Десять дней августа (гет)

Она появилась на пороге Малфой-хауза в Чешире около полуночи. Белая, как мрамор, со сбившейся причёской.

— Мы с Роном расстались, — были её первые слова.

Я не успел ничего ответить. Она ураганом влетела в дом, сдёргивая с шеи платок, скинула обувь и босая направилась сразу в гостиную. Я прикрыл дверь и в недоумении пошёл за ней.

— Уизел опять изменил тебе с работой, и ты не придумала ничего лучше, чем припереться ко мне посреди ночи?

Говоря это, я, хмурый и недовольный, решительно вошёл в гостиную. И замер.

Она сидела на краешке огромного дивана, упёршись локтями в колени и уткнув лицо в ладони. Такая непривычно съёжившаяся, тихая. Её вид меня смутил. Я прислонился к косяку и машинально сложил на груди руки, отгораживаясь.

— Ну что на этот раз? — буркнул я не слишком дружелюбно.

Наверное, нужно посочувствовать, сделать участливый голос, но с такими тонкостями не ко мне. Я, конечно, многому научился и многое изменил в себе за эти годы, но утешение мне так и не далось.

Она молчала. Я ждал.

Наконец она отняла руки от лица и подняла голову, устремляя взгляд в пустоту перед собой.

— Знаешь, мне кажется, я с самого начала знала, что это безнадёжно. Знала это где-то в глубине души. Но я же такая… — она запнулась. — Думала, если всё сделать правильно, у нас обязательно получится, у нас будет шанс. Но что бы я ни делала, как бы ни старалась — всё впустую. Эти семь лет — впустую.

От омертвелости её обычно бодрого и жизнерадостного голоса я невольно вздрогнул. Обнажённая кожа спины покрылась колючими мурашками. Я потёр плечо и огляделся. Надо бы набросить на себя хоть что-нибудь.

— И я уверена, уверена, что поступила правильно, — продолжала бормотать она, пока я шёл к креслу за рубашкой. — Что другого выхода у нас не было. — Тут она подняла свои тёмные и совершенно сухие глаза на меня. — Но, Драко, почему мне тогда так плохо?

Я вдруг ощутил, как в груди у меня холодеет, а сердце сжимается от жалости. Опустив голову, я натянул рубашку и принялся вдевать пуговицы в петли. Её вопрос висел между нами, а пуговицы кончались до обидного быстро.

Оправив воротник, я посмотрел на неё.

— Хочешь чаю?

И почувствовал себя полным идиотом. Но что я мог ей сказать? Я не умею утешать девушек, особенно когда речь идёт о ней. Несколько секунд она смотрела на меня не мигая, а затем сморгнула и слабо кивнула.

— Сейчас вернусь. — Я мог бы призвать всё необходимое с помощью магии, но её внезапная откровенность и вот такое появление напугали меня.

Я не привык видеть самоуверенную выскочку Грейнджер настолько сломленной.

Она приняла горячую чашку из моих рук, и мне почудилась тень благодарной улыбки на её губах. Я устроился в кресле напротив, наблюдая, как она мелкими глотками отпивает чай. Когда с ним было покончено, она вернула мне чашку, и я отставил её на журнальный столик.

— Можно я сегодня останусь у тебя? — вдруг выпалила она.

Мои брови полезли на лоб.

— Честное слово, Драко, я бы не просила, если бы мне было куда пойти, — принялась оправдываться Грейнджер. — Дома Рон, родителям я ещё ничего не говорила, у меня просто нет сил объяснять им…

— А Поттер что, уже вышел из числа людей, к которым можно ввалиться в полночь без совы и привета?

— Нет. Нет. Гарри, он… — Грейнджер вздохнула. — Понимаешь, они с Джинни сразу начнут вызнавать подробности, а Джинни вообще сестра Рона… Я же говорю, я не в состоянии сейчас что-то объяснять. А ты…

Она исподлобья посмотрела на меня и пожала плечами.

— Что я?

