Туман и ветер (джен)

Солнца нет уже вторую неделю. И ветер, ветер…

К такому, как оказалось, довольно легко привыкнуть.

Однако курить при таком раскладе довольно тяжко.

Но я курю, кроме как на крыльце танцевальной студии мне курить негде.

Мне девятнадцать, а жить все страшнее.

Мои родители где-то в Америке, и мне даже нельзя им написать.

Я каждый день сижу в лаборатории при больнице Св. Мунго, а по вечерам я хожу на танцы. Ну, в самую обычную магловскую танцевальную студию в центре Лондона.

В пять лет я ходила в балетную школу. Белые маечки, высокие хвосты, чешки. Короче, куча мелких милашек и толпа взволнованных мам в коридоре.

Теперь — густо накрашенные глаза, узкие джинсы и стертые балетки. И отсутствие писем.

Мне девятнадцать, и я не узнаю себя на детских фотографиях.

Солнца нет из-за дементоров, ветер — из-за дурацкой британской осени.

Школьные друзья бегут из Англии пачками.

А я живу в Лондоне.

Мой город — это Манчестер. Это мое детство, летними вечерами я исхаживала его вдоль и поперек. В Манчестере почти нет магов, поэтому там мне совсем негде работать. Сейчас в Англии вообще сложно что-то найти, особенно если твоя мама в списке «не явившихся на регистрацию магловских выродков», ты учился в Гриффиндоре и довольно близко знаком с нежелательными лицами вроде Гарри Поттера, семьи Уизли да еще парой человек. Моя квиддичная команда распалась прошлой весной, и мне пришлось доставать бумажки с моими баллами по П.А.У.К.ам.

Так что теперь я каждый день хожу в жутковатую лабораторию, расположенную в подземельях Мунго, и занимаюсь зельями.

Сказать, что мне жутко скучно — ничего не сказать.

Поэтому по вечерам у меня танцы. Просто я как-то шла по Лондону и увидела вывеску. В моем случае радуешься любой приятной чепухе, я и решила устроить себе ежедневную чепуху в виде пары часов в студии. Немного легче становится, когда знаешь, что вечером тебя ждут люди, которые про Сами-Знаете-Кого ни разу не слышали. Не спасает, конечно, но хоть что-то. Сейчас они, наверное, счастливее нас, потому что не знают, что происходит. Для них туман и ветер — это просто туман и ветер.

Проходящие маглы смотрят на меня как-то очень странно. А я сижу себе в драных джинсах на крыльце и курю.

* * *

Еще по вечерам у меня старые письма, колдографии и пара хороших книг. Мои вечера дома — это ворох воспоминаний и страхов.

Я не виделась с друзьями несколько месяцев, и только сейчас смогла признаться самой себе — это своеобразное добровольное заточение.

За одну такую ночь я могу съесть целую пиццу, посмотреть один фильм, выкурить пару сигарет и прорыдать около часа без перерыва. Раньше я ревела гораздо больше.

Теперь же мое любимое занятие — включать Баха и лежать на кровати.

Потому что не хочется ничего.

И мне до сих пор легче винить в собственной апатии кучку дементоров, а не собственную тупость.

* * *

Вчера погиб Шон Уилсон, и погиб он ни за что.

Те, кто его убил, уверены: того, что Шон был из магловской семьи, вполне достаточно.

Его дочке только исполнился годик, а мы не можем ничем помочь его жене и родителям. Кроха Бекки такая милая, и мне не хочется думать, какой она будет в моем возрасте. Я очень надеюсь, что такой как я она не станет. Но мы не можем сделать так, чтобы Бекки жила в другом обществе.

Мы — это я, Фред Уизли и Анджелина Джонсон.

Мы только и можем, что посидеть с его женой, выразить соболезнования и пообещать сделать все возможное.

Три труса. Три козла, которые только и способны, что приползти в бар и пить, пить. Не смотреть друг на друга, не говорить ни о чем. Поднимать пятый тост за Шона, третий за счастливое будущее и еще два за нас.

