Безумие на двоих (гет)

За внешним видом скрывается тусклый

Найти след самого себя.

M.Farmer, \"Redonne-moi...\"

Только к двадцати годам я стала понимать, что с течением времени жить становится все сложнее и сложнее. Кроме того, что без усилий с моей стороны к лучшему не меняется ничего, появилось еще то, что разрушает меня. Шизоглаз. Так я назвала его, потому что когда врагу придумываешь имя, становится не так страшно.

Я догадалась о нем только после прохождения на пятом курсе медицинского университета курса психиатрии. Удивительно, до тех пор я совсем не знала, что такое шизофрения. Меня насмешил бы тот, кто сказал бы мне, что я, столь рациональный в своих поступках человек, вдруг заинтересуюсь какой-то там психиатрией. Но стоило мне открыть учебник, как с каждой перевернутой страницей мои глаза все более округлялись, а брови ползли вверх.

Оказывается, всю мою жизнь меня дурачит мой собственный мозг — у меня бред отношения. Мне казалось всегда и сейчас кажется, что весь мир вращается вокруг меня. Невозможно находиться в толпе, ходить по улице — они все смотрят, во что я одета, какая у меня фигура, как лежат мои волосы; и они прячут взгляд, чтобы я этого не узнала. Невозможно ходить в магазин — кассирша обязательно будет судачить с подружками о том, что я купила. И так далее.

Разумеется, все это разрасталось до немыслимых масштабов, когда я была влюблена. Что меня несколько утешает, так это слова г-на Романского, нашего профессора психиатрии: «Любовь — это болезнь. Такая же, как и другие психические болезни. И более того — она лечится». Поэтому на все свои бывшие «сумасшествия» я теперь плюю с высокой башни — это всего лишь обострение паранойи.

Сформировав критическое отношение к своей, так сказать, альтернативной одаренности, обозвав это Шизофреническим оком, или, сокращенно, Шизоглазом, я продолжаю жить. Но во многих знаниях много печали, и это не исключение. Мне не стало легче, отнюдь. Мне стало тяжелее. Потому что теперь значительное количество сил уходит на спор с Шизоглазом. Я пыталась занять скептическую позицию: «Я просто тебе не верю, брат». Но, как говорил доктор Роузен из знаменитого американского фильма, невозможно победить разумом то, что находится внутри разума.

* * *

Был конец учебного года. Большинству уже совсем не хотелось браться за учебники, мы просто с утра довозили свои тела до места занятий, а после обеда расползались по домам, на лекции ходили лишь самые стойкие. Даже наш отличник Эдик второй цикл подряд готовился к парам весьма посредственно. И даже тот жуткий стыд, который, я думаю он испытывал, когда не мог ответить на вопрос, не заставлял его снова взяться за книги.

Мне же наступление весны придало сил. Вообще я достаточно вынослива. Может быть потому, что экономлю силы, все время берегу себя для чего-то неожиданного и не растрачиваюсь на глупости.

В начале мая начался цикл онкологии. По предсказаниям Оракула нашей группы, Ирины, эти дни обещали быть непростыми. Она уже провела соцопрос среди всех, занимавшихся у Бернау, а так же спросила свою подругу, ординатора кафедры онкологии, и вынесла вердикт: «Он очень требовательный, но у него интересно». Я на это лишь улыбнулась — предпочитаю судить о людях по факту.

Первое занятие началось с того, что мы полчаса стояли в коридоре около учебных классов и ждали, когда же до нас снизойдет преподаватель. Типичная ситуация. Но сегодня слишком солнечный день, чтобы меня это нервировало.

* * *

— А у вас сегодня занятие на пятом этаже поликлиники, в актовом зале, — как ни в чем не бывало, сказал седой профессор, только что пришедший на работу, когда наткнулся на толпу студентов.

Интересно, мы должны были о этом узнать из космоса? Немного повозмущавшись, мы лениво двинулись в поликлинику. На лестнице было душно. Наверное здесь испытывают новый метод лечения злокачественных новообразований — усиливают эффект от цитостатиков, повышая температуру окружающей среды. Не могу придумать иной причины не отключать отопление в мае.

Прекратив свои разговоры, мы вошли в актовый зал. Мне в нос ударил запах пыли. Профессор (хотя профессором его было назвать сложно, на вид ему не было и сорока), который читал там лекцию для врачей в количестве десяти-одиннадцати человек, молчал все время, пока мы рассаживались на последний ряд. Я предположила, что сейчас начнется гневная тирада о том, как это невежливо — опаздывать на занятия, да еще и на полчаса, да еще и мешать лектору… в-общем, как обычно. Но он ничего не сказал и продолжил. Я взглянула на слайд: «Классификация опухолей яичка». Потом еще раз посмотрела на Бернау. И уловила в себе промелькнувшее разочарование. Вряд ли с таким человеком у меня будет взаимопонимание.

