Зверёныш (гет)

Третья парта у окна, возле колонны. Всё раскидано кое-как: тетрадь в ядовито-красной обложке, карандаш с серебристым ободком, небрежно свёрнутый журнал. Кожаная сумка на тоненьком ремешке болтается у самого пола.

Губы размалёваны, глаза подведены — не настолько, чтобы скрыть буро-фиолетовые круги. «Не высыпаюсь», — жалуется она подругам. И носит блузки с длинными, до запястий, рукавами. На дворе плюс двадцать семь.

Скулы запали — бело-прозрачные, как копировальная бумага. В безжизненно-тусклой радужке утопают огромные чёрные зрачки.

Куда смотрят родители...

Студентка второго курса юридической академии Ирина Кравченко. Через пару лет, если не помрёт от передоза, тупая скотина. Жалкое человекоподобное существо.

Сама-то хоть догадывается?

Склонилась над конспектом, ручка так и мелькает. Вскидывает голову, отбрасывает антрацитовые пряди со лба. И смотрит преданным взглядом собаки или отличницы. Здесь я, мол. Слушаю внимательно.

Да слушай, деточка. Мне не жалко. Вряд ли тебе пригодится только.

А жаль, мог бы выйти толк. По последней контрольной результаты у неё лучше всех. Видно: не зубрит тупо, понимает. После лекций всегда подходит, вопросы задаёт.

В первый раз подошла тогда, в сентябре. Застенчиво скосила глазки, залепетала: так, мол, и так, хочу писать у вас курсовую работу. Можно? Отчего ж нельзя. С темой определись и заявление пиши.

А я уже, говорит, определилась, меня интересуют преступления в области оборота наркотиков. Замечательно. Никаких проблем.

Тогда мне ещё и в голову не приходило. Обрадовался: всё-таки семь лет в госнаркоконтроле, есть чем помочь талантливой студентке.

Талантлива, да уж.

В деканат надо, по-хорошему. Карты на стол — и пусть летит отсюда со свистом. На тот свет чуточку пораньше, от безнадёги.

Оно мне надо? Пускай сама себя гробит. Не моё дело. Здесь она, по крайней мере, не колется, от друзей, судя по всему, скрывает. С собой не носит.

И на том спасибо.

* * *

— Кравченко, выйдите!

Она медленно поднимается, опираясь костяшками пальцев о деревянную крышку стола. Смотрит невидяще мне куда-то в солнечное сплетение.

— В чём дело, Владислав Витальевич? — роняет тягуче, слова текут, как патока.

— Я сказал, вон.

Стоит восковой фигурой. Подхожу, беру под локоть, вне себя от желания треснуть Уголовным кодексом по башке, и тяну её к выходу. Идёт покорно.

Захлопываю за нами дверь, склоняюсь прямо к бледной раковинке уха и сиплю змеиным шёпотом:

— Ещё раз придёшь на пару в таком состоянии — готовься к отчислению.

— Извините. — Бормочет, голос хрипит. — Я вчера немного перепила.

А это ты врёшь, девочка. К алкоголю ты и близко не подходишь: хватило одного раза смешать с дурью и поваляться возле унитаза до утра.

Не моё дело.

Но заявится так снова — обещание сдержу.

Не было её две недели. Терпеть не могу это противное чувство, когда сосёт под ложечкой и сделать ничего нельзя. Только метаться из угла в угол — из-за студентки?

А сегодня пришла. Принесла в пухлой синей папке черновик курсовой.

Пролистал, не удержался от иронии:

— Смотрю, вы основательно изучили тему.

— Я старалась. — Детски-застенчиво склонила голову набок, улыбнулась, приоткрыв тоненькую щербинку слева между зубами. — Извините, что так поздно. Болела.

— В принципе, всё хорошо. Третью главу советую дополнить судебной практикой. Пара дел, не больше — на сайте Верховного Суда можете найти.

— Да, обязательно.

