Выбор (джен)

«Человек страшится только того, чего не знает,

знанием побеждается всякий страх».

В.С. Белинский

31 октября 1981 г.

Годрикова впадина

7:30

Я знал, что что-то не так. Она держала меня на руках и долго улыбалась, отчаянно прижимая к себе. Но почему-то я был уверен — сегодня она имеет право быть безумной...

12:30

Мы вместе сидим на нашем любимом кресле-качалке. Она перебирает мои волосы, а я вдыхаю её запах — яблоко и корица. Наверное, сегодня будет яблочный пирог.

16:30

Сквозь дремоту я ощущаю аромат его любимого одеколона, смешанный с табачным дымом. Сильные руки крепко обнимают и тихонько баюкают. Щетина щекочет лицо, и я улыбаюсь, медленно погружаясь в сон...

20:30

Шаг... ещё... ещё чуть-чуть!.. Снова... упал! Тёплые руки легко подхватывают меня. Она смеётся и плачет одновременно. Я такой неуклюжий... не надо было падать!

23:53

Мне страшно...

23:54

Слёзы никак не останавливаются...

23:55

Он судорожно обнимает нас и бросается вниз по лестнице. Мы остаёмся одни.

23:56

Только что всё стихло. Я слышу только скрип половиц и звук открывающейся двери.

23:57

— Не будь такой упрямой, девчонка! Отдай его мне, и, быть может, я сохраню тебе жизнь!

— Пожалуйста, только не Гарри! Пожалуйста, моё дитя... лучше меня... убейте лучше меня!

— Глупая женщина! Я обещал ему не трогать тебя, но, видимо, у меня нет выбора... — Авада Кедавра!

23:58

Я хочу плакать, но не могу. Её крик и ослепляющая зелёная вспышка почти уничтожили меня. Я цепляюсь за её мягкие волосы, напоминающие замершие всполохи пламени, трогаю холодный лоб, но она остаётся неподвижна.

23:59

На его лице появляется безумный оскал, когда он поднимает палочку и направляет её на меня. Хищный взгляд пронзает насквозь и заставляет содрогаться от страха снова и снова. В суженном зрачке уже виднеется моё отражение, и в нём я выгляжу таким же неподвижным и холодным, как она.

00:00

— АВАДА КЕДАВРА!

25 Декабря 1986 г.

22:10

Литтл Унгинг, Тисовая улица, 4

Боль в затёкшей ноге становится невыносимой, но я не решаюсь пошевелиться. Прошло уже минут двадцать с тех пор, как любимый бульдог тётушки Марж загнал меня на старый дуб во дворе. Упорное животное терпеливо ждало своего звёздного часа, а я понимал, что мой лимит почти исчерпан. В темноте виднелись лишь мерцающие глаза собаки, насмешливо смотрящие на меня снизу вверх.

Я прижимаюсь щекой к холодной коре дерева и дышу на онемевшие пальцы, безнадёжно пытаясь согреть их. Ветер игриво ерошит мои волосы и задувает снег за шиворот, от чего становится невыносимо холодно...

Темно. Я почти уверен, что время остановилось. Оно беспощадно ко мне и ненавидит так же сильно, как и все остальные.

Когда перед глазами поплыли тёмные круги, внизу послышалась какая-то возня:

— Так вот ты где! Мамочка тебя обыскалась! Ну, иди ко мне...

С болью в затёкших мышцах я с трудом повернул голову в сторону говорящего: тётушка Марж заботливо обнимала своего питомца... Меня она, казалось, вообще не заметила.

Как глупо было надеяться...

Я попробовал пошевелиться и в тот же момент с оглушительным хрустом сломавшейся ветки полетел вниз. Снег смягчил падение, но рука всё равно отдавала саднящей болью. Баюкая ушибленную конечность и обречённо втягивая голову в плечи, я мог видеть только гневно расширившиеся зрачки моей тётушки:

— Ты что там делал, щенок?! Быстро в дом, пока я не оставила ночевать тебя на улице!

