Частица Меня (гет)

Когда находишься где-то между сном и явью, очень сложно отделить реальность от галлюцинаций, которые подкидывает собственный мозг. Шорохи, неясные звуки, цветные пятна и целые образы. Хотя на деле… Монотонный писк медицинских приборов, не утихающий ни на минуту, вот уже почти полгода, и почти полная темнота больничной палаты. Неподвижность и мертвенное спокойствие, нарушаемые не так уж часто, тем более по ночам.

Тело не выдерживало постоянного напряжения. Утомленное, оно всеми силами старалось захлопнуть веки и заставить сознание отключиться. Не сейчас… Еще не время… Нужно подождать совсем чуть-чуть.

Старые больничные часы показывали без четверти три, когда пальцы, которые он бережно сжимал своей рукой, слегка пошевелились. Мгновенно сбросив с себя уже подступивший сон, он поднял голову.

— Привет, малыш, — обеими руками обхватив ее холодную ладонь, он прижал ее к своим губам.

Ответом послужил только слабый кивок. Но он уже давно не слышал ее голоса.

— Я ждал тебя. Мне сказали… — осекшись на полуслове, он замолчал, — Я просто еще раз хотел тебя увидеть твои глаза.

Прикоснувшись ладонью к ее щеке, он вытер с нее выступившие слезы. Голова снова качнулась.

— Тебе больно? Я позову медсестру? — и он уже поднялся с места…

В ответ лишь вновь заметное движение головы. «Нет». Бессильно рухнув на табуретку, он вновь обеими руками обхватил ее ладонь.

— Ты чувствуешь, да? Я знаю, чувствуешь… Господи, я так боюсь тебя потерять… Я до сих пор не верю… Все не может быть там… — он вновь прикоснулся губами к ее холодной руке, — Малыш, я прошу тебя, пожалуйста…

«Не умирай…» Но страшные слова так и не слетели с губ.

«Не умирай!»

— Я тебя очень люблю… Мы все тебя очень любим, пожалуйста… Не уходи… Только…

«Не умирай».

Он целовал ее холодные руки, уже не в силах сдерживать слез. Все было, как в самом кошмарном сне, который он только и видел с тех пор, как услышал ее приговор. И вот страх стал реальностью. А он… Уже ничего не мог сделать.

Сцеловывал почти безвкусные слезы с ее щек, как будто это могло спасти ее от боли и отчаяния. Касался неподвижных сухих губ, и не надеясь найти ответа.

— Я люблю тебя… Прошу, не уходи… Не уходи…

Внезапно привычный уже писк приборов участился. Что-то происходило, что-то вдруг стало не так. В панике он несколько раз нажал на кнопку вызова медсестры и уже собирался выбежать в коридор, когда в палату ворвался дежурный врач, тут же выставивший его за дверь.

Однако мучился он недолго: изможденное тело давало о себе знать. Несколько минут проходив из стороны в сторону по узкому коридору, он лишь на мгновение присел на непростительно мягкое кресло, но и этого было достаточно, чтобы уснуть. В душе ненадолго установилось хлипкое и какое-то совершенно неправдоподобное спокойствие: он успел попрощаться. А горе… Оно придет потом…

***

Нельзя сказать, как долго он спал. Может час, а может целые сутки. Резко вынырнув из сна, он несколько мгновений не мог понять, что именно его разбудило, пока не увидел в нескольких шагах от себя лицо женщины, обезображенное внезапно свалившимся на нее горем, и спину врача.

— Мне очень жаль. Дежурный врач сделал все, что было в его силах.

Женщина снова взвыла. И этот вой нельзя было ни с чем спутать — это был вой матери, потерявшей своего ребенка. Вой крайнего отчаяния. Вой сильнейшей боли, которую ни с чем нельзя было сравнить.

А ему потребовалось несколько секунд, чтобы узнать в этом мгновенно постаревшем лице, лицо ее матери. Вместе с осознанием этого пришла боль. Мурашки пробежали по телу, а из легких словно вышибли весь воздух. Так быстро…

Обхватив голову руками, он уперся локтями в колени, и просидел так несколько минут, жадно глотая ртом воздух. К смерти любимого человека невозможно подготовиться, за сколько бы ни была предсказана эта смерть, и как долго бы ты не наблюдал его постепенное угасание. Она всегда придет неожиданно и ранит своей косой больнее самых острых кинжалов.

Смерть не всегда справедлива, часто преждевременна, и уж совсем не великодушна. Но она всегда пунктуальна…

***

Стоя на коленях на холодной земле перед гробом, он не мог отвести взгляда от ее лица. Удивительно чистого, спокойного и умиротворенного. Сейчас, когда ее тело не мучила боль, она слегка улыбалась. И неужели она умерла с этой улыбкой на лице, радуясь, что наконец покидает мир, принесший ей столько страданий?

Спадавшие ей на плечи волосы, вызывали у него отвращение. Жалкий парик, который даже отдаленно не напоминал ее красивых медно-рыжих кудрей, которых она лишилась много месяцев назад из-за разрушительного влияния химиотерапии, которая, к тому же, ничуть ей не помогла.

Но больнее всего было видеть ее белоснежно-белое платье. Платье, которое она сама же купила чуть больше полугода назад, но так и не успела надеть. Так много раз она представляла себя в нем, идущей под венец, а теперь… Теперь уже, конечно, ничего не будет — и она будет похоронена со своей мечтой. С их общей мечтой…

Аккуратно положив рядом с ней букет забальзамированных цветов и обручальное кольцо, которое она носила так недолго, он со всей нежностью поцеловал ее в лоб, и лишь тогда впервые поднял глаза. Среди совсем небольшой толпы — очень немногие остались с ней, когда она заболела — он узнал только ее маму — мгновенно постаревшую сорокапятилетнюю женщину, сидевшую на табуретке, и лишь беззвучно рыдающую; поседевшего отца, убитого горем, сломленного, но пока еще сохраняющего остатки самообладания, и пятнадцатилетнюю сестру… Потерянную, заплаканную, полностью раздавленную. И в один миг ставшую совсем взрослой.

Наверное, ему нужно было им что-то сказать. Как-то утешить. Но, что, если он и самому себе не мог найти хоть сколько-нибудь достаточных слов утешения? И вряд ли уже найдет.

Встав с колен, он отошел на несколько шагов в сторону, оставив ее наедине с родными. Им тоже нужно было проститься. Отсюда, чуть издалека, могло показаться, что она просто спит. Вот только поцелуем ее уже не разбудишь.

Когда с легким стуком захлопнулась крышка гроба, и в тишине кладбища повис истошный материнский крик, он почти физически почувствовал, как что-то оборвалось внутри. За эти три дня, прошедшие с того момента, когда он узнал, что она умерла, он так и не смог понять, что происходит на самом деле. Вот она! Вот же она! Просто спит, спасаясь от боли… Но сейчас…

Молча пройдя мимо ее, причитающей над уже опущенным гробом, матери, поддерживаемой под руки, открыто плачущим отцом, он бросил в могилу горсть влажной земли. Следом за ним потянулись остальным. Но он уже не видел их искренне и притворно скорбных лиц. И не ему предназначались слова соболезнования и утешения. С этого момента он оставался один на один со своим горем. И никому до него не было дела.