Дорога в пустоту (гет)

Я очень крепко держу Пита и боюсь того момента, когда мне придется его отпустить.

Скорость совсем не ощущается, хотя поезд летит стрелой. Это можно понять, только если посмотришь в окно: деревья сливаются в сплошную массу.

Но мне не до них — у меня такое чувство, что я тону в собственных мыслях. Их много, такого, кажется, раньше не было, хотя... слишком много мыслей, слишком много вариантов... знакомо звучит, вообще-то.

Знаешь, тогда, на платформе, когда весь двенадцатый дистрикт вышел нас встречать, я поняла, что совсем не знаю, что мне дальше делать с собой. Я уезжала дикой, своенравной шестнадцатилетней девчонкой (да и вернулась, в общем, такой же... может, еще более одичавшей). Я уезжала из бедного, погрязшего в несчастьях и неудачах района в самой дальней части Панема — и вернулась в него же. К тем же людям. К те же порядкам и тому же распорядку дня. Но...

Нет, не то чтобы что-то неуловимо изменилось. Изменилось многое, причем весьма и весьма ощутимо. Это было видно даже из гораздо более настороженной, чем обычно, ухмылки Хеймитча, когда он смотрел на наши переплетенные руки.

И я точно знала, что обратно оно не изменится, — ничуть не сомневалась. Такие события не проходят бесследно.

И даже не могла сказать, что хотела бы вернуться к прошлой жизни. Только не после произошедшего. Тогда я поняла, что эта жизнь мне не принадлежала, что мы все в любом случае были или пешками, или высовывающимися наглецами. (А что делают с торчащими головами? Правильно, отрезают... до конца я понимаю это только сейчас.)

И все казалось нормальным — или, во всяком случае, ожидаемым, но...

Но что-то было тогда неправильно, совершенно неправильно.

И, знаешь, не могла понять ровно до сегодняшнего дня.

Дело было в пустоте.

Я покривлю душой, если скажу, что те полгода между Играми и Туром победителей мне тебя не хватало. Наоборот, тебя было слишком много для моего перевернутого с ног на голову мира. Ты жил в соседнем доме, встречался мне на улицах, затевал споры с Хеймитчем у меня на глазах. (Казалось, они доставляли тебе особое удовольствие. Странно, потому что из нас троих постоянно конфликовать предпочитали именно я и наш ментор, а ты просто оказывался поблизости и непроизвольно вступал в дискуссию. С чего вдруг ты решил изменить своим привычкам?..) Ты постоянно оказывался на виду, и то, что нужно было продолжать играть с тобой, дико раздражало меня.

Просто я думала, все дело было в том, что я не хотела вообще хоть как-то пересекаться с тобой. Думала, будет проще, если исключить какое-либо личное отношение. Двое победителей... ну, еще и третий, но только если соизволит выползти в достаточно трезвом состоянии и нормальном расположении духа, — двое победителей, поддерживающих нейтральное дружелюбие, горой стоящих друг за друга в повседневных делах, относящихся к процветанию дистрикта. Но — не более.

И только сейчас, кажется, я поняла, что раздражало меня не это.

Я не хотела продолжать играть. Я не хотела играть. За короткий промежуток времени, тогда, на Арене, я так привыкла к тому, что нужно считаться с твоим мнением, делать все, чтобы тебе было легче, лучше, — что это вошло в привычку. Да-да, стало казаться естественным... и единственно верным. Тем, от чего нельзя будет избавиться. Ты залез мне под кожу... как это называется? Проник в душу.

И это пугало.

Нельзя привязываться к большому количеству людей, если живешь в таком месте, как дистрикт двенадцать. С меня хватало Прим, Гейла и мамы. А если еще и ты... причем к тебе надо было относиться совсем по-другому. И так, чтобы это все видели и понимали. Чтобы никто не понимал, что стояло за этим на самом деле.

Колеса поезда стучат в такт моим мыслям, хотя должны бы быть совершенно бесшумными, и, как ни странно, помогают мне думать. Сидеть вот так, в одиночестве (почти в одиночестве — с учетом камер наблюдения), оказывается ничуть не хуже, чем красться по лесу в полной тишине. Не стоит привыкать к этому, конечно, но... на короткие мгновения мне кажется, что я в безопасности. Такого давно не было, пожалуй, с самой Жатвы...

А, нет, было. В еще более неподходящем месте, совсем не ассоциирующемся со спокойствием. На Арене. Когда ты, неспособный сделать и пары шагов без того, чтобы скривиться от боли, лежал в пещере и уговаривал меня беречь силы.

Трясу головой, прогоняя вставшую перед глазами каринку.

Зачем ты... Я и сама не знаю, что "зачем". Просто — зачем.

Кажется, что поезд тормозит, хотя до остановки еще далеко. Да и зачем эта остановка... нас везут в никуда, в пустоту. Бессмысленно тащат по кругу. Я и сама себя по кругу волоку: сомнения, убеждения, чувство долга...

Ты нужен мне, Пит? Говорят, что должен быть нужен. Говорят, что все должны это увидеть.

Проблема в том, что я это и сама вижу. И то, что я вижу, меня пугает.

...А, нет, показалось. Колеса снова начинают стучать, еще бодрее, чем раньше. Еще быстрее.

Пустота приближается.