The moment to live (гет)

2 мая 1998

Те первые часы жизни после победы Гарри помнил очень отчетливо. Помнил, как посреди ночи, когда закончилась битва, они с Роном и Гермионой ушли в башню Гриффиндора — знакомую, родную, большую часть времени из последних семи лет служившую ему домом. Они не стали ложиться спать — просто сдвинули кровати в спальне мальчиков седьмого курса и сидели там в тишине. Рон и Гермиона, кажется, держались за руки, но это уже не могло удивить. В глубине души Гарри, наверное, всегда знал, что однажды эти двое осознают природу своих чувств и откроются друг другу.

Никто из них троих не произнес ни слова. Гарри был уверен, что и Рон, и Гермиона сейчас заново переживают недавние ужасные, полные отчаяния часы, когда ничего не было ясно, пытаются прогнать из головы картины с телами погибших в Большом зале, возможно, думают о будущем... Еще пару часов назад все казалось совершенно неопределенным — где-то витала призрачная, почти неощутимая надежда на победу, шевелились мысли о том, что нужно для нее сделать... но о том, что делать после нее, казалось, никто не задумывался.

Впервые в жизни Гарри понял, что совершенно не представляет, чем ему стоит заняться. Последние два года он прожил, зная, что однажды ему придется встретиться с Волдемортом лицом к лицу, и был не в состоянии предугадать результат этой "встречи" и — честно говоря — совсем не думал о том, что же будет потом.

Это мистическое "потом" наводило на сотни разных размышлений, но Гарри чувствовал себя слишком вымотанным для того, чтобы беспокоиться о чем-то. Он тогда не заметил, как уснул, а проснулся оттого, что ему в глаза било солнце. Он сощурился, осознав, что забыл ночью снять очки, и сел, отворачиваясь от слишком яркого света.

Рядом лежала, свернувшись в клубок, Гермиона — даже во сне у нее было напряженное лицо, как будто ее снова преследовали кошмары прошедшей войны.

Гарри отстраненно подумал — а прошла ли она? Чтобы утверждать это, еще слишком многое предстоит сделать, проконтролировать...

— Гарри? — спросил неизвестно откуда хрипловатый голос Рона, и Гарри огляделся в поисках друга. Тот сидел на чьей-то кровати, прислонившись к стене и прижав к себе ноги, и выглядел настолько привычно в этой позе, в этой комнате, что Гарри даже на миг подумал — не приснился ли ему весь этот год... Но под глазами у Рона красовались синяки — совсем не похожие на те, что возникают от предэкзаменационной зубрежки, — на подбородке темнел шрам с запекшейся кровью, а лицо не выражало абсолютно ничего.

— Привет, — ответил Гарри, когда пауза затянулась. — Сейчас что — утро, день?

— Час дня. К нам уже заглядывал Невилл, но решил, что лучше дать нам... отдохнуть.

Отдохнуть.

Отдохнуть сейчас можно было, только провалившись в очень глубокий и крепкий сон, Рон это понимал и был... довольно оптимистичен.

— А ты почему не спишь?

Рон пожал плечами и неловко ответил, отведя глаза:

— Боюсь того, что может присниться.

До этого он, кажется, открыто признавал своим страхом только арахнофобию, и сейчас это заявление живо напомнило Гарри о том, что они все пережили.

Гарри с какой-то проснувшейся паникой подумал о том, что ночью они ушли сюда, забыв обо всех остальных, — в то время как там, внизу, осталось множество других людей, вряд ли успокоившихся и ставших счастливыми от одного только факта победы. Все сегодня понесли какие-то потери, у всех остались шрамы на сердцах и телах...

Гермиона резко дернулась и перевернулась на спину, и — Гарри не успел даже моргнуть — возле нее тут же оказался Рон. Гарри отвел глаза, правда, нисколько не чувствуя себя третьим лишним, и подумал, что кошмары, наверное, будут сопутствовать им всю оставшуюся жизнь.

Гермиона слегка покраснела, поприветствовала мальчиков и, зевая, предложила спуститься вниз.

То есть пойти ко всем остальным.

Гарри не мог не понимать, что это необходимо, что однажды все равно придется оказаться на людях, — но сейчас он как будто примерз к месту. Идти туда, в толпу людей, принимать от них слова сочувствия, поздравления, видеть перекошенные лица и заплаканные глаза...

