Традиция (гет)

В глаза бьет яркий солнечный свет. Последний бокал явно был лишним. Морщусь. Вставать не хочется. Где палочка? Я прикрываю глаза и пытаюсь вспомнить, куда мог ее положить. Безрезультатно. Переворачиваюсь на другой бок. Голова идет кругом. Во рту пересохло. Солнце палит, через стекло чувствую полуденный зной. Хорошо, что уже сентябрь. Через пару недель начнутся дожди и слякоть. Долгожданная прохлада. Шум в ушах чуть стихает. Воды бы. Говорил Войцеху: алкоголь — зло. Нет же. За здоровье Гермионы до дна. Несколько раз подряд.

Твою… Я резко вскочил. Сколько же сейчас времени? Как назло, часов нигде нет. Как и палочки. Чтоб меня! Думай, Виктор, думай.

— Виктор, ты дома? — доносится бодрый голос из прихожей. Опоздал.

— В спальне, — кричу я, судорожно заправляя кровать.

— О, — она заходит, когда я укладываю подушку поверх покрывала, — смотрю, с нетерпением меня ждал, — она улыбается. Я знаю это, но не поворачиваюсь. Убью Войцеха. Если бы не тот лишний стакан… — Виктор, — в голосе тревожные нотки. В этом она вся. Стыдно.

— Прости, я должен был тебя встретить, но…

— Проспал, — она по-прежнему улыбается. Хочу увидеть ее, но упорно расправляю покрывало. Я дал слово и не сдержал. Так нельзя. — Посмотри на меня, — стою. Понимаю, что выгляжу полным идиотом. В трусах, спиной к девушке хмурюсь и молчу.

Она выдыхает. Закусывает губу и морщит нос. Еще чего не хватало. Задерживаю дыхание и поворачиваюсь. Она решительно шагает навстречу. Дыхание горячит кожу. Она чуть жмурится, улыбается и смотрит. Заглядывает в душу. И я таю. Как всегда. Одна ее улыбка делает меня другим человеком. Она знает и нагло этим пользуется. Уголок губ дергается. Неуверенно улыбаюсь. Она смотрит и чуть заметно хмурится. Ждет.

Поджимает губы. Чуть сводит брови. А в глазах отражается солнце. Я сдаюсь.

— С днем рождения, Гермиона, — шепчу, обнимая ее и прижимая к груди. Она улыбается мне в плечо и расслабляется. Чуть слышно мурлычет и тяжело дышит. Не хочу ничего говорить. Просто обнимать ее и никуда не отпускать.

— Я скучала, — говорит тихо. — Очень скучала, — сердце пропускает удар. Странно. Она замирает. Снова ждет. Чего? Я не люблю говорить о чувствах. Она знает. Но ждет. Я тяжело вздыхаю.

— И я скучал, — слова сами срываются с губ. Она вскидывает голову, отстраняется и пристально смотрит в глаза. Удивлена. И я удивлен. Никогда и никому не говорил подобного. Только в мыслях.

— Ведь это не потому, что ты не встретил меня? — настороженно спрашивает она. Теперь моя очередь вскидывать в изумлении брови. Разве я когда-то давал ей повод усомниться? Улыбка Гермионы ослепляет. — Ты сказал это вслух, — поясняет она и крепко обнимает. Я глажу Гермиону по волосам. Они пахнут ее любимым цветочным шампунем. Закрываю глаза. Хочу, чтобы этот момент длился вечность.

— Крам, — дикий грохот на кухне возвращает в реальность, — ты живой? — Войцех. Я его точно сегодня убью.

— Иди, — Гермиона мягко, но настойчиво подталкивает к двери. — Я никуда не убегу.

Я неуверенно на нее смотрю. Может, сделать вид, что меня нет дома. Нет, Войцех дотошный. Проверит каждую комнату. Стыд и совесть ему незнакомы. Целую ее в макушку. Иду спасать дом от погрома.

— Я скоро, — говорю у двери и закрываю ее за собой.

* * *

— Решил дом разнести для большего эффекта? — зло бросаю я, когда захожу на кухню. Войцех как ни в чем не бывало отряхивает пепел с мантии. Обеденный стол перевернут, на полу в беспорядке валяются кастрюли и разбившаяся посуда. Прекрасно, Гермиона будет рада. — Нельзя поаккуратнее?

— Успокойся, братишка, — тянет Войцех и усмехается. — Я беспокоился, — вскидывает руки в примирительном жесте, видя, что я хмурюсь.

