Человек, который продал мир (джен)

6 июля

Грэм Бергман, тридцативосьмилетний эмигрант из Стокгольма, поставил перед собой на стол кубок с дымящимся зельем, издававшим неприятный прогорклый запах, и, поправив на переносице прямоугольные очки, откинулся на спинку плетеного кресла. Бергман какое-то время просто сидел, глядя в потолок и переплетая жилистые пальцы, иногда смело делал маленькие глотки своего малоприятного отвара, и, наконец, устало взглянув на часы, приступил к работе.

В гостиной царил бардак, который многие бы назвали творческим беспорядком. Высокие стопки бесчисленных книг располагались прямо на полу, напоминая причудливые баррикады, свитки пергамента и связки перьев были разбросаны по добротному столу, рядом с целым рядом чашек из-под кофе, стены были сплошь обклеены колдографиями, какими-то заметками, вырезками из газет, схемами и рисунками от руки. На небольшом столике, прямо перед Бергманом, была пишущая машинка, в окружении раскрытого блокнота и очередной чашки кофе. Запив зелье глотком ароматного и совсем не магического напитка, Бергман внимательно перечитал свои записи в блокноте и, вставив в машинку гладкий лист бумаги, тихонько забарабанил пальцами по клавишам.

Бергман был журналистом, услугами которого вот уже последние три года весьма неохотно пользовался «Ежедневный пророк», впрочем, по известной Грэму причине. «Пророк» никогда не славился правдивыми статьями, поэтому, когда журналист впервые принес в редакцию свой материал, ему мягко намекнули, что цензура не пропустит статью подобного характера. Зато такие газетенки как «Магический вестник», «Погребок ведуньи», «Колдовские секреты» и «Чародейские новости», которые были не столь популярны и редко проверялись министерством магии, покупали статьи Бергмана, ведь часто именно бунтарский стиль публицистики был необходим для привлечения изголодавшихся по скандалам масс.

Аконитовое зелье постепенно заканчивалось в кубке и кофейник тоже почти опустел, когда журналист, поставив точку в предложении, выписал в блокнот заголовок очередной статьи («Демократия под прицелом Круциатуса») и, собрав все грязные чашки в комнате, отправился на кухню, за новой порцией кофе и сэндвичем.

— Ханна! — воскликнул Бергман, остановившись у лестницы. — Ты почему не спишь?

Девочка, лет десяти, одетая в светло-синюю пижаму, сидела на верхней ступеньке, обхватив колени руками, и умоляюще взглянув на отца, тихо произнесла:

— Там кто-то за окном.

— Иди спать, уже почти одиннадцать, — спокойно сказал Бергман, подняв дочь на руки. — Ты же уже не маленькая, не надо бояться каждого шороха.

— Мне страшно...

— Я включу ночник. Хорошо?

Уложив Ханну на кровать, как совсем маленькую, Бергман поцеловал ее в лоб и, накрыв легким одеялом, включил ночник, в форме раскрывшейся кувшинки.

— Спокойной ночи, — улыбнулся он и осторожно закрыл дверь в комнату.

Спустившись на первый этаж и свернув на кухню, Бергман поставил чайник на плиту и, поправив ситцевые занавески, глянул в окно, прекрасно зная, что Ханна не ошиблась.

— Прошу прощения за то, что напугал твою дочь, — раздался за спиной журналиста низкий хриплый голос. — Я думал, она спит в такое время.

Бергман резко обернулся, беспокойно сжав в руке край стола. Перед ним, облокотившись о шкаф с ингредиентами для зелий, стоял человек, которого Грэм видел не раз, но так близко впервые. Высокие скулы придавали лицу гостя исхудалый вид, синяки под глазами давали понять, что молодой человек провел не одну бессонную ночь, а гибкое поджарое тело и напряженный взгляд делали ночного гостя похожим на хищную кошку.

Бергман сразу его узнал. Не по внешности, которая несколько изменилась за прошедшие годы, по униформе, одетые в которую люди ничего, кроме разрухи и страха за собой не оставляли. Черные одежды, обтягивающие, словно вторая кожа, позволявшие быстро и бесшумно передвигаться, и были тем основным опознавательным знаком, а некоторые отчаянные храбрецы даже отождествляли их с мантиями Пожирателей смерти.