— Ну, тебе вроде как… вроде как всё равно.

Ничто не выдало меня — только крылья носа дрогнули. Я улыбнулся одними губами.

— В точку, Грейнджер.

Она так явно выдохнула от облегчения, что у меня защемило где-то в районе сердца.

— Значит, я могу остаться? Знаю, мы не особо общались все эти годы, но вы с Гарри, кажется, неплохо сдружились, вот я и подумала…

— Друг моего друга — мой друг, — глубокомысленно изрёк я и махнул рукой. — Тролль с тобой, Грейнджер. Оставайся.

Я быстро встал.

— Но имей в виду, что у меня нет… этих ваших дамских штучек.

Грейнджер тоже поднялась и снисходительно улыбнулась.

— Все эти «штучки» у меня с собой. — Она похлопала по висящей на боку бисерной сумочке.

— Замечательно. Спальню выбирай сама — я тут ещё плохо ориентируюсь, — наставлял я, когда мы оказались на лестнице. — Не удивляйся, если наткнёшься на груду хлама за некоторыми дверьми.

— Тяжело без домовика? — ехидно спросила она. — Сказать правду, я удивлена, что ты не прихватил с собой одного из ваших семейных эльфов из Малфой-мэнора.

— Что поделать, — трагически вздохнул я. — Видишь ли, домовики боятся этого дома как огня. Верят в сказки о проклятии. Собственно, наша семья потому и переехала из Малфой-хауза в Малфой-мэнор несколько поколений назад. Но меня эта чушь не трогает.

Моё самозабвенное враньё, кажется, сошло за правду. Не говорить же этой заносчивой девице, что я добровольно отказался от домовых эльфов. Кретин.

Мы вышли в коридор, увешанный пыльными портретами, и я взмахом палочки зажёг факелы на стенах.

— Располагайся. Любая — в твоём распоряжении. Только смотри, чтобы тебя не покусали докси. И ещё берегись боггартов. Да, по-моему, вчера я видел призрак Чёрной Монахини. А за бюстом Григория Скрытного живёт семейство пауков, но на них можно не обращать внимания. Только не вздумай разговаривать с портретом Деметриуса Сигманда Малфоя! Иначе он и за всю ночь потом не заткнётся…

Грейнджер приподняла бровь.

— Короче, приятных снов, — закончил я, развернулся и быстро пошёл обратно к лестнице.

У самых ступенек не удержался и оглянулся. Грейнджер так и стояла там, где я её оставил, и сейчас мало отличалась от статуи Реджинальда Грустного, замершего рядом с ней. Закусив губу, я резко отвернулся и бегом спустился на первый этаж.

Огонь в камине почти потух, и я подкинул поленьев. Август в этом году выдался прохладным. Отбросив волосы с лица, я устало опустился на коврик перед камином, пытаясь собраться с мыслями.

Сразу после Битвы за Хогвартс меня и родителей переправили в камеры предварительного заключения в Министерство, где я пробыл добрых три недели, прежде чем состоялся мой суд. Я уже ничего не ждал. Я был настолько вымотан и истощён страхом, что в тот момент мне было всё равно, как со мной поступят. Но когда меня спросили, готов ли я назвать имена Пожирателей, которые мне известны, мне потребовалось меньше пяти секунд, чтобы сказать «да». Меньше чем за пять секунд я представил, что станет со мной в Азкабане и какая жизнь меня ждёт. Возможно, если бы не тот вопрос, я бы даже не понял, что теряю. А терял я не много не мало самого себя. Мне было всего восемнадцать, и вся жизнь была ещё впереди…

Целый год мне было предписано сопровождать авроров во время облав на Пожирателей, имена которых я назвал. Колдовать запретили, и большую часть времени я сидел в засаде со связным. Но страшно было так, словно я вновь оказался на войне.

Как только отловили последнего беглого Пожирателя, я оказался на свободе с правом колдовать, но с запретом выезда из страны. Они продолжали наблюдать за мной, и я об этом знал. И облегчил им эту задачу, когда спустя пару месяцев попросился в Министерство.