— Свободны пока. Придёте в среду с окончательным вариантом. — Протянул ей папку, откинулся на спинку кресла. — И вот ещё что. На следующий год ищи другого научного руководителя.

Она вся как-то погасла, осунулась. Потёрла рукой острый подбородок:

— А что случилось? Что-то не так? Вы же сказали…

— Болеть ведь ты ещё больше будешь, так? А мне и здоровых хватает.

Сверкнула глазами, развернулась на каблучках и выбежала. С глухим стоном хлопнула за ней дверь.

* * *

Сжалась, скорчилась на полу, точно в ожидании удара. В тусклом свете лампочки лицо восковое, неживое — застыло судорогой отчаяния. Плачет, с подвыванием всхлипывает. Плоская грудь так и ходит ходуном. На щеках грязные потёки.

Пройти мимо незаметно, я и так сегодня задержался. Хвосты принимал. Есть хочу смертельно, желудок давно скрутило спазмом. Домой пора.

Ан нет — делаю шаг в полоску света.

— Ну что ты? Слёзы ещё никого не спасли.

Понуро, даже не удивляясь, поднимает голову.

— А ничего… — шмыгнула носом. — Ничего не спасёт.

Кладу портфель на подоконник, пристраиваюсь рядом на ступеньках.

— Бросать-то пробовала?

Кивает, ожесточённо тряся головой:

— Много раз. Два дня держусь — больше не могу. — И снова всхлип.

— Где берёшь?

Молчит.

— Ладно, потом. Героин?

— Ага. Владислав Ви-витальевич, а откуда…

— Нетрудно было догадаться. Не забывай, где я работал — с такими, как ты, дело имел. Как долго употребляешь?

Наморщила лоб:

— Девять месяцев скоро.

Да, весело…

— Родители-то знают?

— Откуда им, они в Липецке. Я ничего им не говорю. А теперь… Теперь вы всем расскажете?

Я ненавижу этот униженный, молящий взгляд. Так смотрят неопытные, впервые пойманные преступники на судью, выпрашивая себе срок поменьше. Или студенты-балбесы на экзамене.

Отмахиваюсь:

— Поглядим. Сама ты не вылезешь, если ещё не дошло.

Короткий вздох:

— Дошло. А что делать-то?

— Сама для себя реши: хочешь жить нормально или нет? Нет — забудем этот разговор.

Хмурится:

— Спрашиваете… Конечно, хочу.

— Тогда завтра, часам к четырём, зайди ко мне на кафедру. — Поднялся, протянул ей руку. Вздрогнул, как от прикосновения ледышки. — Мы всё обсудим.

Ноги у неё подкосились — еле успел поймать, прижать к себе. Тонкие влажные пальцы вцепились в мою рубашку.

— Тихо, тихо, тихо…

Дрожит.

— Пошли. Домой тебя отвезу.

Когда она закрывает глаза, распластавшись на переднем сиденье моего «Вольво», я секунд пять смотрю на стрелки длинных чёрных ресниц. Достаю платок и осторожно стираю землистые разводы под глазами.

Ну что мне с ней делать?

* * *

Осторожное поскрёбывание в дверь. На часах ровно четыре.

— Да-да, войдите!

Подходит неслышно, на цыпочках.

— Владислав Витальевич, вы сказали прийти… Я пришла.

Молодец. Не зря я сегодня с утра пары отменил, мотался по пробкам через весь город к Юрке Варенникову.

Тяну руку в карман, протягиваю ей смятую бумажку с адресом и телефоном:

— Сегодня же езжай в клинику. Кабинет номер восемь, доктор Варенников Юрий Денисович. Я с ним договорился, лечиться будешь бесплатно. Как с препаратами, не знаю. Дозу ведь за что-то покупала? Так теперь на лекарства потратишь. В крайнем случае… — Хотел прикусить язык — всё равно сорвалось. — …Обратись ко мне. Постараюсь помочь.

— Спасибо. — Крепко сжала бумажку в ладони.