— Ну, здравствуй, шестерка Лартена Джулиуса, — произнес Грэм Бергман, облокотившись на кухонную тумбу.

— Почему же сразу шестерка? — Скорпиус деланно поморщился, глядя в упор на журналиста. — Ученик, советник, оруженосец, как угодно, но «шестерка» — уже крайность.

— Чем обязан? — спросил Бергман, силясь, чтоб его голос звучал как можно, спокойнее.

Скорпиус отпрянул от шкафа и сделал пару шагов вперед, заставив журналиста невольно вжаться в стену. Бергман прерывисто задышал, сразу же оценив намерения шестерки министра магии: в ножнах — мачете, а за голенищем высоких сапог топорщились небольшие ножи, которые запросто могли бы лететь в голову каждого, кто повернется к Малфою спиной.

— Все тем же, Грэм, — вздохнул Скорпиус. — Ты слишком много пишешь о том, что тебе вообще не следует знать.

— Мистер Джулиус опять недоволен статьей? Я пишу правду, в отличие от снобов из «Пророка».

— Мне не нравится эта правда.

— Тебе или министру не нравится? — усмехнулся Бергман. — Уже три года я за тобой наблюдаю, в аккурат после настоящего раскрытия дела Вероники Дэй, и, если вспомнишь, уже тогда, будучи на посту министра всего пару месяцев, Лартен Джулиус начал терять популярность. В основном из-за Аврората.

— Аврорат — не твой вопрос, — произнес Скорпиус. — Я пришел не за этим.

— Ты пришел, чтоб угрожать за мои статьи. Не я первый, но дай Бог, чтоб последний.

— Не угрожать, а предложить тебе писать что-то, что одобрено цензурой. Или не пиши вообще.

Грэм опять попятился назад, хоть Скорпиус и стоял неподвижно.

— Ты мне нравишься, Грэм, — продолжал Скорпиус. — Несмотря на то, что был довольно дотошным все это время. Но не нужно быть нелепым диссидентом и раздувать проблемы там, где их нет. Я хочу, чтоб ты понял меня, знаешь, не понимать меня опасно.

— Я буду писать, — упрямо ответил Бергман. — Возвращайся к своему хозяину и скажи это.

Скорпиус сверлил журналиста недовольным взглядом, рука рефлекторно дернулась к ножнам, но вовремя остановилась.

— Давай договорим на улице, — предложил Бергман, чувствуя себя куда увереннее. — Не хочу разбудить дочь. Или боишься?

— С чего бы? — насмешливо спросил Скорпиус. — Как тебе угодно.

Грэм распахнул двери и, сделав глоток ночного воздуха, не сдержал довольной улыбки, будто все фибры души пропитались какой-то неведомой силой, неподвластной до этого момента. Журналист насторожено осмотрелся по сторонам, убедившись, что шорох листвы — лишь шорох листвы, а не приближение очередных «борцов за цензуру», и смело вышел на лужайку.

Скорпиус взглянул на небо и, задержав взгляд на светящемся диске луны, едва заметно кивнул.

— Сколько лет твоей дочери? — спросил Скорпиус, открыв калитку.

— Одиннадцать, — сказал Бергман.

— Первый год в Хогвартсе, волнительно. Только вот непонятно, почему ее отец делает все, чтоб дочка не доехала до замка.

Лицо Бергмана будто свело судорогой. Чувствуя крупную дрожь по всему телу, Бергман сделал огромное усилие, чтоб Скорпиус не подумал, что он дрожит от страха.

— Давай, Грэм, — горячо шептал Скорпиус. — Давай, разозлись. Ты же оборотень, давай, покажи мне всю свою силу! Докажи, что оборотни — не мусор, который хочет истреблять министерство магии. Или тебя может разозлить лишь искалеченное тело малышки Ханны?

И Бергман не выдержал, потеряв контроль, словно и не пил накануне Аконитовое зелье. Перекошенное от злости лицо вытянулось, зрачки расширились, а острые клыки, в которые превратились обычные человеческие зубы, устрашающе блеснули. Прямо на глазах покрывшись бурой шерстью, оборотень лязгнул страшными зубами и протяжно зарычал, испугав рыков ночных птиц.

