Безумие на двоих (гет)

За внешним видом скрывается тусклый

Найти след самого себя.

M.Farmer, \"Redonne-moi...\"

Только к двадцати годам я стала понимать, что с течением времени жить становится все сложнее и сложнее. Кроме того, что без усилий с моей стороны к лучшему не меняется ничего, появилось еще то, что разрушает меня. Шизоглаз. Так я назвала его, потому что когда врагу придумываешь имя, становится не так страшно.

Я догадалась о нем только после прохождения на пятом курсе медицинского университета курса психиатрии. Удивительно, до тех пор я совсем не знала, что такое шизофрения. Меня насмешил бы тот, кто сказал бы мне, что я, столь рациональный в своих поступках человек, вдруг заинтересуюсь какой-то там психиатрией. Но стоило мне открыть учебник, как с каждой перевернутой страницей мои глаза все более округлялись, а брови ползли вверх.

Оказывается, всю мою жизнь меня дурачит мой собственный мозг — у меня бред отношения. Мне казалось всегда и сейчас кажется, что весь мир вращается вокруг меня. Невозможно находиться в толпе, ходить по улице — они все смотрят, во что я одета, какая у меня фигура, как лежат мои волосы; и они прячут взгляд, чтобы я этого не узнала. Невозможно ходить в магазин — кассирша обязательно будет судачить с подружками о том, что я купила. И так далее.

Разумеется, все это разрасталось до немыслимых масштабов, когда я была влюблена. Что меня несколько утешает, так это слова г-на Романского, нашего профессора психиатрии: «Любовь — это болезнь. Такая же, как и другие психические болезни. И более того — она лечится». Поэтому на все свои бывшие «сумасшествия» я теперь плюю с высокой башни — это всего лишь обострение паранойи.

Сформировав критическое отношение к своей, так сказать, альтернативной одаренности, обозвав это Шизофреническим оком, или, сокращенно, Шизоглазом, я продолжаю жить. Но во многих знаниях много печали, и это не исключение. Мне не стало легче, отнюдь. Мне стало тяжелее. Потому что теперь значительное количество сил уходит на спор с Шизоглазом. Я пыталась занять скептическую позицию: «Я просто тебе не верю, брат». Но, как говорил доктор Роузен из знаменитого американского фильма, невозможно победить разумом то, что находится внутри разума.

* * *

Был конец учебного года. Большинству уже совсем не хотелось браться за учебники, мы просто с утра довозили свои тела до места занятий, а после обеда расползались по домам, на лекции ходили лишь самые стойкие. Даже наш отличник Эдик второй цикл подряд готовился к парам весьма посредственно. И даже тот жуткий стыд, который, я думаю он испытывал, когда не мог ответить на вопрос, не заставлял его снова взяться за книги.

Мне же наступление весны придало сил. Вообще я достаточно вынослива. Может быть потому, что экономлю силы, все время берегу себя для чего-то неожиданного и не растрачиваюсь на глупости.

В начале мая начался цикл онкологии. По предсказаниям Оракула нашей группы, Ирины, эти дни обещали быть непростыми. Она уже провела соцопрос среди всех, занимавшихся у Бернау, а так же спросила свою подругу, ординатора кафедры онкологии, и вынесла вердикт: «Он очень требовательный, но у него интересно». Я на это лишь улыбнулась — предпочитаю судить о людях по факту.

Первое занятие началось с того, что мы полчаса стояли в коридоре около учебных классов и ждали, когда же до нас снизойдет преподаватель. Типичная ситуация. Но сегодня слишком солнечный день, чтобы меня это нервировало.

* * *

— А у вас сегодня занятие на пятом этаже поликлиники, в актовом зале, — как ни в чем не бывало, сказал седой профессор, только что пришедший на работу, когда наткнулся на толпу студентов.

Интересно, мы должны были о этом узнать из космоса? Немного повозмущавшись, мы лениво двинулись в поликлинику. На лестнице было душно. Наверное здесь испытывают новый метод лечения злокачественных новообразований — усиливают эффект от цитостатиков, повышая температуру окружающей среды. Не могу придумать иной причины не отключать отопление в мае.

Прекратив свои разговоры, мы вошли в актовый зал. Мне в нос ударил запах пыли. Профессор (хотя профессором его было назвать сложно, на вид ему не было и сорока), который читал там лекцию для врачей в количестве десяти-одиннадцати человек, молчал все время, пока мы рассаживались на последний ряд. Я предположила, что сейчас начнется гневная тирада о том, как это невежливо — опаздывать на занятия, да еще и на полчаса, да еще и мешать лектору… в-общем, как обычно. Но он ничего не сказал и продолжил. Я взглянула на слайд: «Классификация опухолей яичка». Потом еще раз посмотрела на Бернау. И уловила в себе промелькнувшее разочарование. Вряд ли с таким человеком у меня будет взаимопонимание.

Бернау мне не понравился. Он сидел, но было понятно, что он невысокого роста. Слишком худой, чтобы вызвать у меня симпатию. С рыжеватыми волосами и... о ужас — бородкой, он был похож на православного священника. Но длина бороды около сантиметра оставляла надежду, что он не имеет никакого отношения к религии. Я сразу вспомнила нашего Романского, который шутил, что по форме бороды можно заключить о том, какое психическое заболевание у мужчины. Решив проверить свои познания в психиатрии, я посмотрела на него еще внимательнее. Прямая осанка, совершенное отсутствие мимики, какой-то совершенно неживой, остекленелый взгляд. Да, здесь явно что-то не в порядке. Такой непростой путь проделали мои мысли, чтобы в итоге я почувствовала интерес.

Прошло около получаса, прежде чем интерес к Бернау, а так же и интерес к лекции, что он читал, был поглощен моей усталостью. Я уже рассмотрела затылки всех врачей, что сидели на первых рядах, пересчитала все лампы на потолке, пару раз достала мобильник, чтобы сверить время на нем и на часах. Взгляд назад подтвердил мысль о том, что никому не интересны вопросы химиотерапии опухолей — половина нашей группы спала, другая половина уткнулась в гаджеты. От скуки я решила продолжить делать вид, что слушаю лекцию. Хотя, единственным человеком, кто мог бы увидеть это, был Бернау. Но когда его взгляд скользил по задним рядам, я не видела в нем ни разочарования от того, что его не слушают мои одногруппники, ни радости от того, что его слушаю я. Думаю, он и не замечал этого.

Еще полчаса прошло, он объявил перерыв. Врачи поднялись со своих мест и двинулись к выходу. Мы тоже встали.

— Студенты, идите сюда, вперед.

— А нам перерыв не нужен?.. — тихо проворчала я.

— Сумки оставьте там. Нет, ничего не берите, вам ничего не надо, — добавил он, когда увидел, что мы начали что-то доставать из сумок.

Мы послушно поплелись и сели на первые ряды. Кто-то сел на второй, но Бернау заставил его сесть ближе. Я ухмыльнулась — это имеет какую-то цель или просто проявление его деспотичности?

Стало тихо. Наконец я разглядела его получше. Тогда я увидела, что у него глаза цвета моря в пасмурный день... Но я не почувствовала в его облике никакого намека на грусть. Только какое-то леденящее спокойствие. Еще один пристальный взгляд на него заставил меня думать, что это даже и не спокойствие — он был похож на змею, застывшую перед прыжком: глаза его почти не моргали, борода пресекала любую возможность разглядеть на его губах улыбку. Мне было не по себе, и в то же время…

— Сегодня по плану у вас курация больных. Все здесь? — он просмотрел список, потом окинул взглядом нас, пересчитывая. — Все. Есть какие-то пожелания по локализациям?

Все молчали. Вопрос вызвал недоумение — какая разница, смотреть молочные железы или больного с раком желудка? Я пожала плечами.

— Нет. Тогда я делю вас на группы по отделениям, вы идете туда и ждете меня. Я раздаю пациентов, курируете, и на сегодня можете быть свободны. К завтрашнему и ко всем последующим занятиям вы пишете дома компьютерный тест. Если тест не написан, можете на занятие не приходить. Никаких платных отработок нет, пишете реферат на тридцать страниц по теме, и будем беседовать. На завтра тема «Рак молочной железы». Всем все понятно?

— Да, — раздались недружные ответы.

— Прекрасно. Тогда приступим к распределению.

* * *

..Я оказалась на седьмом этаже с Никитой. Мы стояли в небольшом чистеньком коридорчике перед входом в абдоминальное отделение. Стеклянная дверь в отделение была заперта, большую ее часть закрывал плакат, изображавщий патогенез язвенной болезни и рекламирующий париет. Стены были оклеены обоями и покрашены в бледно-зеленый цвет. Свет тут был совершенно нездоровый, голубоватый, это слегка нервировало меня.

На обтянутой кожзамом скамейке сидела тревожная женщина. Похоже, она ждала госпитализации. Рядом с ней стояла ее обувь в бахилах, сама она была переобута в тапочки. Наверное, она надолго запомнит наши с Никитой разговоры, и будет судить по ним об уровне подготовки студентов медицинского университета. Поэтому я решила, что нужно говорить об умных вещах. Сначала мы разговаривали о предыдущем цикле клинической фармакологии, я спрашивала Никиту об успехах в отработке занятий по нему. Я порекомендовала ему «назначить» преднизолон своему пациенту.