— Предложат госпитализацию — соглашайся. Дома тебе не справиться.

Охнула:

— А сессия? Не хочу!

С грохотом отодвинул талмуд постановлений Пленума Верховного Суда, подошёл к ней вплотную.

— Ты, вообще, в своём уме? Тебе сессия дороже — или жизнь?

Хихикнула. Точно, с кукушкой не дружит.

— Вы не сердитесь, Владислав Витальевич. Просто странно слышать от преподавателя такие вещи.

— Академ возьми. Не хочешь — учи в клинике, убеди Варенникова, чтобы на экзамены отпускал тебя. Всё просто, Ир. Было бы желание.

Торопливо кивает, отступает к двери. Лепечет:

— Да, да, спасибо вам огромное, я так и сделаю… Насчёт лекарств вы правы — деньги на укол уже не понадобятся…

И что-то у меня в голове щёлкает, я стремительно шагаю вперёд, к ней, захватывая хрупкое запястье:

— Откуда деньги? Недёшево ведь. Правду скажи.

Бледные щёки заливает свекольная краска. Глаза потупляются в пол и тут же возвращаются к моему лицу — блестящие, влажные:

— Вы не подумайте, ради бога, Владислав Витальевич. Я не ворую и… и ничего такого не делаю. Это деньги родительские. Мама с папой думают, я испанский учу. Платно. По углубленной программе.

Провожу ладонью по лбу, выдыхаю устало:

— Не боишься, что расколят?

— Не-а. — Хитроватая ухмылочка — а в глазах всё та же безнадёга. — Они по-испански не бельмеса, а я знаю пару слов: друг научил.

— Из тех, что снабжают тебя наркотой?

— Нет.

Плечи тяжело опускаются. С кислой гримасой она дёргает молнию сумочки.

— Уж коли речь зашла… Вот они. — Протягивает мне вчетверо сложенный клетчатый листок. — Имена, адреса, телефоны.

А девчонка-то небезнадёжна.

Убираю листок в портфель.

— Нехорошо я сделала. Но рвать так рвать, правда?

— Угу. Стать кем хочешь?

Сам не знаю, зачем этот вопрос. Её жизнь мне совсем не интересна. Но она улыбается, и под ресницами — впервые, кажется, за всё время, что я вижу её — загораются мягкие чистые огоньки.

— Адвокатом, Владислав Витальевич. Это моя заветная мечта — со школы ещё.

А почему нет, в самом деле? Я видел, как она говорит, как чётко, связно излагает свои мысли. Умеет ввернуть красивое слово — всегда к месту. Спорить не боится, вся отдаётся дискуссии, и обычную снежную бледность её щёк в такие минуты сменяет горячий румянец, глаза сверкают. Она могла бы убедить, увлечь за собой — хоть на баррикады.

— Желаю удачи.

Звонок приходит мне на помощь, вырывая из затянувшегося разговора. Уже в коридоре бросаю через плечо:

— Родителям расскажи всё-таки.

* * *

Первого сентября она влетает на кафедру — тоненькая, воздушно-белая, с гроздьями таких же белых цветов у груди. Как они называются, хоть убей, не помню.

— Владислав Витальевич, это вам!

Моргаю растерянно, не знаю, куда руки девать.

— Ир, да зачем же?

Заглядывает мне в лицо сияющими тёмными глазами, и я невольно вдыхаю глубже остро-пряный аромат.

— А как мне ещё вас благодарить?

Склонившись к моему плечу, переходит на сбивчивый шёпот:

— Я курс прошла… Здорова теперь, понимаете? И не хочется даже. Совсем не хочется, ни разика! Я живу и не думаю ни о чём таком. Я вас люблю, кажется.

Вот теперь пунцово краснею я — и веки наливаются свинцом.

— Глупости какие. Бросили — замечательно, рад за вас. Главное, не сорвитесь.

— Ну что вы! Я теперь никогда. Ни за что.

Так сжала мои пальцы — больно аж.