Шеклболт, который в тот период занимал кресло министра, был крайне удивлён. Похоже, ему в самом странном сне не могло присниться, чтобы кто-то из Малфоев добровольно попросился на работу. Однако реальность была такова, что после ареста и заключения в Азкабан отца в поместье был проведён тщательнейший обыск. Полы в обеих гостиных и столовой вскрыли, все тайники отыскали. Итогом стали дополнительные обвинения в сторону отца, кроме тех, что уже лежали на нём. Как только счета были разморожены и я получил к ним доступ, мне пришлось выплатить огромные штрафы. Довольно крупные суммы пошли от моего имени и на благотворительность — я знал, я видел, насколько пострадал магический мир во время войны. Я чувствовал себя виноватым и должен был хоть как-то унять орущую совесть.

Увы, на это ушли чуть не последние наши деньги. И, посоветовавшись с матерью, одним пасмурным августовским утром я отправился на встречу с министром.

Сейчас я понимаю, что Шеклболт не хотел меня брать. Но сотрудников категорически не хватало, и у него попросту не было выбора. Меня взяли в Отдел регулирования магических популяций и контроля над ними в Сектор по борьбе с домашними вредителями. Мерлинова борода, скажи мне кто ещё за три года до этих событий, что я буду радоваться, как щенок, устроившись охотником на садовых гномов, я бы покрутил пальцем у виска. Апломба у меня всегда доставало, а вот ума — нет. Только к двадцати пяти годам я понял, что по-настоящему умные люди готовы к любым неожиданностям. Жизнь слишком непредсказуема, чтобы быть чрезмерно уверенным в себе.

Впрочем, кое-кто явно желал оспорить это утверждение, сам того не зная. И этот кое-кто сейчас уже, наверное, мирно посапывает прямо у меня над головой.

С Грейнджер я впервые столкнулся в третий или четвёртый свой рабочий день. Если бы я знал, что она решила строить карьеру именно в этом отделе, попросился бы в Отдел магического хозяйства. Уж лучше туда, чем каждый день любоваться на лохматую голову и задранный к потолку нос. На самом деле, проблема была вовсе не во внешности Грейнджер и даже не в её непомерно амбициозном носе. Проблема была в том, что и перед ней мне было стыдно. Стыдно за то, что моя родная тётка пытала её на полу нашей гостиной у меня на глазах. Говорить колкости и гадости — это одно. Наблюдать, как пытают живого человека и используют его тело в качестве доски для записей, — совсем другое. Я был одним из немногих, кто знал, что она прячет под десятью слоями магии на правой руке. Мне тоже было что скрывать.

В один из дней в наш отдел заглянул Поттер — великий спаситель всея магического мира собственной персоной. Видеть его мне не хотелось ещё больше, чем Грейнджер. Не заметить моё нежелание разговаривать было несложно, ведь я резко развернулся посреди коридора и направился в обратную сторону с кипой пергаментов, стоило только Поттеру показаться из лифта. Я вообще забыл, что за свитки у меня в руках и куда я их нёс. Своего кабинета у меня не было, только отгороженный стол в углу в общей комнате для сотрудников подразделения. Свалив свитки на стол, я обернулся и нос к носу столкнулся с Поттером.

