На краю (гет)

In the night ahead, there's a light upon this house on a hill

Living, living still, their intention is to kill and they will, they will

But the children are doing fine, I think about them all the time

Until they drink the wine and they will, they will, they will

The Pretty Reckless — House on a Hill

_________________

1993/94 учебный год

Розмерта стучит пальцами по столешнице, стараясь не смотреть на последнего посетителя паба — тот задерживает закрытие "Трех метел" уже минут на двадцать, медленно потягивая огневиски.

— Мы закрываемся, — говорит Розмерта, устав ждать, — уже поздно, вам лучше идти.

Мужчина поднимает на нее мутный взгляд, и Розмерта аж вздрагивает от пляшущей в нем странной отчаянной решительности. У нее в голове мелькает "Ну вот, сейчас начнет буянить", но посетитель, однако, не произносит ни слова и покорно лезет в карман за кошельком. Он долго отсчитывает мелочь, видимо, уже не слишком отчетливо различая ценность монет, и бросает деньги прямо перед Розмертой:

— Сдачу оставьте себе.

Розмерта привычно ярко улыбается и слегка покачивает головой, позволяя серьгам блеснуть в последних лучах солнца, но затем, опомнившись, прогоняет с лица улыбку. Пьяненький мужик в печали — это вам не наивные пятикурсники, краснеющие всем лицом от ее улыбок, — с ним не стоит так вести себя.

Покачиваясь, мужчина идет к выходу и останавливается прямо на пороге. Розмерта краем глаза наблюдает за тем, как он легонько постукивает по двери, медленно проводит рукой по ручке, глубоко вздыхает и только затем выходит на улицу.

"Напился, вот и думает о чем-то своем".

Розмерта идет вслед за мужчиной и запирает входную дверь, а затем устало прислоняется к стене, закрывая глаза. Очередной день с гамом, шумом и суетой — за много лет она уже привыкла, но все же... тяжело. Помощника, что ли, нанять? Его придется долго обучать... к тому же это будет означать, что она уже стареет и не справляется со своей работой.

"Да ну, чушь какая. Сама справлюсь!"

Наверное, все дело в том, какой сегодня день: сначала в школе должны были казнить гиппогрифа, который напал на ученика, потом на территорию непонятным образом проник Сириус Блэк... а затем оба виновника всеобщих волнений сбежали. Розмерта фыркает, на секунду представляя, что сбежали они вместе — с Блэка станется улететь на магическом животном, которому должны были отрубить голову, он такой... Был такой, поправляет себя хозяйка паба. Был — до тех пор, пока не предал Поттеров и не загремел в Азкабан.

Она-то помнит его совсем еще мальчишкой — с самого первого курса они с друзьями шатались по всему Хогсмиду, наплевав на то, что у них нет ни разрешения на посещение, ни положенного возраста. Сириус Блэк, кстати, ошивался в "Трех метлах" чаще, чем остальные ребята, — сначала ходил просто так, потом водил девушек, а иногда оставался на ночь и у самой Розмерты.

Наверное, было неправильно позволять шестнадцатилетнему юнцу забираться к ней и в постель, и в душу, — но в то время ей было плохо, в семьдесят шестом как раз убили ее брата, а Блэк не понаслышке знал о том, каково это — терять самого близкого из родственников.

Кажется, в ту памятную для нее неделю у студентов были каникулы, и те, кто остался в замке, часто ходили в Хогсмид и, соответственно, чаще обычного заглядывали в "Три метлы". Работы было... выше крыши (которая в то время, кстати, протекала, Розмерта это помнила очень хорошо), посетителей было много, забот — неимоверно много... и эмоции зашкаливали.

А Блэк... нет, тогда просто Сириус... незаметно помогал ей, конечно, скорее, душевно, чем по-настоящему, но все же помогал. Кажется, за все время ее работы он был первым, при ком она позволила себе побыть женщиной, а не общительно-деловитой хозяйкой паба, — выплакалась, рассказала о брате, посетовала на отсутствие личной жизни, на работу... В семьдесят шестом исполнялось пять лет с тех пор, как дядька оставил ее хозяйкой "Трех метел", и у нее, наверное, просто сдали нервы. В ту ночь — Розмерта, кажется, даже помнит число — то ли четвертое, то ли пятое января, — Сириус Блэк выслушал краткий курс выживания в качестве одновременно администратора, официанта и бухгалтера довольно популярного паба.