Осторожно высвобождаю руку, касаюсь легонько-легонько голубой жилки на виске. Подаётся ближе, прижимается, и я чувствую через кожу сумасшедшее биение пульса. Марафон бежала?

Бедная моя, бедная. Тяжко пришлось тебе этим летом. Ну ничего.

Притягиваю ближе, окунаю пальцы в антрацитовые пряди — и каждый волосок на шее встаёт дыбом от её тёплого дыхания. А потом мягкие, чуть влажные губы утыкаются мне в вырез воротника, чуть прихватывают кожу — и я вздрагиваю всем телом.

Поспешно отстраняюсь, делаю шаг назад, к столу, в попытке сохранить оставшиеся крохи здравого смысла. Ирина глядит мне прямо в глаза — понимающе.

— Спасибо вам… ещё раз.

— Рад был помочь.

Она выходит, и сквозняк из коридора холодной струёй бьёт по ногам. Я мечусь по кафедре, разыскивая что-то, во что можно было бы запихнуть цветы.

* * *

— Извините, мне надо бежать, у меня лекция…

Она шарахается в сторону, пытаясь проскользнуть в дверной проём, но я отработанным сто лет назад движением выбрасываю руку и хватаю её за локоть. Немного не рассчитал: рукав блузы трещит, обнажая вспухшие вены и свежие багрово-синие следы.

Жалкий вскрик:

— Ой!

Вот и можно не спрашивать, что значит вернувшийся угрюмо-потасканный вид, еле различимые точечки зрачков.

Глядит исподлобья, крутит в ладонях кончик шёлкового платка:

— Это случайно… Я не хотела.

Пожимаю плечами.

— Ну сразу ведь ничего не делается! Я почти соскочила. Я чуть-чуть.

— С героина соскакивают или сразу, или в день смерти.

Болезненно морщится. А ты что думала — я тебе буду сказки рассказывать?

Разворачиваюсь.

— Вы куда?

— В деканат. Хватит увёрток.

Рванулась, как пантера, вцепилась мне в запястья.

— Не смейте! Я брошу, клянусь. Всем, чем хотите, клянусь.

— Отойдите, Кравченко.

— Ради Бога! Хотите, я на колени встану?

И впрямь, делает движение, чтобы опуститься — я силой удерживаю за плечи.

— Вы омерзительны, Кравченко — понимаете это или нет?

Парочка студентов, проходя мимо, с недоуменным любопытством покосилась на нас. Она проводила их испуганным взглядом. Едва скрылись за поворотом, зашептала:

— Владислав Витальевич, я больше не буду! В последний раз! Пожалуйста…

Молча отодвигаю её с дороги.

* * *

До деканата мне оставался один поворот, когда мобильник взвыл дурным голосом. Серёжка звонил, старый друг мой Серый, замначальника УФСКН по области.

— Влад, можешь сегодня заехать? Поговорить бы.

Расписание забито до вечера, а сейчас… Сейчас как раз окно. Серёгу я знаю как облупленного, он не будет дёргать по пустякам.

— Еду.

Место встречи — его рабочий кабинет.

Прохожу знакомыми коридорами. Люди здороваются — помнят ещё в этом здании старшего следователя Полякова.

Серый всё тот же, залысина вот только появилась. И новая звёздочка на погонах.

Дёрнули за встречу, он, как всегда, поморщился, облизал сухие губы… И выдал:

— Лось сбежал.

Я сходу даже и не понял. Мелькнула дурашливая мысль про зоопарк. Лишь через пару секунд память выдала узкое длинное лицо Артёма Лосева, содержателя сети наркопритонов. Восемь лет назад я спровадил его на зону с полным букетом: двести двадцать восьмая, двести тридцатая, двести тридцать вторая — и сто пятая в довесок. Итого — двадцать лет строгого режима.

— Когда?

— Вчера. Зацепили его пулей — но ему удалось уйти. И направится он, по моим данным, к нам сюда. Долги отдавать.