Сейчас мне кажется, что именно с той первой послевоенной встречи и начались наши странные отношения. Назвать это дружбой у меня бы не повернулся язык, да и у Поттера наверняка тоже. Остались старые подколки и шутки, мы общались нарочито небрежно. Не знаю, чем руководствовался Поттер, я же не мог вести себя иначе, ведь рядом с ним ощущал настолько сильное давление вины на плечах, что становилось невыносимо. Я знал, что он не винит меня, но от этого становилось только хуже. Поэтому предпочитал просто не думать об этом, когда Поттер находился поблизости. В тот день он поблагодарил меня за помощь в поимке значительной части сбежавших Пожирателей. Не то чтобы я особенно геройствовал или рвался в бой, но количество информации, которую я предоставил, и впрямь очень помогло Министерству. Всё то время, что я провёл в кругу Пожирателей, рот мой был на замке, но я всё слышал и всё запоминал. Говорили, не стесняясь: о своих убежищах, домах, разбросанных по всей Британии, родственниках и товарищах, готовых поддержать. Память у меня всегда была отличной, так что благодарности Поттера не были безосновательны. В тот же день он протянул руку. Мне по-мальчишечьи хотелось проигнорировать её или демонстративно отвернуться. Но я понимал, что протянутая рука Поттера — мой спасительный круг. Мой билет из зоны отчуждения. Разумеется, Поттер не просил за меня, но один только факт того, что мы поддерживаем хоть какое-то общение, ставил меня чуть выше в глазах очень и очень многих. После войны к мнению Поттера прислушивались как никогда. Порой он имел больше влияния на умы людей, чем министр.

Итогом той памятной встречи у стола в углу стал мой перевод в Отдел магического транспорта спустя год после того, как я устроился работать в Министерство. Я был до чёртиков рад сбежать с четвёртого уровня, и не только потому что устал носиться по огородам и пыльным чердакам.

С тех пор как мне посчастливилось стать коллегами с Грейнджер, жизнь моя буквально перевернулась с ног на голову, хотя казалось, что дальше переворачиваться уже некуда. Грейнджер носилась по отделу как тайфун, и я был безмерно рад тому, что мы работаем в разных подразделениях. Когда я только устроился, Грейнджер уже была заместителем руководителя подразделения существ. Глядя на то, как она воюет с незаинтересованностью сотрудников собственного сектора, я посочувствовал эльфам, которых, по слухам, она всё ещё пыталась освободить.

Вначале меня раздражал её постоянно раздающийся за дверью голос. Казалось, она везде. Не было ни одного укромного уголка, куда можно было бы спрятаться от грозного носа Грейнджер. Эта маленькая лохматая ведьма могла любого достать из-под земли в прямом и переносном смыслах.

Со временем я приноровился к тому, что она могла выскочить из-за любого поворота, как чёрт из табакерки. В нашем подразделении над ней посмеивались. Разумеется, исключительно шёпотом и только в обеденный перерыв, когда Грейнджер покидала Министерство, чтобы посетить булочную на соседней улице. А я между тем задумался, куда смотрит Шеклболт, если до сих пор не назначил её начальником отдела, ей было явно тесно в должности заместителя. Спустя неделю Грейнджер назначили руководителем подразделения существ, а ещё через полгода — начальником всего отдела, самым молодым за последние лет пятьсот.

И теперь этот лохматый тайфун получил полное право вытрясти душу из любого сотрудника отдела. В том числе из меня. По правде говоря, борец с домашними вредителями — не моё призвание, и Грейнджер очень быстро это заметила. Наше общение оставалось исключительно деловым, но, видя наши ленивые пикировки с Поттером в атриуме, она всё чаще обращалась ко мне по имени, когда сдирала с меня по семь шкур за несданные вовремя отчёты. Я же предпочитал называть её исключительно мисс Грейнджер, потому что она была моим начальником и раздражающей зубрилой, когда-то мешавшей мне учиться лучше всех в школе. Только теперь я понял, что у меня не было ни единого шанса хотя бы приблизиться к её успехам в учёбе. Казалось, она вообще не человек.

Я слишком поздно понял, что восхищаюсь ей.

Особенное уважение вызывало то, что, столкнувшись с какими-нибудь препонами, Грейнджер не скатывалась до заявлений вроде «Да вы знаете, кто я такая? Я помогла самому Гарри Поттеру победить Тёмного Лорда!». Она не трясла своим орденом Мерлина первой степени на каждом углу, как это делали некоторые. Она вообще никак не использовала свои привилегии намеренно. Они просто работали на неё. Но даже если этого было недостаточно, она не позволяла себе заноситься. И на лаврах тоже не почивала. У Грейнджер были цели, были мечты. С горящими глазами на совещании всего отдела она вещала о том, какие инновации мы должны внедрить в организацию работы с магическими существами. И глядя на неё в такие минуты, я верил в то, что это реально. Верил, что это необходимо.

