я маму совсем недавно потеряла... — Грейнджер вся напряглась.

— Мне очень жаль, — посочувствовал я.

— Она была моим лучшим другом и наставником, я ей доверяла все свои проблемы. И когда её не стало, от меня словно кусок плоти оторвали. Боль была практически осязаема. Я стала пропадать на работе, у меня начались проблемы в семье... В общем, полный кошмар. И всё сводилось к тому, что поплакаться больше некому — мамы нет. Но однажды ко мне подошла Роза, обняла меня и сказала, что скучает. И тогда я поняла, что мои дети ощущают практически то же, что и я. И тогда я решила покончить со всем этим. Нет, ни в коем случае не забыть, а просто продолжить идти вперёд.

— И что же ты сделала? — неожиданно для самого себя спросил я. Я очень внимательно слушал Гермиону. Во мне зародилась какая-то смутная надежда на то, что женщина, сидящая передо мной, наконец, поможет мне вдохнуть полной грудью, сбросить оковы, держащие меня на протяжении стольких лет, когда моя жизнь была бессмысленной и бесцельной.

— Я написала ей письмо, в котором излила всю свою душу, описала все чувства, не дававшие мне смириться с происходящим. Я работала дня три: всё черкала, исправляла... Я исписала пергамента больше, чем за всё моё обучение в Хогвартсе. И когда письмо было готово, я запечатала его в конверт и бросила в огонь. Сделать это было невероятно трудно! Как будто оно весило тонну. Я смотрела на пепел и понимала, что это горит моя прежняя жизнь, и что сейчас я начну новую. Без неё, но для неё...

Я не знаю, что ты чувствуешь, Джордж, но... может это хоть как-то облегчит твои страдания.

Гермиона плакала. Я раньше не видел её слёз, она всегда была уверенной в себе и несокрушимой. А сейчас она стала похожа на маленького ребёнка, которого хотелось покрепче прижать к себе и пожалеть. Гермиона смотрела прямо мне в глаза и в эту минуту мы понимали друг друга как никогда прежде.

Она встала и быстрым шагом направилась к двери. А я так и остался сидеть в кресле, снова и снова воспроизводя наш разговор.

Я ещё никогда не встречал более сильной женщины, чем Гермиона Грейнджер. Я восхищался ею. Она была невероятной, своеобразной, изумительной и потрясающей. И мне казалось, что она действительно подарила мне что-то вроде карты, с помощью которой я мог найти выход из страшного лабиринта горя и мучений, который заключал меня в своих недрах почти двадцать лет.

Я шёл по улицам ночного Лондона, не разбирая дороги. Перед глазами стояло заплаканное лицо Гермионы, а в ушах отдавались её слова. Дети остались пока у бабушки, пусть повеселятся с друзьями, они ведь и так редко видятся. Я не замечал моросящего дождя, неприятно бьющего в глаза, и промокших в лужах ботинок. Это всё было так мелко и незначительно по сравнению с тем, что творилось у меня в душе, что я решил не торопиться и подольше погулять, пораздумывать, может, где-то переосмыслить происходящее.

Каким-то образом я оказался в одном из самых оживлённых кварталах Лондона — Сохо. Это местечко оживало только с наступлением ночи, а так как сейчас на часах было пятнадцать минут двенадцатого, народу здесь было хоть отбавляй. Я и двух шагов сделать не мог, ни с кем не столкнувшись.

Я был слишком увлечен своими мыслями, чтобы сразу услышать своё имя. Только когда кто-то резко схватил меня за воротник и потянул назад, я пришёл в себя и оглянулся.

— И долго мне надо орать, чтобы мой братец обратил на меня внимание?

— Перси! — воскликнул я. — Какими судьбами? Почему в Норе не был?

Он спрятал глаза, шмыгнул носом и предложил заглянуть в один местный паб, славившийся большим разнообразием спиртного. Мы зашли туда и, протиснувшись сквозь толпу, присели у барной стойки.

Поначалу мы сидели молча, даже не пытаясь перекрикивать музыку. Но пиво, подаваемое в лондонских пабах, всегда славилось своим качеством, поэтому уже после четырех-пяти кружек, наши языки развязались.