— Тем лучше, — пожал плечами я. — Здесь его тёпленьким и возьмёте.

— Это-то понятно. — Серый сложил квадраты ладоней в замок, хрустнул пальцами. — Но ты всё ж таки поберегись.

— Да ладно. Он скорее к судьям сунется. Кто там был… Берёзкина, Суздальцев и Артюхов. Они приговор подписывали — не я.

— Как знать…

* * *

Едва вернулся — зовут к декану.

Николай Павлович, похоже, в дурном настроении: усталый лоб прорезан морщинами, пальцы нервно барабанят по столу. Выдыхает:

— Садитесь.

Устраиваюсь поудобнее в мягком кресле, прикладываю козырьком ладонь к глазам: солнце бьёт нестерпимо.

Сколько он ещё, интересно, молчать собирается? У меня пара через пять минут.

Изнеженно-розовые пальцы каким-то неуверенным жестом подвигают ко мне белый лист.

— Тут вот жалоба на вас поступила, Владислав Витальевич. Ознакомьтесь.

Вчитываюсь в неровные рукописные строчки. Как курица лапой, ей-богу. Не разберёшь. Ну-ка, ещё раз…

— На, получи! — орет Витька и замахивается мне в лоб костлявым кулаком. Ха, не на того напал! Подножка — и он грохается в пыль, а я набрасываюсь на него сверху и мутузю что есть силы. Не будешь в другой раз чужие машинки брать.

— А ну, проси пощады!

Витька воет в голос, мотает головой, захлёбываясь соплями. Я сильнее наваливаюсь ему на грудь коленями, но он изворачивается ужом, и, высвободив одну руку, бьёт, не глядя.

Мир взрывается адской болью под рёбрами, я распахиваю рот и не могу глотнуть воздуха. Перед глазами разъезжаются чёрно-жёлтые круги, земля стремительно уплывает из-под ног, и я заваливаюсь на бок, цепляясь ногтями за пустоту. Витька что-то кричит испуганно — мне не разобрать, гудящий колокол в ушах всё перекрывает. Пытаюсь открыть рот шире, чтобы вдохнуть хоть чуть-чуть — не могу. Задыхаюсь…

Задыхаюсь, как тогда, в детстве.

— С вами всё в порядке? — прорывается сквозь какофонию встревоженный голос декана.

Киваю.

— Может, воды?

— Спасибо, не надо.

Голос вроде звучит как обычно.

Вдох — выдох…

— Тогда я жду ваших объяснений.

Объяснений? А что вам объяснить, Николай Павлович? Что я много месяцев видел человека там, где на деле остался только зверёныш? Ха.

— То, что написала Ирина Кравченко, правда? Вы домогались её?

Ирины нет. Я никогда и не знал Ирину. Зверёныш обглодал её дочиста, не оставил ни клочка человеческого. И глядит теперь на свет из её глаз, скулит её голосом. Ищет, к кому подластиться. Зверёныш очень любит, когда его кормят с рук: удобнее случая оттяпать палец не сыскать.

— Вы можете мне ответить, Владислав Витальевич, да или нет?

— Нет, конечно.

— В таком случае у вас, вероятно, были какие-либо конфликты? Почему, на ваш взгляд, — он ткнул коротко обрезанным ногтем в листок, — Кравченко это написала?

Потому, что лучшая защита — нападение. Даже мне трудно удачнее придумать превентивную меру. Скажи теперь про наркоту — какая реакция? Наговаривает, со свету сживает. Погонят её, положим, провериться — заявит, что я же её на героин и подсадил. С неё станется.

— Думаю, лучше всего спросить у неё.

Николай Палыч грузно поднялся.

— Ладно. Я смотрю, вам нездоровится. Идите. Напишете мне объяснительную. А завтра мы продолжим этот разговор.

Красота. Может, ещё и с работы попрут.

Ну нет, мы ещё посмотрим, кого попрут, а кто останется!