Розмерта говорила обо всех вечно чем-то недовольных клиентах: и о наглых (они, как правило, имели туго набитый кошелек, не менее туго набитый животик, огромное самомнение и веру в то, что лишь их жизненные принципы верны), и о несчастных (эти кошельками и не думали обзаводиться, а лишь вытряхивали из овсех карманов деньги и худо-бедно наскребали на одно блюдо), и о равнодушных (начинали со сливочного пива, а затем переходили к огневиски, которое развязывало языки, и оказывались далеко не самыми равнодушными натурами)...

Сириус слушал, изредка комментировал, расспрашивал, смеялся и ужасался — короче, оказался и не равнодушным, и тем отстраненно-холодным наследником древнего рода, и не шальным ловеласом всея Хогвартса, как о нем было принято думать.

Розмерта открыла глаза и взмахнула палочкой, приводя помещение в порядок. Глупо было вот так проваливаться в воспоминания — может, и не самые приятные, однако довольно яркие, пусть и отодвигаемые куда подальше, — но она ничего не смогла с собой поделать: долгий разговор (как и последовавшее за ним не менее долгое молчание) никак не хотели выходить из головы. А теперь он — уже не близкий друг Сириус, а убийца Блэк — совсем другой. Снова сбежал и снова оказался прямиком на территории Хогвартса.

Шальную мысль — а что ж не навестил? — перебивает неуверенный стук в дверь, и Розмерта недовольно отпирает ее. На улице уже довольно темно, и в первое мгновение Розмерта ничего не видит, но затем обнаруживает прямо перед дверьми того последнего сегодняшнего посетителя.

— Вы что-то забыли? — лживая искренность наверняка бросается в глаза, однако Розмерта слишком устала и уже хочет запереться ото всех и уйти в свою комнату, а не разговаривать на ночь глядя с неизвестно с кем.

— Можно?

— Паб уже закрыт.

— Не в паб, — коротко отвечает мужчина, — к вам.

Розмерта на мгновение теряет дар речи, а затем хмурится и чуть крепче сжимает опущенную волшебную палочку. Незнакомец, однако, принимает ее молчание за согласие и перешагивает порог, а затем отстраняет Розмерту и закрывает за собой дверь.

— Что вы себе позволяете! — сонливость не желает уходить, но Розмерте не впервой прогонять посягающих поздно вечером на человеческое тепло отчаявшихся пьяниц.

Впрочем, мужчина уже не выглядит пьяным, пропала и замутненность в глазах, и та страшноватая безысходность.

— Вы же позволили, — смазано отвечает он, проходя вглубь.

— Я ничего...

— Давайте я вам помогу, что ли, — перебивает он, — что делать?

Розмерта не знает, что отвечать на такую решительность, и мужчина пожимает плечами.

— Раз ничего, тогда показывайте дорогу.

— Вот же настырный, — она неожиданно успокаивается: этот тип, похоже, совсем не опасен — лишь не знает, что делать, и пытается... спастись от чего-то, сбежать от каких-то мыслей.

— Во всем остальном я не слишком преуспел, — отзывается "сбегающий". Розмерта, уже направившись вперед, оборачивается и закусывает губу:

— В чем же это?

— А оно вам надо?

— Я вас совсем не знаю, — она складывает руки на груди.

— Это вы думаете, что не знаете, раз я нечасто тут бываю, а так — я такой же, как вы — одинокий — разве что гораздо менее успешный.

— Говорите, — требовательно произносит Розмерта. В ответ — хриплый смешок и лишь затем — слова:

— Слышали про сбежавшего гиппогрифа?

— А кто ж про него не слышал... — тянет Розмерта, ей не нравится, что уходят от ответа.

— Так вот, он буквально от меня сбежал. Из-под моего топора. Я палач из Комиссии по надзору за магическими существами.