Получив смачный подзатыльник и торопливо побежав к крыльцу, я изо всех сил тёр глаза, не позволяя себе плакать.

27 мая 1987 г.,

15:30

Литтл Унгинг, Тисовая улица, 4

— Эй, ненормальный, ты есть хочешь?

Дверь начинала прогибаться под пинками Дадли.

— Молчишь — значит хочешь. Но тебе нельзя, так ведь?

Запах прожаренного мяса выворачивал душу наизнанку.

— А хочешь, я открою дверь?

Сердце пропустило один удар.

— Тогда ты сможешь поесть...

Ослабевшее тело не желает слушаться, но я упорно пытаюсь встать.

— Мама ещё на кухне, поэтому я принёс еду с собой.

Рот наполнился слюной. Собрав все свои силы, я, наконец, встал с кровати.

— Ну, я открываю...

Щёлкнул замок, и в глаза ударил яркий свет, на секунду лишив меня способности видеть. Щурясь и часто моргая, я смог различить неясные очертания тарелки, которую держал в руках мой кузен. Запах еды вышиб последние остатки разума. Зарычав, я бросился на Дадли, остервенело пытаясь отобрать вожделенную добычу. Инстинкт самосохранения, притупленный из-за голода, сработал не сразу, поэтому я пропустил мгновение перед первым ударом.

— Он выполз, выполз! Окружайте его!

Вопль, похожий на визг свиньи, и боль от полученной оплеухи оглушили меня. Я обречённо смотрел на приближение дружков Дадли, понимая, что бежать некуда. За спиной хлопнула дверь чулана, отрезав последний путь к отступлению.

— Я принёс еду, как и обещал. Что же ты не ешь?

Со всех сторон послышались одобрительные смешки, а к ногам полетела тарелка.

— Ешь.

Повелительный тон и брезгливое выражение кузена заставили меня передёрнуться. Я почувствовал, как кровь отливает от лица, когда посмотрел вниз — на тарелке, небрежно брошенной мне, лежали обглоданные кости.

26 августа 1988г.,

17:15

Литтл Унгинг, Тисовая улица, 12

Кошки этой безумной старухи когда-нибудь сведут меня с ума... Пуфик, Снежок, мистер Тиббл... — да сколько же их у неё? Застоявшийся запах кошачьих консервов. Шерсть ненавистных животных по всему дому, от которой потом всё чешется и хочется чихать. Это невыносимо...

— А вот здесь Лапочка в первый раз заснул у меня на коленях.

Судя по фото, ты долго пытала бедное животное, прежде чем ему стало всё равно, на чьих коленях спать...

— Гарри, дорогой, хочешь чаю? У меня есть к нему шоколадные конфеты. Мой племянник, Терри, привёз мне их из Франции. Ах, Париж... вернуться бы туда ещё разок... Вот помню, когда мне было примерно столько же, сколько и тебе сейчас...

Разноцветные обёртки давно выцвели и потеряли форму. То, что осталось от конфет, лучше сжечь — такое даже выбросить стыдно. Миссис Фигг, ваш ненаглядный племянник умер три года назад, вы сами его хоронили и пели погребальные песни. А потом ушли с головой в заботу о кошках и окончательно потеряли рассудок.

— Мой мальчик, а не пора ли нам на горшок? Тебе, должно быть, неуютно в грязных пелёнках.

Убери от меня свои руки, старая мымра! Разуй глаза — я давно вырос!

— Ай! Ах ты, несносный мальчишка! Ну, ничего, я отучу тебя кусать других людей! Иди-ка сюда...

Ага, так я пошёл, психованная...

— Не смей убегать! Хорошие дети должны слушаться, иначе их накажут...

Зачем тебе кошачий поводок?! О, всемилостивый Боже... Нужно добраться до двери... Я просто обязан добраться до двери...

— Ты не уйдёшь, не оставишь меня так же, как оставил Терри! Я не позволю, не позволю... Ты останешься здесь!