На негнущихся ногах вылетел в коридор, что есть силы долбанул кулаком по подоконнику. Шкуру ссадил — на пальцах проступила тонкая алая линия. Что ж такое…

— Владислав Витальевич!

Дёргаюсь, как от удара хлыстом. Оборачиваюсь — точно, она. Растрёпанная, в глазах слёзы.

— Простите меня. Я сама не знаю, что на меня нашло, я…

— Отойди.

— Я не хотела это писать, правда, не хотела! Я как в тумане была. Испугалась страшно, что вы расскажете…

— И поэтому решила вывалять меня в грязи. — Дважды хлопнул в ладоши — эхо гулко разнеслось по коридору. — Молодец, отлично сработано.

— Я виновата, так виновата…

— Вон. С глаз. Моих.

Тремя шагами преодолеваю расстояние до ближайшей аудитории и с силой захлопываю за собой дверь. Ощущение, что под ногами дрожит пол.

Присаживаюсь на краешек скамьи поближе к окну, к ветерку. Тишина какая… Шоколадка недоеденная, кто-то забыл. Во всю доску надпись мелом: «Товарищ доцент, мы вас не дождались. Идём тусить. С любовью, 15-ая группа».

Приколисты. Пятнадцатая… Это же моя. Точно, пара полчаса назад началась.

Ну, идите. Вольному воля. Без автоматов, значит.

* * *

…Она забрала жалобу. И документы забрала. Говорили, уехала в Липецк к родителям.

В списке группы её фамилия зачёркнута жирным красным маркером. На её обычном месте, перед колонной у окна, сидит теперь румяная блондинка Верещагина, не способная отличить разбой от грабежа.

Наверное, пожелай я, мне уже трудно было бы представить мысленно её черты. А может, и встретив на улице, не узнаю.

В такую погоду, впрочем, мать родную не узнаешь. Хлопья бьют в лицо, лезут в нос, и я плотнее натягиваю на лоб шапку. Надо было бы машину взять. Ну ничего, суд в двух кварталах от нашей академии, а пешком ходить полезно, говорят.

Торопливыми шагами пересекаю дворик, сворачиваю за угол… Что я там врал насчёт дурной памяти?

— Здрасьте, Владислав Витальевич.

— Привет.

Ни дать ни взять родная сестра Кощея: пальто болтается, как на вешалке. Линялый бордовый берет ухарски заломлен на лоб, под выбившимися спутанными прядями зияют чёрные провалы глаз. Щёк не осталось — одни обтянутые кожей косточки скул.

— Не замёрзла? Ждёшь кого?

— Вас.

Вскидываю брови недоумённо:

— Зачем это?

— Так, повидаться приехала.

— Мне, вообще-то, идти надо.

— А я вас провожу.

Пожимаю плечами, иду дальше. Она справа, не отстаёт.

— Как живёте, какие новости?

— Через неделю защита докторской, — отвечаю зачем-то.

— О, желаю успеха! — По истресканным губам пробегает тень улыбки. А потом глаза наливаются тревогой:

— У вас были большие неприятности тогда? Из-за меня…

Досадливо машу рукой:

— Проехали уже. Работаю, как видишь, до сих пор. Ты-то как?

Лениво проводит кончиком языка по губам:

— А, никак. Дома сижу. Мама плачет, отец злится… Узнали, конечно. Мне уж теперь всё равно. Надоело.

Нагибается, лепит из свалявшейся белой пыли снежок.

— С месяц назад передоз был. Я и не поняла тогда ничего, очнулась в больнице, думаю: «Что? Как?» Оказалось, соседка меня нашла. Под лестницей. Мать по щекам отхлестала прямо в палате, требовала завязать… А я устала.

Вслушиваясь в её размеренно-монотонный голос, я с некоторым удивлением ловил себя на том, что злобы прежней и гнева на неё не осталось. И жалости, выворачивающей наизнанку — тоже. Сам себе напоминал школьника, разглядывающего скелет крокодила в зоологическом музее.