— Все в порядке, но пить с тобой больше не буду, — он фыркает, а я ухмыляюсь уголком губ. Для сурового болгарина Войцех чересчур чувствителен. Зато в любой момент готов прийти на помощь.

— Еще успеваешь встретить свою Гермивонну? — весело говорит он и подмигивает. Девять лет прошло с треклятого Турнира, а он все припоминает мой тогдашний акцент. Шут гороховый. — Да брось, Вик. Ты так мило лопотал на ломаном английском, а Гермиона усердно делала вид, как будто так и надо, — Войцех сгибается пополам от смеха. И почему я до сих пор с ним дружу?

— Зато он был честен и искренен в своих поступках, — звучит голос Гермионы за моей спиной. Все-таки терпение не ее конек. Войцех мгновенно замолкает и вытягивается по струнке. Он до сих пор ее побаивается. Конечно, не часто можно встретить героиню британской войны в ситцевом сарафане и с беспорядком на голове.

— Здравствуй, Гермиона, — Войцех кивает головой, выражая почтение. — С днем рождения, — она чуть насмешливо улыбается, подходит ко мне и обнимает за талию.

— Спасибо. К чему эти формальности, сколько лет уже знакомы, — Войцех поднимает недоуменный взгляд на Гермиону, потом смотрит на меня. Знаю, знаю, в Болгарии девушки совсем другие, но что поделаешь.

— Пойду, пожалуй. Не буду вам мешать, — тараторит он и исчезает в камине прежде, чем я или Гермиона успеваем что-то сказать.

— Ты ведь нарочно, да? — она хмурится, складывает руки на груди, но в глубине глаз пляшут чертики. Вот ведь… ведьма.

— Ты о чем? — она встает на носочки и целует меня в нос. — Войцех сам придумал, что мешает нам, я тут не при чем, — Гермиона улыбается так солнечно, что хочется взять ее в охапку и утащить в спальню. Провоцирует, чертовка.

— После того как на кухне появилась ты, — нахохлилась как воробей: картинно надула губки, свела брови и смотрит исподлобья. Она так нелепо выглядит, что я не в силах не улыбнуться. Гермиона тут же довольно жмурится и обнимает меня за шею.

— Иначе он бы еще долго упражнялся в красноречии, а ты хмурился и бурчал время от времени, — это уж чересчур. Войцех, конечно, бывает надоедливым, но верный друг и… — Виктор, ты чего? — Гермиона удивленно моргает и со страхом заглядывает мне в глаза. Что? Я опускаю взгляд и понимаю, что слишком сильно сжимаю ее руки, отстраняюсь. — Да что с тобой такое? — она отталкивает меня. Плотно сжатые губы, упрямо вздернутый подбородок, решительный блеск глаз. Сейчас начнется фейерверк.

— Может, не стоит? — спрашиваю, хоть и понимаю, что ее уже не остановить.

— Нет, ты меня выслушаешь, — вступительное слово. — Я никогда не возражала против твоих друзей, но не когда они вламываются во время моих визитов. Я знаю, что бываю не так уж и часто, сложно предугадать, но Войцех ведь прекрасно знал, что сегодня я буду у тебя. Все об этом знают. Традиция, черт бы ее побрал! — я ошарашен. Такого Гермиона не позволяла себе ни разу. — И если он такой заботливый, что ж не разбудил тебя вовремя? Мне бы не пришлось битый час стоять посреди аэропорта и каждому прохожему чуть не в рот заглядывать в надежде увидеть тебя! — сердце дает сбой. Она ждала, а я мучился похмельем.

— Прости меня, я виноват, — понуро склоняю голову и опускаюсь на ближайший стул. Знаю, что она смотрит на меня, но не решаюсь заглянуть в глаза. Вина накатывает с новой силой. Я подвел любимую женщину.

— Нет у тебя ни капли совести, Виктор, — говорит она и садится на пол передо мной, обнимает ноги. — Почему рядом с тобой я чувствую себя истеричкой? — Гермиона чуть улыбается, прижимается щекой к моей коленке. Непостижимая женщина. Она так быстро переходит от одного настроения к другому, что не угнаться.

— Ты вовсе не истеричка, — произношу я и чуть не морщусь от того, как сухо звучат слова. Не умею я выражать свои чувства, да и зачем? Поступки говорят намного больше. И что же она должна была сегодня ощущать, стоя в аэропорту? Обиду и разочарование. Больше никакого алкоголя.