— Почему не пришёл в Нору? — гаркнул я изо всех сил.

— Я к маме завтра загляну, — так же громко ответил он. — Остальные члены семьи не сильно меня ждут...

— С чего такие выводы?

— Я всё еще в Министерстве кручусь. Ты знаешь, как они к этому относятся.

— Я думаю, ты не прав. Мы все по тебе скучаем.

Еще пара кружек крепкого пива и Перси рассказал мне свою историю с самого окончания войны. Обычно когда мы встречались, он был немногословен, всегда пытался поскорее смыться. В чём-то я его даже поддерживал, а иногда и завидывал, так как ему внимания уделяли меньше, чем мне и ему было проще уйти из дома.

Оказалось, что с Одри он познакомился вовсе не на отдыхе, как говорил всем нам, а в Министерстве Магии, и что не уезжал он каждый месяц в командировки, когда вся наша семья собиралась в Норе, а оставался в Лондоне, стараясь не светиться, чтобы избежать лишних нравоучений с нашей стороны.

Очень жаль, но Перси так до конца и не вернулся в семью, несмотря на то, что он помирился с родственниками. На деле же он так и остался предоставленным самому себе, скрытным, мечтающим о лучшей жизни человеком.

— А ты молодец, — вдруг сказал он.

Его голос показался мне странно звучным и только через некоторое время я понял, что музыка перестала играть. На часах было уже начало пятого утра. Что-то мы припозднились, но мне не хотелось возвращаться, хотя мы оба были изрядно пьяны и нам не мешало бы поспать.

— В каком смысле? — не понял я.

— Ну, продолжаешь жить... Я, наверное, не смог бы себя простить...

— Что ты имеешь ввиду?

— Ну как что? Ведь на его месте должен был быть ты.

Я молчал, пытаясь сфокусировать свой взгляд на брате, чтобы поотчетливее увидеть его лицо.

— Знаешь, в тот день, когда ты ринулся на Беллатрису, я подумал, что всё — нет тебя, — Перси рассеянно развёл руками.— А не стало его... Всё произошло так быстро, я даже не успел понять в чём дело. Только увидел зеленый луч, его, тебя... Как он кинулся наперерез... Ты помнишь его пустой взгляд? А улыбку? Он, наверное, сам не понимал, что делает, когда тебя спасал. Это такая черта близнецов, да? Что-то вроде рефлекса?

Перси перевёл на меня взгляд.

Не могу объяснить, что я почувствовал, когда это услышал. Перси был там, он это видел, ему незачем было бы врать. Я долгое время пытался вспомнить, что именно произошло в тот день, когда его не стало, но не мог. Этот эпизод моей жизни был словно в тумане. Помню только, что побежал на Лестрейндж с палочкой наготове, невербально произнося заклинание, но кто-то сбивает меня с ног, я падаю и ударяюсь головой о камни, валяющиеся на всей территории Хогвартса, в результате его штурма. Потом поднимаюсь и вижу его. Он мёртв. Я не сразу осознал это. Поначалу думал, что он дурачится, притворяется. Точнее, хотел так думать, но в глубине души всё ж-таки знал правду.

Много лет меня тревожила неизвестность. Но хотел ли я узнать правду? Особенно сейчас, когда я почти научился мириться с тем, что его нет? Я ведь уже нашёл, как мне показалось, выход из всего этого ужаса — я решил написать письмо и распрощаться с этим навсегда... А что теперь?

— Джордж? — окликнул меня Перси, который, кажется, даже протрезвел, поняв, что натворил. — Ты не знал?...

Это был не вопрос, а скорее утверждение. Я не слышал ни его голоса, ни вновь зазвучавшей музыки, ни крика толпы в пабе. Я вновь был в Хогвартсе в тот самый роковой день. Словно в замедленном кино, передо мной проплывали во всех мелочах те самые секунды, когда не стало самого дорогого человека в моей жизни.

