Ядерная весна (джен)

Я с трудом разлепил глаза. Сильная боль в голове заставила простонать сквозь зубы. Кто-то в расплывающейся белой одежде подбежал ко мне:

— Андрей Дмитриевич, вы очнулись? Осторожно, старайтесь не двигаться. Мы так и не сумели понять, что с вами случилось.

Андрей? Какой Андрей? Меня же совсем иначе зовут. Или же… Где я?!

Я резко дёрнулся и подскочил на койке — похоже, я оказался в больничной палате. Дикая боль пронзила всё тело, и я вновь провалился во тьму.

* * *

Да, вот так я и оказался в январе шестьдесят первого года. Почему, как — понять было невозможно.

Мне очень повезло — сохранилась память человека, в чьё тело я попал. Без этого натурализоваться в такой древности было бы непросто.

Но что делать, оказавшись во временах, на много лет отстоящих от моего рождения? Просто занять место этого человека и спокойно работать, благо научные знания и методики исследований мне известны? Ещё чего! Спокойно ждать, пока мою Родину растащат на уделы всякие демократики… Не смогу. Следовательно, надо что-то делать.

И вскоре в моей голове начал формироваться план…

* * *

Середина октября, 1961 год.

— Я так полагаю, что от испытания следует отказаться, — в кабинете повисло напряжённое молчание.

— Как отказаться? — возмущённо вопросил Хрущёв. — В ответ на размещение американских ракет в Турции мы просто обязаны показать, что не отстаём от них в ядерных вооружениях!

— У меня есть необходимые аргументы для отказа от испытаний. Но нам, товарищ Хрущёв, лучше будет обсудить это наедине, — зловещая усмешка расцветает на моём лице.

— Но позвольте, товарищ Сахаров! Я, как министр обороны, имею право знать, о чём вы хотите сообщить, — отозвался Малиновский. Я на него глянул, как на врага народа, но Родион не стушевался. Впрочем, у меня пока что и нет такой репутации, чтобы одним взглядом пугать маршалов и министров.

— Лучше выйдите, товарищ. Я не думаю, что это займёт много времени, — судя по голосу Хруща, он тоже не догадывается, что я хочу ему предложить.

Когда Малиновский вышел, я тихим вкрадчивым голосом спросил:

— Товарищ Хрущёв, вы уверены, что нас никто не подслушает? Уверены, что в кабинете нет шпионских микрофонов?

— Да, да, товарищ Сахаров. Не сомневайтесь.

Так, он явно заинтересовался. Ещё чуть-чуть помучить ожиданием…

— Дело в том, что то, о чём я хочу вам сообщить, является делом крайней степени важности. Если американцам станет известно, они могут начать войну немедленно. И, как вы понимаете, нам пока нечем будет ответить.

Хрущёв молчит, ждёт продолжения. Волнуется.

— Термоядерная бомба в целых пятьдесят мегатонн — крайне дорогая вещь. Она недёшево обошлась народному хозяйству. К чему взрывать её на испытаниях, если можно использовать по прямому назначению?

— Неужели вы не понимаете, о чём говорите, товарищ Сахаров! — Хрущёв не сдержался и прервал меня. — Вы сами только что сказали, что нам просто нечем будет ответить на агрессию США! У них уже сейчас до пяти тысяч атомных и водородных бомб, а у нас четырёхсот не наберётся. Не говоря уже о том, что средства доставки до территории США практически отсутствуют. Если десяток бомб и долетит до назначения, погоды это не сделает.

— О, товарищ Хрущёв, не беспокойтесь. Вы пока просто не понимаете грандиозности моего замысла, — ещё одна зловещая усмешка. — Мы возьмём бомбы такой же мощности, как эта, даже нет — ещё больше. Мы разместим три такие бомбы на дне в Атлантическом океане и две — в Тихом. Но мы не будем грозить ими нашим «вероятным противникам», нет. Мы их разместим и взорвём.

Хрущёв ошарашен. Так, а теперь добиваем…

— От взрывов мы получим волны цунами высотой в километр или даже более. Волны, настолько высокие, что пройдут на сотни километров вглубь материка, подмяв под собой практически всё население США. Но мало этого — они же вызовут чудовищные атмосферные вихри, которые сделают невозможными полёты авиации по всей планете. Гигантские армады американских бомбардировщиков разом превратятся в пустышку, ни один из них не долетит до СССР. Их подводные лодки со всеми ракетами будут уничтожены давлением гигантской волны. Останутся только наземные межконтинентальные баллистические ракеты, которые не смогут нанести нашей социалистической Родине, — пафос в моём голосе достиг предела, — серьёзного урона. Если, конечно, мы вовремя эвакуируем население из крупных городов.

