Дом белого пламени (гет)

Огромный помост. Дурацкая фанера, приукрашенная магическим образом, вяло поскрипывает и явно не соглашается с тем, что её так усиленно топчут. И ей совершенно наплевать на то, что это делает бывший местный герой, здоровый парень в своих вечных треснувших очках, сейчас больше всего напоминающий маленькую инфантильную девочку.

— Вы меня предали! Предали! Я на вас так надеялся, я вас оправдывал, верил, а вы!.. — не менее знаменитые, чем он сам, глаза одаряют возмущённым и одновременно плачущим взором двоих: беловолосого худого парня, усиленно старающегося сохранить своё вечное выражение а-ля «Ленин на буржуазию» и рыжеволосую женщину, совершенно не пытающуюся скрыть свои эмоции, глядя на нашего героя непонимающим, но умоляющим взглядом.

Старик, похожий на доброго дедушку в той же степени, что и саблезубый тигр на книззла, кивает ему, с явно притворным сочувствием прикрывая глаза и вздыхая. Но парень не замечает этого притворства и продолжает выдавать сентенции наподобие «вы-такие-плохие-бедняжечку-подставили» по отношению к тем двоим, совершенно не подходящим под понятие «пара». Глагол «предали» у него и вовсе, учитывая частоту произношения, становится словом-паразитом.

Когда обиженный экс-герой наконец умолкает, дабы немного перевести дыхание, старик поднимается на помост, покровительственно хлопает его по плечу и кивает застывшим в отдалении дементорам. Когда они подлетают к обвиняемым, женщина, издав горький вопль, теряет сознание, а парень, на какие-то доли секунды снявший свою гордую маску, едва различимо шепчет сквозь зубы никому не известное проклятие...

* * *

Снова тот самый сон. Я просыпаюсь, телом по-прежнему пребывая там, и поэтому слишком быстро загребаю ногами, сваливаясь со своей жёсткой лежанки на пол. Удар лбом о камень окончательно приводит меня в чувство.

— Тебе снилось его предательство, да? — сквозь прутья камеры напротив на меня смотрит она — когда-то добродушная дама Молли Уизли, умудрявшаяся наставлять целую ораву на путь истинный, а так же обладательница роскошных рыжих волос, которые сейчас практически полностью поменяли свой цвет, как и её такие когда-то живые глаза.

Я в ответ выдаю лишь бессмысленную матерную тираду, машинально потирая лоб, уже не раз встречавшийся с каменным полом камеры и лишь чудом оставшийся целым. Впрочем, подниматься мне не хочется. Есть только дикое желание снова приложиться к холодному полу, ощутить его всем телом, до последнего нерва, свернуться в комочек как маленький ёжик и застыть навеки.

Останавливает меня только одно: её взгляд со следами насмешки и ехидства. Мол, как это может Малфой валяться, словно жалкий червяк, когда нищебродка Уизли невозмутимо стоит у самых прутьев тюремной камеры. Она постоянно делает так нарочно. Когда-то враги, теперь, почти потеряв счёт дням заключения, мы вынуждены поддерживать друг друга, не давать сдаваться, применяя любые методы, вспоминая о чем угодно, даже если сейчас оно уже не имеет фактического значения. Нас трудно назвать командой. Наша маленькая коалиция напоминает скорее стаю, состоящую из полярно разных животных, но из-за обстоятельств готовую по-волчьи синхронно вцепиться зубами в горло. В горло нашему общему врагу — старику, постоянно играющему чужими жизнями, самостоятельно выбирающему, кто будет пешкой, убивающей ферзя, а кого удалить с поля, подставив под наскоро сляпанное изменение в правилах. А кем были пешки до этой жестокой игры, для него не имеет никакого значения. Для Альбуса Дамблдора не существует границ.

