Вероятности (гет)

Суббота

Я вносила в журнал записи о состоянии больного, когда меня отвлёк шум на кухне. Что-то с грохотом упало, злобно зашипел кот, взвыл мужчина. Отложив записи, я опрометью бросилась на кухню. Что-то, свалившееся на пол, оказалось сковородкой с остатками глазуньи и бекона — наш завтрак не отличался разнообразием. Дадли сидел на полу и баюкал расцарапанную до крови руку, а Живоглот под столом пытался перегрызть верёвку, которой к его хвосту привязали пустую консервную банку. Выходило плохо, но рыжий не сдавался.

— Ну, и зачем ты это сделал? — поинтересовалась я, залезая под стол.

Верёвка оказалась шнурком от кроссовок Дадли. Весёлым таким, в жёлто-зелёную полоску. Развязать её никак не получалось, и кот сердился, живо напоминая закипающий чайник. Хмыкнув, я достала палочку и произнесла режущее заклинание, освобождая его от жестянки. Благодарно мяукнув, Живоглот легко вскарабкался на подоконник и недобро посмотрел на Дадли, которого явно ждали неприятности. Кот у меня был хороший, но злопамятный и на пакости горазд.

— Он заслужил! — Дадли капризно поджал губы и погрозил кулаком.

— Опять на твоём стуле сидел?

— Хуже! Играл с моими машинками!

Машинки были неприкосновенны — даже мне не разрешалось их трогать. Дадли сам их вынимал из коробки, а вечером клал на место. И это единственное, что он делал без напоминания.

— В следующий раз не хватай Живоглота за хвост, если не хочешь, чтобы тебя покусали, — посоветовала я, рассматривая царапины Дадли. Глубокие, кровь успела пропитать рукав рубашки и теперь капала на джинсы и пол. Достав палочку, я собиралась их залечить, но мой подопечный отшатнулся. Обхватив голову руками и раскачиваясь из стороны в сторону, он захныкал:

— Убери! Убери! Убери!

Я послушно спрятала волшебную палочку и пошла в ванную за аптечкой. По рассказам Гарри, его кузен никогда не любил магию, но сейчас он её боялся как стихийного бедствия.

— Дай руку, обработаю перекисью, — сказала я, вернувшись назад с аптечкой.

— Нет. Она щиплет. — Дадли отполз ещё дальше и вжался в тумбочку.

Про Живоглота он забыл. Сейчас его больше волновала волшебная палочка, кончик которой выглядывал из моего кармана.

— Но это необходимо, иначе рана воспалится и будет болеть ещё больше, — терпеливо объяснила я.

Терпение — единственное, что можно противопоставить капризам Дадли. Или магию, но её он боялся, а использовать страх для выгоды я бы не стала никогда.

— А ты не будешь доставать ту страшную штуку?

— Нет.

Я протянула раскрытую ладонь, и он доверчиво вложил в неё свою.

* * *

После уборки на кухне я вернулась к журналу. Нужно было подробно описать состояние Дадли и поставить новые отметки в графике прогресса. Вот только прогресса не наблюдалось, а все записи сводились к одной фразе: «Без изменений».

Вот уже два месяца Дадли Дурсль был Спящим. Так профессор Вайт называл тех, на чьё сознание тёмная магия повлияла настолько сильно, что они уходили в себя, как будто засыпали и становились детьми или вообще теряли память. Я даже не знала, что хуже.

Ведь это было действительно страшно: двадцатилетний парень с сознанием ребёнка, которому постоянно нужны забота и внимание.

На столе у меня лежала подшивка газет, старых и шуршащих, как опавшие листья. Часть из них пестрела мерзкими заголовками: «Охота на магглов», «Близкие Избранного снова под ударом», «Посылка с того света». И везде одна и та же колдография семейства Дурслей, где они живы и счастливы.