Чёрт бы побрал меня и моё тело! Ну почему я такой слабый? Руки не слушаются... Отвратительный запах старушечьего пота напрочь лишил способности соображать, пока она с силой затягивала ошейник на моей шее...

— Теперь ты будешь слушаться... Я выращу из тебя хорошего мальчика... Ведь ты нужен только мне, мой милый Гарри. Это будет нашим секретом, но даже, если ты и расскажешь о нём кому-нибудь, тебе всё равно никто не поверит...

15 сентября 1990 г.,

14:25

Литтл Унгинг, Школа св. Августина

— Эй, да это же тот самый чудак, который на прошлой неделе красовался на крыше нашей столовой!

— Вот придурок, что он там забыл?

— А чёрт его знает, наверное, гордость! Ты ведь помнишь, как он ревел, когда школьный физрук пытался его оттуда снять!

— Надеялся привлечь к себе внимание?! Да он просто жалок!

— Ему нужно указать на место. Предлагаю подождать нашу знаменитость сегодня после уроков.

— Остынь, Тэд! Большой Ди нас убьёт, если узнает: Поттер — его личная игрушка.

— Не будь тряпкой, Стив! Этот тупой бройлер на ножках ничего не узнает, если, конечно, ты ему ничего не расскажешь!

— Я?!

— Не строй из себя дурачка! Майки вернулся весь в синяках, я полночи обрабатывал его правую руку, по которой, пробежалось стадо этой жирной свиньи!

— Но Тэд, он ведь сдал меня мисс Стенберг! Я месяц жил без карманных денег!

— Нечего было подкладывать ей на стул кнопки размерами со швейную иглу! Ещё раз попробуешь натравить на моего брата этих недоумков — пеняй на себя!

— Ладно-ладно, я всё понял, успокойся, мы ведь друзья. Так... каков твой план?

— Зови Джима...

16:40 классная комната

— Мистер Поттер, вы уже закончили?

Пальцы, держащие мел и напрочь лишённые чувствительности, чуть подрагивали, но я всё равно должен быть вежливым:

— Да, сэр.

Брезгливый оценивающий взгляд:

— Что ж, на сегодня можете быть свободны. И не забудьте убрать тут всё после себя.

Аккуратно положив мел на место и взяв тряпку, я поплёлся к раковине. Вода приятно холодила кожу и заставляла пальцы двигаться. Выключив кран и отряхнув руки, я устало подошёл к доске, которая была исписана бесконечным "я больше так не буду".

17:10

— Эй, Гарри, подожди!

— Стив?

— Дадли и его компания подобрали бездомную собаку... они сейчас на заднем дворе. Ты ведь знаешь, я очень люблю собак, а они... помоги мне, а?

— Лучше позови кого-нибудь из учителей.

— Да они ушли давно! Ну, пожалуйста, это просто невыносимо!

— Но нас всего двое...

— Насчёт этого — я позвал ещё троих, они с нашей параллели, должно хватить. Ты ведь и сам этого не хочешь, к тому же он — твой кузен...

— Ладно, на заднем дворе?

17:15

— Гарри, я... знаешь, вообще-то я...

Предатель.

— Да заткнись уже, Стив! Перед кем ты пытаешься оправдаться? Кого волнует мнение этого жалкого выродка?

Никого.

— Он никому не нужен, никто его не ждёт. Наверняка, если мы прибьём его здесь и сейчас, его родственники только спасибо скажут!

— Точно-точно! Да ещё и приплатят сверху!

Уж будьте уверенны.

— Чего молчишь, крысёныш? Ну же, скажи что-нибудь!

— Да он разговаривать-то умеет? Сколько с ним учусь, ни разу даже банального "привет" не слышал!

И не услышишь.

— Сейчас проверим. Эй, Поттер, не расскажешь ли, зачем ты полез на крышу столовой? Искал внимания или хотел с неё прыгнуть?

Второй вариант весьма привлекателен...