— Надо поехать к его родителям. Мы учились с ним, это было бы правильно, — говорит Анджелина. Она откинулась на спинку стула и крутит в руках пустой бокал.

— Нет. За нами может быть хвост, — качаю головой я.

— Напасть могут везде, Лис, — отрезает Фред. — Везде. Нельзя жить так вечно, вам не кажется?

— Мне кажется, что ставить маглов под еще большую угрозу нельзя, — проговариваю я. — Тем более, что мы даже не сможем объяснить его родственникам…

Я замолкаю. В бар заходит Джордж, садится рядом со мной и берет бокал Фреда. Джордж без уха, и я до сих пор не могу привыкнуть к этому. Остаток вечера я молчу, пока они обсуждают последние новости.

Я вспоминаю, как Шон пил каждое утро по два стакана тыквенного сока, как у него совсем не получались Манящие чары и как он приглашал меня на свидание в Хогсмид. Черт возьми, Шон был отличным парнем, а они его убили. А мы боимся вылезти из своих нор, чтобы отомстить за него. И мне страшно от одной мысли о том, сколько мы еще можем так просидеть.

* * *

Зима в этом году отвратная. Снег, падая на землю, становится серым почти сразу.

Через неделю Рождество, и я знаю об этом только из-за того, что только что посмотрела на календарь.

Ни планов, ни подарков, ни традиционного ужина.

Самое страшное — я даже не переживаю из-за этого. Как будто бы так и надо. Я помешиваю Экстракт бадьяна. Двадцать пятое декабря в этом году — это просто двадцать пятое декабря.

Близнецы будут праздновать в Норе, Анджелина едет к родственникам во Францию.

Я хожу на работу, ем в кафе, хожу в танцевальную студию, курю, сидя на ступеньках. Пять месяцев такой жизни перечеркнули все, что случалось со мной раньше. Я как будто всегда жила в крохотной квартирке на окраине Лондона и делала одни и те же вещи. Сейчас даже радость однообразная — от танцев, хорошего фильма или хорошей книжки, редкого общения с коллегами.

Зима в этом году не удалась совсем.

* * *

В первый день рождественских каникул я трансгрессирую в Манчестер.

В нашем доме никто не жил полгода, поэтому первые несколько часов я с помощью магии пытаюсь хоть как-то убраться. В остальном ничего не изменилось, и мне здесь спокойнее. Клетчатый плед на диване, фарфоровые фигурки на каминной полке, шкафы с книгами, пианино в гостиной — мне все-таки не хватало этого, как бы я не гнала от себя эти воспоминания. На кухонном столе лежит письмо из министерства, адресованное миссис Эмили Спиннет. Я сминаю пергамент в кулак, кладу его на плиту и поджигаю. Через два дня после того, как прилетела министерская сова, родители уехали в Чикаго. И я осталась одна.

В моей спальне темно-зеленый ковер, стол, заваленный книгами и журналами, шкаф со школьными мантиями. Я ложусь на кровать и долго плачу, подтягивая коленки к подбородку. У меня в голове играют Beatles, а за окном крупными хлопьями валит снег. У меня Рождество, а я не видела ни одной елки.

Ближе к ночи я включаю пластинку Шуберта и ем печенье, купленное в ближайшей кондитерской. Пальцы мелко дрожат, крошки сыплются на кровать. Я спускаюсь на первый этаж и делаю себе какао. И даже сидя в знакомом с детства кресле, держа в руках любимую чашку, я чувствую себя несчастной. И выхода из своего положения не вижу совсем.

* * *

— Надо взять пару выходных и съездить куда-нибудь. Вдвоем, — говорит Анджелина.

Мы сидим в моей квартирке и пьем сливочное пиво. Мы прикидываемся, что можем вести себя так, как было раньше.

— Я не хочу никуда ехать. Это не поможет, понимаешь? — шепчу я.