Очень скоро моя коммуникативная энергия была исчерпана. Оказавшись в тишине, я осознала, что нервничаю. Наверное, из-за предстоящего посещения онкобольного. Никита стоял и в своей обычной манере шумно вздыхал. И улыбался, когда я смотрела на него. В ответ мне хотелось лишь пожать плечами, но я не делала этого. Чтобы занять себя хоть чем-то, я ходила по квадратикам плитки, стараясь не попадать на стыки. Потом мне надоело и это. Я прислонилась к стене рядом с дверью и стала смотреть сквозь кусочек стекла между рамой и плакатом на интерьер отделения. Сразу за темным коридором, следовавшим за входом, располагался огромный холл с мягкими кожаными диванами и пальмами на левой половине. Над одним из диванов висели большие часы, стрелки которых показывали 10:55. На правой половине холла был пост медсестры, к нему периодически подходили молодые мужчины-врачи, брали или клали что-то на стол, перекидывались фразами с медсестрой и уходили.

— Вас осталось только двое? — голос Бернау выдрал меня из созерцания жизни отделения. Я посмотрела на него, но ничего не ответила, поняв, что это был не вопрос, а констатация факта.

Он подошел к двери, я отскочила от нее. Он скрылся в ординаторской, вход в которую был сразу за стеклянной дверью.

— Марина, позвони, пожалуйста, Максиму, у меня нет денег.

— А, он тоже с нами… А где он? — уточняла я, уже набирая номер одногруппника.

— В столовой.

…

— Максим, ты идешь?

— Да, я уже поднимаюсь, спасибо.

Тем временем дверь ординаторской открылась, впустив в темный коридор пучок дневного света. Бернау посмотрел на меня и жестом пригласил пройти в ординаторскую. Я попросила Никиту взять мою сумку и зашла, прикрыв дверь.

В ординаторской никого не было. Бернау стоял у одного из столов и перебирал истории болезни, подыскивая для нас больных. Я поймала за хвост и потянула на себя мысль о том, что я любуюсь им. Его фигура прекрасно гармонировала с духом этого места. Сквозь огромные окна сюда проникал мощный поток солнечного света, освещая его профиль и играя в казавшихся теперь русыми волосах сотнями бликов. Мир замер на эти бесконечные секунды.

— Марина, правильно?

— Да.

— Вы думаете быть онкологом? — он смотрел на меня все так же спокойно, но мне уже не казалось, что он змея, которая сейчас набросится. Нет… от этого взгляда мне было скорее тепло.

— Нет, — ответила я. Я знала, почему он подумал об этом, но решила спросить. — Вы так решили из-за теста?

Он кивнул.

— Мне просто было скучно, я решила проверить свои знания.

В нашем университете не так давно сделали интернет-портал, где часть кафедр разместила расписания, планы занятий и лекций, учебные пособия, и тесты. Такие тесты мы писали дома перед занятием — или в качестве самоподготовки, или на оценку. Как-то раз год назад, выполнив все задания по военной медицине, я решила посмотреть, какие еще кафедры есть на портале и наткнулась на тесты по онкологии. Убедилась, что для каждого теста дается по две попытки, и написала входной. Тест был составлен настолько глупо и безграмотно, что я не стала решать остальные.

— Странный способ развлечь себя, — заключил Бернау. Он чуть улыбнулся, но сразу одернул себя, и его лицо приняло обычное выражение. Не отводя глаз, он протянул мне листок. — Вот вам трое больных, разделитесь, как хотите. Завтра встречаемся у актового зала в 9-15, передайте всем.

Столь быстрый переход от личного к формальному вынудил меня еще несколько секунд пробыть в замешательстве, глядя на него. Потом я опомнилась, ухмыльнувшись, взяла список и повернулась к выходу.

— До свидания.

— До завтра.

* * *

В палате было жарко. Похоже, испытания воздействия тепла на метаболизм лекарств не ограничились только поликлиникой. В отличие от коридоров, стены здесь были окрашены в желтый. Но этот цвет не производил на меня обычного гнетущего впечатления из-за сумерек. Я представилась и подвинула стул поближе к кровати моей больной. Мы начали беседовать.

Я редко серьезно подхожу к работе с пациентами, потому что любой разговор с незнакомым человеком для меня мучителен. Я не собираюсь после окончания университета никого лечить, поэтому не считаю, что должна тратить свою энергию на людей сейчас. Но то ли связь моей будущей специальности с онкологией, то ли встреча с Этим Странным Человеком заставили меня сегодня наступить на свои принципы, — я пыталась выяснить у своей больной все.

Вначале разговор складывался неплохо. Даже оказалось, что женщина из того же города, что и я. Но потом я стала замечать блеск в ее глазах.

— ..в областной больнице мне наконец сделали томографию, и оказалось, что у меня рак поджелудочной железы…

Тут она не выдержала и расплакалась. Я почувствовала, как сжимается у меня все внутри от жалости и своей беспомощности, гнева на безмозглых врачей нашей городской больницы, которые при наличии постоянных болей в течение полугода не могли назначить ей хотя бы УЗИ. Рак поджелудочной железы редко манифестирует болевым синдромом, обычно симптоматика в виде желтухи появляется уже на запущенных стадиях. У этой женщины организм сам звал на помощь, когда опухоль была размером всего в сантиметр. Но окружающие оказались глухи…

Она успокоилась. Скоро мы закончили разговор, и я вышла из палаты, окончательно потеряв способность думать.

Я жду,

Я жду всего...

M. Farmer, “J’attends”

Утром я проснулась очень рано. Я чувствовала необычный прилив сил. Это все весна — больше света, больше серотонина, больше тяги к жизни. Стандартные ритуалы вроде мытья головы, душа, завтрака, прогулки до стоянки и получасового путешествия по шоссе до онкодиспансера не нагоняли на меня привычную тоску.

Я приехала за час до начала пары и, оставшись в машине, слушала очередной урок французского. Ставшие мне близкими голоса Кати, Миши, Ильи и их профессора Натали сегодня разбирали возвратные глаголы.

— Вы же помните, что важно не перепутать глаголы se reposer и reposer. Первый означает «отдыхать», а второй…

— «Покоиться!»

— Так же как se coucher это…

— «Ложиться»!

— …А просто coucher*..?

— Мы знаем!

Сегодняшний урок был невероятно весел, я с сожалением выключила его, когда на часах было 9:05.

* * *

Мы вновь поднялись по душной лестнице на пятый этаж и стали ждать Бернау возле актового зала. Мне было немного страшно — похоже, я провалила тест, который нужно было написать дома. Как обычно, я не стала брать готовые ответы, а решила его сама, в итоге получилось совсем плохо. Это происходило так поздно, что сил переписывать уже не было. Сейчас я пыталась выяснить, знает ли кто-нибудь, с каких значений начинается тройка.

— Думаю, с семидесяти, как и везде, — пожала плечами Ирина.

— Тогда я не написала. Проклятье.

На миг я представила, как Бернау выгоняет меня с пары. Это маловероятно, заключила я. Да и расстроюсь ли я, если это случится? Скорее, это наоборот откроет во мне азарт. Меня огорчит лишь впустую потраченный сегодня бензин.

Он вошел в этот гигантский коридор минут через десять стремительными шагами.

— Какой он худой… — зачем-то прошептала я рядом стоявшей Ирине.

Проходя мимо, Бернау окинул своим холодным взглядом группу, ответил на приветствие, открыл актовый зал и мы вошли. Снова я почувствовала мерзкий запах пыли. Все здесь как-то угнетало — пол и ряды мягких кресел были синими, стены выкрашены все той же бледно-зеленой краской, спереди, на возвышении, стоял массивный черный стол, перед ним, внизу, негатоскоп и белый экран.

Бернау уселся за маленький столик перед нами.

— Вершков, вы можете идти. Вы не написали тест.

Повисло молчание.

— Я не знал, что надо было его писать, — попытался оправдаться Семен.

— Меня не волнует это. Вы сами должны были позаботься о себе, спросить задание, и не надо никого винить, что вам не передали. Напишете реферат по сегодняшней теме, и мы побеседуем в другой раз. А сейчас идите, на завтра тему спросите у товарищей.

— Хорошо, — вздохнул Семен и пошел.

Странно, подумала я. Наш психопат Сема даже не разозлился, как следует — не послышались шепотом произнесенные ругательства, не хлопнула дверь. То ли у него сегодня хорошее настроение, то ли он понял, что с Бернау лучше не иметь проблем.

Меня приятно удивила приверженность Бернау собственным правилам. Люблю порядок во всем. Я поняла, что улыбаюсь, только когда наши глаза встретились. Я тут же натянула маску равнодушия и уставилась в пол.

* * *

Занятие началось с анекдота, главным героем которого стал наш тридцатилетний пришелец из Узбекистана Шавкат, который ничего не понимает не только в медицине, но и в русском языке. Бернау спросил его о частоте рака молочной железы в популяции. Шавкат уставился в свой ноутбук, с которым он неразлучен — есть такие люди, которые не способы просто сидеть, им надо непременно во что-то пялиться, тыкаться, и так далее… Судя по всему, в ноутбуке не нашлось ответа. Шавкат стал оглядываться на рядом сидящих ребят, толкать локтем своего брата по крови, азербайджанца Шамиля. В конце концов кто-то прошептал ему «тридцать».

— Тридцать.

— Тридцать случаев на сколько женщин?

— ..На… на 100…

Раздался дружный смех.

— То есть, если бы здесь было десять девушек, три из них заболели бы раком молочной железы?

— ..Нет… много…

— Я тоже так думаю. У кого другие мысли?

Ответила Яна.

Потом мы стали разбирать этиологию. Бернау спросил Ирину.

— Ну, — она всегда начинает с «ну». — Прежде всего, развитию рака молочной железы способствует гиперэстрогения.

— Хорошо, что такое гиперэстрогения?

— Повышенное содержание эстрогенов, — уверенно ответила Ирина.

— На самом деле нет такого понятия «гиперэстрогения». И наверное, окончание «–эния» вводит вас в заблуждение… Как это правильно называется?

