А на заборе тоже написано (джен)

Этот старый деревянный забор возник возле нашего дома давным-давно. Вернее, огораживал он далеко не сам дом, трехэтажный, построенный еще пленными немцами после войны, красующийся нынче свежей розовой штукатуркой, а бывший, еще дореволюционный, дровяной сарай. Ну, это так говорили, что дровяной и дореволюционный, а в точности никто и не знал, потому что на покосившейся, словно приваренной к косяку двери вечно висел огромный ржавый замок, а окна слепо щурились на окружающий мир заколоченными ставнями. Это монументальное сооружение ака памятник деревянного зодчества, тихо-мирно простоял в углу двора все мое детство, юность и половину зрелого возраста. Когда же я полностью созрел до той степени, что стал задумываться о приобретении личного автомобиля, проблем на свою задницу и вечном, наша управляющая компания решила снести местную достопримечательность.

Почему-то детвора всегда обходила сарай стороной. Сколько себя помню, мы никогда даже за забор не заглядывали. Редко-редко когда вдруг мяч залетит случайно. Так слазить за ним — целым приключением оборачивалось. Пока мяч найдешь в густых зарослях крапивы, пока через забор в человеческий рост высотой снова перелезешь — весь холодным потом покроешься неизвестно почему. И не то, чтобы плохое место было — неуютное, скорее. Никогда не рассказывали о нем обрастающих подробностями страшных историй, о пропавших детях, расчлененных трупах и гробах на колесиках, что стоят внутри, дожидаясь своего часа. Просто все старались не замечать это сооружение. Традиция сия передавалась из поколения в поколение, пока не выиграла тендер новая управляющая компания, решившая осчастливить наш двор нормальной автостоянкой. Суровый дядька в пиджаке с искрой пригнал бульдозер, и тот снес сарай буквально за полчаса. Обломки сгребли в кучу возле уцелевшего куска забора и на этом бурная деятельность вокруг благоустройства двора как-то внезапно иссякла. Мы с соседями, почему-то виновато пряча глаза, разошлись по квартирам, тихо прикрыв за собой двери.

Пыль толстым слоем устелила развалины сарая, а на заборе утром появилось объявление: «Пропала собака. Рыжая, красивая. Звать — Шарик. Совсем пропала».

— Слышь, — дядя Толя с нижнего этажа дохнул перегаром в мою сторону. — Шарик пропал.

Я только кивнул в сторону заполошной псины, что стремглав носилась по двору, но дядя Толя упрямо мотнул головой.

— Совсем пропал…

Я махнул рукой и почти совсем забыл о случившемся, когда через пару дней меня остановила на лестнице Марь Петровна из десятой квартиры и сдавленно сообщила:

— Шарик пропал… — она сглотнула и, глядя куда-то в стену, добавила. — И Верочка из первого подъезда.

Я молча смотрел на вполне, как мне казалось раньше, нормальную женщину, что когда-то преподавала у меня биологию, и думал, что годы, они, сволочи, все-таки берут свое. Верку я только что видел на лавочке возле подъезда. Она как обычно сидела на своей достаточно обширной заднице и отбивала хлеб у наших старушек, во весь голос обсуждая прохожих, свежие сплетни и новости мировой экономики.

— С чего вы взяли, Марь Петровна? — как можно более нейтрально поинтересовался я.

— Да на заборе написано, — она махнула рукой и начала тяжело подниматься по лестнице.

Я постоял еще чуть-чуть, развернулся и вышел во двор. На заборе висело объявление: «Пропала женщина. Рост 165 см, волосы русые, глаза карие, на щеке родинка. Любила сыр и кота Ваську. Совсем пропала». И фото 6х9. Верка.

Ночью мне снились печальные глаза Марь Петровны и асфальтовый каток, планомерно утрамбовывающий визжащую Верку. И ее рука, торчащая из свежего асфальта, скрюченная, словно куриная лапа. Такая же страшная и мертвая.

Проснулся я рано, еще до звонка будильника. Долго лежал, глядя на мигающие цифры, и встал с ощущением надвигающегося дурдома. На меня, ко мне, за мной. Выйдя из подъезда, я прямиком направился к забору. Как оказалось, я не один такой умный спозаранку оказался. Там стояли почти все. Верки не было. Дядя Толя пьяно хихикал, выталкивая меня вперед. «В связи с обрушением дома №66 списки пропавших без вести будут вывешиваться здесь. Совсем пропавших».

В тишине шкет из соседнего подъезда шмыгнул носом и пнул обломок сарая. Мать шикнула на него, одарила подзатыльником и осторожно, носком туфли отодвинула обломок подальше. Все молчали. Минут пять. Потом Серега из пятой квартиры достал мобильник.

— Петь… Петь… Мне похрен, что шесть утра! Я у тебя поживу недельку?

Уже собирая чемодан я почувствовал, что дурдом уже почти рядом. Буквально за дверью.

Дом рухнул на следующую ночь. Дядя Толя тихо сидел на траве у забора, блаженно улыбался и смотрел на суетящихся пожарных, милицию и врачей, что в несусветном количестве собрались у развалин.

Я подошел и сел рядом. Протянул ему пачку, потом подал зажигалку. Мы почти одновременно затянулись.

— Списки висят?

— А то!

— Много?

— Трое всего. Савельевы, что в прошлом годе переехали. Они ж умные все. Ученые. Теория, грит, еволюции!

Дядя Толя прицелился указательным пальцем в небо.

Я чувствовал спиной шершавые доски забора. Мое лицо освещали проблесковые маячки. Я тупо смотрел на все, что творится возле моего когда-то дома, на суету, беготню, дым, пыль и гарь. И чувствовал страшное облегчение.

Поселился я на другом конце города. Милая девятиэтажка. Нормальные совершенно чужие люди окружали теперь меня со всех сторон. Мне было на них плевать, им было плевать на меня. Кто-то тихо мер в подворотне от рук маньяка, погибал в автокатастрофе, топ в ванной, проваливался в люк, стоял под стрелой и совал пальцы в розетку. Жизнь шла своим чередом. Пока мне не позвонила Марь Петровна.

— Коленька…

На месте, где раньше стоял наш дом, уже вовсю кипела работа: рыли котлован, завозили плиты, кричали «Майна!» и «Вира!», а мы кучкой стояли у монументального забора, огораживающего теперь стройплощадку. На нем, красной краской во всю длину было выведено каллиграфическим почерком: «По причине зомби-апокалипсиса строительство первой очереди жилого комплекса временно прекращено». Прохожие неодобрительно косились на хулиганскую надпись, а с дальнего края виднелись рабочие, что, матерясь, уже начали усердно замазывать первые буквы.

Дядя Толя со скрипом почесал небритую щеку. Кто-то тихо всхлипнул. Шкет из соседнего подъезда шмыгнул носом дернул меня за рукав:

— Это… они правда мозги едят?

Расходились мы молча. Выбирая в магазине лопату, кирку и ломик я мысленно подсчитывал, на какое количество консервов мне хватит денег. Вода там еще… лекарства, да? Интересно, «временно» — это сколько?

На улице кто-то тонко завизжал. Разбилось стекло. Завыла сирена.

Я подумал и взял еще ведерко красной краски. Надо же кому-то будет потом написать для истории: «МЫ ВСЕ УМРЕМ!»