Десять лет назад он разыграл новую партию, которая называлась «Как подчистить хвосты после смерти Тёмного Лорда». Гарри Поттер, основательно науськанный прикинувшимся мёртвым директором Хогвартса, довольно легко смог одолеть моего бывшего господина, воспользовавшись правом на Бузинную палочку. Великий светлый маг кинулся было оживать, готовясь услышать овации в свой адрес за то, как он всё организовал, но маленько промахнулся: чествовали больше Поттера, как фактического победителя. Ему предлагали все должности наперебой, отдавая в руки даже «Ежедневный пророк» с заискивающей Скиттер, на ходу строчившей хвалебные мемуары о молодом герое, в качестве помощницы. При этом мемуары обещали быть ещё более сладкими от того, что не существовало в анамнезе жизни юного спасителя магического мира ни сомнительной связки со всякими там начинающими злодеями, ни странным образом умершей сестрицы. Поттер был чист, как ребёнок пяти минут от роду, во всех смыслах, и это должно было дать ещё более ошеломляющий эффект, при котором каждое его слово гарантировало моментальное воплощение как без Империо, так и без просто даже хоть сколько-нибудь аргументированных доказательств, почему это должно быть сделано.

Планы Дамблдора захватить разом всю власть в Британии без такого раздражителя, как покойный Волдеморт, рушились с оглушительным треском. В сложившихся обстоятельствах всё, что ему светило, это лишь роль советника мессии, да и то не первого, а прямо после Гермионы Грейнджер и мамаши Уизли, показавшей всем, что старая закалка многого стоит даже после долгих лет домоводства красивым убийством моей фанатичной тётушки Беллы. Конечно, такое его не устраивало. И тогда директор взялся за масштабную акцию, результаты которой я ощутил на себе через месяц после победы, когда в Малфой-мэнор пожаловал отряд авроров с ордером на арест и обыск поместья. Кроме этого, мне была вручена бумага о смерти отца, которого ещё утром того дня я видел живым и в добром здравии, направляющимся в Лютный переулок, чтобы приобрести что-то маме на день рождения. Эта же бумага уведомляла, что Люциус Малфой испустил дух прямо на пороге магазинчика с магическими драгоценностями, «в результате истощения, наступившего после запрещённых экспериментов над ныне покойным». Тем самым злодеем, который так поиздевался над моим родителем, авроры называли меня!

Мать, впавшую в истерику просто от известия о смерти папы, служители закона тут же, на месте, оперативно объявили невменяемой и отправили в соответствующее отделение больницы имени Святого Мунго, оставаясь глухими к её здравым словам о том, что я, её сын, здесь ни при чём.

В одночасье фактически осиротевший, подобно Поттеру, я, в отличие от него, не обрёл кучу защитников. Даже адвокат, которого мне соизволили предоставить, совершенно неприкрыто показывал, насколько сильно он настроен не доказывать мою невиновность, а, наоборот, увеличить меру наказания. Наказания за то, что, как оказалось далее, заключалось далеко не только в приведении родного отца к бесславной смерти. Нет, документы, которые зачитывал обвинитель, показывали меня настоящим новым Волдемортом, причём в троекратном размере, вознамерившимся погубить всех и вся, проведя в подготовке к заключительной стадии сложный тёмный ритуал, который требовал человеческой жертвы. Жертвой этой стал Люциус Малфой. Ещё интереснее было то, какую роль играл здесь Гарри Поттер. При его помощи, используя парня как пешку, я, якобы, избавился от Тёмного Лорда, не желая марать об него свои руки самостоятельно. А понял и увидел всё это, конечно же, никто иной как сам Альбус Дамблдор, остановивший коварного меня в шаге от кровопролития на благо своей чёрной души. И он же обнаружил ещё один заговор, на этот раз со стороны Молли Уизли, долгие годы якобы только готовившейся к тому, чтобы банально захватить власть и сотворить жёсткий режим с удалением и гонением магглорождённых. И она тоже не желая делить бразды правления с наверняка перевернувшимся в гробу от того, каких соперников ему посмертно предъявили, Волдемортом, малодушно давила на Поттера, чтобы тот убил «плохого дядю».