— Гиперэстрогенизм, — вступила я в их диалог, когда Ирина замешкалась.

Он кивнул мне.

— Ирина, что такое гиперэстрогенизм?

— ..Я не смогу ответить.

— Тогда на завтра делаете доклад на тему «Иммуногистохимия и FISH, флюоресцентная гибридизация in situ», и объясните всем, что такое гиперэстрогенизм… Может кто-то сейчас знает, почему я спрашиваю об этом?

— Да.

Я просто не имела права не знать, потому что моя будущая работа связана с этим. Да и вообще, вчера он рассказывал об этом в своей лекции для врачей. Наверное, он просто проверяет, слушал ли его хоть кто-то из нас.

— С помощью иммуногистохимии мы можем посмотреть, какие антигены есть на поверхности клеток рака молочной железы у пациентки. Среди этих антигенов могут быть и рецепторы к эстрогенам. Здесь дело не в количестве эстрогенов в крови, а в количестве рецепторов. Короче говоря, гиперэстрогенизм — это состояние повышенной чувствительности к гормонам.

— Все верно. Ирина, ваш доклад не отменяется, я хочу, чтобы все поняли суть методик.

Ирина кивнула.

Я старалась унять свою тахикардию. С разочарованием я поняла: не обошлось без зазнайства с моей стороны. Мне почему-то страшно не хотелось выглядеть в его глазах отличницей…

* * *

В середине занятия в актовый зал зашел седой профессор. Все повернули головы.

— Вы можете пойти вниз, я освободил свой кабинет.

— Да, мы сейчас закончим и спустимся, — ответил Бернау.

Профессор ушел.

Закончив говорить об этиологии рака груди, мы по команде Бернау встали и направились к выходу. Он тоже встал, ожидая, когда мы все пройдем. Я посмотрела на него. В животе вскрылась очередная порция микросфер с адреналином (у меня их огромный запас, я вообще нервная), когда наши глаза встретились. Мы смотрели друг на друга целых три моих неторопливых шага. Он — с каким-то гордым равнодушием, я — … Хм, а почему я вообще смотрю на него? В задумчивости я отвела взгляд и попыталась разобраться.

Я влюбилась? Не может быть. Мне никогда не нравились худые, и уж тем более невысокие мужчины. А еще эта его бородка… Зачем он ее носит? Чтобы не казаться слишком молодым? Ну да, ведь когда на твоем лице совсем нет морщин, ты не выглядишь солидно. Множество мужчин носят бороду, но именно его выглядит наиболее чужеродно для меня. Что-то с ней не так…

Конечно, мне нравится его взгляд. Я уже успела нафантазировать, что он проникает сквозь оболочку из плоти и позволяет своему обладателю видеть больше, чем другие. Читать если не мысли, то хотя бы эмоции. Другие взгляды лишь скользят по тебе, оценивая цвет и форму — им нужно это для ориентировки.

Еще мне нравится его холодность. Он не смеется совсем. Даже над своими шутками. Даже над ответами наших «лучших умов». Все, что он позволяет себе — это секундная улыбка, после чего его лицо вновь приобретает привычное выражение. Он ни с кем не переглядывается в такие моменты — ему не нужна никакая поддержка в наших глазах. У него есть, чему поучиться.

Но это все не то. Смотреть на кого-то в момент, когда я просто прохожу мимо, лишь потому, что он мне нравится… Разве это что-то объясняет? И тут меня осенило — я же просто снова начинаю сходить с ума! Это Шизоглаз заставил меня бросить взгляд на Бернау. Ему нужны доказательства из объективного мира о том, что Бернау интересуется мной. Но с чего он взял, что Бернау мной интересуется? Проклятье! Я совсем забыла про вчерашний разговор в ординаторской. Зато мой друг не дремлет — вон что он успел провернуть за эти сутки…

«Эй, где ты там?» — с раздражением воззвала я к своему Шизофреническому Оку.

«Здесь, как ни странно».

«Я тебе не верю, приятель».

«Хм. Это почему же?» — нагло вопрошал Шизоглаз. Я так и вижу, как он в моем же обличии стоит рядом со мной, скептически скрестив руки. — \"Мы ведь только что проверяли\".

«Во-первых, не мы, а ты. Во-вторых, это ничего не доказывает. В-третьих, что, по-твоему, его заинтересовало во мне? В-четвертых, с чего ты взял, что мне вообще это надо? В-пятых…»

«Эй, не заводись! Все очень просто: на самом деле человек не стал бы бросать роковых взглядов, если бы не пытался передать тебе сигнал о том, что он хочет тебя…»

«Что?! Заткнись!»

«..Это раз. И проверить, хочешь ли его ты — это два».

«Заткнись. Я тебе не верю».

«Бес-по-лез-но», — Шизогаз ухмыльнулся и скрылся.

Сомнения, однако, не покинули меня. Мне стало жутко от мысли, что, возможно, я только что галлюцинировала. Но можно ли галлюцинировать о том, что кто-то на тебя смотрит, если на самом деле он на тебя не смотрит? Может ли галлюцинация настолько четко вписаться в реальный объект, да еще и закрыть собой настоящее выражение лица человека? Сомневаюсь… Тогда что это было? Ложное воспоминание? Не слишком ли быстро?.. Реальность? Но что, черт возьми, значит этот взгляд?..

* * *

Стало намного приятнее, когда из пыльного и темного актового зала мы переместились в освещенный солнцем уютный кабинет профессора. Меня не покидало сегодня ощущение выходного дня. Вроде бы в онкодиспансере было так же людно, как и в другие дни, но там, где мы занимались, не было суеты.

Я села в большое кожаное кресло рядом с преподавательским столом вовсе не из-за того, что беседа с Шизоглазом как-то повлияла на меня. Сидеть в кресле всегда удобнее, чем на жестком стуле. Да и люблю я сидеть рядом с преподавателем — это помогает лучше сосредоточиться. А в случае, если занятие бесполезно, это лучший способ не заснуть. Бояться мне нечего — даже если я не выучила чего-то, то, что я сяду вдалеке, не поможет мне — я до ненормальности честная, и никогда не списываю/не читаю с учебника во время ответа. Если уж не знаю, что сказать — признаюсь, что не читала. Ох, сколько же у меня проблем было с этим…

Бернау пришел спустя пятнадцать минут, и мы продолжили веселье. Мы разбирали алгоритм диагностики карциномы молочной железы на примере вымышленной больной, обратившейся в ЦРБ. Теперь улыбка почти не сходила с моего лица — наши глупые ответы и его комментарии невероятно поднимали настроение. На стульях вдоль стены, где располагалось мое кресло, сидели девочки, у противоположной стены — мальчики. После нескольких неудачных попыток добиться ответа от последних Бернау сказал им:

— Теперь я понял, по какому принципу вы так расселись. На вашей половине никто ничего не читал… Что ж, после долгих мытарств наша пациентка решила обратиться к нормальным врачам, — он повернулся в нашу сторону. — Вы у нас будете онкодиспансером. Итак, Яна, что будем делать дальше? У пациентки узел 1 см.

* * *

Его вопросы ко мне были слишком сложными. Когда я говорила «Я не знаю», он просто медленно кивал головой и спрашивал других. (Правда, обычно это заканчивалось тем, что приходилось рассказывать самому.) Его спокойный кивок в ответ на отказ отвечать казался настолько же непривычным в сравнении с реакцией на подобное других преподавателей, насколько он был естественным в рамках складывающегося в моей голове образа Бернау.

Несколько раз в такие моменты мы сцеплялись взглядами, и я смотрела на него, тихо и глубоко вдыхая, словно события можно, как аромат, лучше осознать и запомнить таким образом. Я чувствовала, что воспоминания о сегодняшнем дне будут нужны мне. И его лицо — смуглое, чуть блестящее, с каким-то мальчишеским выражением в пасмурных глазах (очевидно, это заменяло его улыбку) — его лицо, я знала, мне тоже придется еще не раз представить.

Занятие закончилось.

— На завтра читаете рак пищевода и желудка. У кого есть вопросы по больным, останьтесь.

У меня вопросов не было. Я вообще старалась не думать о своей пациентке. Поэтому я встала и направилась к выходу.

Его спокойное «Марина», послышавшееся сзади, остановило и развернуло меня.

Вообще… меня сложно удивить. С моей скоростью мыслей в определенных ситуациях я успеваю продумать бесконечное множество вариантов развития событий. Все показалось мне поразительно логичным — словно так и должно было случиться. Я ждала этого. Тем более ждала потому, что мне нужен был ответ на вопрос «Что это было? Там, в зале...»

..Бернау стоял, легко опершись ладонями о край профессорского стола, и смотрел на меня.

— Подойдите, пожалуйста, — легкое движение головой вниз указало мне, остановившейся в смятении от невероятного совпадения ожиданий и реальности, направление движения.

Я подошла.

— Вы осмотрели своего больного?

— Да.

— Тогда завтра нужно будет прийти без опоздания к актовому залу, оставить кому-то из коллег свои вещи. Мы пойдем в поликлинику, посидите на приеме.

«Посидите на приеме»?! Он что, будет проверять мои навыки обследования пациентов? Мне стало настолько жутко от одной мысли, что придется общаться с онкобольными — я почувствовала, как на моем лице отражается ужас.

— Что-то мне уже страшно, — пошутила я и улыбнулась. Он тоже улыбнулся, даже немного смущенно. Его улыбка снова заставила лопнуть пузырьки с адреналином в моем животе.

— Ничего страшного. Мы просто посмотрим пациентов.

— Хорошо.

* * *

«Я же говорил».

«То есть ты считаешь, что поход в поликлинику к пациентам — это проявление личной заинтересованности?»