— Молчишь? Я слышал, что твоя мать покончила жизнь самоубийством, когда увидела, какой уродец у неё родился!

Заткнись...

— А твой отец спился от горя и вскоре разбился на машине, не справившись с управлением.

— Мне даже жалко Дадли — иметь такого кузена...

— Да с ним даже стоять рядом невозможно! Вы только посмотрите на его свитер, фууу...

— А волосы?! Он наверняка вшивый...

Заткнитесь.

— Нет, ну вы подумайте! Он всё ещё молчит! У тебя гордость-то хоть есть, убогий?

Я давно с ней попрощался.

— Сейчас заговорит! Парни, ведите сюда...

Что б вас! Целых шесть... мне не справиться...

— Ну-ка, ну-ка. Снимем-ка с тебя очки...

Вот чёрт!

— Эй, Смитти, а он в твоём вкусе! Ты только глянь на эту перепуганную мордашку!

— Не передёргивай, Тэд. Я никогда не прикоснусь к этому ничтожеству!

— Ну и чёрт с тобой, а я вот не откажусь...

Нет...

— Стив, держи его.

Только не это...

— Но... Тэд...

— Я сказал — держи его!

— Я... я не могу!

— Не будь тряпкой, Стив! Ты же привёл его сюда, теперь поздно отступать!

— Я не буду этого делать!

— Что за... жалкий трус. Джим, уведи его и смотри, чтоб никто из учителей сюда не забрёл.

— Ладно-ладно. Ты это... поосторожнее там. Только глянь на него — опасный зверёныш, его молчание меня настораживает...

— Да брось, что он может? Не болтай чушь, лучше делом займись. Майки, Смитти — держите его!

Нет, не трогайте!

Расширенные зрачки Тэда Джонса, его руки, цепко ощупывающие мои плечи и живот, сбивчивое дыхание сзади и постепенно накаляющийся воздух вокруг...

17:40

— Убери это, убери, убери, УБЕРИ!

Пламя было повсюду — оно заполнило весь внутренний двор, охватило каждого человека, заполнило мой разум темнотой и яростью:

— Ты называл меня уродом...

— Нет, пожалуйста, нет-нет-нет! Я сожалею, я не хотел этого, мне... больно, мне больно, больно!

— Оскорблял моих родителей...

— Прости, мне жаль-жаль... прошу тебя...

— Ты... позволил... своим... грязным... рукам ТРОГАТЬ МЕНЯ!

— Я больше никогда не позволю себе... умоляю... убери... это...

— Не позволишь? Конечно, ты не позволишь!

Я видел, как невыносимо медленно горела и расползалась кожа на руках Тэда. Слой за слоем пламя пожирало человеческую плоть. Его крики, постепенно перешедшие в хрипы, вскоре стихли.

Обернувшись, я посмотрел на остальных. Огонь сожрал всю имеющуюся покровную ткань и теперь на земле валялось то, что осталось от моих бывших одноклассников.

Хорошо... как же хорошо! Чувство свободы, переходящее в высшую степень эйфории! Они заслужили это, они не имели права так со мной поступать, они... они... мертвы. Они мертвы... мертвы... мертвы.

Руки внезапно вспотели и затряслись. Я затравленно смотрел, как всё медленнее и медленнее билась жилка на шее Тэда. Откуда-то издалека доносились крики, а я не мог оторвать глаз от изуродованного рядом тела. Внезапно голова мальчика резко повернулась в мою сторону — хрустнули позвонки, взгляд сфокусировался, а рот перекосился в безумном оскале:

— Ты посмел сомневаться?

Я начал пятиться назад:

— Ты должен был умереть! Ты же... твои руки...

Словно изломанная марионетка, тело начало подниматься:

— Ты позвал меня, а теперь отступаешь?

Я в ужасе уставился на это нечто. Дышать становилось всё сложнее и сложнее — воздух накалялся и плавился в моих лёгких. Закашлявшись, я почувствовал странное жжение по всему телу, постепенно переходящее в усиливающуюся боль.