Я десятки раз перечитывала статьи, выискивая в них крупицы правды. Изучала медицинские заключения из Мунго и отчёты авроров. Всё сводилось к одному: Петуния и Вернон Дурсли действительно были убиты тёмным артефактом. Но не Дадли. Он выжил, более того, на нём не обнаружили ни малейших следов какого-либо воздействия.

Профессор Вайт считал, что дело здесь в самом пациенте. Дескать, его сознание спасается от пережитого кошмара. Ещё у него имелась гипотеза, что пострадавшему помогла сама магия, а потому случай уникален и требует тщательного изучения. Но в Мунго решили иначе, отправив маггла к маггловским докторам.

Гарри был с этим не согласен и стал искать лазейки, чтобы оставить нелюбимого кузена под присмотром специалистов. Он всё же чувствовал себя виноватым за смерть дяди и тёти. Желающих возиться с Дадли не нашлось. А я занималась исследованиями в области ментальной магии и не могла ему отказать. Так Дурсль поселился здесь, в Аллерзорпе, вдали от любопытных глаз и надоедливых репортёров. Деревня находилась в восточном Йоркшире. Небольшой заповедник, рыболовные бухты и церковь — вот и все достопримечательности. Таких поселений в Англии десятки, и затеряться в них проще простого, что я и сделала при первой же возможности. Кто-то мог назвать это поствоенным синдромом, кто-то — депрессией, я же называла усталостью: выматывающей, давящей и разбивающей вдребезги всё то хорошее, что ещё осталось.

От воспоминаний меня отвлекло громкое сопение над ухом. Дёргать меня за рукав Дадли стеснялся, просить не любил, а потому нашёл компромисс.

— Ты что-то хотел? — спросила я, закрыв журнал.

Дурсль неуверенно улыбнулся и почесал нос.

— Почитай, Гермиона, — попросил Дадли, протягивая мне книжку со сказками.

Отчего-то мой голос его успокаивал. Чтение, как и конфеты, надо было заслужить хорошим поведением. Ещё месяц назад он бы визжал и топал ногами, требуя, чтобы ему купили новую игрушку или испекли пирожные — шоколадные, с кремом. Готовить я не любила, да и, по правде говоря, не умела, потому с энтузиазмом взялась за перевоспитание подопечного.

Это было похоже на войну. Я установила режим дня и следила за выполнением мелких обязанностей, которые включали в себя уборку постели и мытьё посуды. Он мстил, портя книги и разрисовывая стены несмываемыми маркерами.

Я взяла книгу и начала читать сказку о Белой даме, потом о Джеке-лентяе. После каждой истории делала паузу, внимательно всматриваясь в безмятежное лицо Дадли.

Очень хотелось дождаться пробуждения, а он всё сидел на полу, положив голову мне на колени, и слушал. Казалось, ему важнее звук голоса, а не суть слов.

С каждой паузой надежда на то, что это произойдёт сегодня, таяла. Закончив читать, я закрыла книгу и погладила Дадли по волосам. Он посмотрел на меня неожиданно осмысленными и безумно усталыми глазами, я затаила дыхание... Ещё немного — и... но нет. Веки опустились, и иллюзия исчезла.

* * *

— Завтра к нам приедет Гарри. — Дурсль перестал жевать и нахмурился, вспоминая, о ком идёт речь. Вздохнув, я объяснила: — Дядя Гарри. Худой и в очках. Он тебе конфеты каждый раз приносит.

Мой подопечный поёжился и проворчал:

— Не хочу. Пусть не приходит.

— Почему? — искренне удивилась я.

В отличие от профессора Вайта, который каждый раз пытался напоить подопытного новым зельем, Гарри никогда не обижал кузена. Более того, он всегда был терпелив и очень внимателен. И первый поверил мне, когда я рассказала о пробуждении.

— Не хочу, и всё. И конфет его мне не надо!

Тост, намазанный вишнёвым джемом, полетел на тарелку. Я в одиночестве растерянно смотрела на остывающий ланч. Что-что, а поесть Дадли всегда любил, и если он бросил сладкое, то действительно сильно расстроился.