Таким образом, бывший мессия прилюдно получал клеймо глупого мальчишки, которого использовали злые чистокровные, простого орудия убийства, пострадавшего в жестокой игре, а вот старый светлый маг целиком и полностью возвратил себе статус великого. Ему официально вручалось всё то, что до этого было отдано в руки Золотого Мальчика, который теперь, как и в приснопамятные школьные годы, превращался в инфантильного ребёнка под опекой доброго дедушки. Все попытки оправдаться пресекались, несмотря на то, что многое было шито белыми нитками, особенно это касалось Молли, пострадавшей только потому, что слишком уж круто она себя проявила в битве при Хогвартсе, да и только она могла бы оправдать, показать правду, если бы сама не оказалась обвиняемой. В моём лице Дамблдор убирал наиболее известную кандидатуру на роль зла, а в её — просто человека, из-за которого пострадало его самолюбие, а также могла не пройти успешно роль героя, поскольку уж эта женщина не дала бы поверить в наспех составленные обвинения.

Нас обоих заставили выслушать обидную и несправедливую речь Поттера, ещё более не справедливую от того, что мы оба слишком хорошо понимали свою невиновность. Речь эта врезалась в память и стала одним из худших кошмаров нашего дальнейшего существования уже в Азкабане, нашем официальном пристанище на следующие пятьдесят лет. Этот невероятный срок не сулил здорового существования после его окончания даже молодому мне, не говоря уже о Молли, даме явно предпенсионного возраста, учитывая взрослых детей, оперативно отвернувшихся от неё, не поверивших, что она ни в чём не виновата. Это-то и заставило её тогда смотреть умоляюще, беззвучно просить, как она потом мне рассказала, чтобы хотя бы родные поддержали её. Но никакой поддержки она не получила. Может, муж и попытался бы что-то сделать ради неё, любимый же человек, но Артур пребывал в коме, за несколько дней до процесса будучи укушенным невесть как оказавшимся в Министерстве Магии ядовитым жуком.

Молли, как и я, фактически оказалась никому не нужной. Нам помогло только расположение камер, поскольку в Азкабане для главных злодеев существовал только один маленький сектор, состоящий из двух небольших помещений, расположенных друг напротив друга. Мы были лишены всего, кроме, пожалуй, жизней, да и те сейчас были жалкими и бессмысленными. Бессилие давило день ото дня. Боль от того, как с нами поступили, была хуже выматывающих визитов дементоров. И лишь присутствие себе подобного в камере напротив не давало окончательно забыть себя, уйти в обречённое небытие.

Сейчас, в который раз прокрутив всё это в голове, я молча перемещаюсь на лежанку. Говорить, как обычно бывает после таких снов, не хочется. Молли это понимает и, теребя обрывок рукава тюремной мантии, за годы основательно истрепавшейся и превратившейся в лохмотья, тихо произносит, обращаясь словно бы не ко мне, а к тому самому пресловутому обрывку:

— Через полчаса придут дементоры... Хоть бы не сломаться.

Я еле заметно киваю. Эта особенность почти терять счёт дням, но очень чётко замечать часы, минуты и даже секунды без нужных механизмов есть и у меня. Мы оба всегда можем с максимальной точностью сказать, сколько осталось времени до появления дементоров или тюремщика с плошкой еды. Кроме счётов и разговоров нам ведь ничего не остаётся.

Я сижу с закрытыми глазами, прислонившись спиной к стене и ожидая появления тюремных тварей. Меня даже против воли начинает клонить снова в сон, но когда наступает нужное время, я прогоняю сон и открываю глаза. Зло нужно встречать прямо. Однако чудовищ в моей камере, как и в камере Молли, нет. Никакого дьявольского холода, обычно свидетельствующего об их появлении, также не ощущается. Мы оба то растерянно смотрим друг на друга, то выглядываем через решётки, пытаясь понять, что происходит. За десять лет дементоры ни разу не нарушали свой график. Их отсутствие сначала порождает уйму бредовых идей, которые тут же торопливо высказываются, а потом мы просто устало возвращаемся на свои лежанки в ожидании того, что будет дальше.