«Не притворяйся, что ты ничего не понимаешь. Ты только вспомни эту его взволнованную позу, когда ты обернулась. С чего это он вдруг соскочил с места? И еще — он ведь тебя окликнул в момент, когда ты уже готова была уйти. Он до последнего не решался».

«Что за бред? Хотя я понимаю, бред — это все, чем ты можешь оперировать, ведь ты всего лишь нерациональная частица меня. Мне даже лень оправдываться перед тобой, потому что для меня настолько очевидно, что ты заблуждаешься… Но так уж и быть: он окликнул меня в последний момент потому, что думал, что я останусь задать вопрос о пациенте. Ну, или просто потому, что решил сводить меня в поликлинику только когда увидел мой затылок. Да кучу объяснений можно найти!»

«А если связать это с роковым взглядом час ранее?»

«А если подумать, что человек вообще существо спонтанное, и его действия понятны только ему, и не всегда между ними есть связь?»

«О, похоже, ты уже не так уверена в себе, раз переходишь к философии».

«Заткнись, а».

* * *

Мы ехали на следующую пару с Яной. Она рассказывала мне историю своей ссоры с парнем и просила выразить свое мнение по поводу того, стоит ли ей мириться с ним.

— Когда мы только познакомились, он вел достаточно разгульную жизнь — ну, сама понимаешь, музыкант — тусовки, алкоголь, все такое. Но вдруг решил с этим завязать, и мы условились, что будем «воздерживаться» вместе. Я сразу сказала, что не хочу бросать тусовки — я люблю танцевать, люблю музыку. Неделю назад мы пошли на вечеринку вместе, но договорились, что пить не будем. Но мне было как-то скучно, я спросила: «Можно я возьму себе коктейль?». Он: «Мы же договаривались». Я сказала, что мне скучно, а вечеринка еще только началась, ну, и взяла коктейль. Он со мной не разговаривал весь вечер. И потом у нас произошла ссора, много всего я ему наговорила, а теперь жалею. Но в тоже время я, правда, не хочу, чтобы моя молодость заканчивалась. Я хочу веселиться. Как думаешь, что мне делать?

Мне было трудно выбраться из спора с Шизоглазом и наплыва воспоминаний. События сегодняшнего утра крутились в моей голове с немыслимой скоростью. Кроме того, сейчас я вела машину и должна была следить за ситуацией на дороге. Я попыталась представить себя на месте Яны и заставить себя думать.

Но это было нелегко. У меня нет опыта отношений, да и молодые люди меня никогда не привлекали (все мои влюбленности относились к людям, которые старше меня минимум на 18 лет), так что в их психологии я совершенно не разбираюсь.

— Я думаю, надо помириться. Смотри, на что он ради тебя идет. Даже с родителями познакомил, да?

— Да… он сказал, что еще ни одну свою девушку не знакомил с ними… Еще мы живем с ним на съемной квартире, с его другом, но к другу порой приходит девушка. Они, конечно, стараются быть незаметными, но меня это напрягает. Неделю назад он сказал, что ищет для нас новую квартиру… Я дура, да?

— Да нет. Просто я бы смотрела в будущее на твоем месте.

Наконец мы доехали, и этот разговор закончился. Я ждала лекции в тишине своей машины. Правда, это совсем не помогало мне сосредоточиться и прийти к какому-то однозначному мнению по поводу действий Бернау…

* * *

На следующее утро я чувствовала себя отвратительно. Меня тошнило, ладони были холодными, в груди какая-то клокочущая невесомость. Все, кто видел мою косметичку, смеялись над обилием в ней различных таблеток. На этот раз нужной таблетки не было. У меня не было ничего, что бы враз успокоило. Я, как обычно, приехала к 8:00. Пыталась слушать уроки французского, но после десяти минут поняла, что не воспринимаю ничего.

«Да это все глупости, мы просто сходим к пациентам».

«Ты все-таки подумай, мог ли человек просто так на тебя смотреть три секунды?»

«Ну, а почему нет? Просто увидел во мне онколога и хочет теперь показать мне свою работу».

Шизоглаз лишь рассмеялся.

Я решила провести оставшееся время в месте будущей «казни». С трудом координируя свою походку (непросто в таком состоянии ходить на каблуках), я поднялась на пятый этаж поликлиники. По пути я встретила Никиту, который на несколько минут отвлек меня от моих навязчивых представлений.

В коридоре перед актовым залом было ужасно душно. Линейка уже началась. Поначалу я ходила от одной стены к другой в попытках открыть захлопывающиеся от сквозняка окна, чтобы хоть чуть-чуть проветрить здесь. Потом я просто села и уставилась в пол. Никто и не подумал бы, что я не нахожу себе места…

Когда линейка закончилась, Бернау вышел один из последних. Он остановился передо мной и пару секунд мы смотрели друг на друга. Я даже подумала, что он забыл обо всем.

— Вы готовы? — даже не поздоровавшись, спросил он.

— Да, — кивнула я и встала. — Никита, возьмешь мои вещи?

— Э-э… Что?

Бернау ответил за меня:

— Пока читайте свои доклады, я приду и мы начнем занятие. Идемте, Марина.

Мы пошли. Он — впереди, с одним из коллег. Они говорили о чем-то и даже посмеивались, но я не вслушивалась. У меня подкашивались ноги, но я старалась не отставать. На втором этаже было консультативное отделение. Куча людей, ждавших своей очереди у кабинетов. Слишком мало кислорода. У меня кружилась голова от всех этих поворотов, которые мы проходили на невероятной скорости. Его коллега от нас отделился на одном из них. Мы остановились перед кабинетом с табличкой:

«Заведующий поликлиническим отделением

к.м.н, врач-онколог высшей категории».

* * *

* — употребляется в значении \"переспать\"

Я направляюсь во мрак,

Мне говорит, что всё же это того стоит.

М. Farmer, “Bleu noir”

В двери щелкнул замок, и она открылась. Бернау придержал ее коленом, перетыкая ключ на внутреннюю сторону, после чего мы вошли.

— Закройте дверь, — тихо сказал он, не оборачиваясь.

Я послушалась и повернула ключ. Этот щелчок прозвучал в тишине, как удар колокола, предзнаменующего начало чего-то. То, что сейчас случится нечто невероятное, было ясно. Шизоглаз с победной ухмылкой стоял на задворках моего сознания. Я с удивлением осознала, что твердо держусь на ногах. Словно не о чем больше переживать — все уже определено. Я решила, что даже если все окажется бредом, моя улыбка не будет чем-то совсем неуместным. Медленно, не нарушая торжественности момента, я повернулась.

Бернау стоял скрестив руки в центре комнаты в трех шагах от меня. За его спиной раздирало полумрак комнаты белое пятно окна, поэтому потребовалось несколько секунд, чтобы мои глаза привыкли и я различила выражение его лица, скрытого тенью. Похоже, именно в этот момент оно изменилось — я заметила легкое движение в уголках его губ. Внезапно в мою голову ворвалось осознание того, что дороги назад — к неприязни, моему замешательству, спорам со своим alter ego — больше нет. Все составляющие Бернау, которые нравились или, наоборот, не нравились мне, сейчас слились в единый образ этого мальчишки, стоящего среди теней и своей гордой позой стремящегося придать себе уверенности.

— Что, Марина, больше не боитесь меня? — он по-прежнему улыбался.

Какая самоуверенность! — промелькнула мысль, но она вызвала только еще больший прилив нежности.

— Я боялась не вас.

— Кого же?

— Изначально меня напугала идея, что вы заставите меня работать с больными, а сами будете скрестив руки сидеть в углу и оценивать мои навыки.

Он прыснул.

— Изначально?

— Да… — я помолчала и добавила: — Потом я боялась, что меня расщепит. Схизис.

Я дала ему время подумать. Мы по-прежнему стояли в трех шагах друг от друга и как будто практиковались в легилименции. Через несколько секунд на его лице промелькнуло понимание:

— Ты не совсем ладишь с собой?

— Да… Особенно когда достоверных свидетельств мало.

Он опустил скрещенные до этого руки и сделал шаг ко мне. Меня обдало жаром.

— Свидетельств чего?

Я молчала. Любой мой ответ, даже самый остроумный, нарушил бы сейчас штормовую гамму этой минуты. Я балансировала на грани между «сейчас» и «через секунду», цепляясь свои взглядом за его взгляд. Вот-вот произойдет взрыв, я знала это.

— Теперь тебе достаточно доказательств?

Он сделал еще один шаг. С его лица сошла улыбка и... как будто перерезали провод, который питал мою уверенность. В меня снова ворвался поток страха. Я перестала чувствовать свои ноги. Я судорожно взывала к своему alter ego, чтобы он успокоил меня. Но на моем плече только дьявол, который всегда à contre*.

«Похоже, он просто смеется над тобой».

«Так ты все-таки врал мне? Ничего нет?»

Видя, что он все еще ждет ответа, я мотнула головой. Сил не было говорить.

Он сделал последний шаг. Теперь мы оказались совсем близко друг к другу. Из мира, который за пару секунд потерял для меня цвета, вырвались его пасмурно-голубые глаза. Мгновением позже я почувствовала, как его теплая ладонь скользнула по моим ледяным пальцам.

— А теперь? — прошептал он и обхватил мое запястье, скрытое под рукавом халата.

Но меня было уже не вернуть. Прислонившись к двери, я осела на пол. В ушах звенело так, словно я действительно падаю в обморок. Мою грудь сотрясали рыдания, которые я не смогла бы выпустить наружу в виде слез, даже если бы хотела. Я закрыла лицо руками и постаралась выдохнуть.

— Марина.

