Нет вестей с небес (джен)

Удар.

Следующий уже ощущается не так сильно.

Вот сволочи, по лицу не бьют. Видимо, для того, чтобы опознание, если такое будет, проходило без накладок. То есть, без сбивающих реплик, вроде — «Да, это вроде он, вот только у того были все зубы на месте».

Б**ть. Почки — это они зря. От ударов по почкам на теле проступают синяки кровавого цвета. Я всегда смогу предъявить их как доказательство того, что признания из меня гуманная полиция выбила.

А я сам, дядя, не при делах. Я вообще почти сирота и не рублю фишку. Не вникаю в смысл. Что вам от меня надо? Я даже телек не смотрел никогда, к нему не протолкнуться было в нашей халупе.

— Достаточно, — наконец говорят надо мной и мне на голову выливают, судя по всему, целое ведро воды. Я не захлебываюсь чудом и еще минут пять, наверное, пытаюсь отдышаться и откашляться. С пола не встаю — это у меня сейчас не выйдет ни бодро, ни даже с трудом. А вот, если бы меня били на улице — я бы сейчас ползком, но попытался скрыться. Наши ирландские ублюдки отпускали, после того, как отпинают хорошенько. Впрочем, с ними всегда можно было договориться.

Кто-то садится передо мной на корточки. Сквозь полуприкрытые глаза, я вижу только смутный силуэт и, закатанные по локоть, рукава белой рубашки, делающие своей белизной еще темней ровный загар на руках. И дорогие часы. Мой папаша, совершенно точно, никогда не носил такие часики в своей ублюдской жизни.

Я попал к кому-то посерьезней, чем дублинское отделение по делам несовершеннолетних. Вот так раз, пацанчик. Да, парень, ты уже совершеннолетний и по малолетству их не проведешь. Ты в дерьме, мужик. По уши.

— Ну, так что, Мейл. Теперь в твоей голове хоть что-то прояснилось? — спрашивает меня обладатель загорелой руки и дорогих часов.

Я продолжаю отплевывать воду, мстительно стараясь проблеваться кровью туда, где должны находиться ботинки моего мучителя.

— Давай, Паркер. Тебе уже нечего терять.

— Блин, — начинаю я хрипло. — С какого хрена, вы решили, что я хоть как-то замешан в этом деле? — интересуюсь я. Удивительным образом, но ни разу не вру. Доказательств того, что я могу быть в доле, у них ровным счетом никаких. И, кажется, ОН знает это намного лучше, чем сам я. У меня еще имеются кое-какие сомнения. А эти ребята меня сгребли, надеясь на то, что внутренняя ломка будет сильнее, чем желание побултыхаться на свободе. Только меня нары ни разу не привлекают.

— Про какое дело ты говоришь?

— Про то, из-за которого вы предъявили мне обвинения столь серьезные, что я сейчас распутываю собственные кишки на вашем неудобном полу. Кстати, весьма грязном, — хамлю я, не стесняясь. Мне уже все равно.

— Мейл, — вашу мать, как я ненавижу это имя, — я знаю о твоих темных делишках все, — ласково говорит мне мой мучитель.

— Ты сначала… докажи, — криво ухмыляюсь я, не открывая глаз.

— Может, ты хочешь мне что-то рассказать?

— Чел, ты сдурел? Мне нечего тебе рассказывать.

— Паркер, мы не в игрушки играем. Дело серьезное. Нам нужна твоя помощь.

— Чувак, ты офигел. Чтобы помощь просить — пинать не надо. А вообще я не вдупляю — какого хрена тебе от меня надо. Так что прости, ничем помочь не могу.

— Дело касается Мориса Левроу.

— Это еще кто такой? Первый раз слышу,— глаз я не открываю, но пытаюсь шевелить пальцами. Имя Конни застревает в памяти «на потом».

— А разве не его ты искал последние года три?

— Я никого не искал. Я веду мирный образ жизни. Ни в чем противоестественном и криминальном не замешан. Когда-то в Дублине, в детстве, я был весьма сложным подростком, но школа, куда меня смогли поместить родители, исправила все мои недостатки.

— Мейл, у нас есть твое личное дело.

— Тогда, если несложно, посмотри дату последнего привода. Это было два года назад, — посоветовал я.

— Но, за распространение наркотиков, — добавил следователь.