В полном молчании мы сидим до самого обеда. Точнее, до того времени, когда должен появиться тюремщик с едой. Но он не появляется, зато через минуту раздаётся ужасный грохот, словно Азкабан рушится сам по себе. И тут начинает происходить невероятное: прутья решёток плавятся прямо на глазах, тяжёлыми каплями стекая на пол и заметно нагревая его. Пол становится таким горячим, что нам приходится забраться с ногами на лежанки, в немом шоке наблюдая за происходящим. Минут через пять пол неожиданно начинает проваливаться, уходя куда-то в пустоту, хотя под нами вроде бы и должны быть этажи. Лежанки, прикреплённые к самим стенам, а не к полу, остаются на местах, и возникает огромное желание за них уцепиться, ибо чувствуешь себя, как на крохотном островке среди океана. Этот странный «океан» озаряется ярким молочно-белым светом, но глаза почему-то не болят, да и Молли смотрит не морщась. Через две минуты и двадцать семь секунд после этого лежанки внезапно также начинают ломаться, и мы падаем в эту пугающую белизну, теряя сознание...

* * *

На огромной белой пуховой перине лежат двое: мужчина и женщина. Они разного возраста, но одинаковой степени истерзанности долгим пребыванием в плохих условиях и моральными мучениями. Мужчина, которому ещё и тридцати не исполнилось, выглядит на все сорок. Женщина, дама слегка за пятьдесят, больше похожа на древнюю старуху лет девяноста.

Дух, перенёсший их сюда, качает головой и шипяще произносит:

— Надо было раньше их оттуда забрать! Законы не предусматривали такой хлипкости состояния...

* * *

Я медленно открываю глаза, удивляясь, что могу это делать. В голове ясно проносится картина того, что произошло перед потерей сознания. Если честно, тогда проскочила мысль, что меня ожидает смерть, только почему-то очень и очень странная. Хотя, может, я умер, а теперь нахожусь на небесах? По крайней мере, здесь всё белое, а я сам лежу на чём-то очень мягком. Совсем не верится, что это всё может быть реально, хотя это явно и не видения психоза. Даже тюрьма не вытравила из меня способность соображать, как и из Молли. Вернее, благодаря ей. Кстати, а она-то где?

За спиной вдруг слышится тихое шуршание. Я поворачиваюсь и обнаруживаю свою соседку по тюрьме. Минут пять мы ошарашено смотрим друг на друга, от шока потеряв дар речи. Внезапно Молли переводит взгляд мне за спину. Повернувшись, я вижу странное существо, напоминающее дементора, только основательно выбеленного.

— В-вы к-кто? — заикаясь, тихо вопрошает Молли.

Тварь, склонив капюшон чуть вбок, отвечает с шипением, достойным покойной Нагайны:

— Я — смотритель Дома Закона, старший дементор Клашш.

— Вы всё-таки дементор? — не могу сдержать удивления я. — А почему вы белый?

— Потому что настоящий Закон не может быть тёмного цвета. Его черноту мы показываем людям, потому что им так яснее.

— А почему мы увидели вас белым? Мы разве не люди? — спрашивает моя соседка.

Дементор, выдержав долгую паузу, отвечает таким тоном, словно припечатывает:

— Вы — несправедливо осуждённые! Закон не позволяет просто так обвинять в высшем зле тех, кто ничего не совершил!

— А что же происходило эти десять лет? — интересуюсь я, предпринимая мучительные попытки хоть как-то понять странную информацию.

— Десять лет даётся, чтобы люди сами осознали то, что отправили в тюрьму тех, кого осудили несправедливо! Если этого не происходит, Закон сам вмешивается! Мы, его служители, никогда не оставляем всё просто так! — дементор, повернув капюшон в сторону, более спокойно добавляет:

— Отдохните пока.

После этого он исчезает, растворившись в воздухе.

Мы тупо смотрим на то место, где он был, и шёпотом, словно боясь, что нас подслушивают, переговариваемся. Осознание того, что теперь стало лучше, но мы живы, крайне медленно прокрадывается в головы. Вслед за ним возникает предчувствие, что просто так на этом всё не закончится. Да и мы не хотим, чтобы так заканчивалось. Десять лет загнивания в тюремных стенах, кошмарная участь близких и, наконец, просто обманутый магический мир естественно приводят нас к желанию отомстить...