— Вы, случайно, не в суд?

Киваю.

— Почему-то я так и подумала. Эх, не стать мне уже адвокатом, а хотелось. Недавно читала речь Андреевского в защиту братьев Келеш. Ведь я тоже так могла бы! Ну зачем я попробовала эту дрянь, а? Ну зачем?

Хорошо играешь, зверёныш. Натурально у тебя выходит человек. А вот ломка подкатит — и прощай, маска. Меня же за десять рублей и удавит Ирина Кравченко, грустно философствующая о своей потерянной жизни.

— Я же думала — один раз. Скучно, глушь, парень бросил… Хотелось новизны, ярких ощущений. — Кривится невесело. — Нашлись добрые люди, помогли. Их посадили хоть?

— Да, благодаря твоему списку. Но ты ведь, в сущности, ничем не лучше их.

— А кто говорит, что я лучше?

Снег валит всё медленнее, ветер стихает. Дошли почти.

— Счастливо. Мне ещё сбегать надо… в одно место.

— Пока, — роняю безразлично. Шагаю вперёд, ставлю ногу на ступеньку… Слышу сзади пронзительный вскрик: «У-юй!» И тонкие руки с силой обвивают мои плечи.

Резкий стрёкот, толчок в спину, ещё толчок… От неожиданности теряю равновесие и лечу мордой в сугроб, Ирина наваливается сверху. Рёв мотора, колёса мелькают совсем рядом. Снежные брызги в глаза. Надрывно завывает сирена.

В меня стреляли, так?

Осторожно выбираюсь из-под худого распластанного тела, чувствуя, как зарождается в коленках нехорошая дрожь. Вроде цел — а по снегу медленно расползаются багровые пятна.

— Ира!

Три прорехи в пальто. Краснота сочится неумолимо. Рву с шеи шарф — перевязать. Хоть чем-то.

— Скорую вызовите! — ору в толпу.

— Вызвали уже. — Какая-то рыжая подходит ближе, качает головой. — Возьмите ещё мою косынку.

Ира, загнанно дыша, приподнимается на локте, сплёвывает комочки снега вместе с кровянистой слюной.

— Ничего… Это ничего. Не страшно.

— Ир! — Опускаюсь в розовую кашу на колени, беру её холодную ладонь в свои. — Ты держись только. Сейчас приедут врачи. Потерпи.

Как же это делается-то… Обматываю шарф раз, другой…

— Меня не вылечат. — Силится улыбнуться. — А ты давай… докторскую защищай.

— Дура. — Голос рвётся, я боюсь не совладать. — Какая ж ты дура!

— Ага…

Пальцы в изнеможении скребут по снегу.

* * *

Лосеву дали пожизненный срок в том самом суде, где сажали его в прошлый раз и возле которого он так опрометчиво хотел завалить меня. Докторский диплом висит над столом в рамочке. Полмесяца назад меня назначили на должность замдекана.

Ирина? Я так ни разу и не был у неё. Да разве ей нужны цветы на белом мраморе?

Цветы дарят живым.

Путает нас жизнь, путает… Смотрю и не вижу.

Зверёныш? Человек?

С собой бы хоть разобраться.

— — — — — — — — — — — — -

Примечания:

УФСКН — Управление Федеральной службы по контролю за оборотом наркотиков.

Статья 228 Уголовного кодекса РФ: «Незаконные приобретение, хранение, перевозка, изготовление, переработка наркотических средств, психотропных веществ или их аналогов, а также незаконные приобретение, хранение, перевозка растений, содержащих наркотические средства или психотропные вещества, либо их частей, содержащих наркотические средства или психотропные вещества».

Ст. 230 УК РФ: «Склонение к потреблению наркотических средств или психотропных веществ».

Ст. 232 УК РФ: Организация либо содержание притонов для потребления наркотических средств или психотропных веществ».

Ст. 105 УК РФ: «Убийство».