Грейнджер заняла слишком большое место в моей голове, а я упустил момент, когда она вообще успела туда пробраться.

Однажды на вытертую зелёную дорожку нашего отдела ступила нога в тяжёлом ботинке из драконьей кожи. (Наверное, помогал ребятам из комиссии по обезвреживанию опасных существ. Авроры предпочитают более лёгкую обувь, если позволяет операция.) В этих ботинках он казался ещё выше, чем был на самом деле. Таким я его ещё не видел. Казалось, между тем нескладных придурком из школы и этим высоким подтянутым молодым мужчиной нет ничего общего. Но стоило ему заприметить взлохмаченную голову Грейнджер, как давно знакомая мне простодушная улыбка возникла на веснушчатом лице. Это был тот самый Рон Уизли — и вместе с тем не он.

Мы не пересекались с самой Битвы за Хогвартс. Впервые встретившись с ним с глазу на глаз спустя столько времени, я ожидал злобы или насмешек. Но Уизли, похоже, нехило поднялся в своём отделе и наконец-то обрёл уверенность. С развесёлым «О, Малфой!» он подскочил ко мне и так хлопнул по плечу, что от неожиданности я пошатнулся. Очевидно, младший Уизли окончательно избавился от всех своих комплексов и сейчас не нуждался в самоутверждении за счёт проигравших.

Я знал, что между ними любовь — или что-то в этом роде. Сложно не понять, когда он загребает её в объятия прямо посреди коридора и целует так, как будто они три года не виделись. Мне это казалось неуместным, неприемлемым и вообще отвратительным. Такое впечатление, словно он кому-то хотел доказать, что у них всё замечательно. В тот момент, думая об этом, я и не подозревал, насколько близок к истине.

Вид слипшихся друг с другом Уизли с Грейнджер неизменно вызывал приступы тошноты и раздражения. И если бы кто-то тогда попытался объяснить мне настоящую причину такой реакции, я бы не задумываясь наслал на него Заклятие косноязычия. Чтобы впредь думал, что несёт.

Мне потребовалось ещё несколько месяцев, переход в другой отдел и очередной приём в честь годовщины победы во Второй магической, чтобы понять всё самостоятельно.

О том, что между сладкой парочкой не всё ладно, я узнал второго мая две тысячи первого года. Я спокойно стоял себе у фонтана с бокалом шампанского, которое, честно говоря, терпеть не могу и глотнул только из вежливости, когда из дверей залы появилась Грейнджер. Она меня явно не заметила — я стоял в тени розового куста. Зато я очень хорошо заметил слёзы, которые она яростно утирала краем праздничной мантии, и слышал проклятия, которыми она сыпала в адрес Уизли. Наверное, если бы я выпил чуть больше, то вышел бы к ней. Четыре года прошло, а я до сих пор не определился, рад или нет тому, что ненавижу шампанское.

Но с того момента я старался избегать Грейнджер всеми возможными способами. Благо работа в другом отделе на другом уровне вполне этому способствовала. Не способствовало этому участившееся общение с Поттером. Тот большими шагами шёл к посту начальника Аврората и часто мотался в наш отдел в Сектор надзора за мётлами, в котором я очень быстро дослужился до зама руководителя. Уж в чём, а в мётлах я разбирался. В поисках Поттера Грейнджер часто забредала на наш уровень, и от моего взгляда не ускользали покрасневшие глаза и приклеенная улыбка. Хотелось начистить Уизли лицо. И я бы непременно так и сделал, если бы это не выдало меня с головой. В том числе — перед самим собой.