Чуть позже я отправилась его искать — ему требовалось время, чтобы успокоиться. Погода была по-осеннему тёплой. Утром прошёл дождь, и воздух напитался влагой. Под ногами раскинулся золотой ковёр из листьев, клёны полыхали багряными факелами, и среди всего этого великолепия ютились ели — зелёные и расплывчатые, как кляксы. Если не сворачивать в сторону шоссе, то можно представить, что попал в заколдованный лес.

Я шла вдоль кромки деревьев к рыболовным бухтам. Дадли избегал людей и ни с кем, кроме меня, не общался. В деревне его считали странноватым и чуть эксцентричным молодым человеком. На расспросы соседей я пожимала плечами и говорила, что он очень стеснительный и тяжело сходится с незнакомыми. Мне не верили, но со временем отстали и прекратили заглядывать в гости.

На причале обнаружился лишь мистер Фрэнч, куривший трубку. Я приветственно помахала ему, но он этого, кажется, даже не заметил. Рыбацкие лодки лежали на берегу, перевёрнутые вверх дном, отчего стали похожими на продолговатые серые семена. Или коконы, из которых весной появятся яркие бабочки и принесут на крыльях тепло и аромат первоцветов.

Миновав причал, я прошла по тропе к амбару, где держали рыболовные снасти. Дверь была не заперта, и я, замерев, прислушалась: там точно кто-то скрывался. Позвякивание металла чередовалось с ровным стуком. Внутри всё казалось серым из-за недостатка света, дурно пахло подгнившей рыбой и смолой. Мой пациент сидел на грязном полу и ковырялся отвёрткой в круглой железяке, молоток лежал рядом.

— Дадли, — тихо позвала я.

Он поднял голову и осмысленно посмотрел на меня. Я едва удержалась, чтобы не закричать от радости: пробудился!

Сейчас передо мной был не ребёнок, а угрюмый парень с испачканными машинным маслом руками. Где он его находил, я понятия не имела, но жирные пятна постоянно появлялись на его одежде, и от них с трудом удавалось избавиться.

— Прикрой дверь — тянет. — Дадли отвернулся, вновь сосредотачивая внимание на железяке.

Когда он пробуждался, его тянуло что-то чинить. В первый раз это была расшатавшаяся ножка стула, во второй — заевший замок. Возможно, эта его потребность возникла из-за ощущения собственной... «неисправности». Словно что-то внутри работало не так и требовало исправить недостатки окружающего мира.

— Можно? — я кивком указала на ящик, стоявший рядом с ним.

— Как хочешь.

Его голос звучал глухо, но я знала, что он следит за мной краем глаза. Наверное, опасается, что я вытащу волшебную палочку и начну колдовать. Или ему просто неуютно в моём обществе, но прогнать меня он не может. Или не хочет, но об этом я предпочитала не задумываться. Как и о многом другом.

Мы долго сидели молча. Я мёрзла и грела руки в карманах, Дадли возился с инструментами.

— Профессор завтра тоже будет? — Он отложил железяку и потянулся до хруста в костях. У него получилось устранить поломку, чем он был жутко доволен.

— Нет, он уехал на конференцию в Германию.

— Будет психов лечить. — Дурсль кривовато усмехнулся, из-за чего его некрасивое лицо стало ещё более отталкивающим. Я ощутила себя неуютно, словно меня с ног до головы окатили холодной водой.

— Зачем ты так?

— Брось, Гермиона! Я тоже псих, и ты это знаешь. И Поттер знает, поэтому каждый раз из жалости таскает мне конфеты.

— Ты всё помнишь, когда засыпаешь? — осторожно поинтересовалась я.

— Нет, — он запнулся. — Не важно! Не хочу говорить...

— Это глупо!

Он знал и понимал гораздо больше, чем показывал, и не хотел — совсем не хотел! — помочь мне найти путь к его исцелению.

