Он помнит... (гет)

Он помнит...

Он помнит, как она выглядела, когда он впервые увидел ее во «Флориш и Блоттс»: буйная шевелюра, окружающая лицо, на котором был все-таки хорошо заметен тщательно скрываемый страх. Тело ребенка. И абсолютно не детский ум.

Он помнит ее взгляд, когда она предстала перед его Повелителем: кудри были теперь чуточку укрощены, а лицо забрызгано кровью друзей. Тело повзрослело. А ум казался просто невероятным.

Он помнит ее мужество: словно свирепая гриффиндорская львица, она бросала им в лицо яростную правду, потому что жаждала справедливости и мести, даже когда была обезоружена и пленена.

Он помнит, как судорожно дергалось ее охрипшее от криков, надорванное горло, когда она дрожала на полу после мучительных заклятий. И какой жгучей ненавистью все еще горели тогда ее глаза.

А еще помнит отчаяние, заполонившее их, когда она осознала собственную участь. Нет — ей не позволили умереть, тем самым соединившись с погибшей семьей и друзьями. Нет! Он уготовил ей другое. Она была выбрана. Им. Для себя. Одного. Он помнит ужас в этих глазах, когда она поняла, что он похищает ее. Забирает. Себе!

Он помнит, как она боролась изо всех своих слабых сил: кусалась, царапалась, дралась, используя все, что угодно — руки, ноги, локти, кулаки... Все. И помнит, насколько это было бесполезно.

Он до сих пор помнит, как она кричала и плакала, когда он взял ее ночью. Той самой ночью, когда решил сделать это. И помнит, как слезы все текли и текли по ее лицу, пока он, не останавливаясь, двигался в нежном, жарком и тесном теле, понимая, что никогда не чувствовал подобного раньше. Он помнит, как она умоляла его о смерти, когда он, уже насытившись, лежал рядом. И помнит, как снова судорожно дернулось ее горло, когда он отказал ей в этом — раз и навсегда. А потом брал, снова и снова, пока не закончилась эта священная для него ночь.

И, конечно же, помнит каждый раз, когда приходил к ней после этого...

Он помнит все...

Слыша шаги, он бросает взгляд на дверь. Сейчас она войдет.

Откинувшись на подушку в наволочке из тончайшего шелка, прислоненную к спинке кровати, он ждет.

Тихо прикрыв за собой дверь, она встречается с ним взглядом. Выражение лица кротко, а голос — нежен и мягок.

— Мне сказали, что вы хотели видеть меня, милорд.

И в свете затухающего огня камина он улыбается. Улыбается спокойно и довольно. Улыбается, как человек, получивший все, что желал.

— Поцелуй меня, — его голос, будто отражая внутреннюю гармонию существа, тоже звучит довольно и спокойно. Она пересекает комнату и мягко, но уверенно склоняется к нему. На какую-то секунду он напрягается, пытаясь что-то рассмотреть в ее глазах прежде, чем она прижмется к его рту своими горячими и сладкими губами. Но не делает при этом ни малейшего движения. Зачем? Он больше не нуждается в этом.

А когда, наконец, отрывается от ее губ, она отстраняется, и он замечает в этих красивых теплых глазах вопрос. И отвечает на него.

— Иди в постель, дорогая. Я заждался тебя...

И она охотно отдается во власть его объятий. Охотно позволяет ему владеть своим телом... и, кажется, даже душой.

Но потом, лежа в темноте, он понимает, что помнит! Помнит все, что было — каждую деталь, каждое слово, каждую минуту.

Он помнит...

А она — уже нет.