Бернау мне не понравился. Он сидел, но было понятно, что он невысокого роста. Слишком худой, чтобы вызвать у меня симпатию. С рыжеватыми волосами и... о ужас — бородкой, он был похож на православного священника. Но длина бороды около сантиметра оставляла надежду, что он не имеет никакого отношения к религии. Я сразу вспомнила нашего Романского, который шутил, что по форме бороды можно заключить о том, какое психическое заболевание у мужчины. Решив проверить свои познания в психиатрии, я посмотрела на него еще внимательнее. Прямая осанка, совершенное отсутствие мимики, какой-то совершенно неживой, остекленелый взгляд. Да, здесь явно что-то не в порядке. Такой непростой путь проделали мои мысли, чтобы в итоге я почувствовала интерес.

Прошло около получаса, прежде чем интерес к Бернау, а так же и интерес к лекции, что он читал, был поглощен моей усталостью. Я уже рассмотрела затылки всех врачей, что сидели на первых рядах, пересчитала все лампы на потолке, пару раз достала мобильник, чтобы сверить время на нем и на часах. Взгляд назад подтвердил мысль о том, что никому не интересны вопросы химиотерапии опухолей — половина нашей группы спала, другая половина уткнулась в гаджеты. От скуки я решила продолжить делать вид, что слушаю лекцию. Хотя, единственным человеком, кто мог бы увидеть это, был Бернау. Но когда его взгляд скользил по задним рядам, я не видела в нем ни разочарования от того, что его не слушают мои одногруппники, ни радости от того, что его слушаю я. Думаю, он и не замечал этого.

Еще полчаса прошло, он объявил перерыв. Врачи поднялись со своих мест и двинулись к выходу. Мы тоже встали.

— Студенты, идите сюда, вперед.

— А нам перерыв не нужен?.. — тихо проворчала я.

— Сумки оставьте там. Нет, ничего не берите, вам ничего не надо, — добавил он, когда увидел, что мы начали что-то доставать из сумок.

Мы послушно поплелись и сели на первые ряды. Кто-то сел на второй, но Бернау заставил его сесть ближе. Я ухмыльнулась — это имеет какую-то цель или просто проявление его деспотичности?

Стало тихо. Наконец я разглядела его получше. Тогда я увидела, что у него глаза цвета моря в пасмурный день... Но я не почувствовала в его облике никакого намека на грусть. Только какое-то леденящее спокойствие. Еще один пристальный взгляд на него заставил меня думать, что это даже и не спокойствие — он был похож на змею, застывшую перед прыжком: глаза его почти не моргали, борода пресекала любую возможность разглядеть на его губах улыбку. Мне было не по себе, и в то же время…

— Сегодня по плану у вас курация больных. Все здесь? — он просмотрел список, потом окинул взглядом нас, пересчитывая. — Все. Есть какие-то пожелания по локализациям?

Все молчали. Вопрос вызвал недоумение — какая разница, смотреть молочные железы или больного с раком желудка? Я пожала плечами.

— Нет. Тогда я делю вас на группы по отделениям, вы идете туда и ждете меня. Я раздаю пациентов, курируете, и на сегодня можете быть свободны. К завтрашнему и ко всем последующим занятиям вы пишете дома компьютерный тест. Если тест не написан, можете на занятие не приходить. Никаких платных отработок нет, пишете реферат на тридцать страниц по теме, и будем беседовать. На завтра тема «Рак молочной железы». Всем все понятно?

— Да, — раздались недружные ответы.

— Прекрасно. Тогда приступим к распределению.

* * *

..Я оказалась на седьмом этаже с Никитой. Мы стояли в небольшом чистеньком коридорчике перед входом в абдоминальное отделение. Стеклянная дверь в отделение была заперта, большую ее часть закрывал плакат, изображавщий патогенез язвенной болезни и рекламирующий париет. Стены были оклеены обоями и покрашены в бледно-зеленый цвет. Свет тут был совершенно нездоровый, голубоватый, это слегка нервировало меня.

На обтянутой кожзамом скамейке сидела тревожная женщина. Похоже, она ждала госпитализации. Рядом с ней стояла ее обувь в бахилах, сама она была переобута в тапочки. Наверное, она надолго запомнит наши с Никитой разговоры, и будет судить по ним об уровне подготовки студентов медицинского университета. Поэтому я решила, что нужно говорить об умных вещах. Сначала мы разговаривали о предыдущем цикле клинической фармакологии, я спрашивала Никиту об успехах в отработке занятий по нему. Я порекомендовала ему «назначить» преднизолон своему пациенту.

Очень скоро моя коммуникативная энергия была исчерпана. Оказавшись в тишине, я осознала, что нервничаю. Наверное, из-за предстоящего посещения онкобольного. Никита стоял и в своей обычной манере шумно вздыхал. И улыбался, когда я смотрела на него. В ответ мне хотелось лишь пожать плечами, но я не делала этого. Чтобы занять себя хоть чем-то, я ходила по квадратикам плитки, стараясь не попадать на стыки. Потом мне надоело и это. Я прислонилась к стене рядом с дверью и стала смотреть сквозь кусочек стекла между рамой и плакатом на интерьер отделения. Сразу за темным коридором, следовавшим за входом, располагался огромный холл с мягкими кожаными диванами и пальмами на левой половине. Над одним из диванов висели большие часы, стрелки которых показывали 10:55. На правой половине холла был пост медсестры, к нему периодически подходили молодые мужчины-врачи, брали или клали что-то на стол, перекидывались фразами с медсестрой и уходили.

