Травы (джен)

Вокруг снег. Сани несут нас через снежную бурю, я вглядываюсь в темноту, но ничего не вижу. Лошадей нет, нет и извозчика, но я готов поклясться, что слышу, будто сам дьявол бьет кнутом и управляет повозкой. Юхани сидит молча, и через какое-то время это молчание начинает меня тяготить.

— Долго еще? — я пытаюсь перекричать ветер, но ничего не слышно.

— Не пускает, — пространно отвечает Юхани.

— Кто не пускает? — говорю я, не особенно надеясь на ответ.

Я уже привык, что мой провожатый не очень-то разговорчив. Чтобы как-то уменьшить боль, достаю из кармана листочек эвкалипта и начинаю жевать.

На севере темнеет рано, и с каждой минутой мне становится страшнее. Мы тут замерзнем к чертям, думаю я. Хочется остановить дьявольские сани и выйти, но я не знаю, как, и не знаю, куда.

Мне жарко. Вероятно, холод стоит собачий. Даже Юхани, вроде бы привыкший к холодам, прячет нос в колючий шерстяной шарф. Но мне жарко, и с каждой минутой все жарче.

Через три часа я умру.

Я закрываю глаза, и пытаюсь вспомнить, с чего все началось. Как так получилось, что теперь я мчу через снега, чтобы испробовать последний способ спасения моей никчемной жизни. Как получилось, что я рискую умереть черт знает где в компании полоумного финна?

Моя история началась месяц назад.

* * *

Я смотрю на искры от костра и пытаюсь придумать, что означают пугающие тени. Одна тень мне видится зайцем, другая — одной из бабушкиных шляп, третья — тигром, готовящимся к прыжку. На лес опускается ночь, воздух в тропиках влажный и свежий, и я все никак не могу надышаться. Иоки, голая, танцует у костра, и я могу смотреть вечно, как она двигает бедрами.

Я никогда не видел таких красивых женщин.

Я хочу ее всю, целиком, и я кое-как встаю и протягиваю руки, чтобы дотронуться до нее и наконец заняться с ней сексом. Я сжимаю ее грудь, глажу длинные черные волосы, целую ее губы. Она отвечает на поцелуй, передав мне губами листочек. Он сладкий, и я проглатываю его, не жуя.

— Феттербуш? — спрашиваю я, и Иоки кивает с улыбкой.

Феттербуш. Неизвестная трава, от которой по всему телу чувствуется приятная истома, от которой темнеет в глазах, а мир кажется чистым и четким, словно после проливного дождя. Феттурбуш сводит меня с ума. Все это чертово время, пока я нахожусь здесь, в колумбийских лесах, в деревне племени араваки, феттербуш делает меня кем-то другим. И чем дальше, тем мне хуже. Я уже готов душу продать за листочек этой травки.

— Дай, — Иоки гладит мои бедра.

Иоки — дочь шамана. Ее имя на местном диалекте означает «дождь». Когда она родилась, пошел дождь. Когда Иоки плачет, идет дождь. Когда смеется — появляется радуга.

— Дай, — говорит она так нежно, так страстно, что я ничего не могу с собой поделать. Руки машинально нащупывают в кармане брюк пузырек с зельем. Еще одна секунда, и всем моим страданиям придет конец. Я отдам ей лекарство, и мы займемся сексом, и все будет кончено.

Я составлял это зелье целых четыре месяца — составлял из тысячи трав, растущих по всей Южной Америке. Феттербуш — последний ингредиент. Это зелье спасает от смерти, даже если ее уже невозможно избежать.

— Дай, — повторяет Иоки, на этот раз требовательно.

Магглы называют меня гомеопатом. Волшебники — лекарем. Мне же больше нравится определение «специалист по травам».

Я достаю пузырек из кармана и задумчиво всматриваюсь в мутно-зеленую жидкость. Араваки дали мне феттербуш в обмен на то, что я сделаю лекарство и для них тоже. Я выполнил условия договора.

— Держи, — говорю я и протягиваю пузырек Иоки.

Ее руки тут же становятся сухими и холодными. Воспользовавшись моим состоянием, она оглушает меня с помощью заклятья. Я падаю. Иоки бросает пузырек в огонь.

— Идиот, — говорит она, усмехаясь.

— Феттербуш, — хриплю я.

— Это не феттербуш, — говорит Иоки. — Это яд. Ты умрешь, сэр Невилл. Умрешь через месяц.