Дадли равнодушно пожал плечами: дескать, мне всё равно.

— Даже Живоглот на твоём месте повёл бы себя умнее! — в сердцах воскликнула я.

— Он кот.

— Вот именно!

— Но я же лучше кота, правда?

Я замерла, а потом, не удержавшись, рассмеялась. Нелепость нашего разговора, старый, заваленный хламом амбар и временно пробуждённый Дурсль, всерьёз сравнивающий себя с котом — всё это казалось невероятно забавным и в то же время важным.

— О, да! Мебель когтями ты не портишь, только стены расписываешь.

Я вспомнила когда-то белые обои гостиной, на которых несмываемыми маркерами были нарисованы слон, собака, чёрная клякса, обозначающая дементора, женщина с тонкими ногами и непропорционально большой головой и разномастные цветы с завитушками. Последние дорисовала я, чтобы хоть немного оживить мрачные картинки. Помнится, Дадли с восторгом поддержал мою идею и даже советовал, где их лучше разместить.

Поднявшись и неловко отряхнув испачканные маслом джинсы, мой подопечный протянул мне руку.

— Пошли домой, холодает, — произнёс он, глядя в сторону.

Я кивнула и крепче сжала его ладонь, словно надеялась, что так сумею его удержать, и он не уснёт.

Воскресенье

Гарри приехал в Аллерзорп на автобусе. Он посещал нас каждое воскресенье. Местные к нему быстро привыкли, но всё ещё относились настороженно. По их же словам, мистер Поттер был славным малым, но немного странным. Именно поэтому — чтобы не привлекать лишнего внимания — и выбирались более традиционные способы путешествия, чем трансгрессия или каминная сеть.

Ещё Гарри не хотел лишний раз пугать кузена. В последний его приезд Дурсль залез в чулан и наотрез отказался выходить. Правда, к обеду он проголодался, а стратегический запас конфет и печенья был съеден, поэтому Дадли нехотя присоединился к трапезе. Мы только посмеивались, глядя, как усердно на нас не обращают внимания, одновременно кидая косые взгляды в сторону сладостей.

Что он учудит сегодня, я понятия не имела, поэтому сбежала — по-другому и не скажешь — на автобусную остановку.

Гарри был сонным, встрёпанным и до боли родным. Сжав его в объятиях и взъерошив волосы, я ощутила себя так, словно перенеслась назад, в счастливые школьные годы. Не хватало только Рона, который сейчас был в Румынии, и мы не знали, когда он вернётся. Отвечать на письма мистер Уизли-младший ленился, ограничиваясь общими фразами и сувенирами. Я скучала по нему: по разбросанным вещам и вечерним шахматным партиям, по раздражающе-глупым вопросам и статуэткам квиддичных игроков на полке, по дружеской поддержке и неловким похлопываниям по плечу, по многим другим мелочам, которые неожиданно оказались важными и до боли необходимыми.

— О чём задумалась?

— О Роне, — я смущенно улыбнулась. — Опять конфеты принёс?

— Нет.

Гарри открыл коробку, которую держал в руках, и показал мне миниатюрного солдатика, разрисованного яркими красками.

— Дерево, покрытое лаком. И все разные! Кучу магазинов объездил, пока нашёл!

Я хмыкнула: от рассказа веяло воодушевлением мальчишки, наконец-то дорвавшегося до желанной игрушки.

— Ты же знаешь, что этим не завоюешь его симпатию, — мягко заметила я.

— Думаешь, не возьмёт?

— Отчего же? Возьмёт, но относиться к тебе лучше не станет.

Гарри приуныл. Я искренне не понимала, почему ему так важно было подружиться с кузеном. В детстве они ненавидели друг друга, а после гибели старших Дурслей их отношения стали ещё хуже.

— Как он?

Мне вдруг стало неуютно. Так бывает, когда человек, которого знаешь много лет, показывает ту часть себя, которую тщательно скрывал многие годы. И эта часть незнакомая и даже отталкивающая, но она есть, и с этим приходится мириться, как с насморком или обтрёпанными страницами в книге.