Правда оказалась чудовищной. Боль, которую я испытывал девятнадцать лет, показалась мне щекоткой, по сравнению с той, что я чувствовал сейчас. Не помню, как я дошёл до дома, как долго сидел в кабинете, глядя на потрёпанную временем фотографию близнецов Уизли, когда-то таких счастливых и таких беспечных... Около девяти часов утра я вдруг решил отдохнуть и взял с полки обыкновенное магловское снотворное.

Я сидел в кресле на первом этаже нашего магазина, смотрел вперед. Рядом со мной валялся пустой флакончик лоразепама**, а в руке была зажата фотография.

Я не предвидел, что Гермиона решит привести детей ко мне утром и найдёт моё бездыханное тело.

* * *

Муз. Digital Elvis Zero — Theme From The Ocean

__________________________________________

— Фордж, очнись! Очнись тебе говорят! ОТКРОЙ СВОИ ДОЛБАНЫЕ ГЛАЗА!!!

Я находился в светлой комнате, почти белой. В окна ярко светило солнце, дул приятный ветерок, а до слуха доходил шум морского прибоя. Рядом сидел он, в белой рубашке и брюках. Глаза, такие родные, смотрели на меня в упор. Он не улыбался, не пытался шутить, но был необыкнобыкновенно серьёзным и смотрел на меня осуждающе.

— С чего ты решил, что имеешь право уничтожить мой подарок? Тем более, так унизительно?! Я отдал тебе свою жизнь не для того, чтобы ты её испаганил, а для того, чтобы прожил достойно. И я ни сколько не жалею о том, что сделал. А ты небрежен со столь важным даром.

— Как же мне тебя не хватает! — сдавленно прошептал я и бросился к нему на шею. Я плакал так долго и так открыто, как никогда прежде. И дело было не в том, видит меня кто-то или нет. Я чувствовал радость и счастье. Впервые за столько лет. Он был рядом. Мой братец Фред был рядом.

Его имя показалось сладковатым, я не произносил его целую вечность.

— Фред! Фред! Фред! — говорил я, не уставая.

Слова вырывались прежде, чем мой мозг успевал подумать. Я говорил о том, как мне его не хватало, как было больно и обидно. Как убивала неизвестность, реальность, окружение. Как не хотелось жить. Как было плохо.

Он всё это знал, но слушал и не перебивал. Где-то улыбался, где-то хмурился, и всё время обнимал. Как когда-то в детстве.

Мне вспомнился случай, нам было тогда лет по пять. Мы тайком стащили гоночные мётлы из сарая и попытались полетать. Я тогда упал с высоты трёх метров, но из-за моей способности к волшебству, я не разбился, а только сломал руку. Было чертовски больно и Фред так же сидел со мной, обнимал и гладил по голове, успокаивая.

Я не хотел возвращаться, и я сказал ему об этом, но он ответил, что я должен. У меня есть будущее, которым я обязан воспользоваться. Не для него, а для себя. Фред попросил позаботиться об Анджелине и о родителях. Пока я его слушал, высыхали слёзы, дышать получалось легче, ум просветлел. Я почувствовал свободу, я сбросил этот ужасный камень с души. А всего-то и требовалось — поговорить с ним. Я не был до конца уверен, не иллюзия ли он. Но что-то мне подсказывало, что он настоящий. По крайней мере сейчас, в эту самую минуту.

Я почувствовал, что что-то тянет меня вниз. Наверное, в моих глазах отразилась паника, потому что Фред улыбнулся и сказал:

— Мы ещё увидимся, обещаю.

______________________________________________

*Сохо — самый колоритный и оживленный квартал Лондона. Это центр ночной жизни, район пабов, ресторанов и дискотек. Он входит в состав района Вестминстер и находится в самом центре города.

**Лоразепам — сильнодействующее снотворное.

Прошёл еще один год. Впринципе, ничем не примечательный, разве что более свободный и яркий, чем предыдущие. Снотворное, с которым я переборщил было магловским, и Гермионе не составило труда привести меня в чувство. Ведь именно она нашла меня тогда в бессознательном состоянии. После этого случая мы с ней очень сблизились, и, хоть это стоило мне больших усилий, мне удалось уговорить её и Рона вернуться назад, в Англию. Она поступила на службу в Министерство Магии, начала свою карьеру с Отдела регулирования и контроля за магическими существами, где, кстати, способствовала значительному улучшению жизни эльфов-домовиков, а потом заняла пост заместителя главы Отдела магического правопорядка — Гарри Поттера.