— Вас осталось только двое? — голос Бернау выдрал меня из созерцания жизни отделения. Я посмотрела на него, но ничего не ответила, поняв, что это был не вопрос, а констатация факта.

Он подошел к двери, я отскочила от нее. Он скрылся в ординаторской, вход в которую был сразу за стеклянной дверью.

— Марина, позвони, пожалуйста, Максиму, у меня нет денег.

— А, он тоже с нами… А где он? — уточняла я, уже набирая номер одногруппника.

— В столовой.

…

— Максим, ты идешь?

— Да, я уже поднимаюсь, спасибо.

Тем временем дверь ординаторской открылась, впустив в темный коридор пучок дневного света. Бернау посмотрел на меня и жестом пригласил пройти в ординаторскую. Я попросила Никиту взять мою сумку и зашла, прикрыв дверь.

В ординаторской никого не было. Бернау стоял у одного из столов и перебирал истории болезни, подыскивая для нас больных. Я поймала за хвост и потянула на себя мысль о том, что я любуюсь им. Его фигура прекрасно гармонировала с духом этого места. Сквозь огромные окна сюда проникал мощный поток солнечного света, освещая его профиль и играя в казавшихся теперь русыми волосах сотнями бликов. Мир замер на эти бесконечные секунды.

— Марина, правильно?

— Да.

— Вы думаете быть онкологом? — он смотрел на меня все так же спокойно, но мне уже не казалось, что он змея, которая сейчас набросится. Нет… от этого взгляда мне было скорее тепло.

— Нет, — ответила я. Я знала, почему он подумал об этом, но решила спросить. — Вы так решили из-за теста?

Он кивнул.

— Мне просто было скучно, я решила проверить свои знания.

В нашем университете не так давно сделали интернет-портал, где часть кафедр разместила расписания, планы занятий и лекций, учебные пособия, и тесты. Такие тесты мы писали дома перед занятием — или в качестве самоподготовки, или на оценку. Как-то раз год назад, выполнив все задания по военной медицине, я решила посмотреть, какие еще кафедры есть на портале и наткнулась на тесты по онкологии. Убедилась, что для каждого теста дается по две попытки, и написала входной. Тест был составлен настолько глупо и безграмотно, что я не стала решать остальные.

— Странный способ развлечь себя, — заключил Бернау. Он чуть улыбнулся, но сразу одернул себя, и его лицо приняло обычное выражение. Не отводя глаз, он протянул мне листок. — Вот вам трое больных, разделитесь, как хотите. Завтра встречаемся у актового зала в 9-15, передайте всем.

Столь быстрый переход от личного к формальному вынудил меня еще несколько секунд пробыть в замешательстве, глядя на него. Потом я опомнилась, ухмыльнувшись, взяла список и повернулась к выходу.

— До свидания.

— До завтра.

* * *

В палате было жарко. Похоже, испытания воздействия тепла на метаболизм лекарств не ограничились только поликлиникой. В отличие от коридоров, стены здесь были окрашены в желтый. Но этот цвет не производил на меня обычного гнетущего впечатления из-за сумерек. Я представилась и подвинула стул поближе к кровати моей больной. Мы начали беседовать.

Я редко серьезно подхожу к работе с пациентами, потому что любой разговор с незнакомым человеком для меня мучителен. Я не собираюсь после окончания университета никого лечить, поэтому не считаю, что должна тратить свою энергию на людей сейчас. Но то ли связь моей будущей специальности с онкологией, то ли встреча с Этим Странным Человеком заставили меня сегодня наступить на свои принципы, — я пыталась выяснить у своей больной все.

Вначале разговор складывался неплохо. Даже оказалось, что женщина из того же города, что и я. Но потом я стала замечать блеск в ее глазах.

— ..в областной больнице мне наконец сделали томографию, и оказалось, что у меня рак поджелудочной железы…

Тут она не выдержала и расплакалась. Я почувствовала, как сжимается у меня все внутри от жалости и своей беспомощности, гнева на безмозглых врачей нашей городской больницы, которые при наличии постоянных болей в течение полугода не могли назначить ей хотя бы УЗИ. Рак поджелудочной железы редко манифестирует болевым синдромом, обычно симптоматика в виде желтухи появляется уже на запущенных стадиях. У этой женщины организм сам звал на помощь, когда опухоль была размером всего в сантиметр. Но окружающие оказались глухи…

Она успокоилась. Скоро мы закончили разговор, и я вышла из палаты, окончательно потеряв способность думать.