— Лучше. На этой неделе он трижды пробуждался. Но... я не уверена, что он хочет выздороветь.

— Что ты имеешь в виду? — Гарри прищурился.

— Дадли сопротивляется, не желая возвращаться к нормальному состоянию.

— Он сам тебе об этом сказал?

— Нет, но... — я запнулась, совершенно не представляя, как объяснить очевидную с моей точки зрения вещь. — Всю жизнь о нём кто-то заботился, а сейчас он остался один. В Мунго были правы — проблема не в магии, а в его сознании.

— Это всего лишь предположение, ты не знаешь...

— Мы с профессором Вайтом перепробовали всё: от зелий до заклинаний. Даже охранные амулеты использовали, но ничего — ничего! — не помогло. <i>Пробуждение</i> происходит случайно. Нет никакой закономерности, понимаешь?

— Он боится одиночества, — сдавленно сказал Гарри.

Я не могла понять, чего в его голосе больше: удивления или осознания, что всё оказалось так просто?

— Все мы его боимся, — прошептала я, грустно улыбнувшись.

* * *

— Дадли!

— Нет! Пусть он уйдет!

— Это глупо! Ты не можешь сидеть здесь до вечера.

Дурсль меня проигнорировал и закопошился под столом, как улитка в раковине. Большая такая улитка, едва помещающаяся в узком пространстве, но упрямо считающая, что её не видят.

С досады я пнула ножку и пошла в гостиную. Гарри пил чай и с интересом рассматривал разрисованную стену.

— Жаль, что рисунки не двигаются.

Кивнув, взяла чашку. Её содержимое остыло и немного отдавало горечью, но я не стала добавлять сахар.

— Он так и остался под столом, — сказала я и, помолчав, добавила: — C солдатиками.

Гарри одобрительно хмыкнул и заметил:

— По крайней мере, не в чулане.

Поставив чай на журнальный столик, я забралась с ногами на диван и прижалась к тёплому боку друга. Клонило в сон. После обеда пошёл дождь, было пасмурно и сыро. Гарри укрыл меня пледом и обнял, согревая и убаюкивая. Сейчас с ним было уютно и спокойно.

Я заснула.

Снилась мне разрисованная Дадли стена. Я касалась рисунков рукой, и они начинали оживать. Женщина с большой головой раздулась как шарик и, размахивая пальцами-сосисками, взлетела. Собака побежала за ней, лая и подпрыгивая, в попытке ухватить за лодыжку. Клякса-дементор взмыл птицей, но слон сердито затрубил и, встав на задние лапы, втянул его хоботом. Цветы и завитушки разрослись, образовывая живую арку, и я невольно приблизилась к ней. Одуряюще пахло жасмином и мятой. Колючие кусты акации лениво шевелили ветками, сонные и ко всему безразличные. Дальше на тропе стоял человек и курил трубку. Тусклый лунный свет очерчивал его силуэт, но лицо разглядеть не удавалось. Шаг вперёд, затем ещё и ещё. Мне было любопытно, хотелось оказаться по ту сторону арки и последовать за незнакомцем. Стать Алисой, так беспечно полезшей в нору за кроликом.

— Нельзя! — воскликнул кто-то.

Обернувшись, я увидела мальчика лет десяти. Толстый, с глазами-щёлочками и глупо приоткрытым ртом, он производил впечатление дурачка, который всегда говорит первое, что взбредёт в голову.

— Уходи! Слышишь? — Паренёк вцепился мне в локоть и потянул подальше от арки.

Я послушно следовала за ним. С каждым шагом очарование того мира слабело, стиралось, оставляя после себя ужас, жёсткой щёткой скользящей по телу и царапающий до кровавых ран.

Мальчик же становился всё реальнее. Пятнистая нездоровая кожа, тёмные волосы и остекленевший как у покойника взгляд создавали впечатление, что он действительно мёртв. Вздрогнув, я отдёрнула руку и попятилась.

