Переменная облачность и никаких новостей (гет)

Это был их второй сбор после гибели Дамблдора. На кухне у Молли Уизли сидели все — сегодня все, и от этого Гестию не покидало ощущение того, что этот сбор — последний перед финальным отсчётом.

Готовы ли они были к войне, на самом-то деле? Хлопотливая мать семейства Молли, шумные дразнящиеся близнецы, элегантная Флёр, у которой через пару недель свадьба, Люпины, которые уже успели где-то пожениться, — у всех бушевала жизнь, а разве может жизнь соседствовать с войной?

— Родственников Поттера нужно отправить в убежище. Джонс и Диггл — вы останетесь с ними, -громыхнул Грюм, и Гестия не успела даже удивиться: слова застряли в горле. Родственники Поттера? Остаться с ними... Надолго? Пока не кончится война? Потому что они могут быть мишенью?

«Почему я?»,— единственное, что хотелось спросить Гестии. Она обвела взглядом собравшихся: Грюм хмурился, а Ремус и Артур смотрели сосредоточенно, как будто ждали вердикта.

— Вы единственные, кто может сделать это без лишнего шума, — сказал Ремус — спокойный, как всегда, только бледнее обычного. — Исчезновение тех, кто связан с министерством, заметят сразу.

«Но почему я?» — почти выкрикнула Гестия, с трудом кивая. Прятаться — не слишком ли много они хотят от неё в самом разгаре битвы? Ладно Дедалус — он немолод, куда тут воевать, но неужели она не принесёт больше пользы здесь?.. И неужели нет тех, кого нужно спрятать? Молли, например? Детей?

— Вы нас очень выручите, — добавил Артур, и Гестия поняла, что вопрос решён. Он, как и Ремус, отправлял прятаться её вместо жены, и это осознание било внезапно больнее, чем она ожидала. Взгляд Гестии неосознанно переместился на Кингсли, но тот молчал и даже смотрел куда-то вбок.

«Только потому, что я не твоя жена?» — с неожиданной злостью подумалось ей, но сейчас на повестке дня была война, напомнила себе Гестия, и молча кивнула второй раз в подтверждение своего (своего ли?) решения.

— — — — — — — — —

Дурсли начали раздражать Гестию с первых же минут знакомства. Так было неправильно, конечно. И она избегала заговаривать с ними: впрочем, в этом они с Дурслями сошлись.

Прибыли наконец на место в том же молчании: даже общительный Дедалус, стушевавшись, ретировался. Дурсли ужинали без них: отдельно и даже не предлагая присоединиться. Гестия, впрочем, и не чувствовала голода, лишь прихлёбывала слишком быстро остывающий чай, бессмысленно уставившись в окно. Её мысли терялись в Лондоне, где в министерстве со дня на день ждали переворота; в Норе, где всё ещё пытались шутить. У неё здесь, в одиночестве, не получалось, и только Дурсли подозрительно косились на них с Дедалусом исподлобья, но это уже не было забавным.

Дурсли их, похоже, боялись — и магов, и магии. Особенно старшие: сын (Дадли, глупое имя) практически не показывался на глаза. А может, боялись не столько магов, сколько вообще, но Гестия не собиралась копаться в чужих переживаниях.

Не тогда, когда у неё из своих остались лишь чувство ответственности, да глухое напряжение.

Когда Кингсли прислал Патронус, что Министерство пало, плотину тишины наконец прорвало. Дурсль-старший кричал не хуже, чем Сонорус. Брызгал слюной, размахивал руками — в исполнении такого «степенного толстяка» это были нелепые пируэты. И орал, что не позволит. Что именно не позволит, Гестия уже не вслушивалась. Достав бутылку огневиски, хлопнула по столу, сунула Дурслю стакан (от неожиданности он даже отшатнуться не успел) и опрокинула свой — залпом.

— Пока мы здесь отсиживаемся, там убивают наших соратников, — добавила она и невербально отправила стакан в мойку. Вернон Дурсль смотрел на стакан с такой смесью ужаса и неверия, как будто Гестия на его глазах разнесла вдребезги его фирму. Но — заткнулся.

Позже — вечером — Петунья впервые предложила им с Дедалусом присоединиться к ужину. Гробовое молчание и робкие просьбы передать соль за столом едва ли можно было счесть мирным договором, но это было похоже хотя бы на «пакт о ненападении».

Ночь все провели, не засыпая. Не сговариваясь: ждали, что произойдёт что-то страшное. Замучившейся бессонницей Гестии в полудрёме почти всерьёз хотелось, чтобы оно — что-то — случилось.

Но наутро всё было, как прежде. И на следующее, и через неделю. Жизнь, сменив направление, вошла в колею, и не было конца и краю сгустившемуся над Магической Британией вязкому туману.

Осадное положение и никаких новостей.