— Прими это в качестве наказания и больше никогда не сомневайся.

1 августа 1991 года,

12:30

Литтл Уингинг, Больница св. Елизаветы

— Он в коме почти год.

— Как это случилось?

Петунья Дурсль хмуро посмотрела на чудаковатого вида старца, одетого в бежевый костюм из мериносовой шерсти. За что ей всё это? Забота о сумасшедшем племяннике, зверское убийство детей на заднем дворе школы (и надо же было так случиться, что в живых осталось только это жалкое изуродованное существо!), плата за лечение, нескончаемый поток писем... мигрень, затяжная депрессия, а теперь ещё и безумный старик, требующий объяснений.

— В школе... 15 сентября прошлого года было совершенно нападение на семерых детей, шестеро из которых погибли. Их тела получилось опознать благодаря ДНК-экспертизе — все кожные покровы были сожжены...

Глаза женщины остановились на лице мальчика, лежащего на больничной койке за стеклом палаты реанимации:

— А ему удалось выжить — пострадала только верхняя часть тела... Это официальная информация.

Взгляд старика из-под очков-полумесяцев остановился на Петунье:

— Официальная? Хотите сказать, что есть и другая?

Выражение лица миссис Дурсль не изменилось, когда она произнесла:

— Это он их убил.

Голубые глаза волшебника словно заледенели:

— У вас есть основания так думать?

Напряжение, повисшее в воздухе, накалилось до предела, и Петунью словно прорвало:

— Это был он, ОН! Мерзкий выродок, живодёр, убийца! Постоянные проблемы и вызовы в школу! Вы знаете, каково это — находить по всем углам своей кухни дохлых змей, мышей и прочую живность? Он убивает, потому что ему это нравится! Нравится, вы меня слышите?! А его глаза! Эта отвратительная зелень смотрит в душу и выворачивает её наизнанку, мне после этих глаз неделями кошмары снятся! По ночам я проверяю, закрыта ли дверь в кладовке под лестницей, потому что не хочу проснуться с ножом в горле! А ещё он молчит! Всегда молчит, как будто заговорить с тобой выше его достоинства! Мы платим огромные деньги, чтобы держать его здесь! Было бы лучше, если бы... если бы он СДОХ ТОГДА СО ВСЕМИ!

Тяжело дыша и глотая злые слёзы, Петунья прислонилась лбом к прохладному стеклу:

— Честное слово, Альбус... у меня больше нет сил — этот ребёнок должен исчезнуть из нашей жизни, иначе я просто свихнусь от беспокойства за себя и свою семью.

На непроницаемом лице волшебника промелькнуло некое подобие улыбки:

— Ты же знаешь, что это невозможно.

Женщина резко обернулась:

— Тогда оставь его так! Прошу, пусть он спит! Целый год, похожий на долгожданное освобождение от этой заразы...

Петунья резко осеклась, наткнувшись на презрительно-удивлённое выражение старика.

— Тебе лучше остановиться. Не забывай, крошка Тунья, кому обязана жизнью. Твоя кровь мне ещё пригодится.

Миссис Дурсль затравленно уставилась на человека, стоящего напротив. Он меньше всего походил сейчас на всеми любимый образ доброго дедушки, раздающего лукавые улыбки и конфеты направо и налево.

— Но... моя семья, Альбус, мой сын — я боюсь за него! Ты должен меня понять...

— Молчать!

Женщина в ужасе попятилась назад. Безлюдный больничный коридор сузился, отрезав пути к отступлению. Подойдя вплотную, Дамблдор резко схватил её за волосы и, притянув к себе, прошептал:

— Я вырежу всю твою родню, если ещё раз увижу Гарри в таком состоянии, пока он здесь. Тебе ясно?

Петунья затряслась: "Он меня убьёт! Вот сейчас уже точно..." Но волшебник только оттолкнул её и, подарив на прощание одну из своих самых лучезарных улыбок, скрылся за дверью реанимации.