Я снова почувствовала его теплые ладони, отнимающие мои руки от головы. У меня не было сил сопротивляться, и я поддалась. Он сидел на коленях рядом. Его спокойный взгляд, где не было ни капли тревоги, отрезвил меня. Страх отступил.

— Я не притворяюсь. Вы, правда, меня… пугаете… — прошептала я и услышала, как в его кармане завибрировал телефон. — Ваш телефон...

— Ты меня еще больше пугаешь… Вставай.

Он поднялся и протянул руку. Странно, мое падение как будто вернуло в меня силы. Я с легкостью встала, он подтолкнул меня к кожаному дивану, куда я опустилась. Он ответил на звонок.

— Да… Слушаю… Хорошо, сейчас буду.

Он с раздражением закинул телефон обратно в карман халата и подошел к одному из шкафов, откуда достал прямоугольной формы бутылку и рюмку. Амаретто, наверное. Что?!

— Нет, я не буду пить, я за рулем! — запротестовала я.

— Ты никуда не поедешь сегодня, — наливая, произнес он тоном, который не терпит возражений и сам же улыбнулся своей серьезности.

Мне оставалось лишь пожать плечами. Похоже, я и без его алкоголя приходила в себя. Он протянул мне рюмку. Я осушила ее одним глотком и протянула ему.

— С этого начинается алкоголизм.

— Не с этого, — он поставил рюмку на стол. — Я закрою тебя здесь, отдыхай.

— А как же пациенты? — ухмыльнулась я.

— Решила начать бороться со страхами? — пошутил он, когда его рука уже была на ручке двери.

Я прыснула.

Когда дверь закрылась за ним и в замке повернулся ключ, я снова ощутила тишину. Возможно, у меня просто любовь к сумеркам, поэтому все интерьеры, погруженные во мрак, кажутся мне уютными. Из того, что выдало бы в этой комнате кабинет врача, была только маленькая раковина в углу. Ну, и пара увесистых томов на столе. Стол был обращен к двери, справа от него висел один из тех бесчисленных и бездарных пейзажей, которыми так любят украшать больницы и прочие не слишком состоятельные учреждения. Все было здесь обыкновенным — стол, стулья, шкафы, линолейум, жалюзи, кожаный диванчик. Ни единого намека на того, кому принадлежит кабинет. И в то же время все здесь было пронизано его присутствием — после его ухода остался шлейф недавних событий.

Я почувствовала, что алкоголь уже в крови, когда встала, чтобы подойти к окну. Я редко выпиваю, поэтому даже рюмка амаретто нарушила мою координацию. Я слегка раздвинула жалюзи и обнаружила, что погода изменилась. Небо стремительно затягивали тяжелые серые тучи.

Взгляд на часы показал, что прошло только пятнадцать минут с тех пор, как я вошла сюда. С ума сойти. Этот день, едва начавшись, заставил меня пережить столько потрясений, сколько не случалось уже много лет. И все из-за человека, который еще два дня назад вызывал во мне брезгливость. Теперь, я чувствую, он станет для меня всем. Даже если я всеми силами буду сопротивляться. Даже если я прямо сейчас понимаю, что это не сделает меня счастливее — скорее, наоборот. У меня нет никаких ванильных иллюзий на этот счет. Он даже не снял кольца.

Моя внезапная паническая атака сорвала его планы. Я горько усмехнулась при мысли о том, что любовницам не следует быть такими, как я. Со мной уже случалось такое, но это было настолько давно… Я еще училась в школе. С тех пор ни одно событие моей жизни не вызывало во мне такую лавину эмоций. Возможно, я просто берегла себя, ограничивая контакты с людьми (а тем более, привязанности) до минимально необходимого количества. Но я больше склоняюсь к мысли, что эти бури разрушили во мне кое-что, и я стала безразличнее и холоднее. Я всегда вспоминаю фотографию, которую нам по этому поводу демонстрировал профессор Романский — сотни рядом стоящих спичек с обгоревшими головками. Так же эмоции, которым мы не даем выход, вспыхивают сами и поджигают ни в чем не повинные нейроны рядом.

Я легла на диван и уставилась в потолок. Чтобы моя психика не разрушала саму себя, я должна блокировать все попытки прокручивания и переосмысления воспоминаний. Ну, или, по крайней мере, я должна думать о хорошем. Но что хорошего в моей жизни и, тем более, в этой истории с Бернау? Перед глазами всплыл его темный силуэт на фоне окна — первое, что я увидела, когда обернулась. Я вспомнила свои чувства в тот момент. Мальчишка. Но почему? Не настолько он мал — мы были с ним одного роста, когда стояли рядом, но я в туфлях на каблуках… Хотя... причем тут рост? Ведь это так просто. Все, что пронеслось у меня в голове в тот миг — эта мысль о его «обнаженности» передо мной, и его улыбка облегчения, когда он понял, что я все знаю, — все это воскресило в памяти образ ранимого маленького принца. Мне греет душу мысль (да пусть даже не мысль — иллюзия) о том, что я здесь не одна жертва.

* * *

На часах было без четверти десять, когда снова прошуршал замок. Дверь открылась.

— Пойдем, посмотришь пациента с четвертой стадией, — сказал Бернау.

— Как мило. Я думала остаться здесь, — я поднялась с дивана.

Он прикрыл дверь и встал спиной к ней. Его рука оставалась на ручке. Я остановилась в шаге от него. Он что-то искал в моем лице, это меня обнадежило — все же ему не безразлично мое состояние.

— Ты присоединишься к группе ровно в десять. В перерыв расскажешь кому-нибудь про пациента. После занятия сделаешь вид, что уходишь. Запиши свой номер, — он протянул мне свой телефон, не отрывая взгляда.

Будучи правильной любовницей, я должна была бы обидеться и посчитать его трусом. Но его указания лишь разжигали во мне интерес. Мне даже не хотелось спрашивать, что он собирается делать со мной сегодня. Да он и не скажет, наверное. Поэтому, ухмыльнувшись, я набрала номер на его телефоне, после чего опустила его ему в карман.

— Что-нибудь еще, господин Бернау?

— Да.

Несколько секунд он смотрел мне в глаза. Я взывала к своей телепатической сущности, пытаясь прочитать его мысли. Но сущность молчала. На мгновенье его взгляд скользнул вниз, к моим губам, и меня обожгла шальная мысль, что он хочет меня поцеловать.

— Обещай, что вернешься, — прошептал он.

Я шагнула к нему и на секунду прильнула губами к его губам. Не позволять себе большего. Я отстранилась. Глаза его были закрыты. Веки чуть подрагивали от напряжения.

— С поправкой на случайность.

Он снова взглянул на меня. Я увидела отпечаток обреченности в его глазах. Хотя, возможно, я просто фантазирую, что начала понимать его. Он кивнул и мы вышли.

* * *

* против (фр.)

Твои молчания

Останься у меня…

M. Farmer, “Pardonne-moi”

Бернау оставил меня в маленьком кабинетике, где пятерым — мне, строгой женщине-врачу, медсестре, пациенту с четвертой стадией и его жене — было тесновато. Я сидела на стуле рядом с медсестрой, передо мной возле врача был пациент, мужчина, которому, судя по внешнему виду его жены, лет пятьдесят пять, но выглядел он на семьдесят. Он сидел, опершись руками на колени, голова его была опущена вниз. Он был невероятно худ, спина его, плечи, обращенные ко мне, были покрыты множеством тонких седых волос. Интересно, это проявление болезни, или он был таким всегда? На уровне лопаток располагался крупный подкожный узел бардового цвета, на правом плече — еще один, изъязвившийся.

— Заболел в октябре, — пояснила мне доктор, — длительное время не обращался. Потом появилось вот это… идите сюда… — она показала мне на надключичные лимфоузлы. — …сделали пункцию, клеток не получили. Нет чтобы взять еще раз, они ждали еще три месяца и лечили антибиотиками от лимфаденита, и когда он уже совсем никакой стал, направили сюда.

— Подпишите согласие на пункцию, — закончив заполнять форму в компьютере, сказала врач. — Или вы, если он не может, — обратилась она к жене.

— Может… Виктор, подпиши… — только голос жены вернул мужчину в этот кабинет, и он, еле удерживая ручку, подписал бумаги, после чего вернулся в прежнюю позу.

Я взглянула на жену. Красивая женщина, похожая на Надежду из продолжения Иронии судьбы. В своих очках на плюс она выглядела немного растерянной. Похоже, она и не предполагает, что Виктору осталось жить совсем недолго. Все сжалось у меня внутри, когда я представила себя на ее месте. Мое сердце слишком слабо, чтобы я могла работать онкологом. Каждый день испытывать чужую боль, какое-то зудящее чувство стыда за своих коллег, ощущать разочарование и совершенное бессилие… Как он это выносит? В памяти мелькнули его глаза. Теперь не только их цвет был пасмурным. Весь его образ вдруг окрасился болью. Но я знаю, что все это мои фантазии — наверняка, он воспринимает это как работу.

Врач сходила в соседнюю комнату за инструментами для пункции. Когда она воткнула иглу в бляшку на спине у мужчины, он даже не дрогнул. Думаю, ему было настолько больно, что укола он и не почувствовал. Врач размазала черного цвета материал по стеклу, попыталась приклеить на бляшку пластырь, но он повис на волосах.

— Одевайте его, — сказала она и ушла заканчивать с препаратом.

Жена Виктора помогла ему надеть футболку и свитер, после чего, обессилевший, он вновь опустился на стул. В комнате повисла тишина.

— Это все наш метизный завод…

Я кивнула.

