Одна луна на двоих (гет)

Люциус стоял в густой угольно-чёрной тени козырька крыши, прислонившись к шершавой стене багдадской гостиницы. Где-то неподалёку натренькивал тар, внося в мысли полный разброд и сумятицу.

В фиолетовом небе повисла белая луна, заливая всё вокруг призрачным синим светом: короткие кусты у забора, скамейки, извилистые дорожки. Всё казалось нереальным в таком сиянии, и всё то странное и немыслимое, что творилось днём — сейчас обретало дыхание, оживало и становилось настоящим.

Люциус машинально вынул из кармана рубашки сигариллу. Курить хотелось нечеловечески. Но тогда дым или запах заметит она. А в том, что она снова сидит на крыше, он ни на йоту не сомневался. Во-первых, они сегодня снова повздорили и по-крупному. Во-вторых, эта ссора закончилась полной катастрофой: теперь Гермионе... о, нет, мисс Грейнджер, конечно же, придётся танцевать голой перед этим похотливым животным Мехраном, Волдеморта ему в друзья. А в-третьих, Люциус уже давно проследил, куда Гермиона пропадает из номера. Но она не должна ничего узнать. Ни в коем случае. Только не так и не сейчас. Гермиона должна сама прийти к нему, сама понять, что он — её единственный выбор и нет для неё никого, кроме него.

Люциус сам ненавидел себя за это, но просто не мог не следить за её передвижениями — это было сильнее его. Эта девчонка обладала фантастической, просто невероятной способностью попадать в какие-то опасные и нелепые ситуации.

«Какого лысого гоблина Филиппс направил в Багдад именно её? В место самых настоящих боевых действий, где авиаудары и террористы на каждом шагу!

Мерлин...»

Люциус вспомнил, как упало сердце, когда он узнал об этом. И как удивился своему беспокойству. Всё это началось давно, с письма Министра Бруствера, в котором он предлагал опальным Малфоям реабилитироваться перед волшебным обществом...

После войны Нарцисса сильно охладела к Люциусу: она привыкла к роскоши, а после многочисленных пожертвований в фонд Хогвартса им приходилось во многом себе отказывать. Но больнее всего били разговоры о том, что он поставил под удар Драко. Люциус и сам не мог простить себе этого, но он хотя бы попытался... тогда, после много численных «Круцио» Тёмного лорда, он, казалось, был едва жив, а изнутри образовалась незаживающая рана, покрытая тонкой коркой, и когда Люциус пришёл просить остановить эту бойню в школе... Волдеморт просто ткнул его лицом в своё собственное отражение, как в кучу дерьма, и Люциус увидел, насколько он был жалок. Действительно жалок. И в ту же секунду дал себе слово никогда таким больше не быть.

После войны в мэноре стало до отвращения холодно и одиноко. Пахло жуткой смертью Чарити Бэрбидж и драной мантией Волдеморта. Драко перебрался в Лондон и работал теперь целителем в Мунго; Люциус слышал, у него неплохо получалось. Нарцисса переехала в свою собственную спальню, и теперь они встречались только за обедом или ужином — да и то с разных сторон длинного стола в столовой с высокими потолками, где каждый звук отдавался гулким эхом.

Нельзя не признать, что это дьявольски угнетало. Люциус злился.

«Неужели она любила во мне только деньги и титул? А как же я сам? Сам, со всеми потрохами и привычкой закуривать после чашки кофе утром?»

Письмо Бруствера о реабилитации было глотком свежего воздуха. Но Люциус нарочно выждал время, чтобы не подать виду, что он в полном отчаянии, и только через неделю написал ответ. Министр отправил его в Отдел по международным связям к Филиппсу, как консультанта по традициям разных стран. В своё время Абраксас, будучи ведущим дипломатом Министерства, возил его с собой по миру, а любопытный Люциус нахватался, чего только мог. И вот, спустя столько лет, эти знания пригодились.

Вот только с учениками пришлось нелегко. Одно слово: грязнокровки...

Чтобы стало проще, Люциус каждый день вспоминал о том слове, что дал себе, и о том, почему он его себе дал. А именно потому, что считал грязно... магглорождённых хуже себя. Не сразу, далеко не сразу, но это помогало.

Он был строг с ними, иногда даже излишне строг и въедлив, но, как часто любил повторять отец, учить нужно так, чтобы запомнилось на всю жизнь. К тому же, хотелось хоть немного отыграться за провал в Министерстве. Со временем он даже втянулся и работа начала нравиться. С Люциусом стали чаще здороваться в Атриуме, снимать при встрече шляпу. Реабилитация шла полным ходом.