— А ведь ты обещала мне помочь, Гермиона. Помнишь?

Мой спутник на глазах стал расти, черты его лица оплывали, словно воск церковной свечи. Я услышала хруст костей и противный железный скрип. Миг — и передо мной возник Дадли, бледный, с рубцами, наискось прочерчивающими лицо. Он казался разорванным на части, а потом наспех склеенным и оживлённым. Всхлипнув и до крови прикусив ладонь, я осела на пол. Хотелось зажмуриться, спрятаться под одеяло и твердить, что это всего лишь сон, что я вот-вот проснусь...

И я проснулась. Внезапно, словно от толчка. Было темно, за окном тихо шелестел дождь. Я лежала на диване, закутанная в плед, а рядом сидел Дадли и перебирал мои волосы. От него пахло свежей краской и клеем. Наверняка опять что-то чинил.

— Где Гарри?

Голос хрипел, и ужасно хотелось пить.

— Ушёл. Сказал, что свяжется с тобой через камин.

— Тебе понравились солдатики?

Мне было не по себе рядом с ним, да ещё и в темноте. Такой Дадли, мыслящий и мрачный, пугал. А ещё кошмар, будь он неладен! Меня до сих пор потряхивало, и, стоило закрыть глаза, клятая арка оживала и жадно тянулась ко мне.

— Милые... игрушки. Живоглот утащил несколько на улицу.

— Зачем?

От удивления я села. Плед сполз, и кожа покрылась мурашками — в комнате было холодно.

— Зарыть.

— Но Живоглот не собака!

— Не собака. Но повадки у него не совсем кошачьи.

Я замолчала, не зная, что ещё сказать. Хотелось подняться наверх и закрыться в комнате, только чтобы не слышать рядом чужого дыхания и не ощущать осторожных прикосновений. Не сравнивать вымысел и реальность.

О Дадли-ребёнке я могла заботиться, но Дадли-взрослого не понимала. Первый был милым, хоть и капризным. Я знала, что ему следует сказать и пообещать, чтобы он слушался. Второй слишком резко изменился, лишившись родителей. Мрачный, угрюмый, ожесточившийся, он чем-то напоминал мне покойного профессора Снейпа. И параллель эта совсем не радовала.

— Не уходи, — тихо-тихо, — посиди со мной.

Плотнее закутавшись в плед, я устроилась рядом с ним на полу. Запах краски усилился, ужасно захотелось чихнуть.

— Расскажи что-нибудь.

— Лучше ты, — предложила я.

— Что?

Кажется, Дадли удивился. Жаль, я не могла видеть его лица. Оно было некрасивым, но эмоциональным, всегда позволяя понять, чего следует ожидать. Сейчас я здорово рисковала, спрашивая о том, что меня действительно волновало:

— Почему ты не хочешь пробуждаться?

Дурсль молчал долго. Я же сидела, прислушиваясь к его дыханию. И считала удары сердца: десять, двадцать, тридцать... Отчего-то это казалось важным, словно каждый стук приближал меня к разгадке.

— Не к кому, — сказал Дадли зло, отрывисто. — Мне не к кому возвращаться.

Я хотела возразить, заверить, что всё не так, но вовремя одёрнула себя. Всё так. Он действительно остался один и нашёл, возможно, единственный выход. Беспокоило другое.

— Но ведь ко мне ты возвращаешься?

— К тебе возвращаюсь, но ты не хочешь, чтобы я остался.

— Дадли...

— Помолчи, ты слишком много болтаешь...

Найдя в темноте мою руку, он сжал её в своей большой и влажной ладони. Это не было неприятно. Непривычно, да. Но и только.

Вздохнув, я прижалась к нему, слушая сильные размеренные удары сердца и стараясь ни о чём не думать. Я вновь уснула, и кошмары мне больше не снились.

А утром Дадли исчез.

Понедельник...

Вторник...