С Перси мы почти не общаемся: хотя я многократно повторял ему, что не сержусь, он всё равно чувствует свою вину. Он продолжает вести "затворнический" образ жизни и, вероятно, ничто этого не изменит.

Роксана пошла в школу и окончила первый курс с отличием.

Что касается меня, то я решил распрощаться с прошлым ровно настолько, насколько это возможно — продал магазин Всевозможных Волшебных Вредилок Уизли, купил себе небольшую квартирку в оживлённом районе Лондона, поближе к людям; стал чаще навещать родителей, больше времени проводить с детьми и друзьями. Кошмары больше не снятся, и, хотя иногда мне становится тоскливо, это не убивает меня изнутри, как раньше.

Жизнь потихоньку налаживается. В качестве извинения перед Роксаной и Итеном, ставшими невольными свидетелями моего "обморока" (именно так я объяснил им своё состояние), я повёз их на море. Греция — выбор Рокси, она давно хотела увидеть Афины. Итен же три дня перед поездкой корчил рожи, изображая недовольство, но как только мы сели в самолёт, восторг вытеснил все другие мысли.

Первая неделя прошла очень бурно. Мы даже ни разу не сходили на пляж, всё время пропадали на экскурсиях. Сын, конечно, в основном спал, а Роксана ни секунды не сидела без дела — всё фотографировала, записывала самые важные, на её взгляд, исторические данные, покупала сувениры, пыталась учить греческий язык, разговаривая с местными жителями и экскурсаводами. Я только старался не упускать дочку из вида.

Наконец, во вторник второй недели мне всё же удалось уговорить её сходить на пляж и нормально отдохнуть. Дни были незабываемыми не только для Роксаны, но и для Итена, познакомившегося с чудной девочкой Агнес, которой было шесть лет, и проводившего с ней всё свобоное время. А мне оставалось довольствоваться тем, что мои дети счастливы.

В воскресенье вечером, когда дети уснули, я решил прогуляться по набережной и подышать свежим морским воздухом. Я медленно шёл вперёд, держа руки в карманах брюк, и ни о чём не думал. Вскоре мне пришлось остановиться, так как я довольно далеко отошёл от гостиницы. Я закатал штаны до колена, разулся и зашёл в воду. Пару минут вслушивался в тишину.

— Мужчина, это не вы обронили? — раздался приятный женский голос.

Я обернулся. Несмотря на то, что вокруг было темно, я отчётливо различил очертания лица девушки: большие миндалевидные глаза, маленький нос, милая улыбка, длинные вьющиеся волосы, чёрные, как ночь, обрамляющие её аккуратное личико. На ней было лёгкое платье нежно зеленого цвета. В протянутой руке она держала кусочек плотной бумаги, сложенной вчетверо, в которой я узнал нашу с Фредом фотографию. Я всегда носил её с собой с той самой встречи, считал её талисманом на счастье.

— Это ваше? — повторила вопрос девушка.

— Да, — коротко ответил я, и хотел уже выйти из воды и забрать фотографию, но девушка сняла с себя босоножки и зашла в воду, поровнявшись со мной.

— А почему фигурки двигаются? — поинтересовалась она, разворачивая фото.

Я не знал что ответить. Стоял, молчал, как идиот, стараясь придумать что-нибудь.

— Как вас зовут? — как ни в чём не бывало спросила девушка.

— Джордж. А вас?

— Фреда. Я закончила школу Шармбатон, слышали о такой? — улыбнулась она, взглянув на меня.

— Конечно. Жена моего брата там училась, — я тоже улыбнулся.

Мы замолчали, но неловкости не было. Как будто я знал эту девушку всю свою жизнь. Фреда, значит. Я взглянул на изображение своего брата на фотографии и усмехнулся. Мысленно сказав ему спасибо, я повернулся к моей спутнице и произнёс:

— Фреда, а вы любите мороженое?