Голдстейн, под стать фамилии, оказался хитрым и старался не высовываться. Но вот Грейнджер...

Она была донельзя любопытной, любопытной, совсем как он когда-то, в пору беззаботной юности, и всюду совала свой вздёрнутый носик. Она была несдержанной и скептичной, ничему не доверяя и всё пытаясь проверить лично — и эта черта характера отчётливо перекликалась с его собственным скептицизмом.

С досадой Люциус понял, что начинает уважать эту девчонку. Он даже не мог назвать её пустоголовой пигалицей, потому что это была ложь. А лгать себе... да хватит! Довольно! Сколько можно?

И тогда со злости на самого себя он принялся всячески изводить её, с лёгким удовлетворением вспоминая, как Драко рассказывал, что когда-то в Хогвартсе издевался над ней. Казалось важным задеть Гермиону, как женщину, показать, что она — ничто и звать её никак, а вот он — действительно значимая фигура. Люциус провоцировал её, нагло нарушая интимное пространство, и ему доставляло несказанное удовольствие видеть, как румянец заливает хорошенькое личико ученицы, когда он подходит слишком близко. Сердце билось чаще, когда он едва касался своей щекой её щеки — и он поначалу принимал это за адреналин, греющий остывшую было кровь. Их словесные перепалки на занятиях стали притчей во языцех — и однажды на доске даже появились их карикатуры, нарисованные мелом: кто-то изобразил их орущими друг на друга, как супругов, которые слишком долго живут бок о бок.

Но потом, долгими осенними вечерами в мэноре у камина, Люциус снова и снова прокручивал эти воспоминания, и он с удивлением поймал себя на мысли, что долгая хандра от холодности Нарциссы, наконец, отступила. Жить стало снова интересно и увлекательно. Но только доставая Грейнджер. Глядя на её смущение, ярость, гнев... На её саму. Она никогда не сдавалась, всегда сражалась, это оказалось весьма интригующе, и ни шло ни в какое сравнение с вечно безразличной Нарциссой. В этой девчонке была настоящая жизнь! Однажды, на уроке о французском приветствии, когда он «целовал» её в щёку, лёгкий аромат духов цветочных окутал его, и Люциусу на мгновение захотелось прижать к себе эту нахальную девицу, чтобы вдыхать этот запах ещё и ещё.

На уроке дегустации вина Гермиона прикрыла глаза, и лицо её расслабилось. Люциус поневоле вздохнул с облегчением оттого, что глаза остальных учеников тоже закрыты, иначе бы они стали свидетелями того, как он неотрывно смотрит на её томно дрожащие веки, тени от длинных ресниц и чуть приоткрытые губы. Вот тогда-то в голову и ворвалась шальная мысль, что именно так она, должно быть, и выглядит в тот момент, когда мужчина берёт её... или собирается взять. Обжигающая волна вдруг пробежала по телу, и он ощутил, как возбуждение скопилось в паху, напоминая о том, о чём позволила забыть холодность Нарциссы — о том, что он мужчина. Мучительная мысль о том, что он хочет эту девчонку, хочет до одури и вот прямо сейчас, пронзила мозг и зашипела пузырьками шампанского где-то в подкорке. Люциус прямо-таки видел, как берёт в плен своих ладоней её лицо и пробует на вкус этот сладкий рот, а потом стаскивает с её аппетитной задницы эти узкие, слишком узкие джинсы и... Это разозлило и одновременно завело ещё больше. И тут Люциус понял, что ему-то это точно никогда не светит, ведь он бывший Пожиратель Смерти, гриндилоу задери этого Волдеморта! И Гермиона будет лежать вот так под кем-нибудь другим, под своим отвратительным Уизли, например, и стонать, прося «ещё, ещё». Он не выдержал этого и склонился, прошептав:

— Я не вижу, чтобы вы наслаждались, мисс Грейнджер! По вам не видно, что вы получаете удовольствие от процесса. Французские партнёры сочтут за неуважение такую кислую мину!

Люциус вспомнил выражение её лица в тот момент и вздохнул. Слабая компенсация, если это можно так назвать. Что бы он не предпринимал, мисс Грейнджер не сдавалась. Она смущалась и краснела, в десятый раз отправлялась на скамейку запасных, но упрямо шла вперёд. Шла навстречу ему, Люциусу, несмотря на все его поддёвки и настойчивое желание удержать её в Британии любой ценой, хотя бы ценой её неудавшейся карьеры. И осталась-таки в штате дипломатов Министерства, даже не подозревая, насколько опасна работа дипломата.