— Заметь, что сам я на учете не состою, — я пытаюсь перетянуть невидимый ремень на свою сторону.

— Что вообще ничего не значит. Ты, Паркер, мерзкий отброс общества. Но, видимо, слишком мелкая сошка, чтобы тобой заняться всерьез и, наконец, посадить на электрический стул…

— Не хами, шеф. Закон меня не убивает, потому что не за что.

«И если сейчас мое имя не всплывет, то я и вас переживу», — продолжаю мысль я.

— То есть, по твоему мнению, ты чист перед законами Её Величества?

— Именно так мне и кажется, — твердо говорю я.

Кажется, на этот раз я себя отстоял. Коп поднимается с корточек и говорит кому-то за кадром моего восприятия мира: «Отпустите его». Меня поднимают за локти и тащат. Да, меня куда-то тащат с почти безумной, для моих побитых конечностей, скоростью. И это чертовски больно.

Они уверены в том, что я еще вернусь. А я лишь хочу отлежаться в своей норе и обдумать, как имя Левроу снова всплыло в торговле наркотиками, которой я занимаюсь.

Поэтому, когда меня почти вышвыривают на задний двор, я позволяю себе отлежаться ровно две минуты и стараюсь встать. Ноги у меня дрожат как у олененка Бемби и мои движения напоминают те, какие я производил, когда впервые набрался в бильярдной и пытался вернуться домой так, чтобы мать не запалила мое состояние. Я все же встаю, но тут же резко сгибаюсь и долго очищаю желудок с характерными звуками и всхлипами. Затем утираю лицо и медленно переставляю ноги в сторону к выходу. По дороге пытаюсь нашарить в кармане пачку сигарет, но потом вспоминаю, что мне ее так и не вернули после проведенного обыска.

Значит, в начале, я зайду в магазин, потом буду пытаться словить тачку, чтобы доехать до дома. Моя осталась где-то у бара, где меня и взяли тепленьким несколько дней назад. Ее заберу потом, а пока буду надеяться, что местная шпана не растащит мою красавицу на запчасти и сувениры.

Координируя все свои движения, стараясь не обращать внимания на брезгливые взгляды прохожих, я добредаю до магазина.

— Лаки Страйк, будьте добры, — прошу я продавщицу, игнорируя вопрос в ее глазах. Получая заветную пачку, все же не выдерживаю и ухмыляюсь. — Трудный денек выдался, — проговариваю я и выхожу на улицу, где пытаюсь открыть пачку распухшими пальцами. После того, как у меня это получается, я понимаю, что у меня нет ни спичек, ни зажигалки.

— Эй, прикурить не найдется? — у меня что-то резко стало со зрением, потому я обращаюсь к смутному пятну прямо передо мной, очень надеясь, что это не столб.

Пятно ничего не отвечает и поспешно удаляется от меня. Я чертыхаюсь и присаживаюсь около стены.

— Знаешь, я не хочу знать, что такое сложный денек, — говорит кто-то, появляющийся рядом, женским голосом. Зрение так еще ко мне и не вернулось, потому я просто киваю и прикуриваю от появившегося прямо передо мной огонька зажигалки, которую держит тонкая рука в кожаной перчатке. Затягиваясь, я поднимаю голову и щурюсь от зимнего солнышка, мешающего мне разглядеть обладательницу такого чудного, отзывчивого нрава.

— Ты меня прости, леди, — говорю я, не забывая курить, — но, может, ты сегодня побудешь для меня феей?

— А что, в Англии легализовали проституцию, что такие просьбы становятся нормальными? — чуть нагловато поинтересовалась женщина. Ага, отлично. С виду, вроде, должна быть из воспитанных, но в жаргоне сечет.

— Я прошу просто помочь мне, — улыбнулся я через силу. — Мне нужно как-то доехать до дома, но в таком состояние меня ни один таксист не довезет.

Женщина помолчала и, судя по звукам, сама закурила.

— Ты себя в зеркало не видел. Ни один порядочный человек тебя сейчас не стал бы никуда подвозить.

— Если бы я видел себя в зеркало — не стал выходить из дома, — глупо пошутил я, затягиваясь сильней. В голове начинало темнеть.

— Эй ты, не теряй сознания. Скажи адрес, — быстро нагнулась надо мной моя собеседница. Я пробормотал, как добраться до моей хаты, и отрубился.