Среда...

Четверг...

Пятница

— Я его везде искала, Гарри. Везде!

Глухое раздражение нарастало внутри и готово было вот-вот прорваться ядовитой волной. Прошло четыре дня, а Дадли так и не смогли найти. Помню, в то утро я была повсюду: дома, в столь любимых им рыбацких бухтах, в деревне и даже в лесу, но тщетно. Дурсль — маггл, его обнаружить гораздо легче, чем волшебника. Но ни у меня, ни у Гарри этого не получилось. Я боялась, что он ушёл слишком далеко от дома и уснул. Конечно, Дадли-ребёнок не сможет вернуться, попросту не найдёт дороги назад. Неизвестность убивала, от бессилия хотелось кричать, бежать, что-то делать, но только не стоять на месте. А меня не понимали. Раз за разом я натыкалась на безразличие и вежливый интерес: «Кто он вам?»

И правда, кто?

Навязанный пациент? Капризный ребёнок? Потерявшийся человек, которому хочется помочь? Раз за разом я задавала себе этот вопрос и не находила ответа.

— Не кричи. — Гарри поморщился, устало прикрыв глаза.

Мы разговаривали через камин, и я могла видеть только его голову. Друг был вымотан. Он, как и я, спал урывками и не прекращал поиски. Полная самоотдача, граничащая с безумством. Но если Гарри на это толкала вина, то я напоминала сумасшедшую белку, потерявшую тайник с орехами и постоянно натыкавшуюся на разбросанную вокруг скорлупу.

— Нужно сделать перерыв.

— Но...

— Я приеду сегодня вечером, и завтра мы снова обыщем деревню. Не может быть, чтобы Дадли сам, без чьей-либо помощи сумел покинуть Аллерзорп. — Гарри ободряюще улыбнулся и добавил: — Мы найдем его, веришь?

Я кивнула, не в силах ответить. Конечно, я ему верила. А разве у меня был выбор?

* * *

Время превратилось в кисель. Я пробовала читать, но смысл слов ускользал. Прислушивалась к звукам, шорохам и надеялась, что сейчас раздастся стук в дверь и войдёт Гарри. Но ожидание затягивалось. Впервые за месяцы, прожитые здесь, дом казался мне слишком большим и пустым. Переходя из комнаты в комнату, я ждала чуда, но мой лимит чудес давно был исчерпан.

Лежащий на подоконнике Живоглот притворялся спящим. После исчезновения Дадли он частенько там устраивался. Всматривался в золотисто-багровые деревья, ловил едва слышные шорохи. И ждал.

Заварив чай, я закуталась в плед и села на диван. Разрисованная стена всё ещё пугала — слишком реальным был недавний кошмар. Я пообещала себе перекрасить её, как только мы с Гарри найдём нашу пропажу. Чистый лист, точка возврата, пробуждение от затянувшейся болезни — вот что было мне необходимо.

Тишина убаюкивала, имбирный чай согревал, и потихоньку напряжение уходило. Оно просачивалось сквозь кожу липким потом, обволакивало паутиной и тут же рвалось и опадало ошмётками. Я почти уснула, но вдруг заскрипели петли, и в коридоре раздались шаги.

«Гарри!»

Вскочила на ноги и... замерла. Счастливая улыбка сползла с моего лица, сменившись неуверенностью. В гостиную вошёл Дадли. Куртка его была распахнута, шарф небрежно прикрывал шею, черты лица из-за усталости казались смазанными. Он производил впечатление человека, который мучительно борется сам с собой, но не понимает этого. Глуповатый, недалекий парень, нелепый и раздражающий до зубовного скрежета — я безумно скучала по нему.

Но более всего меня ошеломил взгляд: осмысленный и колкий.

Не удержавшись, я кинулась к нему и крепко сжала в объятиях, пряча лицо в пропахший сигаретами шарф. Я отчаянно боялась поверить, что это реальность, а не сон.