Но вот Люциус об этом прекрасно знал. Так почему ж тогда потащился за ней в эту дикую страну, где могут убить на каждом углу, ограбить или похитить?

Люциус прекрасно знал ответ, хоть и не собирался его озвучивать. Уж кем-кем, но глупцом-то он точно не был.

Поэтому и перенёс так спокойно развод с Нарциссой накануне отъезда. Подписал все бумаги и расстался с прошлым, захлопнув бордовую папку. Старые чувства отжили своё, а новые каждый день росли с неожиданной силой.

Люциус и не подозревал в себе столько выдержки в Багдаде: каждый день видеть мисс Грейнджер в полупрозрачной тунике и зелёных шальварах оказалось тем ещё испытанием. Изгибы юного тела легко угадывались под тонкой свободной тканью, почти не оставляя простора для фантазии. И лёжа ночью в номере он не раз представлял, как его руки медленно обнажают Гермиону, сбрасывая на пол слои ненужной одежды. А потом он привлёк бы её к себе, делом доказывая, какой яркий огонь она в нём зажгла.

И сегодня, когда этот вонючий громадный Мехран пялился на его Гермиону за обедом и шептал на ухо явно какую-то похабщину, Люциус едва сдерживался, чтобы не проклясть его так, чтобы вся его грязная борода выпала по волоску. А саму Гермиону — оглушить и запереть в мэноре. Один Мерлин знает, каких сил ему стоило отпустить её локоть во время ссоры на балконе и не наставить синяков от душившей ревности.

Люциус просто рассвирепел, когда понял, что она собирается и дальше выманивать информацию от Мехрана, соблазняя его, и тогда-то вызвал её на дуэль. Гермиона, как он и рассчитывал, разумеется, приняла перчатку — она ведь не робкого десятка. И в душе Люциуса загорелась надежда: вот теперь-то можно будет победить её, оглушить и заявить этому идиоту Лавеллю, что с мисс Грейнджер произошёл несчастный случай и она не справилась со своей миссией. Ведь эта работа, даже Хагриду понятно, не для неё — на каждом шагу полно опасностей, да и эти похотливые взгляды, которые бросал на неё рахшан... Но Мехран поймал их на слове, задери его горгулья!

Люциус только на мгновение представил, как этот варвар смотрит на обнажённое тело Гермионы, которая танцует перед ним, и мысленно застонал.

«Нельзя... нельзя этого допустить! Но что, что теперь делать? Выкрасть её и вывести из страны? Но как вдолбить в эту упрямую голову, что это для её же блага?»

Он ведь приложил все усилия для того, чтобы Гермиона выиграла в дуэли и танец не состоялся, даже поддавался, но не слишком явно, чтобы не уличили в обмане, но в последний момент привычка взяла своё: ведь Малфои никогда не проигрывают.

Люциус вздохнул, ощущая под подушечками пальцев ошмётки тонкой папиросной бумаги, и отряхнул руку. Сигарилла превратилась в труху, он просто истёр её, стоя тут, как последний болван. Он слишком устал ругать себя последними словами за неожиданные чувства к девчонке моложе его на двадцать пять лет и поэтому просто стоял и молчал, слушая звуки тара в саду. Малфой фактически чувствовал и видел Гермиону — как та сидит на крыше, обняв колени, а ветер треплет её душистые волосы, принося сюда, под козырёк, запах цветочных духов. Она думает о чём-то своём. Знать бы ещё о чём...

Другое дело, что сделать мисс Грейнджер своей — всего лишь дело времени и достаточной настойчивости. А уж в настойчивости ему нет равных. И убедить её в том, что бывший Пожиратель достоин её магглорождённого внимания... да дай только Мерлин шанс, хоть один шанс!.. И она станет принадлежать ему рано или поздно. Это решено давно и бесповоротно.

Люциус открыл глаза, глядя на громадную созревшую дыню на небесной бахче, и слегка улыбнулся. Радовало хотя бы то, что они вместе с Гермионой смотрят на одну и ту же луну. В десятке ярдов друг от друга, разделённые прошлым, но всё же хоть что-то их объединяет.

Луна, звуки тара и тёплая багдадская ночь.