— А вообще он художником был. Нужда заставила пойти работать на завод…

Я представила этого мужчину, окруженного собственными картинами на веранде деревянного домика. Что он рисовал? Наверное, натюрморты с осенними цветами. А может, сельские пейзажи? У меня защипало в глазах. Я почувствовала прилив жара к голове. Что за день…

— Сейчас отнесете это на четвертый этаж, свои снимки туда же, сделаете УЗИ, потом вернетесь сюда.

— А можно его как-то обезболить?

— Да, купите внизу кетонал. Придете сюда, медсестра вам поставит.

— Хорошо. Пойдем, — она помогла Виктору встать и они вышли.

Я сказала врачу, что мне пора идти, и покинула кабинет, хотя на часах было еще без десяти десять.

Я, конечно, потеряла дорогу назад. Дышать в консультативном отделении было совершенно нечем. Кое-как нашла лестницу и поднялась на пятый этаж. Здесь было тихо. Но все так же душно. Я проклинала руководство онкодиспансера, которое по-прежнему топило корпуса. Седьмое мая…

Пару раз я споткнулась. Мне было трудно держаться на ногах. Я бы все отдала за то, чтобы оказаться сейчас у себя дома. В постели. Выпить что-нибудь вроде феназепама, лучше две таблетки, одна на меня вряд ли подействует. И уснуть… А еще желательно не помнить потом этот день… Который, видимо, еще обещает много сюрпризов…

Наконец, побродив по сумрачным коридорам, я вышла в комнату с теннисным столом перед актовым залом. Заглянув в чуть приоткрытую дверь, я увидела, что занятие уже началось. Но у меня было еще десять минут, чтобы прийти в себя. Я села на одно из кресел, вытянула ноги и посмотрела в окно напротив. Серые тучи затянули все небо. Погода солидарна со мной.

Я ни о чем не могла думать. Мне надо было уцепиться хоть за что-то, чтобы выбраться из этого кошмара. Но мысли кружились в моей голове, как в водовороте. Я не могла поймать ни одну из них. Я закрыла глаза и пыталась просто сосредоточиться на своем дыхании. Но перед глазами то и дело вспыхивали разноцветные фейерверки, а дыхание клокотало в ушах так, словно слуховые трубы расширились и воздух беспрепятственно проникал в среднее ухо. Невыносимо…

* * *

Когда я вернулась, это была совсем другая жизнь.

Ирина спросила: «Ну как?», когда я села рядом с ней. Я сморщила лицо в знак того, что мне не понравилось.

«Что вы разбираете?»

«Рак желудка».

— Марина, какой скрининг есть для рака желудка?

Я посмотрела на Бернау и не сдержала свою улыбку. Он тоже чуть улыбнулся мне. Но я тут же одернула себя.

— Может, ФГДС?

С некоторым разочарованием в своей позе он откинулся на спинку стула.

— Что такое скрининг? Это «просеивание». То есть какие-то простые диагностические мероприятия, которые должны охватывать большую прослойку населения. Поднимите руку, кто делал ФГДС?

Подняли руку Шавкат и Максим. Я усмехнулась.

— В нашей стране нет скрининга для рака желудка.

— «В нашей стране», — передразнил меня и улыбнулся Бернау. — У вас какое-то негативное отношение к нашей стране?

Я пожала плечами.

— Но это действительно так, — кивнул он. — Скрининг у нас не разработан, да и частота рака не такая высокая, как в той же Японии, так что делать всем ФГДС было бы невыгодно.

..У него неплохо получилось отвлечь меня от моих кошмаров. Я сосредоточилась на занятии. Он еще несколько раз спрашивал меня, но эти вопросы были опять слишком сложны. К тому же, я готовилась по питерскому учебнику «Практическая онкология», в котором статистические данные, как выяснилось, не соответствуют общемировым.

— Марина, почему рак малой кривизны наиболее часто встречается?

— По моим данным, чаще встречается рак тела желудка, — возразила я.

— Это неправильные данные. Наверное, потому, что они ваши.

«Ну, это еще надо проверить», — подумала я и ухмыльнулась.

На перерыве я в двух словах рассказала Ирине о пациенте. Потом от моего внимания ускользнул уход девочек нашей группы. Я решила, что они ушли в столовую. Как оказалось после, Бернау и их повел к пациентам. Заметает следы? Или правда хочет показать нам жизнь онкологов? Их не было почти сорок минут. К концу этого времени я опять начала сходить с ума.

— Марина, вы же видели того пациента с меланомой? — спросил он, когда вернулся.

— Это тот, который совсем тяжелый? — наверное, предполагалось, что я видела сегодня нескольких пациентов.

— Да. У него меланома, пришли результаты цитологии.

Я кивнула.

* * *

Занятие закончилось и я, не глядя на Бернау, покинула вместе со всеми актовый зал. По дороге Яна делилась со мной впечатлениями от посещения кабинета маммолога. Ей не понравилось, потому что врач слишком торопилась и не разрешила ей самой обследовать пациентку. Это была бабушка с изъязвившимся раком груди.

Когда мы одевались, ко мне подошла Ирина.

— Я видела пациента, про которого ты говорила.

— И как это было?

— Да ничего особенного. Его вывели в коридор, оставили его жену, сказали, что лечение возможно только паллиативное, что ему осталось недолго…

— Она заплакала?

— Нет. Но, конечно, она была очень расстроена.

Я застегнула кофту на все пуговицы и вышла из здания онкодиспансера, попрощавшись с ребятами. На улице было душно и мрачно.

Я закинула сумку на пассажирское сидение и решила долить стеклоочистителя, который закончился этим утром. Я открыла багажник, чтобы достать бутылку с голубой вонючей жидкостью. Испачкала руки — машина была ужасно грязная, с начала апреля у меня так и не появилось лишних трехсот рублей на мойку. Когда я открыла капот и стала заливать омыватель, ко мне пристали три проходившие мимо цыганки. Сначала я игнорировала их, но поскольку они продолжали пророчить мне счастье и красивого жениха в случае, если я их озолочу, я замахала рукой со словами «Пошли вон!». Тогда самая молодая из них, девочка лет четырнадцати, скорчила рожу и что-то мне крикнула на своем тарабарском. Ее спутницы одернули ее, и они ушли.

Грязная и теперь злая, я убрала бутылку на место, захлопнула капот и села в машину, заблокировав двери.

Неужели это тоже люди? — подумала я. Разве они думают о чем-то так же, как и я? Есть ли в их голове какие-то переживания? Или они только трахаются, рожают и попрошайничают, как кошки? О чем они разговаривают между собой? Есть у них привязанности? А главное — можно ли, родившись цыганкой, вырваться из этого проклятого круга?..

По крыше застучали капли дождя. Мое настроение падало и падало. Добавилось еще и чувство голода, которое всегда мучительно для меня — наверное, мой мозг слишком интенсивно генерирует мысли и представления, поэтому очень чувствителен к снижению уровня глюкозы в крови. А сейчас я не могла даже сходить в буфет, ведь собирая сумку этим утром, я планировала после пары сразу вернуться домой, поэтому в моем кошельке было абсолютно пусто.

* * *

— Марина, — прозвучал в телефоне спокойный голос Бернау.

— Да.

— Ты не уехала?

— Нет.

— Жди меня, я буду через десять минут.

..Он знает, где я?

— Ладно.

Ну вот. Скоро меня подхватит вихрь и понесет в неизвестность. Хотя неизвестны лишь детали, тогда как глобальный исход этой авантюры предрешен. Я не исключаю роли случайности, но почему-то в последнее время все стало до тошноты предсказуемым. Может, у меня открылся дар предвидения? Или я просто слишком много размышляю.

..Реальный мир за стеклами машины размывало водой. Он превращался в серые, белые и зеленые пятна. Длинный темно-серый седан, прошуршав колесами слева, остановился передо мной и дважды мигнул стоп-огнями. Я набрала полные легкие воздуха, затем выдохнула и вышла.

Я упала на заднее сидение, закрыла дверь и посмотрела в салонное зеркало. Верхняя половина его лица улыбалась. Мне стало легче дышать: улыбки обладают величайшей силой вселять уверенность и прогонять раздражение и тревогу. Особенно улыбки тех… Нет, об этом не надо думать. Мы смотрели друг на друга, и мне уже хотелось засмеяться над совершенно анекдотичной невероятностью сегодняшнего дня, когда он спросил:

— Не боишься?

— Боюсь. Но я уже в вашей машине, так что едем, — я пожала плечами.

— Хочешь сказать, у тебя нет выбора?

— Да нет. Выбор всегда есть.

«Просто данный момент — не ситуация выбора. Он уже давно был сделан и теперь… меня просто несет». Я помолчала, вглядываясь в его серые глаза, рассчитывая, что он все понимает, и мне не придется говорить дальше.

Я глубже вжалась в сидение, чтобы меня никто не видел, и мы поехали.

* * *

— Марина, — тихо произнес он на первом красном светофоре, когда нас окутала тишина. Странно, он даже не включил музыку.

— Да.

— Сядь так, чтобы я тебя видел.

— Хотите контролировать мое состояние? — я ухмыльнулась, но все-таки села прямо.

Наши глаза снова встретились.

— Хочу видеть тебя.

В кровь в очередной раз выплеснулась порция адреналина. Мои надпочечники в эти два дня работают в усиленном режиме. Меня всегда поражало, насколько ощутима их работа. Что там происходит в такие моменты? Этот резкий толчок и вслед за ним разливающееся тепло — реакция сосудов на адреналин?

Мне захотелось прикоснуться к нему. В своем воображении я уже тянула руку к его лицу… Потом я снова запутаюсь, вспоминая, сделала ли это. Я вырвалась из омута своих иллюзий слишком поздно. Наверное, я должна была что-то ответить. Что я тоже хочу его видеть? Ага, еще произнести это шепотом и сопроводить томным взглядом. Мысль об этом заставила меня усмехнуться. Ладно… То, что я здесь, говорит за меня.