Розмерта окидывает его внимательным взглядом: и правда, он похож на того, кто одним взмахом лезвия лишает жизней. Крепкий, сухой и мрачный. Пусть сейчас и подвыпивший — не хотелось бы попасться ему под руку, когда он в полной боевой готовности.

Она вспоминает, что даже знает его фамилию — Макнейр или что-то очень близкое, — и говорит:

— Ну, мистер Макнейр, это еще не повод говорить, что вы совсем не преуспели. Раньше-то наверняка...

— А после того, как он сбежал, пропал еще и Сириус Блэк, — снова перебивает палач, — я шел за дементорами, чтобы исполнить приговор, а он — пуф! — исчез. Из закрытой башни. Без палочки.

Розмерта качает головой (да, если двое сбежали от одного и того же человека... наверное, еще меньше "повезло" только министру магии), а затем понимает: Макнейру просто нужно выговориться.

Как ей тогда, восемнадцать лет назад.

* * *

Голос у него хриплый, а губы — искусанные. Розмерта абсолютно уверена в том, что искусаны они им самим: он, пусть и овеян каким-то тяжелым мраком, вряд ли из тех, кто может запросто взять, ударить и убить, — а, значит, чувствует, пропускает все через себя.

Она переводит дыхание, набрасывает себе на ноги одеяло и окидывает Макнейра взглядом.

Он сидит с закрытыми глазами, прислонившись к спинке кровати и запрокинув голову, и говорит, у Розмерты перед глазами практически стоит картина: она сама, еще молодая и глупая, точно так же выливает на слушателя потоки безысходности — ей становится легче дышать, а слушатель все мрачнеет и мрачнеет. Вряд ли ей могло тогда прийти в голову, что спустя столько времени она (общительная, не молчаливая и порой не слишком внимательная к проблемам других) окажется на месте того, кто и будет выслушивать всю "исповедь"...

Сознание улавливает знакомое имя, и Розмерта прислушивается:

— ... Блэк... какой из него... предатель. Убийца — может, да, Петтигрю он ведь прикончил, а чтобы предать... ну разве того же Петтигрю, но больше — никого. Не наш он был... а Дамблдора...

В этом бормотании явно было что-то не так, но Розмерта не сразу соображает, что ее насторожило.

"Не наш... а Дамблдора..."

Она знала, находилось имя нынешнего палача при государственной организации в списке тех, кого оправдали после подозрения в принадлежности к Пожирателям смерти, но почему-то не сомневалась в этом. Макнейр явно был из тех, кто мог по юности увлечься идеями Того-Кого-Нельзя-Называть, а потом... э... раскаяться?

Для середины ночи, однако, это — слишком серьезные размышления, и Розмерта старается не думать об этом, хотя в глубине сознания что-то буквально кричит: ты же знала, что Сириус — хороший!

Макнейр бормочет еще что-то про Азкабан, а затем замолкает. Розмерта косится на него, и он неожиданно очень ясно произносит:

— А гиппогриф-то... сам сбежать не мог. Его украли или, скорее, освободили. Он на привязи был и сам уйти не мог. А там, к тому же, пропала его еда — зверье какое-то.

Розмерта пожимает плечами, видя, что он ожидает от нее какой-то реакции.

— С Блэка вполне могло статься улететь на нем.

— Так ведь Блэк был заперт!.. А, ладно, — Макнейр устало отмахивается, зевая. — Я... это... прости, что так вломился.

Розмерта хмыкает: вспомнил, однако.

— Да уж ничего страшного. К тому же... ты был прав — я-то тоже одна.

— Могу остаться, — неожиданно предлагает палач, и она таращится на него. — А что? Тебе помощь нужна, ты тут из сил выбиваешься. А я... не каждый же день надо кого-то казнить. — Он снова зевает, ложится и, готовый, видимо, вот-вот провалиться в сон, добавляет, — и ненавидеть тоже некого. Все, кого можно было, попрятались и не вылезают. Теперь не ненавидеть надо, а любить.

Розмерта молчит, не зная, что сказать, и решает не отвечать, когда слышит приглушенный храп.

"Некого ему ненавидеть... ну ладно, пусть".

Ей, вроде бы, тоже кажется, что уже пора любить.