Короткая пауза. Хрущёв молчит.

— И тогда в руках Советского государства окажется весь мир. От США уцелеет не больше пятой части населения, Британские же острова будут уничтожены волной полностью. От Франции также мало что останется. Население всей планеты разом сократится вдвое. Никто не сможет противостоять советской военной мощи!

Ещё одна короткая пауза. Хрущ, похоже, пытается думать. Так, меняю интонацию голоса на вежливо-уважительную, даже с некоторым подобострастием:

— Товарищ Хрущёв, какое, по-вашему, название звучит лучше — Всемирный Союз Социалистических Республик или Советская Социалистическая Всемирная Республика? Это, конечно, не окончательные варианты, можно придумать и иные, но какой для вас лучше звучит? Ведь именно вам предстоит возглавить страну с таким названием.

Глаза Хрущёва на несколько секунд зажглись мечтательным огнём. Однако он быстро вспомнил, о чём я говорил до этого…

— … … на … … … — непечатно выразился излишне нервный «товарищ». — Андрей Дмитриевич, это же сотни миллионов жертв!

— Потомки поймут нас, — убеждённо отвечаю ему. — Атомная война в любом случае неизбежна. Но только сейчас у нас есть шанс победить в ней.

Резко наклоняюсь в кресле, глядя прямо в глаза Хрущёва:

— Последний шанс на победу, Никита Сергеевич! Самый последний. Другого не будет уже никогда. Быть может, уже через десяток лет и мы, и наши противники накопим столько бомб и ракет, что их хватит на полное уничтожение друг друга. А то и всего мира. Готовы ли вы стать причиной гибели мира?

Лёгкая улыбка, лишь на секунду проявившаяся на моём лице.

— Да, жертв будет много. Но гораздо меньше, чем если мы постыдно промедлим. И ответственность за поражение ляжет именно на вас — вас, Никита Сергеевич. Хотя, впрочем, никто вас не будет винить, — делаю ударение на слове «никто». — Просто некому будет.

Тишина заливает кабинет. Хрущёв мнёт в руках непонятно откуда взявшийся платок. Да, я и не заметил, как он его достал — меня самого полностью захватила речь. Достигла ли она цели?

— Я согласен с вами, товарищ Сахаров, — Хрущёв выглядел весьма неуверенным, никак не напоминая того резкого в речах клоуна, каким он порой казался на различных выступлениях. — Похоже, иного выбора и в самом деле нет.

Есть! Первая часть плана выполнена.

— А теперь, пожалуйста, послушайте мои предложения…

* * *

— Здравствуйте, Константин Константинович.

— И вы здравствуйте, товарищ Сахаров, — хмуро посмотрел на меня Рокоссовский. Похоже, стоило обратиться по фамилии.

— У меня к вам есть очень непростой разговор, товарищ Рокоссовский, — чуть меняю тон голоса. — Дело в том, что на съезде партии, который пройдёт в следующем году, планируется вновь вылить много грязи на товарища Сталина. И, судя по всему, Хрущёв планирует как-то задействовать в этом вас, — я намеренно не назвал Хрущёва товарищем.

— Даже не буду спрашивать, откуда у вас такая информация, товарищ Сахаров, — всё так же хмуро, но с возросшим интересом в голосе продолжил Рокоссовский. — Не сомневайтесь, товарищ Хрущёв, — он выделил голосом слово «товарищ», пропущенное мной, — такой помощи от меня не дождётся. Но меня интересует другое — с чего бы вы, товарищ Сахаров, кого никогда нельзя было заподозрить в симпатиях к товарищу Сталину, беспокоитесь об этом?

Правду, конечно, говорить было нельзя. «Здравствуйте, я из будущего»? Такое явно не пройдёт. Следовательно, будем вести себя как неожиданно изменивший взгляды Сахаров.

— Увы, не могу сказать, что я всегда понимал необходимость деятельности товарища Сталина. Однако, насмотревшись на зачастую совершенно неправильные и вредные, — я быстро огляделся по сторонам, однако в коридоре Министерства обороны никого не было, — и даже, пожалуй, откровенно вредительские реформы Хрущёва, — тут оглянулся уже Рокоссовский, — я понял, как воистину прав был Сталин. И я считаю, что мы должны ликвидировать реформы Хрущёва, — я намеренно не сказал про самого генсека, но понять было несложно.