Дадли неловко похлопал меня по плечу и спросил:

— А ужинать мы будем?

Вопрос заставил меня напрячься. Непосредственный и по-детски прямолинейный...

Он вновь уснул.

— Конечно, — вымучено улыбнулась я. — Что ты хочешь?

— Сэндвичи. Их можно взять с собой! — Дадли был ужасно разочарован моей недогадливостью.

С собой? Что это могло значить?

— Я за тобой вернулся, — он понизил голос до шёпота, словно хотел признаться в чём-то.

— Но... Почему?

Дадли покраснел, пробормотал что-то едва слышно, а потом наклонился и поцеловал меня в щёку. И этот простой жест был красноречивее любых слов.

Мне стало жарко. Наверное, по цвету я вполне могла поспорить со свёклой. Как объяснить ребёнку, что его признание слишком неожиданное и смущающее? Неправильное... Невозможное...

Он всё понял, как могут понимать только дети. Сначала его глаза округлились, став похожими на две плошки, а затем Дадли шмыгнул носом, схватил меня за руку и подвёл к стене.

И хотя разум у него был совсем юным, сила вполне соответствовала физическому возрасту. Меня держали крепко, до боли сжимая пальцы, и совершенно не обращали внимания на попытки вырваться.

— Нас ждут. Вот увидишь, там будет весело. Да, да! И много-много игрушек!

От стены повеяло холодом, и рисунки начали оживать как в моём кошмаре. Штукатурка трескалась и опадала, цветы вырастали прямо из стены, образуя живую арку. Я вновь видела колючие кусты акации, вдыхала запахи леса и влажной земли, с ужасом осознавая, что не сплю и что проснуться не удастся. Человек с трубкой поманил нас рукой, и мой спутник, весело рассмеявшись, шагнул вперёд, затягивая меня следом. Я узнала мистера Фрэнча с рваной раной на месте рта и жёлтыми звериными глазами. Он довольно скалил зубы, предвкушая новую забаву. Его лицо стремительно менялось. Миг — и на месте старика появился Рабастан Лестрейндж. Исхудавший, постаревший, но всё же узнаваемый. Последний кусок мозаики стал на место с противным щелчком: это он прислал посылку Дурслям.

Он был виноват в том, что Дадли стал Спящим!

И сейчас он сделает со мной то же, что и с моим подопечным — я это понимала, но предотвратить не могла.

Живоглот соскочил с подоконника, прыгнул на спину Дадли, пытаясь защитить меня, и был отброшен в арку, уменьшившись на глазах. Миг — и вместо кота по земле поползла отвратительная мохнатая букашка размером не больше моего мизинца. Мне стало по-настоящему страшно. Если такое случилось с Живоглотом, то что ждёт меня?..

Я сопротивлялась. Кричала, царапалась, даже вытащила волшебную палочку, но Дадли выхватил её из рук и, сломав, бросил на пол. Мир сжался до крошечной искры, а потом разлетелся осенними листьями.

И я исчезла.

* * *

— Вот! Это моя любимая машинка. Не сломай!

Гарри вошёл в комнату и замер, удивлённо глядя, как на полу возятся двое. Они спускали игрушки с самодельного трамплина и с интересом наблюдали, как те подпрыгивают. Волосы Гермионы были заплетены в кривоватые косички, а на Дадли красовалась футболка, перемазанная джемом. Банка с остатками сладкого валялась рядом, окружённая десятками фантиков от конфет.

— Гермиона, — тихо позвал Гарри, ощущая, как тревожно сжалось сердце. Так бывало, когда он предчувствовал грядущие неприятности, но не мог понять, откуда их следует ждать.

Она обернулась с широкой улыбкой.

— Дядя Гарри! Поиграйте с нами!

Дадли нахмурился и ревниво подвинул к себе несколько машинок: ему не понравилось то, что гостю предложили присоединиться.

Но Гарри сейчас заботило не это. Взгляд подруги был безмятежным и совершенно пустым.

Она уснула.