Жить с постоянными мыслями о вездесущей начальнице Отдела регулирования магических популяций, которая строила карьеру с бешеной скоростью, но никак не могла наладить личную жизнь, оказалось более чем сложно. Иногда меня брал страх, что кто-нибудь из этих троих залезет мне в голову и узнает правду, но я быстро вспоминал, что окклюменция — мой конёк. Порой Поттера не оказывалось в моём кабинете, и тогда Грейнджер пыталась завязать беседу ни о чём, но я пресекал все её попытки на корню. Не общаться с ней было настолько же невыносимо, как общаться. Но когда её не было рядом, я хотя бы мог вообразить, что её вообще не существует.

Шли месяцы. Я знакомился с девушками. Встречался с девушками. Расставался с девушками. А Грейнджер продолжала ссориться с Уизли и сидеть глубоко внутри меня. К две тысячи третьему году она окончательно сменила место жительства с моей головы на сердце, где обосновалась так прочно, что можно было сразу забыть о попытках выселить её оттуда.

Второго мая две тысячи третьего Рон Уизли и Гермиона Грейнджер официально расстались. В первый раз. За прошедшие два года подобных слухов и заявлений было так много, что я перестал придавать им значение. Потому что всякий раз, как до меня долетала весть об их очередном «расставании навсегда», во мне разрасталась радость. Хотелось мерзко хихикать и потирать ладошки. Нет, я не хотел, чтобы Грейнджер страдала. Или хотел. Немного. Потому что она выбрала этого недотёпу Уизела, а на меня даже не смотрит. Гораздо удобнее было злиться и злорадствовать, чем осознавать, что я несчастный идиот, который никогда не получит взаимности. Нет, конечно, выбор её, в общем-то, закономерен: это Уизли помогал ей спасать магический мир, а не я. Мой окоп был по другую сторону в этой войне. И всё же орден Мерлина первой степени и статус героя Второй магической (я даже почти признаю, что он это заслужил) не делают из Уизли отличного парня, с которым можно связать жизнь. Несмотря на его предыдущие заслуги и те высоты, которых он достиг в Министерстве, вскоре я понял, что из-за отношений с Грейнджер для меня он навсегда остался придурком Уизли из Гриффиндора. Только настоящий придурок мог обладать самой лучшей женщиной в мире и не ценить своего счастья. Лживой надежде приходилось умирать снова и снова, когда после чёрт знает какого по счёту расставания они снова сходились.

И вот впервые за всё это время внутри меня зародилась настоящая надежда. Потому что Грейнджер с порога окатила меня откровенностью, своими переживаниями, хотя мы никогда не общались настолько близко. А это значит, что усталость её достигла предела, раз она делится подобным со мной. В её глазах была такая тоска, что я сразу понял: это конец. Она поставила точку. Я был ошеломлён её беспомощностью, её непривычной покорностью. Она как будто сдалась. Она боролась за их отношения семь лет и вдруг опустила руки. Не знаю, возможно, я ошибаюсь, но что-то во всём её облике указывало именно на это. Борьба закончена, и Грейнджер больше не вернётся на поле боя.

Мысли потекли в совсем уж нежелательное русло. К дракклу! Подумаю об этом завтра. Или в следующей жизни.

Я встал и направился в свою спальню на первом этаже. Проходя мимо зеркала, затормозил и уставился на своё отражение.

— Я влюбился в Гермиону Грейнджер.

Отражение приподняло бровь.

— Неужели в это так сложно поверить?

Отражение равнодушно пожало плечами.

— В этом доме нет ни одного эльфа — это ли не лучшее доказательство?

Отражение фыркнуло.

— Она думает, что мне всё равно.

Отражение пристально посмотрело на меня. Краска бросилась мне в лицо.

— Да что бы ты вообще понимало, бестолковое зеркало, — брякнул я с досадой и пошёл дальше.

— Что ты трус, Драко Малфой, — проворковало зеркало мне вслед.

Глупая стекляшка.

Никогда не признаю, что она права.