— А ты черствый сухарь, — тяжело вздыхает и поднимается. — Не стоило мне приезжать.

— Почему? — сейчас она уйдет, и больше я ее не увижу. В душе поднимается паника. Нельзя ее отпускать.

— Потому что глупо было надеяться, что ты изменишься. Нет, я люблю тебя, Виктор, правда. Но иногда ты совершенно невыносим, — она закрывает лицо руками и отворачивается. И до того выглядит несчастной и одинокой, что пульс зашкаливает, а сердце стучит где-то в горле.

Я порывисто подхожу к ней, обнимаю и крепко прижимаю к себе. Почти до боли, но она не сопротивляется. Время замирает. Имеют значение только руки на моих плечах, дыхание на коже и цветочный запах волос. Для всего мира она непоколебимая героиня войны, для меня — ранимая, хрупкая девушка. Сейчас она так же беззащитна, как и девять лет назад на дне озера. Вот только неизвестно, кто кого тогда спас.

Я вдыхаю запах ее кожи и замираю. На глаза попадаются несколько громоздких чемоданов в прихожей. Это ведь…

— Гермивона, — хриплю я и осекаюсь. Она удивленно смотрит на меня. Еще бы. Последний раз я так называл ее во время Турнира. Волнение сдавливает горло, я откашливаюсь. Чуть легче. Бросаю взгляд на чемоданы, и она понимает. Смотрит открыто, испытующе, почти с вызовом. — А как же Рон?

— Рон? А он здесь при чем? — кажется, она и вправду не понимает. — Мы давно расстались, и ты прекрасно это знаешь, — в голосе проскальзывают металлические нотки. Уверен, я не первый спрашиваю о нем.

— Как Гарри воспринял? — она морщит лоб и отводит взгляд. Значит, без энтузиазма, я его понимаю. Кому хочется отпускать лучшую подругу к черту на кулички, да еще неизвестно к кому.

— Виктор, я все решила и не начинай свою любимую песню — они хотят, как лучше. Сколько можно жить на две страны, мотаться туда-обратно при первой возможности, натянуто улыбаться и качать головой на вопросы родителей о свадьбе? Я устала. Я не тащу тебя под венец, но, может, наконец настало время попробовать хотя бы пожить вместе? — ее голос становится жалобным и чуть ли не умоляющим. Карие глаза блестят не то от волнения, не то от напряжения. Я смотрю на нее и гадаю, откуда в ней столько сил.

— А о реакции Гарри и Рона расскажешь? — она визжит и кидается мне на шею. Совсем как девчонка. Я подхватываю ее на руки и кружу по комнате. Неужели она и вправду останется? Я уже и надеяться-то перестал.

* * *

— Так ты расскажешь? — солнце клонится к закату, но редкие лучи путаются в ее волосах. Красиво. Знаю, что не должен спрашивать, но нужно. Друзья для Гермионы слишком важны, она должна выговориться. И чем раньше, тем лучше, иначе эмоции разорвут ее изнутри. А первой ведь ни за что не заговорит.

— Иногда мне кажется, что ты можешь читать мысли, — говорит она, перекатывается на живот и устраивается на моей груди. Она любит водить по ней пальчиком, когда что-то рассказывает. Даже не знаю почему — я не спрашивал, она не говорила. — Не знаю, с чего начать. Так странно, мы с детства были вместе. Помогали друг другу, вечно кого-то спасали, зачем-то бежали сломя голову черте куда. И всегда вместе. Знаешь, бок о бок. Они давно стали для меня близкими и родными. Если отрывать, так с мясом и кровью. А с тобой по-другому. Не нужно никого поучать, что-то доказывать, ломать голову над новыми загадками. С тобой просто, уютно и спокойно. Конечно, если Гарри и Рону срочно понадобится помощь, я сорвусь, несмотря ни на что, ведь они столько для меня сделали… — Гермиона замолкает, нервно сглатывает и смотрит на облака. Внимательно, долго и пристально смотрит. Словно что-то решает для себя. — Они мои друзья, а ты опора.

В голове взрывается радуга. Иначе почему перед глазами прыгают светлячки и звездочки, мир становится разноцветным, а простой выдох кажется наивысшим блаженством. Опора. Непривычное чувство. Все равно что поймать снитч за секунду до удара бладжера под дых. Впервые в жизни хочется кричать о чувствах, но заговорить сейчас — значит спугнуть момент. Позже.