..В моей голове было множество вопросов к нему. Например, почему я. Или как он видит дальнейшее развитие событий. Но я решила, что сейчас не время говорить об этом. Потому что я не чувствовала, что сейчас мы одни. Словно эти люди за стеклами автомобиля могли бы услышать его секрет. Мне не хотелось делить с кем-то его тайну. А еще я видела необходимость дать ему свободу. Делать со мной то, что он хочет. Поиграть со мной в принца, или, пожалуй, в короля. Но получу ли я ответы на свои вопросы когда-нибудь? Я всматривалась в его спокойное лицо, и сейчас мне казалось, что нет.

Мы заехали во двор, образованный новостройками, и остановились.

— Жди меня, я сейчас.

Бернау вышел из машины. Наверное, здесь он живет. Хочет что-то взять дома, и поехать со мной в другое место. Правильно, что мне делать в его доме? Еще не дай бог оставлю там свои волосы, вот жена удивится… Интересно, где она? Как он вообще собирается все это провернуть?..

Он появился в дверях подъезда спустя несколько минут с… сумкой для переноски кошек. Его серьезный вид рассмешил меня. Почему-то он направился в противоположном от машины направлении. Как выяснилось скоро, он шел к такси, стоявшему напротив входа. Погрузив сумку на заднее сидение и что-то передав шоферу, Бернау захлопнул дверь и направился к своей машине.

Он сел назад, рядом со мной. Кажется, его веселила ситуация. Я тоже еле сдерживалась, чтобы не засмеяться.

— Я не смогу сейчас поехать с тобой, мне надо вернуться на работу. Он знает адрес, — он кивнул в сторону такси. — Возьми ключи.

Он взял мою руку и вложил в нее связку ключей. Его пальцы были холодными, как и мои. Но они обожгли меня. Веселье пропало. Снова накатило что-то мрачное. Я нервно сглотнула и отвела взгляд.

— Марина.

Я подняла глаза. На его лице все еще была улыбка, только какая-то другая. Шизоглазу показалось, что нежная. Но я не знала, стоит ли доверять этому.

Удовлетворившись нашим зрительным контактом, Бернау продолжил:

— Я буду в пять. Купи себе что-нибудь, там ничего нет. Вообще ничего, — он достал из сумки кошелек и протянул мне купюру.

— Мне ужин приготовить?

— Не надо, я сам об этом позабочусь. Просто чтобы ты не умерла до моего приезда, — он усмехнулся. — И да, купи кошачий корм, я забыл взять… Нам придется делить с ним квартиру.

— Хорошо.

Улыбка растаяла на его лице, когда мы замолчали. Он отпустил мою ладонь и коснулся кончиками пальцев моего лица. Но он быстро убрал свою руку, как будто опомнившись.

— Прости, что так.

— Все хорошо.

— Тогда до встречи?

— Да.

Мы вместе вышли из машины. Глядя друг на друга поверх крыши, закрыли двери, и так же синхронно развернулись. Мне хотелось оглянуться, когда я шла к такси. Но я решила, что это глупо.

Звёзды падают, одна за другой,

Моя душа в плену.

M. Farmer, “Quand”

Я вошла в квартиру, поставила вещи на пол и открыла сумку с котом. Оттуда тут же выскользнуло бежевое упитанное существо и принялось обнюхивать окружающие предметы. Я потрепала его за ухом, сняла туфли и решила осмотреть место своего… заточения.

Комната напротив входной двери от коридора отделялась свисающими с потолка стеклянными бусами. Когда я прикоснулась к ним, чтобы пройти, раздался почти музыкальный звон. Интересно, давно ли они звенели? Одну из стен полностью занимал стеллаж с книгами. Возле окна стоял стол с двумя креслами. От штор жутко пахло пылью. Я не решилась взглянуть в окно, потому что боялась закашляться. На столе тоже был слой пыли. Надо будет прибрать тут, подумала я. Но это после обеда.

На кухне, как он и обещал, не было ничего. Холодильник был выключен из розетки. Я включила его и пошла в последнюю комнату.

Она была совсем маленькая. Посередине стояла кровать, закинутая синим покрывалом. Справа от входа — шкаф во всю стену с большим зеркалом. «Совсем не по фэн-шую», — почему-то проскользнула мысль. На противоположной стороне был выход на балкон, закрытый серым тюлем с вышитыми звездами. Последнее вызвало у меня ухмылку. Хотя я всегда мечтала о таком в детстве.

В ванной я обнаружила зеркальный шкаф с какими-то гелями то ли для бритья, то ли после бритья, шампунь, наполовину использованный тюбик с зубной пастой, на проверку оказавшейся высохшей, не самую современную стиральную машину, растрескавшийся кусок мыла в хромированной мыльнице. Когда я открыла кран, из него стрельнула коричневая жижа вместо воды. Но я была к этому готова, в отличие от кота, с опаской выглянувшего из-за угла. Когда вода стала прозрачной, я ополоснула лицо водой. Мне показалось, что я весь день только этого и ждала.

* * *

Когда я вернулась из магазина, была уже половина второго. Я покормила кота, перекусила сама, заварила себе чашку чая и пошла в комнату со стеклянными шторами. Широкие кресла позволяли практически лежать на них, я свесила ноги через подлокотник и попыталась расслабиться. Другая на моем месте спокойно поспала бы часок-другой. Но чужая обстановка, нервное ожидание прихода Бернау, не давали мне отдохнуть. Я нащупала свой пульс — сто в минуту. У меня раскалывалась голова. Зная о пагубном воздействии на меня индометацина, я все-таки приняла его, потому что он был сегодня единственным подходящим лекарством в моей аптечке. Надеюсь, побочные эффекты пройдут к возвращению Бернау.

Мне надоело думать, от бессилия перед наплывом своих мыслей хотелось плакать. И ладно бы это были действительно мысли — это были жалкие обрывки воспоминаний о недалеком прошлом и представлений столь же недалекого будущего. Теперь я с ужасом осознала, что я нахожусь в чужой квартире и жду совершенно чужого мне человека, чтобы заняться с ним… непонятно чем. Что мы, черт возьми, будем делать, когда он придет? О чем говорить? То, что произошло утром… ох, мне уже стыдно вспоминать об этом… Так не начинаются отношения. Это же какой-то бред. Какая-то абсолютно нелогичная цепочка действий как с моей стороны, так и с его. Безумие на двоих.

Кот лежал на кресле напротив. Я поставила кружку на стол, и присела на колени рядом с ним. Он поднял голову, и я посмотрела в его кошачьи глаза. Они были золотистого цвета. Едва заметные радиальные складочки радужки расходились от зрачка во все стороны. Кот обнюхал мое лицо, смешно двигая носом, и снова закрыл глаза. Я позавидовала его равнодушию к окружающему.

На одной из полок книжного шкафа оказался альбом с фотографиями. С первых страниц на меня смотрел маленький белобрысый мальчик с серьезными глазами. В обнимку с большой собакой, со старшим братом между любящими родителями, на водной горке, потом — за школьной партой. Дальше были цветные фотографии. Его волосы уже были русыми. Было несколько фотографий на фоне достопримечательностей Москвы, за рулем машины. Альбом закончился, когда Бернау было лет шестнадцать. На последнем снимке он сидел на балюстраде террасы, открывающейся на море. На нем были светлые брюки и белая футболка. Он смотрел в камеру, и какая-то холодность и отчужденность уже поблескивала в его глазах.

Книги в данный момент меня не интересовали — в таком состоянии бесполезно читать. Оставшееся время я решила посвятить уборке, чтобы отвлечься от навязчивых мыслей. Меня всегда успокаивает уборка. Правда, мысль о том, что я прибираюсь в квартире этого странного человека, ставила меня в тупик. То, что я прибираюсь тут, может означать, что я собираюсь провести здесь вечер в комфорте. Но мысль, что я вообще собираюсь провести здесь вечер, вызывала во мне желание уйти. Без него я снова падала в пропасть неуверенности.

«А не уйти ли тебе в самом деле? Так ты сможешь избежать множества проблем».

«Но я обещала. Что он почувствует, когда вернется и не найдет меня здесь?»

«Вряд ли он слишком расстроится. В следующий раз будет думать, кого приводить сюда».

«По-твоему, для него это система, и я — только развлечение на сегодняшний вечер?»

«А что, по нему не скажешь?»

«У меня недостаточно опыта, чтобы судить об этом. Да и какая разница, я все равно не уйду, мне интересно, что он собирается делать».

«Что тут интересного? И так все ясно…»

«Мне ничего не ясно. Я хочу быть с ним. Я хочу разобраться в нем».

Я заставила Шизоглаза замолчать, и стала протирать пыль. Тряпки у меня не было, пришлось воспользоваться одним из полотенец, которые мне удалось найти в шкафу в спальне. Дышать стало легче, но для полной гармонии не хватало пылесоса. Потом я приняла душ. Мое отражение в зеркале мне не понравилось, и, наплевав на то, что я опять слишком серьезно ко всему подхожу, я решила заново сделать макияж.

* * *

Когда на всю квартиру заорал домофон, кот лишь поднял голову и взглянул куда-то вглубь себя, а я сломя голову ринулась открывать. «Я так и не успела уйти», — промелькнула мысль.

Я не знала, как мне следует его встречать, поэтому приоткрыла дверь и отошла вглубь коридора. Его шаги по лестницам были почти неслышимы, но у меня дико стучало сердце. Он вошел, окинул взглядом темный коридор, слегка улыбнулся мне, бросил сумку на тумбочку, закрыл дверь, не наклоняясь, скинул ботинки и подошел ко мне.