Скорпиус тут же отскочил назад, стоило оборотню приготовиться к прыжку, и, пятясь назад, поднял обе руки, показывая оборотню, что нападать он не собирается.

А зверь вновь зарычал, шерсть на спине встопорщилась, в глазах дико блестело безумие и жажда разодрать в клочки каждого, кто встанет на пути. Стоило Скорпиусу медленно достать из голенища сапога небольшой нож, как оборотень сорвался с места и в ярости бросился на своего обидчика. Но не успел Скорпиус взмахнуть ножом, как в бок зверя вонзились две короткие острые стрелы.

Оборотень взвыл от боли, пошатнулся, но не упал, а Скорпиус, воспользовавшись моментом, отскочил назад и вскинул руку вверх, дав команду стрелять.

Оборотень метался от боли, не зная на кого и нападать сначала. В какой-то момент он оказался в окружении не менее дюжины людей, одетых в черную униформу «шестерок» Лартена Джулиуса. Следующая стрела попала зверю в заднюю лапу, явно задев кость, и тут уже оборотень издал такой протяжный вой, что скорей всего переполошил ближайших соседей, находившихся почти в километре от бойни.

— Не лезьте! — рявкнул Скорпиус, и молодой парень с длинными дредами послушно отошел.

Увернувшись от очередного залпа стрел, оборотень принял тактику нападения, потряс головой так, будто ему в уши попала вода, и совершенно внезапно кинулся на ближайшего коренастого наемника, не успевшего защититься. Парень истошно заорал, когда зубы оборотня разодрали его плоть, и возможно, не выжил бы, если б его «брат по оружию», настолько мускулистый, что казалось, сейчас на нем треснет одежда, не оттащил раненого зверя, обхватив его поперек туловища сильными руками.

— Скалится, тварь, — хохотнул Десмонд Нотт, увернувшись от зубов оборотня.

— Отпусти его! — крикнул один из наемников, прицелившись. — Сейчас я точно...

Но оборотень еще не сдавался. Вырвавшись из захвата Десмонда, он каким-то немыслимым чудом не поймал ни единую стрелу, увернулся от летящих в него ножей и, разрывая цепь наемников, прорвался к единственному, от которого он не отрывал взгляд горящих глаз.

Скорпиус, единственный не вооруженный арбалетом из-за недостаточно хорошей меткости, выхватил мачете и замер, будучи готовым защититься в любой момент. И тут оборотень, немного прихрамывая, остановился и, тихо рыкнув, начал очень медленно приближаться к нему, словно забыв, что ему в спину стреляют.

Скорпиус махнул наемникам, чтоб пока не стреляли, хотя это была бы отличная возможность прикончить зверя.

— Стой, — шикнул высокий, если не сказать визгливый голос, позади стоявшей женщины, единственной среди наемников.

— Он хочет, чтоб я приблизился, — сказал Скорпиус, глядя, как зверь пристально на него смотрит, высоко подняв голову. — Опустите оружие.

Наемники оторопело смотрели на него, а некоторые, в числе которых и Десмонд Нотт, сделали несколько шагов вперед.

— Опустите оружие! — Крик Скорпиуса заставил оборотня поджать уши.

Расстояние между оборотнем и Скорпиусом становилось все короче. Когда их друг от друга отделяла лишь пара метров, оборотень склонил голову, и Скорпиус понял этот знак. Так же медленно и осторожно, он опустил мачете на землю и сделал еще один шаг вперед.

Некоторые стоявшие рядом испустили судорожный вздох, но Скорпиус контролировал ситуацию. Сейчас в диком звере проснулась сущность журналиста Бергмана, которая готова была отступить, чтоб выторговать себе жизнь, это Скорпиус понял наверняка.

Вот расстояние между ними уже меньше метра. Зверь робко поднял голову, как нашкодившая собака, увидевшая своего хозяина, и тихо заскулил. Скорпиус медленно кивнул и навис над совсем сникшим оборотнем победителем, тем самым хозяином. Но наемники слишком рано облегченно вздохнули.