— Тебе нужно какое-то разнообразие. Нам всем нужно, — Энджи смотрит прямо на меня, и мне становится неуютно. — Нельзя больше так сидеть, никуда не выбираясь.

— Нам нужно бороться — вот с этим я согласна.

— И как ты собираешься бороться? Они убивают людей каждый день. Просто так. Мне страшно говорить со знакомыми, ты не представляешь, что рассказывают в коридорах Министерства, — Анджелина опускает голову. — Я не хочу хоронить тебя, я не хочу никого больше хоронить!

Она начинает плакать, а я сижу и смотрю на нее. У меня в руках пустая бутылка, в глазах ужас, а в голове — абсолютная пустота. И в этом точно нельзя винить дементоров.

— Я не знаю как. Но точно знаю, что нельзя сидеть и просто наблюдать за этим, — я глажу Анджелину по спине и сама не верю, что мне удастся сделать хоть что-то полезное.

Энджи уходит через пару часов, напившись и наплакавшись вволю. Мне немного легче от того, что я не одна плакса в этом городе. Но я по-прежнему бесполезная трусиха, и это одно из самых худших ощущений в моей жизни. Я не общаюсь с друзьями, с родителями, сижу в темной квартире по ночам, даже не пытаясь заснуть, и хожу на ненавистную работу. И пытаюсь убедить себя, что в моем случае так и надо.

У меня всегда был плохой дар убеждения, так что я обхожу пять соседних кварталов и ставлю на дома защитные чары.

* * *

В апреле было всего несколько солнечных дней. Опять тучи, опять ветер.

В буфете больницы я сталкиваюсь с Оливером Вудом.

Вуд похудел и как будто стал другим. Лицо уже не мальчишки, а мужчины. Вуд вырос. Повзрослел. Я замечаю его почти сразу, как только захожу в буфет, беру кофе и сажусь рядом с ним.

— Оливер! Я так давно тебя не видела… Что ты делаешь в больнице?

— Привет, Алисия, — говорит он. — Я пришел забрать свою медицинскую карту, для квиддича. Ты работаешь здесь?

— Ага, ковыряюсь с зельями. Ты играешь?

— Перед тобой второй вратарь Палдмира, — ухмыляется Вуд.

Я ставлю чашку на стол и улыбаюсь. Я действительно рада за него — хоть кто-то осуществил свою мечту. Даже во время войны. Мы болтаем ни о чем весь мой обед, и я понимаю, что именно такой легкости мне не хватало весь последний год.

Но потом я выхожу на улицу, а там кроме тумана и ветра нет почти ничего. Только толпа ничего не подозревающих маглов, которые ругаются на погоду.

* * *

Я сижу на диване, а из колонок льется Моцарт. Ем шоколадный торт, даже не разрезав его на куски. Я бесцельно осматриваю комнату, когда мое внимание привлекает странный предмет ярко-красного цвета, лежащий на книжной полке. Я подхожу ближе и только спустя несколько секунд понимаю, что это галеон. Фальшивый галеон. Трогаю его кончиком мизинца и поспешно одергиваю палец. Потому что эта фальшивка буквально горит. И цифры внизу показывают сегодняшнюю дату. И надпись — «Кабанья голова». Я уверена, что этих слов на галеоне не было никогда.

Я слышу ворчание угрюмого бармена уже через несколько секунд.

* * *

Боль в плече становится неважной только тогда, когда я вижу Молли Уизли. Я понимаю все сразу, пусть и не знаю, кто именно погиб.

Как только я узнаю, что Фреда больше нет, то забываю о том, что мы выиграли битву.

Потому что я не просила такой победы. Не такую цену я была готова заплатить за будущее.

Фред Уизли был отличным парнем, и он погиб в бою.

В этом бою погибли мы все. Частичка каждого из нас.

В окна пробиваются первые лучи солнца. Но впервые за год солнце мне не нужно. Потому что на душе туман и ветер. И пустота.

Fin.