Женщина перевела дух и медленно сползла по стенке. Коридор вернул свои нормальные размеры и, кажется, тоже вздохнул с облегчением.

12:40

Я видел этот огонь прежде. Он часто являлся в беспокойных снах, раз за разом возвращая в прошлое. Но, как и всё, что когда-либо меня окружало, это пламя не было нормальным. Зелёные языки жадно тянулись ко мне, обещая то ли нескончаемые муки, то ли райское наслаждение. Притягивали и отталкивали одновременно, веяли холодом и обжигали. И я хотел гореть, снова и снова падать в безумную зелень, льдом прожигающую мою плоть.

Это живое пламя могло убивать и даровать жизнь. Я точно знал, ведь огонь горел внутри меня.

— Ты достаточно отдохнул — пора возвращаться, Гарри.

Голос... — мне ведь не кажется? Или всё-таки...

— Ну же, давай, малыш! Ты должен бороться! Гарри, Гарри — проснись!

Гарри? Кто это? В любом случае, здесь нет никого, кроме нас, убирайся...

— Выхода нет, придётся...

Больно... Почему мне больно? Разве может пламя испытывать боль?

— Давай же! Давай!

Это... — свет?

Холодный свет хирургических ламп был беспощаден. С трудом скосив глаза вниз, я в ужасе уставился на руку, проходящую сквозь мой живот. Рука шевельнулась и поползла вверх. Кажется, я кричал, если, конечно, можно назвать криком то, что умудрялись издавать мои свихнувшиеся связки. Кто-то рядом обхватил меня за плечи и хорошенько встряхнул:

— Вспоминай! Я не дам тебе забыть! Вспоминай, ну же!

Живот горел и разрывался на части, чьи-то руки расцарапывали моё горло, боль горящей лавой поднималась всё выше и выше. Её тугой комок сосредоточился где-то в районе затылка. Он пульсировал и разрастался, грозя разорвать голову на части. Лавина эмоций и воспоминаний, накрывшая неожиданно, полностью заполнила мой ослабевший разум. Хаос выхватывал всё новые и новые образы.

Глухой удар:

— Ублюдок, выкормыш, когда же ты, наконец, сдохнешь?

— Два дня без еды! И скажи спасибо, что мы не выкинули тебя на улицу!

— Мистер Поттер — трудный ребёнок. Видите ли, вчера он...

— Что это? Что это за дрянь, я тебя спрашиваю?! Где ты взял столько дохлых мышей?

— Позвать Поттера? С тобой всё в порядке? Ты знаешь, кто его кузен?

— А, ты про этого очкастого задохлика? Да он же на голову тронутый!

— Дорогая, это переходит всякие границы! Почему ты отказываешься переправить его в приют?

— Мистер Поттер, за нарушение школьных правил...

— Ты — маленькое ничтожество! Можешь орать, сколько влезет, никто тебя не услышит...

— Неблагодарный мальчишка! Петунья, неси мой ремень!

— Что это у тебя там? Неужели щенок? Дай-ка его сюда, мы хорошенько о нём позаботимся...

— Вот твой поводок, Гарри. Одень его, ты ведь знаешь, что надо делать...

— Что? Это твоя тетрадь? Заведи себе новую...

— Нет, пожалуйста, нет-нет-нет! Я сожалею, я не хотел этого, мне... больно, мне больно, больно!

— Ты посмел сомневаться?

22:00

Горло саднило и отдавало пульсирующей болью. Мышцы налились свинцом и отказывались слушаться. Рядом слышалось чьё-то размеренное дыхание. Я осторожно приоткрыл глаза.

Солнечный свет заливал стены, кафельный пол и мою кровать. Рядом тихонько посапывал странного вида старик. Его седые волосы были подвязаны лентой в аккуратный хвост, борода скрывала грудь и серебряным потоком спускалась вниз. Скрещённые руки на груди и спящее лицо являли собой покой и умиротворение.