— Ну, как ты?

— Нормально, — я пожала плечами.

Я опустила взгляд на его плечи. Несколько капель дождя на черной ткани куртки. Увидев их, я вспомнила, как обнимала кого-то такого же, слегка мокрого, и вдыхала запах дождя — что-то свободное, радостное из прошлого. Он снял куртку. Я наблюдала, как теряются в складках ее эти капли.

— Идем.

Мы пришли на кухню, Бернау включил чайник, отодвинул стул для меня и сам сел напротив. Его кисти были сцеплены в замок — странных жест для того, кто хотел бы расположить к себе девушку. На его пальце уже не было кольца. Я думала, мы так и будем молчать, слушая треск кипятящегося чайника.

— Ты хочешь, чтобы я все объяснил, — не спрашивая, а утверждая, произнес он. Я подняла взгляд с его рук на лицо, и, разумеется, увидела его хитрое выражение. Что ж, поиграем.

— Нет, вы же не сделаете этого.

«Малфои не оправдываются», — вдруг всплыла у меня в голове цитата.

— И ты не хочешь?

Я молчала.

— Тебе и так все понятно, — снова заключил он. — Или все равно.

«Мне ничего непонятно и мне не все равно», — так я должна сказать. Но мне почему-то хочется все переворачивать с головы на ноги, как это делает он.

— Что я должна делать?

— Ничего.

— Как мило, — я ухмыльнулась и откинулась на спинку стула, демонстрируя свою бездеятельность. Даже закинула ноги на ногу, но случайно задела его ногу, поэтому весь эффект от моего действия был стерт.

— Не подумай, я не психопат, и не буду приковывать тебя цепями и насиловать.

«Очень смешно. Кстати, почему же я об этом не подумала? Ужас, а что если бы он в самом деле оказался маньяком?»

«Кто? Он?! Этот маленький принц?»

— Здесь даже нет цепей, ты, наверное, заметила, — решив, что его шутка удачная, продолжил Бернау.

— Так Что Я Должна Делать.

Он закрыл лицо руками, через пару секунд убрал их, отчего на нем остались белые полоски от пальцев, а челка растрепалась. Он протянул руку через стол, коснувшись моего плеча:

— Дай мне руку, Марина.

Я послушалась: взгляд его был очень жалкий.

Его ладони оказались холодными, как и мои.

— Видишь, мне тоже холодно.

А потом он прижал мои пальцы к губам и закрыл глаза. Я просто не посмела больше ничего спрашивать.

* * *

Скоро нам принесли ужин. Бернау попросил меня открыть.

— Сколько? — спросила я у курьера.

— Заказ уже оплачен.

— Дай ему чаевые, — прозвучало за спиной. Значит, он все-таки встал. А я думала, он ушел в другой мир. Как оказалось, он ходил в соседнюю комнату достать из шкафа бутылку.

Я дала мальчику купюру, поблагодарила его и закрыла дверь. Я сама занялась разогревом, мне не хотелось смотреть, как он бы делал это. Да и вид у него какой-то… убитый.

Я не знала, о чем мне с ним говорить. Между нами явно было что-то общее, но это невозможно было бы обсудить. О таком не говорят, наверное. О таком даже думать сложно, потому что это что-то бесформенное, тянущееся от него ко мне и обратно. Неосязаемое, невидимое.

Когда мы закончили, он скидал посуду в посудомойку и взглядом показал мне, чтобы я шла в комнату. Я села, закинув ноги на подлокотник. Потом пришел он со стаканом, на половину наполненным янтарной жидкостью, поставил локоть на подлокотник и опустил на руку голову.

— Почему вы мне не предлагаете? — поинтересовалась я, кивнув в сторону стакана.

— Я думал, ты хочешь сохранить ясность мыслей.

Я хмыкнула.

— Я бы хотела ее обрести. Знаете, у меня и так в голове хаос, а тут еще вы, — «со своими играми», хотела закончить я, но сдержалась.

— Еще я, — улыбнулся он. — Ты считаешь, алкоголь тебе в этом поможет?

— Возможно… Я хотя бы буду отличать главное от второстепенного.

Он сходил на кухню и принес бутылку и такой же стакан, налил мне, только почему-то одну треть. Это оказался какой-то чрезвычайно выдержанный коньяк — настолько, что у меня выступили слезы. Я чуть было не закашлялась, но сдержалась.

У него на коленях устроился кот. Пальцы Бернау зарылись в его мягкую, золотистую в свете торшера, шерсть.

— Зачем вы взяли сюда кота?

— В той квартире никого не будет две недели. Жена уехала.

«И ты решил повеселиться, зачем же терять время?» Но, конечно, я промолчала. Мне не хотелось его расстраивать. Как будто меня это не касается. Но, видимо, мое лицо все сказало за меня.

— Я согласен, это выглядит… так, как выглядит, — Бернау опустил глаза и стал сосредоточенно наблюдать за своей же рукой. Большим пальцем он пытался провести по бархатистому уху кота, но тот хлопал ухом, не даваясь ему. — Но я…

Через минуту напряженного молчания он снова посмотрел на меня.

— Я не знаю, что говорят в таких случаях, Марина. Чему бы ты поверила…

Я видела, как ему тяжело говорить. Как он наступает на себя и не может преодолеть свою гордость. Как он видит, что должен оправдываться, но не хочет врать.

«Видишь, мне тоже холодно». Холодно, темно и страшно. Только теперь до меня дошел смысл его слов. Он сошел со своей дороги этим утром (а может быть, еще позавчера). Что там было? Возможно, вполне нормальные отношения, может быть, дети. А теперь он в своей старой квартире с какой-то студенткой. Сейчас он наверное загоняет себя в угол мыслями вроде «зачем я это сделал».

А я, нужна ли я ему до сих пор?

Я поднялась с кресла и присела на колени рядом с ним, поставив бокал на столик.

— Я бы ничему не поверила. Я вообще никому не верю. Мне не все равно, но…

Но что?.. Я забыла, что хотела сказать дальше. Проклятая шизофрения. Я прислонила голову к подлокотнику кресла, и моя рука тоже нырнула в кошачью шерсть.

— Но..?

— Я не знаю. Я постараюсь объяснить потом.

«Если потом наступит».

— Мы должны разделить это пополам, — прошептала и еще раз внимательно посмотрела в его глаза.

Кот испугался моего шепота и спрыгнул с его колен. Моя ладонь оказалась на его бедре, в дюйме от его ладони. Я не спешила убирать, а он не спешил прикоснуться ко мне. Только с каким-то напряжением рассматривал мое лицо. Я вспомнила, что недоговорила.

— Потому что вы еще ничего не сделали. И потому что я тоже… виновата.

— В чем? — вырвалось у него. И правда, в чем?

Ни одна мышца не дрогнула на его лице, но я видела в его глазах, отражающих сейчас сотню бликующих в свете лампы бусинок стеклянной шторы, что он не хочет отдавать мне даже малую часть своего страха. Наверное, он, как и я, просто не умеет этого делать.

Я взяла стакан с коньяком из его правой руки, застывшей в воздухе, и поставила его на пол. Его пальцы, которых я случайно коснулась, все еще были ледяными. Мне же, напротив, было жарко. Я почувствовала, как рассеиваются тучи в моей голове от выпитого и как среди сотен мыслей нужная выбирается на вершину сознания. Я поняла, в чем я виновата. Буду виновата. Я вернула свою ладонь на его бедро. Ощущая под пальцами его напряженные мышцы, я поднималась вверх. Я чувствовала, как жар приливает к моим щекам. Мне было неловко и стыдно, что я занимаюсь такими вещами. Он, как на зло, не закрывал глаза, а по-прежнему изучал меня. Когда я коснулась его ремня, чтобы освободить его рвущееся на свободу возбуждение, он перехватил мою руку. Со словами «Ты не будешь» он опустился на пол рядом со мной и, проведя кончиками пальцев по моим губам, прижал меня к себе.

— Ты не будешь делать ерунду, Марина, — прошептал он.

— А что я буду делать?

— Просто побудь со мной сегодня.

Он положил меня на пол, придерживая голову, и сам лег рядом. То ли от того, что до этого мне было слишком стыдно, а он так резко оборвал меня, то ли от того, что я действительно хотела этого, мне стало обидно и захотелось заплакать. Я повернула голову в противоположную сторону и уставилась на ножки кресла, пытаясь сдержать слезы.

Не знаю, сколько времени прошло до того, как я окончательно убедилась, что мне лучше уйти.

— У нас ничего не выйдет, я пошла домой.

Я встала, он соскочил тоже.

— У нас ничего не будет, но ты никуда не пойдешь, — в его глазах за холодной уверенностью, что будет именно так, скрывалась тень тревоги. Или мне казалось. А вообще мне было уже все равно.

— И что я буду здесь делать? Учить онкологию?

— Ничего ты не будешь делать. Просто останься со мной, — он взял мою ладонь в свою, но я вырвалась.

— Вы думаете мне все равно, где ночевать? — я пошла в коридор.

— Прошу тебя, — он снова попытался меня остановить, но я оттолкнула его.

— Малфои не просят.

— Какие Малфои, Марина?

Он забежал вперед меня, вытащил ключ из замка и убрал его в карман.

— Чертов маньяк.

Я поняла, что все бесполезно, пнула чей-то ботинок со всего маху, он звонко брякнул о стену, и пошла в спальню, не забыв захлопнуть дверь. Что ж, буду спать здесь. Вернее, пытаться спать. Я разделась и легла под холодное одеяло. Меня трясло — от холода и от слез.