— Я понимаю ваши взгляды, товарищ Сахаров, — уже не хмуро, а как-то устало и с чуть заметной болью в голосе произнёс Рокоссовский. — Но что вы ждёте от меня?

— Пожалуй, свой план вам, Константин Константинович, я предпочту высказать в более безопасной обстановке…

* * *

— Здравствуйте, товарищ Шелепин, — обратился я к председателю КГБ, которого уже второй день пытался поймать без посторонних.

— Здравствуйте, товарищ Сахаров, здравствуйте, — ответил он значительно более весёлым голосом, чем неделей ранее Рокоссовский. — С чем хотите обратиться?

— Да так, товарищ Шелепин, хотел вам сказать, что мне известно о деятельности некоей группы партийцев, состоящих из вас, Семичастного, Брежнева и кое-кого ещё…

Глаза Шелепина на секунду вспыхнули страхом, который он, впрочем, быстро замаскировал.

— О чём вы говорите, товарищ Сахаров?

— Вы сами знаете, Александр Николаевич, прекрасно знаете. О кое-каких ваших общих планах. В которых я вас, кстати, в полной мере поддерживаю, как и положено честному сталинисту. Но вот насчёт Брежнева есть у меня определённые сомнения…

* * *

И с Рокоссовским, и с Шелепиным было непросто договориться, но я справился. Второй этап плана успешно начал реализовываться.

Ядерные ракеты на Кубу уплыли в то же время, когда это произошло и в нашем мире. Я посоветовал сроки развёртывания ракет Хрущёву, исходя из того, что в конце сентября — начале октября 1962 года над Кубой будет стоять нелётная погода, что не даст авиации США производить разведывательные полёты. Здесь пока всё идёт исторично… За исключением того, что к началу установки ракет под моим руководством были произведены две копии «Царь-бомбы» с мощностью, повышенной до 75 мегатонн, и специально приспособленные для установки под водой. Если война всё-таки начнётся до завершения подготовки, подлодки должны будут доставить их в Атлантический океан и взорвать. Но, конечно, хотелось бы подождать до полной готовности к осуществлению моего плана.

Продолжая на словах оказывать поддержку Хрущёву, я добился того, что стал-таки членом Центрального комитета партии. Произошло назначение на фоне разворачивающегося Карибского кризиса. В истинную подоплёку событий были посвящены немногие — лишь сам Хрущёв, я и несколько молодых учёных, работавших под моим руководством и представляющих собой образцы истинных фанатиков от науки, которым всё равно, где будут взрываться наши сверхбомбы.

Рокоссовского несколько раздражала моя демонстративная поддержка Хрущёва. Его самого я едва сумел удержать от публичного высказывания несогласия с позицией Хрущёва по вопросу «культа личности» — как знает каждый сталинист, Рокоссовский был снят с должности заместителя министра обороны за фразу «Товарищ Сталин для меня святой». Константин Константинович, однако, был нужен мне в качестве человека, имеющего авторитет в армейской среде и право отдавать приказы.

К счастью, с Шелепиным таких проблем не было — он прекрасно понял мои цели, хотя открывать ему план ядерной войны и тем более — моё иновременное происхождение я не спешил. Зато благодаря кое-каким сведениям от меня он сумел-таки удержаться на посту председателя КГБ, что способствовало упрощению реализации моего плана.

Карибский кризис кончился полной дипломатической победой СССР. Благодаря моим сведениям на Кубу сумели завезти более сорока ракет, что привело к всеобщей панике в США. В обмен на уход советских войск нам удалось добиться полного вывода американских ракет из Европы. Хрущёв до последнего не отступал от своих требований, несмотря на угрозы Кеннеди — подозреваю, власть над миром казалась ему оправдывающей риск.

Подготовка к войне же полностью завершилась к зиме шестьдесят четвёртого года. План был выполнен и даже перевыполнен — две бомбы по сто мегатонн, пять по семьдесят пять и одна несчастная пятидесятимегатоннка, назвать которую на фоне остальных Царь-Бомбой язык уже не поворачивался. Ничего, мы найдем, где её применить.

* * *

28 февраля 1964 года. США, Вашингтон.

Президенту США Линдону Джонсону приходилось видеть многое. Но такое — в первый и последний раз.