— Гарри понял без лишних слов. И к тебе он всегда хорошо относился. На самом деле, уже пару лет удивляется, как мне не надоело жить на две страны. Гарри… он взрослее, что ли, терпимее. Спокойно реагирует на перемены, понимает, что они неизбежны. А Рон… — она снова спотыкается и пару минут молчит. Знаю, что ему тяжелее, ведь он любил Гермиону, надеялся, что она одумается, бросит меня и кинется к нему. Крушение мечты всегда испытание. — Он кричал, что я не должна уезжать на другой конец света, мое место рядом с ними и не один мужчина не стоит таких жертв. Я понимаю, Рон волнуется, но он был так резок и категоричен. Потом, правда, попросил прощения. Думаю, Гарри с ним поговорил, объяснил, что они не потеряют меня, даже если на Северный полюс перееду. В конце концов, они оба провожали меня. Рон сказал, что никогда не позволил бы мне тащить самой эту тяжесть, — она грустно улыбается, глядя на горизонт. Уверен, думает, какой же Рон бестолковый, ведь есть заклинание для уменьшения веса.

— Он любит тебя, — зачем-то говорю я. Она и так знает. Гермиона задумчиво рисует руны на моей груди, молчит, прислушивается к себе. Как же она любит все взвешивать раз за разом. Никогда не понимал в ней этого.

— Наверное, — наконец произносит она, — я как-то и не думала. Единственный поцелуй в Тайной комнате давно остался в прошлом, через несколько месяцев после окончания войны я уехала к тебе и думать о нем забыла. Столько лет прошло. Я счастлива с тобой. Думаешь, он все надеялся? — я киваю. Что еще тут скажешь? — Но как я могла не заметить?

— Невозможно уследить за всем, — поглаживаю ее спину, отвлекая от ненужного самобичевания, — даже очень умной и наблюдательной женщине. Ты же не можешь каждую секунду анализировать чью-нибудь ухмылку или прищуренный глаз, — она поворачивает голову и долго на меня смотрит. Потом довольно щурится и ложится на плечо, обнимает. За такие моменты я готов убить. Абсолютное счастье.

* * *

Почти засыпаю, когда Гермиона начинает меня щекотать. Я морщусь, а она смеется в голос. Развлекается, а я ею любуюсь. За окном темно, уже почти ночь. Но мы не зажигаем свечей. Зачем?

— Почти полночь. Ты так ничего и не подаришь? — она смешно надувает губы, изображает капризную кокетку. Ее притворное негодование всегда заставляет улыбаться.

— Уверена, что хочешь этого? — вижу, как округляются глаза от удивления. За пять лет я ни разу не дарил подарки. Гермиона не просила и не обижалась. Мы взрослые люди: поступки важнее безделушек в подарочной упаковке.

Я иду в соседнюю комнату и беру продолговатый пакет. Никакой мишуры, только яркий бант сбоку. Гермиона смеется, запрокинув голову. Ей нравится простота, но она еще не знает, что внутри. Бумага хрустит под пальцами, бант летит в сторону, и Гермиона застывает с открытым ртом и метлой в руке.

— Издеваешься? — недовольно прищуривается. — Виктор, ты же прекрасно знаешь, что я боюсь полетов.

— А я всемирно известный игрок в квиддич. Нужно работать над недостатками, — Гермиона ошарашенно смотрит в глаза, пытаясь понять, разыгрываю я ее или говорю серьезно.

— Ты не посмеешь… — наконец произносит она чуть срывающимся голосом.

— Я когда-нибудь тебя обманывал? — спрашиваю я и ухмыляюсь.

Перед глазами мелькают картинки. Совсем юная девчонка с растрепанными кудрями. Она листает книгу и с каждой строкой все сильнее закусывает губу, морщит лоб. Та же девушка в праздничной голубой мантии неуверенно улыбается, спускаясь ко мне по лестнице. Напряженная молодая женщина, уставшая, подавленная, настороженно смотрит в глаза, а у губ залегли скорбные складки. Смеющаяся ведьма, обнимающая темноволосого и рыжего мужчин, с любовью глядящая на меня. Удивительная женщина, сумевшая покорить мое сердце.

Я люблю тебя, Гермиона Грейнджер, до боли в груди и дрожи в коленях. Вряд ли когда-нибудь решусь произнести это вслух, но ты ведь и так знаешь. К чему лишние слова? Поступки скажут намного больше.