Широкое окно было распахнуто настежь, ветер тихонько трепал мои волосы и доносил лёгкий аромат яблок и... корицы?

Хотелось лежать вот так до скончания времён. По телу разливалась приятная усталость, веки тяжелели и звали за собой в царство Морфея. Я почти поверил им, когда холодный голос внезапно отрезвил меня:

— Не думаю, что это хорошая идея.

Очнувшись, я удивлённо уставился на говорившего. Яркие голубые глаза из-под очков-полумесяцев пристально изучали меня, неспешно скользя по лицу. Старик потянулся и встал. От его высокой худощавой фигуры в лучах заходящего солнца веяло огромной силой и опасностью:

— Ты, знаешь ли, очень меня напугал. Я уж думал, что потерял тебя.

Я хмуро уставился на этого странного человека:

— Кто вы?

Старик насмешливо посмотрел на меня сверху вниз:

— Это даже приятно, когда не все тебя узнают. — Он тихонько засмеялся. — И в этом вопросе ты должен понимать меня как никто другой.

Его слова и дружелюбный тон никак не вязались с цепкими холодными глазами, раздражавшими меня всё больше и больше:

— Я не понимаю, о чём вы.

Отвернувшись, мужчина неспешно подошёл к окну:

— Скоро ты всё поймёшь. Это и многое другое. Сейчас же важно только одно.

Резко развернувшись, он взмахнул рукой, быстро произнеся что-то низким гортанным голосом. В тот же миг комнату охватило ровное серебристое свечение:

— Ты должен забыть о событиях 15 сентября прошлого года. Боюсь, я вынужден забрать эти воспоминания... на время.

В его руке мелькнула какая-то деревяшка:

— Прости, Гарри. Рано или поздно ты поймёшь меня.

Последним, что я запомнил, была яркая вспышка и ледяная голубизна беспощадных глаз...

28 августа 1991 года

18:00

Литтл Унгинг, Тисовая улица, 4

— Как вы могли?!

— Но Дадли, сынок...

— Вы отдали ЕМУ МОЮ комнату!

— Ты ведь всё равно ей не пользуешься...

— Но она мне нужна!

— Прости дорогой, но это больше не обсуждается...

Честно говоря, я понимаю чувства Дадли. После целого года, проведённого в коме, я внезапно очнулся и быстро пошёл на поправку, так что уже в середине августа меня выписали из больницы. Дядя с тётей были странно молчаливы, а вернувшись, ни с того ни с сего решили отдать мне старую комнату Дадли. Возможно, их шокировал тот случай в школе...

Через несколько дней после выписки в наш дом приходила полиция. Но, как они ни старались, допросить меня не получилось. О трагедии прошлогодней давности я ничего не помню. Как мне потом рассказали, я и несколько моих одноклассников притащили на задний двор школы откуда-то добытую канистру с бензином, которая впоследствии была найдена там же. Что мы с ней делали, выяснено не было, но факт остаётся фактом — шестеро подростков погибли из-за ожогов, несовместимых с жизнью, а мне удалось выжить. Правда...

Я не спеша подошёл к старому зеркалу, висящему рядом с прикроватным столиком, и снял футболку. Уродливые шрамы от ожогов тянулись паутиной от верхней трети живота, переходили на грудь, обхватывали руки и уходили за спину, спускаясь ниже лопаток. Шея и лицо, как ни странно, не пострадали. Мне повезло... по сравнению с остальными.

Снизу всё ещё доносились крики Дадли. Да, так просто он не успокоится. Тихонько посмеиваясь, я устало опустился на кровать.

В этой истории не было ничего сверхъестественного, если бы не одно «но» — на следующий день после выписки чета Дурслей передала адресованный мне конверт из жёлтого пергамента, запечатанный пурпурной восковой печатью и подписанный изумрудными чернилами: "Мистеру Г. Поттеру, графство Суррей, город Литтл Уингинг, улица Тисовая, дом четыре,самая маленькая спальня"...