Со стороны океана надвигалась сплошная стена воды. Это невозможно себе представить, только увидеть — как с горизонта идёт двухкилометровая волна, постепенно вырастая и затмевая собой небосвод.

Шансов уцелеть у кого-либо в Вашингтоне не было.

Чудовищная волна мгновенно размазала Джонсона на десятки метров, смешав его останки с фрагментами полностью уничтоженного Белого дома. После чего продолжила своё путешествие вглубь Соединённых Штатов. Отдать приказ о пуске ракет президент не успел.

А менее чем через час к местам базирования американских ракет долетели советские — и у половины шансы взлететь пропали. Хотя после того, как повсюду стали подниматься ядерные грибки, ракетчики всё-таки нажали на кнопки.

* * *

Март 1964 года. Подмосковье.

Хрущёва расстреляли на рассвете. Наконец-то эта сволочь получила своё.

Бомбы мы взорвали, немного отклонившись от первоначального плана — я хотел заодно побольше навредить Индии и Китаю, и убедить в необходимости этого Хрущёва, уже видевшего в мечтах власть над всем миром, оказалось несложно.

Вот только плодами этой победы воспользоваться ему, увы, не суждено.

Как ни парадоксально, до Москвы вражеские ракеты не долетели. Старые С-25 сбили обе боеголовки, хоть я и не думал делать ставку на примитивные средства ПВО, разработанные в середине пятидесятых годов. А зря. Наверняка ведь детища Сергея Берия могли спасти ещё пару миллионов человек.

Ленинград, Киев, Казань, Курск, Астрахань, Новосибирск и несколько других городов защитить от ракет не получилось. К счастью, своевременная эвакуация свела число жертв к минимуму — потери СССР в войне не составили и десяти миллионов человек.

Из Москвы мы эвакуировались, по сути, зря, но зато это позволило ликвидировать охрану Хрущёва и, спустя несколько часов, его самого. Теперь власть над Советским Союзом оказалась в руках нового триумвирата — меня, Шелепина и Рокоссовского.

Я всю жизнь мечтал оставить свой след в истории, и отнюдь не хотел, чтобы этот след выглядел тихим и благостным. Скорее наоборот — я всегда считал, что штиль хуже самой страшной бури. И я определённо добился своего. Я сломал эту мерзкую прогнившую цивилизацию об колено, и теперь от меня зависит, каким стать новому миру. Разве этого мало?

Ничего, «товарищ Сахаров», у вас ещё найдутся цели в жизни. Впереди остаётся немало работы. Предстоит устроить-таки переименование СССР в Россию, ликвидировать республики и автономии, добиться невозможности «застоя» и загнивания коммунистического режима. В чём-то мои товарищи по партии наверняка не согласятся со мной, но тогда уж мне не останется ничего иного, как последовать примеру товарища Сталина и устроить новый тридцать седьмой год. Чистки в любом случае провести необходимо, слишком много некомпетентных руководителей и бюрократов расплодилось при Хрущёве — так кто обратит внимание, если к ним добавится десяток-другой фамилий?

Но у меня ведь есть впереди и гораздо более интересные возможности.

В каком году умер Сахаров? В восемьдесят девятом, кажется? Полагаю, двадцати пяти лет вполне хватит, чтобы я успел завоевать уцелевшую часть планеты. И да здравствует новая великая Россия — от полюса и до полюса!

* * *

Пока Земля полыхала самой разрушительной войной в человеческой истории, мало кто обратил внимание, что на календаре зима сменилась весной.

Суровой и неприветливой для человека выдалась эта ядерная весна. По океану гуляли чудовищных размеров волны, повсюду бушевали не менее чудовищные бури, шторма и смерчи. Триллионы литров воды, испарившиеся после взрывов, стали причиной крупнейших за последние несколько миллионов лет гроз. Пар же, попавший в верхние слои атмосферы, способствовал резко ускорившемуся глобальному потеплению и таянию ледников. Зато чудовищные ливни за пару месяцев вымыли весь радиоактивный пепел из воздуха.

На планете уцелели чуть больше полутора миллиардов человек, и цифра эта продолжала сокращаться. Уже отгремели битвы Последней Мировой войны, но хаос и анархия за пределами советского блока захватили всё и вся. Для уцелевших жителей Америки, Африки, Южной и Восточной Азии, Западной Европы единственными ценностями стали еда и патроны.

Одним словом, очень уж суровой и неласковой выдалась эта ядерная весна.

Но это была первая весна новой эпохи. Первая весна нового мира.