Стоило Скорпиусу слегка наклониться, как оборотень зарычал и, когтистой лапой ударив по лицу обидчика, повалил на землю. Но страшный рык оборотня вдруг прервался полускулящим звуком. Новый град стрел вонзился в его спину, но финальный удар, нанесенный окровавленным и разъяренным не меньше зверя Скорпиусом: кровь хлынула из груди оборотня, а Скорпиус, стиснув зубы, воткнул нож еще глубже в волчью плоть и резко дернул оружие вниз. Испустив последний, совсем тихий рык, оборотень повалился на землю и, дернувшись от очередной стрелы, замер навсегда. И уже через мгновение, на месте поверженной твари лежало искалеченное тело Грэма Бергмана — последняя трансформация оборотня была завершена.

— Почему нельзя было убить его днем ранее?! — орал Скорпиус, весь перепачканный кровью оборотня. Почти вся левая часть его перекошенного от злости лица была залита кровью, сочившейся из глубоких рваных царапин, оставленных оборотнем.

— Приказ мистера Джулиуса, — невнятно произнес наемник, вытаскивая из тела Бергмана нож.

Скорпиус резко развернулся и наемник побледнел.

— Не трогайте его сейчас, — посоветовал Десмонд. — Пусть остынет. Глаз-то цел?

— Цел, что с ним с станется, — грубо отозвался Скорпиус, и, не дав ему осмотреть царапины, чуть не бегом направился к дому. — Тело — в озеро, чтоб я его не видел!

Наемники принялись вытаскивать свои стрелы из Бергмана, а Скорпиус, прошептав малопонятную остальным фразу, провел пальцем по кирпичной стене. Адское пламя, тут же охватившее черепичную крышу, разгорелось с неимоверной скоростью, будто кто-то невидимый то и дело подливал туда бензин.

— А ребенок? — запыхавшись, спросил парень, длинные дреды которого были испачканы кровью Бергмана.

Скорпиус отмахнулся и, взмахнув рукой, усилил волну пламени.

— Как-то не по-людски это, — произнес за его спиной Десмонд Нотт. — Ребенок же не виноват.

— Господи, лучше б таких ванильных неженок с собой не брал, — прошипел Скорпиус, и щелчком пальцев, остановив смертоносный огонь, беспрепятственно вошел в дом.

На лице Десмонда промелькнула тень улыбки. Всплеск воды в озере, находившемся буквально за калиткой, оповестил о том, что от тела журналиста наемники избавились. Как правильно подметил Бергман — не он первый, но дай Бог, чтоб последний.

Скорпиус вернулся спустя пару минут, с девочкой на руках, быстрым шагом вышел на лужайку и вновь, незаметно щелкнул пальцами: Адское пламя вновь принялось сжигать все на своем пути.

Бледная Ханна Бергман, уткнулась Скорпиусу в шею и тихонько всхлипывала. На ее светлых волосах были следы крови, сочившейся из ран на лице «спасителя», но она, скорей всего и не заметила этих страшных увечий.

— Уходим? — спросил Десмонд.

Скорпиус кивнул.

— А ребенка куда? — поинтересовался один из наемников, достав из рюкзака порт-ключ (помятую походную флягу).

Скорпиус подумал секунду и, поняв всю безвыходность ситуации, вздохнул.

— Пока у меня побудет. Что стоим? Уходим, уходим!

Ханна снова всхлипнула, на этот раз от того, что увидела, как по ее руке стекает кровь, сочащаяся из ран на лице Скорпиуса. Скорпиус что-то ей прошептал, и девочка притихла. Наемники смотрели на своего лидера заинтересованными взглядами, не осмеливаясь ничего сказать.

— Ребенка здесь не было, — пристально глядя на всех, сказал Скорпиус. — И вообще нет никакого ребенка. Если кто-нибудь скажет министру обратное, будет иметь дело со мной. Это понятно?

Наемники кивнули в знак согласия, не имея привычки расспрашивать о подробностях, и сгрудились у порт-ключа, а Скорпиус, подождав, пока рядом не будет никого, тихо спросил:

— Ты видела, что произошло?

— Нет. — Ханна не плакала, но голос ее звучал так глухо, почти неслышно. — Где папа?

— Он просил забрать тебя, — машинально произнес Скорпиус, так же тихо.

— Вы из Аврората?

— Да.

Больше Ханна не спрашивала ничего. Лишь крепче обняв Скорпиуса за шею, беззвучно плакала, понимая, что папа уже никогда ее не заберет.