Гермиона сжала его руку и робко улыбнулась, и Гарри медленно встал, краем глаза отметив, что Гермиона уже привычным жестом переплела пальцы с Роном. Он вздохнул и сказал:

— Идемте.

* * *

Хогвартс оказался таким, каким Гарри его мог видеть разве что только в кошмарах: стены были разрушены и местами повалены, на полу лежали толстые мраморные куски, темнели лужи крови, была рассыпана земля и остатки каких-то растений. Отовсюду шел гомон — как будто в каждом помещении находились люди, много людей, и все они о чем-то негромко, но настойчиво спорили.

В Большом зале было очень людно — видимо, они как раз успели к какому-то приему пищи. Студенты и взрослые сидели вперемешку, все — в измятой, запачканной одежде, с только-только умытыми лицами, закрывающимися глазами и камнями на душе.

Гарри инстинктивно направился к столу, который когда-то был гриффиндорский, и потянул друзей за собой. Как только они трое вошли в зал, почти все голоса стихли, и только кое-где был слышен тихий шепот. Гарри сел за стол и окружил себя и друзей заклятием Оглохни, думая о том, что лучше было, наверное, прийти сюда в мантии-невидимке.

Он не знал, какое чудо заставило окружающих людей оторвать от них взгляды и дать спокойно поесть, — возможно, это безотказно действовал пристальный, почти убийственный взгляд Гермионы, направленный на каждого, кто хотел подойти к ним или заговорить, — или то, что у всех троих прямо под руками лежали волшебные палочки. Но, так или иначе, первые минуты они просидели в тишине. Голоса постепенно нарастали — люди, поглазевшие на живых и даже вполне здоровых героев, решили, что можно дать им еще несколько минут натянутого спокойствия, и начали переговариваться между собой.

Первым, кто приблизился к Гарри, Рону и Гермионе, был Невилл — он подошел и, может и не без робости, но довольно спокойно сел рядом. Он не стал ничего говорить, но Гарри включил его в зону действия заклинания и, когда молчание стало действовать на нервы, наконец спросил:

— Как ты?

Невилл усмехнулся — это была странная, почти неживая полуулыбка, и при виде нее Гарри почти вздрогнул.

— Я жив, как видишь. И готов... жить дальше.

Это как будто было единственное, что Невилл хотел сказать — он поднялся, похлопал Гарри по плечу и сказал:

— Не надо ни в чем себя винить. Ты помог им — помогай и дальше, только нервы береги.

Эти слова не были ни фальшивым поздравлением, ни неискренним сочувствием, и Гарри с неожиданным приливом осторожного оптимизма подумал, что он сможет справиться со всеми последствиями. Насущные дела ведь не могут быть страшнее Волдеморта, так?

После того, как Невилл отошел, начали подходить и другие. Однокурсники. Члены Отряда Дамблдора и Ордена Феникса. Преподаватели. Какие-то взрослые, видимо, примчавшиеся на помощь своим детям или Хогвартсу, или жители Хогсмида. Кто-то совершенно незнакомый, кого Гарри не мог определить ни в одну категорию.

Все эти волшебники постепенно походили к ним с Роном и Гермионой: садились рядом, напротив, вставали по бокам... Кто-то что-то говорил — что-то явно малозначащее, произносившееся скорее из желания хоть как-то соприкоснуться с Мальчиком-Который-Выжил-Дважды, чем с надеждой на что, что они будут услышаны.

В какой-то момент Гарри увидел Джинни — среди толпы мелькнули ее рыжие волосы, — а затем вперед вышли и остальные Уизли. Гарри, не говоря ни слова, встал (окружающие мгновенно расступились), как во сне сделал несколько шагов вперед и попал в объятия кого-то явно своего, близкого — кажется, миссис Уизли, а может, мистера Уизли или кого-то из мальчиков.

Перед глазами всплыл их кружок и лежащий в центре неподвижный Фред — и Гарри отступил на шаг, ища взглядом Джорджа.

— Он остался там... там, у гроба, — Джинни говорила очень тихо, но ее услышали, кажется, все — и восприняли это как побуждение к действию.

Была середина дня второго мая, и жизнь, хоть и казалась кому-то законченной, только начиналась, набирала обороты и пыталась растолкать всех, кто остался в живых.