И вечная неуверенность, как в прогнозе погоды, который Гестия слушала по старой привычке: о теплицах и родном уютном огороде пришлось забыть. «Переменная облачность» — универсальное сочетание на все случаи жизни.

ПоттерДозор — чтобы услышать знакомые голоса с виной и облегчением, услышать вечно успокаивающий просветлённый басок Кингсли, и прогноз погоды — потому, что человек не может без мелочей, организовывающих дни в стройную череду.

К Хэллоуину во время традиционных вечеров «за радио» к Гестии стала подсаживаться Петунья. Гестия не возражала: в конце концов, Дурсли к изоляции не привыкли. А потом Петунья как-то спросила, зачем ей прогноз погоды.

— Я травница, — ответила Гестия зачем-то. В сущности, можно было бы и умолчать, какой Дурслям толк? Но Гестия слишком давно ни с кем не разговаривала — с Дедалусом разве что, но с ним они никогда не беседовали долго. — Выращиваю всякие растения. На ингредиенты. Для лекарств, например.

Она не ждала реакции от Петуньи: Гестия вообще давно ничего от Петуньи не ждала, — но та вдруг вздохнула и заметила:

— У нас в Литтл-Уингинге были розы. Жаль, здесь нет клумбы.

Для клумбы было немного поздно: слишком холодно. Но с помощью Дедалуса они сообразили себе пару ящиков на лоджии. И на рождественский стол Петунья срезала в вазу тюльпаны.

В ПоттерДозоре снова шутили, снова говорили о надежде, и голос Кингсли ни чуточку не изменился. И, наверное, в этом было волшебство предрождественского ожидания. «Всё изменится», — шептал ветер. И в последнюю минуту Сочельника Гестия подняла бокал и загадала желание: чтобы всё изменилось.

— — — — — — — — —

Второго, почти третьего, мая прилетела сова. От Кингсли. Вместе с ней — письмо и газета.

Гестия сидела на тёмной кухне в одиночестве и сжимала зубами кулак, чтобы не зареветь в голос. Истерически.

Окончившаяся война должна была представляться не такой. Но полсотни смертей раздирали в клочья гораздо сильнее.

— Есть новости? — спросил нерешительный голос с порога, и Гестия с трудом узнала, подняв глаза, Дадли Дурсля.

-Всё кончилось, — отозвалась она, справляясь с голосом. Дадли немного ещё помялся, не заходя.

— А Гарри?

— Жив, — Гестия глубоко вздохнула. — Гарри Поттер жив, Вольдеморт мёртв, но, к сожалению, не он один, — добавила она уже тише.

Повисла пауза — громоздкая и давящая.

— Вам... пива принести? — предложил вдруг Дадли. — Ну... Помянуть, то есть.

Кажется, он даже смутился — великовозрастный детина, каким-то образом ухитрившийся спрятать от матери пиво. И это было до того нелепо, что Гестия почти пришла в себя.

— Благодарю, — кивнула она и, отложив газету, закрыла глаза.

Их встречал Кингсли. «Министр магии», — поправляла про себя Гестия, но звучал это титул странно дико.

Правда, само прощание с Дурслями было странным. И, пожалуй, диковатым: с их нерешительным «спасибо» и внезапным вопросом Дадли про Гарри.

Кингсли долго молчал. Гестия не заговаривала. Внутри боролись слишком противоречивые мысли — и слишком больные.

«Ты мог бы позвать», — хотелось сказать ей.

«Они не должны были умирать», — это уже хотелось крикнуть.

— Когда я получила твою сову, я готова была тебя убить, — произнесла Гестия. — Потому что так не должно было быть.

Кингсли молчал, но молчал, казалось, соглашаясь.

— Почему? — Гестия судорожно выдохнула. — Там было столько... Тех, кто заслуживал жить. Дети. Друзья. Почему именно я сидела с Дурслями в укрытии, а они — погибали?

— Потому что кому-то пришлось, — тон у Кингсли был замогильным. И от вины, которая в нём чувствовалась — Гестия не могла бы и припомнить, чтобы в голосе Кингсли когда-то была столь явная и столь неизбывная вина — она снова заплакала.

— Они ведь были лучше, Кинг, — взахлёб повторяла Гестия, когда он осторожно прижал её к плечу. — Лучше меня. Умелее, опытнее, у них столько всего было, а я жива... А их — нет.

— Никто не должен умирать, Гес, — тихо проговорил тот. — Никто.

— Мне кажется, — продолжил он, совсем утыкаясь ей в макушку, — что они были просто смелее меня. Не знаю. И никогда не узнаю. Прости меня, Гес.

И поцеловал её — аккуратно, по-кингслевски сосредоточенно.

— Кинг, — она отмерла, наконец, и потянулась к нему, приподнимаясь на цыпочках. — Спасибо, что остался жив.